Будильник лежал на холодильнике поцарапанной мордой вверх. Так его укладывали уже четыре года, поскольку в другом положении он останавливался. Увидев в дверях кухни по-утреннему хмурого Кирилла, Татьяна Васильевна перевернула часы: восемь тридцать.

– Что ты так рано, сынок?

– Выспался, – буркнул тот и ссутулился на табуретке.

– Хорошо спал? – несмело предложила вопрос мать

Кирилл невежливо промолчал. Он с детства славился способностью на

выходных обниматься с подушкой до полудня, но сегодня ощущение тревоги и досады прогнало сон и заставило подняться. Не объяснять же ей.

Звонко шлепая тапочками, пришла любимая сестра Оля, еще заспанная, но уже веселая:

– Привет всем-всем-всем! – прижалась к матери, обняла брата за голые плечи и чмокнула в небритую щеку. Крутанулась к холодильнику, пустив веером цветные полы халата:

– А что, малинового йогурта уже нет? – и ушлепала в ванную.

Кирилл выпрямился и прислонился к стене. От сердца отлегло.

– Ты бы побрился перед завтраком, – опять заговорила Татьяна

Васильевна: присутствие сына тяготило ее.

– Да, – согласился Кирилл и оставил мать одну.

Слава Богу, что нужно бриться, застилать постель, принимать душ. Привычно, автоматично, успешно заполняет время, отвлекает и оправдывает. Кирилл не спеша выдавливал крем из тюбика, долго полоскал рот, долго растирался полотенцем.

За завтраком тоже засиделись. Ольга болтала и хохотала, морща носик на круглом лице, которое Кириллу казалось красивым.

– Родя вчера на семинаре…

– Какой Родя? – спрашивала мать.

– Родионов по социологии. Это… пустил бумажку по рядам, чтоб записались, кто присутствует…

– Бегунок, – обозначала мать.

– Нас сидит 20 человек, записалось 120.

– Ну? – не верила мать.

– Ну 90 точно. Так он стал делать перекличку. Там, Иванов, Петров,

Сидоров, а потом: “ Анастасия Кинская есть в аудитории?” – мы там оборжались. Потом еще: “Брюс Уиллис, Уиллис Брюс…” Степанюк кричит: “Есть! Оба! И Брюс, и Уиллис!” Наконец, дошло до лысенького – говорит: “А, издеваетесь, Мастодонта Бронтозаврова записали…Ну ладно, тут дальше такие фамилии, каких в природе не существует. Я всех назвал?” Тут девонька какая-то с крысиным хвостиком: “Меня не назвали”. Он: “А как ваша фамилия?” Она: “Несытая”. Мы там рухнули!

Мать укоризненно качала головой.

– Вчера на тренировку Петровский приходил…

– Ну! – восхищалась мать.

– На латину попал. А у нас самба такая прикольная. Он сначала стал

Прикалываться, а потом: “ Настя! Тебя кто так учил вольту делать?!” Настька вся красная, а он сам ее повел и командует: “Поворот, ботафога, поворот, а теперь пошла вон”. Мы все замерли, Настька ревет, а Петровский такой стоит, ни фига не понимает, мол, чего ревешь, дура? Он вообще-то сказал: “А теперь пошла вольта”,– а музыка – и мы не расслышали.

– Ну-ну, - сочувствовала и подгоняла события мать.

– Ничего. Он плюнул и ушел. Все так: “Фф-у-ух. Пронесло”. Девки все перепонтованные. Я тоже раньше мандражировала, когда он приходил. А теперь приходит – и мне фиолетово.

– Ну ты же хорошо танцуешь, – объясняла мать, – Как бы ты со своими

танцами учебу не запустила.

– Ма-ма, - капризно тянула Оленька, – У меня хоть одна четверка есть?

Я на красный диплом иду. Да, я сегодня буду поздно, часа в два.

– В два – это поздно?

– В два ночи, мама. Мы с Ирусиком и Башкатовой но дискарь идем. У

Башкатовой новый парень с машиной. Он нас привезет и отвезет.

Через час, мучаясь дилеммой – джинсы или мини-юбка – Оля обратилась за помощью к родным.

– Ты уже на дискотеку? – спросила Татьяна Васильевна.

– Нет, на тучу.

– Куда?

– На толчок.

– Зачем же тебе юбка на “Озерке”?

– Я еду на “Металлург”. Там больше кожи.

– Тем более.

– Ну, джинсы, так джинсы.

Она надела джинсы и все, что к ним полагалось, вылетела в коридор и, не желая возиться с замком, крикнула: “Ма! Закрой!”

Татьяна Васильевна закрыла дверь и пришла к сыну.

– Что она собирается покупать?

– Сапоги.

– Кожаные?

– Ну.

– А откуда у нее такие деньги?

– Я дал.

Мать осуждающе вздохнула и ушла в ванную.

Слушая, как урчит стиральная машина, Кирилл подумал, что мать сильно сдала после развода. Подурнела и как будто поглупела. Они не стали жить хуже. Скандалы прекратились, зарабатывал Кирилл хорошо, дочка – умница-красавица. Но чего-то Татьяне Васильевне не хватало, что-то ее тяготило. “Может, климакс?” – лениво предположил Кирилл и перестал думать о матери.

Он уже давно не смотрел включенный телевизор. В одной руке у него был пульт, в другой – недочитанный детектив. Время от времени Кирилл переключал каналы и переворачивал страницы, пытаясь чем-то увлечься. Собственно, ему хотелось не столько увлечься, сколько отвлечься от тревожного чувства, которое появилось снова и не позволяло расслабиться.

К обеду Ольга не вернулась. Поели вдвоем в полном молчании. Покурив на балконе, Кирилл снова включил телевизор и тут же выключил с отвращением. Почувствовал в голове тяжесть, подумал: “Для выходного я слишком рано встал”, – и пошел к дивану.

Около пяти его разбудил шум: Ольга заявилась домой, демонстрировала сапоги и отказывалась обедать, объясняя, что они с Башкатовой объелись в Макдональдсе. Было приятно лежать в затемненной комнате и слушать женские голоса.

– Народу много было сегодня?

– Конечно! Сегодня ж воскресенье!

“Воскресенье” – умиротворенность исчезла. Беспокойство заставило

Кирилла встать, зажечь свет и попытаться как-то убить время. Он снял телефонную трубку.

– Алло, Вождь? Здорово, Вождяра! Это Павлюченков к тебе в

пещеру стучится. Как оно ничего? Ты дипломировался той зимой? Нет?! Выперли? Ну, ты опять восстановился? Да-а… Это который раз ты уже? Неслабо. Как предки? Что значит “насовсем свалили”? Клево! А в каком районе квартира? Да, я по-старому. Говоришь, бахнем сегодня? Ты все квасишь? Еще сильнее? Нет, брат, врешь, сильнее невозможно.

Кирилл представил себе вечер в обществе алкоголика и

стал сворачивать разговор:

– Да не, это я так позвонил, узнать, как ты. Вообще я занят. Ты звони.

Ага. Ну давай.

Кирилл сходил оценить сапоги, сказал “отпад” и вернулся к телефону.

–Алло, добрый вечер. Вову пригласите, пожалуйста. А где он? Это

его друг звонит. На работе в воскресенье? А когда будет? Извините.

Кирилл начал энергично собираться: переоделся, пересчитал деньги в кошельке; насвистывал, причесываясь перед зеркалом.

Маршрутка мягко катила параллельно металлической полосе Днепра, а Кирилл мысленно бранил себя за то, что не поинтересовался возрастом ребенка: он уже лопает шоколад или для него нужно раздобыть игрушку-погремушку?

Кирилл вышел на конечной и огляделся. Справа от него обещающе светилось: “Унiверсам на Победе”. Из стеклянных дверей выходили люди с желтыми пакетами. Ухмыльнулся: “На Побэдэ! Но зато здесь должно быть все”.

Он купил в супермаркете бутылку водки, сигареты, 300 г салями, баночку икры, батон, коробку конфет и разборной пластмассовый самосвал. Покачивая фирменным пакетом с покупками, обогнул магазин и подошел к цветочному ряду по-вечернему пустоватого рынка. Ему понравились бледно-сиреневые георгины – анемичные такие пальцы беспомощные. Без цветов, естественно, можно было обойтись, но Кириллу всегда льстило внимание жен его друзей, и сегодня он тоже не собирался отказываться от удивленной обрадованности новой знакомой.

Женщина, открывшая Кириллу дверь, действительно порадовалась подношению, но ему самому сцена удовольствия не доставила: Валеркина жена оказалась несимпатичной пигалицей с черными жесткими волосами и несвежей кожей.

Валерка ввалился в прихожую полуголый, поправляя на мягком животе спортивные штаны.

– Здорово! Заходи, не разувайся – мы боремся с ножным нудизмом.

Все, как в лучших домах дальнего зарубежья.

И темная прихожая, и единственная Валеркина комната выглядели убого: выцветшие, местами порванные обои, голый пол, разнородная неудачно расставленная мебель.

Глядя, как Кирилл выгружает на кухне снедь, Валера довольно потирал руки, а его жена округляла глаза: все, кроме хлеба и водки, было для нее, видимо, предметами из параллельного мира.

С самосвалом в руках Кирилл прошел в комнату и растерянно огляделся: почему-то ничего нигде не пищало, не ползало и не требовало к себе внимания.

Друг вывел его из затруднения:

– Наследник щас у бабушки. Татьяна! Иди гляди, какая у наследника

тачка будет!

Женщина пришла, и, к некоторому удивлению Кирилла двое взрослых людей, присев на корточки, поставили игрушку на пол и, шумно восторгаясь дизайном, приступили к выявлению функций:

– Ага, кузов па-аднимается…

– А какая кабина сиреневая интересная! И ее можно отвинчивать!

– Не отвинчивать, а снимать. Вот так…

– И запасное колесо!

– Ага, и колесо можно поменять. Это – сюда, а это надева-ается…

Кирилл постоял над ними немного и сел на диван. Наконец, довольный

Валера отобрал у жены самосвал и скомандовал:

– Ты – на кухню, делать бутерброды, а я тут буду гостя развлекать.

Татьяна послушно удалилась.

– Ну как ты? – начал развлекать хозяин, – работаешь, небось с утра до

ночи? А? Восьмичасовый рабочий день – с восьми до восьми?

– Да, – неловко улыбаясь, ответил гость, – и по субботам часто.

– Сволочи. Иксплотаторы, – весело сказал Валера. Он сидел на диване вполоборота к другу, упираясь руками на раздвинутые колени. Его уверенная поза на фоне нищенской обстановки выглядела весело и нахально.

– Мужики, – распорядилась из кухни Татьяна, – организуйте сервировочный столик!

Валера с серьезным видом притащил с балкона три табуретки, поставил их вдоль дивана и доложил о готовности столика.

Когда в чайные чашки налили по первой, Кирилл предложил тост:

– За встречу и за знакомство!

Опрокинув свои 50г и откусив от бутерброда с колбасой, понял, что закусывать ему здесь не придется: Татьяна намазала хлеб маргарином, и, проглотив его, Кирилл почувствовал легкий приступ тошноты. Надо ж было подумать головой и купить еще и сливочного масла! Он мог, правда, просто снимать с бутербродов колбасу, но побоялся, что ребята подумают: зажрался. Пусть уж лучше посчитают пьяницей.

– А ты, Таня, чем занимаешься?

– В школе работаю. Младшие классы, - она осторожно откусывала от бутерброда, страхуя ладонью крошки.

– А сына как назвали?

– Антоном. Но я зову его Наследником.

– А что наследовать-то он будет? – спросил Кирилл и осекся: очевидная бестактность.

Но никто, казалось, не обиделся:

– Отцовскую мудрость и материнскую красоту.

Кирилл еще раз взглянул на Татьяну: “Издевается, что ли?” Нет, Валера был добродушен, но серьезен. Жена представлялась ему вполне красивой.

Налили по второй.

– За вашего Наследника. Трудно растить?

Татьяна оживилась и даже забыла выпить:

– Ой, ну это ж дети… Последний раз переболел – врачиха так и не сказала, что это у него было – перестал сам на горшок проситься – кроватку никак не достанем – видишь на чем спит – детское питание подорожало на две гривни, – Кирилл удовлетворенно кивал головой: именно так он все это себе и представлял.

– Но мы справляемся, - с гордостью резюмировал муж и заговорил об общих знакомых.

Все было выпито и съедено удивительно быстро. Татьяна убрала посуду и включила телевизор:

– О! “Секретные материалы!”

Валера хмыкнул, не скрывая пренебрежения, и предложил пойти на балкон покурить.

Квартира находилась на верхнем, шестнадцатом этаже. Кирилл задрал голову и прямо над собою увидел крышу.

– Над нами только Бог, – прокомментировал Валера.

Потом долго курили, отправляя светлый дым в фиолетовые сумерки.

Под ними мерцал кусок жилмассива Победа. Давая о себе знать, люди зажигали свет в квартирах и магазинах. Пустые школы и детские сады оставались темными пятнами. Днепр больше не был листом железа, а походил на черный провал – космическую щель между городом и небом.

Захмелевший Валера бросил очередной окурок вниз, проследил за полетом искорки и проникновенно сказал:

– А хорошо все-таки мы живем…Ты вот не спрашиваешь меня, чем я сейчас занимаюсь.… А я знаешь, что делаю? Полы мою. Ага, полы. В нашем доме, на лестничных площадках. И лифты еще. По две гривни в месяц с квартиры.

Кирилл прикинул, что в доме должно быть около 130 квартир. Спросил медленно (он был пьян сильнее, чем приятель):

– Все платят?

– Неа.

– Что ж ты не выбьешь? Две-то гривны?

– Облом мне. Да я и мою, знаешь как… на этой неделе мою, на той не

мою – свободный график. Жена приносит 140. Нормально. Папики ее из Желтых Вод передачи автобусом передают: макаронов мешок, консервация, всякое такое… Начальства – никакого. Намучился я с ними, обалдуями, каждый раз работу из-за них бросал. А так встаю утром и решаю, что сегодня делать буду – сам себе хозяин. Из-за денег не унижаюсь. Дают две гривни – беру, не дают – черт с вами. Ни с кем не ругаюсь, напряга себе не создаю. Не трясусь, что кто-то деталей не допоставит, что план не дам, что просплю, что со сдачей напутаю, что товар сопрут. Захотел – иду с природой общаюсь: на косу или за город на великах. Костерок там, картошечка. И не квашу никогда, потому что стрессы снимать не надо. А если груз какой – я живописью занимаюсь и йогой.

Кирилл в темноте поднял брови.

– …На Востоке люди мудрые, а культура у них созерцательная: природа, искусство, самоуглубление. Я еще общение добавляю. В гости хожу, к себе зову, опять же, за город на великах. Кто по фирмам работает, я смотрю, и общаться им некогда. Они, как муравьи, только одну дорожку и знают: за добычей – и в муравейник, за добычей – и в муравейник. И все быстрее, все быстрее – на небо взглянуть некогда, – и Валера посмотрел на небо.

– …Сын у меня растет. Что ребенку нужнее: шмотки дорогие, плей-стейшены разные с тамагочами или родной отец рядом, здоровый, неиздерганный? Он у меня одновременно и “мама”, и “папа” говорить начал. Даже “папа” раньше. Я дневник веду, записываю, как он развивается. Закаливание делаем. Внушили нам, что для счастья нужно много бабок. А сам-то ты что-нибудь стоишь? Есть каждый день красную икру – это еще не счастье. Килька и маргарин хороший немецкий даже лучше. А если кого перекормленного воротит – это его проблемы.

Настроен был Валера вполне благодушно и вопросы задавал исключительно риторические, но вот маргарин ему поминать явно не стоило. Он даже не представлял, как жалко сейчас будет выглядеть его красноречие вечного троечника рядом со скупыми тезисами краснодипломника Павлюченкова.

Кирилл отшвырнул едва начатую сигарету, послал ей вслед плевок и высказался:

– И правда, хорошо живешь ты, Валера. Жаль, присоединиться к тебе не могу: для созерцателя слаб в коленках. Прихватит у сестры аппендицит – не смогу созерцать, как корчится – деньги на операцию выложу. Сына не смогу созерцать в обносках рядом с хорошо одетыми одноклассниками. Не хочу, чтоб дети мои созерцали, как я с женой любовью занимаюсь в единственной комнате обшарпанной квартиры. И родителей не смог бы созерцать, как надрываются, передачки мне таская с семидесятигривенной пенсии.

Несколько секунд трудно молчали.

– Пойду я, – сказал Кирилл.

– Я тебя провожу

– Не надо.

– Ну хоть до лифта.

Кирилл попрощался с Татьяной (она горячо приглашала заходить еще), и вместе с Валерой вышел на площадку. Лифт никак не удавалось вызвать, все время перехватывали нижние этажи. Павлюченков почувствовал себя виноватым:

– Ты извини, браток, но так, как ты живешь, жить нельзя. Хотя многие сейчас так живут.

– Да, нельзя, – внезапно согласился Валера.

Они еще помолчали, безрезультатно нажимая на облезлую кнопку.

– Знаешь, я пешком пойду, – решил Кирилл, – Давай, звони.

– А так, как ты, тоже нельзя, – вместо прощания сказал Валера.

– Да, – из вежливости кивнул Кирилл и зашагал по катастрофически длинной лестнице, пляшущей под ногами.

Возвращаясь домой, Кирилл большую часть пути проделал пешком и протрезвел. Настроение было – хуже некуда. Переступив порог квартиры, он почувствовал острый голод и набросился на остывший ужин. Воскресенье заканчивалось так же плохо, как и началось. Он не ощущал себя отдохнувшим. Голова тяжелая, ноги ватные, а завтра добавится гадкий привкус во рту. Кирилл плюхнулся в кресло перед телевизором, намереваясь добить день при помощи “Полицейских из Лос-Анджелеса”, но около двенадцати мать позвала его к телефону.

Из трубки зажурчал просительный голос сестры:

– Кирюша, миленький, понимаешь, у нас такая ситуация, Башкатова

погрызлась со своим парнем, он уехал, а мы остались, а маршрутки уже не ходят, а тут жлобы всякие бритые, и я не знаю…

Брат устало слушал и, не дождавшись паузы, вклинился в середину фразы:

– Так, спускайтесь вниз, держитесь вместе, я буду через двадцать

минут, – и нажал на рычаг.

Подавляя раздражение, вызвал такси. Машину нужно было подождать.

Он сел прямо в прихожей на детский стульчик и прикрыл глаза. Кирилл знал, что в дверном проеме стоит мать, что у нее обеспокоенно-расстроенное лицо, и молился, чтобы она не заговорила. Но тщетно.

– Почему ты сидишь, Кирилл? Ведь ночь, там бандиты всякие на дискотеке. Оля – твоя сестра, и…

И Кирилл взорвался:

– Мама, ради Бога, помолчи. Я для Оли, моей сестры, расшибаюсь в

лепешку. И ты тоже. Я пашу в этой чертовой конторе с утра до ночи, у меня, блин, восьмичасовый рабочий день – с восьми до восьми. Как муравей, только одну дорожку и знаю: за добычей – и в муравейник, за добычей – и в муравейник. Все, чтоб она училась, пела да плясала. А она хоть раз за собой посуду помыла? Пыль с телевизора стерла? Хоть раз подумала, к а к мне достаются деньги, которые она тренькает по “металлургам” да “макдональдсам”? И она вообще думала своей головой умной, что мне завтра вставать в семь и опять на неделю впрягаться и ждать как манны небесной этого воскресенья, в которое она мне снова не даст выспаться? И думаешь, она себя неловко чувствует? Ничуть! Ей все должны! В ней эгоизма – по ноздри! Причем качественного, без примесей. Вот увидишь, она всю жизнь иждивенкой будет: ручечками шейку обовьет и волоки шестьдесят кило до гробовой доски!

… “Кингстон” сиял огнями и содрогался от ритмов. Оказалось, что девушки его не ждали, а продолжали танцевать. Пришлось заплатить за вход и разыскивать их в толпе.

Когда сели в машину, выяснилось, что Башкатова живет на Подстанции, а Ирусик на Западном. Подумал: “Этак мы на полтинник накатаем. Правда, можно их взять к себе переночевать. Или хотя бы время сэкономить: Башкатову – на Подстанцию, самим выйти на Чернышевского, а Ира пусть едет себе (заплатить водителю вперед)”. Он посмотрел на часы: 12.40. Нет, он не пустит девчонку одну. И, в конце концов, что, у него нет лишнего полтинника?

– Будьте добры, на Подстанцию…

Когда возвращались с Западного, Ольга придвинулась к брату и обняла его:

– Куда это ты ходил вечером?

– К Валерке Гуменному.

– Ну и как он?

– Живет не тужит. Зарабатывает мытьем полов, жена учительствует, и

родители макаронами помогают.

Ольга фыркнула и расхохоталась. Она смеялась легко, серебристо, полная беззлобного презрения к Валерке Гуменному, дурачку и неудачнику. И если бы Кирилл рассказал ей о философских принципах дурачка, о том, какие преимущества он видит в своем образе жизни, она бы продолжала смеяться, смеялась бы до слез, закашлялась бы и повалилась к нему на колени. Но Кириллу как раз хотелось видеть сестру грустной, виноватой и сосредоточенной. Поэтому он сказал следующее:

– Ответь-ка мне, сестренка, ты собираешься после универа работать

или получать от жизни удовольствие?

У Оли не было необходимости раздумывать над ответом:

– Работать и получать удовольствие!

– Да нет, уж придется выбрать. Либо ты везешь, либо тебя везут.

Работать-то ты где хочешь? На фирме?

– Ну.

– Значит, ненормированный рабочий день. К вечеру – выжатая как

мочалка. На тренировку не поспеешь, на дискотеку не захочется, с парнем познакомиться негде, отпуск зимой две недели.

– А Саша Гнездовая…

– А Саша Гнездовая – дочка директора траста. Она, считай, вообще к

наемным работникам не относится. Она по другую сторону.

Оля подумала немного, и сдвинутые бровки снова разлетелись:

–Ничего страшного, просто надо найти работу по себе.

Кирилл вздохнул:

–Ну, не знаю, в чем ты найдешь свое призвание… Может, детергентами торговать станешь? Или стройматериалами? А может, в сетевой маркетинг подашься? Вон, мамина подруга Людка – такая милая женщина…. Сама совсем уже поехала и в дождь, и в снег по городу рыщет – кому бы еще мозги прокомпостировать. Мама рассказывала: звонит она ей, спрашивает: “Что новенького?” А та: “Мэри Кей уже завоевал Америку и Западную Европу, а теперь продвигается на Восток”.

У дочери ее тоже благородное занятие – вешать клиентам, что деревянные рамы лучше металлических и пластиковых. Я ее спросил: “Правда, лучше?” А она: “Понятия не имею”.

Но лучше иди к нам, в “железный” бизнес. Будешь, как наша Настенька: по семь-восемь часов вбивать в компьютер номера вагончиков, которые ушли со станции А и пришли на станцию Б. И, разумеется, активно лизать шефу одно место…

– Не буду!

– Будешь! А если фирма большая, то даже не шефу, а ма-аленькому

начальничку. Будешь мучительно размышлять с помощью психоанализа, гороскопа и Кати Башкатовой: почему он назвал меня сегодня Олей, а не Оленькой? не рассердился ли, что я вчера была в синем, а не в зеленом, как ему нравится? и то, что он последнее время стал материться в моем присутствии, не означает ли втайне принятого решения сократить меня вместо бабульки, которая сидит за соседним столиком, постоянно отпрашивается и вообще рыжая?

Ольга чувствовала себя задетой разговором и попыталась обесценить его целиком:

– Ты устал, бедненький. Что путного придумаешь, сидя в такси в два часа ночи?

– А почему бы и не в такси? – Кирилл был не в том настроении, чтобы

позволить перехватить инициативу, – Когда же ты собираешься думать о принципиальных вещах? На танцах? На вечеринке? В кафе?

Но сестра еще посопротивлялась:

– Что тут такого принципиального? Мы говорим, по сути, ни о чем.

– Ну, ни о чем, так ни о чем. Извини, детка, я иногда забываюсь и завожу с тобой взрослые разговоры…

Это была простая, но действенная манипуляция: Оля стабильно покупалась на “слабо”:

– Кто ищет, тот всегда найдет, – упрямо процедила она.

– Значит, ты выбираешь: жить, чтобы работать.

Ольга передернула плечами: не поняла. Кирилл пояснил:

– Есть такая пресловутая дилемма: работать, чтобы жить или жить,

чтобы работать. Насколько я понял, то, что люди делают после работы, для тебя – второстепенное. Устраивать пикник на косе, заводить собак, и лепить на даче вареники с вишнями – это не для тебя.

– Ты как-то все грубо механически разделяешь. Жизнь – это вместе и семья, и карьера, друзья, искусство и, между прочим…

Кирилл потянулся на сиденье и перебил:

– Говорят, в Америке есть такой дорожный знак: “Водитель! Если ты одной рукой ведешь машину, а другой обнимаешь девушку, знай, что и то, и другое ты делаешь плохо!”, – эффектно выдержал паузу и раздраженно продолжил, – Ну какое “и семья, и карьера”? Кто тебе сказал, что эти вещи сочетаются?! Лично я после девяти часов компьютера ни на что не способен.

Помолчали.

– Зато в скором времени меня ждет повышение, – проговорил фальшиво-мечтательно, – Только вот не знаю, что произойдет быстрее: меня повысят или шарашка развалится?

Оля наконец-то неуверенно подала голос:

– …Чтоб не развалилась, надо работать…новые идеи, направления…

Не ныть, – она почувствовала себя несколько уверенней, – а дело делать.

Брат ответил неожиданно устало:

– Наше дело – нагреть руки на продаже украинского металла, и чем

быстрее мы опустошим землю у себя под ногами, тем чаще мой австрийский шеф сможет летать в Сингапур. Правда, он меня в глаза не видел, но, отстегивая мне три сотых процента от своего дохода, будет весьма доволен проявленной мною инициативой.

Ольга уже была в своей тарелке:

– Ты так говоришь, будто он тебе что-то должен. Не нравится на него работать – уходи. Можешь создать свое дело. Сейчас свобода. Ты просто завидуешь человеку, который добился успеха. Он думает о себе и правильно делает. Это закон природы. А то привыкли, чтоб о них кто-то заботился. К справедливости всегда взывают люди с рабской психологией. А справедливость она и есть – каждому по труду!

Кирилл чуть не задохнулся от такой наглости. Сложил руки на груди, постарался успокоиться.

– Скажи, сколько ты сегодня потратила? Ну? Не слышу! Триста? А может, все пятьсот?

– Около того, – выдавила Ольга.

– Когда вернешь? Как близкой родственнице – без процентов; просто отдашь по курсу, – проговорил голосом таким скрипучим и официальным, на какой только был способен, – Привыкла, что о тебе кто-то заботится. Баста! Каждому по труду. Каждый должен заботиться о себе.

Кирилл перевел взгляд на сестру. Она тоже скрестила руки на груди, пытаясь успокоиться и защититься, но по лицу текли растерянные слезы. В груди шевельнулась жалость – он скрутил ей голову и промолчал.

Машина притормозила у подъезда, и Кирилл расплатился, против обыкновения не дав на чай.

Оля уже не плакала, но когда брат попробовал в лифте взять ее за локоть, девушка отстранилась. Простит или не простит? Внешний мир, разумеется, будет восстановлен (кто, кроме брата даст на расходы?), но внутренний… Да, совсем не обязательно. Кирилл знал сестру.

Она в самом деле была обижена и никак не могла взять в толк, что произошло. В далеком детстве остались времена, когда брату доставляло удовольствие доказывать, что она дура, а он молодец. Ольга долго лежала в постели с открытыми глазами и яростно мечтала, как она, став генеральным директором фирмы, будет, не считая денег покупать продукты, одежду, лекарства и мебель Кирилловой беременной жене.

А он тоже не мог уснуть и в три часа ночи встал и пошел на кухню. Открыв форточку, чтоб вытягивало дым, курил сигарету за сигаретой.

Зачем было наезжать на приятеля? Он так хорошо себя чувствовал, радовался чему-то. Нравиться – пусть себе. Ясное дело, что деньги дают какую-никакую власть над обстоятельствами. И только это освобождает мужчину от цыплячьего салажества. В двадцать пять оно уже невыносимо. А чтоб были деньги, надо пахать, Ольга права. Такие правила игры. Пешки ходят вперед, а слоны по диагонали. Валера в эти игры играть отказывается, и это, по-своему, смело, но жизнь догонит его и шарахнет, как следует.

И какого черта он загнал сестру под лавку? Ясно, что Ольга избалована и не шибко умна, учитывая все ее пятерки. Но она счастлива. И счастлива как раз потому, что многого не понимает. А мы с мамой любим ее. Зачем что-то менять? Скотина, до слез довел. И мать не пожалел.

А все почему? Все из-за дурацкого воскресного настроения. По-настоящему хорошо только в пятницу вечером. Еще в субботу ничего. А в воскресенье… Просто обычно все откладываешь на выходные: отдых, личную жизнь, бассейн, английский, чтение по специальности, подумать над этим, решить с тем. И все как-то не находится времени. Отсюда и плохое настроение: сам себе обещаешь и сам себя кидаешь. Неорганизованность, конечно. Надо тщательней планировать, контролировать…

Все, хватит. В следующее воскресенье… – и в груди заныла та досадная невнятная тревога, которая подняла его сегодня утром с постели. И он подумал, что в самом деле: хватит. Надо реально смотреть на вещи. Раз не успеваешь – значит, строишь нереальные планы. Надо отказаться от всех этих “художеств”. На выходных надо отдыхать, расслабляться и не требовать от себя сверхусилий. Вообще незачем взращивать лишние потребности. Надо быть проще, трезвее, и исчезнут все эти идиотские страдания.

Да, так, наверное. Он представил себя черным шахматным слоном, который, отбросив сомнения, равномерно движется по диагонали. Прямо ему нельзя и в сторону нельзя: он слон. И поэтому никуда ему не уйти от рогатой белой ладьи. Она нагло скалится на другом конце доски, потому что может покрыть все расстояние за один шаг. А слона, естественно, накрывает седой пеной страх, и как же он жалеет о пройденном пути! Если бы с самого начала следить за ходом партии, можно было бы иначе использовать свои белые клетки.

Кириллу понравилась метафора, она поманила как внутренняя опора. Он бы еще поиграл с собой в шахматы, но в коридоре послышались шаги. Это мать. Значит, уже утро.

Яркая картинка погасла в сознании. Он подумает об этом после. После, когда будет время.

Татьяна Васильевна зашла на кухню и перевернула будильник: без четверти шесть.

– Что ты так рано, сынок?