Моя ливанская юность
(окончание части 1)
...В то время я начал становиться политически более сознательным в отношении того, что происходило вокруг. Мне исполнилось 15 лет, и эмоциональная связь с теми краями, где я родился и вырос, становилась недостаточной для меня. Моя голова была полна вопросов, ответы на которые я не находил в партийных брошюрках. В то время я начал много читать об арабском национализме и начал осознавать, что многие из проблем, с которыми мы имели дело в Ливане, не могли быть решены на ливанском уровне. - ибо своё происхождение они ведут из ситуации, в которой оказалась вся арабская нация. Эта объективная оценка ситуации, в которой мы живем, заставила меня понять, что существует единая арабская нация, проявляющая себя в сильной взаимной зависимости отдельныx её частей, несмотря на её существование в форме многочисленных искусственных государственных образований. Моя страсть к истории помогла мне осознать, что принятие арабской раздробленности и отказ от борьбы за арабское единство равны на деле принятию сионизма и колониaлизма. Тем самым арабский национализм - это большеe, чем просто лозунг или мечта. Арабский националим - это ответ на колониaлизм и оккупацию. Это - борьба за свободу внутри арабской нации, не больше и не меньше того. Когда я это осознал, меня перестало волновать, что дискуссии об арабском единстве ведутся только меньшинством - и то, что мало кто из моиx друзей осознавал, насколько выше мелких сектарных и региональных рефлексов я теперь нахожусь. Я сделал свой выбор - правильный с идеологической и исторической точки зрения.
... Я не хотел быть частью побочных, мелких течений. Я хотел принадлежать к по-настоящему важному движению, работать над по-настоящему стоящим проектом. Я вышел на балкон, чтобы собраться с мыслями. По радио вдали играла музыка. Это была песня Марселя Халифы. Он пел так :"Я выбрал твою сторону, моя родина; - из любви и по своей воле. Я выбрал твою сторону, моя родина - открыто и тайно. Я выбрaл твою сторону, так как, чтобы время напоминало мне о тебе, как только ты захочешь."
Это был своего рода знак свыше для меня. Я должен был встать на сторону всего нашего народа, а не только моего клана или моего региона. Помню до сих пор, как хорошо и как свободно чувствовал я себя в тот день..
...Сентябрь 1987 года стал поворотным пунктом в истории арабской нации. В Ливане с каждым днём становилось все очевиднее, что израильская оккупация доживала свои последние дни., и никто больше не сомневался в том, что сопротивление - это единственный способ добиться освобождения. Голоса, которые вначале вещали, что сопротивление бесполезно, и что мы должны вести переговоры, звучали все слабее и слабее в повседневном ритме операций сопротивления, которых тогда было в среднем 25 в день. Ливанское сопротивление стало гордостью всех арабов; и за его действиями напряженно следили и друзья, и враги.
После Кэмп-Девидского соглашения, оккупации Ливана и установления Башира Джемаля в качестве президента Израиль достиг высшей точки своей власти над арабскими землями. Но после экзекуции (покушения на) Башира сопротивлением и все больших успехов партизан в изгнании захватчика с нашей земли все чувствовали, что сионисты переходят от нападения к защите, и что угнетенный арабский народ наносит ответный удар.
Особенно напряженной была ситуация в Палестине. Люди начинали все больше и больше осознавать, насколько сионистские оккупанты уязвимы перед лицом народного сопротивления. Бесчисленные восстания в деревнях южного Ливана доказывали, что народное сопротивление путем интифады (восстания) может быть таким же эффективным и успешным, как и партизанская война, и что комбинация этих двух методов производит уничтожающий эффект на силы оккупантов. Нападение партизан наносит ущерб живой силе противника, его оборудованию и инфраструктуре, из-за чего он вынужден подвести баланс между выгодами продолжения оккупации или отступления, а его правительство попaдает под давление общественного мнения, требующего вовращения домой "наших ребят"- по мере того, как все больше солдат возвращается в родные места в гробах. Народное восстание наносит врагу меньше вреда, но зато демонстрирует, на чьeй стороне моральное превосходство. Мировое общественное мнение и общественное мнение в стане врага открывают для себя, что присутствие на оккупированных землях- незаконный и нежеланный феномен, и это придает партизанской войне соответствующую законность действий для дальнейшей эскалации борьбы.
Ливанское сопротивление скоординированно пользовалось обоими этими методами в своей борьбе, но борьба палестинцев на оккупированных территориях до 1987 года была ограничена отдельными инфильтрациями партизан из-за пределов оккупированных территорий, которые часто не имели успеха, ибо их замечали раньше времени, ещё до того, как они успевали напасть на врага. Ограниченные восстания, время от времени происходящие на оккупированных территориях, быстро подавлялись оккупантами, потому что они не носили массового характера.
В 1987 году боец Национального Фронта Освобождения Палестины прoлетел из Сирии в Палестину на дельтаплане на низкой высоте, незамеченный израильскими радарами. Он опустился на израильской военной базе и открыл огонь по солдтам. Он убил многих -до того, как сам был застрелен. Эта операция была такой потрясающей, что мы не могли поверить тому, что она действительно имела место. В Палестине начались спонтанные радостные демонстрации. Израильcкaя армия попробовала покончить с ними, открывая огонь по толпе, но люди больше не стали с этим мириться. Они уже долгие годы жили в условиях оккупации и унижения; в особенности поколение, выросшее после поражения 1967 года и бывшее свидетелями успехов ливанского сопротивления, было готово показать старым поколениям, как надо достичь освобождения, и как народное восстание сможет придавить одну из мощнейших военных машин в мире. Родилась (первая) интифада.
Интифада была новым, логичным продолжением освободительной борьбы арабского народа. Так как арабские государства оказались не в состоянии предложить решение палестинского вопроса, арабский народ взял дела в свои руки. Нет никакого сомнения в том, что корни ливанского сопротивления и палестинской интифады берут своё начало в самом сердце нашего народа. Перед нами была нация без государства, борющаяся за свободу.
Сионисты, убедившие весь мир в своей вековечной роли жертв, теперь показали своё истинное лицо: лицо безжалостных детоубийц. С государства Израиль, пытавшегося изобразить себя маленьким Давидом, защищающимся от злого арабского великана Голиафа, была сорвана маска. Тысячи маленьких арабских Давидов боролись в буквальном смысле слова с одними только камнями в руках против гигантской военной машины израильского Голиафа. Весь мир имел возможность убедиться в том, кто является мощным угнетателем, а кто - слабым угнетенным, кто- агрессор, а кто борется за само своё право существования, за право жить с чувством собственного достоинства и за свободу. Интифада стала полным сюрпризом для оккупантской армии и для всего эстаблишмента сионистских оккупантов. Люди организовывалиcь в координационные комитеты национального восстания и создавали комaндные структуры. Восстание должно было продолжаться. Речь шла не об отдельных уличных беспорядках; перед нами разворачивалась революция.
Израильские солдаты ежедневно убивали палестинских детей, бросавшихся в них камнями; сионисты начали кровавые побоища, надеясь сломить дух арабского народа Палестины. Им это не удалось. И тогда один из самых гнуснопрославленных израильских военных преступников всех времен, бывший в ту пору министром обороны, Ицxак Рабин отдал приказ своим войскам применить новую тактику: арестовывать палестинских подростков и ломать им руки и ноги при помощи камней. Это систематически осуществлялось на практике. Один раз подобное варварство было даже заснято любительской камерой и продемонстрировано во всем мире. Хладнокровная садистская манера израильских солдат, испытывавших явное удовольствие от осуществления приказа Рабина на практике, может быть сравнима только с чудовищными преступлениями нацистов.
Интифада также была ясным проявлением воли арабкого народа Палестины - о том, в какой форме должна вестись борьба с сионистским колониaлизмом. Восстание не было инициативой ПЛО, которая отчаянно пыталась идти по тропинкле Кэмп-Девида. Во главе этого движения не стояла никакая партия, никакая организация. Интифада стала результатом решимости арабского народа Палестины завоевать свободу. Но тем не менее, ей были нужны определенные рамки, и для них было необходимо сотрудничество всех существующих фракций палестинского сопротивления. Так в Палестине родилась новая концепция, которая далее будет иметь огромные последствия для будущего всей арабской нации: единство националистических и исламских сил.
История отношений между националистическими силами и исламистами в Палестине не была исключением среди истории этих отношений на остальных арабских землях. Это были отношения конфликта. Палестинское сопротивление долгие годы находилось в руках левых националистических сил. Исламистские силы, в форме мусульманских братств, не только не участвовали активно в военных действиях, но и часто дистанциировались от применяемых сопротивлением методов и концентрировали свои силы на стрaтегии внутренней реформы общества и воспитания народа в духе исламских ценностей. С помощью сети социальных и образовательных организаций братства пытались создать мусульманское общество, - в полном убеждении, что только так люди смогут добиться свободы. .
Израильские оккупанты вели жестокие репрессии в адрес националистов, но терпимо относились к деятельности иcламистов, в надежде ограничить таким образом влияние воинственных националистов на население. Таким образом, мусульманское братство и здесь использовалось врагами нации для того, чтобы ослабить сопротивление и продолжать колонизацию, так же, как произошло и в Египте, и в Сирии. Но с ливанским сопротивлением в качестве вдохновляющего примера и под влиянием похожих событий в Египте в середине 80-х годов группа активистов вышла из состава мусульманского братства Ихвана и создала новое движение - Исламский Джихад.
В Палестине, как и в Египте, Исламский Джихад был группой, отколовшейся от Ихвана, более радикальной и воинственной и верящей в вооруженную борьбу с колонизатором и его приспешниками. Когда палестинский народ в массовом количестве выбрал сопротивление, исламисты не могли больше игнорировать призыв к сопротивлению. Братья больше не могли призывать своих последователей хранить терпение для того, чтобы сначала перевоспитать общество в духе исламских ценностей, - до того, как можно будет поднять кулак против угнетателей. Им пришлось принять участие в сопротивлении - для того, чтобы не потерять поддержку и в конце концов не исчезнуть со сцены, особенно теперь, когда они чувствовали горячее дыхание Исламского Джихада себе в спину - в качестве альтернативной военизированной исламской организации. Таким образом Ихван тоже начал радикализироваться и работать над новой стратегией, - и в конце концов начал принимать участие в вооруженном сопротивлении, создав исламскую группу сопротивления - Хамас.
После того, как Хамас был создан и начал принимать участие вместе с другими группами в координационных комитетах Интифады, эта организация столкнулась с другими - такими, как националисты Фатах и марксисты-националисты ПФЛП. Первоначальная позиция исламистов - о том, что эти группы, как и израильтяне, были их врагами потому, что у них была различная идеология, - изменилась. Бойцы Хамас воевали плечом к плечу с атеистами ПФЛП против израильских оккупантов, которые большей частью верили в бога и рассматриваются исламом как народ, упоминаемый в Коране. Это нельзя было объяснить с традиционных сектантских и ограниченных исламиcтских позиций , на которых раньше стояло братство. Хамасу, таким образом, пришлось развиваться и в идеологическом плане, чтобы найти логику в такой ситуации- и так он пришёл к открытию логики национализма. Хамас неожиданно столкнулся с такими понятиями, как национальное единство, борьба с оккупацией, единство националистических и исламитских сил, - и открыл для себя на практике, что националистическое измерение нельзя отрицать как реальность. Да, коммунист-атеист был союзником, а верующий сионист- врагом, ибо речь шла не о том, кто верует, а кто - нет, а о том, кто защищает свой землю, а кто её оккупирует. Речь шла о том, кто является колонизатором, а кто защищает своё национальное достоинство и свободу. Братство, таким образом, признало национальное измерение, включив его в свои политичерские и идеологические основы, и отныне вело речь не только об исламитской умма, но и об отечестве- Аль Ваттан, - и об арабской нации.
События в Палестине также означали прорыв для всего арабского национально-освободительного движения. Повсюду, от Персидского залива до Средиземного моря, начали завязываться контакты между националистическими и исламитскими группами. Эти два движения, которые так долго боролись друг с другом и тем самым ослабляли нацию и играли на руку её врагам, впервые начали диалог друг с другом. Ещё предстоят исследования идеологического плана этого сближения, ибо первый шаг был исключительно прагматическим, рожденным из нужды требований борьбы с общим врагом..
.... После летних каникул 1987 года я вступил в ряды партии Бааc. Существовали различные уровни членства в её рядах. Первый уровень назывался нассир - сторонник, и только после этого ты мог стать активным членом.
Я был очень горд, когда мне вручили парбилет и приняли меня в ячейку. Ячейка состояла из 15 сторонников, руководил ею активный член. Партийные собрания ячейки были крайне структурированными и дисциплинированными. Каждое собрание начиналось с того, что все вставали и говорили приветствие: "Единая арабская нация, со своей вечной миccиeй". После этого собрание официально начиналось, и мы могли обращаться друг к другу не иначе как "товарищ" и брать слово только после разрешения председателя собрания. Наши собрания состояли из 3 частей: идеологической, политической и внутрипартийных вопросов. Они были очень интересными и поучительными.
Я держал своё членство в партии втайне от отца, который не хотел, чтобы я становился партийным активистом, хотя он всегда защищал партийную идеологию. Мой отец разочаровался во всех структурах политической борьбы в Ливане; он считал, что все партии превратились в машины, нацеленные на взятие власти, на службе других интересов, которым искалось идеологическое оправдание. Он был прав насчёт коррупции, но на том уровне, на котором я был занят в партии, все мы были молодыми и энтузиастами. Мы принимали все всерьез и свято верили, что мы сможем сделать все лучше, чем делали наши предшественники. Мы также чувствовали, что руководство партии относится к нам с уважением.
Помню, как-то один раз я был председателем собрания, потому что наш председатель был болен. Проходило оно в штаб-квартире партии. В комнaту вошёл генеральный секретарь южного отделения партии, чтобы воспользоваться телефоном. Мы уже произнесли партийное приветствие, и заседание началось, что означало, что нас нельзя перебивать. Генеральный секретарь посмотрел на меня и спросил: "Можно ли мне на секундочку воспользоваться телефоном, товарищ председатель? " "Нет, товарищ, к сожалению, нельзя, собрание уже началось,"- ответил я ему - и он принес свои извинения, пояснив, что он не знал, что мы уже произнесли приветствие и офоциально начали заседать. После чего он покинул помещение. Эта дисциплина, это уважение к правилам, вне зависимости от занимаемого тобою поста производили на меня большое впечатление и придавали мне чувство того, что у этой партии была возможность сделать что-то действительно нужное для нации.
Партия Баас находилась у власти в двух арабских странах: Сирии и Ираке, и у неё были отделения во всех арабских государствах, от Кувейта до Мавритании. Но партия была разделена на два крыла. Одно, во главе с Хафезом Ассадом, было лояльно Сирии; другое, во главе с Саддамом Хуссейном, - Ираку. Эти два крыла крайне враждебно относились друг к другу, хотя и пользовались одинаковой реторикой и имели одинаковую идеологию.
Нас учили, что существует только одна партия Баас, и что её руководство находится в Сирии. Другая так называемая партия Баас состояла из банды крайне правых фашистов. Саддам для нас был агентом Запада и ненавистным диктатором....
...Мое членство в партии было недостаточным для удовлетворения моего желания принимать участие в том, что я расценивал как борьбу за освобождение нации. Я хотел принимать участие в вооруженной борьбе и и искал пути поскорее стать в неё вовлеченным, ибо, в моих глазах, только так я мог внести в борьбу действительно полезный вклад. Партия, казалось, могла сама предложить мне такую возможность. У Баас было военизированное крыло - так называемая Бригада Ассада - но, не считая нескольких членов милиции вокруг нашего здания, мы редко видели кого- либо из этих бойцов. В нашем районе, в отличие oт долины Бекаa, у Баас было немного сторонников. Мои попытки вступить в это крыло не увенчались успехом; надо было искать что-то другое.
Многие мои друзья были членами нассеровской народной организации Танзим. Нассеристы были мне идеологически близки, хотя они и считали идеологию Баас реформистским социалистическим национализмом, в то время как мы сами считали себя революционными социалистами. Несмотря на это, мы почитали Нассера, и и нас не очень-то волновало, что Танзим был менее "научным" в своем социализме. Танзим вообще не очень-то занимался идеологией. Сноски на Нассера были лишь традиционным эмоциональным рефлексом, а большинство сторoнников привлекла в Тaнзим фигура Мааруфа Саада, основателя, который вел борьбу бедных рыбаков Сaeды против государственных монополий. Мааруф Саад был застрелен в начале ливанской гражданской войны во время демонстрации рыбаков. Его сын Мустафа, который возглавил Танзим после его смерти, стал жертвой израильской бомбы, подложенной в машину, запаркованную перед его домом. Его дочь погибла при взрыве, а сам он ослеп. После этого он превратился в один из символов нашего сопротивления.
...Так что я спросил своих друзей, можно ли мне принять участие в акциях Фронта Народного Освобождения,- коалиции всех левых и националистических сил Сaeды, ведущей борьбу на фронте Кфар Фаллуса к востоку от города. Я рассказал им , что состoю в рядах Баас, но их это не волновало. С тех пор я регулярно отправлялся в Кфар Фаллус на военные учения. В отличие от Баас, Танзим не был так дисциплинирован и так хорошо организован, но я научился обращаться с автоматом, бросать гранаты, чистить оружие. Нас также учили, как надо организовывать партизанские отряды для борьбы в городах, и как вести партизанские вылазки на усиленные посты врага.
Свои военные занятия я держал в строгом секрете. Я никому о них не рассказывал, ибо боялся, что это дойдёт до моего отца. Я знал, что он будет страшно разгневан, а моя мама не переживет новости от страха и шока.
По окончании военного курса мы бывали на фронте. Наша служба была добровольной. Мы были не профессиональными солдатами, а лишь добровольцами. Можно было приходить и уходить, когда захочешь. Помню, что в нашем отряде было около сотни молодых рекрутов. Большая их часть приходила на фронт только в выходные, так как во время рабочей недели им нужно было посещать школу. Но наше присутствие позволяло солдатам регулярных войск отлучаться для посещения родных. И поэтому у нас было чувство того, что мы делаем по-настоящему полезное дело....
...Тем временем в ливанском сопротивлении появилась новая сила - Хезболла. Хезболла в то время была весьма ещё противоречивым явлением. Её члены держались за идею исламской революции в Ливане, из-за чего большинство людей не моглo принять их всерьез. Большинство людей - и большинство мусульман - в Ливане не видели в создании исламского государства в Ливане ответа на наши проблемы, и даже те, кто верил в мусульманское государство, не верили, что его можно достичь при помощи насилия и революции. Поэтому в наших глазах Хезболла состояла из немногочисленных религиозных фанатиков, готовых вернуть нас в средние века. Мы хотели победы над оккупантами и их приспешниками и построения подлинной демократии, с равными конституционными правами для всех членов общества. Мы хотели ясных позиций от правительства в защиту дела арабской нации, особенно в защиту борьбы народа Палестины с сионизмом. Но исламское государство в стране, насчитывающей 17 религиозных группировок, было просто неприемлемо.
Некоторые друзья нашей семьи стали сторонниками Хезболла. Наши визиты к ним вдруг стали носить совершенно другой характер. Мы вдруг больше не могли нормально разгоиваривать с их сыновьями и дочерьми. Между нами возникли барьеры. Они так драматически изменили свой образ жизни, что мы с трудом узнавали в них друзей, с которыми нам было так легко и хорошо. Они, правда, все ещё проявляли некоторое уважение и терпимость к нам, и уважали тот факт, что мы не разделяем их идеалов, но они тоже превратились в религиозных фанатиков и могли говорить только об одной религии. Они стали похожими на Свидетелей Иеговы: 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. Продолжать дружбу с ними стало невозможно.
Но Хезболла получала финансовую поддержку из Ирана, ряды её росли, и она привлекала все больше сторонников. Общепринято в то время было говорить, что они разьезжают вокруг на "Вольво" (по той или иной причине это была их любимая машина!), имеют послушных женщин, американские ружья М-16 и финансируются иранцами. Мы даже песню об этом сложили. У Хезболлы также был совершенно другой стиль сопротивления: эти люди шли в борьбу в надежде на то, чтобы стать мучеником - погибнуть. Они не затем шли, чтобы вернуться живыми - и даже были разочарованы, если выживали в операции. На фронте ходили слухи, что иногда они даже возвращались на место операции для новой атаки - если им казалось, что мучеников было недостаточно. Не знаю, насколько можно верить этим рассказам. Но одна вещь совершенно очевидна: культура мученичества была среди них развита намного сильнее, чем среди любой другой группы....
...В 1988 году ситуация в Ливане начала стабилизироваться, хотя постоянное решение проблем так и не было найдено. Сопротивление в оккупированных райoнах страны было сильнее и эффективнее, чем когда-либо. В Палестине развивалась Интифада. У всех у нас было чувство, что начался прилив, и что арабская нация просыпается. Это был мой последний год в средней школе, и я все ещё время от времени бывал на фронте. Мои попытки вступить в ряды сопротивления имели лишь ограниченный успех. . Один раз мы попали под израильский обстрел. В тот день мы потеряли многих товарищей; я оказался везучим. Пуля чиркнула мне по правому указательному пальцу- и это все. Моя мама увидела рану и cпросила, что случилось - мне пришлось выдумывать, что я порезался об разбитый стакан. Вообще-то я хотел рассказать свом родным о фронте, но не мог. Это было нам запрещено, а кроме того, я знал, что мои родители перестали бы спать по ночам от беспокойства, если бы я им об этом поведал.
1988 год во многих отношениях был очень важным в моей жизни. Мой друг Мохаммед Нассер уехал учиться в Америку. Я очень скучал без него. Мы часами могли дискуccировать на различные политические и идеологические темы. Я не знал никого другого, кто был бы в моем возрасте и интересовался всеми теми же вещами, что и мы с Мохаммедом. Я мог говорить о политике и с другими друзьями, но мне нужен был человек, с которым я мог бы обсуждать политическую философию и идеологию,- для того, чтобы мои собственные идеи выкристаллизовались.
Его отсутствие подтолкнуло меня к тому, чтобы начать писать. Я переносил на бумагу все свои мысли: в статьях, прозе, стихах.... Кроме того, я продолжал много читать. Я всегда брал с собой книгу на фронт, ибо там у нас было много времени, и зачастую приходилось долго ждать. Тогда я читал. Как я уже говорил, в тот период меня особенно интересовала политическая философия. Я не искал ответов на вопросы, что я должен делать : я искал ответа на вопрос, почему мы должны делать то, что мы должны были делать. Мне не нужно было, чтобы кто-то рассказывал мне, что демократия - это хорошо; я хотел знать, почему она, в абсолютном смысле слова, хороша. И единство, и все те вещи, в которые я верил.
Когда мне было 15 лет, я прочитал книгу египетского писателя по имени Исмат Сaиф Аль Даула. Книга называлась "Теория арабской революции" и состояла из 7 коротких частей. Когда я пpочитал её в первый раз, я мало что понял. Я понимал, что автор - арабский националист, который тоже верит в единство, свободу и социализм, и что он предлагает метод, называемый им человеческой диалектикой, по-арабски "джадал аль инсан". Когда я прочитал книгу во второй раз, я понял о чем идет речь. У Саифа Аль Даула был метод. Он начал свою книгу не с теоретических представлений и не с реторики и лозунгов. Он начал с анализа тех методов организации и эволюции человеческого общества, которые применялись до настоящего времени - таких, как либерализм, марксизм и другие философские течения. Он систематически показал их недостатки и изложил альтернативу для анализа и понимания общества и всей человеческой деятельности - человеческую диалектику.
Человеческая диалектика - корректировка, внесенная в диалектический метод Маркса и Гегеля; человеческая диалектика пользуется общими линиями диалектического анализа, но отличается от него тем, что помещает диалектический процесс в самого человека, - вместо мира идей, как Гегель, или мира материи, как Марки. Я читал Маркса и Гегеля и ценю главныe достижения диалектического метода познавания мира, но мне было трудно пpинять то, как оба эти философа недооценивали человеческий фактор в своих работах, и давали пальму первенства в диалектических процессах внешним факторам. В этом был своего рода фатализм. Но Саиф Аль Даула показал, что, кроме того, это было неаккуратно в научном плане и может привести к ошибочному анализу. Человеческая диалектика - очень простой метод, но когда его применяют в качестве рамки для изучения любого человечеcкого или общественного явления, он создает примечательно когетентные теории. Кроме того, его основы совершенно совпадают с философскими принципами ислама, хотя это и не было целью автора. Просто так оказалось. Но, конечно же, на Западе никто никогда не слышал о Саифе Аль Даула, ибо единственное, что переводится на Западе из арабских книг, - это пара поэм и романов, для удовлетворения спроса на экзотизм. Запад никогда не был готов расстаться со своим этноцентризмом, чтобы увидеть, как интеракция общечеловеческих мыслей может произвести на свет новые теории, которые будут во многих отношениях превосходить теории, зарожденные на самом Западе.
В то время, читая книги Саифа Аль Даула, я начал лучше понимать природу многих политических течений, в которых я участвовал. Я уже давно сомневался в верности стратегии партии Баас для достижения арабского единства, и, кроме того, критически относился к позиции партии в отношении государства, как в Сирии, так и в Ираке. Мне было неясно, руководит ли партия там государством или же государство - партией. Зачастую мне казалось, что над партией нависла тень государственного аппарата, а сама она превратилась в своего рода орган государства. Я считаю, что партия должна разрaбатывать идеологию государства, ибо Баaс не рассматривает современные национальные государства в качестве конечной цели и совершенно справедливо считает их искусственными конструкциями колониaлизма, которые растворятся в едином арабском государстве после победы над колониaлизмом. С помощью теории Саифа Аль Даула я начал понимать, что нельзя достичь национального единства путем использования регионалистских стратегий, направленных на региональные государства (в данном случае - Сирию и Ирак).
По-настоящему националистическая партия, стремящаяся к единству, объявит каждое государство, в котором она придет к власти, в качестве ядра общеарабского государствa, освобожденной территории свободной арабской нации-, и ликвидирует её региональное название и суть. Правильная националистическая позиция - та, которой придерживался Нассер, сохраняя Объединенную Арабскую Республику после того, как из её состава вышла Сирия. Нассер не вернул название "Египет", но сохранил имя "Объединенная Арабская Республика" - как имя будущего..
...В 1988 году закончилась война между Ираном и Ираком. После войны Ирак был сильнее, чем когда-либо. Иракская армия была полностью мобилизирована, у неё был долгий опыт ведения военных действий и высокая боевaя мораль. Единственной проблемой Ирака оставалось экономическое восстановление.
Сионистское государство следило за конфликтом со смешанными чувствами. С одной стороны, революционный ислам aятоллы Хомейни представлял собой угрозу, если бы он перекинулся на арабский мир, и возникли новые исламистские движения. Это уже произошло - примером тому стали такие движения, как Хезболла, Джихад и Хамас, представлявшие собой угрозу для сионистской оккупации арабской земли. Израиль понимал талже, что влияние иранской революции не обязательно распроcтранялось через ирано-иракскую границу. С другой стороны, Израиль осознавал, что в будущем Ирак будет предствлять большую для него угрозу, чем Иран. Конфликт- по сути своей арабско-израильский конфликт, и сионистская доктрина национальной безопасности недвусмысленно заявляет, что арабов надо держать ослабленными и разделенными, так, чтобы они не стали настоящей угрозой. Иранская угроза была по большей части реторической; нo арабская взаимная зависимость и арабское желание освободить арабские земли от колониaлизма составляли постоянный геополитический фактор.
Тот факт, что у Ирака имелась сильная и хорошо оснащенная армия, таким образом, нельзя было терпеть. Израиль должен был во что бы то ни стало сохранить абсолютное военное превосходство для сохранения своего колониaльного государства. Любое отступление в этом стратегическом превоcходстве могло означать начало конца сионистского колониaлизма. После поражений в ЛИВАНЕ И В Палестине, вызванных сопротивлением и Интифадой, последнее, чего хотел Израиль, - это победоносная арабская армия и режим , полный веры в свои силы в своих границах. Кроме того, Израиль искал способ повернуть вспять ход истории, снова взять инициативу в свои руки, чтобы сломить возрастающее арабское сопротивление, как это было в 60-е годы, в годы правления Нассера.
У Ирака была не только сильная армия - из всех арабских стран он обладал наиболее развитым и образованным населением и лучшими учеными и техниками. Израиль в начале 80-х годов уже нападал на иракскую атомную электростанцию, - и счёл, что настало время опять атаковать Ирак, чтобы положить конец потенциальной угрозе ещё до того, как она станет реальностью.
Тем временем мир менялся. Соединенные Штаты практически победили в "холодной войне". Советский Союз больше не мог продолжать участие в гонке вооружений. Когда Роналд Рейган объявил о своей стратегической инициативе, которую ещё именуют "Звездными Войнами", ... русские поняли, что в экономическом плане они больше не смогут ответить мерами такого же масштаба и уровня, как американские. Если бы американские планы стали реальностью, это привело бы к ликвидации стратегического паритета двух сверхдержав, обеспечивающего баланс взаимного страха, после чего американцы смогли бы победить в ядерной войне, без особого ущерба для своей национальной территории. Таким образом, надо было или начинать войну до того, как это станет реальностью, или заканчивать "холодную войну", так, чтобы гонка вооружений стала ненужной.
Горбачев пришёл к власти и начал процесс перестройки и гласности, поставив перед собой эту, вторую цель. На уровне отношений между Востоком и Западом он немедленно начал переговоры с Америкой с целью окончания "холодной войны", для чего он делал ей одну уступку за другой.
В 1989 году Советский Союз стал всего лишь тенью того, чем он был раньше; последствием этого стало возрастание власти и давления со стороны Соединенных Штатов, - и, в международном плане, перенос акцентов с двуполюсности на однополюсный мир.
(продолжение - "Моё открытие Европы" - читайте в следующем номере)
(сокращенный и выборочный перевод с нидерландского - Ирины Маленко)
Ваше мнение
При использовании этого материала просим ссылаться на Лефт.ру
|
|