18 октября 2005 г. умер Александр Н. Яковлев, “архитектор перестройки”, сыгравший немаловажную роль в уничтожении СССР, очернении коммунизма (“коммуно-фашизма” в его терминологии) и легитимации преступлений, связанных с реставрацией капитализма. Сегодня этот человек воспет либеральной интеллигенцией как “гигант мысли и отец русской демократии”. Его статья “Против антиисторизма” нередко рассматривается как первый вызов, который Яковлев бросил господствующей идеологии, за что и был подвергнут “репрессиям” в виде “ссылки” в Канаду. Мы предлагаем читателям Лефт.ру самим оценить эту статью, и еще раз вспомнить, как под псевдосоциалистические лозунги проходило уничтожение нашей Родины.

Особым смыслом исполнен приближающийся пятидесятилетний юбилей Союза Советских Социалистических Республик. Эти полвека — блестящее доказательство той истины, что история человечества развивается по восходящей линии, в полном соответствии с объективными законами общественной жизни, открытыми великими учеными К. Марксом и Ф. Энгельсом.

50 лет СССР — это зримое свидетельство героизма, самоотверженности, исторических свершений всех народов великого Советского Союза, прошедших в тесном едином строю нелегкий путь борьбы, труда и побед, только объединенными силами можно было построить социализм. Только в условиях созидания нового строя могла сложиться новая историческая общность — советский народ.

Советская общественная наука, советская литература и искусство развивались и мужали все эти пятьдесят лет вместе с развитием страны, всегда являясь активными, деятельными участниками социалистического строительства. И они дали множество примеров глубокого и тонкого решения этой сложной задачи — отражения и исследования эпохи — на высоком научном и идейно-художественном уровне. Так же как в партийных документах, ставших вехами нашей истории, в десятках теоретических обобщающих трудов и исследований, в ставших уже советской классикой эпических поэмах и пьесах, в замечательных фильмах и спектаклях, которые мы по праву называем народными, отразилась сама наша жизнь — бурная, полная революционного динамизма, новаторской энергии, созидательной мощи. В лучших произведениях партийной публицистики, науки, литературы и искусства глубоко осмысляется пройденный нашим народом исторический путь со всеми его тяготами, с переломными моментами, с противоречиями и столкновениями, а из этого анализа выкристаллизовываются те главные, животворные тенденции, которые и определяют направление движения жизни. Прошлое, настоящее и будущее народа освещено в этих произведениях светом марксистско-ленинского мировоззрения, силой таланта, служащего трудовому народу. Поистине с огромными достижениями не только в области материального производства, но и в сфере духовной приходит наша страна к славному юбилею великого Советского Союза.

Сегодня общество развитого социализма решает проблемы, небывалые по своей новизне, размаху и характеру. Отсюда сложность и многоплановость процесса развития зрелого социалистического общества. Отсюданеизбежные для всякого развития противоречия. Разумеется, сложности и противоречия общественной жизни сегодня носят совершенно иной хар чем в предыдущие периоды более чем полувеково истории нашей страны. Они определяются тем, что скому народу приходится решать такие задачи, которые, если говорить об их объеме и глубине, никогда ранее не вставали.

1

Социалистическая современность — трудная, но чрезвычайно благодарная сфера научного анализа и художественных обобщений, исследований и типизации. Главной заботой общественной науки, литературы, публицистики всегда было изучение и отражение того нового, прогрессивного, коммунистического, что утверждается в нашей жизни. И от того, насколько зорок глаз ученого или художника, умеющего увидеть это новое, насколько щедро его сердце, способное новому порадоваться, насколько глубок ход его мыслей, проникающих в грядущее, — от всего этого зависят общественная значимость и полнокровность научного или литературного труда. Речь идет об умении точно анализировать и окрыленно мечтать, или, говоря словами Маяковского, и «день пришпилить к бумаге», и заглянуть «в коммунистическое далеко».

По сути дела, ученый или литератор нашего времени — это не просто человек, взявший перо для того, чтобы запечатлеть эпоху или в строгих научных выводах, или в ярких художественных образах. В обоих случаях это исследователь, анализирующий сложнейшие явления и глубинные процессы.

Чтобы разобраться в сложности жизненных ситуаций и проявлений, уметь правильно их оценивать, отличать подлинные ценности от мнимых, необходимы четкие классовые ориентиры, идейная убежденность, политическая прозорливость. С этими качествами равно несовместимы как догматическая нетерпимость, закостенелость, так и ревизионистская всеядность, модное псевдоноваторство — любые отступления от научной, диалектико-материалистической методологии, от марксистско-ленинских принципов анализа. Уметь с научных позиций анализировать обстановку, общественные условия во всей их сложности и противоречи вости, видеть возможность разнородных влияний на развитие социалистического сознания, правильно оценивать степень и глубину этого влияния и делать верные политические выводы — в этом суть подхода к явлениям жизни, которому учит марксизм-ленинизм. «Весь дух марксизма, вся его система, — писал В.И. Ленин, — требует, чтобы каждое положение рассматривать лишь (а) исторически; (б) лишь в связи с другими; (в) лишь в связи с конкретным опытом истории». Разработанные В.И. Лениным методологические принципы подхода к общественным явлениям актуальны и для науки, и для литературы, и для публицистики. Отступления от этих принципов в конечном счете ведут к искаженным представлениям о социальной действи­тельности, о явлениях и прошлого и настоящего. К сожа­лению, нам еще приходится сталкиваться с отдельными фактами таких отступлений и искажений. И поскольку эти ошибочные суждения высказываются публично, на страницах книг и журналов, появляется необходимость подвергнуть их критическому анализу.

Среди актуальных проблем современного общест­венного развития, о которых пойдет речь в этой связи, одно из первых мест занимает социальная структура со­ветского общества. Эта проблема глубоко и всесторон­не рассмотрена XXIV съездом КПСС. Основополагаю­щее значение имеет выработанное съездом положение о том, что «сближение всех классов и социальных групп, воспитание моральных и политических качеств совет­ского народа, укрепление его социального единства про­исходят у нас на основе марксистско-ленинской идео­логии, выражающей социалистические интересы и ком­мунистические идеалы рабочего класса». Это положение указывает ту общественную силу, которая стоит во гла­ве социалистического прогресса. Такой силой, «соци­альным разумом и социальным сердцем» строительства нового, социально однородного общества выступает ра­бочий класс, призванный историей возглавить револю­ционные преобразования вплоть до полного исчезнове­ния классов вообще.

Конечно, экономические и социальные достижения социализма, преображая общество, оказывают огромное воздействие и на рабочий класс — главного двига­теля и творца общественных преобразований. Преобра­зуя общество, рабочий класс преобразует и самого себя. Это находит воплощение, в частности, в появлении его новых и новых отрядов, в росте общей и профессио­нальной культуры, образованности, социальной актив­ности, развитии социалистической морали.

Но тот факт, что рабочий класс растет, развивается, повышает свою культуру, овладевает все новыми зна­ниями, новыми методами труда, естественно, не умень­шает, а, напротив, усиливает его ведущую роль в комму­нистическом строительстве.

Эта, казалось бы, очевидная истина не всеми, одна­ко, правильно понимается. Так, утверждения автора книги «Человек и человечество» И. Забелина о том, что «рабочий класс пришел к власти для того, чтобы усту­пить место на исторической арене интеллигенции, клас­су интеллигенции», мягко говоря, расходятся с фактами живой социалистической действительности, по мне­нию И. Забелина, рабочий класс «подготовил свое соб­ственное, а также крестьянства, постепенное перерас­тание в класс интеллигенции, которому в дальнейшем суждено быть — во веки веков! — единственным классом человеческого общества».

Это — в будущем. А в настоящем? Для И. Забелина «безусловно, что сейчас лидирующим революционным классом (это дальнейшая конкретизация эволюции), классом, возникшим в канун космической эры, стала интеллигенция, многообразная деятельность которой изменяет и определяет судьбы стран и народов».

Но ведь интеллигенция, как об этом писал В.И. Ле­нин, никогда не была и не могла стать самостоятельным классом, ибо выделялась из основной массы населения не по классообразующим признакам, а по профессио­нальной принадлежности к сфере преимущественно Умственного труда. Интеллигенция, как, впрочем, и лю­бая другая социальная группа, вообще не может стать единственным классом общества, ибо этот единствен­ный класс и будет собственно обществом, то есть обще­ством без классов: Таким образом, утверждение И. За­белина -- при кажущемся его стремлении учесть то новое, что привносит в жизнь научно-техническая ре­волюция, — несостоятельное с самого начала.

XXIV съезд нашей партии особо отметил необходи­мость дальнейшего повышения роли рабочего класса во всех сферах производственной, экономической, поли­тической и культурной жизни. Эта закономерная тен­денция обусловлена всем ходом социалистического раз­вития. «Рабочий класс, — подчеркнул в Отчетном до­кладе ЦК КПСС съезду товарищ Л.И. Брежнев, — был и остается основной производительной силой общест­ва. Его революционность, дисциплинированность, ор­ганизованность и коллективизм определяют его веду­щее положение в системе социалистических общест­венных отношений».

Как представляется, в своих рассуждениях И. Забе­лин упускает главный — классовый — критерий и в ре­зультате неизбежно попадает под власть схоластики. Книга (а особенно очерк «Человечество — для чего оно?») наводнена абстрактными построениями, касающимися настоящего и будущего планеты, — без какого бы то ни было учета борьбы классов, и сегодня определяющей характер социального развития в мире. Декларируя ком­мунизм как высшую, конечную цель человечества, И. За­белин, по сути дела, игнорирует как раз ту массовую си­лу, которая призвана осуществить эту цель, осущест­вить вопреки ожесточенному сопротивлению старого мира. Свое внимание И. Забелин сосредоточивает преж­де всего на общих, по его мнению, для всего человече­ства проблемах научно-технической революции, демо­графического взрыва, выхода человека в космос и т. д., в духе внеклассовой футурологической утопии рассуж­дая о «ведении всечеловеческих дел».

Избегая социального взгляда на судьбу человечест­ва, автор и научно-техническую революцию толкуетв отрыве от социальных начал жизни. И возникает ошибочное понимание роли интеллигенции как некоего «лидирующего революционного класса», который появился «в канун космической эры», чтобы определять «судьбы стран и народов». Видится здесь уже не социализм, анекое отвлеченное общество «вообще».

Что же касается утверждения о «лидирующей роли интеллигенции в качестве «революционного класса», то оно, увы, не является изобретением автора. Не в обиду будь сказано И. Забелину, но об этом давно толкуют мел­кобуржуазные социальные теоретики.

Начать с того, что буржуазные идеологи лелеют миф об «исчезновении классов» при сохранении частной собственности, о том, что развитие современного капи­тализма ведет к примирению классов, установлению «классового мира», к общему социальному согласию и благоденствию. Классы, мол, представляют собой лишь «временные» социальные объединения. Они якобы воз­никают лишь в тех случаях, когда какие-то общественные, экономические, политические процессы сплачивают во­едино различные социальные группы в одну большую группу. Классы, утверждает, например, Р. Дарендорф, являются «подвижными образованиями», временно ор­ганизованными группировками, участвующими в том или ином социальном конфликте, эмпирическими со­циальными сущностями.

Кстати, и в утверждении Дарендорфа нет никакой новизны. Оно опирается на довольно распространен­ную в буржуазной социологии точку зрения, согласно которой социальная дифференциация в основе своей имеет, например, тождественное понимание интересов. Подобную точку зрения когда-то отстаивал еще пред­шественник нынешних «теоретиков» конвергенции Вернер Зомбарт, уверявший, что класс образуется на основе «убеждения групп людей в их общности». Любопытно, что даже Фрейд пытался доказать, будто Марксова тео­рия классов и классовой борьбы и была как раз одной из причин появления реальных классов в результате рас­кола внутри нации, породившего «иллюзорное ощуще­ние единства» у отдельных социальных групп.

Особую неприязнь у буржуазных идеологов вызыва­ет марксистско-ленинское положение о том, что строй частной собственности есть причина антагонистичес­кого классового деления общества. Рассматривая рабо­чий класс как относительно неустойчивое социальное явление, как «политическую» страту, охватывающую тех, кто признал себя рабочими, буржуазные социологи уверяют, что «сумма социальных страт», составляющих рабочий класс, в настоящее время полностью утратила антикапиталистическую, революционную сущность. Буржуазные социологи пытаются доказать, что рабочий класс врос-де в систему государственно-монополисти­ческой организации. Наиболее отчетливо эта точка зре­ния выражена в работах Герберта Маркузе. Еще в книге «Одномерный человек» он утверждал, что «рабочий ин­тегрируется со своим предприятием», происходит «...со­циальная и культурная интеграция рабочего класса в капиталистическом обществе». По Маркузе, «новый технологический мир труда ликвидирует негативное от­ношение к себе со стороны рабочего класса. Последний больше не выглядит как живое отрицание существующе­го общества...» Теперь рабочий класс больше не отлича­ется, по мнению Г. Маркузе, от предпринимательского класса, от коммерсантов и других буржуазных групп, поскольку он, так же как и они, якобы заинтересован в сохранении капитализма.

Согласно другой точке зрения, миссию власти в со­временном обществе может выполнять только элита. Адепты этой концепции тщатся доказать, будто полити­ческая история является борьбой только тех социаль­ных групп, которые находятся на вершине обществен­ной пирамиды.

При этом народные массы буржуазные теоретики третируют как «усредненную» и «худшую часть человечества» (Ортега-и-Гассет), «косную силу, противостоя­щую творческому меньшинству» (Тойнби). Вследствие своей биологической особенности массы якобы подсо­знательно жаждут подчиниться элите, поскольку наро­ду, мол, всегда свойственно «стадное сознание». Элита же, напротив, обладает особой генетической, то есть на­следственной, способностью руководить, подчинять се­бе массы. Она наделена некоей экстраординарной фи­зической и нервной энергией, необходимой для того, чтобы устоять в борьбе со своими конкурентами.

Переход власти от капиталистической элиты к интел­лектуальной является будто бы особенностью XX века — утверждают буржуазные социологи. Господствующий класс теперь, дескать, слагается из наиболее интеллек­туально одаренных людей и, таким образом, иерархия умственных талантов и иерархия социального управле­ния все чаще совпадают. По Гэлбрейту, например, в на­стоящее время людей все больше и больше разделяют не деньги, а образование, «именно в этом отражается существенное классовое (?! — А.Я.) разделение нашего времени».

В конечном счете буржуазные теории активно спе­кулируют на новых явлениях в технико-экономической жизни капиталистических стран, которые наблюдаются в условиях научно-технической революции. Эти спеку­ляции направлены на дезориентацию революционного движения. В теориях «единого индустриального обще­ства», «стадий роста», «постиндустриального общества» и им подобных наиболее полно проявились вульгарный технологизм, гипертрофия значения технических до­стижений и умаление и даже прямое игнорирование ро­ли главной производительной силы — огромной массы трудящихся.

Таковы некоторые идеи буржуазных теоретиков, идеи, которые они провозглашают универсальными, пытаясь навязать их социалистическому миру.

2

Но вернемся к делам домашним. Мы знаем, что тем­пы роста социалистической научной и технической ин­теллигенции в последние годы стали превосходить тем­пы роста других социальных групп. Этот процесс не только объясним, но и закономерен. Количественный и качественный рост интеллигенции есть прямой резуль­тат политики партии, направленной на всемерное уско­рение научно-технического прогресса, на дальнейшее повышение культуры и образованности народа. Доста­точно известно также, что эффективная работа трудо­вых коллективов в огромной степени зависит от руко­водителей и специалистов, от их компетентности, умения управлять, принимать правильные решения и объек­тивно оценивать достигнутое. Однако все это не дает никаких оснований противопоставлять друг другу ра ботников умственного и физического труда, прекратив толковать их взаимоотношения.

Если совершенно несостоятельно отрицание веду­щей роли рабочего класса, то в такой же степени непри­емлемо и нигилистическое отношение к интеллиген­ции. Какой бы то ни было нигилизм подобного рода глубоко чужд идеологии научного социализма — и это понятно, — ибо ничего, кроме разлада, внести в обще­ство не может. Именно поэтому наша общественность подвергла критике статью «Ноль целых шесть десятых» («Октябрь», № 7, 1971 г.), истерические писания И. Шев­цова, книгу И. Дроздова «Подземный меридиан» и не­которые другие. Снобистское отрицание исторической роли рабочего класса, равно как и попытки возвести в роль «лидирующего класса» интеллигенцию или, наоборот, — что свойственно названным книгам — при­низить и охаять ее роль имеют своим источником один и тот же корень, а именно: непонимание происходящих перемен в социальной структуре общества, их главных тенденций, внесоциальное толкование социалистичес­кого прогресса.

Непонимание законов живой жизни или растерян­ность перед ее сложными явлениями порождают у иных публицистов не только заблуждения относительно роли рабочего класса и интеллигенции в условиях социализ­ма, но и крайности другого порядка — воинствующую апологетику крестьянской патриархальности в проти­вовес городской культуре — всеобщей, по словам одно­го из сторонников этой точки зрения, «индустриальной пляске».

Заблуждение это обрело даже некую теоретическую «оболочку» в виде концепции «истоков», которой поче­му-то дали «зеленую улицу» некоторые невзыскатель­ные редакции. «Историки» в иных статьях настойчиво противопоставляются «интеллектуализму», а противо­поставление это выдается за «современное соотноше­ние городской и деревенской культуры». По адресу сто­ронников «интеллектуализма» мечутся громы и мол­нии, а сами они именуются не иначе как «разлагатели национального духа».

В представлении проповедников теории «истоков» именно деревня, причем старая, существующая глав­ным образом в воображении этих проповедников, старый аул, затерянный хутор или кишлак, хранящие традиции застойного быта, в отличие от города являются главной питательной почвой национальной культуры, некоей «общенациональной морали». Тем самым культивиру­ется любование патриархальным укладом жизни, домо­строевскими нравами как основной национальной цен­ностью. Естественно, что при такой постановке вопро­са социализм и те изменения, которые он за полвека внес в нашу жизнь, социальная практика советского общест­ва, формирующая коммунистическую мораль, выглядят как искусственно привнесенные нововведения, как вряд ли оправданная ломка привычного образа жизни.

«...Крестьяне — наиболее нравственно самобытный национальный тип», «...оригинальность (мужика. — А.Я.) противостоит безликости (агрессивной или пассив­ной), разлагающей народный дух», — провозглашает М. Лобанов в своей книге «Мужество человечности».

В книге М. Лобанова мы сталкиваемся с давно на­бившими оскомину рассуждениями «о загадке России», о «тяжелом кресте национального самосознания», о «тай­не народа, его безмолвной мудрости», «зове природной цельности» и в противовес этому — о «разлагателях на­ционального духа». В рассуждениях этих нет и грана конкретно-исторического анализа. Нет понимания эле­ментарного — того, что «национальное чувство», «на­циональный дух» декабристов и Николая I, Чернышев­ского и Каткова, Плеханова и Победоносцева несо­вместимы, что в классовом обществе нет и не может быть единого для всех «национального самосознания».

Внеисторический, внеклассовый подход к пробле­мам этики и литературы характерен для понимания М. Лобановым эпопеи Л. Толстого «Война и мир» (ста­тья «Вечность красоты», «Молодая гвардия», № 12, 1969). Отечественная война 1812 года трактуется М. Лобано­вым как период классового мира, некоей национальной гармонии. Неприятие М. Лобанова вызывают идеи Ве­ликой Французской буржуазной революции: якобы из­бавление от них как от «наносного, искусственного, на­сильственно привитого» и возвращение к «целостности русской жизни» обеспечило, по его мнению, «нравствен­ную несокрушимость русского войска на Бородине».

Насколько далеки подобные утверждения от исти­ны, говорит уже то, что влиянию этой революции и идей­но подготовившей ее философии просветителей лучшая часть русского общества во многом обязана формиро­ванием передовых идей своего времени, что без этого влияния невозможно представить себе духовную атмо­сферу эпохи Пушкина и декабристов.

Не менее категоричен М. Лобанов и когда обраща­ется к современности. «Одно время наша литература о деревне, — заявляет он, — была активна, так сказать, организационно-хозяйственными предложениями, ре­комендациями, что ли. В какой мере такие рекоменда­ции мало подходят для целей литературы, показал опыт работы В. Овечкина, в свое время писавшего страстные, убежденные очерки, которые, однако, вскоре угасли в своей практической актуальности именно из-за узко­практической своей проблематики».

Итак, очерки В. Овечкина утратили свою актуаль­ность. Но в чем состоит альтернатива? На этот вопрос, перекликаясь с М. Лобановым, отвечает в журнале «Кед­ры» (№ 3, 1971) Л. Аннинский. Он пишет:

«От Троепольского и Овечкина, от Жестева и Кали­нина, от тогдашнего Тендрякова и тогдашнего Залыги­на был деревенской прозе завещан, так сказать, «эконо­мический» анализ человека... Были написаны повести и романы В. Фоменко и Е. Мальцева, С. Крутилина и В. Се­мина, Ф. Абрамова, П. Проскурина, Е. Дороша... Была создана панорама событий в деревне.

Имела эта панорама решающий успех в литературе? Нет. Она вошла, конечно, в ее анналы и в ее фон­ды... Но событие произошло не здесь. Рядом.

Событием стали лиричные сельские рассказы и фи­лософские эссе молодых деревенских писателей... На смену трезвому хозяйственнику пришел деревенский мечтатель, лукавый мужичонка, балагур, чудак, мудрей, древний деревенский дед, хранитель столетних тради­ций...»

Если верить М. Лобанову, «современную литературу наши потомки будут судить по глубине отношения к судьбе русской деревни... Истинные ценности, прежде всего нравственные, всегда дождутся своего времени. И хорошо, что наша деревенская литература все более насыщается этими ценностями, которые излучаются из недр крестьянской жизни».

Подобное же мировосприятие по-своему выражено в книге стихов «Посиделки» В. Яковченко: «О Русь! Люб­лю твою седую старину... Вон позабытый старый храм над колокольней поднял крест, как руку, как будто ждет условленного звука и жадно смотрит в очи небесам. Ах, старый, старый, позабытый храм...»

А пока один тоскует по храмам и крестам, другой за­ливается плачем по лошадям, третий голосит по петухам.

Вздохами о камнях, развалинах, монастырях пере­гружена подборка стихов «Поэты Армении» («Новый мир», № 6, 1972). Лирический герой одного из стихо­творений сидит у окна и видит, как на грузовиках везут лошадей, «которые тысячи лет все перевозили и пере­носили, взвалив историю человечества на свой вынос­ливый круп, выбив копытами эту историю». И ему ка­жется, что надо спасать прошлое от настоящего: «Как мне вас выручить, кони мои? Как мне спасти вас, кони? Что я могу — подавить рыданье, душу за вас отдать...»

И. Кобзев, в свою очередь, грустит, что «в Москве не слышно петухов», и пишет: «Порой меня снедает грусть: о, сторона моя родная, куда ж ты задевалась, Русь, весе­лая и разбитная?!»

Во многих стихах мы встречаемся с воспеванием церквей и икон, а это уже вопрос далеко не поэтический. «Раньше можно было в небесах приют найти — несго­ворчивая сила нам отрезала пути». — жалуется В. Яков­ченко. Сусально-олеографическая деревенская Русь впрямую противопоставляется современному городу. «Говорят, что скоро, очень скоро сельский люд ввезет на этажи...» — скорбит В. Яковченко. Город, индустрию он рисует в образе некоего абстрактного «зла», «желе­за», которое, как «злой гений, вознеслось»:

«Обрело язык железо, зык его и зол и резок. Рвать! Рубить! Дырявить, резать! Вот законы. Вот права. Сталь растет. Растет железо, как гигантская трава. Стой! Питаемое веком, зреешь ты над человеком, все растешь. Все мало, мало!..»

Видение прямо-таки апокалипсическое! По сути дела, за всем этим — идейная позиция, опас­ная тем, что объективно содержит попытку возвернуть прошлое, запугать людей «злобным духом железного воя», «индустриальной пляской», убивающей якобы на­циональную самобытность. При этом альтернативой подобным «страхам» предстают призывы к «освоению простонародности», поиски вечной, неизменной мора­ли, утверждение веры «в нравственное начало... не за­висимое ни от чего, кроме того, что оно — нравственное, веры в то самое вечно обновляющее личность внутрен­нее духовное качество, которое в русской культурной традиции всегда называли совестью».

Ленин в свое время, как известно, говорил: «Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем». В ряде работ он писал об исторической ограниченности патриархального крес­тьянства, его забитости, сервилизме, рабской психоло­гии, воспитанной веками подневольного труда, вскрыл двойственность его природы как мелких собственни­ков, с одной стороны, и тружеников — с другой. Напо­мним, с какой огромной художественной силой и глу­биной эта диалектика, двойственность природы крес­тьянства, показана, например, в романах М. Шолохова. Тот, кто не понимает этого, по существу, ведет спор с диалектикой ленинского взгляда на крестьянство, с социалистической практикой переустройства деревни. Тогда и возникают разного рода вульгарно-объекти­вистские утверждения.

«Мы очень охотно ругаем нынче патриархальность, и слово это в нашей практике приобрело заведомо бран­ный характер, — сетует в статье «Земля и прогресс» А. Ланщиков (альманах «Кубань», № 10, 1971). - Но здесь не все так просто, как может показаться с первого взгля­да... Говоря о патриархальном укладе, мы сплошь и ря­дом забываем, что в нем воплотились многовековые де ния, нравственный и духовный опыт трудового класса, что именно этот, а не какой-либо другой уклад обесп чил этому классу жизнестойкость в самых трудных торических ситуациях...» В романе «Оленьи пруды» М. Кочнева утверждается: «Русской деревне даже в са­мые беспросветные времена никогда не была свойст­венна ограниченность, равная идиотизму, и обвинить ее в идиотизме мог только тот, кому за каждым кустом, растущим за городской заставой, мерещится страшный серый волк...»

В том же романе читаем: «Все — сатрапы, все — хо­луи, все — рабы прикровенные и откровенные... Нация холопов... А не пересолил ли дорогой наш Николай Гав­рилович...» — говорит один из героев романа. Герой по­ложительный, и все симпатии автора на его стороне. Полемика идет не только с Чернышевским, но и с Ле­ниным. Чтобы убедиться в этом, приведем соответст­вующее место из работы Ленина «О национальной гор­дости великороссов»: «Мы помним, как полвека тому назад великорусский демократ Чернышевский, отдавая жизнь делу революции, сказал: «жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». Откровенные и при­кровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих сло­вах. А, по-нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия рево­люционности в массах великорусского населения». Кста­ти, у Чернышевского нет слов «рабы откровенные и при­кровенные» — это у Ленина. И не «всех» Ленин называл «холуями», «рабами прикровенными и откровенными», а только тех, кто был «рабом по отношению к царской монархии».

С кем же в таком случае борются наши ревнители патриархальной деревни и куда они зовут?..

Но что там нравственные ценности былого, если даже «традиции» гастрономического свойства стали предметом скорби! Согласно В. Кожинову, утрата наци­онального своеобразия особенно резко проявилась у нас... в отношении к еде. «Еда — и в своей семье, и на миру — испокон веков была настоящим священнодей­ствием и обрядом. Она начиналась и заканчивалась благодарственной молитвой...» — пишет В. Кожинов в журнале «Кодры» (№ 3, 1971), рисуя далее картину «рус­ской еды» с ее обилием, красотой и «одухотворенностью» как нечто национально особенное, связанное «с тысячелетним опытом, с народной традицией». Не ко­щунственно ли звучит все это? Если следовать логике рассуждений В. Кожинова, то плотоядный гоголевский персонаж — Петр Петрович Петух окажется самым яр­ким носителем национальных традиций. Следует, мо­жет быть, напомнить В. Кожинову, с каким гневом писала русская литература о барском обжорстве и с какой болью говорила она о русских деревнях, называвшихся «Горелово, Неелово, Неурожайка тож».

Голод, нищета, забитые в колодки мужики, кнут крепостничества или, говоря словами Ленина, «рабское прошлое», «рабское настоящее», «великое раболепст­во» — вот что было неразрывно связано с понятием пат­риархальной России, которое лелеют в своем вообра­жении оказавшиеся не в ладах с историей сторонники «вечной нравственности». Уместно напомнить, что В. И. Ленин прямо отождествлял патриархальщину с ди­костью. И в ней ли нам искать нравственные идеалы, «истоки» морального обновления!

Скажем сразу: мы — за бережное отношение ко все­му прогрессивному и демократическому, что содержит в себе нравственный опыт народов и что органически дополняет наши классовые моральные принципы. Мы с любовью относимся ко всему, что отложилось в на­родном характере за годы революционной борьбы и чем обогатил его жизнь труд по преобразованию земли. Нам дороги свободолюбие трудового крестьянства, жгучая ненависть к эксплуататорам. Эти чувства влекли его в разинские ватаги, войска Емельяна Пугачева, звали на борьбу против царя и помещиков и в конечном, истори­ческом, счете привели в полки Красной армии.

Нельзя не гордиться талантом русского крестьянст­ва, его смекалкой, стремлением внести в каждое дело живинку мастерства. Нам дорого присущее трудовому крестьянству чувство любви к земле, к родной природе, чувство общности в труде, отзывчивость к нуждам дру­гих людей. Мы хотим, чтобы к краюхе хлеба, добытого нелегким трудом тысяч и тысяч людей, с такой же лю­бовью, как крестьянин-труженик, относились все.

Именно этим прогрессивным чертам в нравственом облике трудового крестьянства с победой револю­ции суждено было утвердиться, обогатиться новым со­держанием. Активная социально-преобразующая дея­тельность формировала на селе характер труженика-коллективиста, советского патриота, духовно богатую личность, для которой мир не только округа за околи­цей, а весь могучий и свободный Союз Советских Со­циалистических Республик. Не о «самовозрождении» патриархального духа ныне благостно пекутся, а землю преображают, космос штурмуют крестьянские сыны!

Говоря о решительном неприятии юродствования по поводу «мужицких истоков», мы столь же категори­чески осуждаем космополитическое небрежение народ­ными традициями. Наш спор со сторонниками соци­альной патриархальщины не означает нигилистическо­го отношения к культурному наследию народов. Только брюзжащий скептик может «не заметить», что для дея­тельности Советского государства в области культуры характерна огромная забота о сохранении и приумно­жении духовного наследия всех народов Советской стра­ны. Государство отпускает огромные средства на рес­таврацию памятников архитектуры, произведений изо­бразительного искусства.

Будем откровенны: ведь не на деньги же новоявлен­ных богоносцев реставрирован Тракайский замок под Вильнюсом, кремль в Ростове Великом, памятники ар­хитектуры в Самарканде. Только вот молиться на каждую церковную луковку и каждый минарет мы не будем и причитать у «святых мощей» и «стен плача» не собира­емся!

Попутно заметим, что трудовое крестьянство никог­да не выступало в роли богоносца. Об этом еще более века тому назад писал Белинский, иронически замечая, что мужик относится к иконе так: «годится — молиться, не годится — горшки покрывать», имея в виду как раз те самые «доски», у коих коленопреклоненно застывают ныне некоторые радетели патриархальной старины.

Действительно, в сооружении некоторых храмов участвовали видные зодчие, вложены труд и талант на­родных умельцев. Но мы знаем и другое — что и церкви, и мечети, и синагоги, и костелы всегда были идеологическими центрами, защищавшими власть имущих. Мы не забываем, что под сводами храмов освящались шты­ки карателей, душивших первую русскую революцию, что с церковного амвона был предан анафеме Лев Тол­стой, что колокольным благовестом встречали палача Кутепова, вешателя Деникина, банды Петлюры. Да ведь и самая «демократическая» религия в конечном счете реакционна, представляет собой идеологию духовного рабства. Коли уж говорить об уважении к исторической правде, то не надо подсахаривать эти горькие истины. Их из народной памяти не вытравишь никакой словес­ной эквилибристикой относительно «извечного духа», о котором так пекутся доморощенные культуртрегеры от православия, мусульманства, католицизма, иудаизма и других вероисповеданий.

3

Итак, две крайности. Если в одном случае научно-технический прогресс абсолютизируется, рассматрива­ется с внеклассовых, «всечеловеческих» позиций, а ру­ководящим классом общества объявляется интеллиген­ция, то во втором и научно-техническая революция, и интеллигенция независимо от их социальной природы предаются анафеме. При кажущейся полярности пози­ций, отмеченных глобальным космополитизмом в пер­вом случае и национальной узостью — во втором, их роднит равно метафизический подход к сложным явле­ниям и тенденциям. Родственны они и по конечным результатам, ибо игнорируют не только ведущую роль рабочего класса в строительстве коммунизма, но и ре­альную социальную структуру нашего общества, укреп­ление его единства, политику партии, направленную на постепенное преодоление существенных различий меж­ду городом и деревней, умственным и физическим трудом.

Старое, патриархальное крестьянство полностью навсегда ушло с исторической арены и сменилось новым классом — колхозным, социалистическим крестьянством. Ушел в прошлое самый многленный социальный слой, порождавший мелкобуржу­азное сознание, мелкобуржуазную идеологию.

Этот протяженный во времени исторический сдвиг и сегодня еще дает отзвуки умонастроений, противоре­чиво отражающих столь крутые революционные пере­мены. Наряду с наследованием и усвоением всего луч­шего, что было и есть в трудовом крестьянстве, что вхо­дит в жизнь социалистического общества, появляются поветрия, которые В.И. Ленин в свое время характери­зовал как «реакционный романтизм». «...Под этим тер­мином, — пояснял он, — разумеется не желание восстановить просто-напросто средневековые учреждения, а именно попытка мерить новое общество на старый пат­риархальный аршин, именно желание искать образца в старых, совершенно не соответствующих изменившим­ся экономическим условиям порядках и традициях».

Рупором такого рода «романтизма» выступают чаще всего отдельные литераторы, давно оторвавшиеся от де­ревни. Их тоскливые «всхлипы» выражают интерес к крестьянству, но не сегодняшнему, социалистическо­му, а вчерашнему, к той старой деревне, к которой ны­нешнего горожанина зачастую привязывают лишь вос­поминания детства или отрочества. Сегодняшние рев­нители патриархальщины, восторгаясь созданным ими же иллюзорным миром, защищают то прошлое в жизни крестьянства, с которым без какого-либо сожаления расстался современный колхозник.

Если говорить точнее, то здесь речь идет даже не о старой деревне, а о том самом «справном мужике», у ко­торого действительно и за обильным столом творилось священнодействие, и богатый киот был ухоженным, и книжек «школы богомерзкой» не водилось. Только на­зывали такого «справного мужика» на селе просто и яс­но —- «мироед». И то, что его жизнь, его уклад поруши­ли вместе с милыми его сердцу святынями в революци­онные годы, так это не от злого умысла и невежества, а вполне сознательно. Так сделали для того, чтобы в каба­ле у «справного мужика» ходивший, воспетый поэтом, стомиллионный «сеятель и хранитель» не страдал, а "был полноправным гражданином и хозяином государ­ства трудящихся. А «справного мужика» надо было порушить. Такая уж она неумолимая сила, революция, — рушит все, что восстает против человечности и свободы.

Ключ к пониманию современности — последова­тельно классовая, партийная позиция в оценке прошлого, опыта предшествующих поколений. Партия всег­да придавала и ныне придает серьезное значение пра­вильному, объективному освещению истории нашего государства. Как известно, на XXIV съезде КПСС спра­ведливой критике были подвергнуты отдельные попыт­ки с внеклассовых позиций оценивать исторический путь советского народа, умалять значение его социалис­тических завоеваний. В то же время партия показала не­состоятельность догматических представлений, игно­рирующих те большие положительные перемены, кото­рые произошли в жизни общества.

Партийная и литературная печать уже критиковала отдельные статьи в журнале «Молодая гвардия», в кото­рых культурное наследие рассматривалось в духе теории «единого потока», причем дело доходило, по сути, до идеализации и восхваления таких реакционных деяте­лей, как В. Розанов и К. Леонтьев, с одной стороны, и до пренебрежительных суждений о представителях ре­волюционной демократии — с другой.

Игнорирование или недооценка ленинского учения о двух культурах в каждой национальной культуре при­менительно к прошлому и сегодня остается одним из проявлений внеклассового, внесоциального подхода к истории. Предпринимаются иногда попытки теорети­чески обосновать эту — будем называть вещи своими именами — ревизию одного из основополагающих прин­ципов марксизма-ленинизма. Так, авторы брошюры «Листья и корни» Л. Ершов и А. Хватов, провозгласив, в прямом противоречии с Лениным, Октябрьскую рево­люцию «великой русской национальной революцией», уверяют, будто после Октября Ленин чуть ли не пере­смотрел свое учение о двух культурах, что после рево­люции в ленинском отношении к наследию будто бы «многое кардинально меняется». Это не соответствует действительности, ибо и до, и после революции Ленин со всей определенностью требовал не внеклассовой все­ядности, а «развития лучших образцов, традиций, ре зультатов существующей культуры с точки зрения миро­созерцания марксизма и условий жизни и борьбы про­летариата в эпоху его диктатуры». Авторы брошюры, увы, утверждают нечто иное — будто «культура социа­листического общества складывается не только из эле­ментов последовательно-демократических, но из всего культурного фонда прошлого».

Когда игнорируется ясное ленинское требование, обязательное в подходе к истории, искажаются и кон­кретные оценки тех или иных видных деятелей прошло­го. Критик О. Михайлов в журнале «Наш современник» (№ 4, 1969) и прозаик И. Шухов в журнале «Простор» (№ i, 1972) в явно романтизированном виде представи­ли царского генерала Скобелева, без учета его реакци­онных умонастроений и роли в подавлении народных выступлений в Средней Азии. Без каких бы то ни было оснований М. Кочневым в уже упоминавшемся романе «Оленьи пруды» предпринята попытка оспорить точку зрения на Карамзина-историка как защитника само­державия и представить его нашим «идейным союзни­ком», «соратником», заслуживающим ни больше ни мень­ше как «народного внимания, народного чувства».

Когда нарочито идеализируется прошлое, да еще при нечетких социальных позициях, возникает неле­пый спор, чей царь лучше, а заслуги тех или иных деяте­лей доводятся до превосходных степеней. Один пример из статьи, опубликованной в журнале «Литературная Грузия» (№ 8, 1970): «В грузинской истории имя цари­цы Тамары окружено особым ореолом»; «Светлая лич­ность царицы Тамары, ее победоносное царствование, дальновидная политика и проницательность — сегодня это уже ясно для всех — способствовали политическому и культурному процветанию Грузии. Все это и снискало ей любовь народную, благодаря этому и сложил народ гимны в честь своей гордости — царицы Тамары... Та­мара, по мнению народа, была настолько добрым прави­телем, что люди мечтали ходить у нее в подчинении...» Иван Билык в романе «Меч Арея» «в стремлении как можно больше прославить мифического киевского кня­зя Богдана Гатило договорился до того, что объявил, будто под этим именем выступал вождь гуннов Аттила.

Подобные мотивы идеализации можно заметить и в некоторых публикациях о Тимуре, царе Давиде, о дви­жении Кенесары Касымова, о молдавских деятелях куль­туры прошлого века, об истории киргизского государст-за и т. д. Надо ли доказывать, что всякая гиперболиза­ция в подобных делах может стать одной из отправных точек для оживления националистических предрассуд­ков! Правомерно поэтому, что эти проявления получи­ли соответствующую оценку со стороны партийных ор­ганизаций республик. .

Восхваление заслуг «своих» князей, феодалов, царей отнюдь не служит делу патриотического воспитания. Оно возвращает нас к давно высмеянной М.Е. Салты­ковым-Щедриным раболепной привычке путать поня­тия «отечество» и «ваше превосходительство» и даже предпочитать второе первому. Непомерное любование прошлым неизбежно сглаживает классовые противоре­чия в истории того или иного народа, затушевывает про­тивоположность и непримиримость прогрессивных и реакционных тенденций, притупляет бдительность в со­временной идеологической борьбе.

Еще один пример — сборник «О Русская земля!». В книге, цель которой, как сказано в послесловии, — познакомить наше юношество «со стихами высокого гражданского звучания, высокого патриотического и революционного пафоса», без всяких комментариев опубликовано стихотворение видного русского поэта первой половины прошлого века Н.М. Языкова «К не нашим», в котором есть такие строки: «Вы, люд заносчи­вый и дерзкой, вы, опрометчивый оплот ученья школы богомерзкой, вы все — не русский вы народ!»

Кому же адресовано это стихотворение, кто они — «не наши»? Это А.И. Герцен и его соратники. Само же стихотворение — широко известная акция идейной борьбы, вызвавшая в свое время протесты В.Г. Белин­ского, Н.А. Некрасова и самого А.И. Герцена, который назвал это сочинение «полицейской нагайкой» и «доно­сом в стихах».

В том же сборнике, тоже без всяких комментариев, опубликованы произведения других славянофильских поэтов, воспевавших самодержавие.

Маловероятно, чтобы составители сборника и его редакторы не знали всего этого. В чем же тогда дело? Неужели понятием «высокопатриотического и револю­ционного пафоса» хотят соединить несоединимое — ре­волюционных демократов с реакционерами-славяно­филами?

Впрочем, то, что сказал стихами Н. Языков еще в 1844 году, в известном смысле повторяет наш современ­ник М. Лобанов в году 1969-м, но уже в форме не поэ­тической. Он пишет: «Вытеснение духовно и культур­но-самобытной Руси, ее национально-неповторимого быта Россией новой, «европеизированной», унифици­рованной, как страны Запада, — этим болели многие глубокие умы России. Быть России самобытной, при­званной сказать миру свое слово, или стать по западно­му образцу буржуазно-безликой».

Как известно, тема родины, России, понимание пат­риотизма и любви к Отчизне на всем протяжении XIX столетия были полем острейшей идейно-политической борь­бы. И тогда принципиальным образом противостояли друг другу идеи демократизма и просветительства усто­ям реакционности и «почвенничества».

Как известно, антикоммунизм, изыскивая новые средства борьбы с марксистско-ленинским мировоз­зрением и социалистическим строем, пытается гальва­низировать идеологию «Вех», бердяевщину и другие разгромленные В.И. Лениным реакционные, национа­листические, религиозно-идеалистические концепции прошлого. Яркий пример тому — шумиха на Западе во­круг сочинений Солженицына, в особенности его пос­леднего романа «Август четырнадцатого», веховского по философским позициям и кадетского — по позици­ям политическим. Романа, навязывающего читателю от­рицательное отношение к самой идее революции и со­циализма, чернящего русское освободительное движение и его идейно-нравственные ценности, идеализирующе­го жизнь, быт, нравы самодержавной России.

Конечно, роман Солженицына — это проявление от­крытой враждебности к идеалам революции, социализ­ма. Советским литераторам, в том числе и тем, чьи неверные взгляды критикуются в этой статье, разумеется, чуж­до и противно поведение новоявленного веховца.

Но ясно и другое, что даже простое кокетничание с реакционно-консервативными традициями прошлого, восходящими к интересам и идеологии свергнутых клас­сов, вынуждает к решительным возражениям против идейной неразборчивости в вопросах подобного рода.

4

Мы — за бережное отношение к культурному насле­дию, в том числе и к национальным традициям. И, ко­нечно же, воспитание на традициях, особенно рожден­ных революцией и социализмом, — неотъемлемая часть идеологической деятельности партии.

Отрицание традиции вообще — другая крайность мелкобуржуазности, которая, как известно, разнолика. Мелкобуржуазное сознание дает великое множество от­тенков — от приверженности к канонам «Домостроя» до анархистских лозунгов «Никаких авторитетов!». Ха­рактерно, что все эти концепции находятся в полном отрыве от реальной социально-исторической практики и являются по существу не более чем окрошкой из рас­кавыченных суждений «почвенников» и славянофилов, слегка, правда, модернизированных и «приправленных» либо высокопарными императивами в духе абстрактно­го гуманизма, либо левацкими идеями бунта против «все­го и вся».

С понятием «социалистическая личность» для нас неразрывно связаны пролетарский интернационализм и ненависть трудящихся к классовым врагам, ко всяко­го рода пережиткам прошлого. И такая личность фор­мируется только в процессе активного, деятельного учас­тия в общем труде по созиданию нового мира. Бесспорно и то, что теория и практика коммунистической нравст­венности постоянно развиваются и обогащаются новы­ми обобщениями, новым опытом. В этом и заключают­ся ее жизненность и социальная активность.

Мелкого буржуа по своему объективному миросо­зерцанию (чтобы быть мелким лавочником по убеждению, необязательно стоять у полок собственного мага­зинчика) страшно пугают идейность, организованность, ответственность и другие требования, которые предъяв­ляет социалистическое общество к личности. Мещанин привык только требовать сам и на этих требованиях стро­ить свою философию.

В этом свете невозможно согласиться с некоторыми утверждениями статьи Г. Батищева «Задачи воспитания нового человека», опубликованной в сборнике «Лени­низм и диалектика общественного развития». Начнем с того, что в статье нет ни слова о программных целях пар­тии в формировании новой личности, о деятельности КПСС в этой области, о тех актуальных задачах воспи­тания, которые решают советская школа, комсомол, общество в целом. Тщетно искать какую-либо серьез­ную постановку вопроса о тех действительно актуаль­ных проблемах воспитания, которые выдвигает жизнь. Главной целью воспитания автор считает «деятельно-критичный образ жизни». Но опять-таки вся «деятель­ность», по Батищеву, сводится к голому критицизму, огульному отрицанию. Например, он яростно ополча­ется на традиции, утверждая, что на их основе воспиты­вать людей нельзя: «Она (традиция. — А.Я.) всегда так или иначе ограниченна из-за своего нетворческого ха­рактера». Между тем кому не известно, что в социаль­но-нравственный опыт нашего народа неотъемлемой частью вошли революционные, воинские и трудовые традиции?!

Если говорить о социалистическом обществе, то од­ной из его характерных черт является высокая организованность, сознательная дисциплина. Именно эти тре­бования становятся особенно актуальными ныне, на современном этапе и социального развития, и научно-технической революции. Но Г. Батищев мыслит по-ино­му. Он пишет: «Было бы вреднейшей нелепостью пред­ставлять социализм как общество, учреждающее еще один тип рутинных «табу», раз и навсегда закрепленных обычаев, догматизированных норм и обрядов». Разуме­ется, «догматизированные нормы», если имеются в виду консерватизм, рутина, вредны. Но не следует ли при этом напомнить, что понятия «норма» и «догма» не синонимы и что гуманные принципы социализма только тогда могут служить человеку, когда они надежно ограж­дены от чьих-либо посягательств, когда их соблюдает каждый, иначе общество ничем не будет отличаться от «бурсы» Помяловского.

Добрые традиции всегда будут жить, приумножать­ся, отражая собой созидательную историю народа. Те же, кто живой интерес к прошлому Родины, к ее рево­люционным, культурным завоеваниям, заботу об охра­не памятников старины лишают какого бы то ни было классового содержания, оказывают медвежью услугу делу, за которое, казалось бы, ревностно ратуют. Ведь известно, что лучший способ скомпрометировать любое полезное в основе дело — это довести его до абсурда. Это и проделывают некоторые публицисты.

Вот рассчитанная на массового читателя брошюра С. Семанова «Памятник «Тысячелетие России» в Нов­городе». Сама по себе идея такого издания сомнений не вызывает: памятник «Тысячелетие России», при всей неоднозначности отношения к нему передовых сил рус­ского общества в прошлом, и сегодня сохраняет свою историческую ценность. Но противоречивость его судь­бы требует от современного истолкователя предельной четкости.

К сожалению, автор брошюры не занял диалектичес­кой, проникнутой историзмом позиции, не стал затруднять себя тем, чтобы отделить нетленное, с точки зре­ния искусства, от наносного и преходящего, хотя в его задачу, разумеется, входило помочь читателю разобрать­ся в идеологической сущности празднования в 1862 го­ду тысячелетия Российского государства, бесспорно, отразившейся и на замысле скульптора М.О. Микешина. По словам С. Семанова, в 129 скульптурах памятни­ка нашли свое отражение «гражданские убеждения» его создателя, «его понимание Родины и родной истории».

В действительности отбор исторических фигур для памятника носил строго выдержанный, тенденциозный характер и выражал не столько «гражданские убежде­ния» самого скульптора, сколько требования официальной идеологии русского царизма в духе триедин я формулы «самодержавие, православие и народность». В брошюре нет и тени социального анализа, спора, кри­тики, создается впечатление, что автор полностью со­гласен с тем пониманием «судьбы Родины», которое от­ражено в барельефах и скульптурах памятника.

Все, что нашел нужным сказать автор о торжествен­ном открытии памятника, задуманного и осуществлен­ного как откровенная идеологическая акция самодер­жавия, носит бесстрастный характер: «Новгород давно уже не видел такого стечения именитых гостей. Сюда прибыли царь Александр II, двор, высшие сановники и офицеры. Торжества были пышные».

Далеко не столь эпически встретили это событие со­временники. А.И. Герцен откликнулся в «Колоколе» статьей-памфлетом «Юбилей», выразившей подлинно демократическую точку зрения на торжества, иное пони­мание судеб Родины и отечественной истории. «Нас оби­жает продолжение лжи в прошедшем, — писал А. И. Гер­цен, — нас обижают барельефные обманы. Есть что-то малодушное и тупоумное в преднамеренном искажении истории по высочайшему повелению».

Людям, не искушенным в истории и политике, по­добная позиция может показаться неким новаторством, «смелым» взглядом на события, лишенным какой-либо тенденциозности. Но тенденция здесь есть, и вполне определенная: небрежение реальными историческими фактами в угоду субъективистской внесоциальной кон­цепции. Уместно вспомнить, что в свое время С. Семанов в статье «Иллюстрации к схеме», написанной со­вместно с В. Старцевым («Новый мир», № 12, 1966), взялся «припомаживать» политику Керенского, утверж­дая, например, что «после Февральской революции пра­вовое и экономическое положение рабочих улучши­лось, был достигнут подъем реальной заработной платы...». Как будто не было ни расстрела июльской демонстра­ции 1917 года, ни заточения большевиков в «Кресты», ни убийства рабочего Воинова, ни подготовки физичес­кой расправы над В.И. Лениным. Что же касается «улуч­шения экономического положения рабочих» старания­ми Керенского и компании, то, по свидетельству самого продовольственного комитета Временного правитель­ства, выдача хлеба рабочим Москвы и Петрограда к сентябрю 1917 года составляла менее полуфунта вдень, а реальная заработная плата уменьшилась почти в два раза (см. «История Гражданской войны в СССР», т. I, стр. 357, 385).

Забвение социально-классовых критериев можно порой наблюдать не только в исторической науке, но и в литературоведении. Взять хотя бы статью Б. Егорова «Славянофильство» в Краткой литературной энцикло­педии. Подробно описав «взгляды славянофилов по са­мому широкому кругу вопросов, автор не нашел места лишь для характеристики классовых корней этой кон­сервативной идеологии, не сказав фактически о самом главном — о том, что она носила дворянский, помещи­чий характер.

Мотивы «неопочвенничества» не так уж безобидны, как может показаться при поверхностном размышле­нии. Если внимательно вглядеться в нашу жизнь, про­анализировать динамику социально-экономических и нравственно-психологических сдвигов в обществе, то неизбежным будет вывод: общественное развитие отнюдь не стерло и не могло стереть четких граней, разделяющих национальное и националистическое, патриотическое и шовинистическое. Происходит другое: наполнение чувства патриотизма новым, интернационалистским содержанием, перерастание его за границы, очерчен­ные национальным происхождением. Патриотизм и интернационализм в наших, социалистических услови­ях ни в коей мере не противостоят друг другу, они орга­нически слиты, спаяны воедино.

Разумеется, из того факта, что в нашем обществе ут­вердились отношения братского сотрудничества и друж­бы между народами, что в нем господствует интернаци­оналистская идеология, вовсе не следует, будто теперь проблемы патриотического и интернационального вос­питания трудящихся разрешаются автоматически. Ак­туальность этих проблем подчеркнута в документах XXIV съезда партии, в постановлении ЦК КПСС «О под­готовке к 50-летию образования СССР». На важность усиления работы по интернациональному воспитанию трудящихся, на важность борьбы против пережитков на­ционализма, на необходимость последовательного про ведения классового, строго научного подхода в оценке истории народов вновь указано в партийных докумен­тах, постановлениях ЦК КПСС.

5

Область национальных отношений вообще и осо­бенно в такой многонациональной стране, как наша, — одна из самых сложных в общественной жизни. И пока существуют нации, с повестки дня не могут быть сняты проблемы воспитания людей разных национальностей в духе глубокого взаимного уважения, непримиримости к проявлениям национализма в любой их форме — будь то местный национализм или шовинизм, сионизм или антисемитизм, национальная кичливость или нацио­нальный герметизм.

Буржуазная пропаганда всячески стремится ожи­вить националистические настроения. Хорошо извест­но, какая активная кампания ведется нашим классовым противником в связи с 50-летием многонационального Советского государства. Один из главных тезисов этой кампании: Союз Советских Социалистических Респуб­лик — соединение будто бы чисто механическое, неор­ганичное, а отнюдь не могучий союз равноправных на­родов, добровольно ставших на путь строительства но­вого общества и объединенных в одну социалистическую семью. Легко понять, сколь старательно выискиваются и раздуваются при этом любые, самые малейшие прояв­ления национализма, с какой готовностью подхватыва­ются рецидивы мелкобуржуазной национальной огра­ниченности и чванства, пусть и самые незначительные.

Партия всегда была непримирима ко всему, что мо­жет нанести ущерб единству нашего общества, в том числе к любым националистическим поветриям, откуда и от кого они ни исходили бы.

Одним из таких поветрий являются рассуждения о внеклассовом «национальном духе», «национальном чувстве», «народном национальном характере», «зове природной цельности», содержащиеся в некоторых статьях, отмеченных объективистским подходом к прошлому. Их примечательная особенность — отрыв современной социальной практики от тех исторических перемен, ко­торые произошли в нашей стране за годы после Великого Октября, игнорирование или непонимание того реша­ющего факта, что в нашей стране возникла новая исто­рическая общность людей — советский народ. Авторы этих статей словно бы чураются таких слов и понятий, как «советское», «социалистическое», «колхозное». Кри­тик В. Петелин предлагает, например, взамен Марксовой формулы о сущности человека как «совокупности общественных отношений» свою, доморощенную: «сущ­ность» человека — «в национальности, к которой он принадлежит» («Волга», № 3, 1969). Как будто сущест­вует или может существовать в нашей стране некий на­циональный характер вне определяющего влияния ре­волюции, социализма, коллективизации и индустриа­лизации страны, вне культурной и научно-технической революции, вне основных социальных констант вре­мени.

Если попытаться довести до логического конца по­добные, отнюдь не блещущие новизной рассуждения, то получается следующее: в мире нет классов, социаль­ных слоев и групп, нет обусловленных прежде всего классовыми, социальными интересами идеологических направлений, а есть лишь незыблемые и неизменные национальные особенности, возникшие в неведомые времена по неведомым законам.

Подобное внесоциальное, внеисторическое пони­мание нации и национальной культуры, взятой в целом, противопоставляется западной, европейской культуре тоже без учета ее социальной дифференциации. И по­добное противопоставление выдается порой чуть ли не за борьбу с буржуазной идеологией. Однако именно бур­жуазные идеологи изображают Россию как нечто про­тивостоящее Европе в своей косности и заскорузлости. Они намеренно не хотят видеть социального размеже­вания и классовой борьбы не только в дореволюцион­ной России, но и в странах современной буржуазной Ев­ропы и Америки, существования там демократических традиций, распространения пролетарской, марксист­ско-ленинской идеологии.

Надо ли доказывать, сколь неверно изображать ис­торически неизбежный и прогрессивный процесс интернационализации жизни советских народов как лик­видацию национального своеобразия! Коммунисты от­вергают буржуазную постановку вопроса, согласно которой интернациональное мыслится как голое отри­цание всего национального. Интернациональное, гово­рил Ленин, не есть безнациональное.

«Чуждо ли нам, великорусским сознательным про­летариям, чувство национальной гордости?» — спрашивал В.И. Ленин. И отвечал: «Конечно, нет! Мы лю­бим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. 9/10 ее насе­ления) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и ка­питалисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызыва­ли отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, револю­ционеров-разночинцев 70-х годов...» Такова теорети­ческая основа нашего, советского патриотизма, возрас­тающего на революционных, демократических, подлинно народных традициях отечественной истории, на чувстве национальной гордости народа, совершившего величайшую в мире социатистическую революцию, пер­вым в человеческой истории строящего коммунизм.

Что же касается отдельных ревнителей «националь­ного духа» и патриархальной старины, то они выражают определенное пережиточное сознание. Именно таковы попытки приукрасить, обелить некоторых представите­лей буржуазного национализма, что обнаружилось в ряде публикаций об украинских буржуазных национа­листах, о грузинских меньшевиках, социал-федералис­тах, об армянских дашнаках. Именно за игнорирование четких классовых критериев в подходе к проблемам на­ционального развития Закавказья Тбилисский горком КП Грузии вполне обоснованно подверг критике книгу У. Сидамонидзе «Историография буржуазно-демокра­тического движения и победы социалистической рево­люции в Грузии (1917—192! гг.)», а партийная печать Армении — книгу А. Мнацаканяна «Ленин и решение национального вопроса в СССР».

Полезно всегда помнить, что опасность мелкобур­жуазного национализма состоит в том, что он паразитирует на святом чувстве любви к своей отчизне, на высо­кой идее патриотизма, искажая ее до неузнаваемости. В итоге вместо национальной гордости получается на­циональное чванство, а патриотизм оборачивается шо­винизмом.

Если смотреть на вещи реально, то вполне допусти­мо, что многие из тех взглядов, которые мы подвергли критическому разбору, в личном плане в какой-то мере можно было бы рассматривать как своеобразную субъ­ективистскую реакцию на те или иные острые вопросы современности. Дело, однако, в том, как подчеркивал В.И. Ленин в известном письме к A.M. Горькому, что конкретные политические результаты той или иной проповеди определяются в конечном счете не стремле­нием «сказать «доброе и хорошее», указать на «правду-справедливость», а объективным социальным содержа­нием высказанных взглядов, реальными обстоятельст­вами общественного бытия.

Мы знаем, ценим и любим многие художественные и публицистические произведения, пронизанные вели­кой гордостью за свой народ, за его свершения, болью за его тяжкое прошлое и радостью за настоящее. Такие произведения близки каждому советскому человеку.

Отдельные же проявления антиисторизма, конечно, никак не колеблют устоев, принципов марксистско-ле­нинского анализа как прошлого, так и современности. Тем более они не могут заслонить тот благотворный про­цесс укрепления дружбы народов, великого завоевания революционного Октября, социалистического строя. Но сказать о них надо, дабы не запутались окончатель­но отдельные ревнители «национального духа».

И еще одно, так сказать, частное замечание. Некото­рые статьи на темы, о которых мы вели речь, нельзя на­звать бесталанными, они написаны не без страсти, по­лемически остры. Жаль только, что защищают они дело бесперспективное, самой жизнью обреченное, отверг­нутое.

Коммунистическая идеология выражает, как извест­но, идеалы и чаяния рабочего класса, класса-интерна­ционалиста по своей природе. Вот почему национализм несовместим с советским патриотизмом и пролетар­ским интернационализмом, глубоко враждебен им. Вос­питание-патриотизма мы рассматриваем прежде всего как воспитание патриотизма советского, воспитание великой гордости за ту социальную реальность, которая создана трудом и борьбой поколений революционеров.

Именно в марксизме-ленинизме как революционном учении пролетариата воплощены высочайшие челове­ческие духовные ценности. Что же касается прошлого, то нам дороги прежде всего подлинно демократические, революционные элементы и традиции в истории нации. Мы видим нравственный пример не в «житиях святых», не в приукрашенных биографиях царей и ханов, а в ре­волюционном подвиге борцов за народное счастье. Мы ценим все, что создали гений, ум и труд народа на про­тяжении веков, но особую нашу гордость вызывает на­ша сегодняшняя социалистическая действительность.

«Литературная газета», 15 ноября 1972 г.