(продолжение, начало см. http://www.left.ru/2003/22/abu98.html, http://www.left.ru/2004/1/abu100.html, http://www.left.ru/2004/2/abu101.html)

Часть 2. Моё открытие Европы

В начале 90-х годов не только христиане подумывали об эмиграции. Многие молодые мусульмане - и я тоже не был исключением - серьезно задумывались над этим. Большую роль в таких планах играла горечь по поводу неудовлетворительного окончания гражданской войны. Но она не была единственной причиной. По окончании гражданской войны для моего поколения было труднее всего примириться с реальностью. Наши родители могли приспособиться к новой ситуации потому, что они знали, какой была жизнь до войны. Маленьким детям предстояло расти в этой новой ситуации. Но моё поколение знало только войну, и нам было труднее всего привыкнуть к новым обстоятельствам.

К этому примешивалось и отсутствие перспектив в стране, экономика которой была в руинах после войны. Война ещё давала нам определенные надежды. Мы мечтали о радикальных переменах, которые дадут нам возможность работать над проектом, в который мы верили,- проектом нашего будущего, как личного, как и для всего общества. Эти пeрспрективы исчезли после разочаровывающего по результатам окончания войны. Наконец, ещё одним фактором было естественное стремление молодых людей расширить собственные горизонты и увидеть другие края. Для меня это была самай главная причина размышлений об отъезде. Я хотел поexaть на пару лет в Соединенные Штаты для учебы там, мечтая и поработать там пару лет по окончании учебы, - до того, как я вернусь на родину.

В 1991 году я закончил среднюю школу, планируя запросить американскую визу. Мой друг Эли уехал учиться во Францию, а Мохаммед Нассер уже был в Америке. Все больше и больше моих знакомых уезжали. Я все ещё был активен в политике, но моё разочарование в партии Баас росло. Я все ещё регулярно посещал фронт, показывая, что я все ещё участвую в событиях.

Я подал заявление в университет Мичигана в Детройте, куда меня приняли. Я был готов к отъезду, но моя виза ещё не была готова. Американскую визу всегда было трудно получить, но тут произошло событие, сделавшее это совершенно невозможным: Ирак занял Кувейт.

После того, как в Ираке воcстановился мир (по окончании ирано-иракской войны - прим перев), все внимание отдавалось экономике. У Ираке были большие долги, а добыча нефти долгое время держалась на низком уровне. Особенно много задолжал Ирак арабским государствам Персидского залива, таким, как Саудовская Аравия, Кувейт и Арабские Эмираты. Саддам ожидал, что эти страны не будут строго относиться к платежным обязательствам и, возможно, даже простят какую-то часть иракского долга, потому что иракская армия практически защищала их от иранского вторжения. Саддам полагал, что в худшем случае долги будут переструктурированы.

Но этого не произошло: государства залива потребовали назад свои деньги. Поэтому в регионе нечала нарастать напряженность. Особенно сильной она была между Ираком и Кувейтом. Ирак никогда не признавал Кувейт в качестве суверенного государства. Он рассматривал его в качестве составной части своей провинции Басра. Немного было нужно для того, чтобы ситуация вышла из-под контроля. Израиль искал способ нанасения удара по Ираку и зорко наблюдал за происходящим. Моссад искал контакт с ДИA, одной из многочисленных американских организаций безопасности, игравших важную роль на Ближнем Востоке. Обе организации вели переговоры о ситуации.

ДИA выступила с планом , по которому предлагалось спровоцировать Ирак на то, чтобы он в той или иной форме напал на Кувейт, - что дало бы Америке или Израилю повод для воздушной атаки на важнейшие цели в Ираке. ДИA вступила в контакт с кувейтскими властями и начала внушать им, что наступило подходящее время заставить Ирак признать кувейтский суверенитет. Для этого надо было оказать давление на Ирак, чтобы он был вынужден пойти на переговоры с Кувейтом. В ходе этих переговоров и состоялось бы дипломатическое признание. В силу этого Кувейт не только отказался пересмотреть иракские долги, но ещё и в одностороннем порядке начал наращивать добычу нефти. Это привело к падению цен на неё на мировом рынке и означало серьезные финансовые потери для Ирака, который только начал восстанавливать свою нефтедобычу, и которому очень нужны были деньги. Саддам произнес пламенную речь, в которой он расматривал кувейтcкое повышение добычи нефти как открытое объявление войны. Он также был хорошо знаком с тем, какую роль играл Израиль в проблемах, с которыми Ирак столкнулся после войны, и поэтому словесно атаковал Израиль, угрожая сжечь Тель -Авив дотла, если Израиль осмелится снова напасть на Ирак.

ДИA смогла убедить кувейтцев, что выбор слов Саддама свидетельcтвовал о том, что он вот-вот сдастся, и что он почти готов на компромисс. Так что кувейтцы продолжали настаивать на своем. В действительности ДИA рассчитывaла на то, что Ирак оккупирует два спорных островка вдоль границы между двумя странами.

Предупреждение Саддама в адрес Израиля тем временем разбудило американское сионистское лобби, которое начало настаивать в Конгрессе на санкциях против Ирака и одновременно начало потихоньку готовить общественное мнение к вмешательству после возможного иракского вторжения на два островка. Попытки сионистского лобби прибегнуть к санкциям вызвали тревогу американских сельскохояйтвенных кругов, которые заключили крупные контракты с иракским правительством. Эти круги имели собственных лоббистов, из числа американских сенаторов из сельскохозяйственных штатов. Они попросили данных сенаторов защитить иракские интересы в Конгрессе и выступить за улучшение отношений между двумя транами.

Делегация этих сенаторов, во главе с сенатром Бобом Доулом, важным членом правящей республиканской партии, направилась в Багдад. Делегация встретилась с Саддамом Хуссейном, обговорила вопросы двусторонних отношений и заверила президента, что кризис на Ближнем Востоке не окажет никакого влияния на дружбу и крепкие связи между двумя странами. Сенаторы, кроме того, критиковали американскую прессу и преуменьшали значение антииракской кампании, разворачивавшейся в США. Американская делегация предстaвляла мнение лишь части общества и в основном концентрировалась на вопросах двусторонней торговли, но Саддам толковал эту встречу по-другому. В его глазах, он встретился с делегацией, которой руководил один из видных лидеров правящей в Америке партии. И так как республиканцы были правящей партией, по его мнению, Доул привез ему мнение американского правительства.

Саддам получил ещё большее количество смешанных сигналов, в том числе - от Эприл Гиллеспи, американского посла в Ираке, которые он ошибично воспринял как зеленый свет для вторжения в Кувейт. После этого Ирак начал стягивать на границе с Кувейтом достаточное количество войск для полного вторжения. Американские власти заволновались, но ЦРУ преуменьшило опасность вторжения, а ДИА не сообщило ничего о своих планах своим политическим лидерам.

Однако Ирак вторгся не на два спорные острова. Он напал на Кувейт, весь Кувейт. Маленькое нефтяное государство практически не сопротивлялось, правящая семья бежала в СаудовскуюАравию. Захват Кувейта стал сюрпризом для американского правительства, но с самой первой встречи, посвященной этому, стало ясно, что американское руководство, во главе с Бушем-старшим, воспользуется этим вторжением для достижения своих различных стратегических целей. Во-первых, надо было уничтожить военные силы Ирака, чтобы восстановить абсолютное военное превосходсвтво Израиля на Ближнем Востоке, а Ирак не смог бы в течение ближайших лет развиться до уровня важной силы.

Во-вторых , теперь можно было усилить американское военное присутствие на Ближнем Востоке. Это очень важно, в свете того важного значения, которое ближневосточная нефть имеет для американской экономики. Тот факт, что европейская и японская экономика тоже зависят от этой нефти, дает в руки американцев важный козырь для тогo, чтобы держать под контролем двух важнейших эконимических соперников.

В-третьих, американцы хотели сделать из Ирака пример для всего мира в своем новом мировом порядке американской гегемонии. С этой войной новый мировой порядок должен был отразиться на карте. США хотели создать прецедент, согласно которому эта ныне единственная мировая сверхдержава будет решать конфликты в будущем.

По всем этим причинам американцы были не намерены упустить такой шанс. Они систематически саботировали все мирные инициативы, иcходящие большей частью от Франции, напрaвленные на дипломатическое решение кризиса.

Ицxак Шамир, израильский премьер, разыскиваемый во многих странах (в том числе в Великобритании и Швеции) убийца, за преступления, совершенные им в годы, когда он был членом банды Штерн, был вне себя от счастья. Кризис вокруг Кувейта не только давал Америке воможность расправиться с сильной иракской армией и остановить экономический рост и развитие Ирака, но и был полезен для борьбы с Интифадой, ибо все внимание мировой общественности было направлено на Ирак.

Но не только Израиль был возбужден по поводу иракского вторжения в Кувейт - мы все тоже были возбуждены. Весь арабский народ - возможно, за исключением только региона Персидского залива- был возбужден. Мы чувствовали, во всяком случае, облегчение, - из-за того, что одним государством стало меньше, и мы были рады видеть крах одного из государств именно этого региона. Государствa Персидского залива были синонимом коррупции, декадентского образа жизни, корыстного пользования природными богатствами арабской нации. Мы ничего не знали о том, что планировалось. Мы не осознавали, что эти события дадут нашим врагам шанс загнать нас обратно в заколдованный круг поражений, или во всяком случае, попробовать это сделать. Мы думали, что эти события заставят арабские страны показать, где находится у них сердце, и надеялись, что они встанут вместе, плечом к плечу.

В книге Саифа Аль-Даулa есть абзацы, в которых он рассматривает различные сценарии для арабского единства. Один из этих сценариев - в том, чтo одно арабское государство завоюет другое военными средствами. Саиф Аль-Даула подчеркивает, что мы не должны пользоваться этим средством: ибо государство есть государство, хотя бы у него и не было национальной легитимности. Он говорит, что если какая-то арабская стpана попробует встать на этот путь, то против неё будет создана коалиция, руководимая иностранными империaлистами и поддерживаемая другими арабскими государствами, опасающимися, что и их ждет такая же судьба. И он предупреждает, что такая арабская страна (вставшая а этот путь) потерпит поражение.

Я был знаком с этим описанием , ведущим своё происхождение из научного подхода Саифа Аль-Даула, но в эмоциональном плане я не мог скрыть своей радости, ибо наконец-то происходило то, на что я надеялся, - возможно, против всей логики, - что нация начнет просыпаться, что возникнет большее единство, основанное на верном фундаменте. Двойная мораль Запада, кроме того, до такой степени приводила нас в ярость, что мы не могли согласиться с их аргументами в пользу войны. Америкa не только ничего не предприняла, когда в 1982 году Израиль вторгся в Ливан, уничтожив при этом гораздо большее количество мирных жителей, чем Ирак в Кувейте- она даже поддержала ту агрессию. Другая агрессия, которая продолжается и по сей день - агрессия сионистов против Палестины, и мы прекрасно знаем, кто поддерживает агрессора. По нашему мнению, Запад мог отправляться ко всем чертям, со своей двойной моралью!

Но Саиф Аль-Даула оказался прав. Большая часть арабских стран встала на сторону Америки. Большим сюрпризом было то, что среди них оказалась и Сирия. Когда мы услышали, что Сирия посылает свои войска в Саудовскую Аравию для участия в освобождении Кувейта, мы не могли поверить свим ушам!

На партийных собраниях Баас по этому поводу шли горячие дискуссии. Молодые члены партии кипели от гнева. Мы могли смириться с поддержкой Ирака против Ирана, ибо мы были согласны с анализом, оправдывавшим такой ход вещей. Но встать на сторону империaлистов для того, чтобы бороться против другой арабской страны, неважно, при каких обстоятельствах - это для нас было совершенно недопустимо..

.... Америкaнцы начали содавать свои военные базы на арабской земле. Иракская армия была уничтожена, а эмбарго обеспечило отбрасывание Ирака на десятилетия нaзад в его развитии, так что он больше не представлял собой никакой угрозы. Начало нового мирового порядка оказалось возможным ещё и потому, что CCСР не играл больше никакой роли в мировых событиях. Страна была унижена и скоро начала распадаться на части. Интифада тоже приостановилась, ибо все арабы чувствовали себя униженными и побитыми; казалось, что течение повернулось против нас. Короткий период наших побед начал казаться нам сном. Теперь мы снова проснулись в реальности до июня 1982 года.

После войны в Персидском заливе Ближний Восток должeн был "наслаждаться" так называемым Pax Americana. Буш обещал принести нам мир и убедил арабов в том, что он заставит Израиль пойти на компромисс. Поэтому после окончания войны он созвал конференцию в Мадриде. Но израильтяне не хотели принимать в ней участие, если там будет ПЛО. Америкaнцы предложили создать совместную палестинско-иорданскую делагцию для решения этой проблемы. Когда Шамир по-прежнему откaзался приехать, Буш пригpoзил временно заморозить займы в миллиарды долларов, выдаваемые Америкой ежегодно Израилю. Сионистское лобби в Америке было в ярости и начало оказывать давление на Вашингтон, но Буш совершил беспрецедентный шаг, в открытую раскритиковав сионистское лобби. Он оказался сильным игроком, и израильтянам пришлось приехать.

Конференция в Мадриде не нашла никаких решений , но позднее состоялись тайные переговоры между ПЛО и сионистами. В Америке сионистское лобби по-прежнему выступало против Буша, и во время президентских выборов это лобби поддержало его тогда малоизвестного демократического соперника Билла Клинтона. Буш потерпел неожиданное поражение, несмотря на свои успехи в Ираке и другие, и несмотря на тот факт, что он был наследником Рональда Рейгана, нанесшего поражение CCСР. Республиканцам был преподан урок: не выступать против сионистов, если вы хотите победить на выборах. Это была старая мудрость ещё Гарри Трумена, но Буш думал, что он заработал себе достаточную репутацию, чтобы не обращать на них внимания.

Несмотря на все это, сопротивление в Ливане продолжалось. Оно становилось все сильнее и все больше заставляло израильтян защищаться. Те, кто думал, что Интифада потерпела окончательное поражение, начали осознавать, насколько они ошибались. Арабскую борьбу можно временно приостановить, но нельзя победить - благодаря тому, какой поддержкой она пользуется среди широких масс народа. Государство может быть уничтожено, лидер может умереть, но народная революция в конце концов все равно одержит победу.

.... Европа пользовлась в Ливане плохой репутацией, что касалось эмиграции. Люди охотнее exaли в Штаты, Канаду и Австралию - традиционные страны эмиграции. Те, кто ехал в Европу, были, как правило очень молодыми, ехали туда нелегально и запрашивали там политическое убежище, - что-то недопустимое для поколения моих родителей, ибо это не совпадало с тем имиджем, который у них был о самих себяe Но моё поколение не испытывало подобных трудностей, ибо для нас цель была важнее средств, , и мы были готовы платить за это нужную цену. Другими словами, мы не были такими избалованными.

Я хотел поехать в Германию или Швейцарию, - самые популярные страны. Я запросил французскую туристическую визу и получил её, без проблем. Я был готов к отъезду. Мои родители поняли, что они не смогут меня удержать, и оказали мне поддеpжку во всем, в чем только могли. И через 10 дней после того, как коалиция начал атаковать ирaкские войска в Кувейте, я вошёл в самолет и отправился в Париж....

Помню, что когда я уезжал из Бейрута, там было +30, а когда я прилетел в Париж, там была настоящий мороз! В аэропорту меня встретил друг семьи, у которого я мог остановиться, пока не найду себе место. Я быстро понял, что не хочу остaваться во Франции и через несколько недель нaчал готовиться к тому, чтобы через Лилль и Бельгию отправиться в Германию или Швейцaрию. У меня была с собой парa сотен долларов, которые надо было беречь на еду и другие необходимые вещи, и спал я поэтому на вокзалах.

Переехав франко-бельгийскую границу, я провел свою первую ночь в бельгийской деревне, которая называлась Поперинге. В январе 1991 года Бельгия была покрыта снегом, было ужасно холодно. Я начал сомневаться в разумности моего плана. Помню, что в Поперинге я остановился в отеле и в баре разговаривал с человеком, который по-французски рассказывал мне об этой новой для меня стране. "В Бельгии живут два норода,"- начал он, потягивая своё пиво, -- "Мы, фламандцы,- германский народ; мы хорошие работники и очень изобретательны. Кроме того, ещё есть валлонцы. Они говорят по-французски, латинского происхождения , много болтают и очень ленивы." Другой человек, француз из Лилля, объяснил, что вообще-то он тоже фламандец, что на самом деле его родной город должен называться не Лилль, а Pейссел, и что его бабушка ещё говорила по-фламандски. Я знал и до этого, что в Бельгии говорят на разных языках, и что один из них называется фламандским, но я думал, что это своего рода смесь французского с немецким. Я не знал, что на самом деле это то же самое, что голландский. Дома, в Ливане, я вообще-то немного знал о Бельгии. Конечно, я знал название столицы и такие имена, как Келеманс, Пфафф и Сцифо - а также назвния нескольких футбольных клубов, потому что я всегда любил футбол. Кроме того, я знал, что Бельгия колонизировала Конго, и что во время Второй Мировой войны она оказалась самым слабым местом, когда немцы стремились прорваться во Францию. И, конечно, я знал, что в Бельгии делают хорошеe оружие; я и сам имел возможность его испробовать у себя в Ливане.

На следующее утро я покинул Поперинге и отправился в Брюссель. Там я нашёл приют в ливанском ресторане на Бергенсе Стеенвег, где находятся и многие ливанские торговцы подержанными автомобилями. В ресторане я встретил нескольких добрых людей, которые были готовы мне помочь.

После пары дней в Брюсселе я узнал, что лучше всего запросить политическое убежище здесь, ибо в Германии и Швейцарии это было трудно, и оттуда, по словам моих собеседников, иностранцев беспардонно выставляли. Я решил последовать их совету, чтобы выиграть время, ибо всегда можно было передумать, если будет какой-то другой план.

На следующее утро рано я отправился в здание, которое именовалось Кляйн Кастеелчье (Маленький Замок - прим перев), и про которое мне сказали, что убежище надо просить там. Когда я туда пришёл, то увидел огромную людскую толпу перед закрытой дверью, ожидавшую в снегу и на страшном холоде, когда онa откроется. Там были люди различного цвета кожи, национальности и возрастов; мужчины, женщины и дети - и все они ждали, когда откорется маленькая деревянная дверь в боковом крыле этого уродливого замка. После долгого ожидания она наконец открылась, и нас впустили в маленькую приемную, которая оказался переполнена, когда в неё вошли все, кто ждал на улице, но, по крайней мере, здесь не было так холодно, как на улице. Я стоял у стены, рассматривая других людей, пытаясь определить, есть ли здесь ещё арабы. Большинство были восточными европейцами или африканцами; ближе всего ко мне географически оказались два ирaкских курда. Приходили какие-то люди, называли наши имена - и нас одного за другим впускали в другую комнату.

Когда подошла моя очередь, я предстал перед чиновником, сидевшим за столом. Он задал несколько рутинных вопросов, а потом спросил, по какой причине я ищу убежища. Я придумал целый рассказ: я был членом Хезболла, активно участвовал в сопротивлении, вступил в конфликт с лидерами и был занесен ими в список смертников, после чего я бежал. Очень слабый и неправдоподобный рассказ, я - плохой лжец. Но чиновник записал все, что я ему рассказал, и после этого меня и ещё какую-то женщину послали фотографироваться и сдавать отпечатки пальцев. После этого мне дали бумажку под названием Annexe 26, которая должна была служить мне своего рода удостоверением личности. Меня спросили, нужно ли мне место для ночлега, и я сказал, что да, после чего мне велели приходить через пару дней, так как должно было освободиться место в маленьком замке.

Через несколько дней я пришёл снова. Снова пришлось долго стоять в очереди, на этот раз в другую комнату. Я снова рассматривал людей, и мне показалось, что один из них был похож на араба. Я только собиралcя его спросить, не ошибся ли я, как он обратился к другому человеку по-русски. Но тот никак не отреагировал после чего первый человек вернулся на своё место.

Когда подошла моя очередь, меня отвели в команту, которая должна была служить мне временным приютом, пока не найдется что-нибудь другое. В этой временной комнате нас было шестеро. Там были три нигерийца, человек, к которому только что обратились, и который оказался болгарином по имени Данко и румын по имени Николае. Нас было шестеро в этой маленькой комнате, но меня это не очень пугало, потому что я старался думать о временном характере этой процедуры и моего такого положения, и концентрироваться на том, что мне делать дальше.

Николае немного говорил по-французски, и мы могли с трудом, но общаться. Кроме того, он мог объяснить Данко что-то по-русски, хотя русский они оба знали плохо. Он был врачом-ветеринаром, Данко- шахтером, и мне они поведали официальные версии своей жизни, - так же, как и чиновнику, не было ещё и речи о том, чтобы доверять друг другу. Но через некоторое время мы поверили друг другу и рассказали друг дружке о подлинных мотивах, приведших нас сюда. У Данко была жена и двое детей - и он был безработным у себя дома. Он уже пару лет пробыл в Германии, откуда его выставили, а теперь он через Бельгию хотел пробраться в Англию. Он говорил и по-немецки, я тоже немного знал этот язык, так что мы общались на удивительной смеси немецкого, с арабскими словами, которым я его научил, и с болгарскими словами, которым он научил меня.

У Николае семьи не было и, в отличие от Данко, он был очень спокойным, мягким человеком, надеявшимся, что он, со своим дипломом, найдёт здесь работу и новую жизнь, ибо в Румынии, по его словам, не было ничего. Нигерийцы не очень с нами общались, хотя один из них рассказал о своей жене и о том, что он в Нигерии много работал с ливанцами.

Слуша я рассказы этих людей, я начал задаваться вопросом, что я здесь вообще делаю. По сравнению с их ситуацией у меня не было никаких проблем. Война дома меня не затронула и уже кончилась. Моя семья не была богатой, но и бедными нас назвать было нельзя. Мои результаты в учебе были хорошими, и я закончил второй курс юридического факультета университета весьма успешно. Если честно, у меня не было ни экономических, ни социальных причин для эмиграции. Единственная моя причина состояла в желании увидеть другие страны, познакомиться с новыми людьми, а кроме того, глубокое чувство фрустрации, исходящее из того, как закончилась гражданская война, и того, что проис ходило в Ираке. Если смотреть на дело с этой точки зрения, я был своего рода политическим беженцем или, лучше сказать, человеком, отправившимся в добровольное политическое изгнание..

.... Через некоторое время меня перевели в другую комнату, - по моей просьбе. Там жили два других ливанца. Эти комнаты были намного просторнее, и в них были обычные кровати, но каждая комната была рассчитана на 12 человек. В нашей комнате были 3 ливанца, пара пакистанцев, старый профессор из Косово и несколько нигерийцев. Ливанцы, Мохаммед С. и Али А., оба были родом с востока нашей страны. Они пробовали меня успокоить, говоря, что скоро все наладится., мы выберемся отсюда и найдем себе работу. Но они оба уже сидели здесь полгодa, и я поэтому сомневался в том, что будет так легко. Однако нас в то время больше занимало другое - ибо уже начались воздушные атаки по иракской территории , и сухопутный десант был готов к высадке в любой момент... Это был священный месяц Рамадан - так что мы с другими арабами - 4 марокканцами, 1 иорданцем и 1 алжирцем - собирались в комнате, говорили о политике и слушали радио. Данко и Николае тоже часто там бывали, хотя и не понимали ни слова из сказанного. Мы все время держались группой.

Когда началась война на суше, напряженность сразу выросла. Картины, которые мы видели по телевизору в "красном уголке" - тысячи сдававшихся в плен иракских солдат; все те, кто был убит в ходе американских воздушных атак, - доводили нас до слез.

У нас сложилась традиция по вечерм ходить в находящуюся неподалеку, в Моленбееке, марокканскую мечеть для ифтара и чтобы молиться вместе с нашими людьми. Мы встретили там многих марокканцев, которые уже родились в Бельгии, и я был поражен тем, что у них были совершенно такие же чувства и беспoкойство в адрес происходящего в Палестине и Ираке, как и у нас. То, что так чувствую себя все арабы - изо всех арабских стран, - не было для меня секретом и подтверждало мою правоту. Но тут я встретил молодых людей, говоривших по-французски и родившихся в Европе, которые испытывли такие же национальные чувства! Этого я не ожидал.

Арабские радиостанции в Брюсселе целый день передавали национальную музыку и комментарии о сoбытиях. И нам рассказали, что бельгийцы начали рассматривать нас своего рода "пятой колонной" иракцев. В центре для бежeнцев образовались своего рода два лагеря: проарабская группа и проамериканская группа. Нам симпатизировали все восточные европейцы, а также пакистанцы и конголезцы. Иранцы, бежавшие от режима Хомейни, и некоторые нигерийцы в открытую поддерживали американцев.

Однажды иранцы начали смеяться, кога по телевизору показали иракских пленных на коленях. Для нашего марокканца Мимуна это было слишком, и он уложил смеявшегося одним ударом на пол. Не успели мы опомниться, как нaчалась серьезная драка. Нигерийцы пытались помочь иранцам, но конголезцы сумели быстро и не без применения силы заставить их сменить планы, в чем участвовали и мы c Данко и пакистанцем. Драка длилась лишь пару минут. Но после этого никто уже не смеялся над страданиями вокруг убитых или пленных иракских солдат..

... Это было очень эмоциональное для меня время. Теперь, когда я уехал из Ливана, я вдруг понял, как много значила для меня моя страна. Я скучал по всему, что оставил дома, и эта тоска стала самой сильной, всеохватывающей моей эмоцией. Она была сильнее меня и влияла на все, что со мной происходило. Я тосковал по своему городу, по жизни, которой я там жил, по своим друзьям, по всему, что я там делал. Я тосковал по книгам и по тому, чтобы писать прозу и поэзию. Я тосковал по своему оружию и по фронту. Но больше всего я тосковал по своей семье: по родителям, но в особенности по своим младшим братьям. Однако надо было продолжать начатое - хотя я уже жалел о том, что замыслил, что я покинул свою страну, о возвращении не могло быть и речи. Я был слишком упрям, чтобы признать правоту своих родителей..

Мои первые впечатления от Бельгии -эта страна показалась мне очень серой, и я считал, что в ней живут странные люди. Я задавался вопросом, почему эти люди всегда так куда-то торопятся, как будто они были запрограммированными роботами, - на то, чтобы что-то делать, и никак не могли остановиться. Большинство людей, работавших в нашем центре, были фламандцами, некоторые из них были приятными людьми, но другие - крайне грубыми, и обращались с нами так, словно мы были заключенными, преступниками. Я хотел как можно быстрее испариться оттуда. Целый день смотреть телевизор или слушать радио не было моим представлением о том, как надо прожить жизнь ; я хотел большего. Я хотел жить, жить активно. Некоторые были рады уже крыше над головой и тарелке с едой, но не мы, арабы. Мы все должны были выполнить свой долг перед семьёй, страной и самими собой, - и поэтому мы должны были чего-то достичь.

Находиться там, вместе с молoдыми арабами из разных стран, позволило мне окончательно поверить, что мечта о единой арабской нации - не пустая игрa воображения. Мы автоматически искали друг друга, проводили время в компании друг друга, а когда мы дискутировали, мы приходили к выводу, что у всех у нас были общие желания и цели, и что все мы покинули родные места практически по одной и той же причине. Хотя мы и не были политическими беженцами по критериям Женевской Конвенции, но более близкое рассмотрение причин эмиграции любого из нас неизменно указывало в политическом направлении. Люди не эмигрируют в массовых количествах ради развлечения, они делают это только по необходимости, а необходимость указывает на то, что что-то в их родной стране фундаментально не так, как надо. "

... В конце концов мы оказались в Брюгге, где , как нам сказали, некий Лемменс сдавал комнаты иностранцам. Как оказалось, у этого Лемменса была птицеферма, и помимо комнат, он ещё предлагал иностранцам и работу на ней, нелегально и за низкую плату. Это казалось мне идеальным: сразу и жилье, и работа! Мы договорились по телефону и встретились в его кoнторе. Он был очень дружелюбным и предложил нам две комнаты. Я говорил с ним по-английски, и он был под впечатлением от моего знания языка. Но когда я спросил его насчёт работы, он сказал мне, что у него найдется работа для моего друга, но вряд ли что-то подходящее для меня. На мой вопрос, почему не для меня, он ответил, что я кажусь ему слишком умным для той работы, которая у него есть. Я продолжал настаивать, и в конце концов он сказал, что там будет видно.

Мы отправились посмотреть комнаты, которые оказались очень маленькими и в плохом состоянии. Но окрестности были потрясающе красивыми и великолепно зелеными. Дом стоял на тихой улице, кончающейся тупиком, а перед ним был канал, Сингел, а рядом - парк около вокзала. Оказалось, что Лемменсу принадлежит все здание, которое он практически доверху набил мигрантами, ждущими статуса, которые практически все работали на него. Позднее я узнал, что Сингел пользуется в городе плохой репутацией, потому что там живут столько беженцев и бедных бельгийцев. Но для меня Сингел был самым красивым местом в городе.

Сам Брюгге был очень красивым городом, с большим количеством хорошо сохранившихся исторических зданий и узких улочек. Он похож на музей под открытым небом, а каналы, которые через него проходят, придают ему особое очарование. Это было первое место с момента моего приезда в Европу, которое мне действительно было по душе..

... Две последние недели в центре давались мне тяжелее всего: я хотел поскорее уехать в Брюгге и начать искать работу. Но до этого меня посетил человек, у которого был свободный доступ в наш центр, и который представился мне сотрудником министерства внутренних дел.

Он пригласил меня на ужин в датский рыбный ресторан, где он хотел задать мне пару вопросов. Оказалось, что эти вопросы касались других арабов в нашем центре, и я отказался на них отвечать, сказав ему, что я - не стукач. Он ответил что эти вопросы были частью стандартной процедурры, и что он будет задавать их и всем другим. Когда он понял, что я все равно ничем ему не помогу, он начал говорить о политике. Я понял, что он занимает высокий пост в министерстве, но то, что он говорил, меня просто шокировало.

Он начал с того, что считает всех валлонцев лентяями - и пошёл дальше со своим глубоким разделением народов на расы: манера говорить, сильно напомнившая мне нацистскую идеологию. Он говорил о том, что не может быть никаких сомнений в том, что германские народы - очень большие труженики и продуктивнее других, на что я ответил, что это ещё не означает, что они лучше по своим человеческим качествам. "Может быть, - " сказал я, - " oни глупее, потому что их легче сделать рабами системы. Не забывайте, что ослы тоже очень трудолюбивы! Люди работают для того, чтобы жить - одни только рабы живут для того, чтобы работать."

Он рассердился и начал называть мне список интеллектуальных достижений германских народов, как будто бы он хотел доказать, что они - великие мыслители, но я без труда смог назвать ему такое же количество арабских , итальянских, греческих и французских ученых и философов. Тогда он стал по-настоящему страшным и сказал, что вообще-то арабы- тоже белые, и что поэтому нам надо дружить друг с другом. Однако марокканцы, по его системе, не были хорошими арабами и дискредитировали арабскую расу тем, что смешались с берберами. Но, опять-таки, сказал он, некоторые магрибские арабы хороши - потому, что у них смешанная кровь с европейцами. Я с отвращением слушал его, а он продолжал: " Даже негры - и то все-таки люди, как мы, и ты можешь спокойно причиcлять их к людям, хотя они и глупее нас." Тут я просто вскипел от негодования и встал, чтобы направиться к двери., но он поднялся за мной и сказал, что отведет меня обратно в центр. Я не мог ему отказать, ибо он был намного старше меня, но в машине он продолжил свои расистские разговоры: "Желтые, "- сказал он, -"вот кто хуже всего, китайцы и японцы! Я и вправду не могу поверить в то, что они тоже люди. Ведь по ним видно, что они не такие, как мы." Тут моё терпение лопнуло, и я пожелал ему провалиться сквозь землю, сказав, что человечество от этого только выиграет. Я вернулся к своим друзьям и предупредил их об этом человеке. Я был поражен, что человек с такими варварскими, такими откровенно расистскими идеями может занимать такой высокий пост. Я не знаю, где он сейчас. Возможно, он все ещё собирает информацию и пишет свои доклады для министра внутренних дел, кто знает...

.... Моим приоритетом после того, как мы переехали в Брюгге, было найти работу. У Али и Хассана были хорошие контакты с ливанскими торговцами автомобилями в Брюсселе, и они нашли работу для Мохаммеда С. Лемменс был разочарован, ибо он рассчитывал, что Мохаммед будет работать на его ферме, но работа в Брюсселе была лучше. Я тоже каждый день ездил с Али в Брюссель и учился красить и ремонтировать автомобили. Мне надо было этому научиться до того, как проситься на работу. Камаль тоже работал в одном из гаражей. Мы жили среди арабов и работали среди арабов. С фламандцами мы общались в транспорте. Мы каждый день ехали на поезде в Брюссель впятером и заметили, что люди странно на нас смотрят, - только потому, что мы разговариваем друг с другом. Разговаривать рано утром в поезде , да ещё на непонятном языке, - казалось, это ужасно их раздражает. Мы, в свою очередь, смотрели на них и удивлялись тому, какие они тихие. Это почти наводило депрессию. Мы каждое утро разговаривали друг с другом, были полны энергии, смeялись, - в то время, как они сидели молча, что-то читали или же спали. Лишь иногда нам попадалась группа, которая тоже разговаривала друг с другом - или , по крайней мере, пыталaсь это делать. Через некоторое время мы заметили, что они смотрят на нас сeрдито, как будто наши разговоры их задевали. Как может задевать разговор в общественном месте? Это же не библиотека, не церковь, - так почему же людям там нельзя разговаривать?

Мы и раньше слышали, что фламандцы склонны к расизму, но я никогда в это не верил. Я думал, что, может быть, им неприятно, что они не понимают, о чем мы говорим. Мне самому тоже было неловко, когда я, например, в автобусе слышал их забавный на звук язык, не понимая, о чем идет речь. Но моей реакцией на это было не сердиться, а пытаться его выучить. Али, большой, высокий парень, считал, что эти люди - расисты, и что они ненавидят нас и наш язык. Но он был большим шутником и поэтому не делал из этого трагедии - вместо того каждое утро, когда он входил в поезд, он приветствовал всех громким: "Салам aлейкум!" Что меня удивляло - так это то, что люди обычно не реагировали, когда мы обращались к ним со всей дружелюбностью. Когда у нас была с собой какая-нибудь еда, мы предлагали её и другим пассажирам: это элементaрная арабская вежливость. Но они не только никогда не предлагали нам ничего из своего провианта - но и в ужасе смотрели на нас, если мы предлагали им поесть или попить с нами вместе. Через некоторое время мы перестали это делать. Наверно, они считали нас своего рода бандой, потoму что нас всегда было несколько. Наши разговоры им мешали, и точно так же - наши предложения чем-то с ними поделиться. Все это были ясные симптомы патологически индивидуализированного общества.

Может быть, вам покажется, что я совершаю здесь своего рода антропологическое исследование народа-аборигена страны, в которую я попал, - и это действительно так. И именно так я себя чувствовал: как приехавший из цивилизованной, "нормальной" страны и попавший в контакт с дикарями. Их крайне организованное и чрезмерно структурированное общество для меня - знак чего угодно, но только не цивилизованности. Их внешнe высокий уровень экономического благосостояния для меня - ещё меньший признак цивилизованности. Я искал в них что-то человеческое, - гибкость, творческий подход к жизни, - но должен сказать, что этого было немного. Я видел армии рабочих, которые каждое утро толпами выходили на улицы и устремлялись на вокзалы и остановки, все следовавшие одним и тем же путем, скорее всего, для выполнения почти одинаковой работы... Они были мобилизованными системой производства, которая не только программировала их на то, чтобы точно выполнять свою функцию, но и ставила условия для их социальной жизни, точно так же, как определяла их свободное время и то, какой имидж сложится у них об окружающем мире и о самих себе. Их ценности равнялись методу продукции, и даже те из них, кто стремился этого избежать, продолжали делать это, вцепившись в её механизмы, чем только усиливали их. Фламандский народ никогда не был по-настоящему свободным; его землю всегда оккупировали другие, его всегда угнетали, в том числе и в международных масштабах, с помощью комбинации феодализма и власти авторитарной католической церкви. Когда в 1830 году было создано государство Бельгия, фламандцам от этого не стало лучше: церковное угнетение продолжалось, а к нему добавилося гнет франкофонской элиты, контpолировавшей новое государство. Когда фламандцы наконец начали освобождаться в области языка, экономически и политически, они превратились в рабов своих собственных амбиций: достичь чего-то в жизни экономически и чрезмерного акцентирования на капиталистических ценностях тяжелого труда и дисциплины. Фламандцы верят, что они хорошие работники, и гордятся этим, но , как я уже сказал тому старому расисту из министерства, это ещё не значит быть хорошими людьми. Это не признак людей свободных. Наши ценности больше направлены на качество жизни, человеческие радости того, чтобы делиться всем со своими родными и друзьями, - несмотря на то, что наши общества разрушены колониaлизмом, оккупацией и диктатурой и не находятся на таком материальном уровне, как западные, и несмотря на то, что мы знаем, что такое войны и все, что сопровождает их в области человеческих трагедий и страхов. Мы не составляем общество, которое руководится необходимостью престировать. Мы не принимаем себя и жизнь до такой степени всерьез- и можем поэтому смеяться над всем, в том числе и над самими собой, и над трагедиями. Это делает нас более счастливыми, чем такой народ, как фламандцы. Наша расслабленность, лаконичный подход к жизни, парaллельно с глубоким осознанием духовности, придает нам неоспоримые преимущества над их почти истерическим желанием соотвeтствовать нормам, которые наложены на них их собственным материализмом. Для нас важнее всего - человечecкое общение, в то время как они ведут себя так, словно каждый из них составляет государство сам по себе. У меня такое чувство, что мы находимся ближе к сути вещей, в то время как они так или иначе поглощаются пеной видимости реальности, которой они не могут ни избежать, ни подчинить её своему полному контролю.

Таковы комплексы, которые мучают фламандский дух, и которые придают фламандцу такое низкое самомнение и сделали его таким неуверенным в себе. Это народ, который никогда не был освобожден и никогда так и не взял свою судьбу в собственные руки. Он никогда не создал великой цивилизации или большого государства, как арабы, оттоманцы, французы или немцы. Нация с низким самоммением, с одной стороны, склонна к переоценке собственного значения, создавая миф о национальном величии в качестве компенсации недостатка этого в действительности, а с другой стороны, такая нация, внутрнее необычайно остро осознающая собственную слабость, настроена крайне враждебно к любому другому идентитету, на любом уровне, ибо она рассамaтривaет его в качестве угрозы своему собственному, неуверенному и ранимому. И так как эта нация не знает по-настоящему, кем же она является в действительности, она не в состоянии адекватно общаться с другими, ибо общение и интеракция всегда являются результатом и выражением собcтвенного самосознания. И чем здоровее и яснее такое самосознание - того, кто ты есть, - тем адекватнее и продуктивнее будет общение с другими. Самое страшное, что может случиться с таким народом, - это если поставить перед ним зеркало и показать ему самого себя, сказать ему правду о нем самом. Тебя может поставить перед зеркалом всегда только кто-то другой. - и если тебе не нравится то, что ты в нем видишь, то легче всего обвинить в этом и объявить ответственным за это того самого другого..."

(продолжение следует)

(сокращенный и выборочный перевод с нидерландского Ирины Маленко)

При использовании этого материала просим ссылаться на Лефт.ру