ОСКОРБЛЕННЫЕ И УНИЖЕННЫЕ

Петра Степановича около шести утра разбудил топот жены, отправившейся в туалет. В омраченной похмельем голове злобно заворочалось: «От горшка два вершка, а топает как слон... Специально, что ли?» До него донесся звук спускаемой воды - ну вот тебе и с добрым утром. Измученная инстинктом продолжения рода истошно заорала кошка Нюрка. Петр Степанович знал, что поспать больше не удастся - жена сейчас начнет греметь посудой на кухне, поднимется сын, затем и дочь, начнут собираться в университет. Однако он решил не вставать. Уткнулся в угол дивана, натянул на голову сползшее одеяло и стал вспоминать вчерашний вечер.

Опять они набрались с Серегой... Вроде точно уговаривались: много не пить, пришло время наводить дома мосты. Но вот подишь ты - никак у них не получается по маленькой. Из редакции ушли часов в пять, в чудом уцелевшую чайхану возле станции метро «Мустакиллик», некогда называвшейся «Площадью Ленина». В последние годы вокруг метро посрубали почти все деревья, снесли «комки» и забегаловки - лишь знакомый чайханщик как-то еще крутился на пятачке, держал продовольственный магазин и маленькую, мест на двадцать чайхану - откупался, наверное. Глядя на опустошение, Серега опять вспомнил свою любимую присказку: «Кругом будут цветы и фонтаны, фонтаны и цветы!» Это он так издевался над социальными реформами в республике. 

В магазинчике взяли бутылку водку и пару «колы», заняли любимый столик под навесом. Чайханщик принес чайничек крепко заваренного чая, печеночный шашлык - он у него был хорош, поэтому и ходили сюда. Ходили не только редакционные - после работы частенько забегали в чайхану раздавить бутылочку и эсэнбешники - так стали называть кэгебистов после того, как КГБ, занимавший по соседству громадное серое здание, переименовали в Службу национальной безопасности. Да и другие, кто знал этот пятачок в центре города и кому хотелось снять стресс после рабочего дня.

Не успели по первой - подошел полковник, Юрий Семенович, бывший редактор окружной военной газеты, а ныне ответсек ташкентского корпункта «Труда»: «Место встречи изменить нельзя!». Налили и ему. Пошли разговоры, что да как, кто из журналистов куда перешел, кто совсем спился, как цензура злобствует. За разговором и не заметили, как бутылка опустела. Серега по привычке сполоснул полулитровый чайничек под краном, пошел с ним в магазин - вернулся оттуда с «белым чаем». Потом пошло-поехало. Расходились поздно, уже и магазинчик закрывался, но их, как старых клиентов, пустили: по сто граммов на «посошок» пили уже за прилавком. Серега опять поплыл, рвался в первый попавшийся автобус. Сам же Петр Степанович стал ловить машину - так надежнее. Это он еще помнил, а дальше - мрак...

Наконец в третий раз хлопнула дверь - последней ушла на работу жена. Петр Степанович решил подниматься. Собрал постель, сдвинул диван - на диване, в проходном зале, отдельно от бывшей жены, он спал уже давно. Залез под душ, долго крутился под теплыми струями, затем крепко растерся. Глянул в зеркало - ну что у него за морда! Опухшая, красная... Другие пьют, но по ним и не скажешь, что накануне перебрали - тот же Серега, с похмелья хоть и суров, но вид вполне приличный. Тут же буквально все на лице написано. Он побрился, тщательно вычистил зубы, причесался, намочив волосы - совсем уже седые, хотя ему всего-то пятьдесят. Впрочем, они у него давно уже такие, еще студентом начал седеть. Есть не хотелось, но оставшийся на кухне холодный чай выпил с жадностью. Осмотрел костюм - вроде все чисто, нигде вчера за стенку не зацепился. Рубашку достал свежую - после пьянки как-то особенно хотелось чистоты.

С окраины, из спального района Юнусабад до центра, где была его редакция, на автобусе добираться минут сорок. Но он решил ехать кружным путем - на троллейбусе до Рабочего городка, а там на десятом трамвайчике. В последние годы он не выносил автобусной давки, особенно с похмелья: в толчее он начинал задыхаться, кровь приливала к голове и он по-настоящему пугался, что его трахнет инсульт или еще что-нибудь. Состояние было до такого невыносимым, что он, бывало, сходил через остановку, лишь бы очутиться на свободе. Из-за этого он вообще не ездил на метро, не пользовался лифтами - даже на пятнадцатый этаж предпочитал карабкаться по лестнице. Эти признаки клаустрофобии он стал замечать за собой после того, как в конце восьмидесятых в силу своей профессии репортера побывал в черной густой толпе, клубящейся у Букинского райкома партии.

В тот год узбеки изгоняли со своей земли турок-месхетинцев. Основные события происходили в Ферганской долине - там лилась кровь, обезумевшие от водки, анаши и крови толпы молодежи рвались из поселка в поселок, убивали турок-мужчин, отрезали им головы, уши, носы, насиловали их женщин, бросали в огонь детей, жгли дома. Тогдашний Председатель Президиума Верховного Совета Узбекистана Рафик Нишанов, ставший впоследствии ненадолго первым секретарем ЦК, заявил: ничего страшного, просто на базаре группа молодежи поспорила из-за корзинки клубники... Все знали, что это ложь, что пожарище межнациональной распри кто-то умело разжигал и поддерживал, чемоданами привозя в долину и раздавая молодежи деньги, огромными фурами гнал туда водку, снабжал убийц анашой. Сотни замученных и убитых турок - мужчин, стариков, женщин, детей. Вызванные из России внутренние войска и омоновцы как могли защищали уцелевших, собирали и вывозили их под охраной на автобусах, самолетах в соседние республики.

Отголоски этой кровавой вакханалии прокатились по всей республике. Не в таких, как в долине, масштабах, но задели они и столичную Ташкентскую область. В Паркентском районе заведенная кем-то и разгоряченная водкой толпа намеревалась разгромить один из горных пионерлагерей, где временно поселили турок. Ее не пустили омоновцы. Развернувшаяся толпа в самом райцентре разгромила и подожгла здания милиции и прокураторы. Петр Степанович, работавший тогда в областной газете «Ташкентская правда», побывал в Паркенте на следующий день после погрома - ездил один, на рейсовом автобусе. 

В городе все было спокойно, но его впервые поразило тогда то, что на улицах он не встретил ни одного русского - сплошь черные головы, сумрачные, неулыбчивые лица, черные, непроницаемые глаза. Не было в городе и ни одного милиционера - они все, переодевшись, разбежались кто-куда. В другой раз, уже в Пскентском районе, он увидел пустующие дома, брошенные месхетинцами, зарастающие сорняками арахисовые поля - турки славились как искусные мастера выращивания земляного ореха, на чем и богатели. Соседи-узбеки дома пока не занимали, но и не покупали:

- Зачем покупать? - спокойно сказал Петру Степановичу один из них. - Все равно нам достанутся...

В те дни он и попал в толпу возле Букинского райкома партии. Райком был отгорожен переносным железным барьерчиком, возле которого в ряд стояли милиционеры. Неподалеку пряталась под деревом большая пожарная машина с зарешеченным лобовым стеклом, с водяной пушкой на кабине. А перед райкомом, за огромным памятником Ленину, клубилась тысячная черноголовая толпа - она требовала изгнания турок из Узбекистана. Появлялись какие-то всадники на низкорослых лошадках, быстро проносились вдоль толпы, исчезали, потом появлялись вновь. 

Толпа вела себя довольно мирно, лишь изредка она как-то сгущалась возле барьерчика, потом вновь рассасывалась. Чтобы попасть в райком, нужно было пройти сквозь нее. Тогда-то Петр Степанович и ощутил впервые ужас собственного бессилия, своей незащищенности перед толпой. Нет, его не трогали, наоборот, от него даже сторонились, как от некого инородного тела, но он каждой клеточкой мозга, всего тела ощущал враждебность этой толпы, ее готовность по команде сомкнуться над ним. В райкоме на удивление было тихо и пустынно - начальство где-то скрывалось. Обратно Петр Степанович шел в сопровождении милиционеров, а потом их начальник тихо посоветовал ему уехать побыстрей - от греха подальше, благо в Ташкент шла одна из их машин.

После изгнания из Узбекистана турок-месхетинцев все как-то улеглось, успокоилось. Практически почти никто из бандитов, убивавших и грабивших их, серьезно не пострадал, лишь несколько молодых пацанов - исполнителей были осуждены, да и то на небольшие сроки. Но в республике еще долго ходили слухи, что вслед за месхетинцами такая же участь уготовлена армянам, татарам, корейцам, потом возьмутся за русских, в последнюю очередь за евреев. «А их - то за что? - спрашивали записные шутники и сами же отвечали - А шибко умные...» Однако для многих русских в Узбекистане те события стали сигналом: пора задуматься о перемене места жительства. С тех пор, пожалуй, и начался массовый их исход из этой азиатской республики. А Петр Степанович после того случая стал замечать за собой эту противную боязнь закрытого пространства, боязнь людской давки. Особенно это чувствовалось с похмелья.

Как он и рассчитывал, в этот час троллейбус был полупустым. Волны рабочих и студентов уже схлынули, и теперь передние сиденья в нем занимали старые бабки да похожие на бомжей потрепанные мужики с огромными грязными сумками - ехали на базар, кто в надежде отхватить подешевле килограмм помидор и капустных листьев, кто на барахолку - продать какую-нибудь вещичку из дома. Лишь на одном из сидений закрыв глаза тряслась русская девчонка лет семнадцати-восемнадцати - грубо размалеванная, с распухшими красными губами, с волосами, крашенными в желтый цвет, из под которого уже пробивалась их подлинная чернота. Наверняка провела ночь с какими-нибудь арабами-коммерсантами или с базарными торговцами-узбеками, теперь едет отсыпаться. Петр Степанович, равнодушно скользнув по ней взглядом, отвернулся к окну - он давно уже перестал жалеть таких девчонок, их ныне развелось огромное количество. Да и куда им деваться? На учебу денег нет, работы нет, а есть-то хочется.

Весеннее солнце припекало сквозь стекло. Его все-таки мутило с похмелья, и он решил поправить голову бутылочкой пива. Вышел возле «Универсама». Здесь, через дорогу от магазина, на автобусной остановке была забегаловка барачного типа. С одной стороны, в торце, скрытом от людских глаз, тесную грязную клетушку перегораживал прилавок, за которым до потолка громоздились ящики с дешевым сухим и крепленым местным вином. Хозяйничал в ней здоровенный неулыбчивый парень Ахмед. Клетушка была открыта с самого раннего утра и до позднего вечера. Она была спасением для местных базарных алкашей, трясущихся после ночной пьянки, а по вечерам в нее заходили возвращавшиеся с заводов и строек рабочие. Почти все русские. Заискивающе улыбаясь, они протягивали Ахмеду деньги, просили налить стаканчик или открыть бутылочку. Тот молча, одним движением ножа, срывал с бутылки пластиковую пробку, споласкивал в ведре стакан и подавал все это страждущему. Здесь не было ни столов, ни стульев, потому народ не задерживался. Только пьяненькие грязные местные бомжи толклись возле нее подолгу: вдруг кто не допьет бутылку, или по доброте душевной плеснет полстаканчика.

Петр Степанович знал в городе несколько таких точек, где можно было опохмелиться с самого раннего утра, где на последние гроши можно было выпить стаканчик дрянного вина. Одна здесь, на юнусабадском «Универсаме», другая в «комке» возле завода «Геологоразведка», третья на Алайском базаре. Впрочем, по городу их, наверное, было несколько десятков. Постоянными «обитателями» в них почти сплошь были русские, а продавцами - крепкие парни типа Ахмеда. У каждой была, видимо, своя крыша, к этим непрезентабельным, замызганным забегаловкам иногда подъезжали крутые иномарки, из них по-хозяйски вываливались лощеные высокомерные узбеки, внимательно осматривали точку, о чем-то перебрасывались с продавцами несколькими словами и уезжали. 

Петр Степанович брезговал такими забегаловками, бывал в них очень редко и то только тогда, когда с кем нибудь крепко выпьет, захочется добавить еще, а все другие точки бывали уже закрыты. Впрочем, со временем актуальность таких забегаловок резко упала - в последние годы вино и водку в разлив продавали практически все винные отделы продовольственных магазинов. У продавцов для жаждущих всегда находились стаканы - зачастую немытые, заляпанные сладким вином, а в специальной косушке-миске мокли кусочки сладкой зеленой редьки - на закуску.

На юнусабадской «точке» с парадной стороны барака размещалась столовая, в которую забегал перекусить неприхотливый базарный люд. Жарили здесь и шашлыки, продавали самсу. Столики стояли не только внутри барака, но и на улице, под зонтами. Главное же ее достоинство состояло в том, что здесь почти всегда было алмалыкское пиво. Еще в восьмидесятых годах, в начале перестройки Криницин, бессменный директор пивзавода в Алмалыке, крупном промышленном городе Ташкентской области, как-то ухитрился приватизировать свое предприятие. В короткий срок он перестроил его, как считал нужным, и вместе со своим сыном наладил выпуск пива, не уступавшего по качеству знаменитому чимкентскому, где, говорят, особенная вода, и уж точно в несколько раз превосходящее напитки ташкентских пивзаводов. Потому шло это алмалыкское пиво нарасхват, предприимчивые дельцы ежедневно гнали его машинами в Ташкент. На удачу Петра Степановича было оно и в это утро. Взяв бутылочку, он нашел свободный столик под навесом и устроился там в одиночестве.

Залив хорошим глотком жажду, он закурил первую в это утро сигарету. Шум в голове постепенно стихал, внутренняя дрожь прошла, и он с удовольствием откинулся на спинку пластмассового стульчика. Он любил такие минуты, когда можно было внутренне расслабиться, отбросив чувство вины за вчерашнюю пьянку, мысли о работе и посидеть просто так, наблюдая за оживленной широкой улицей, по которой один за другим шли автобусы, потренькивали трамваи. К нему никто не подходил, не тревожил, и он благодарен был этим людям, также как и он, пивом «поправлявшим» здоровье, но ценившим его право на одиночество и покой. Однако долго это длиться не могло - он взглянул на часы - десятый. Надо ехать на работу. Уже не торопясь допив пиво, он отправился на трамвайную остановку. Настроение несколько улучшилось, он чувствовал себя увереннее и готов был вновь «воткнуться» в суету жизни.

Редакция газеты «Деловой партнер Узбекистана», в которой Петр Степанович работал заместителем редактора, размещалась в претенциозном здании в самом центре Ташкента. Трехэтажный особняк на перекрестке улиц Навои и Ленина (ныне Рашидова), был украшен декоративными колоннами, облицован мрамором, разукрашен искусственной позолотой. Ныне позолота осыпалась, многие мраморные плитки поотваливались - возле колонн висели надписи «Осторожно!». Принадлежал особняк Министерству внешних экономических связей - МВЭС. За ним вот уже более двадцати лет угрюмо чернела недостроенная двадцатиэтажка. Когда-то планировалось разместить в ней республиканский вычислительный центр, однако в свое время, при Рашидове, достроить ее не удалось, а затем началась перестройка и стало вообще не до нее. Городские власти пытались спихнуть ее какому-либо министерству, но все от нее отказывались - не было средств на покупку и достройку. Наконец вроде бы удалось ее продать бизнесменам из Южной Кореи, которые вознамерились на этом месте возвести Бизнес-центр. Однако и у них в последние годы дела шли неважно, а потому железные ребра двадцатиэтажки по-прежнему ржавели под дождями и снегом.

Газета «Деловой партнер» также принадлежала МВЭС, но выпускало ее на хозрасчетных началах ООО с тем же названием, что и газета. Организовал его несколько дет назад тележурналист, выходец из бухарских евреев Борис Бараев. Около тридцати лет проработал он на узбекском республиканском радио и телевидении, почти все время корреспондентом отдела новостей. За эти годы наловчился складно говорить обо всем, о чем требовалось - перестройке, реформах, сельском хозяйстве, культуре, спорте. Говорил быстро, порой захлебываясь словами и только то, что понравилось бы руководству республики. Стройный, с благообразным лицом, начинающий седеть, с приятными манерами, почти совсем непьющий - разве что рюмочку вина за праздничным столом - он производил хорошее впечатление на всех, с кем встречался. Встречался же он по службе с очень многими руководителями республики, политиками, деятелями культуры. Однако по настоящему близких друзей у него не было. Несколько лет назад в одном из официальных репортажей допустил серьезный прокол - неправильно указал присутствовавших на мероприятии больших чиновников, за что подвергся репрессиям - его уволили. Несколько месяцев ходил без работы, но потом как-то все утряслось и он вновь стал репортером «Ахборот» - программы новостей первого канала узбекского ТВ.

Однако за это время жена от него ушла и вместе с двумя детьми эмигрировала в Израиль. Мать еще раньше со старшим сыном уехала в США, и в Ташкенте Борис остался практически один. Жил в двухкомнатной квартире в центральном районе. Женщинам он нравился - привлекали его благообразная внешность, мягкие вкрадчивые манеры, его профессия. Однако ни одна из его связей долго не продолжалась, он так и не женился, хотя ему перевалило за пятьдесят.

То ли от скуки, то ли из желания славы Борис нашел себе хобби - открывать новые газеты, благо в годы перестройки для этого появилась возможность. Делалось это довольно просто - он приходил к знакомому руководителю какого-либо крупного ведомства или министерства, красочно расписывал, как тому необходима собственная газета - это и слава, и возможность показать себя в глаза руководства республики, и рупор, и т.д. и т.п. К тому же, мол, деньги нужны только на первое время, а дальше газета будет зарабатывать средства на свое существование сама, да еще и прибыль приносить. Начальник, не желавший портить отношения со средствами массовой информации и знавший, что он всегда может использовать Бориса для своих целей на ТВ, в конце концов соглашался. Оформлялись документы, регистрировались в Госкомпечати, ведомство выделяло деньги на приобретение бумаги и содержание редакции, набирались сотрудники, и вскоре газета выходила. 

На первых порах, пока были деньги, все шло хорошо - сотрудники получали зарплату, учредитель всячески восхвалялся в собственной газете. Но вот беда - Борис, несмотря на свою принадлежность к иудейскому племени, был начисто лишен коммерческой жилки. Реклама в газету не шла, газетные киоски возвращали нереализованные тиражи, а расходы росли - на зарплату, на типографию, на бумагу. Наконец деньги кончались, и тогда Борис снова шел к учредителю, уговаривал его поддержать издание, помочь «временно». На какой- то период это давало результат, учредитель вновь субсидировал газету, но с каждым разом денег давалось все меньше и меньше. Тиражи газеты падали, зарплата уменьшалась, сотрудники постепенно разбегались и газета окончательно захиревала. В конце концов, выпуск ее прекращался вовсе.

В таком предзакатном состоянии влачил сейчас свое существование и «Деловой партнер». К этому времени Бараев уже успел напрочь разругаться с замминистра, курирующим газету, и вынужден был уйти из редакции. По слухам, он с одним из приятелей сколачивал новую газету, уговорив на этот раз раскошелиться биржевиков. Место его занял Серега - Сергей Сергеевич Коробчук. В начале выхода газеты Борис взял его к себе замом по коммерческой части, однако проку от него в коммерции, как и от самого Бараева, было мало. Невысокий, плотный - почти круглый, сильно уже облысевший Сергей Сергеевич был уроженцем Самарканда, из потомственной семьи музыкантов. Его отец после войны с трофейным аккордеоном заехал к родственникам в этот древний азиатский город, да там и осел. Подрабатывал в ресторанах, кинотеатрах, на свадьбах, сильно пил, отчего рано и умер, однако старшего своего сына Сережу выучил в местной консерватории по классу пианино. Сергей начал работать в музыкальной школе, бывало, выступал и с сольными концертами, затем его как специалиста переманили сначала в отдел культуры райкома партии, а потом повысили до заведующего аналогичным отделом горкома.

На свою беду Сергей оказался парнем энергичным и, что еще хуже, порядочным. Пытался бороться с очковтирательством в организации политучебы трудящихся, в воспитании молодежи - его несколько раз терпеливо осаживали. В конце восьмидесятых его направили на учебу в Ташкентскую двухгодичную высшую партийную школу. Тогда уже во всю шла перестройка, все кругом кричали о демократии и гласности, и Серега, ничтоже сумняшися, накатал большущее письмо в ЦК Компартии республики, в котором изложил свои мысли о недостатках в идеологической работе Самаркандского обкома и о том, как ее надо было бы перестроить. В результате его персональным делом занялась парткомиссия ЦК, которая обвинила его в очернительстве постановки дела воспитания масс в одной из ведущих областей республики. 

Обвинение серьезное, но он как-то отговорился на заседании парткомиссии и отделался занесением строгого выговора в личное дело. А это означало, что самое лучшее место, на которое он мог рассчитывать - завотделоом в каком-нибудь отдаленном сельском райкоме партии. Серега на село ехать не захотел, а потому после партшколы попросил оставить его без распределения, так сказать свободным художником. Впрочем, очень скоро и сама компартия самоликвидировалась, поэтому Серега положил партбилет в самый дальний ящик письменного стола и начал новую жизнь. Поначалу удалось пристроиться в министерстве культуры, оттуда перешел в помощники к председателю республиканского театрального общества, Заслуженной артистке Узбекистана Бернаре Кариевой. Женщина она была властная, умеющая не только ценить искусство, но и материальные блага, так что и ей Сергей Сергеевич пришелся не ко двору. В последние годы подвизался на мизерную зарплату в качестве руководителя кружка в республиканском доме детского творчества, откуда его и перетащил к себе в редакцию Бараев, знавший Серегу еще по минкультуры.

В редакции Сергей Сергеевич, что называется, нашел себя - энергичный, расторопный он всегда был готов куда-то поехать, что-то привезти, достать, отремонтировать технику, подписать договор, завезти бумагу в типографию - короче, был неплохим хозяйственником. Единственно, чего не умел - добывать для редакции деньги. Однако этот недостаток щедро компенсировался его готовностью посидеть за дружеским столом и неистощимым запасом анекдотов, что делало его желанным гостем в любом застолье.

Творческой же частью в редакции заведовал Петр Степанович, осевший здесь после неудачной попытки перебраться в Россию. После развода с женой он несколько раз уезжал то в Ивановскую, то в Тульскую область, пытался челночить, но без достаточного стартового капитала всякий раз прогорал. Вернувшись в последний раз совершенно без денег, он, замученный вонючими поездами, ночевками на вокзалах, голодом и дорожной грязью, решил некоторое время передохнуть, остановиться в этом бессмысленном беге и осмотреться. Пристроившись у своей бывшей подруги, он не пошел по редакциям, где его знали и ценили как одного из лучших журналистов Ташкента - не хотелось вновь окунаться в эту специфическую среду, в которой он разочаровался после почти двадцатипятилетней работы. Нанялся садовником на дачу к одному из богатеньких русских - благо всегда, по сути своего пролетарского происхождения, любил копаться в земле, что-то мастерить своими руками. Дача была на берегу речки Чирчик, и оттого Петр Степанович с большим удовольствием отдавался физическому труду, загорал, - отдыхал душой.

Однако слух о том, что он вернулся в Ташкент, все же прошел по редакциям, и Борис, который как раз создавал тогда свой «Деловой партнер» (коллеги- журналисты сразу же переиначили его на «Половой»), как-то исхитрился отыскать домашний телефон Петра Степановича, позвонил и пригласил к себе корреспондентом. Петр Степанович поначалу отказывался, но Борис обладал удивительным даром уговаривать. Женщины о таких мужиках говорят, что им проще отдаться, чем объяснить, почему они этого не хотят. В конце концов, Петр Степанович согласился, оговорив условие, что он будет готовить необходимые материалы, но не отсиживать в редакции от и до - ему не хотелось расставаться с дачей. Но, как не раз уже бывало, начав работу в редакции, он очень скоро стал лидером, его перевели на должность зама и с дачей ему все же пришлось распрощаться.

Вообще народ в редакции собрался разношерстный. Как-то к Петру Степановичу пришел проситься на работу Вадим Голиков - одно время они вместе работали в узбекистанском отделении ТАСС - УзТАГе. Петр Степанович знал Вадима как высококвалифицированного журналиста, способного бойко писать практически на любые темы. Одно время Голиков руководил в УзТАГе общественно-политической редакцией, был даже заместителем главного редактора информаций на республику, потом уехал в Нукус, где какое-то время работал редактором каракалпакской республиканской русской газеты. Однако обладал он скверным, неуживчивым характером, к тому же мнил себя гениальным журналистом и, подвыпив, начинал кричать своим коллегам, что все они дерьмо по сравнению с ним и пытался учить их, как надо писать. Поскольку каждый из тех, с кем он пил, дерьмом себя не считал, а наоборот, видел в себе неоцененный талант, то такие застолья зачастую перерастали в ссоры. 

Пил же Голиков запоями, по неделе а то и больше, отсюда и шли все его неприятности - нигде подолгу его не держали, в конце концов, он остался вообще без работы. Петр Степанович знал не только Вадима, но и его жену, дочку, бывал у него дома, поэтому когда Голиков пришел проситься на работу, уговорил Бориса принять его. Правда, предварительно они вместе с Борисом провели с Вадимом серьезную беседу и взяли с него клятвенное обещание не пить, не выпендриваться и вообще вести себя прилично. На всякий случай Борис даже попросил его сразу написать заявление об увольнении без указания даты и положил его к себе в сейф - на всякий случай.

Работала в редакции и еще одна бывшая узтаговка, Римма Варанова. Сергей Сергеевич привел в редакцию кореянку Эмму Лю - родившись в знаменитом корейском колхозе «Политотдел» неподалеку от Ташкента, она какое-то время выступала танцовщицей в национальном ансамбле, объездила весь Союз, потом сошла со сцены и к сорока годам оказалась не у дел. Серега подобрал ее, принял в редакцию на собачью должность рекламного агента, но, общительная по натуре, битая жизнью Эмма быстро вошла во вкус полусветской жизни, не пропускала ни одного дипломатического приема, презентации, выставки и стала приносить не только рекламу, но и информации с них. Были и молодые - Лена Соломина и Дима Молофеев - выпускники филфака ташкентского университета они, помыкавшись пару лет по учебным заведениям, прибились к «Деловому партнеру». Лена занималась культурой, Дима увлекся биржевыми торгами. Они быстро схватывали все, чему их учил Петр Степанович и вскоре стали неплохими журналистами.

Настоящей находкой для редакции стал подполковник Юрий Семенович Ботов - бывший редактор газеты Туркестанского военного округа «Фрунзевец». Называлась газета так потому, что и округ некогда носил имя знаменитого советского полководца Фрунзе, разгромившего в Туркестане банды басмачей. Юрий Семенович был в газете сначала завотделом, ответсекретарем, выезжал несколько раз на войну в Афганистан. Писал стихи, очерки, печатался в союзных журналах. К концу восьмидесятых дослужился до звания подполковника и возглавил газету. А поскольку времена были уже перестроечные, организовал выход коммерческого приложения к своей газете - первым начал публиковать в нем частные объявления, рекламу. На этом и сгорел. Оказалось, что военным коммерцией заниматься не положено. Ботова сняли с должности и отправили в отставку - благо, срок выслуги подошел - но без положенного в таких случаях присвоения очередного звания. Узнав, что такой человек ходит по Ташкенту неприкаянным, Борис Бараев тут же разыскал его и пригласил к себе на место ответсекретаря.

Ответсеком Ботов оказался классным. По-военному четкий, он быстро навел порядок с материалами, со сроками их сдачи в номер, установил график верстки, сдачи в типографию готового номера. Невысокий, прямой, подтянутый, постоянно собранный он сразу расположил к себе редакционных. Но особенно близко он сошелся с Петром Степановичем и Сергеем Сергеевичем. Сблизила их не только работа, но и некое общее отношение к жизни, близкие оценки всему, что происходило вокруг. Немалую роль в этом сыграли и вечерние посиделки втроем - Юрий Семенович пил много, но пил по-армейски не пьянея и всегда твердо держался на ногах. Правда, вскоре его переманил к себе собкор «Труда» по Узбекистану, но дружба их не разрушилась и они по-прежнему частенько встречались втроем. Порядки же, заведенные Ботовым в «Деловом партнере», сохранялись еще долго.

Были и еще люди в редакции - кто-то приходил, кто-то уходил, но в целом костяк сохранялся. Тем более что ни Сергей Сергеевич, ни Петр Степанович никого особо не прижимали, не заставляли отсиживать на работе впустую. Тем более что зарплата сотрудникам, особенно в последний год, выдавалась нерегулярно, светлых перспектив видно не было, а потому единственным требованием к журналистам было - сдавай необходимую норму материалов и информаций, а там твое дело, чем ты занимаешься. Порой вспыхивали какие-то склоки, стычки между сотрудниками, но их удавалось как-то гасить и редакция продолжала жить, газета выходила раз в неделю по четвергам.

Особых усилий заполнить ее шестнадцать страниц формата «Недели» материалами не требовалось. Чтобы хоть как-то продать ее невеликий тираж - пять тысяч, - в нее помещали большой кроссворд, анекдоты, кулинарные рецепты, телевизионную программу на следующую неделю. Римма и Дима поставляли финансовую и биржевую информацию, Эмма носила материалы со светских приемов и презентаций, Вадим многословно рассуждал о перипетиях развития частного предпринимательства в республике, Лена давала культурную хронику. Петр Степанович, дабы хоть как-то оправдать принадлежность газеты к МВЭС, ставил в нее появлявшиеся на свет нормативные акты, регулирующие внешнеэкономическую деятельность. Из обязательных материалов были сообщения о деятельности президента, постановлениях кабинета министров, заседаниях коллегии МВЭС, работе его подразделений. Все это разбавлялось фотографиями или, как говорили редакционные, «картинками» и втискивалось в газету. Набирали и верстали ее здесь же в редакции, на компьютерах, в типографию «Шарк» несли уже готовые оригинал-макеты, с которых и печатался тираж.

Проблема была не в том, чем заполнить газету, а, в том, как выпустить ее в свет. Для большинства ташкентских газет существовала лишь одна цензура - управление Госкомпечати по охране государственных тайн. Сотрудники управления внимательно прочитывали набранную и сверстанную газету от первой до последней строчки, разглядывали картинки и, если все, по их мнению, было в порядке, расписывались на каждой странице и шлепали печать. Лишь после этого типография принимала газету к тиражированию. 

За годы независимости республики эта цензура стала еще более свирепой, чем была в советские времена. Причем практически невозможно было предугадать, что сегодня не понравится цензору. Речь не о критических материалах - ни одна газета, ни один журналист даже помыслить не мог, чтобы хоть как-то задеть проводимый президентом политический и экономический курс, работу государственных структур, министерств и ведомств. Впрочем, не совсем так - критика была, особенно в государственных изданиях, но только та, какую предлагали сотрудники президентского аппарата или кабинета министров. Впрочем, две эти организации мало чем отличались друг от друга, поскольку возглавлял их один человек - Ислам Каримов, - Президент и одновременно председатель правительства. 

В президентском аппарате создали специальный отдел, за сотрудниками которого были закреплены все выходящие в республике печатные издания. Они внимательно изучали их и, если что-то не нравилось, тут же звонили редактору и указывали на недостатки. Указания же их порой бывали самые непредсказуемые - от советов больше внимания уделять полиграфическому качеству до прямых указаний опубликовать те или иные материалы. Это касалась, например, материалов о выходе книг президента, подготовки к тысячелетним юбилеям каких-то полузабытых поэтов, встречи национальных праздников. Как-то Петру Степановичу позвонили из президентского аппарата и сказали, что в «Деловом партнере» недостаточно материалов, посвященных празднику Навруз.

- Вы недооцениваете значение этого древнего праздника обновления, - выговаривал ему аппаратчик. - Он в традициях нашего узбекского народа, вы должны понимать, что сейчас не старые времена, когда этот праздник запрещался людьми, не знающими своих корней...
- Да, мы это учитываем, у нас в следующем номере запланирована целая страница об этом древнем и славном празднике, мы обязательно усилим его пропаганду, - вынужден был оправдываться Петр Степанович.

Были и более странные указания. Как-то перед очередным Днем Победы по редакциям было разослано указание именовать впредь Великую Отечественную войну только Второй Мировой войной. Запрещалось ставить в газету фотографии ветеранов с советскими орденами и медалями на груди. А то вдруг разносился слух, что запрещается всяческое упоминание в печати России или Казахстана. Что, почему, как? Официального ответа никто не давал, но все знали, что эти дурацкие цеу связаны с испортившимися в данный период отношениями Узбекистана с этими странами. Впрочем, вряд ли эта дурость исходила от самого президента - скорее всего инициативу проявляли аппаратчики. Недаром же говорится, что заставь дурака богу молиться - он и лоб расшибет. Коллеги рассказывали, что цензура читала даже ноты новых балетов - не дай бог в них какая-либо крамола закралась... У Петра Степановича же как-то из готового номера сняли анекдот про некого древнегреческого мудреца, который в ответ на вопрос о том, как он поживает, показал спрашивающему язык.

- Это неприлично. – Сказал цензор.

Анекдот пришлось снять. Вообще с цензорами никто из редакторов старался не спорить. «Все под Госкомпечатью ходим»- невесело шутили они. И по праздникам несли цензорам подарки - кто конвертик с денежными купюрами, кто бутылку коньяка и шоколадку. Налаживали отношения.

«Деловому партнеру» помимо этой официальной цензуры приходилось проходить еще одну - ведомственную. Перед выходом в свет газету читали в министерстве сначала сотрудники прессцентра, затем курирующий заместитель министра и, наконец, сам министр. Никто из них никогда не был связан с издательской деятельностью, но каждый считал, что раз к нему попали газетные полосы, то он просто обязан что-либо в них поправить. Правились, например, слова - «сделать» на «задействовать», «хорошая» на «отличная» и т.д. Но порой была и более серьезная правка. Как-то вдруг замминистра распорядился снять материал о турецкой строительной фирме «Айсель». 

Объяснять он ничего не стал, но на решении своем стоял твердо, хотя из-за этого ломался график выхода газеты. Лишь потом в кулуарах министерства удалось выяснить, что турки, построившие для МВЭС гостиницу, оборудовавшие аквапарк, стали требовать расчетов за сделанное. Но у министерства денег не было, платить было нечем и оно всячески оспаривало справедливые требования. И хотя всем было ясно, что платить придется, министерские чиновники разными способами пытались уесть турецкую фирму, даже таким дурацким способом, как запрет на упоминание ее в газете.

Поднявшись на третий этаж, Петр Степанович застал в редакции необычную картину. Лена Соломина, миловидная, следящая за своей фигурой девушка, сидела за своим столиком с покрасневшими глазами, с потеками туши на лице, а над ней склонился Дима и что-то ей успокаивающе нашептывал.

- Здравствуйте, граждане. Случилось что? - бросил Петр Степанович, направляясь к своему месту.
- Да вот тут Лену на базаре обидели. - Откликнулся Дима.
- Как это?
- Да она сама лучше расскажет.

И Лена, вытерев носик мокрым платочком, рассказала. С утра мама попросила сбегать на базар за мясом - благо пенсию получила. Лена и отправилась на соседний Бешагачский  рынок. Скучающие в мясном павильоне молодые ребята-узбеки встретили ее чуть ли не объятиями, наперебой предлагая развешенное на крючьях мясо. Выбрав кусочек мякоти поприличней, Лена попросила взвесить ей килограмм. Разбитной парнишка взвесил, добавив лишь маленькую сахарную косточку - Лена согласилась. Вышло чуть больше килограмма - на тысячу сумов. Лена подала парню пакет, тот сложил в него мясо и Лена, докупив на базаре зелень, отправилась домой. А дома...

- Представляете, Петр Степанович, - говорила сквозь всхлипывания Лена, - они мне в мясо член подсунули...
- Член? Какой член? - не понял сразу Петр Степанович.
- Бычачий...
Сдерживая смех, Петр Степанович молча рассматривал девушку. Но тут вдруг из своего угла подала реплику злая на язычок Римма Алексеевна:
- Так ты бы и радовалась, дура, чего слезы льешь... Может, в твоем хозяйстве бы и пригодился.

Не сумевшая в свои двадцать семь лет выйти замуж и комплексующая из-за этого, Лена густо покраснела и выбежала из редакции.

- Ну ты, мать, даешь..., - покосился на Римму Алексеевну Петр Степанович.
- А чего она из себя девочку строит, - сердито проворчала та. - А вообще-то, конечно, надо бы этим мясникам тот член в одно место засунуть... Совсем охамели, нас уже и за людей не считают. Посмели бы они такое сделать узбечке? Да их бы тут же на месте прибили...

Дальше, как обычно, начался общий разговор о притеснениях русских. Вспоминали, как какая-то узбечка кричала в автобусе, чтобы они, русские, «убирались в своя Россия» и ей никто не смел возразить, как на базаре торговец отказался продать помидоры, потому что к нему обратились по-русски, как в метро стали объявлять остановки только по-узбекски и все такое прочее. Припомнили и снос памятников Гоголю, Горькому, не говоря уже о Дзержинском, Кирове, Марксе, переименование улиц, о том, что в сберкассах, коммунальных конторах все бланки, все бумажки только на узбекском. В общем, повседневный треп на наболевшую тему. Петр Степанович не прислушивался - такие разговоры велись в любых конторах, где работали русские, часами.

Вскоре заявился и Сергей Сергеевич. Как всегда с похмелья весь деловой, суетливый. Перекинулись с Петром Степановичем: «Как ты?» - «Нормально...» и криво усмехнулись друг другу. Стали собирать газетные полосы - выводить на лазерном принтере, клеить, вычитывать - после обеда Сергей Сергеевич должен был везти их на просмотр в МВЭС, расположившееся в бывшей партшколе. Петр Степанович начал собирать материалы для следующего номера. Жизнь в редакции потекла своим чередом.

Ваше мнение