На сайте Левой России (№10, 2004 г.) был помещен перевод статьи Майкла Лейбовица, в заголовок которой вынесен этот «простой» вопрос, который, впрочем, давно назрел. Ведь если не прямые прогнозы, то очевидные надежды вождей коммунизма на развитие пролетарской революции в мире рухнули в конце XX века, так что ответ на этот вопрос становится делом кардинально важным для левого движения.

М. Лейбовиц выделяет три фактора стабилизации капитализма. Во-первых, это – «мистификация» эксплуатации рабочих в форме эквивалентного рыночного обмена труда на заработную плату, создающего у рабочего впечатление, что, как выразился Маркс, «весь труд представляется оплаченным трудом». Во-вторых, «мистификация капитала», в результате которой прибавочная стоимость представляется результатом применения капитала, т.е. как «вклад капиталиста». В-третьих, существующая зависимость рабочих от капитала «для удовлетворения своих нужд», так что «пока они отчуждены от средств производства и вынуждены продавать свою способность к труду, чтобы получить деньги и купить то, что им нужно, рабочие нуждаются в капиталисте…». Эта осознается рабочими как зависимость от конкретного капитала, противопоставляющая их рабочим конкурирующих компаний.

Действительно, все три фактора имеют место, но все они коренятся в головах рабочих в виде некоторых заблуждений. М. Лейбовиц и не скрывает идеальной природы этих факторов, несколько раз используя оборот «в силу воспитания, традиции, привычки». Более того, он специально подчеркивает: «…пока люди считают капитал необходимым, они будут искать решения, не затрагивающие логику капитала».

Естественным следствием такого подхода является формулировка тов. Лейбовицем текущих задач для «авангардной партии», которая должна вносить «социалистическое сознание в ряды невежественных рабочих». Да, так и написано – «невежественных». Таким образом, задача «авангарда» вроде бы чисто просветительская, «авангардистам» предстоит знакомый род деятельности: пропаганда, распространение призывов и т.п.

Но социалистическое просвещение рабочего класса было актуальной задачей для России в самом начале XX века, когда русский рабочий класс только-только формировался из хлынувшего в города почти неграмотного крестьянства. Однако, уже к 17-ому году задачей революционной партии стала организация, а сознательность, по крайней мере, питерского пролетариата и его революционность, по признанию Троцкого, иногда обгоняла соответствующие качества партийных вождей. Стоит ли теперь ставить коммунистам во главу угла задачу разъяснения азов нашему современному рабочему классу, часть которого состоит их инженерно-технических работников или специалистов, прошедших подготовку в других учебных заведениях со специальными курсами «научного коммунизма». Впрочем, и остальные наши рабочие достаточно образованы, чтобы понимать, за чей счет растут состояния «новых русских». Сейчас нет такого разрыва в уровне образования между собственно пролетариатом и «авангардом», как это было в начале ХХ века.

Но вернемся к концепции М. Лейбовица. Капитализм в таком понимании в корне отличается от других общественных формаций, реализовавших эксплуатацию человека.

Что держало рабовладельческий строй на плаву? У современников в ту эпоху не было сомнений. Говоря о богатых гражданах, владельцах многих рабов, Платон создает следующий диалог:

«- Как ты знаешь, такие люди живут спокойно и не боятся своей челяди.

- С чего же им бояться?

- Да не с чего. Но понимаешь ли ты, что этому причиной?

- Да то, что любому из частных лиц приходит на помощь все государство».

Определяющая роль насилия в феодальном обществе также была очевидной. Но в отношении капитализма еще в трудах классиков возникает некоторая недоговоренность. Для докапиталистических формаций даже вводится термин «внеэкономическое принуждение», что отделяет их от собственно капитализма, где принуждение вроде бы осуществляется чисто экономическими мерами.

Но что такое принуждение «экономическое»?

Когда мы говорим, например, что капитал устремляется в страны третьего мира по экономическим причинам, мы подразумеваем, что такое перемещение более выгодно владельцам капитала, так как приносит им бόльшую прибыль. Но такое понимание экономичности не применимо к побудительным мотивам, толкающим работника к проходной заводов и фабрик.

В простейшем случае работник приходит к капиталу под воздействием голода. И по пути он проходит мимо магазинов, в ярко освещенных витринах, которых выставлены требующиеся ему припасы. Но, несмотря на хрупкость витринного стекла, они ему недоступны, они хорошо охраняются, и за них требуют денег. Никого не интересует, работал ли человек всю неделю или нет, «задержали» ли ему заработанную плату или выплатили такую сумму, на которую его семья не может прожить и неделю. Но деньги, эти пачки несъедобных бумажек, охраняются еще более основательно, чем батоны хлеба в булочных.

Таким образом, каждый человек в своей повседневной жизни сталкивается с насилием в его примитивной, чистой форме, - не с окаменевшим насилием прошлых веков из эпохи огораживаний и экспроприации крестьянских наделов. Нет, он сталкивается с явным насилием по нескольку раз в день, заходя в магазин, или проходя турникет метрополитена, или подходя к окошку кассы за получкой. Каждый раз за ним следит весьма мощная вооруженная сила: в нынешней России в министерстве внутренних дел служат почти 2.5 миллиона здоровых молодых людей, охранные функции выполняют многочисленные сидельцы в лавках, над которыми надзирают приказчики, за которыми, в свою очередь, наблюдают счетоводы и т.д. А кроме того охранники из частных агентств - всего, как указывал недавно А. Тарасов, только в Москве 38% молодых мужчин служат по линии охраны. Так что угроза применения насилия к нам отнюдь не фикция.

И это насилие применяется. Телесюжет на НТВ года три назад: жители небольшого уральского поселка собираются, вооружившись лопатами и прочим дрекольем, охранять трансформаторную будку, чтобы не дать исполнителям людоедской политики г. Чубайса отключить в поселке последнюю связь с «цивилизованным миром» – электричество. Отопление им уже отрубили. На экране усталые лица – мужчины, женщины, в основном, пожилые…. Организовались, вышли на улицу, и государство немедленно отреагировало, без формальностей, двинув против них ОМОН.

Здесь читатель может возразить, что охрана выставляется против маргинальной части населения, а порядочный гражданин не пойдет на грабеж и воровство никогда «в силу воспитания, традиции, привычки». Это правда, если порядочный гражданин и его близкие не будут слишком голодны. Впрочем, и в таком случае найдутся люди с сильно развитым Сверх-Я, это возможно, хотя они, наверное, все-таки немногочисленны. Но, судя по количеству охраны, что-то много набирается маргиналов и в нашей стране, и в так называемых «цивилизованных» странах. Даже в варварской Англии, где до ХХ века человека могли повесить за кражу булки, подобное воспитание не создало глубоких традиций. Что уж говорить о нашей стране, где смертная казнь за уголовные преступления была отменена еще Елисаветой Петровной, и вплоть до Столыпина народ обходился без воспитательного воздействия веревки. Может быть, поэтому события февраля 1917 года, когда петроградские бабы громили хлебные лавки, ни тогдашними публицистами, ни последующими историками не обсуждались в рамках этических категорий.

Эти рассуждения направлены к тому, чтобы подтвердить следующий тезис: в основе «экономического» принуждения работника при капитализме лежит применение силы или непосредственная угроза ее применения, и в этом отношении капитализм не отличается от других форм общественного устройства, обеспечивающих порабощение работников, принуждение их к труду и лишение их права распоряжаться продуктами своего труда.

С точки зрения Маркса в основе эксплуатации работника лежит отчуждение его от орудий труда, основанное на институте частной собственности. Но для работника главным является отчуждение от результатов его труда, от права каждого самостоятельно распоряжаться произведенным им продуктом, а частная собственность на орудия и средства производства является лишь юридическим основанием этого насильственного отчуждения («…собственность есть только средство пользоваться трудом других», - Л. Толстой). Да в реальности работник и не отчуждается от средств производства, если он имеет работу: каждый день он проходит проходную, и вот они, станки и мартены, прокатные станы и пульты управления - все в его полном распоряжении. Так что отчуждение от средств производства носит чисто юридический характер, физически оно бессмысленно, - кому нужны средства производства без рабочих рук? Иногда даже форма собственности на средства производства может быть безразлична работнику: осенью 1917 года крестьянство легко согласилось с национализацией земли, в том числе и находившейся ранее в собственности общин.

Но продукт труда отчуждается у работника ежедневно, прямо из рук, и сразу ставится на учет и под охрану. В этом месте проницательный читатель, наверное, уже готов прервать автора и задать сразу два вопроса в одном флаконе: разве обмен между работниками на основе эквивалентности трудозатрат не является естественным законом человеческого общежития? Ведь и при советской власти были деньги, магазины и «экономическое» принуждение к труду, и может ли быть иначе?

Да, и при советской власти все это было. Но что это означает?

И вот на этот вопрос имеются разные ответы. Среди этих ответов и теория «конвергенции» систем Бжезинского, и понятие «реального» социализма, разработанное в кабинетах идеологического отдела ЦК КПСС, и отрицание социалистического характера советского строя, развиваемое некоторыми левыми писателями. Спектр мнений широк, так что у читателя есть выбор.

В изложении этих соображений автор никоем образом не претендует на оригинальность. Наличие прямого насилия за камуфляжем «экономического» принуждения было ясно коммунистам и без Маркса. В конце XIX века Лев Толстой писал: «Если человек отдает весь свой труд другим, питается недостаточно, отдает малых детей в тяжелую работу, уходит от земли и посвящает всю свою жизнь ненавистному и ненужному для себя труду, как это происходит на наших глазах, в нашем мире (называемом нами образованным, потому что мы в нем живем), то наверное можно сказать, что он делает это только вследствие того, что за неисполнение всего этого ему угрожают лишением жизни». Собственно, в осуществлении этого принуждения и есть главная функция государства. Конечно, идеологическая обработка народа также имеет значение, и власть имущие, по выражению Ключевского, сидят на штыках, прикрытых газетой.

М. Лебовиц, правда, упоминает «использование государства для разгрома профсоюзов», что может иногда быть важной задачей для капитала, но оглянитесь вокруг, посмотрите на бесхребетные образования, называемые у нас профсоюзами, против них ли направлена мощная организация под названием Российское государство, всосавшая в себя пятую часть боеспособного населения страны?

Недооценка фактора прямого принуждения при капитализме Лейбовицем не является его личной отличительной чертой, а восходит к той «недоговоренности» о сущности государства у основателей научного коммунизма, о которой мы упомянули в начале этой статьи. Обратимся к известному определению Энгельса: «Государство есть продукт общества на известной ступени его развития; государство есть признание, что это общество запуталось в неразрешимое противоречие с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали друг друга и общество в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах "порядка". И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство» (Происхождение семьи, частной собственности и государства.- М и Э, М., 1961, т. 21, стр. 170).

Уже из этого определения создается впечатление, что непримиримо враждебные классы как-то предшествуют возникновению государства. Комментируя древнейшую историю Афин в период от Тезея до Солона, Энгельс широко использует, по сути, безличные описания типа: «Основным средством для подавления народной свободы служили деньги и ростовщичество» и «…развивающееся денежное хозяйство проникало в сельские общины, воздействуя, точно разъедающая кислота, на их исконный, основанный на натуральном хозяйстве образ жизни» (там же, стр. 111).

В этом описании Энгельс оставляет без внимания вопрос: а зачем афинскому крестьянскому хозяйству, которое еще тысячелетия оставалось натуральным, т.е. обеспечивало работника не только продуктами питания, но и домотканой одеждой, домашней утварью и посудой и нуждалось лишь в небольшом количестве «железного» товара, нужны были деньги? Неужели страсть к городским предметам роскоши и изделиям искусных афинских ремесленников была у крестьянина столь велика, что он закладывал ростовщику свое поле, довольствуясь шестой частью урожая, продавал в рабство своих детей и самого себя, как это было до реформ Солона?

Ответ на это, но для иной эпохи дал Лев Толстой: «насилие взимания податей подушных, и косвенных, и поземельных, уплачиваемых правительству и его помощникам, землевладельцам, деньгами, заставляет рабочего (у него все рабочие - и крестьяне, и фабричные - прим. Ю.М.) быть в рабстве у тех, кто взимает деньги». И вывод этот прямо противоположен по смыслу заключению Энгельса.

К тому же развитию классового общества в Афинах предшествовало возникновение древнейших государств в Месопотамии, Египте, на Крите, в Микенах и в Элладе гомеровской эпохи, связанное с установлением коллективной эксплуатации сельскохозяйственных родовых общин с натуральным хозяйством жреческой и военной аристократией рода. Уже на заре цивилизации возникли сложные иерархические системы с развитой бюрократией (что, кстати, стимулировало развитие письменности в этих государствах) для управления трудовой повинностью общинников, учета и сбора податей с общин, причем личное богатство члена класса эксплуататоров определялись его статусом в этой иерархической системе.

Этот процесс происходил на тысячу лет раньше возникновения и частной собственности, и денег, так что «индивидуальная» форма эксплуатации человека человеком – явление более позднее и всегда происходившая под прикрытием уже готовых силовых структур. Ее скорее можно охарактеризовать как некий регресс идеи государственности, как форму порабощения, по сути своей несамостоятельную, неспособную существовать независимо от первоначальной формы коллективного угнетения рабочего человека.

Сведения об этом древнейшем периоде истории человечества были накоплены, в основном, уже в XX веке. Сейчас это можно прочесть в любом учебнике по древней истории, но Энгельс не располагал ими при подготовке своей модели происхождения государства. Однако и современные ему формы государственности несли все же явные следы своего исторического происхождения в незавуалированном виде, что и отразилось во взглядах, в частности, русских мыслителей – Кропоткина, Льва Толстого.

С этим связана и функциональная пассивность государства в марксизме, особенно государства при капитализме, призванного лишь интегрировать интересы экономически господствующего класса и пресекать эксцессы, угрожающие этому господству. И реальность давала для этого достаточно оснований, особенно в наиболее продвинутых в капиталистическом отношении странах - Франции, Англии, Соединенных Штатах Северной Америки. В пределах метрополий деятельность правительств ограничивалась законотворческими и полицейскими функциями, а активные насильственные действия были перенесены за моря и океаны.

Подобная ситуация и в то время не была всеобщей. В бисмарковской империи государство активно пользовалось своей мощью для подавления как пролетариата, так и капитала с целью поддержки одряхлевших феодальных сословий. То же и во многих других странах мира. Но это представлялось отживающим свой век феноменом.

ХХ век вновь дал впечатляющие примеры самостоятельной деятельности государства в качестве коллективного средства порабощения и в России, и в Германии, и в США, и во многих других странах. Вот и современные империалистические государства превратились в гигантские корпорации, владеющие капиталом, намного большим, чем любой из остальных участников экономических игр, и к тому же имеющие в распоряжении средства для организованного насилия над обществом и зачастую управляемые единой, отнюдь не статистически усредненной волей.

Миллиардеры правят миром, - утверждал Джордж Сорос в одном из своих выступлений. Это так, если г-да миллиардеры встроены на каком-то уровне в соответствующие государственные системы. Но при некоторой «равноудаленности» влияние их миллиардов может стать малым, примером чему оказался сам г. Сорос, который почувствовал себя беззащитным перед московскими «кидалами» в 1998 году

Все куплю, - сказало злато,

Все возьму, - сказал булат.

К ХХI веку пообветшали маскарадные одежды капитализма, и сквозь лохмотья некогда свежей мистификации явно просвечивают первоначальные полузвериные формы коллективного насилия. И для тех, кто в этой затянувшейся на несколько тысячелетий войне работников против своих поработителей, хочет стать на стороне правого дела, задачей, действительно актуальной, является не столько просвещение, сколько организация и непосредственное участие в сражениях этой войны, войны беспощадной, жестокой и кровавой.

И революционеры прошлых эпох это понимали.