Бертелл Оллман - профессор политологии в Нью-Йоркском университете. В середине шестидесятых годов он работал советником в правительстве Майкла Менли на Ямайке. Он придумал настольную игру «Классовая борьба». Оллман - автор многочисленных книг по марксизму, самые последние из них - «Как сдать экзамен... и переделать мир», «Гроза вечеринки: подлинные признания бизнесмена-марксиста», «Танец диалектики: шаги марксистского метода».

- Зачем вы взялись за книгу «Как сдать экзамен... и переделать мир»?

- Во мне очень силен учитель. Это означает, что я все время ищу новые способы представить мои идеи ясным и убедительным образом. Кроме того, меня, как и других радикалов, уже давно беспокоит, что слишком мало молодежи, ищущей радикальных людей или радикальные идеи. Нам нужно прилагать больше усилий, чтобы их привлечь. В этой книге я даю студентам множество советов, которые помогут им на экзамене - надеясь удовлетворить этим сильно ощущающуюся потребность - но я требую кое-что взамен. А именно: они должны выслушать мои простые объяснения, что такое капитализм, как он работает, кому он более выгоден, кому - менее, как он появился и куда, судя по всему, движется. Юмор добавлен, чтобы сделать всю книгу более веселой, а следовательно, более привлекательной, чем обычные труды такого рода.

- Какая разница существует между левыми преподавателями и студентами наших дней и прошлого?

– Я жил в самые разные периоды. Мой первый политический опыт пришелся на середину пятидесятых, на Висконсинской университет. В то время мало интересовались социалистическими идеями. Все очень быстро изменилось в шестидесятые. Но в течение почти всего этого десятилетия я жил за границей - в Великобритании, на Ямайке и во Франции. Когда я вернулся в 1967 году, к моему великому удовольствию я обнаружил в университете тысячи радикалов всех сортов. Их число все время росло, достигнув пика в начале 70-х. Потом было несколько спадов и подъемов, отражавших изменения в мире за стенами университета. С конца 90-х начался очень резкий подъем, так что сегодня радикальные идеи того или другого направления (хотя и не нашего направления - может быть, надо сказать «пока») вызывают почти столько же интереса, как это было в 60-е годы. Я говорю сейчас о студентах, а не о преподавательском составе, который в основном остается довольно умеренным, если не консервативным. Забавно, но именно мои обязанности - а я читаю здесь последние 35 лет курс «Социалистическая теория» - позволяют мне следить за этими изменениями. Мой курс - факультативный, поэтому студенты записываются на него только, если хотят больше узнать о социализме. Число записавшихся сильно меняется, но всегда колеблется в соответствии с тем, что происходит в других местах, в других университетах, в стране и в мире. Читателям вашего журнала будет интересно узнать, что несколько последних лет число слушателей моего курса было намного выше, чем даже в конце шестидесятых.

– В конце семидесятых произошел конфликт между вами и мэрилендским университетом. Тогда всплыл вопрос академической свободы. Вы описали это в вашей недавно переизданной автобиографии «Гроза вечеринки?». В чем была причина конфликта, как он разрешился?

– «Гроза вечеринки?» в основном рассказывает о том, что произошло, когда профессор-марксист стал бизнесменом, чтобы вывести на рынок свою настольную игру «Классовая борьба», но, как вы заметили, рассказывается в ней и о моей собственной классовой борьбе с мэрилендским университетом. Эти два события в книге переплетаются - потому что они переплетаются в моей жизни - и то, и другое началось весной 1978 года. Никто из персонала факультета правительственных учреждений не был тогда марксистом, хотя несколько человек стояло на левых позициях. Эти радикалы знали о моей работе и убедили большинство своих коллег предложить мне место председателя факультета. К удивлению всех, а в особенности меня самого, начальство университетского кампуса «Колледж парк» согласилось. В то время в стране еще не было ни одного марксиста на должности главы значительного политологического факультета, поэтому предложение было очень заманчивым.

Но как только я принял предложения, все рухнуло. Когда стало известно, что марксист собирается занять кресло председателя факультета политологии недалеко от Вашингтона, округ Колумбия, пресса - за несколькими делающими им честь исключениями - выставила на всеобщее обозрение свои самые худшие предрассудки. Десять колумнистов из национального синдиката написали колонки, где неистово нападали на меня и на университет за неслыханное покушение на американские ценности. Губернатор Мэриленда на трех пресс-конференциях ругал университет за то, что мне дали там работу. В этом же духе высказывался и Совет Университета, возглавляемый Сюмуэлем Гувером, младшим братом Дж. Эдгара (основатель и первый глава ФБР). Несколько законодателей штата даже угрожали сократить университету финансирование, если там что-то срочно не предпримут, чтобы остановить это безумие.

В Мэриленде, как и в большинстве университетов того времени, было всего несколько профессоров-марксистов. Так что каша заварилась не вокруг пополнения преподавательского состава. Моих оппонентов по-настоящему взволновало, что я получу немного власти над приемом на работу и назначением учебных предметов. Некоторые из них, конечно, пошли еще дальше. Как написал президент одной корпорации в письме к президенту университета: «Мы не можем позволить, чтобы марксист захватил факультет политологии в такой близости от Белого дома». Мне кажется, что он живо представлял себе, как я выкатываю на крышу факультета пушку и нацеливаю ее вдоль Пеннсильванского авеню прямо на Белый дом, до которого всего двадцать миль. Но была и поддержка - студенты, большинство персонала факультета, несколько низших администраторов и даже некоторые журналисты, включая написавшего редакционную статью в «Нью-Йорк Таймс», были на моей стороне. После нескольких месяцев шумных тычков и толчков, президент отменил свое решение, но отказался объяснять почему. Я подал в суд, но со «справедливостью», царящей в наших судах, проиграл.

– Ваш случай очень напоминает кампанию, развязанную правыми мозговыми центрами вроде американского совета попечителей Линн Чейни (жена вице-президента) и «Алюмни»(«Выпускники» - как правило богатые и влиятельные), чтобы нападать на профессоров колледжей и давить на администраторов, не поддерживающих их взгляды на израильско-палестинский конфликт. Как вы можете это прокомментировать?

- Это совсем не ново; это продолжается больше ста лет. Это просто современная форма старых дел. Да и маккартизм не был чем-то новым. Это была часть того же направления, которое - в университетах - можно проследить до начала ХХ века. Скотт Ниринг, наверное, первый американский радикал, потерявший работу из-за своих политических взглядов. Это произошло в 1915 году, когда он преподавал экономику в Пеннсильванском университете и написал статью, в которой подверг критике использование детского труда на шахтах. Один из угольных баронов входил в совет попечителей этого университета и Ниринга уволили. Он нашел место в Толедском университете, но потерял его в 1917 году за протест против вступления Америки в первую мировую войну. Так что все это началось давным-давно.

Новым в 60-х и 70-х годах было то, что преподавать стало намного большее число радикалов, чем раньше. Для руководителей университета это создало свою проблему. У них были очень важные причины, важные «классовые» причины, не желать увеличения аудитории радикальных идей. В то же время они были озабочены имиджем университета как места, где происходит настоящая учеба, а это означает, помимо всего прочего, что различные объяснения и взгляды - включая марксизм - соревнуются между собой, какое из них лучше. Если люди и особенно студенты не будут так представлять себе университет, то это учебное заведение станет походить на курсы «изучения» Библии, все его усилия преподать господствующую идеологию в качестве «правды» столкнутся со всеобщим скепсисом. Я считаю, что в основном именно это противоречие дает радикальным профессорам вроде меня немного места, где можно развернуться и заниматься нашим делом.

– Что вы можете сказать о политике и целях администрации Буша по сравнению с другими президентами?

– Это наиболее консервативная и крайне реакционная администрация, которая была в нашей стране, может быть даже за все время ее существования. Если бы эти люди управляли во времена холодной войны, они легко превратили бы ее в горячую. Почему эта администрация настолько реакционна, сказать трудно. В Республиканской партии есть фракции, которые никогда настолько не преобладали - даже при Рейгане - как сейчас. К ним относится христианское большинство, неоконсерваторы и правые сионисты. О последних ни в коем случае забывать нельзя, особенно если речь идет о вопросах, связанных со Ближним Востоком. Они играют критически важную роль - насколько важную, неизвестно - в превращении этой администрации в стихийное бедствие.

– В «Рыночном социализме» ваша критика сосредоточилась на идеологии, возникающей из рыночных отношений. Вы доказываете, что эта идеология полностью противоречит социалистическим ценностям и способам мышления вне зависимости от того, кто контролирует рыночный механизм, рыночные инструменты или как они там еще называются.

– Важно понять, что я пришел к таком выводу, проанализировав, что происходит при рыночном обмене любого вида. Учитывая, как часто происходят такие обмены и как рано они начинаются, я пытаюсь показать, что наш реальный опыт приводит к определенным представлениям о самих себе, о деньгах, продуктах, социальных отношениях и природе общества. Эти представления, относящиеся к индивидуализму, свободе выбора, власти денег, жадности, конкуренции и взаимному безразличию формируют ядро буржуазной идеологии. Радикалы в целом уделяли слишком много внимания тому, что Маркузе назвал «индустрией сознания» - школам, средствам массовой информации, церкви и т.д. - где мы пассивно усваиваем эти идеи, и слишком мало внимания тем действиям - например, покупке и продаже - где мы этими идеями живем, где они каждый день подтверждаются. Эти идеи и сопровождающие их чувства являются прямой противоположностью идей - сотрудничества, солидарности и взаимной заботы, - которые требуются, чтобы жить в социализме, чтобы это общество действительно заработало.

Иными словами, существуют некоторые вещи, которые с легкостью можно смешивать. Соль и перец, например, перемешиваются без труда. Но существуют иные вещи, которые смешивать нельзя, например, огонь и вода. Если вы попытаетесь их смешать, то либо огонь превратит воду в пар, либо вода погасит огонь. Я уверен, что попытка скрестить рынок (любой его тип) с социалистическими институтами даст смесь, скорее напоминающую огонь и воду, чем перец и соль. Они просто будут не в состоянии поддерживать устойчивое равновесие, которого рыночные социалисты хотят и которое считают возможным. Рынок больше похож на мясорубку, внутри которой мы находимся.

Вы сказали «инструмент или как его там еще называют». Это же принципиально важно, как вы его назовете, именно потому, что большинство людей думают о рынке как об инструменте. Инструменты обычно работают определенным образом, потому что так хочет тот, кто его держит в руках. Исходя из этого сравнения, многие левые представляют рынок чем-то вроде консервного ножа. Мы держим его в руках и можем использовать для открывания консервных банок, если захотим. Однако, если мы представим себе не консервный нож в руках, а мясорубку и себя внутри нее, то внезапно окажется, что рынок функционирует совершенно иначе. Не он движется туда, куда мы его направляем, а мы сами вынуждены двигаться в соответствии с его ритмом, и в конце концов он превращает нас в фарш. Это действительно самое лучшая метафора для размышлений о рынке. Рынок - это не инструмент в наших руках вроде консервного ножа. Он больше напоминает мясорубку, внутри которой мы находимся.

Из этого не следует, что мы должны пытаться отменить рынок немедленно. Я думаю мы должны серьезно наступать на рынок при каждой удобной возможности, увеличивая общественную собственность, создавая демократический центральный план производства и распространения наших самых важных товаров. В него не войдет все. Однако принципиально важно, чтобы мы помнили, что наша конечная цель - полное избавление от частной собственности и рынка обмена, чтобы просвещение общества (особенно как критически важный шаг по преодолению отчуждения) не прекращалось, и чтобы цель эта постоянно приближалась.

- Каковы самые насущные вопросы теории Маркса?

Их много. Вот короткий список тех вопросов, которые я старался и стараюсь затронуть. Во-первых, теория государства. Маркс хотел заняться систематическим изучением государства, особенно капиталистического, но из-за множества других тем так и не успел. В его работах есть много мест, дающих нам представление о его идеях, но систематическая теория государства - сравнимая с его теорией стоимости - еще должна быть разработана. Мои собственные труды в этой сфере относились главным образом к роли диалектики в определении изменчивых границ государства и доли отчуждения и идеологии в функционировании государства. Мои основные работы по этим темам были опубликованы в «Диалектических исследованиях» и в моей последней книге «Танец диалектики».

Другой важный ряд вопросов относится к коммунистическому будущему. Опять-таки Маркс не дает нам детальной картины того, на что будет похож социализм или коммунизм, но каждая его работа содержит ту или иную информацию по этой теме. В своей книге «Социальная и сексуальная революция» я пытаюсь привести как можно больше замечаний Маркса как о социализме, так и о коммунизме, чтобы показать насколько полными и детальными были его взгляды на эти вопросы. Сейчас я работаю над книгой о коммунизме, главная цель которой - продемонстрировать элементы того диалектического метода, который использовался Марксом в его капиталистическом настоящем для изучения социалистического и коммунистического будущего. Акцентируя на этом внимание, я хочу не только показать что и как делал Маркс, я хочу помочь нам делать то же самое с капитализмом наших дней и делать это чаще и эффективнее.

Вполне понятно, что после распада СССР многие левые, включая людей которые всегда относились к СССР критически, были поражены своего рода приступом застенчивости, когда доходило до обсуждения вопроса о типе общества, которое мы хотим.

Если люди заняты таким трудным делом, как свержение капитализма, им необходимо знать, по меньшей мере в общих чертах, что придет ему на замену. И, вероятно сегодня, когда со всех сторон нас бомбардирует позорное заклинание Маргарет Тэтчер «У нас нет альтернативы», это верно более чем когда-либо. Искать проблески и признаки этого альтернативного общества нужно, главным образом, в нереализованном потенциале нашего собственного капиталистического общества (то, что Маркс называет «ростками»), а не в модели социализма, рожденной в совершенно иных условиях на другом конце планеты. Все эти споры о рыночном социализме, на какой бы позиции не стояли их участники (мою вы уже услышали), верны, по крайней мере, в своей цели. Фокусируя на ней наше внимание, мы сможем строить, используя все то, что у нас имеется здесь, в капиталистическом обществе, а не пытаться примерять на себя чей бы то ни было не подходящий опыт.

Другой все еще не решенный вопрос в теории Маркса касается классовых интересов, их роли в развитии классового сознания и видов политической активности, в которых участвуют люди. И вновь, несмотря на его важность, это вопрос, по которому Маркс сказал очень мало. Очевидно, что человеческая мотивация - предмет сложный, но когда дело касается серьезных вопросов, долгих и даже средних периодов времени, то давление, которое оказывают классовые интересы, определяет, что именно желает и что делает большинство из нас. Цена, которую мы платим, игнорируя этот вопрос - падение качества жизни, которое может даже поставить под угрозу наше выживание как индивидов и как класса.

Следовательно, неудивительно, что во всех классовых обществах правящий экономический класс создает такие отношения во всех сферах жизни, чтобы они наилучшим образом служили его классовым интересам, чтобы при этом не происходило. Это лучше, чем что-либо другое, объясняет прошлое (по крайней мере в общих чертах), настоящее (тоже в общих чертах - даже если принять в расчет все различия между капиталистическими странами) и наше вероятное будущее.

Что касается будущего, то часто задают вопрос - будут ли рабочие производить те изменения в социалистическом обществе, которых ждем от них мы, марксисты. Мой ответ на это таков: рабочие будут вести себя точно так же, как вели себя до того правящие классы, то есть они будут делать все необходимое, чтобы служить своим классовым интересам. И я полагаю, что в этот период их основным интересом как класса будет избавление от тех условий, которые лежали в основе их общей эксплуатации как рабочих.

Без изъятия средств производства это можно сделать только одним путем - развитием демократии до того уровня, когда ни одна группа, даже среди рабочих, не окажется в состоянии установить новые формы эксплуатации. Это движение к всепроникающей демократии совпадет с резким увеличением равенства, главным образом, потому что равенство необходимо для того, чтобы демократия работала. Совершенствующаяся демократия и увеличивающееся равенство, вместе взятые, входят в интересы всего рабочего класса. И это лучший ответ на критику, которую мы часто слышим, что якобы социалистическое общество лишь заменит одну форму эксплуатации другой.

К сожалению сегодня многие, в остальном убежденные, марксисты не уделяют классовым интересам того внимания, которое они заслуживают. Частично это результат слишком узкого понимания слова «рабочие», которое классифицирует большинство людей, зарабатывающих себе трудом на жизнь, под другими ярлыками (не видя, что большинство женщин, черных, мусульман, геев и т. д. являются также и рабочими); и частично это результат реальных, но вполне объяснимых трудностей, связанных с обретением рабочими в развитых капиталистических странах классового сознания. Например, хотя некоторые из наиболее творческих работ марксистов относились к сфере экологии, многие из их авторов серьезно недооценивали роль классовых интересов как определяя, кто больше всего страдает от уничтожения окружающей среды, так и разрабатывая политическую стратегию для прекращения этого разрушения. Это пренебрежение обычно является следствием того, что общечеловеческие интересы ставят выше классовых. Естественно, капиталисты и другие люди, не относящиеся к рабочим, тоже являются человеческими существами, и у них те же самые человеческие интересы, что и у рабочих. Но не общечеловеческие интересы оказывают решающее влияние на политические и экономические действия людей, по крайней мере, на то как люди относятся к наиболее серьезным жизненным вопросам. В схватке между человеческими и классовыми интересами почти всегда побеждают последние. Вы только посмотрите, как ведет себя подавляющее большинство капиталистов, когда на кону стоят их классовые интересы. Я думаю, что с рабочими будет то же самое, хотя пропасть между общечеловеческими и классовыми интересами у них меньше. А если это действительно так, то марксисты должны вновь сделать классовые интересы центральным звеном своего анализа и относиться он должен не только к проблемам экологии.

И, наконец в моем коротком списке значится диалектика. Политические разочарования двух последних десятилетий привели к тому, что небольшое, но все возрастающее число ученых-марксистов стали вновь рассматривать диалектику не только как мировоззрение, но и как метод проведения исследований. В середине 80-х я был одним из редакторов работы в трех томах, которая называлась «Левая высшая школа: изучение марксизма в американских университетах». В ней профессора-марксисты, специалисты по 23 различным дисциплинам рассказывают, какая марксистская работа ведется в этих сферах. И хотя большая часть этих работ очень впечатляет, видно, что понимание диалектики а американской высшей школе довольно ограничено. Но только с помощью диалектики можно адекватно постичь сложные взаимодействия в обществе, понять, как они появились, как развиваются и как будут развиваться в будущем. Следовательно, только диалектика может последовательно избегать создания однобоких и статичных карикатур на реальность, которые составляют большую часть буржуазной идеологии. Я бы даже сказал, что большинство недостатков современных марксистских аналитических работ - некоторые я отметил выше - вызваны пренебрежением диалектикой или ее неправильным использованием. Короче говоря, многие пренебрегают правильным пониманием диалектики, но мы должны объяснить этот сложный предмет так, чтобы его поняло большинство людей - а это еще сложнее, чем понять ее самому. Большинство моих теоретических работ - «Отчуждение», «Диалектические исследования» и одна из последних - «Танец диалектики: шаги марксистского метода» созданы для достижения обоих этих целей.

Перевели Юрий Жиловец и Елена Литвак

При использовании этого материала просим ссылаться на Лефт.ру