СТОЛЫПИНСКИЕ ИТОГИ

Трудно назвать кого-нибудь из российских политиков, мелькавших на нашей политической арене в последние 10 лет, кто бы с придыханием не вспоминал о
Столыпине: от Ельцина и Силаева до Путина и Касьянова. Прежний миф о
Столыпине-вешателе заменили на миф о Столыпине-великом реформаторе, который
вполне мог бы, избавив Россию от революции, изменить ход ее истории [1]. 

Сама фигура Столыпина казалась идеально подходящей на роль реформатора.
Во-первых, он появился как бы "ниоткуда", из российской глубинки, а не из
привычной дворцовой камарильи и дискредитировавших себя прежних политических
деятелей. Во-вторых, он был молод - 44 года. Как писал Крыжановский: "Он
первый внес молодость в верхи управления, которые до сих пор были, казалось,
уделом отживших свой век стариков" [2]. В-третьих, он производил впечатление
человека жесткого и решительного, "сильной личности", способной навести
"порядок". И его поведение на посту саратовского губернатора, казалось,
подтверждало это. И четвертое: он умел четко и лапидарно излагать свои
мысли, что в эпоху нарождавшейся "публичной политики" имело особую цену. Его
изречения и теперь с восторгом повторяют наши государственные деятели.

Нынешним реформаторам было бы полезно остановиться, оглянуться и,
обратившись к прошлому, понять, чем заканчивались в России попытки раз и
навсегда решить земельный вопрос.

Позднее выяснилось, что многие из этих характеристик оказались достаточно
спорными. И вовсе не “ниоткуда” появился он, ибо связи Столыпина с “семьей”
императора были достаточно прочны. И совсем не был он столь решительным и
бескомпромиссным. Но наличие политической воли и сильной власти в его
руках - несомненно. Точно так же, как несомненно и наличие обоснованной
программы, независимо от того, кто первым ее сформулировал - Бунге, Гурко
или Кривошеин. Известно лишь, что, еще будучи предводителем дворянства
Ковенской губернии, он не раз наведывался из родового поместья Колноберже в
соседнюю Пруссию, дабы воочию убедиться в преимуществе хуторской системы.
Жаль, что не обратил он внимания на то, что и в Пруссии переход от общины к
хуторам занял 100 лет.

И все-таки одного элемента не хватало - учета того, чтo думает по этому
поводу сам “объект реформирования” - крестьянство России. Сегодня отношение
к народу как к “быдлу” перестало быть признаком неинтеллигентности. Во
всяком случае, при обсуждении вопроса о гимне многие наши интеллектуалы
писали об этом открыто и не стесняясь.

Между тем крестьяне вне зависимости от агитации левых партий имели свое
представление о “счастье” и желаемых переменах. И связывалось оно прежде
всего с ликвидацией помещичьей собственности. Но, поскольку Столыпина
призвали к власти именно для того, чтобы не допустить “черного передела”,
мнение “быдла” решили игнорировать. Поэтому насилие и стало составным
элементом реформ.

Сегодня к масштабам столыпинского насилия, сравнивая его с некоторыми
страницами последующей истории, относятся несколько иронически. Подумаешь,
дескать, 1102 человек казнили военно-полевые суды в 1906-1907 годах; 2694
человек повесили в 1906-1909 годах по приговору военно-окружных судов;
столько-то тысяч расстреляли без всяких судов карательные экспедиции
Раниенкампфа, Меллер-Закомельского, Орлова; 23 тысячи отправили на каторгу и
в тюрьмы, 39 тысяч выслали без суда; сотни и сотни тысяч подвергли обыскам,
арестам и приводам в участки… По сравнению с тем, что было потом, - всего
ничего… Но современникам-то приходилось сравнивать с тем, что было до того,
а в течение  предыдущих 80 лет казнили в среднем “лишь” по 9 человек в год [3].
И не случайно видавший виды российский обыватель с горечью повторял: “ При
Плеве куда легче было!”

Но подлинные масштабы насилия проявились именно при проведении аграрной
реформы. По закону передел земли в общине происходил раз в 12 лет. С 1908
года переделы стали постоянными, ибо по новому закону их производили по
требованию даже одного общинника, пожелавшего выделить надел или уехать за
Урал. А такой передел означал передвижку всех крестьянских земель. Вот
почему 3/4 тех, кто пожелал выйти из общины, не получили согласия сельских
сходов. Но между губернаторами шло открытое соревнование за процент
“выделившихся”, и они принуждали крестьян силой. И это касалось уже не
тысяч, а миллионов…

Один из губернаторов уведомлял земских чиновников, что “оценка их служебной
деятельности, по распоряжению господина министра внутренних дел, будет
производиться исключительно в зависимости от хода и постановки дела
применения Высочайшего указа 9 ноября 1906 года”. Министр Кривошеин не
выдержал: местные власти, выговаривал он губернаторам, составляют чрезмерные
и невыполнимые планы землеустройства, тогда как “население не прониклось еще
сознанием необходимости землеустроительной меры”. А чиновник, отвечавший за
реформу в Уманском уезде, оправдывался: ну, выгонял силой на отруба,
подавлял недовольных, чуть до смертоубийства не дошло, но “ведь до сего
времени считалось нормальным, если при помощи дреколья одна часть общества
одерживает верх над другою” [4].

Что же получилось из аграрной реформы?
Во-первых, реформа приняла принципиально иное направление, нежели это
задумывалось ее творцами. Не выделение “сильных и трезвых”, не создание слоя
“крепких хозяев”, которые могли бы стать опорой режима, а исход из общины
прежде всего “пьяных и слабых”. Из 15 млн. крестьянских дворов из общины
вышло 26% хозяев, т.е. четверть. Но принадлежало им лишь 16% надельной
земли. 40% выделенной земли сразу продали, и это четверть всей земли,
перешедшей в личное владение. По данным Карелина, 2,5 млн. хозяев лишь
формально вышли из общины, т.е. укрепили свои наделы, но в составе общинных
земель.

Иными словами, с точки зрения тех задач, которые ставились перед нею,
реформа провалилась.

Во-вторых, оказавшись недостаточной для решения аграрного вопроса, реформа
стала вполне достаточной для того, чтобы разрушить привычные устои
деревенской жизни, т.е. большинства населения в России. Миллионы вышедших из
общины, покинувших отчие дома и переселявшихся за Урал, массовая продажа
полосок, постоянные переделы и новое землеустройство - все это создавало
атмосферу неустойчивости и всеобщей истерии. А невозможность противостоять
издевательствам и насилию, ощущение бессилия против несправедливости - по
всем законам социальной психологии - рождало лишь злобу и ненависть.
Столыпин хотел принести успокоение, но принес лишь новое всеобщее
озлобление. Это и стало одной из главных причин того глубокого нравственного
кризиса, в который была ввергнута Россия.

Столыпин после подавления первой русской революции мечтал об умиротворении и
двадцати годах покоя. Не вышло. Не о “благостности” шла речь, а о том, что в
стране вновь назревал кризис общенационального масштаба.

Он проявлялся в самых разных, порой, казалось бы, неожиданных формах. Летом
1913 года Государственную Думу буквально сотрясали речи, направленные на
необходимость усиления борьбы с “хулиганством”. Вполне лояльный журнал
 “Нива” по этому поводу писал: “О том, что такое хулиганство и каковы его
корни, не имеют даже приблизительного представления ни публицисты, которые
пишут громовые статьи, ни администраторы, сочиняющие о нем канцелярские
проекты. И те, и другие называют хулиганство чисто деревенским озорством. Но
это озорство убийц и разрушителей, оперирующих ножом и огнем. В буйных
проявлениях своих оно связано с абсолютным отсутствием каких бы то ни было
нравственных и гражданско-правовых условий. Ничто божественное и
человеческое уже не сдерживает…

Несомненно, во всероссийском разливе хулиганства, быстро затопляющего
мутными, грязными волнами и наши столицы, и тихие деревни, приходится видеть
начало какого-то болезненного перерождения русской народной души, глубокий
разрушительный процесс, охватывающий всю национальную психику. Великий
полуторастамиллионный народ, живший целые столетия определенным строем
религиозно-политических понятий и верований, как бы усомнился в своих богах,
изверился в своих верованиях и остался без всякого духовного устоя, без
всякой нравственной опоры. Прежние морально-религиозные устои, на которых
держалась и личная, и гражданская жизнь, чем-то подорваны… Широкий и бурный
разлив хулиганства служит внешним показателем внутреннего кризиса народной
души” [5]. Обратите внимание - это писалось в 1913 году…

Весьма информированный и опытный интриган князь Андроников докладывал
великому князю Николаю Николаевичу: “Конечно, путем репрессий и всякого рода
экзекуционных и административных мер удалось загнать в подполье на время
глубокое народное недовольство, озлобление, повальную ненависть к
правящим, - но разве этим изменяется или улучшается существующее положение
вещей? … В деревне наступает период “самосуда”, когда люди, окончательно
изверившись в авторитет власти, в защиту закона, сами приступают к
“самозащите”… А убийства не перечесть! Они стали у нас обыденным явлением
при длящемся “успокоительном” режиме, только усилившем и закрепившем
произвол и безнаказанность административных и судебных властей” [6].
А умеренный земский либерал Д.Н. Шипов писал: “…пропасть, отделяющая
государственную власть от страны, все растет, и в населении воспитывают
чувство злобы и ненависти… Столыпин не видит или, скорее, не хочет видеть
ошибочности взятого им пути и уже не может с него сойти”. И, наблюдая общую
деморализацию общества, он считал даже, что лишь новый общественный взрыв
может обновить общество, и чем скорее он грянет, тем менее он будет опасен [7].

И третье. Как следствие всего сказанного выше, именно в этот период
происходит окончательный поворот на ту дорогу, которая приведет Россию к
новой революции. Реформы, как известно, бывают разные. Одни предотвращают
революционный взрыв. Другие, наоборот, лишь ускоряют революционный процесс,
и столыпинская аграрная реформа сыграла именно такую роль.

Аграрная реформа сделала то, чего не смогла сделать революция. Ибо даже в
моменты ее наивысшего подъема оставались регионы и социальные слои, стоявшие
как бы вне общего движения. Реформа внесла вопрос о собственности и о земле
в каждый крестьянский дом. Смута вошла в каждую семью. И не случайно
наиболее умные и богатые, на которых рассчитывал Столыпин, остались в
общине. Так же не случайно и то,  что даже самые правые крестьяне, как только в Думе речь заходила о земле, фактически выступали с программой «черного передела». Член Государственного совета М.В. Красовский, выступая на Госсовете с докладом по Указу 9 ноября, с горечью отмечал: «Оказалось, что вместо степенных мужиков, которых думали получить в Думу в качестве представителей крестьянства, явилась буйная толпа, слепо идущая за любым руководителем, который разжигает ее аппетиты» [8].

И весь опыт восьми лет реформы показал крестьянам, что ждать решения
аграрного вопроса от власти - бессмысленно.

И это не было случайностью. Один из основоположников современной западной
социологии Питирим Сорокин, формулируя отличие реформы от революции, на
первое место поставил следующий признак: реформа должна соответствовать
“базовым инстинктам”, менталитету данного народа, его представлениям о добре
и зле. Если реформа не соответствует данному условию, она обречена, и мирный
выход из кризиса маловероятен.

Как же после этого относиться к тем, кто писал об искусственно навязанном
стране “социалистическом выборе”, который удался якобы лишь благодаря
случайному стечению обстоятельств, возникших в ходе первой мировой войны?
В начале 1914 года, за полгода до начала войны, член Государственного
совета, бывший министр внутренних дел П.А. Дурново в меморандуме на имя
Николая II подводил итог многолетним размышлениям: 

“Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма. Несмотря на оппозиционность русского общества, столь же бессознательную, как и социализм широких слоев населения, политическая революция в России
невозможна, и всякое революционное движение неизбежно выродится в
социалистическое. За нашей оппозицией нет никого. У нее нет поддержки в
народе, не видящем никакой разницы между правительственным чиновником и
интеллигентом.

Русский простолюдин, крестьянин и рабочий одинаково, не ищет политических
прав, ненужных и непонятных ему. Крестьянин мечтает о даровом наделении его
чужой землей, рабочий - о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта.
И дальше этого их вожделения не идут. И стоит только широко кинуть эти
лозунги в население… - Россия, несомненно, будет ввергнута в анархию…
Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах
народа оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать
расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в
беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению” [9].
Сегодня, когда обсуждаются назревшие, перезревшие и все-таки нерешаемые
проблемы народной жизни, чаще всего опасаются “новой диктатуры”. Не этого
надо бояться. Нежелание считаться с настроениями и волей народа - это прямой
путь к широкомасштабным социальным потрясениям. Как говаривал “первый тенор”
Партии народной свободы Федор Родичев: “Предупреждайте счет, который народ
предъявляет власти. Платите по нему вперед. Он будет вам стоить дешевле”.
---------------------------
[1] Сборник «Куда идет Россия? Власть, общество, личность». М., 2000, с. 44.
[2] Государственная деятельность П.А. Столыпина. Сборник статей. М., 1994, с. 56 – 57.
[3] Там же, с. 11 – 12.
[4] Там же, с. 26 – 27.
[5] «Нива», № 33, 1913, с. 659.
[6] Государственная деятельность П.А. Столыпина. Сборник статей. М., 1994, с. 141.
[7] Сборник «Куда идет Россия? Власть, общество, личность». М., 2000, с. 43 - 44.
[8] Государственный Совет. Стенографические отчёты. Сессия пятая. Спб., 1910, с. 1272.
[9] «Красная новь», № 6, 1922, с. 178 – 179.

___________________________________

Прямая речь

Ниже мы приводим без комментариев несколько цитат из выступлений П.А. Столыпина.

- Людям, господа, свойственно и ошибаться, и увлекаться, и злоупотреблять
властью. Пусть эти злоупотребления будут разоблачаемы, пусть они будут
судимы и осуждаемы, но иначе должно правительство относиться к нападкам,
ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться
открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у
правительства, у власти паралич и воли и мысли, все они сводятся в двум
словам, обращенным к власти: "руки вверх". На эти два слова, господа,
правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может
ответить только двумя словами: "не запугаете".

- Господа, в ваших руках - успокоение России, которая, конечно, сумеет
отличить кровь, о которой так много здесь говорилось, кровь на руках
палачей, от крови на руках добросовестных врачей, которые применяли самые
чрезвычайные, может быть, меры, но с одним только упованием, с одной
надеждой, с одной верой - исцелить трудного больного.

- Нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять
какой-то чужой, чужестранный цветок. Пусть расцветет наш родной русский
цветок, пусть он расцветет и развернется под влиянием взаимодействия
Верховной Власти и дарованного ею нового представительного строя. Вот,
господа, зрело обдуманная правительственная мысль, которой воодушевлено
Правительство.

- Есть слова, выражающие чувства, от которых в течение столетий усиленно
бились сердца русских людей. Эти чувства, эти слова должны быть запечатлены
в мыслях и отражаться в делах правителей. Слова эти: неуклонная
приверженность к русским историческим началам в противовес беспочвенному
социализму. Это желание, это страстное желание обновить, просветить и
возвеличить родину, в противность тем людям, которые хотят ее распада… Вот,
господа, все, что я хотел сказать. Сказал, что думал и как умел.

- Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности
хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического
прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие
потрясения, нам нужна великая Россия!

 Обсудить статью на форуме