для печати
| Лефт.Ру |
Версия для печати |
|
Monthly Review, Volume 56, Number 6, November 2004
Предложенный здесь анализ рассматривает роль Европы и Ближнего Востока в глобальной империалистической стратегии Соединенных Штатов Америки в контексте исторического видения капиталистической экспансии, рассмотренной мной в других работах 1 . В рамках этого подхода капитализм всегда был, со времени своего возникновения, в силу своей природы, поляризующей системой, то есть империалистической. Эта поляризация – и сопутствующее ей возникновение господствующих центров и угнетенных периферий, и их воспроизводство, углубляющееся на каждой стадии – неотъемлема от процесса накопления капитала, осуществляемого в глобальном масштабе.
В этой теории глобальной экспансии капитализма качественные изменения в системах накопления, от одной стадии их истории к другой, отражают сменяющие друг друга формы асимметричной центро-периферийной поляризации, то есть, конкретного империализма. Поэтому современная мировая система будет оставаться империалистической (поляризующей) на протяжении видимого будущего, поскольку ее фундаментальная логика продолжает подчиняться капиталистическим производственным отношениям. Эта теория ассоциирует империализм с процессом накопления капитала во всемирном масштабе, который я рассматриваю как создающий единую реальность, различные измерения которой фактически неразделимы. Поэтому, она сильно отличается как от вульгаризированной версии ленинской теории «империализма как высшей стадии капитализма» (как будто предшествующие стадии глобальной экспансии капитализма не были поляризующими), так и от современных постмодернистских теорий, рассматривающих новую глобализацию как «постимпериалистическую».
В своем глобальном распространении, империализм всегда выступал во множественном числе, со времени его возникновения (в XVI столетии) и до 1945 г. Вечный и нередко жестокий конфликт империализмов занимал столь же важное место в трансформации мира, как и классовая борьба, выражающая фундаментальные противоречия капитализма. Более того, социальная борьба и столкновения между империализмами тесно связаны, и эта связь определила направление реально существующего капитализма. Анализ, который я предложил в связи с этим, сильно отличается от идеи «преемственности гегемоний» 2 .
Вторая Мировая война завершилась важной трансформацией в формах империализма, заменившей множество империализмов, находящихся в состоянии постоянного конфликта, коллективным империализмом. Этот коллективный империализм представляет собой ансамбль центров мировой капиталистической системы, или, проще, триады: Соединенных Штатов и их внешней канадской провинции, Западной и Центральной Европы, и Японии. Эта новая форма империалистической экспансии прошла через различные фазы своего развития, но беспрерывно существовала с 1945 г. Роль США как гегемона нужно рассматривать с этой точки зрения, и каждый случай этой гегемонии должен рассматриваться исходя из отношений нового коллективного империализма. Именно проблемы, вырастающие из перечисленных вопросов, я и хочу здесь рассмотреть.
США экономически выиграли от Второй Мировой войны, сокрушившей их принципиальных соперников – Европу, Советский Союз, Китай и Японию. Это было отличным положением для укрепления их экономической гегемонии, поскольку более половины мирового промышленного производства было сконцентрировано в США, в особенности, технологии, которые будут определять развитие во второй половине века. Кроме того, они одни располагали ядерным оружием – новым тотальным средством уничтожения.
Это двойное преимущество было, тем не менее, растрачено за относительно короткий период времени, два десятилетия, из-за экономического подъема капиталистических Европы и Японии, и военного – Советского Союза. Мы должны помнить, что это относительное снижение американской мощи привело к активным спекуляциям об упадке Америки, нередко дополняемым предположениями о возможных альтернативных гегемонах (включая Европу, Японию и, позднее, Китай).
В это время возник голлизм. Шарль де Голль верил, что целью США с 1945 г. был контроль над всем Старым Светом (Евразией). Вашингтон стратегически стремился к разделению Европы – которая, по мнению де Голля простиралась от Атлантики до Урала, включая Советскую Россию – вызывая призрак агрессии из Москвы, призрак, в который де Голль никогда не верил. Его анализ был реалистичен, но он оказался практически одинок. В противовес атлантизму, продвигаемому Вашингтоном, он рисовал в своем воображении контр-стратегию, основывающуюся на франко-германском согласии и создании неамериканской Европы, мягко отторгающей Великобританию, которая справедливо рассматривалась как троянский конь атлантизма. У Европы был путь к сотрудничеству с Советской Россией. Сотрудничая и двигаясь вместе, три больших европейских народа – французы, немцы и русские – могли бы положить конец американскому проекту мирового господства. Внутренний конфликт, характерный для европейского проекта, сводится к двум альтернативам: атлантической Европе, в которой Европа выступает придатком американского проекта, и неатлантической Европе, включающей Россию. Этот конфликт до сих пор не разрешен. Но последующий ход событий – конец голлизма, принятие Великобритании в Европейский Союз, европейская экспансия на восток, крушение СССР в совокупности привели к упадку европейского проекта из-за его двойного растворения в неолиберальной экономической глобализации и политическом и военном равнении на Вашингтон. Более того, эти события возродили мощь коллективного характера империализма триады.
Нынешний американский проект, самонадеянный, безумный и преступный, не возник в голове Джорджа У. Буша, чтобы воплотиться в жизнь силами крайне правой хунты, получившей власть на сомнительных выборах. Это проект, который американский правящий класс вскармливал с 1945 г., несмотря на то, что в его реализации были свом взлеты и падения, и не всегда была возможность осуществлять его с настойчивостью и жестокостью, продемонстрированной после распада Советского Союза.
Этот проект всегда уделял решающее значение военному измерению. Очень быстро США разработали глобальную военную стратегию, разделив планету на регионы и передавая ответственность за контроль над каждым из них Американскому Военному Командованию. Целью было не только окружить СССР (и Китай), но и обезопасить положение Вашингтона в качестве последней инстанции для всего мира. Иными словами, произошло распространение доктрины Монро на всю планету, что дало Соединенным Штатам исключительное право управлять всем миром в соответствии с тем, что определено как их национальные интересы.
Этот проект предполагает, что верховенство национальных интересов США должно быть поставлено над всеми остальными принципами, контролирующими законное политическое поведение, что побуждает к систематическому недоверию ко всем наднациональным правам. Конечно, империализмы прошлого не поступали по-другому, и те, кто стремится минимизировать и оправдать возможности – и преступное поведение – современного истеблишмента США используют этот аргумент и находят исторические примеры.
Из-за того, что ужасы Второй Мировой войны были результатом конфликта империализмов и презрения фашизма к международному праву, была основана ООН, провозгласившая новый принцип о нелегитимном характере ранее существовавшего права самостоятельно начинать войну. США не только соотносили себя с новым принципом, но и были одной из первых сил, поступавших таким образом.
Эта положительная инициатива – поддержанная людьми всего мира – представляла собой качественный сдвиг и открывала дорогу к прогрессу цивилизации, но никогда не имела уважения со стороны правящего класса США. Власть предержащие в Вашингтоне всегда недолюбливали саму идею ООН, и сегодня грубо провозглашают то, что они стремились скрывать до последнего времени: что они не принимают идею международного права, высшего по отношению к тому, что они рассматривают как защиту своих собственных национальных интересов. Мы не можем принять оправданий этого отката к нацистскому видению, которое привело к распаду Лиги Наций. Требование придерживаться международного права, талантливо и элегантно сделанное французским министром иностранных дел Домиником де Вильпеном на заседании Совета Безопасности – это не ностальгический взгляд в прошлое, а, наоборот, напоминание о том, каким должно быть будущее. В данном случае, США защищали прошлое, время которого, согласно любому приемлемому мнению, ушло.
Воплощение американского проекта закономерно прошло через ряд последовательных фаз, которые определялись определенными властными отношениями.
Сразу после Второй Мировой войны, американское превосходство было не только принято, но и поддержано буржуазией Европы и Японии. Поскольку угроза советского вторжения казалась убедительной только слабоумным, постоянные заклинания о ней послужили хорошую службу правым, равно как и социал-демократам, преследуемым их соперниками-коммунистами. Тогда кто-то мог поверить, что коллективный характер нового империализма был связан с этим политическим фактором, и что как только их подчиненное положение в отношениях с США будет преодолено, Европа и Япония начнут искать возможностей освободиться от неуклюжего и поэтому бесполезного надзора Вашингтона. Но это был не тот случай. Почему?
Мое объяснение связано с подъемом национально-освободительных движений в Азии и Африке в течении двух десятилетий, последовавших за конференцией в Бандунге в 1955 г., приведшей к возникновению движения неприсоединения, и поддержкой, которую они получили от Советского Союза и Китая. Империализм был вынужден не только принять мирное сосуществование с огромной территорией, ушедшей из под его контроля (социалистическим миром), но и договариваться об условиях участия азиатских и африканских стран в империалистической мировой системе. Единение триады под американским превосходством казалось полезным для управления отношениями Севера и Юга в эту эпоху. Поэтому неприсоединившиеся государства оказались в состоянии конфронтации с практически неделимым западным блоком.
Крах Советского Союза и удушение популистских националистических режимов, рожденных национально-освободительными движениями, привели к энергичному развертыванию имперского проекта Соединенных Штатов на Ближнем Востоке, в Африке и Латинской Америке. На самом деле, кажется, что проект осуществляется в интересах коллективного империализма, во всяком случае, вплоть до определенного момента (на чем я остановлюсь позже). Он выражается в экономическом управлении миром на основе принципов неолиберализма, проводимых в жизнь Большой семеркой и институтами, находящимися в ее подчинении (ВТО, Всемирный Банк, МВФ), и планами по структурному приспособлению, удушающими третий мир. Даже на уровне политики ясно, что изначально европейцы и японцы присоединились к американскому проекту. Они приняли маргинализацию ООН в пользу возвышения НАТО во время войны в Персидском заливе в 1991 г., и войны 1999 г. в Югославии и Центральной Азии. Эта стадия до сих пор не закончена, даже несмотря на то, что война в Ираке в 2003 г. показала некоторые несогласия.
Правящий класс Соединенных Штатов открыто провозглашает, что он не допустит восстановления никакой экономической и военной силы, способной поставить под вопрос его монополию на планетарное господство, и из-за этого, дал себе право на ведение превентивных войн. Целью могут выступить три принципиальных противника.
Во-первых, это Россия, чье расчленение, после того, как это произошло с СССР, с этого времени выступает как главная стратегическая цель Соединенных Штатов. Российский правящий класс этого до сих пор так и не понял. Кажется, он убежден, что после поражения в войне возможно восстановление, как это было с Германией и Японией. Он забывает, что Вашингтону восстановление этих двух бывших противников было нужно для отражения советского вызова. Новая ситуация полностью отличается: у США больше нет серьезного противника. И их первое стремление – разрушить разоренную Россию окончательно и бесповоротно. Поймет ли это Путин, и начнет ли процесс освобождения российского правящего класса от его иллюзий?
Во-вторых, это Китай, чей рост и экономические успехи волнуют США. Американской стратегической целью является расчленение этой большой страны.
Европа идет третьей в этой глобальной мечте новых повелителей мира. Но здесь американский истеблишмент не кажется озабоченным, во всяком случае, настолько. Безусловный атлантизм немногих (Великобритания, равно как и новые вассалы на востоке), соединение интересов господствующего капитала коллективного империализма триады и слабость европейского проекта (проблема, к которой я вернусь), совместно приводят к упадку этого проекта. Кажется, что европейскому крылу американского проекта, как дипломатии Вашингтона, удалось удержать Германию в повиновении. Включение в союз и завоевание Восточной Европы даже укрепило этот альянс. Германию поощрили на возобновление традиции натиска на Восток, и роль, которую Берлин сыграл в распаде Югославии быстрым признанием независимости Словении и Хорватии, была ее отражением. В остальном, Германия была вынуждена придерживаться линии Вашингтона. Происходят ли сейчас какие-то изменения? Немецкий политический класс находится в нерешительности и может разделиться в зависимости от отношения к стратегическим целям. Альтернативой атлантизму может стать подъем нарождающейся оси Париж – Берлин – Москва, которая затем могла бы стать наиболее важной опорой европейской системы, независимой от Вашингтона.
Нужно заново осмыслить главный вопрос, то есть природу и потенциальную силу коллективного империализма триады, и противоречия и слабость его руководства, осуществляемого США.
Сегодняшний мир в военном смысле однополярен. В то же время, появились некоторые разногласия между США и некоторыми европейскими странами, требующими учитывать, по крайней мере, в теории, принципы либерализма к политическому управлению глобальной системой. Являются ли эти разногласия только временными, или они – провозвестники дальнейших изменений? Необходимо проанализировать во всей их сложности логику новой фазы коллективного империализма (отношений Север – Юг на сегодняшнем языке) и особые цели американского проекта. Я сжато и последовательно рассмотрю пять вопросов.
Формирование нового коллективного империализма берет начало в трансформации условий конкуренции. Всего несколько десятилетий назад крупные фирмы вели конкурентную борьбу, главным образом, на национальных рынках, американский ли это рынок (самый большой национальный рынок в мире), или рынки европейских государств (несмотря на их скромный размер, делавший их неполноценными по отношению к США). Победители в национальной конкуренции могли выходить на мировой рынок. Сегодня размер рынка, необходимого для победы в первом этапе конкурентной борьбы составляет около 500-600 миллионов потенциальных потребителей. Борьба должна вестись непосредственно за глобальный рынок. И те, кто доминирует на этом рынке, затем утверждают свою власть на соответствующих национальных территориях. Таким образом, интернационализация становится основным полем деятельности больших компаний. Таким образом, в паре национальное/глобальное изменяется причинно-следственная связь: раньше национальная сила обеспечивала глобальное присутствие, теперь – наоборот. Поэтому, транснациональные компании, какой бы ни была их национальная принадлежность, имеют общие интересы в управлении мировым рынком. Эти интересы накладываются на различные торговые конфликты, которые определяют все формы соревнования, характерные для капитализма, безотносительно к их природе.
Солидарность господствующих групп транснационального капитала членов триады реальна, и выражается в их сплочении вокруг глобального неолиберализма. США с этой точки зрения можно рассматривать как защитника (военного, если необходимо) этих общих интересов. Тем не менее, Вашингтон совсем не стремится к равному распределению прибылей от своего господства. США стремятся, наоборот, превратить своих союзников в вассалов, и поэтому согласны только на небольшие уступки своим младшим союзникам по триаде. Приведет ли этот конфликт интересов внутри господствующего капитала к краху атлантического альянса? Не невозможно, но маловероятно.
Общераспространенной является точка зрения, что военная сила США – это только вершина айсберга, отражающая их первенство во всех сферах, прежде всего, экономической, но также и политической и культурной. Поэтому невозможно избежать подчинения гегемонии, на которую они претендуют.
Напротив, я утверждаю, что в системе коллективного империализма США не имеют решающих экономических преимуществ. Американская система производства далека от того, чтобы быть наиболее эффективной в мире. На самом деле, немногие ее сектора смогли бы выдержать конкуренцию в условиях действительно свободного рынка, о котором мечтают либеральные экономисты. Торговый дефицит, возрастающий год за годом, вырос со 100 млрд. долларов в 1989 г. до 500 млрд. долларов в 2002 г. Более того, в этот дефицит вовлечены практически все сферы производства. Даже когда-то завоеванная прибыль в сфере высоких технологий, составлявшее 35 млрд. долларов в 1990 г., сейчас превратилась в дефицит. Соревнование между ракетами Ariane и NASA, между Airbus и Boeing, свидетельствует об уязвимости американского преимущества. США противостоят Европа и Япония в сфере высокотехнологичных продуктов, Китай, Корея, и другие азиатские и латиноамериканские индустриальные страны в производстве товаров широкого потребления, и Европа и юг Латинской Америки в сфере сельского хозяйства. Вероятно, США не смогут достичь преимущества, если не обратятся к внеэкономическим мерам, нарушая принципы либерализма, диктуемые своим конкурентам!
Фактически, США выигрывают только за счет относительного преимущества в ВПК, именно потому что этот сектор функционирует в значительной мере за рамками правил рынка и пользуется правительственной помощью. Это преимущество, конечно, приносит определенные выгоды и гражданской сфере (Интернет – лучший пример), но приводят и к серьезным искажениям, приводя к отставанию многих секторов производства.
Экономика Северной Америки существует паразитически, во вред своим партнерам в мировой системе. «10 процентов промышленного потребления США зависят от товаров, издержки от импорта которых не покрываются экспортом собственных товаров», как вспоминает Эмманюэль Тодд 3 . Мир производит, и США (которые практически не имеют национальных сбережений) потребляют. Преимущество США – это преимущество хищника, дефицит которого покрывается за счет средств других, добытых согласием или силой. У Вашингтона есть три главных средства, компенсирующих их неполноценность: одностороннее нарушение либеральных принципов, экспорт вооружений и стремление к увеличению прибылей от нефти (что предполагает систематический контроль за производителями – одну из реальных причин войн в Центральной Азии и Ираке). Значительная часть американского дефицита покрывается за счет притока капитала из Европы, Японии и Юга (из богатых нефтью стран, и от компрадорских классов каждой страны третьего мира, включая беднейшие), к которому следует добавить дополнительные суммы, полученные за счет обслуживания долга, который был навязан практически всем странам периферии мировой системы.
Рост во время правления Клинтона, выставляемый напоказ как результат либеральной политики, которой, к сожалению, сопротивлялась Европа, фактически был в большой мере надуманным, и, в любом случае, нераспространимым, поскольку он основывался на движении капиталов, означавшем стагнацию экономик партнеров. Во всех секторах реального производства американский рост не превышал европейского. Американское чудо было результатом ростом потребления, вызванного увеличением социального неравенства (финансовые и личные услуги, легионы юристов и отряды частной полиции). В этом смысле, клинтоновский либерализм несомненно подготовил условия для реакционной волны и позднейшей победы Буша.
Причины ослабления американской производственной системы сложны. Разумеется, они не являются простым стечением обстоятельств, и не могут быть исправлены, например, установлением правильного валютного курса или более благоприятного соотношения между выплатами и производительностью. Они структурны. Посредственность системы образования и глубоко укорененные ошибочные убеждения в отношении предпочтительности частной собственности в ущерб общественным службам – одни из главных причин кризиса, переживаемого американским обществом.
Вызывает удивление, что европейцы, не делая никаких выводов из проблем американской экономики, активно ее имитируют. Здесь нельзя объяснить все либеральным вирусом, хотя он и играет важную для системы роль, парализуя левых. Широкое распространение приватизации и демонтаж общественных служб только сведут на нет преимущества «старой Европы» (как называет ее Буш). Однако, каким бы ни был урон, который нанесут эти меры в долгосрочной перспективе, в краткосрочной перспективе они принесут дополнительные прибыли господствующему капиталу.
Гегемонистическая стратегия США осуществляется в рамках нового коллективного империализма.
У конвенциональных экономистов нет аналитических средств для понимания этих целей. Они повторяют adnauseam, что в новой экономике сырьевые материалы, поставляемые из третьего мира, обречены на потерю своего значения и поэтому третий мир становится все более маргинальным в мировой системе. В противовес этим наивным и пустым утверждениям у нас есть «Майн Кампф» администрации Буша 4 , и из нее явственно следует, что США активно работают над контролем за природными богатствами планеты для удовлетворения своих потребительских потребностей. Поход за полезными ископаемыми (прежде всего, нефтью, но и другими ресурсами тоже) выразился во всей этой ярости. Тем более, что объемы этих ресурсов уменьшаются не только из-за раковой опухоли западного потребительства, но и из-за новой индустриализации периферии.
Более того, значительному числу стран Юга приходится наращивать свое промышленное производство как для потребностей своих внутренних рынков, так и для поддержания роли на мировом рынке. Как импортеры технологий, капитала, так же как и конкуренты в экспорте, они обречены нарушать глобальный экономический баланс. И это касается не только восточно-азиатских стран, вроде Кореи, но и огромного Китая, и, завтра, Индии и больших стран Латинской Америки. Однако, далеко не являясь фактором стабилизации, ускорение капиталистической экспансии на Юге может привести только к жестоким конфликтам, внутренним и внешним. Причина по которой эта экспансия не может быть абсорбирована в существующих условиях – огромный резерв рабочей силы, сконцентрированный на периферии. Фактически, периферии системы остаются зоной бури. Центры капиталистической системы вынуждены усиливать свой контроль над перифериями и подчинять мировое население безжалостной дисциплине, направленной в первую очередь на удовлетворение их потребностей.
С этой точки зрения, американский истеблишмент прекрасно понял, что преследуя цели укрепления своей гегемонии, у него есть три решающих преимущества перед Европой и Японией в этой борьбе: контроль над природными богатствами мира, военная монополия и значение англо-саксонской культуры, наилучшим образом выражающей идеологическое господство капитализма. Систематическое использование этих трех преимуществ обнажает многие аспекты американской политики: постоянные попытки Вашингтона установить военный контроль над богатым нефтью Ближним Востоком; их агрессивную стратегию в отношении Китая и Кореи – с пользованием выгодами от поразившего последнюю «финансового кризиса»; их искусную игру по увеличению размежевания в Европе – мобилизацию безусловно союзной Британии и препятствий установлений тесных связей между Европейским Союзом и Россией. На уровне глобального контроля над ресурсами планеты, у США есть решающее преимущество перед Европой и Японией. Дело не только в том, что США – единственная военная сила международного масштаба, и поэтому без них не может обойтись ни одна серьезная интервенция в третьем мире, но и в том, что Европа (за исключением бывшего СССР) и Япония не имеют существенных ресурсов для своей экономики. Например, их зависимость в энергетическом секторе, в частности, их зависимость от нефти Персидского Залива, будет сохраняться в течение продолжительного времени, даже если и снизится в какой-то мере. Осуществляя военный контроль над этим регионом через иракскую войну, США продемонстрировали, что они прекрасно осознают полезность этого способа давления, дающего возможность воздействия на (союзных) конкурентов. Не так давно Советский Союз также понял уязвимость Европы и Японии, и советские интервенции в третьем мире были призваны напомнить им об этом, а также призвать к переговорам на других условиях. Было ясно, что проблемы Европы и Японии могли стать причиной для серьезного сближения между Европой и Россией («общего дома» Горбачева). По этой причине, формирование Евразии остается кошмаром Вашингтона.
Хотя партнеры по триаде разделяют общие интересы по глобальному управлению коллективного империализма, выраженные в их взаимодействии с Югом, тем не менее, они находятся в состоянии потенциального конфликта.
Американская сверхдержава сохраняет свое положение благодаря движению капитала, обеспечивающему паразитизм ее экономики и общества. Эта уязвимость США представляет собой серьезную угрозу проекту Вашингтона.
Европа, и весь мир в общем, будут вынуждены избрать одну из двух стратегических альтернатив: инвестировать их капитал (то есть, сбережения), обеспечивая продолжение финансирования американского дефицита (потребления, инвестиций и военных расходов) или законсервироваться и инвестировать прибавочный продукт в своих пределах.
Конвенциональные экономисты игнорируют эту проблему, делая бессмысленные предположения о том, что исходя из того, что глобализация предположительно упразднила национальное государство, больше невозможно управлять первостепенными экономическими факторами (сбережениями и инвестициями) на национальном уровне. Но как бы это глупо ни звучало, сама идея необходимости накопления и инвестиций на мировом уровне оказывается действительно полезной для оправдания и поддержки финансирования дефицита США другими странами. Этот нонсенс – хороший пример тавтологических рассуждений, когда выводы, на которые рассчитывают в итоге, закладываются изначально.
Почему же эту глупость принимают? Несомненно, что команды экономистов, окружающих европейский (равно как и русский и китайский) политический класс справа, точно так же как и электоральные левые, сами являются жертвами экономического отчуждения, которое я называю либеральным вирусом. Кроме того, в этой точке зрения отражается политическое решение крупного транснационального капитала. Суть этого решения в том, что преимущества, достигаемые управлением глобализированной системой со стороны США в интересах коллективного империализма, превышают его недостатки – дань, которая должна быть заплачена Вашингтону за обеспечение стабильности. В действительности, это именно дань, а не инвестиции на условиях возврата. Есть страны, рассматриваемые как бедные должники, которые всегда заставляют обслуживать их внешний долг любой ценой. Но есть также и богатая страна-должник, которая может обесценить свой долг, если сочтет это нужным.
Другая альтернатива для Европы (и всего остального мира) будет состоять в прекращении этих переливаний в пользу США. Прибавочный продукт может использоваться на местном уровне (в Европе) и экономика оживет. Перетекание капитала заставляет европейцев принимать политику, которая на вводящем в заблуждение языке конвенциональной экономической теории называется «дефляционистской» и которую я называю стагнационной – направленной на вывоз прибыли, полученной в результате экспорта. Это делает восстановление Европы зависимым от искусственной поддержки со стороны США. Мобилизация этого прибавочного продукта для обеспечения занятости в Европе будет означать оживление потребления (благодаря восстановлению социального измерения экономического управления, пораженного либеральным вирусом), инвестиций (прежде всего, в новых технологиях и исследованиях), и даже военных расходах (это сократит преимущество США в этой сфере). Избрание этой альтернативы будет означать смещение баланса социальных отношений в сторону трудящихся классов. В Европе это является возможной альтернативой для капитала. Контраст между США и Европой лежит не в плоскости интересов доминирующих сегментов их капитала. В первую очередь, он происходит из различий в их политических культурах.
Сотрудничество и конкуренция партнеров по коллективному империализму в деле контроля над Югом – изъятия природных богатств и подчинение людей – может быть проанализировано с разных точек зрения. Я сделаю три замечания, которые мне кажутся особенно важными.
Во-первых, современная мировая система, которую я рассматриваю как систему коллективного империализма, является не менее империалистической, чем предшествующие. Это не «Империя», имеющая «посткапиталистическую» природу 5 .
Во-вторых, я предлагаю рассматривать историю капитализма как глобальную изначально, сосредотачивая внимание на различиях между разными стадиями империализма (или центро-периферийных отношений).
В-третьих, интернационализация – это не синоним унификации экономической системы путем дерегулирующего открытия рынков. Последнее – в своих сменяющихся исторических формах (свобода торговли вчера, свобода для компаний сегодня) – всегда является только проектом доминирующего в то время капитала. В действительности, этот проект почти всегда навязывался на условиях, не имеющих отношения к специфической внутренней логике. Он никогда не может быть воплощен, за исключением коротких периодов истории. «Свободный обмен», продвигаемый наибольшей промышленной державой того времени, Великобританией, был эффективен только двадцать лет (1860 – 1880 гг.) и сменился столетием (1880 – 1980 гг.), характеризовавшемся как межимпериалистический конфликт, серьезное отделение от мировой системы социалистических стран и более скромное отделение стран с популистскими националистическими режимами (в эру Бандунга с 1955 по 1975 гг.). Нынешний период новой унификации мирового рынка, проводимый в жизнь неолиберализмом с 1980-х гг., и расширившийся на всю планету с распадом СССР, вряд ли будет иметь хорошую судьбу. Хаос, который он порождает, свидетельствует, что он представляет собой «вечную утопию капитала», как я описываю эту систему с 1990 г.
Ближний Восток, рассматриваемый вместе с приграничными территориями Кавказа и постсоветской Средней Азией, занимает очень важное положение в геостратегии и геополитике империализма и, в частности, гегемонистического проекта США. Он обязан этим положением трем факторам: богатству его нефтяных месторождений, его географическому положению в сердце Старого Света, и тому, что он представляет собой уязвимое место мировой системы.
Доступ к сравнительно дешевой нефти жизненно необходим для господствующей триады, и лучшее средство обеспечения этого доступа – уверенный политический контроль над территорией.
Но регион в не меньшей мере важен и благодаря его географическому положению, будучи центром Старого Света, и располагаясь на равном расстоянии от Парижа, Пекина, Сингапура и Йоханнесбурга. В былые времена, контроль над этим перекрестком давал Халифату преимущества в получении выгоды от торговли на большие расстояния. После Второй Мировой войны регион, располагаясь на юг от Советского Союза, был необходим для военной стратегии окружения СССР. И регион не утратил своего значения с падением противника. Американское господство в регионе ослабляет Европу, зависящую от энергоснабжения с Ближнего Востока, до положения вассала. Поскольку Россия подавлена, Китай и Индия тоже становятся уязвимыми для постоянного энергетического шантажа. Контроль над Ближним Востоком позволяет расширить доктрину Монро на Старый Свет, осуществляя задачи гегемонистического проекта США. Но продолжительные и постоянные, начиная с 1945 г., попытки Вашингтона обеспечить контроль над регионом, не привлекая Великобританию и Англию, не увенчались успехом. Можно вспомнить провал попытки присоединить регион к НАТО через Багдадский пакт, и падение одного из наиболее верных союзников, шаха Ирана.
Причина очень проста, и состоит в том, что арабский (и иранский) националистический популизм стремительно вошел в конфликт с устремлениями американского гегемонизма. Арабский проект стремился заставить сверхдержавы признать независимость арабского мира. Движение неприсоединения, сформированное в 1955 г. в Бандунге на съезде национально-освободительных движений стран Азии и Африки, было сильнейшим течением того времени. В СССР быстро поняли, что поддерживая этот проект, можно противодействовать агрессивным планам Вашингтона.
Эта эпоха подошла к концу, в первую очередь, из-за того, что популистский националистический проект арабского мира быстро утратил потенциал преобразований, и националистические режимы превратились в диктатуры, лишенные планов и надежды на изменение. Вакуум, созданный этим сдвигом, открыл дорогу для политического ислама и отсталых автократий Персидского Залива, любимых друзей Вашингтона. Регион стал одним из слабых мест глобальной системы, уязвимым к внешнему вмешательству (включая военное), которое местные режимы из-за отсутствия легитимности неспособны сдерживать или отразить. Регион представлял, и продолжает представлять, зону наибольшей важности (вроде Карибских островов) в американском военном разделении целой планеты – зону, в которой США предоставили себе «право» на военное вмешательство. С 1990 года они ни в чем себе не отказывали!
США действуют на Ближнем Востоке в тесном взаимодействии с их двумя безусловными союзниками – Турцией и Израилем. Европа удалена из региона и вынуждена принимать то, что США защищают там глобальные жизненные интересы триады, то есть снабжение нефтью. Несмотря на явные признаки раздражения после иракской войны, в этом регионе европейцы в целом продолжают идти в фарватере Вашингтона.
Израильская колониальная экспансия представляет собой действительный вызов. Израиль – единственная страна мира, отказывающаяся признать свои границы, как они были определены (и из-за этого должна быть лишена права быть членом ООН). Как США в XIX веке, Израиль претендует на право завоевывать новые территории для экспансии своей колонизации, и преследовать тысячелетиями живших там людей, как «краснокожих». Израиль – единственная страна, открыто провозглашающая невыполнение резолюций ООН.
Война 1967 г., запланированная в согласии с Вашингтоном в 1965 г., преследовала несколько целей: начать разрушение популистских националистических режимов, разорвать их альянс с Советским Союзом, заставить их сместиться на проамериканские позиции, открыть новые территории для сионистской колонизации. На территориях, завоеванных в 1967 г., Израиль установил систему апартеида, вдохновленную южноафриканской моделью.
Здесь интересы господствующего капитала встречаются с интересами сионизма. Богатый, сильный и модернизированный арабский мир поставил бы под вопрос право Запада на захват его нефтяных ресурсов, которые так необходимы для продолжения расточительства, ассоциирующегося с накоплением капитала. Поэтому, политическим силам в странах триады – верным слугам транснационального капитала – не нужен модернизированный и сильный арабский мир.
Таким образом, союз между западными странами и Израилем основывается на их общих интересах. Этот союз ни в коей мере не является ни результатом европейского чувства вины за антисемитизм и преступления нацизма, ни умения «еврейского лобби» эксплуатировать это чувство. Если бы Запад решил, что его интересам угрожает сионистский колониальный экспансионизм, они бы быстро нашли способы преодолеть комплекс вины и нейтрализовать лобби. Нет никаких сомнений в том, что общественное мнение в демократических странах не определяет поведение власти. Мы знаем, что это мнение также фабрикуется. Израиль не смог бы сопротивляться больше нескольких дней даже в условиях умеренной блокады, навязанной западными странами Югославии, Ираку и Кубе. Поэтому было бы нетрудно привести Израиль в чувство и создать условия для действительного мира, если бы было реально стремление сделать это, но его нет.
Вскоре после поражения в войне 1967 г., египетских президент Анвар Садат провозгласил, что поскольку у США на руках «90 % всех карт» (его выражение), необходимо порвать с Советским Союзом и войти в западный лагерь. Он думал, что сделав так, можно будет повлиять на Вашингтон, чтобы он оказал давление на Израиль, образумив его. Кроме общих с Садатом стратегических идей, неправильность которых была доказана последующими событиями, арабское общественное мнение не осознавало динамики глобальной экспансии капитализма, и еще меньше было способно понять его действительные противоречия и слабости. Оно до сих пор убеждено, что «когда-нибудь Запад поймет, что в его собственных долгосрочных интересах поддерживать хорошие отношения с двухсотмиллионным арабским миром и не жертвовать этими отношениями для бессмысленной поддержки Израиля». То есть, неявным образом предполагается, что «Запад», который является имперским центром капитала, стремится модернизировать и развивать арабский мир, а не удерживать его в состоянии беспомощности, для чего поддержка Израиля очень полезна.
Выбор, сделанный арабскими правительствами, за исключением Сирии и Ливана, который привел их к принятию через переговоры в Мадриде и Осло (1993 г.) американского плана так называемого окончательного мира, конечно, не мог принести результаты, на которые они рассчитывали, то есть сдерживание экспансионистского проекта Израиля. Сегодня, открыто отрицая условия соглашения в Осло, Ариэль Шарон ясно демонстрирует то, что было понятно изначально – что это был не проект окончательного мира, а открытия новой фазы сионистской колониальной экспансии.
Израиль и западные страны, поддерживающие его проект, погрузили регион в состояние постоянной войны. В свою очередь, это состояние постоянной войны усилили автократические арабские режимы. Блокирование любой возможности демократической эволюции ослабляет возможности арабского возрождения, и, таким образом, укрепляет союз господствующего капитала с гегемонистической стратегией США. Круг замкнулся: американо-израильский альянс отлично служит интересам обоих партнеров.
Поначалу система апартеида, разворачивавшаяся с 1967 года, создавала впечатление способной добиться выполнения поставленных перед ней задачи – управления повседневной жизнью оккупированных территорий перепуганными элитами и торговой буржуазией, при внешнем одобрении палестинским народом. Со времени своего изгнания в Тунис ООП, покинувшая регион после вторжения израильской армии в Ливан (1982 г.), казалось, не могла поставить под сомнение сионистскую аннексию.
Первая Интифада вспыхнула в 1987 г. Она отразила выход на сцену народных классов, прежде всего, беднейших сегментов, заключенных в лагеря для беженцев. Интифада ослабила израильскую мощь через организацию систематического гражданского неповиновения. Израиль отвечал жестокостью, но не мог ни возобновить эффективную работу полиции, ни заставить трусливый палестинский средний класс снова захватить власть. Напротив, Интифада призывала к возвращению сосланных политических сил, созданию новых локальных форм организации и вовлечению средних классов в борьбу за освобождение. Интифада была начата молодежью, chebab al Intifada, не организованной в формальные сети ООП, но ни в коей мере не враждебной им. Четыре составляющих ООП («Фатх», подчиняющаяся Ясиру Арафату, Демократический фронт освобождения Палестины, Народный фронт освобождения Палестины и Коммунистическая партия) включились в Интифаду и так заслужили симпатии chebab. «Братья-мусульмане», отодвинутые в тень из-за отсутствия активности в предшествующие годы, если не считать некоторых акций «Исламского джихада» в 1980 г., образовали «Хамас» в 1988 г.
Поскольку через два года первая Интифада начала выдыхаться, а израильские репрессии становились все более жестокими (включая использование огнестрельного оружия против детей и закрытие границы, чтобы перекрыть единственный источник дохода палестинских рабочих), были начаты «переговоры». Инициативу взяли на себя США, организовав встречу в Мадриде (1991 г.) и так называемые Мирные соглашения Осло (1993 г.). Эти соглашения позволили ООП вернуться на оккупированные территории, которые должны были стать Палестинской автономией.
Соглашения в Осло предполагали превращение оккупированных территорий в один или несколько Бантустанов, полностью интегрированных в состав Израиля 6 . Палестинская автономия должна была быть всего лишь псевдогосударством – таким как Бантустан – и фактически быть подчиненной сионистскому порядку.
Возвращаясь в Палестину, ООП – теперь палестинская администрация – стремилась установить этот порядок, но не без некоторой двусмысленности. Администрация включила в свои структуры значительную часть chebab, координировавших Интифаду. Она получила легитимность после референдума 1996 г., в котором приняло участие 80 % палестинцев; подавляющее большинство избрало Арафата президентом автономии. Администрация оказалась в двусмысленном положении: согласиться выполнять функции, возложенные на нее Израилем, США и Европой, то есть, функции правительства Бантустана, или равняться на палестинский народ, отказавшийся подчиняться?
Поскольку палестинский народ отверг бантустанский проект, Израиль решил денонсировать соглашение Осло, однако продолжал диктовать его условия, перейдя исключительно к военной силе. Провокация в святых местах Иерусалима, спланированная военным преступником Шароном в 1998 г. (однако проведенная с помощью лейбористского правительства, разрешившего использование танков), полная победа этого преступника на выборах и его приход к власти (и сотрудничество с ним в этом правительстве голубей вроде Шимона Переса), привели ко второй Интифаде, которая продолжается и теперь.
Принесет ли она палестинскому народу свободу от подчинения сионистскому апартеиду? Еще слишком рано, чтобы сказать определенно. В любом случае, сейчас у палестинского народа есть настоящее движение национального освобождения. Оно имеет свою специфику. Оно не следует стилю однопартийной гомогенности (даже если учитывать, что реальность однопартийных государств всегда более сложна). Его компоненты имеют собственные особенности, собственное видение будущего, включая идеологии, своих воинов и приверженцев, но, вместе с тем, они знают, как сотрудничать в ведении борьбы.
Упадок режимов популистского национализма и исчезновение советской поддержки дали США возможность распространить свой проект на эту территорию.
Контроль над Ближним Востоком – это краеугольный камень вашингтонского проекта глобальной гегемонии. Так же США планируют обеспечить этот контроль? Уже десятилетие как Вашингтон принял инициативу в продвижении любопытного проекта под названием «Общий рынок Ближнего Востока», в который некоторые страны Персидского залива вложат капитал, другие арабские страны обеспечат дешевую рабочую силу, а Израиль установит технологический контроль и оставит за собой функции привилегированного посредника. Этот проект был принят странами Залива и Египтом, но был отвергнут Сирией, Ираком и Ираном. Поэтому было необходимо свергнуть три этих режима. Сейчас это было сделано с Ираком.
Вопрос в том, какой тип политического режима должен быть установлен, чтобы этот проект был устойчив. Вашингтонская пропаганда говорит о «демократиях». На самом деле, возобновление альянса с так называемым «умеренным политическим исламом» (который якобы является единственной силой, способной контролировать ситуацию и предотвращать дрейф в сторону терроризма – а «терроризм» определяется как угроза одним лишь Соединенным Штатам) сейчас представляет собой ось политического выбора Вашингтона. В рамках этой перспективы, поддержание мира будет связываться с устаревшей ближневосточной социальной системой.
Сталкиваясь с распространением американского проекта, Европа предложила свой собственный проект, которому было дано имя «Европейско-средиземноморского партнерства». Это определенно малодушный проект, отягощен пустой болтовней, которая, конечно, так же предлагает примирить арабские страны с Израилем. А исключив страны Залива из европейско-средиземноморского диалога, стало ясно, что управление и контроль над этими странами находится в исключительной ответственности Вашингтона.
Резкий контраст между дерзостью американского проекта и слабостью европейского – хороший показатель того, что реально существующий атлантизм не предполагает равенства США и Европы в ответственности и участии в принятии решений. Тони Блэр, адвокат создания однополярного мира, считает, что это положение можно оправдать, поскольку атлантизм будет основываться на более равномерном распределении полномочий. Самоуверенность Вашингтона с каждым днем делает эту надежду все более иллюзорной, если она изначально не была попыткой обмануть европейское общественное мнение. Реализм сталинского утверждения, что нацисты «не знали, где было нужно остановиться» полностью подходит к тем, кто правит США. Блэр взывает к надеждам, похожим на веру в то, что Муссолини сможет умиротворить Гитлера.
Возможен ли другой выбор Европы? Начал ли он приобретать очертания? Не выступает ли речь Ширака, в которой он выступает против «однополярного атлантического» мира (что для него фактически является синонимом односторонней гегемонии США) предвестником создания многополярного мира и конца атлантизма? Чтобы это стало реальностью, Европа сначала должна освободиться от зыбучего песка, в котором она сейчас вязнет.
Все правительства европейских государств присягнули основным положениям либерализма. Это однообразие европейских стран означает полное уничтожение европейского проекта из-за двойного ослабления, экономического (преимущества экономики ЕС растворяются в экономической глобализации) и политического (исчезает европейская политическая и военная автономия). В настоящее время не существует никакого европейского проекта. Он замещается северо-атлантическим (а, в конечном счете, триады) проектом под американским руководством.
После Второй Мировой войны Западная Европа смогла сравняться с США в экономике и технологиях. После 1989 г. исчезла советская угроза, равно как и противоречия, которыми была отмечена европейская история последних полутора столетий – примирились Франция, Германия и Россия. Потенциал этих изменений остается все еще нереализованным. Конечно, они происходят на экономической основе, преобразованной в соответствии с принципами либерализма. Но этот либерализм до 1980-х гг. был довольно умеренным благодаря социал-демократическому историческому компромиссу, который заставил капитал приспосабливаться к требованиям социальной справедливости, выдвигаемым трудящимися. Однако, потом началось создание новой социальной структуры, вдохновленной американским, антисоциальным либерализмом.
Этот поворот погрузил европейские общества в многомерный кризис. Прежде всего, это экономический кризис, неизбежно сопровождающий либеральный выбор. Кризис был усугублен тем, что европейские страны обеспечивали экономические условия американского превосходства: Европа до последнего времени соглашалась финансировать дефицит США, пренебрегая своими собственными интересами. Затем последовал социальный кризис, в котором необходимо выделить рост сопротивления и борьбы народных масс против фатальных последствий либерального выбора. Наконец, можно увидеть начало политического кризиса в отказе от подчинения, во всяком случае, безоговорочного, американским стремлениям к бесконечной войне против Юга.
Войны «made in USA» расшевелили общественное мнение (последний случай с Ираком имел глобальный эффект) и даже некоторые правительства, включая Францию, Германию, Россию и Китай. Но эти же страны не поставили под сомнение их преданное следование либеральной политике. Это главное противоречие разрешится либо дальнейшим подчинением требованиям Вашингтона, либо действительным разрывом, означающим конец атлантизма.
Главный политический вывод, который я делаю из этого анализа: Европа не может выйти за пределы атлантизма, пока политическая власть находится в руках господствующего транснационального капитала. Только если социальная и политическая борьба сможет привести к новому историческому компромиссу между капиталом и трудом, Европа сможет отдалиться от Вашингтона, делая возможным европейский проект. В этих условиях Европа также могла бы – и должна – быть вовлечена на международном уровне в отношения с Востоком и Югом на других условиях, чем нынешние условия коллективного империализма. Этот курс должен положить начало долгому маршу за пределы капитализма. Иными словами, Европа будет слева или ее не будет вообще.
Перевод Юрия Дергунова
1 Samir Amin, Class and Nation (New York: NYU Press, 1981); Samir Amin, Eurocentrism, (New York: Monthly Review Press, 1989); Samir Amin, Obsolescent Capitalism (London: Zed Books, 2003); Samir Amin, The Liberal Virus (New York, Monthly Review Press, 2004).
2 Литература о «преемственности гегемоний» «западоцентрична» в том смысле, что она рассматривает трансформации, происходящие в сердце системы, как направляющие глобальную эволюцию системы и имеющие решительное и практически исключительное значение. Не нужно недооценивать реакции населения периферий на распространение империализма. Независимость обеих Америк, великие революции, сделанные во имя социализма в России и Китае, восстановление независимости азиатских и африканских стран были вызовами системе, исходящими из периферий. И я не верю, что можно оценивать историю мирового капитализма, не принимая во внимание изменений, в которые был втянут и сам капитализм центра. Поэтому, как мне кажется, историю империализма уместнее рассматривать через конфликт империализмов, чем с точки зрения типа порядка, к которому приводит последовательность гегемоний. Видимые периоды гегемонии всегда были очень короткими, а сами гегемонии – очень относительными.
3 Emmanuel Todd, After the Empire: The Breakdown of the American Order (New York: Columbia University Press, 2003).
4 Office of the White House, The National Security Strategy of the United States, September 2002. http://www.whitehouse.gov/nsc/nss.html.
5 Амин делает аллюзию на книгу Майкла Хардта и Антонио Негри «Империя», в которой с псевдомарксистских позиций обосновывается утверждение о конце империализма и переходе к «новой глобальной форме суверенитета». – Прим. пер.
6 Амин проводит параллели с системой апартеида в ЮАР. – Прим. пер.
| При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна |
|
|