| Left.ru ________________________________________________________________________________________ |
|
Виктор Шапинов ПРОТИВ ТРОЦКИЗМА В ИСКУССТВЕ, LEFT.RU И ВЕЗДЕ С неохотой включаюсь в полемику об искусстве, поскольку это не та область, где я «силен». Когда в компании заходит речь об искусстве, я обычно говорю, что ничего в нем не понимаю. Однако так как искусство тоже поле классовой борьбы – надо бить буржуев и там. А попытка не пытка. Опять же извиняюсь, что отвечу коротко, что нет времени лезть в «Социологию искусства» Плеханова, «Тюремные тетради» Грамши, выступления Жданова по поводу журналов «Звезда» и «Ленинград». И все же наберусь наглости ответить. Походя замечу, что вызывает сомнение отнесение уважаемым критиком из лефт.ру господ Адорно, Маркузе, Сартра к историческим материалистам. Это тоже показатель. Ведь философия мелкобуржуазного бунта убога не только, когда берется судить о политике, но и когда толкует об искусстве. О чем сыр-бор? В чем же суть позиции Пугачевой и Шапинова? – спрашивает критик. И отвечает, что «Они берут одну сторону ("оптимизм") и одним махом, ничтоже сумняшеся дают этой стороне статус эстетического понятия типичного. А само это понятие толкуют метафизически, как то, что дано на поверхности жизни и, фотографии. То есть совершают двойную подтасовку, цель которой апология сталинского режима.» Так ли это? В общественном сознании есть такая штука – общественное настроение. «Оптимизм», которому в свойственной интеллигенту манере, не доверяет критик и есть общественное настроение 30-х. Конечно, общество, разделенное на классы, (а социализм – общество, еще не изжившее классы), не может иметь единого общественного настроения. В 30-е оно тоже варьируется от апологии (это, конечно, не «Здравница», а, например, плакат со Сталиным «Придем к изобилию») до черного пессимизма a-la Мандельштам. Но в любом, даже самом дифференцированном обществе есть «мейнстрим», «основное» общественное настроение (исключение составляют редкие периоды, вроде революционной ситуации, когда их два), этот «мейнстрим» определяется исторически активным в данный момент классом. В СССР 30-х гг. исторически активен был рабочий класс. Его общественное настроение – явление многогранное и противоречивое. Он только что поднялся к сознательной жизни. Как ребенок, у которого мама самая красивая, а папа самый сильный и умный, класс питал массу иллюзий, был по-хорошему наивен, что не могло не отразиться в ЕГО искусстве. Наш критик, конечно, припишет всю эту наивность злой воле бюрократии и лично Великого Друга Работниц Курортов и Здравниц. Оставим это на его совести. И на совести многих других, кто считает, что после революции рабочий класс сразу прыгнет в царство свободы из царства необходимости. А если процесс пойдет не ровно и гладко, а зигзагами, противоречиво, то это уже не социализм, а «госкап» или «переродившееся рабочее государство» какое-нибудь. По Марксу или по Достоевскому? В сознание критика не укладывается, как могут люди веселиться в сочинской здравнице, когда бюрократия за их спиной убивает и гноит в ГУЛАГе миллионы: «Сколько нужно человек, чтобы расстрелять 700 тысяч? А чтоб арестовывать, допрашивать, судить и сторожить миллионы? Пусть справедливо, пусть по законам классовой борьбы, пусть даже по совести. Но разве убив по совести, человек социалистического общества может безоблачно кружиться в Евпатории? Я имею ввиду не отдельного индивида, конечно, не "дерево," а "лес", типичного человека социализма. Я полагаю, что нет. Я думаю, что даже типичный человек буржуазного общества, не смог бы так себя вести, не смог бы так безоблачно воспринимать жизнь, как уверяет нас этот советский художник, сотни ему подобных, современные критики известного покроя. А если смогли, то зачем нам социализм?» А зачем тогда социализм? Зачем социализм, если там казнят, сажают в ГУЛАГ? – Уже 50 лет буржуазия внушает пролетариям такой образ мысли, с печально известного хрущевского доклада. - Зачем бороться за революцию, если она «пожирает своих детей»? Они хотят, чтобы мы так думали, это на руку их кошелькам, но не нам. Многие левые поддаются на эту пропаганду и хотят делать революцию в белых перчатках. Это крайне вредное течение, которому в лефт.ру особенно не место, поскольку интернет-публика, в силу своей интеллигентности, гораздо больше склонна к стенаниям по «невинным жертвам». А дальше уже совсем по Достоевскому наш критик извлекает из-за пазухи моральную дилемму: как может народ веселиться, и вообще наслаждаться социализмом убивая? А вот может, представьте себе. И веселился. Ведь вопрос здесь не в убийстве как таковом, а в том, как смотреть на убийство – с точки зрения классовой борьбы или абстрактного гуманизма. Критик вроде и встал на позиции борьбы, но интеллигентский червячок все-таки гложет – нет-нет да и пустит слезу по классовому врагу. Дело здесь в отношении – помните, как Жеглов с Шараповым: - Ты же убил человека! В общественном настроении рабочего класса 30-х не было места сомнению – кого убили врага или «человека», как не было и в гражданскую. А вот у Мечика из «Разгрома» Фадеева были и у нашего критика, видно тоже есть. Сомнения у рабочего класса появились позже – в 80-е, когда господствующим уже стало буржуазное общественное настроение. В 60-70-х же рабочим запрещали об этом думать, чтобы не дай бог, не додумались до чего-нибудь вроде Культурной Революции. Затем, критик противоречит сам себе: «Тогда, конечно, Что делать Чернышевского, Мать Горького, Двенадцать Блока, да что там мелочиться, Манифест Маркса, конечно же не отвечали критерию типичного в понимании Шапинова. Потому что в этих и сотнях других примерах революционного искусства (а Манифест это еще и шедевр революционной прозы) не деревья даже, а "призраки," первые побеги выражали сущность эпохи, становились мерилом леса, а не наоборот.» Легко сначала придумать оппоненту дурацкие взгляды, а потом с умным видом их опровергать… Как раз Шапинов и писал, о том, что сталинский художник изобразил тенденцию, «первые побеги», даже «призраки», если угодно, нового. В то же время эти «призраки» типичны. Конечно, картина не так богата содержанием как проза, в ней сложно показать новое, как отрицание старого, в картине есть что-то застывшее. За это и цепляется наш критик, понося на чем свет стоит сталинское искусство за апологию. А Шолохов – тоже апология? С ним не так просто разделаться, как со «Здравницей». Картинки Дальше критик предлагает нам посмотреть несколько картинок разных периодов советской истории: Год 1929-й «Картинки
Какое умиление берет критика от вида «сомневающегося рабочего»! Ах, как он сомневается, ну совсем как человек! Совсем как вечносомневающийся интеллигент российского разлива. По мнению такого интеллигента, рабочий должен стать на него похож, стать похож на Платонова, который сомневается, что мы делаем: строим дом или роем Котлован… «Куда устремлен внутренний взор этого рабочего? В "манящее" будущее Шапинова? Или в семнадцатый год, когда рабочий класс мыслил историю и творил ее по своей мысли? Но уже разгромлена последняя "рабочая оппозиция," уже позади и НЭП с его эпидемией самоубийств в рабочем классе, уже перемолота историей духовная аристократия пролетариата семнадцатого.» Да, посмотри, Рабочий, какие мы все хорошие твои освободители – «духовная аристократия» твоя, твоя оппозиция. Тьфу!… Вот он мелкобуржуазный социализм. Хочу чтобы рабочий перестал быть рабочим не переставая быть рабочим. Хочу чтобы стал как я – интеллигент. (Мелкобуржуазное сознание интеллигента и не подозревает о том, что «интеллигентность» ничуть не менее уродлива, чем «рабочесть», поскольку одностороння.) А ведь рабочий может стать личностью коммунистического общества, только перестав быть рабочим. А это - задача уничтожения разделения труда и отдельная тема. А куда смотрит рабочий – в семнадцатый ли год? Или в тридцатые? О чем он думает? Может у него умерла теща, а может ему вспомнились товарищи, погибшие в гражданскую? Но нет. У нашего критика уже готов ответ: рабочему жалко разгромленную «рабочую» оппозицию, высланного Троцкого, он думает о власти бюрократии, которая уже тянет кровавую руку к его рабочей власти… А может нет. Может он смотрит в 30-е другими глазами, не глазами нашего интеллигента-критика, а глазами рабочего. Может он уже видит то время, когда большая часть той самой бюрократии будет состоять не из мелкобуржуазных чиновников типа Троцкого, а из рабочих. А может он уже видит ту борьбу, которая еще предстоит, классовые схватки внутри партии в 1936-39. А может он видит Вторую мировую войну, где погибнут миллионы таких как он, войну во имя прибылей кучки империалистов. А может он уже видит, как последователи Троцкого и Ко возьмут реванш и сделают все жертвы великой классовой войны бессмысленными, может он уже видит ХХ Съезд, когда все то за что он боролся объявят перегибами и культом личности. Откуда нам знать? Но наш критик знает! Видно, он обладает талантом читать мысли людей. Тридцатые «А вот рабочий 1931 года. Картина Самуила Адливанкина Один из наших героев, выставленная на "Анти-империалистической выставке" в том же году. Сквозная тема выставки "мы и они." Вторая картина Адливанкина на этой выставке изображает награждение солдата империалистической армии. Перед строем стоит кучка загнивающих буржуев с дамочкой в манто. Но уберите дамочку, каски и ружья. Переоденьте солдата в шахтерскую робу. И вы увидите близнецов.» Хорошо подмечено! А оденьте в хитон и вот вам рабовладелец – античный герой. Наденьте напудренный парик и он – солдат прусской армии. Если «задумчивого» рабочего 1929 года одеть в форму вермахта, то он станет «нацистским преступником обдумывающим свои зловещие планы». Так что все эти фокусы с картинами очень необъективны. «Оттепель» «Время хрущевской "оттепели." Уже запущен спутник, поднята из развалин страна. Время "исторического оптимизма" похлеще сталинского. Хрущев даже осторожно трогает за жабры бюрократию. До культурной революции, конечно, далеко, но все-таки рабочий класс используется как противовес, если не самой бюрократии, то либеральничающей интеллигенции.» Оптимизма среди кого? Среди той же бюрократии, да части интеллигенции. Они почуяли свободу? Да, почуяли. Одни свободу «воровать» (т.е. становиться новой буржуазией), другие – свободу от «ждановщины», которая обернулась зависимостью от хрущевых-брежневых, как свобода от последних обернулась зависимостью от капитала. Кто поймет интеллигенцию? Но интеллигенция – не класс и у нее не может быть своих интересов. Поэтому не вся она пошла за Хрущевым. Были группы молодежи собиравшиеся у памятника Маяковского и обсуждавшие политику, в основном молодые поэты, писатели, деятели искусства – убежденные сталинисты. Они собирались и критиковали политику ХХ Съезда. Потом их разгромили… Может о них думал рабочий из 1929г.? Какую бюрократию взял за жабры Хрущев? В каком горячечном сне это приснилось уважаемому критику? Возьмите хотя бы цифры роста аппарата при Хрущеве и вы увидите, что Хрущев - лучший друг бюрократии в ХХ веке, соперника у него только два: Брежнев и Ельцин. А Культурная революция и была направлена против китайских хрущевых (и троцких, кстати). Даже плакат такой был «Fight Khrushchev!». «Оттепель» стала «оттепелью» для новой буржуазии внутри партии. «Застой» «Вот картина Василия Неясова "Парень с Урала." Сталелитейщик, переплавляющий в домне старый мир. Смените майку на хаки - и перед вами Рэмбо или Шварценеггер, гора мускулов и взгляд ницшеанской бестии, переплавляющий очередную дивизию вьетконговских "комми".» И опять! Неужели непонятно, что сущность человека определяет не цвет майки, а те общественные отношения, в которые он, зачастую неосознанно, вступает. Ну сбрейте Троцкому кудряшки и снимите очки - все равно он Лениным не станет, логика борьбы бросила его в другой лагерь. Но здесь критик отчасти прав, потому что брежневский социализм уже отчасти не социализм. Искусство тоже уже отчасти бутафорское, показное. Как американский солдат во Вьетнаме – это не Рэмбо, а курильщик травки, который мечтает только побыстрее попасть обратно в Штаты, так и рабочий 70-х – не «парень с Урала» (хотя и таких много осталось), а забулдыга, соображающий «на троих». Разница с 30-ми радикальнейшая (в жизни рабочих, конечно). Это видно даже на кривой роста потребления алкоголя: она имеет две «ступеньки» вверх – 60-е и 90-е. Вехи контрреволюции. Петь или пить? А вот рассказ американского рабочего, который призван критиком сразить все аргументы защитников советского искусства: «Почему это коммунисты всегда говорят, что они за рабочих, но как только они получают в свои руки страну, ты видишь мужиков распевающих на тракторах? Или их рабочие поют, как они любят свою фабрику. Вот почему я не верю в коммунизм. Это утопия интеллектуалов, но не моя. Я не могу представить себя распевающим на тракторе. Не могу и все. (Смеется). Или воспевать сталь. Тра-ля-ля. Я еду на бульдозере. О, как я люблю эту тяжелую стальную машину! Нет уж, спасибо. Со мной этого никогда не случится.» Хорошо, что в интернете мало рабочих. Особенно тех, кому удалось поработать на стройках первых пятилеток. Уж они бы рассказали «по-рабочему» г-ну критику где можно петь. И почему можно петь, работая при социализме. Да критик и сам догадывается, почему. И почему не поется при капитализме (иначе, он бы себя марксистом не называл) тоже догадывается: «Конечно, отношение Лефевра к пролетарскому труду характерно, прежде всего, для рабочего в капиталистическом обществе (это подтверждают и другие интервью собранные в книге Теркеля). Протест против подневольного, отчужденного труда доходит до отрицания труда вообще, становится своего рода идеологией противостоящей официальной "этике труда."» Совершенно верно. Вопрос в отчужденности труда. Конечно в СССР отчужденность не была преодолена полностью, а до ликвидации разделения труда было совсем далеко, но уже достигнутый результат и даже сам процесс ликвидации отчуждения позволял людям радоваться труду и (о ужас!) петь, труд постепенно становился потребностью, а не только обязанностью. Когда бюрократы вместе с «оттепелью» стали постепенно переводить экономику СССР на рыночные рельсы отчужденность труда стала увеличиваться и петь расхотелось, захотелось пить… Важнейшее из искусств… Но откуда у лефт.ру столько внимания живописи? Как сказал один украинский товарищ, с которым мне довелось обсуждать статью уважаемого критика: «Ленин, что пижон был, когда писал, что важнейшим из искусств для нас является кино?» И правда, г-н критик, что Ленин - пижон был? Или просто картинки легче под свои идеи подогнать? Легче приписать свои мысли молчащим кускам холста, чем говорящим героям? Возьмите кино 30-х, 50-х, даже 60-х и подумайте еще раз над вашей статьей. Заключение. О политике Дальше разговор идет о моде. «Если и можно говорить о "моде," то это, скорее, мода на своего рода неосталинский шик, которым щеголяет известная часть российской левой. Дурной вкус, сам по себе, был бы небольшой бедой. Но когда за дурным вкусом стоит дурная политика это уже из рук вон плохо.» Вопрос политики – это не вопрос вкуса. Я, например, люблю рок, а мой товарищ-сталинист – бардов. Это вопрос вкуса. А кто нравится Троцкий и Хрущев или Ленин и Сталин – это вопрос политики. В «неосталинизме» нет никакого шика. Как раз в троцкизме есть этакий шик: «Ни Москва, ни Вашингтон!». «Против нэпмана и кулака!» в 1923 году – это тоже шик, настолько же глупый насколько и радикальный. Устроить коллективизацию в Каталонии, когда идет война с фашизмом широкой коалицией (вместе с частью буржуазии) – вот это шик. Шик, стоивший испанской революции если не головы, то уж «руки» точно. Вот что такое шик. Еще шик – объявлять себя «революционной рабочей партией» или там «авангардом рабочего класса», когда у тебя в организации 20 человек по всей России, как делают троцкисты. Вот где шик. «На только что прошедшем съезде РКРП делегат Е.А.Чистяков (Ростов-на-Дону) лаконично выразил ее («дурной политики» – В.Ш.) суть: у нас есть противоречие. Мы вроде бы призываем к тому, чтобы широкие массы принимали участие в управлении государством, а в то же время в газетах много пишем про Ким Ир Сена, Ким Чен Ира, И.В.Сталина (но почти ничего о его ошибках). Сталин не вел курс на то, чтобы государству отмереть, а наоборот, чтобы ему протянуть подольше» Ничего не поделаешь. Юг России – регион мелкобуржуазный. Там и анархисты солидные организации имеют. Социальный климат такой. Вот и тянет Чистяков КПРФную шарманку о «великом государственнике Сталине», только вывернул ее наизнанку, но лучше она от этого не стала. Умирание государства – вопрос большой и отдельный. Идет оно не метафизически, как себе Чистяков представляет, а диалектически. Маркс и Энгельс говорят об отмирающем государстве как о засыпающем гиганте, а не задохшемся карлике, как тов. Чистяков. Ничего. Партия преодолеет эти криптотроцкистские выверты, уже есть подвижки
в эту сторону. |
| Ваше мнение |