Альтернатива или глобальная провокация?
(заметки об антиглобалистском движении)

Сначала о личных впечатлениях.
Над нашим сознанием, хотим мы того или нет, господствуют "картинки" масс-медиа. Я подозревал, что антиглобализм не так прост, как его преподносит либеральная печать, но вид агрессивных юнцов, разбивающих витрины, сделал свое дело - скептическое отношение к этому движению было вмонтировано в мой мозг. Его смогли вытеснить не идеи, не рассказы очевидцев, не факты даже, а личные впечатления.

Идет дискуссия в небольшом тесном помещении. Это - одна из секций антиглобалистского Социального форума, на котором во Флоренции в ноябре 2002 года собралось около 50-ти тысяч человек. Стульев не хватает, больше половины участников сидят на полу уже несколько часов. Впереди освобождается место. Я и юная девушка одновременно делаем движение, пытаемся пройти вперед. Она замечает мою седую бороду, почти насильно усаживает меня на стул, а сама, несмотря на мои протестующие жесты, пристраевается на корточках. Ни тени тайного самолюбования по поводу совершенного поступка на ее лице - просто естественная, ставшая нормой поведения, реакция.

Манифестация в миллион человек на улицах Флоренции. Крайняя степень ликования, возбуждения и гнева. Оглушительная симфония оркестров, песен, свистков и других шумовых эффектов. Над нами барражируют два вертолета. Впереди - полиция в шлемах с опущенными забралами, щитами и дубинками. Деловитые инструкции о том, что делать, если пустят газы или если будете арестованы. Колонны движутся почти в идеальном порядке. Давки нет. Если меня кто-нибудь задевает, следует джентльменское извинение, почти как в центре Лондона. Улицы Флоренции, по которым в течение более 6-ти часов шли делегации разных стран, нуждаются только в косметической уборке. Ничего не побито, цветы по бокам дороги и на клумбах не раздавлены.

Общая атмосфера всех дней Социального форума - безрасчетная, разлитая в воздухе, благожелательность. Она от того, что людям хорошо, когда они вместе. В ХХ веке написаны тысячи страниц о поведении толпы, слепом и агрессивном. Надо побывать на этой манифестации, чтобы убедиться: здесь эффект совершенно другой.  Хочется, как выразил свое впечатление от музыки Бетховена один известный политический деятель, гладить людей по голове и говорить милые глупости. Такое бывает, когда находишься вблизи от любимого человека. Этими словами Чернышевский характеризовал суть эстетического чувства.

В фильме "Застава Ильича" Хуциева любовь между двумя молодыми людьми зарождается на первомайской манифестации. Это одна из самых лирических сцен в мировом кинематографе - и одна из самых массовых. Но во Флоренцию сотни тысяч собрались не только для того, чтобы ощутить радость человеческой близости. Никакой инфантильности, которая, увы, свойственна участникам массового государственно-партийного мероприятия поздних советских времен. Их не ведут, они идут сами. Степень объединенности и социальной активности у всех, конечно, разная.

Моя жена, когда спорит со своими либерально настроенными подругами, говорит: я бессильна перед лицом объединенной власти бандитов, но путь она делает свои черные дела хотя бы не от моего имени. Во Флоренции десятки тысяч немолодых людей шли с маленькими транспарантами - "Не от моего имени". Расистская демагогическая политика, грязная война из-за нефти, планируемый государственный терроризм - не от моего имени. Это сказано уже не подруге на своей кухне, с этой простой мыслью вышли на улицы - и нашли сотни, тысячи людей, которые думают так же, как вы.

Но общая картина движения далека от идиллии. Как и его будущая судьба. Накануне демонстрации слышу наставления отнюдь не рядового участника движения, объясняющего новичкам что делать, если кто-то из молодых людей "захочет повеселиться", что-нибудь разобьет, и полиция, воспользовавшись этим, арестует вас. Повеселиться? Что это, неудачно найденные слова, оговорка? Неужели не понятно, что власть во все времена сама провоцирует бунт, погромы, чтобы консолидировать вокруг себя напуганного обывателя на черносотенной основе? Советы в Иваново-Вознесенске возникли для того, чтобы установить порядок в городе, охваченном всеобщей забастовкой, чтобы не дать полиции спровоцировать беспорядки. Все винные магазины были закрыты, в городе сохранялось идеальное спокойствие, и ни одна витрина не была разбита. В каждом, кто хотел бить витрины, рабочие видели либо дурака, либо провокатора. И неизвестно, кто из них хуже.
Что было после шумных студенческих бунтов 60-х годов с битьем витрин, поджогов автомобилей и авангардистской культурой с ее ненормативной лексикой, бисексуальностью и наркотиками, всем хорошо известно. Рейган и Тэтчер на развитом Западе, Пиночет и южно-корейские диктаторы на периферии, господство неоконсерватизма и неолиберализма в экономике. Ныне, как может быть, никогда Запад нуждается в консолидации на государственно-террористической основе. Только слепец не видит, что кампания "борьбы за права человека" (с помощью которой был разрушен СССР), сменяется кампанией "борьбы с мировым терроризмом", в которой, естественно, все средства хороши, и тут уже больше не до пресловутых "прав человека".

Нет, я в чужие игры играть не хочу, и потому первой мыслью после услышанных слов о "веселых молодых людях" было - не участвовать в этой провокации, или глупости, что не лучше. Но затем вспомнились лица молодых людей, которых видел на Форуме - и возникла бессильная горечь, даже злость. Снова смотреть со стороны как "козлы ведут баранов на убой"? Мы этого насмотрелись у нас во время перестройки. Ну что же, не молчал тогда, не будут молчать и здесь. Слово мне на одной из секций Форума дали. На демонстрацию пошел - с чувством горечи и бессилия. Ну что я могу поделать, остается только простить тем, кто не ведает, что творит. А тем, кто ведает?

Так получилось, что я видел всю многочасовую демонстрацию, практически все делегации. Вот звучит песня итальянский партизан, а это - наша "калинка - малинка". Вслед за ней - "Катюша". "Интернационал". Их поют не на русском, а на своем языке. Да, эти совсем еще молодые, образованные, интеллигентные ребята и девушки Европы поют песни, которые уже не звучат на моей родине. И несут красные флаги с серпом и молотом. К нашей маленькой, в несколько десятков человек делегации из России подходит человек и спрашивает: "Что произошло с русским народом? Почему он в апатии?"

На обочинах улицы, по которой идет демонстрация, стоят флорентийцы. Когда их взгляд падает на наши транспаранты и читает кириллицу - реакция практически у всех одна и та же: "Ра'ссия" говорят они с удивлением друг другу, и тут же их лица начинают светиться - нет, не дружелюбием даже, а, не побоюсь этого сказать, счастьем неожиданной встречи. И вы тоже с нами! Нам аплодируют. Ей-богу, хотелось плакать.

Несут, конечно, не только красные флаги, но и зеленые, белые, иные, в том числе напоминающие наши "лимоновские". Время от времени попадаются люди с крестами, на которых, кажется, общий девиз движения: "против неолиберализма, войны и расизма". Молодежь пляшет, танцует, кувыркается. Есть причудливо одетые и разукрашенные. Кто-то идет на ходулях. Это карнавал, праздник. Но не бахтинская "отдушина", разрядка, чтобы потом вернуться к тягостной повседневности и подчиненности. Мощная эмоциональная встряска, катарсис - для того, чтобы вернувшись к обыденности, делать мир иным. И он уже иной, здесь и сейчас. Каждый - как может. Несколько раз попадались коляски с младенцами годовалого возраста. И старики, инвалиды - тоже на колясках.

Пьяных не видел, кроме, увы, одного парня из русской делегации. Который в другой ситуации и другом месте лез ко всем и требовал, чтобы вместе с ним пили "за геев и лесбиянок". Кстати, была небольшая группа из последних. К ним относились спокойно, но не более того. Никакого ажиотажа и нездорового интереса.

Молодежи много, но рока почти не слышно. Кажется, только одна группа прошла под звуки тяжелого рока, хотя шумов всякого рода было очень много. Только потом узнал, что программным для всего движения является отказ от массовой культуры, возвращение к народной музыке.

Карнавал - и готовность к нешуточному сопротивлению каждую минуту. Полиция берет в кольцо головную колонну. Лица становятся серьезными, напряженными. Спокойствие, только спокойствие. Не поддаваться на провокации! На этот раз обошлось, кольцо расцепилость, полиция отошла. Не так было в Генуе, где убит один из демонстрантов и несколько ранено. По рассказам очевидцев, полицейские били лежачих с таким озверением, что даже наши омоновцы выглядели детьми по сравнению с этими европейцами. Волна возмущения действиями полиции по всей Италии и Европе. Притихли. Но через несколько дней после демонстрации во Флоренции - аресты участников ее в Неаполе. За что? Ни одна витрина ведь не пострадала. Но, кажется, власти хотят, чтобы пострадала. Западные средства информации, рассказывая о событии во Флоренции, сообщают, что, мол, присмирели антиглобалисты после начала контртерростической  операции, испугались. Ничего себе испугались, если движение растет как снежный ком, как цепная реакция. 
Провокаторы!

Предвижу презрительные улыбки либерально настроенной публики и ее лидеров. Но, господа, вы моральный авторитет уже растеряли. И какие бы демократические жесты сейчас ни делали, доверия не вернете. Вы выгодно продали то, что имели в обмен на ваши пустые обещания - силу, рождающуюся из простой человеческой близости тысяч и миллионов. Ваши идеологи доказывали, что всегда и везде солидарность людей с железной необходимостью ведет к эскалации ненависти и злобы. Ну что же, похоже, что низы России действительно удалось консолидировать с верхами на темной, обывательской основе. А иначе - как развязать войну?

Солидарность не на черносотенной, а на демократической почве рождает ту человеческую близость, без тепла которой индивид становится если не уродом, то человеком с искалеченной психикой, как тот ребенок, которого никогда не гладили по голове. В природе человека - стремиться к совершенству, а не к уродству. Реальная политика учитывает этот феномен и с немалым успехом пользуется им. Говорят, один из президентов США был избран, потому что не убил на охоте медвежонка. Продемонстрировал сочувствие к теплому, живому на глазах миллионов - и получил в обмен голоса избирателей, которые устремились на это тепло. Примеров имитации человеческой близости, имитации, имеющей грязные цели - бесчисленное множество в истории ХХ века. Народ устал от этой пошлости, и, может быть, больше других - народ России. Это одна из причин его апатии.

Но есть закон всемирной истории, который гласит - "смертию смерть поправ". К концу ХХ века, казалось, полностью была выжжена почва западного мира, и ничего на ней зародиться не могло. Кто еще несколько лет назад мог предсказать стихийную цепную реакцию единения, произошедшей на улицах Флоренции - и не только во Флоренции, но и, например, потрясающие демонстрации во всем мире против войны в Ираке?

"Я ощущаю волнение, когда слышу "Интернационал", я дрожу от возбуждения и всегда в таких случаях испытываю желание "выйти на улицу", чтобы бороться с реакцией" - писал Жак Деррида в 1990 году. И он же констатировал летальный исход того Освободительного проекта, который начался с идеи присутствия Разума в мире, идеи Сократа и Платона - и завершился, по словам Деррида, "трагической неудачей советской Революции". Страшно, что под пение "Интернационала" десятки миллионов в одной только советской России ушли в небытие. Не виной ли тому сама человеческая солидарность, что породила "Марсельезу" и "Интернационал"? Ничто, наверное, так не способствовало успеху реакции в конце ХХ века, как этот простой, естественный вопрос. Ибо ответить на него было нечего.

Однако ответ есть. И дан он искусством ХХ века, вернее, тем, что осталось от него. В "Репетиции оркестра" Феллини мы видим и слышим, как звуки песен сопротивления, звуки "Венсеремос", перерождаясь, плавно и закономерно превращаются в истерические вопли диктатора, который дирижирует покорной ему толпой. Кажется, Феллини говорит то же самое, что и наши "демократы" -  солидарность везде и всегда с железной необходимостью создает тиранические человеконенавистнические режимы. Камера режиссера детально исследует каждого участника "оркестра". При всей разнице характеров, от милых и симпатичных до отталкивающих своей агрессивностью, их объединяет одно - все они страшно одиноки. Даже когда поют "Венсеремос". Нет естественной человеческой близости. А когда ее нет, то объединение "сверху" - под красными или черными знаменами - дает один результат: агрессивную и управляемую толпу.

Чудо человеческой близости по заказу не создается. Имитировать его можно, но создать искусственно, в пробирке, нельзя. Оно, как жизнь в мировом океане, самозарождается. Это - как любовь, которая всегда неожиданный подарок, а не заранее спланированный результат.
Впрочем, Татьяна Ларина должна была полюбить Онегина. И предвидеть это было не трудно, ведь она "ждала кого-нибудь". Но почему мы с таким интересом снова и снова перечитываем эту нехитрую историю? Потому что близость, возникшая между этими людьми, при всей ее предсказуемости и почти даже "запрограммированности" - естественное чудо, островок тепла в холодном и пустом мире образованного и полуобразованного российского дворянства. Такое же чудо, как зарождение декабризма, трагедию которого мы начинаем лучше понимать, когда видим, что любовь Татьяны и Онегина была обречена, что соединиться и стать счастливы они не могли.

"Русский эксперимент", как теперь ясно, был обречен. Солидарность переросла в озлобленную разъединенность толпы, которая становилась тем более агрессивной и управляемой, чем более чужими и далекими друг от друга делались люди, эту толпу составляющие. Все партии, все движения оскандалились и развалились, и более всех, наиболее позорно - партия большевиков. Деррида, наверное, немножко рисовался, когда писал слова о возбуждении, охватывающем его при звуках "Интернационала". Кто в 1990-м году пел "Интернационал"? Фанатики, изгои, политические кликуши… В СССР "Интернационал" давно уже не пели даже на партийных съездах - вместо делегатов его исполняли профессиональные артисты, записанные на пленку.

Однако даже не состоявшаяся или погубленная любовь и человеческая близость обладают огромной заразительной и притягательной силой. К ним тянутся и вечно будут тянуться сердца. Мы перечитываем "Онегина", чтобы вновь приобщиться к драматической и в то же время реальной близости двух людей, которым телесно, может быть, удалось соприкоснуться только на краткий миг рукопожатия. 

Не скрою, даже в самые тяжелые для себя минуты не терял веры в то, что "день веселия настанет". Но сами по себе эта вера и знание так же мало утешали, как Татьяну ее ожидание "кого-нибудь". Где, откуда? Ничего не видно, одни концы кругом, одни обрывки, которые не завязываются во что-то настоящее. "Никто меня не понимает, …И молча гибнуть я должна". Так откуда?

Немного политической экономии

К средине ХХ века экономика развитого Запада изменилась структурно, иным стало органическое строение капитала. Превращение науки в непосредственную производительную силу снижает стоимость основного капитала по сравнению с переменным. В результате тенденция нормы прибыли к понижению, которая, по мысли Маркса, указывает на границы капиталистического способа производства, практически не проявляет себя. Напротив, в течение длительного времени действовала обратная тенденция - к повышению нормы прибыли.

Капитал укрепляет свои позиции во всем мире. Развитие производительных сил не разрушает его, а усиливает. Снижается доля непосредственного материального производства, а вместе с ним - экономическая и социальная роль рабочего класса. Однако количество лиц, работающих по найму и не имеющих для продажи ничего, кроме своей головы и рук, возрастает. Практически все активное производительное население, включая фермеров развитых стран, подчинено крупному капиталу. Но можно ли называть его новым пролетариатом? Капитал есть подчинение живого труда мертвому, овеществленному в машинах, фабриках, заводах, которые образуют технический базис производства, а в стоимостном экономическом отношении - основной капитал. Но поскольку доля основного капитала относительно переменного уменьшается, не означает ли это ослабления власти капитала над трудом? В абстракции - да, но фактически, на практике - нет. Рост переменного капитала по отношению к основному в общенациональном и интернациональном масштабе практически выражается, например, в росте свободного времени работающих по найму. Но это время, казалось бы, принадлежащее работнику, свободно от капитала только в абстракции. Капитал нашел способ превратить свободное время - в зависимое от капитала, полностью контролируемое им.

Если в ХIХ веке рабочий за пределами фабрики принадлежал самому себе (мы отвлекаемся от его идеологического подчинения церкви, господствующей идеологии и т.д.), то сегодня работающий по найму именно тогда, когда он у себя дома, когда он отдыхает и развлекается, попадает под экономическую, а не только идеологическую власть капитала. Мощное развитие т.н. второго подразделения общественного производства (сферы потребления и услуг, индустрии туризма и развлечений, массовой культуры и т.д.) по сравнению с первым подразделением, т.е. производства средств производства, опережающее последнее, означает, что капитал диктует индивиду способ его развлечений, досуга, а так же характер умственной деятельности. Дело не только в том, что наряду с одеждой, пищей, жилищем продукты духовного потребления человека (телепрограммы, книги, спектакли, фильмы) производятся посредством капитала. "Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать". Это старое правило больше уже не работает. Расширение власти капитала над всеми областями общественной жизни вызвало качественное изменение в самом характере так называемого духовного творчества. Если Пушкин и Толстой, Бетховен и Маркс творили, подчиняясь в своем творчестве свойственным ему законам, то есть голосу объективной истины, - сегодня положение совершенно иное.

На эту сторону дела обратил внимание еще Вальтер Беньямин. Современное искусство, доказывал он, утратило свойство уникальности, оно не только поддается тиражированию, но предполагает его. Правда, понятие тиражирования у Беньямина двойственно, он совмещает в нем два противоположных смысла. Одно дело - чисто техническое тиражирование: само по себе количество копий стихотворения Пушкина не влияет на его поэтическое качество. Другое дело - тиражирование т.н. массового искусства: гениальные создания Толстого и Леонардо, Моцарта и Тициана превращаются в шлягеры и комиксы, "картинки" массовой культуры. Последние уже можно производить за деньги, по заказу капитала в полном подчинении ему. Любое произведение т.н. современного искусства может быть создано по заказу - достаточно заплатить нужную сумму денег. Искусственно культивируемая оригинальность этого искусства находится в прямой зависимости от утраты им художественной уникальности и неповторимости.

Количество переходит в качество. Капитал не просто контролирует свободное время работника, он превращает его в способ привязывания индивида к капиталистической системе в целом и капиталистическому способу производства в частности. Причем, роль и значение этого способа порабощения растет пропорционально  относительному сокращению доли мертвого труда по сравнению с живым в современном общественном производстве. Т.н. массовая культура становится необходимым элементом и моментом капиталистического воспроизводства. Причем, опять-таки, в двояком смысле. С одной стороны, капиталистическое производство подчиняется объективной необходимости: свободное время оказывается определенным образом связанным с непосредственным материальным производством, ибо необходимость заключается в том, что, как указывал Маркс, именно свободное развитие индивида вне сферы материального производства - основной капитал высокоразвитого материального производства. Но, с другой стороны, капиталистическая форма создания этого нового основного капитала (свободного и всесторонне развитого индивида) имеет последствия, прямо противоположные тем, что требуются современным уровнем развития производительных сил: вместо всестороннего и свободного индивида - "раб со счастливым сознанием", по выражению теоретиков Франкфуртской школы. И ничего иного на почве капиталистического способа производства быть не может. Почему?

Представим себе, что некая часть второго подразделения современной экономики - именно, индустрия культуры и развлечений - вышла бы из под власти капитала. Свободное время, уже очень значительное по объему, превращается во время свободного развития индивида, что равнозначно сближению и объединению людей не на капиталистической основе. Дело не только в том, что в нашей утопической гипотезе люди вместо массовой культуры обращаются к классическому наследию. Культура, конечно, явление прежде всего духовное, следовательно несколько эфемерное, не материальное. Но эфемерна до известной степени и сама жизнь - по сравнению, например, с прочной неизменностью кристалла. В то же время дух, будучи цветением материи, есть определенная, а именно высшая форма ее существования. Культура также есть форма существования социальной материи, что равнозначно степени организации ее. Свободное и всестороннее развитие индивида есть культура как объективная социальная форма, качественно отличная от капиталистического способа производства, невозможная и немыслимая на его основе. Как только наука становится непосредственной производительной силой, то основной капитал, пишет Маркс, представляет собой не что иное, как обобщенные силы человеческой головы, которые существуют для себя, а не служат чуждой себе цели - накоплению мертвого труда, господствующего над живым. Теоретически, полагал Маркс, капиталистический способ производства в такой ситуации становится немыслимым. 

Реальная жизнь оказалась значительно сложнее теории. То, что объективно служило освобождению, реально усиливало подчинение индивида капиталу. Так, свободное время стало способом порабощения. Такие парадоксы известны. Иногда нужна тюрьма, чтобы человек внутренне освободился. Благословляю тебя, тюрьма, что ты была в моей жизни! - писал Солженицын. Но было бы софизмом на этом основании заключить, что тюрьма - необходимое и обязательное условие духовного творчества. Благодаря подчинению свободного времени капиталу в ХХ веке был сделан мощный технологический прорыв. Но только до определенной степени благодаря.  А вообще, конечно, вопреки. Потому что, как совершенно справедливо рассуждал Маркс в подготовительных тетрадях к капиталу, когда именно свободное от процесса непосредственного материального производства время становится главным фактором самого материального производства - подчинение этого свободного времени мертвому труду, капиталу, представляется совершенно иррациональным и фактически невозможным. Увы, иррациональное обладает колоссальными потенциями, что показал ХХ век, особенно его вторая половина, история которой убедила умы, что именно иррациональное и невозможное является единственной реальностью. Так родился постмодернизм с его сознательно декларируемой антиклассикой.

Поздний капитализм живет за счет того, что объективно чуждое и враждебное ему ставит себе на службу. Обобщение, планирование материального производства объективно разрушает капитал, но в ХХ веке оно стало основой его нового подъема, базой империализма. Социализм враждебен капиталу, но капитал немало выиграл от того, что возникла советская система. Правда, последняя при этом превратилась в свою противоположность, в сталинскую империю. Но что было бы с капиталом, если бы планирование общественного производства из превращенной формы, капиталистического планирования, превратилось в реальный контроль ассоциированных и свободных индивидов над общественным производством?

Это, разумеется, возможно лишь после революционного преобразования всей общественной системы, в том числе и общественного сознания, культурной революции. Однако вторичность сознания по отношению к материи не следует понимать упрощенно и вульгарно. Проблема, как писал Энгельс, возникает вместе с реальными условиями и возможностями ее решения. Но временной отрезок между возникновением проблемы и ее решением может быть весьма значительным, охватывающим десятки лет, а то и столетия! Значит, проблема, то есть сознание необходимого действия, его план появляются все же раньше материального воплощения. И это вовсе не отменяет вторичности сознания в гносеологическом отношении. Ибо оно опирается только на материальные возможности.
Новая культура не может окончательно победить до революционных материальных преобразований - и в то же время революционная культура всегда появлялась раньше последних. Вспомним хотя бы о Просвещении и его роли в процессе становления и укрепления буржуазного способа производства.

По общему признанию культурная составляющая является чрезвычайно важной, если не доминирующей в антиглобалистским движении. Именно культура, а не идеология, не философия, как это было в Просвещении. Просвещение, между прочим, так и не стало новой культурой масс - та буржуазная культура, что возникла в результате буржуазных революций, продемонстрировала поражение и гибель идеалов Просвещения.

Принципиальная новизна антиглобалистского движения заключается в том, что в нем до определенной степени иной мир, иная культура, иной тип человеческих отношений оказываются реальностью, а не мечтой. Студенческие бунты шестидесятых годов также ставили своей целью создание новой культуры. Это было очень серьезным симптомом, о чем, в частности, писал в свое время ваш покорный слуга. Но не более, чем симптом. Ибо желание иного оставалось только желанием, ему не хватало реальности, она не спешила идти навстречу движению. В результате студенческие бунты превратились в свою противоположность, стали средством новой интеграции капитала на правой основе. Сами по себе, будучи симптомом нового, на деле они были всего лишь изнанкой буржуазной культуры, ее негативной составляющей. Вот почему антикультура этих бунтов была легко интегрирована, образовав ядро современной массовой культуры, по крайней мере, молодежной.

Легко себе представить, что культура современных молодых, культура начала ХХI века, будет отрицать молодежную культуру своих отцов. Но есть отрицание реальное, а есть формальное. Постмодернизм как бы отрицает модернизм и потому формально возвращается к классике. На деле же он есть продолжение главной антиклассической интенции модернизма, но в иной форме.

На той демонстрации во Флоренции, свидетелем и участником которой был, присутствовал дух иной, не массовой культуры, и иных человеческих отношений. Не утопия ли это, не выдача желаемого за действительное? По крайней мере марксизм, согласно общепринятому мнению, отрицает возможность появления новой культуры до радикальных социально-экономических преобразований, тогда как ревизионизм различных оттенков заключался в попытке установления ее до революции и без революции в материальных отношениях общества.

Однако в техническом базисе общественного производства уже произошли революционные изменения. Правда, до сих пор они служили капиталу. Уповать на то, что без революции социальной наука, превращенная в непосредственную производительную силу, автоматически создаст новый тип социальных отношений - это, действительно, ревизионизм. Но не ревизионисты, а сам Маркс писал о возможности, хотя и крайне редкой, свободного духовного творчества в рамках капиталистического способа производства. Каждый такой случай нуждается в специальном исследовании, ибо он демонстрирует не свободу духа от материи, а возможность материи заговорить своим собственным свободным языком - не только вопреки, но в известной степени и благодаря специфическим условиям времени.

По мере того, как сам человек, его голова, его свободное время становятся основным капиталом производства вместо труда мертвого, овеществленного - по мере развития этого нового, революционного фактора растет возможность свободного проявления человеческих сил и способностей уже не в виде исключения, а как массовое явление. Но только как возможность, причем, достаточно еще абстрактная. Ибо на практике в силу многих реальных причин наблюдалось как раз обратное: рост духовного закрепощения людей капиталом. Какие же это причины?

Прежде всего, поражение Октябрьской революции, которое для мыслящих людей как в России, так и за ее пределами стало уже очевидным к началу тридцатых годов. Поражение Октября - это не только социальное и идеологическое, но и экономическое явление всей мировой системы. Правда, оно далеко не было одномерным. Мировой капитал планировал военный разгром СССР посредством экспансии фашистской Германии, мирового черносотенства. Вместо этого странам Запада по странной, но закономерной иронии истории пришлось воевать вместе с СССР против фашизма. Подобными парадоксальными явлениями полна история ХХ века. Однако поражение Октября все же было поражением, а не победой, что в самой отвратительной форме выяснилось после 1991-го года, который знаменовал окончательную победу "чумазого" Салтыкова-Щедрина в России, победу, приостановленную и отсроченную Октябрем. Победу полную и, кажется, необратимую - экономическую, социальную и, что, пожалуй, особенно грустно, моральную. К началу семидесятых годов во всем мире поднялась неоконсервативная, неолиберальная волна. Хотя, согласно теории Маркса, должно было наблюдаться обратное - умы по мере развития капиталистических противоречий должны тянуться к революционной идее и культуре. Массовый переход умов на сторону революции всегда предшествует ей. К концу ХХ века, во второй его половине, наблюдалось прямо противоположное явление.

Тому имелись очевидные, всем понятные причины: капитализму удалось блокировать свои противоречия, отсрочив свою гибель, как писал Адорно, до греческих календ. Блокирование противоречий не было простой видимостью, за которой скрывается прямо противоположная им сущность (то есть фактическое обострение противоречий). Видимость была существенной. Это значит, что не только вопреки внедрению в капиталистическую экономику, социальную жизнь, того, что объективно чуждо капиталу, он успешно развивался, но отчасти и благодаря этому системочуждому элементу. Разве подрывает капиталистическую экономику сфера услуг и индустрии развлечений? Она в течении длительного времени способствовала стабилизации капитализма. Массовое оглупление и одурманивание оказалось столь успешным, что ему, кажется, нет альтернативы. Студенческие бунты шестидесятых подтверждали этот вывод: даже один из лидеров "новых левых", Юрген Хабермас (не говоря уже об Адорно) назвал студенческое движение "левым фашизмом".

Но вернемся к политической экономии. "Системочуждое", благодаря которому в значительной степени живет современный капитализм, раздулось до чудовищных размеров, значительно потеснив производство в собственном смысле слова. Второе подразделение общественного производства опережает первое, и в нем далеко не последнюю роль играет индустрия культуры, развлечений, туризма и так далее. Благодаря этому аппендиксу собственно производство может более или менее благополучно существовать и развиваться. Так что "Мадонна" современной масс-культуры вместо Татьяны Лариной - экономическая необходимость, а против нее все доводы бессильны. "Системочуждое" стало "дополнительностью", парергоном в духе Жака Деррида, классическим примером которого, по мнению французского философа, является колонна храма. Она как бы и вне него, дополнительное к нему - и в то же время нечто такое, без чего храм перестает быть храмом. Уберите колонну из греческой архитектуры - и что от нее останется?

А в самом деле, что станет с современным капиталистическим производством, если убрать все его "дополнительности" и "аппендиксы", типа военно-промышленного комплекса и индустрии развлечений? Это производство стало зависеть от своей внешней, "системочуждой" подпорки не менее, чем античная архитектура от колонны. Но если колонна античного храма играет не только функциональную, но и эстетическую роль (в храме, лишенном колонн, уцелеет по крайней мере его центральная часть, священная целла), то радикальное отрезание "аппендиксов" от современного капиталистического производства грозит гибелью всего организма. Без системочуждых "дополнительностей" капитализм ныне немыслим. Следовательно, он стал зависим от них, он держится на подпорках. А эти подпорки в свою очередь если не исключительно, то в значительной степени зависимы от такого фактора, как сознание масс, их желание или нежелание потреблять предлагаемую культурно-развлекательную продукцию.

Конечно, "Мадонна" культуриндустрии, при всей ее ветрености, если не сказать больше, изменить капитализму просто не в состоянии. Она не будет рубить сук, на котором сидит. Обыватель в своей массе тоже остается верным принятым стандартам поведения. "Одномерный человек" Маркузе полностью подчинен культуриндустрии. Что его может вырвать из под ее власти? "Иная" культура, контркультура?

Этот вывод я считаю самым чудовищным заблуждением современности, ответственность за которое несут прежде всего левые.

Контркультура и управляемый бунт как "подпорка" капитала

"Первоначальное познание уводит от Бога, и лишь полное познание приводит к нему". Перефразируя эти слова Френсиса Бэкона можно сказать, что первоначальный протест уводит от революции, и лишь полное его развитие приводит к ней. Первоначальный, неразвитый, стихийный протест легко превращается в бунт, который затем интегрируется господствующей системой. Интегрированный бунт стал настолько необходим в качестве "подпорки" для современного капитализма, что время от времени он искусственно провоцируется. Вся "массовая культура" по сути представляет собой в той или иной мере "интегрированный бунт". Революция - не бунт, написал Маркс в одном из своих ранних произведений. Все теоретическое здание марксизма и его практика (в особенности теория и практика Ленина) представляют собой разработку альтернатив "интегрируемому" бунту. К сожалению, современные левые на Западе, да и у нас, не поняли этого, или поняли очень формально.

"Ложный протест" - тема необъятная. Тот, кто хочет всерьез обратиться к ней, должен прежде всего изучить все, что было написано М. А. Лифшицем. Разумеется, я не ставлю здесь перед собой цель рассказ о его теоретическом наследии. Однако, на мой взгляд, пройдя мимо этого наследия, нельзя сделать ни одного реального шага вперед в понимании того, что именуется интегрируемым бунтом.

Почему обыватель привязан к "массовой культуре"? Потому что он обыватель, отвечают современные левые, в особенности считающие себя марксистами. А почему он обыватель? Потому что "одномерный человек" - продукт, в конечном счете, того "проекта" цивилизации, который восходит еще к античности, отвечают теоретики Франкфуртской школы. В конечном итоге у них ответственной оказывается классическая культура. Бунт против нее открывает дорогу радикальному "освобождению".

Однако обыватель, доказывает Лифшиц, вовсе не пассивная жертва "манипуляции". Рабочий или крестьянин становится обывателем тогда, когда его протест приобретает ложную форму, например, черносотенства. В ином черносотенстве из низов скрывается демократизм самый грубый, но и самый глубокий, писал Ленин. В чем источник правого радикализма огромных масс населения? В протесте против той "новизны", которая хуже старой мерзости. "Фашизм - страшная тень коммунизма" (Лифшиц). Кто не понял этого, тот не понял ничего в истории ХХ века. Даже массовая тупость - не что иное, как реакция на безвыходность и безальтернативность, вариант отторжения от существующего, - но в форме ступора.

В архивных заметках Лифшица в папке "Потребительское общество" есть такие строки: "Массовая культура" и бунт обывателя, лакея, даже в самой традиционалистской форме. 

Точка схода "массовой культуры" и авангардизма

Тезис западников - "массовая культура" растет снизу, это густое испарение массы. Наши умники поправляют - она навязывается сверху (двусмысленно). Но тут они попадают в другую нелепость. Она испаряется снизу, но в чем  состоит это испарение, как и навязывание? Будто бы все дело в технике навязывания, манипуляции. А содержание? 
"Массовая культура" навязывается сверху. Так пишут ее критики. Отчасти верно. Но - прежде, чем навязываться сверху, она рождается в ложном, анархическом, рабском снизу. Важнее всего именно тождество дурной "массовой культуры" с модернистским бунтом. Суть даже самой конвенциональной обывательщины - в негативном бунте по отношению к высотам культуры, плебисцитарному Gleichschaltung . Тут Плеханов не все сказал по отношению к Иванову-Разумнику.

Отсюда такие явления как шлягер, фокстрот, современные танцы, эстрадное пение. Сверху это или снизу? Это добровольное дикарство разве не то же самое, что проповедуют модернисты?

Правда, есть суздальская "натуралистическая" живопись. Но боже мой! Не так много ее уже осталось. Да ведь и она-то, если взять именно дурную живопись, построена на чувствах пошлого протеста против духа".

И еще одно извлечение из этой же архивной папки: "Горящая абстракция потребления. Демоническое потребление, потребление как протест и обязательно новое. Новое и негативное = такова суть. "Пламенеющее потребление". С экономической стороны это имеет свои глубокие корни. Ср. общие корни экономического демонизма. Куда, в конечном счете, относится и господство гипертрофированного абстрактного труда. Рождается, наконец, и абстракция потребления." 

То, что именно левачество загоняет население в иррациональный правый бунт, порождает обывательское сознание, очень хорошо понимают практические современные буржуазные политики. А левые либо не понимают, либо по тем или иным причинам не хотят понимать. И тем самым льют воду на мельницу правых.

Надо ли громить Макдональдсы? Подавляющее большинство антиглобалистского движения против беспорядков, но вынуждены терпеть экстремистов в своих рядах - по причине сознательно принятого плюрализма. Не потому против экстремизма, что пацифисты и бояться насилия. А потому, что инстинктивно понимают глубочайшую мысль: революция есть отрицание насилия, и не только в абстракции. Исторически (в утопическом социализме) и теоретически (у Маркса и Энгельса) коммунистическая революция возникает из отвращения к насилию в любой его форме, от военного подавления других народов до насилия над человеческой психикой. И это отвращение - не первоначальный нравственный импульс, от которого якобы марксизм вынужден был отказаться, став революционной практикой. Напротив, фактическое отрицание насилия пронизывает всю революционную тактику и стратегию. Стреляйте первыми, господа! - писал Энгельс незадолго до своей смерти по отношению к противникам пролетариата. Стреляйте первыми, а мы будем от вашей человекоубийственной идеологии и практики защищаться, как защищается все живое. Как защищался, например, живой Василий Теркин от мертвечины - во второй мировой войне и после нее, мертвечины псевдосоциализма. И выиграл только потому, что на его стороне был авторитет всего живого в этом мире. Когда этот авторитет за нами, то наши ответные выстрелы из пушек и наши ракеты будут попадать точно в цель.

Умные буржуазные политики стремятся лишить живое движение прежде всего его морального авторитета. Поэтому они провоцируют все протестные движения против насилия и угнетения, одичания и тупости на то, чтобы они, увы, стреляли первыми. Причем, стреляли вхолостую, но с оглушительным идеологическим эффектом. И это им, увы, удается. Антиглобалистское движение практически бессильно пока, не может эффективно защищать себя и достигать своих целей, несмотря на всю его массовость, именно потому, что ему создали имидж погромного. А помогли создать этот имидж те, кто, явно или неявно, это движение возглавляет и вдохновляет.

Плюрализм - противоположность демократии

Одна из главных причин стратегической и тактической победы буржуазной идеологии и политики над антиглобалистским движением - господство плюрализма над умами его руководства. Ибо плюрализм - противоположность демократии. Это знают даже левые теоретики, много писавшие о давящей терпимости либерального общества. Однако почему-то тезис левой западной социологии о "давящей терпимости" плюрализма бесследно испарился из практики и стратегии антиглобалистского движения.

 Слышу возражение: если антиглобалисты откажутся от принятой ими предельной терпимости по отношению к тем, кто хочет участвовать в движении - от экстремистов "черного блока" до геев и лесбиянок, то движение тут же перестанет существовать. Я, напротив, убежден, что оно непременно погибнет, если идеология и практика плюрализма вытеснит стихийную демократию и антимодернистский инстинкт в его рядах.

Если вы терпимы к тем, кто разбивает витрины, то терпимы ли они к вам, полагающим, что хулиганство несовместимо с протестом? Они навязывают всему движению свою линию поведения, не спрашивая на то вашего согласия. А вы своей "терпимостью" к хулиганским действиям кладете все движение к ногам провокаторов (сознательных или бессознательных, в данном случае безразлично).

Упростим ситуацию. Будете ли вы сотрудничать с явным предателем, поверяя ему все свои секреты? Очевидно, что даже самый широко понятый плюрализм исключает это. Почему? Потому что открытые и доверительные отношения с предателем равнозначны тому, что вы сами "сдаете" движение, вы - сами предатель, чтобы ни думали по этому поводу. Итак, очевидно, что демократия предполагает определенные ограничения.

 Плюралисты справедливо утверждают, что необходима безграничная терпимость по отношению к иным мнениям, убеждениям, образу жизни. Вы можете быть верующим или атеистом, поклонником Ницше или Маркса, придерживаться традиционной или иной сексуальной ориентации - это ваше право и никто вас за это не упрекнет. Это демократично? Безусловно. Однако именно плюрализм нарушает и даже больше - попирает - азбуку демократии.

Я иду в одной колонне с геями и лесбиянками. Значит ли это, что я сам - гей? Нет, и именно потому, что я иду в одних рядах с ними, я должен объяснить своему сыну, что из себя представляет это отклонение от человеческой нормы. Если я это ему не объясню - и не докажу на доступных примерах - то сын вправе подумать, что гомосексуализм есть человеческая норма. Ибо я молчу, а гомосексуалисты - нет, ведь они выходят на демонстрацию именно как гомосексуалисты, со своими плакатами и лозунгами.
Конечно, было бы смешно, если бы я вышел на общую антиглобалистскую демонстрацию с лозунгом - "я против гомосексуализма". Но свое отношение к гомосексуализму демократия должна безусловно определить, и выразить с не допускающей разночтения ясностью. Во всяком случае дать мне и людям, которые думают так, как я, право на выражение собственного мнения. По крайней мере, равное правам, которые в антиглобалистском движении имеют представители иной сексуальной ориентации.

Этого права руководство антиглобализма тем, кто предпочитает, чтобы их дети сохраняли традиционные отношения между полами, не предоставило. Ибо нет, насколько я знаю, ни одного заявления, исходящего из рядов антиглобализма, которое бы выразило это иное по отношению к идеологии и практике гомосексуализма, мнение. Почему же большинство оказалось молчаливым, то есть фактически своим молчанием поддерживающим сексуальную болезнь и половые извращения?

Потому что гомосексуалисты - униженное современным капитализмом меньшинство, говорят нам. Даже Ленин утверждал, что по отношению, например, к униженным нациям необходима особая терпимость и уступчивость. Одно дело - шовинизм господствующей нации, и другое - естественный и оправданный национализм малого народа, как способ его самозащиты. Национализм угнетенного малого народа может быть формой протеста против империализма. Даже черносотенство, то есть предтеча фашизма в его российском варианте, в России начала века было формой народного протеста и глубокого, подлинного стихийного демократизма. Так думал Ленин, на этой идее он строил свою тактику и стратегию. 

Но был ли он терпим к черносотенству и национализму? Напротив, доказывал вождь революции, именно потому, что черносотенство и национализм есть в известной степени оправданное и объяснимое заблуждение низов - идеологическое противодействие этим заблуждениям и порокам абсолютно необходимо для освобождения народа и возникновения революционной демократии. Если отложить бескомпромиссную борьбу со стихийным народным черносотенством и национализмом до лучших времен, дабы не оттолкнуть от себя массы, то подобный либерализм - прямая дорога к фашизму и сталинизму.

Что по поводу описанной выше ленинской демократии думает плюралист? Если он скажет, что плюрализм не позволяет нам выразить со всей ясностью и определенностью отношение к черносотенству, дабы не обидеть российских фашистов, примкнувших (предположим, искренне!) к демонстрации антиглобалистов, то антидемократизм его позиции станет очевидным. И потому он говорит: я против черносотенства и фашизма, но я за права иного, права меньшинств. Так что же, следует выгнать черносотенца из наших рядов, а наркомана и гомосексуалиста оставить?

Ленин думал иначе. Иной черносотенец из низов может сам себя не понимать, но насмерть готов стоять против грабительского капитала. И потому надо ему товарищески помочь понять то, чего он на самом деле хочет. Бывало, что даже фашисты становились искренними демократами. По лозунгам и словам он сегодня поклонник Жириновского, а на деле готов жизнь положить ради свободы от обмана и предательства. Ленинская политика, как видим, оказывается более широкой и несравнимо более терпимой по сравнению с плюрализмом. Она никого не выводит из рядов движения - даже иных фашистов, черносотенцев, если фашизм - неизбежное в определенных условиях ложное сознание потенциальной демократии снизу. Последняя характеризуется не намерениями, а реальными действиями, поступками.

 Насколько я знаю, антиглобалисты ценят прежде всего реальную работу, а не словопрения и намерения. В этом проявляется глубокий и верный инстинкт движения. И ленинская безграничная терпимость имеет серьезное основание - проверка демократичности на деле, а не на словах. Если вы разделяете широчайшую, но все же вполне определенную программу - против неолиберализма, войны и расизма - то мы будем рады видеть вас вместе с нами. А по Ленину еще шире - все, кто защищает права тех, кто не живет эксплуатацией другого человека, наши потенциальные союзники. Даже если они сегодня националисты. Даже если они не останавливаются перед военными методами борьбы с гориллами капитала и империализма. Даже если они сторонники террора. Или гомосексуалисты, наркоманы.
Но какова же основа этой поистине безграничной широты и терпимости, превосходящей терпимость плюрализма? Основа ее - абсолютная свобода. Абсолютная и реальная свобода товарищеской дискуссии и критики в рядах движения. Однако разве это свобода не соблюдается в антиглобалистком движении? Нет, не только не соблюдается, а самым недопустимым образом нарушается - при видимости полной свободы.

Социальные форумы предоставляют в принципе возможность каждому их участнику говорить и обосновывать свою позицию. И все говорят, потому секций бесчисленное множество. Но и в толпе каждый может кричать что-то свое. Однако вас никто не услышит, и потому в толпе все кричат одно и то же, подчиняясь стадному духу, иначе перед нами была бы не толпа, а сообщество свободных граждан. Чем оно отличается от толпы?
Толпой управлять легче, чем отдельным ее участником, утверждает современная социология масс. Но еще Фрейд доказывал: психология масс может быть не только деструктивной. Толпа, ставшая народом, чудесным образом усиливает высшие человеческие качества - сочувствие, самоотверженность, творческие потенции. А когда толпа становится народом? Когда вместо "густых испарений снизу" - рабской психологии, слепой агрессии и покорности харизматическому лидеру - возникает сплочение на почве человеческой близости, выходит наружу задавленное человеческое и нравственное начало индивидов. То есть возникает иной центр, качественно отличный от ложной центральности "толпы одиноких".

В толпе центр неявный, не фиксируемый, плавающий и размытый, поэтому она управляема посредством внушений, манипуляции. Народ защищает себя тем, что, централизуясь, он делает свой центр явным, обозримым со всех сторон, доступным критике и коррекции снизу. Этот выдвинутый, вытолкнутый из массы центр ее и есть лидер. Я убежден, что подобная центральность вовсе не противоречит сетевому принципу, по крайней мере, положительному и эффективному началу последнего, а является условием его дальнейшего развития и совершенствования. В классической картине эпохи Ренессанса с господствующей в ней центральной перспективой много центров, но кто скажет, что она аморфна и плохо организована? Тогда как намеренный хаос авангардного искусства - необходимое условие его манипулирующей, управляющей чужим сознанием, функции.
 Толпой управляют провокаторы, которые слиты с ней - до тех пор, пока толпа одиноких не превратилась в монолит обезумевших фанатиков, полностью подчиненных харизматическому лидеру, вынырнувшему  на поверхность в нужный момент и в нужном месте.

Если антиглобалистское движение не имеет явных, доступных обозрению, лидеров, то это - беда, свидетельство неразвитости и аморфности движения. Ибо демократический центр - прежде всего возможность сознательного управления движением со стороны масс, ставших народом. 

Если вы демократический лидер, то именно потому, что выдвигаете свою программу, которая открыто обсуждается всеми участниками движения и либо принимается, либо отвергается. В результате таких обсуждений вырабатывается реальная демократическая структура, способная быстро принимать решения, оперативно реагирующая на изменившиеся условия. 

Вспомним, что Ленин в апреле 17-го года смог осуществить свою новую и неожиданную для партии стратегию именно потому, что не встретив сочувствия в руководстве партии, пошел на заводы, обратился к массам. Он мог победить при условии, что массы уже имели достаточно богатый опыт свободного обсуждения и принятия решений - опыт, выработанный в неблагоприятных для свободы условиях.

Любое аморфное движение тоже управляется, но - не явно, скрыто. Катрин Клеман (видный представитель АТТАК) в одном из своих выступлений обрисовала довольно впечатляющую картину подобного неявного управления в антиглобалистском движении. Причин тому много, в том числе фактическое неравенство его участников (разница в образовании, финансовых средствах и так далее). Все это так, но я обращаю  внимание прежде всего на то, что неравенство не устраняется, а укрепляется и узаконивается идеологией и практикой плюрализма, господствующей в движении. Кому это выгодно? Прежде всего, социальным силам, которые живут за счет управляемого бунта снизу, ложного протеста, ставшего основой не только политической, но и экономической стабильности современного капитализма.

Если антиглобалистское движение не захочет и не сможет учиться на чужих ошибках, оно погибнет от своих. На недавно прошедшей конференции по теории антиглобализма Михаил Малютин заметил, что в нем - те же самые проблемы и беды, что и в российском демократическом движении периода перестройки. В частности, неясность источников финансирования. Впрочем, не всегда возможно и целесообразно раскрытие этих источников. Тем более необходима открытость и ясность теоретических и стратегических планов и мотивов, товарищеская критика не взирая на лица. Такая критика изнутри практически отсутствовала в нашем "демократическом" движении конца 80-х, начала 90-х годов, ибо люди и идеи четко делились на "наших" и "наши", которым все прощается, и не "наших" людей и не "наши" идеи, которые всегда не правы. Результат известен - не только социально-политическая и экономическая победа бандита, но и его моральная победа над постсоветским обществом.

Боюсь, что в объективно складывающейся фабуле современного мира антиглобалистскому движению уготована та же роль, что и нашему демократическому, причем, демократическому без кавычек, ибо совершить крутой поворот направо правящая номенклатура смогла только посредством управляемого массового протеста снизу против бюрократическо-государственного социализма. Надежда на возможность иного течения событий есть, но пока реальные факты эту надежду не подкрепляют.

Так что же, отстраниться от движения, дабы не нести ответственность за его возможные трагические последствия для мировой цивилизации - тотальной власти мирового бандита, к которой оно логикой стихийного течения событий может привести? 

Нет, ибо зародилось нечто настоящее, подлинное, обладающее неистребимой силой, свойственной всему живому. Пусть и на сей раз этот комочек жизни погибнет, пусть он будет иметь трагические последствия, как, например, любовь Онегина и Татьяны или бунт Пугачева. Но живой человек отличается от пустой, мертвой души тем, что даже безнадежную любовь, даже обреченный протест против того, что терпеть нельзя, он предпочитает унылому существованию без чувства и смысла. Именно эту философию истории проповедует Пугачев, рассказывая Гриневу калмыцкую сказку об орле и вороне.
Человеческая близость, объединяющая миллионы по всему земному шару - сила серьезная, она может оказаться способной победить не только ракеты и танки, но и ложную идеологию, выработанную веками господства мертвых душ. В этом убеждает великолепный массовый инстинкт движения, стихийно находящий верные ориентиры. Инстинкт удивительный, его рождение столь же чудесно и не поддается рассудочному объяснению, как и появление жизни на нашей планете.

А живое обнаруживается прежде всего в том, что оно умеет защищаться - по своему, совсем не так, как сохраняет себя мертвое. Научимся ли? Успеем ли научиться? На "потом" откладывать нельзя.
 
 
 
 
 

Ваше мнение