БОРИС ЕКИМОВ
ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ
“НЕ РУГАЙ МЕНЯ...”
Старый наш дом размерами невелик: кухонька в одно окошко, по обе
стороны кухни — тесные комнатки. Дверные проемы — с нехитрыми
шторками. Секретов за ними не удержать.
Обычно, во времена прежние, в холодную пору, вся жизнь текла на
кухне, возле теплой печки да обеденного стола. Там готовят еду, там
обедают, ужинают, там и гостей принимают в будни: соседка забежит,
кто-то заглянет мимоходом.
У меня в старом доме — место насиженное: в горнице стол. На нем
бумаги да книги. Перед глазами — два окна на улицу. Вижу, кто к нам
идет, а кто мимо проходит. За спиной — кухня, там — жизнь
обыденная. Слышу ее, порой вмешиваюсь.
Два случая. Между ними — срок долгий, почти жизнь.
Первый — совсем давний. Тогда наш Петя был маленьким. Учился в
третьем, а может, в четвертом классе. Ждали его к обеду. А главное,
для какого-то дела. Уговорились заранее, что в этот день он вернется
из школы сразу после уроков, нигде не задерживаясь. Ждали да ждали,
а его нет и нет. Как говорится, все жданки проели. Я уж начинаю
злиться. А матушка моя — человек и вовсе серьезный. Пети нет, она
меня точит:
— Это ты виноват. Приучил, он никого не слушает. Никакой
ответственности. Надо с детских лет. Надо...
И прочие слова. Она их много знает.
Ждем его и ждем, ждем да поджидаем.
Наконец вижу: мчится наш ученик. Понимает, что к сроку давно
опоздал, и спешит.
— Летит... — сообщил я матери.
— Я ему сейчас устрою прилет, — говорит она.
По голосу понимаю, что дело серьезное. И конечно, она права.
Взрослые ждут. Специально ведь предупредили. А он, видите ли...
Калитка — настежь, быстрые шаги на крыльце. Я навстречу ему не
поднялся, остался в горнице, за столом. Пускай мать встречает, она это
умеет лучше меня.
— Тебе что было велено... — начала было мать, но перебил ее,
конечно же, виноватый, с захлебом голос:
— Не ругай меня, пожалуйста, ладно?..
И такая была в этом голосе наивная просьба, что я невольно
улыбнулся, поднялся из-за стола, чтобы мать немного, но сдержать.
Она порою ругаться мастер. Особенно под горячую руку. А мне жалко
стало — уж больно он хорошо попросил: “Не ругай, пожалуйста...” —
не испуг, а лишь искренняя просьба. Мальчишеская, детская: “Не
ругай”.
Я поднялся и вышел на кухню. Стояли друг против друга строгая мать
моя и маленький Петя, взъерошенный воробьишко: пальто —
нараспашку, волосы — дыбом, на лице и в глазах — наивная детская
просьба: “Не ругай”. Все так ясно было, что помощи моей не
понадобилось.
— Не ругай... — повторила мать и тоже улыбнулась. — Ну, ладно.
Тогда не будем ругать.
Я вернулся в горницу, к своему столу.
Прошло много и много лет. Тот случай, конечно, давно забылся.
Сколько было всего, и доброго, и несладкого, — жизнь течет. Матушка
моя состарилась, Петя вырос. В старом доме теперь мы проводим
лишь теплое лето. А чуть заосенеет, сразу переезжаем на городскую
квартиру.
И вот похолодало, месяц — сентябрь. Пора “на крыло”. Сборы наши
недолгие. Обычно все оставляем. Но пожилого человека с места
насиженного стронешь не вдруг. Вот и мать наша собирается будто
навсегда. Этот узелок у нее с больничной одеждой. “Вдруг меня в
больницу заберут, — пугает она. — Тут все приготовлено: халат,
белье”. Другой узел серьезнее — “смертный”. “Начнете искать... А
здесь все готовое: нижнее, верхнее, платок, чирики”. И еще один узел
похоронный: красная материя на гроб, черный креп, полотенца, на
каких гроб нести, платки, какие раздавать, — все как положено.
Словом, для матери переезд — дело серьезное. Готовится к нему
долго. А тут еще надо со всеми прощаться: Фрося да Лида, Гордевна да
Шура. Ко всем зайти, поговорить напоследок. Может, и увидеться уже
не придется. Долгая зима, а жизнь — на излете.
Поэтому с переездом получается так: похолодало, собрались, уехали, а
мать еще два ли, три дня, а то и неделю на старом месте копошится.
Потом за ней приезжаем. Тогда уж и дом на запор.
Вот и нынче — уехали, матери назначили срок. Петя — человек уже
взрослый, закончил институт, работает, на машине рулит. Подъезжаем
с ним в назначенный день. Мать на нас машет руками: “Не собралась,
не успела, куда вы меня торопите...” Отложили отъезд. Бог с тобой,
собирайся спокойно.
Через день — та же песня: “Гордевну не видала, к Фросе не заходила...
И кой-чего надо...” Я молчу, привык, а Петя ее поругивает: мол,
копошишься, два халата не сложишь, так можно и до снега, с работы
другой раз отпрашиваюсь. Поворчал он, мать признала вину. Но
отъезд все же отсрочили.
И вот новое утро. Подъезжаем. Пасмурно уже, зябко. Дом нахохлился.
Кое-где у соседей дымки из труб. Подтапливают. Осень.
Вошли в дом. А у матери только-только самые сборы. Опять все
богатства свои разложила. Без слов видно, что не готова.
Я лишь головой покачал, охнул. А Петя, он молодой, горячий. И ведь
верно: у него — работа, а он бабку каждый день возит-возит и никак
не увезет. Раскрыл он было рот, да, слава богу, ничего сказать не
успел.
Мать наша стоит, маленькая, виноватая, голову подняла и попросила
робко:
— Не ругайте меня, пожалуйста.
От тихих слов ее, видно, не только мое дрогнуло сердце. Петя
вздохнул и сказал неожиданно мягко, с усмешкой:
— Ладно, не будем тебя ругать.
Господи, как же она постарела, наша мать! Высохла, согнулась. А какая
была... И ростом, и статью. А характер... Куда что делось. Человек я —
тоже немолодой. Повернулся, ушел в настывшую горницу, сел за стол,
пустой и непривычно просторный, стал глядеть в окошко.
Вот она, жизнь. Вроде и не больно короткая, а все равно на один
огляд.
У ЗАБОРА
Он появился три ли, четыре года назад, стал жить у вдовой нашей
соседки. Приняла она его, значит — примак. Так и зовут: “Нюрин
примак”.
Мужику — за семьдесят. Телом — крупный, на лицо, как говорится,
сытый, но какой-то рыхлый, сырой. Все же возраст: кряхтит, охает,
бережет поясницу.
Появился, живет, никому не мешает. Помаленьку узнали: он — с
дальнего хутора, вдовый, вроде учителем работал. Оно и заметно, что
образованный человек. Все знает. Про болезни, про лекарства, а
главное — про политику. Газету выписывает, и не районную, а
повыше. Это редкость теперь. Все знает и все объяснит, растолкует,
голоса не повысит. Объясняя, будет помахивать большой мясистой
ладонью.
Собеседников ему хватает. Через один забор — пенсионеры, через
другой — тоже. Заботы — одни: в грядке покопайся, разогнись,
поругай жука колорадского, луковую муху, начальство, какое “страну
довело”. Погутарил — и снова к делам: сажай, пропалывай, поливай.
Тихий поселок. Старые люди. О чем разговоры? Конечно, о пенсии.
Опять ее вовремя не принесли. А ведь вроде обещали. А если и
принесут — тоже задача. За электричество, за радио заплати. Газ в
баллоне кончается. Тоже надо. И про зиму, про топку нельзя забывать,
понемногу денежку откладывать. Уголь и дрова. А куда денешься? И
кое-что покупать надо: без хлеба не обойдешься и молочка хочется.
Крупа, макароны, сахар да соль. Так и течет копеечка. И детям надо
помочь. У них — вовсе беда! — нет работы.
Есть о чем поговорить, когда разогнешь спину и отдыхаешь от дел
огородных.
Новый сосед, он все объяснит, растолкует, спокойно и без крика.
— При советской власти разве было возможно, чтобы пенсию
вовремя не принесли или зарплату не заплатили? — не убеждает он, а
лишь спрашивает собеседника.
И тот совершенно резонно отвечает:
— Никогда. У нас на авторемонтном аванс — пятнадцатого, а получка
— четвертого. Всю жизнь.
— Ну вот. А медицина при советской власти? Разве было возможно,
чтобы со своими подушками, с одеялом, с матрацами шел человек в
больницу? И лекарства свои нес?
Он вопрошает спокойно, ни на чем не настаивает, просто ждет ответа.
Сразу видно: грамотный человек. Это — не Юрка, который глотку
рвет: “Режим Ельцина! Преступники! Уничтожение народа!”
Нет, от Нюриного примака крика не услышишь. Не тот человек.
Мы с ним порой разговариваем о делах сельских — как и что. Он
знает, что я пишу. Кое в чем он не согласен. Но возражает спокойно,
мягко. Примерами старается убедить.
Вот наш разговор, последний. Довольно долго мы простояли. Он — в
своем огороде, я — в своем. Меж нами — легкий заборишко.
Дело вечернее. Жара спадает. Солнце лишь закатилось. Высокие
облака горят.
— Был у своих... — так начал мой собеседник.
“У своих” — это значит на хуторе, где дочка, зять, внуки.
— Ужас какой-то... — прижмурился он и голос понизил до шепота. Не
потому что боится кого-то, а потому что “ужас”. Это бы Юрка заорал:
“Развал! Преступление!” Чтобы весь поселок слыхал. А этот... Зачем
орать? — Ужас... — повторил он. — Уборка идет, воруют зерно в
открытую. По домам везут машинами, тракторными тележками. Прямо
от комбайнов. Не в амбар, не на ток, не государству — а каждый себе.
Ужас. Никого не боятся. Растащиловка.
И тут же, для примера, он вспомнил и рассказал два случая из своей
прежней хуторской жизни. О хлебе, о зерне. Как оно раньше
доставалось, с каким трудом. А без него ведь не проживешь, без
зернеца. Свиней надо кормить, гусей, кур. Словом — жить.
Итак, случай первый.
Подъехали как-то ночью ребята. Зерно — дело ночное. Подъехали,
спрашивают: “Будешь зерно брать?” — “Конечно!” Высыпали у порога
— и ходу. Надо быстрей прятать. Куда? Сараи, катухи, птичники —
все это на виду. Пусть и ночь на дворе, но машину могли заметить
соседи. Кто-нибудь доложит. Придут — где первым делом искать
начнут? В сараях. Вот и попался. Подумал-подумал, пришла мысль.
Снял полы в летней кухне. Отодрал все доски. Засыпал туда зерно и
снова полы прибил. Все это — ночью, во тьме и без света. Какой свет?
Люди могут заметить. Доложат куда надо. Так впотьмах и трудился,
все руки побил. Но все зерно под половицы не ушло. Немного
осталось, а тут уже рассветает. Быстренько ссыпал его за печку там же,
на летней кухне. До вечера пусть лежит. Там — занавеска. Задвинули
ее. Все в порядке.
Утром пришла соседка. Как раз сидели, завтракали. Она пришла,
присела. Тары да бары. Хозяин глянул за печку, где зерно, и ахнул.
Занавеска короткая, не до пола, и вроде зерно видать. Сердце
оборвалось: сейчас соседка заметит, она — глазастая. Уже и завтрак не
в завтрак. Все кажется, будто именно туда она и глядит. Насилу
дождался, пока она уберется. Даже пот прошиб. Ушла.
Быстрей-быстрей занавеску надстрочила жена, чтобы до вечера никто
не увидал.
А под полами зерно так и хранилось до самой весны. Хорошо
придумал. Когда надо, половицу поднимешь, наберешь ведерко — и
доску на место. Так зиму и прожили.
Правда, потом весной, когда зерно кончилось, увидели, что мышей
набежало в подпол — божья страсть. Весь фундамент — в норах,
словно пчелиные соты. Изгрызли напрочь. Пришлось переделывать.
Но это уже — ерунда. Главное, что зиму прожили спокойно.
И сразу — второй случай, о том же.
Встречают Новый год. Тогда большие компании собирались: родня,
свойствбо, друзья. Тридцать первого вечером с женой нарядились,
отправились. Пришли на гулянку. Там — елка, стол накрыт, музыка,
песни — словом, праздник. И вдруг часов так в десять, а может, в
одиннадцать хуторской участковый милиционер пальцем поманил в
сторону и говорит потихоньку: “Зерно в доме есть?” — “Ну, есть...” —
“Иди убирай, на тебя — сигнал, написали”. Сразу сердце ушло:
“сигнал” есть — значит, в любую минуту могут нагрянуть. Им
праздник не праздник. А зерно в самом деле есть. Как без зерна...
Приедут, найдут — сразу посадят.
— Жену — за хвост, и рысью домой, на ходу все рассказываю.
Поднимаем детей, они помогают. Насыпаем зерно в мешки. Мотоцикл
завел, гружу мешки и увожу в поле. Скирда стоит недалеко. Вожу, в
скирду прячу, соломой прикрываю. Всю ночь возил. Под утро
попадали и заснули. Утром проснулся, сижу завтракаю. А в окно вижу
эту скирду. Далеко стоит, но вижу. Снега еще не было. Овец
выпускали пастись по жнивью. Завтракаю и вижу: отара прямо к этой
скирде идет. Подходят овечки и лезут в скирду, гребут. Чай не допил,
бросил. Бегом к этой скирде, отару отгонять. “Бырь! — на них. —
Бырь!” Вроде о колхозной соломе забота. Еле отогнал. А ночь
пришла — опять на мотоцикл, грузить мешки с зерном и возить их аж
на Дальнее поле. Там — хоронить. И до самой весны туда
наведывался. С ружьишком, вроде на охоту. Притянешь полмешка.
Остальное — лежит.
Рассказал сосед эти две истории. Сделал вывод на личном, так сказать,
опыте:
— Дисциплина была. Потому что боялись. Обнаружат зерно — десять
лет получишь, без разговоров. А ныне — в открытую: бери, вези...
Растащиловка.
Он вздохнул, я вздохнул.
А вечер стоял хороший. После долгой дневной жары повеяло
прохладой, хорошо дышалось. Но пора было к домам прибиваться. И
ему и мне. Попрощались. Он пошел было к летней кухне, к вечернему
чаю, да вдруг остановился, сказал: “Еще вспомнил”. Не поленился
вернуться к забору и третью историю рассказал:
— В соседях у меня жили колхозные специалисты — зоотехник и
инженер. Дом построил колхоз. Под одной крышей, но два входа, на
два хозяина. Базы, сараи, конечно, у каждого свои. А вот черный баз,
куда от скотины навоз выбрасывают, он — общий. И вот эти мужики,
молодые, чего придумали. Чтобы зерно не прятать, не хоронить, а
потом не трястись, что кто-то доложит, приедут, обыщут, найдут,
чтобы спокойно спать по ночам, они вот что придумали. На черном
базу была у них большая навозная куча. Она всегда была. По очереди,
то один, то другой, привозят зерно и выгружают его прямо в эту
навозную кучу. Высыпал, вилами перемешал, забуровил.
Сосед, рассказывая, вспоминая, даже засмеялся и похвалил:
— Умные ребята. Свиней не держали. А птицы — море. Гуси, куры,
утки, индюки. И все в этой навозной куче роются. Они зерно сыщут.
Птица гребется — значит, все хорошо. Клюет, сытая. Прошло время.
Выгребли. Твоя очередь, вези. Привезти ведь нетрудно. Тем более —
начальство. Техника и зерно в руках. А вот спрятать — это задача. Это
— главное дело: чтобы не увидели, не доложили, чтобы не приехали с
обыском да не нашли. Тогда ведь это первое было дело: хищение
социалистической собственности. Сразу — десять лет. И никаких
разговоров. Вот и тряслись все. Без зерна — никак. Надо ведь
кормиться. А значит, хорони его да трясись. А у этих ребят — порядок.
Привезли, в навозную кучу высыпали, перебуровили — и концы в
воду. А птица выгребет, сыщет. Умные были ребята.
Он закончил рассказ посмеиваясь и пошел к себе, шаркая калошами.
Старый человек, участник войны, историю, кажется, он преподавал в
сельской школе и даже директором был.
А историй житейских у каждого из нас много. Долгая жизнь. Особенно
когда раздумаешься, вспомнишь.
Впервые опубликовано в "Новом Мире", №3, 1998
Обсудить
статью на форуме |