Сегодня интернационализм, в полный голос заявивший о себе полтора века назад с началом эпохи активной и сознательной борьбы пролетариата с классом буржуазных собственников, явно не в моде.

С одной стороны, его подчас обвиняют в трагедии раздела страны пятнадцать лет назад, утверждая, что именно его постулаты, положенные в основу создания СССР, заложили мину его будущего разрушения.

С другой стороны, те, кто еще продолжает говорить о приверженности его принципам, ведут себя так, что явно дискредитируют его основы в глазах достаточно широких масс. Именно интернационализмом подчас прикрываются попытки поддерживать либо, как минимум, благожелательно относиться к различного рода сепаратистским движениям, в частности — к войне, развязанной в Чечне против единства остатков страны.

В Европе внешняя приверженность ему различных сил, в частности — левых, оборачивается безбрежной толерантностью, поставившей под вопрос саму идентичность европейской культуры.

Попытки осознать, что действительно происходит, сказать, что уважение к другим нациям вовсе не должны оборачиваться ущемлением интересов собственного народа вызывают нарекания в национализме, следовательно — нацизме, следовательно — фашизме.

В XX столетии произошла мифологизация интернационализма. Одни стали выдавать его за некое энтропийное начало, а другие, на основании аналогичной мифологизации, превращать в фактор разрушения.

Естественное противостояние нацистскому лозунгу "Моя нация превыше всех иных" оборачивается постулатом "Моя нация ничто по сравнению с другими".

И в этой мифологизации теряется суть и истинное содержание интернационализма, как такового.

Сам известный призыв "пролетарии всех стран — соединяйтесь" говорил лишь о наличии потенциальных солидарностей более широкого порядка, нежели национальные. Возникнув и оформившись полтора века назад, интернационализм вовсе не предполагал инобытия пресловутого лозунга "все люди — братья". Он просто говорил, с одной стороны, о том, что не может быть слияния в едином интересе реально существующих в любой нации различных антагонистических интересов, с другой — что есть солидарности более высокого порядка, нежели национальные.

То есть интернационализм постулировал, 1. что развитие всех наций, в конечном счете, подчиняется общим историческим закономерностям; 2. что в ходе этого развития в самих нациях образуется разделение на иные социальные общности; 3. что противостояние этих общностей внутри наций является общей закономерностью и, потому, сами эти общности становятся наднациональными.

Нации, с точки зрения интернационализма, — историческая ступень, основываясь на которой, устанавливаются новые исторические общности.

Но он никогда не видел в этом процессе наднационального объединения всех со всеми, не усматривал в этом процессе автоматического сочетания различных социальных, культурных и национальных начал. Поэтому интернационализм — конкретен. Он видел в наднациональном объединении объединение того, что уже стало общим и близким социально, культурно и цивилизационно.

То есть, интернационализм — это не призыв к разрушению наций, это констатация неизбежности наднационального объединения тех, кто стал более схож, чем различен, кого уже ничто, или в основном ничто не разъединяет.

Как только это конкретное содержание забывается, призыв к наднациональности оборачивается не преодолением наций, а их "изничтожением" с неизбежным установлением господства того, кто более силен. С социально-политической точки зрения — реальным установлением господства правящих классов более сильных стран над народами других стран, с культурно цивилизационной — разрушением культуры и цивилизации менее многочисленных народов с установлением господства более низкого уровня культуры более многочисленных. Вместе — это означает, что реальные достижения культуры и цивилизации, в той степени, в которой они вообще сохраняются, остаются у господствующих групп наиболее развитых стран, а остальные группы постепенно низводятся до более низкого, варварского уровня менее развитых народов.

Нации, в этом отношении, можно представить, как огороженные участки, на которых происходит цивилизационный прорыв. Если, сохраняя эти достижения на "опытных" участках сознательно и с той или иной степенью интенсивности распространять на новые площади, можно вытягивать последние до прорывного уровня. Если остальной мир жестко огородить от остального мира, возникает все более растущий разрыв, возникают нации-господа и нации-рабы. Если национальные границы автоматически разрушить, достигнутый на них уровень растворяется, падает до основного уровня остальных народов.

В последнем случае господами окажутся те, кто доминирует на наиболее развившихся участках.

Интернационализация всегда имеет того или иного субъекта, который свои правила, свой порядок и распространяет на интернационализируемое пространство.

Абстрагирование от этой реальной субъектности означает абсолютизацию интернационализма, превращая его в нечто совсем непонятное, из фактора развития и освобождения народов — в фактор разрушения и порабощения более слабых, на этот момент, из фактора прогресса — в фактор регресса, из фактора освобождения народов — фактор их порабощения.

Именно эта абсолютизация и рождает многие современные мифологемы, ведущие к социальной энтропии.

Интернационализм versus "самоопределение вплоть до отделения"

Ничто в интернационализме не вызывало в последний период таких нареканий, как тезис о "самоопределении вплоть до отделения". Он приписывается Ленину. Именно с ним, в значительной степени, связывается трагедия раздела СССР.

Однако, во-первых, Ленин постулировал совсем иное. Он говорил о "праве наций на самоопределение вплоть до отделения". Он одновременно говорил о том, что это право регулируется вопросом целесообразности этого отделения, отмечал, что "мы всегда были, при прочих равных, за более крупное государство", более того, писал, что "при прочих равных мы всегда против федерации, мы за унитарное государство".

С одной стороны, абсолютно ясно, что наличие того или иного права предполагает его ограничения на реализацию в правах и интересах других субъектов. "Мое право протянуть руку заканчивается там, где начинается нос другого человека". В этом отношении право любой нации на выделение из некого государства заканчивается там, где начинаются права и интересы других народов этого же государства. Если его реализация означает разрушение их государства, это право одного народа на создание своего государства не может быть выше права других народов на обладание своим. Иначе уже они будут лишены того же самого права.

И тогда это вряд ли можно считать интернационализмом — ведь последний предполагает равенство прав разных наций. Тогда это означает признание превосходство одного народа — над другими, то есть оборачивается тем же самым национализмом — только с другим вектором.

С другой стороны, реализация любого права предполагает ограничения разумностью его использования в данной ситуации. Право курить вовсе не означает права зажигать спички на бензозаправке. Право любого дееспособного человека вступать в брак, не означает его обязанности на следующий день после обретения дееспособности бежать в ЗАГС с первым встречным партнером. Право его же на развод не означает необходимости разводиться на следующий день после бракосочетания.

Во-вторых, речь шла не о "праве на отделение", а о "праве на самоопределение вплоть до отделения". То есть, отделение — лишь один из вариантов этого самоопределения. Стало быть, реализация его предполагает осуществление некого выбора. Который должен быть осознан. То есть — наличия выявленной воли нации. Однако нации неоднородны. В большинстве случаев право говорить от имени нации присваивают себе его элита и его правящий класс. С точки зрения интернационализма, классовые идентификации действительно выше национальных. Тогда если в неком большом составном государстве есть класс, выступающий против разделения страны, а в его части господствует иной класс, желающий отделения, первый класс вправе любыми средствами поддержать ту классовую часть населения этой части, которая отделения не желает.

Что собственно, и имело место в период Ленинского правления, когда все провинции Империи, желавшие отделения, получили возможность такой реализации своего права, но когда значительная часть населения ряда из них выступила против этого отделения, им была оказана та необходимая помощь, как это было в случае с Украиной. Белоруссией, Грузией, Арменией, Азербайджаном и т.д., которая позволила большинству народа настоять на такой форме своего самоопределения, которая отделения не предполагала.

Не говоря уже о том, что наличие воли на выделение должно еще быть реально и процедурно выявлено, а не являться исключительно продуктом декларации узурпировавшей власть элиты.

В-третьих, речь идет о праве именно "наций", а не любых иных общностей. Никто никогда не постулировал права на отделение этносов, народностей, племен или даже просто местного населения. То есть описываемый постулат предполагает, что субъект, проявивший волю к отделению, должен либо уже быть нацией, достичь данного исторического уровня развития, либо еще быть нацией, то есть еще не интегрироваться в более крупную нацию. В противном случае пришлось бы признавать право любого населенного пункта на выделение из состава государства.

Здесь вообще возможны две абсолютно разные ситуации: ситуации существования многонационального государства и ситуация существования полиэтнической нации.

В первом случае мы имеем страну, где реально существуют различные части со своим национальным компактным населением. То есть в разных частях этой страны люди не только различаются этнически, но обладают разной историей, говорят на разных языках, имеют различную культуру и обычаи, обладают разным экономическим укладом и относительно самодостаточной экономикой. То есть разные области мало интегрированы и относительно чужды друг другу.

Примерно это и было налицо в начале XX века в ряде старых империй, в частности, — в Австро-Венгрии и России. И ленинский принцип, включающий в себя, как вариант, и право на отделение относился именно к этой ситуации. Речь шла тогда о реально существующих разных нациях в одном государственно-политическом пространстве. Здесь нации в основном обладали своей различной территорией, на которой и могли претендовать на создание национального государства.

Во втором случае мы имеем страну, где проживает много этносов, но, в национальном плане они интегрированы друг с другом, обладают в целом общей культурой, связаны крупными вехами истории, говорят в основном на одном языке, тесно связаны между собой межэтническими родственными связями, существуют в едином экономическом пространстве. То есть либо сложилась, либо складывается новая полиэтническая нация. Это ситуация, в частности, Советского Союза конца XX века. Здесь интегрированные бывшие нации в основном рассеяны по всей территории и в равной степени имеют право на всю территорию страны.

Выделение некоторой территории в отдельное государство не означает здесь осуществления права нации на "самоопределение вплоть до отделения" по двум основным причинам.

Во-первых, самоотделение некоторой территории, как бы она формально не называлась, в самостоятельное государство означает не создание собственно национального либо даже этнического государства, а разделение на разорванные части некого этноса, являющегося по традиции титульным для данной части страны, но в значительной части рассеянного и по другим территориям и родственно и культурно интегрированного с другими народами. То есть здесь происходит не осуществление, а ущемление "национального права".

Во-вторых, поскольку проживающие на территории страны этносы в основном (или полностью) интегрированы в новую полиэтническую нацию, правом на государственное самоопределение обладает именно она. Причем обладает на всей территории своего проживания.

Если даже предположить, что не все старые нации полностью прошли весь путь такой интеграции, что одновременно существует новая полиэтническая нация и некоторое количество остатков старых атрофирующихся наций, эти остаточные общества не могут обладать преимуществом ни перед своими наиболее развитыми интегрированными частями, ни перед всей новой нацией. Во-первых, потому, что часть нации не может обладать правом, имеющимся у целой нации, во-вторых, потому, что реализация подобного спорного права противоречила бы как национальным интересам интегрированных частей, так и национальному интересу всей полиэтнической нации.

В данной ситуации осуществление "права нации на самоопределение вплоть до отделения" может означать только одно: право полиэтнической нации на обладание своим государством на всей территории своего проживания. И оно не может ущемляться остаточными частями старых наций, таковыми уже не являющихся. Если же, в результате произвольных действий региональной элиты единое государство расчленено, а новая нация разделена, она имеет не меньше оснований на свое воссоединение, нежели в середине XIX века имели итальянцы или немцы.

То есть, интернационализм, как постулат, предполагающий наднациональное объединение конкретных субъектов и равные права наций в этом процессе предполагает не выделение частей страны в самостоятельные государства, не увековечивание раздробленности, прикрываемое псевдонациональными знаменами, а создание более крупного государства на основе уже достигнутой национальной интеграции.  

Интернационализм versus «толерантность»

Интернационализм, безусловно, включает в себя уважение к другим нациям. Уважение, основанное на признании того, что разные нации их представители, как таковые, равны в своих правах.

«Толерантность», по идее, предполагает терпимость к другим нациям.

При кажущемся сходстве двух этих идеологий, уже в этом вопросе кроется их противоположность.

Уважение означает, что к иной нации относятся как к достойной, то есть в ней не видят неразумного ребенка, которому его странности и капризы прощаются именно потому, что он не разумен и не отвечает за свои действия. Уважение к иному означает, что его оценивают по тем же нормам, по которым оценивают и себя. Видят в нем разумного партнера и в случае его неразумности предъявляют к нему те же претензии, которые предъявляют и к себе.

Терпимость означает, что иного терпят. То есть рассматривают как не отвечающего за свои действия, как не равного. Ему прощают то, что не простили бы себе или другому, рассматриваемому, как разумному. Заведомо занижают требования и создают некоторые преимущества, которые должны компенсировать подразумеваемое неравенство, видят в нем младшего, с которого и взять-то нечего.

Таким образом, уже в самом общем плане, если интернационализм предполагает равенство, толерантность — его снисходительное отсутствие.

При более внимательном рассмотрении, становится очевидным и глубинное расхождение этих понятий.

Интернационализм, как уже говорилось, выступает за наднациональное объединение того, что уже мало различается между собой. Толерантность — за отсутствие такого объединения, заведомое утверждение различия.

Интернационалист утверждает, что нации — продукт универсального общеисторического процесса, что равноправное отношение к другим нациям означает открытие им доступа к достижениям этого прогресса. Человеческая цивилизация рассматривается интернационалистом как живущая по общим историческим законам: в ней есть универсальные смыслы, ценности, истина — одна, причем, в принципе, — она достижима.

Сталкиваясь с реальным различием в уровне развития разных наций и культур, интернационализм признает это различие, но полагает, что тот уровень культуры, которого достигла более развитая нация, может быть достигнут и остальными. Свою обязанность по отношению к отстающим в развитии нациям интернационализм видит в том, чтобы делиться с ними своими достижениями, помогать освоить достигнутый уже уровень.

При этом он ни в коем случае не предполагает, что более развитый народ должен смириться с отставанием другого или, тем более что сам должен опускаться до его уровня.

Сторонник идеи толерантности считает, что существующее различие надо воспринимать как абсолютную данность и не нужно пытаться ее преодолеть.

Поэтому толерантность, на практике, утверждая, что отставание иного народа надо просто терпеть, предполагает, либо, что более высокий уровень отстающий народ, в принципе, не может освоить, либо, что единый ценностей и смыслов вообще нет. Истина в принципе не достижима или ее вообще нет.

Как ни парадоксально, в качестве высшего принципа толерантность, по сути, возводит пресловутый лозунг: «Каждому свое», чем она смыкается по постулатам с фашизмом. Только если фашизм, видя того, кого он считал низшим, считал его неисправимым и стремился уничтожить или превратить в раба, толерантность, сталкиваясь с тем, кого низшим считает она, предлагает терпеть его как домашнее животное — и отводить ему заведомо неполноценную роль. При кажущейся противоположности, эти идеологические крайности сходятся в том, что считают иного заведомо низшим и принципиально не способным подняться до более высокого уровня. Только если нацизм, уничтожая иного, желал при этом обезопасить «своего» и предоставить ему место «высшего», толерантность приносит в жертву представителям народов, исторически оказавшимся на более низкой ступени развития, более высоко развитые народы.

Утверждая право «иных» на собственную идентичность, право «оставаться самими собой» — и потому отказаться от развития, толерантность создает культурную среду, как бы растворяющую, нивелирующую более высокий уровень развития. Отстаивая национальную самобытность и борясь с ее преодолением, толерантность практически смыкается с апартеидом. Апартеидом для других народов и уничтожением — для своего.

Утверждая, что единой истины нет, что можно жить и по цивилизованным нормам и не по ним, эта идея, с одной стороны, лишает отставшие народы стимула к развитию, с другой — показывает тем, кто изначально находится в более развитом поле, что находиться в нем вовсе не обязательно.

Культура — это, прежде всего, система запретов. Более высокая культура несет в себе больше запретов, хотя предполагает их меньшую внешнюю регламентацию. Поэтому нести более высокую культуру — всегда несколько тяжелее. Стимулом к несению этой тяжести является утверждающееся в обществе осознание того, что культура — это благо и за нее надо платить. Но если человек видит, что рядом с ним живут люди, которые эту тяжесть не несут, однако общество относится к ним снисходительно, у него появляется мотив для отказа от этой ноши.

Таким образом, толерантность, формально утверждая право на существование других культур через терпимость по отношению к ним, на деле ведет к варваризации собственного населения, показывая ему, что нет ничего страшного в том, чтобы отказаться от более высокого уровня культуры: «Истин много. Кто знает, что лучше?».

Утверждая, казалось бы, право представителя иного народа на обладание своей «национальной» культурой, толерантность лишает на деле такого права свой народ.

Ставя во главу угла права всяческих меньшинств на свою особость, толерантность разрушает единое культурное пространство и приносит в жертву меньшинствам нравы и обычаи большинства.

Итак, интернационализм оказывается прямой противоположностью «толерантности».

Интернационализм стремится передать культуру более цивилизованных народов народам, отставшим в своем развитии, «толерантность» топит более высокий уровень культуры в более низком.

Интернационализм, стремясь распространить более высокий уровень культуры, относится к другим народам, как к потенциально равным, «толерантность», декларируя право иных народов на самобытность, рассматривает их заведомо неспособными освоить достижения цивилизации.

Интернационализм, преодолевая национальные различия, опирается на национальные достижения и идет вперед, веря в возможности неограниченного развития человека, «толерантность», «терпя» национальные различия, опускает свои нации до преднационального состояния, вообще не усматривая ценности в человеческом развитии.

Интернационализм верит в прогресс и стремится содействовать ему, опираясь на достижения цивилизации, «толерантность» отказывается от прогресса, не видя трагедии в варваризации своего общества.

Наконец, интернационализм уважает человека, «толерантность» его только терпит.

Интернационализм versus «полинационализм»

В свое время, в четвертой главе «Манифеста», Маркс и Энгельс писали, что коммунисты поддерживают борьбу всех народов против угнетения и за их независимость.

Это вполне законное интернационалистское утверждение оказалось предельно странно интерпретировано многими современными левыми. Оно обернулось экстравагантной позицией, которую можно условно определить как «полинационализм».

Резонно, с формальной точки зрения, выступая против национализма своей нации, «полинационалисты» при этом борются против него так, что оправдывают любой другой национализм, если только он направлен против их собственного народа. У западноевропейских левых это проявляется в постоянных осуждениях попыток собственных наций защитить свои ценности на фоне культурной экспансии других народов. В свое время, как известно, даже поддержку Советским Союзом борьбы афганского народа они объявляли экспансионизмом.

Многие современные российские левые, следуя этой логике, объявляют СССР империей, разрушение которой явилось бы благом и освобождением входивших в Союз народов, а также не принимают любых попыток России сохранить свою территорию и поддержать процессы реинтеграции союзного пространства.

Вполне естественно, что к нынешнему российскому руководству они относятся негативно, как и к реально существующему русскому национализму. Но они абсолютно теряют из вида тот факт, что, выполняя реакционную роль внутри страны, то же руководство, преследуя свои собственные цели, объективно может в ряде случаев противодействовать еще более реакционным тенденциям на том же пространстве СССР.

Встает, самый, казалось бы, естественный вопрос об объединении с Белоруссией — и они заявляют, что выступают против, поскольку это объединение будет означать поглощение независимой республики русскими империалистами.

Встает вопрос об отражении внешней агрессии в Чечне — и они заявляют, что русские жандармы подавляют борьбу свободолюбивого чеченского народа за свою независимость.

Как только где-либо возникает любое направленное против России действие — они радостно приветствуют его, видя в нем союзника в борьбе с ненавистной им властью.

Любого бандита, если только он объявляет себя врагом Ельцина или Путина, они готовы приветствовать как освободителя, абсолютно игнорируя все страдания, которые этот бандит приносит своему собственному народу.

В этой проблеме есть два момента, конкретно политический и общеконцептуальный.

Конкретно политический включает в себя два аспекта.

С одной стороны, при всей реакционности режима, существующего в современной России, наша страна, из почти всех псевдогосударств, образовавшихся на территории СССР, является чуть ли не самым социальной: в России на сегодня в наибольшей степени защищены права трудящихся. Исключение, пожалуй, составляют Белоруссия и Приднестровье.

Во многих республиках Москва сегодня воспринимается чуть ли не как образцовый социалистический город, где платят хоть сколько-нибудь существенные пенсии. На фоне многих других режимов Россия выглядит страной, в которой есть еще хоть какая-то свобода слова, какая-то не маргинальная оппозиция, где еще как-то осуществляются гражданские права.

С этой точки зрения, воссоединение с Россией почти любой республики означало бы прогресс в ее развитии и избавление ее народа от многих страданий и откровенного варварства своих правителей.

С другой стороны, уже с национальной точки зрения, пространство СССР сегодня населяют представители расчлененной пятнадцать лет назад единой полиэтнической нации, не говоря уже об огромном этнически русском составе граждан во многих республиках. Эта нация обладает, как уже говорилось, правом на воссоединение своего государства и народы, населяющие эти республики, в основном этого желают и ждут.

Если бы обстоятельства сложились так, что нынешние обитатели Кремля сумели (что, в общем-то, окажется удивительным) добиться воссоединения всего или части пространства единого государства, эта тенденция явно носила бы общедемократический характер, многими народами была бы воспринята чуть ли не как освобождение и выражала их объективные интересы.

Конечно, с классовой точки зрения, лучше было бы, если бы это сделали коммунисты. Но вот таких перспектив на ближайшее будущее пока не просматривается. А потому — за неимением Гарибальди приходится соглашаться и на Бисмарка. Каким бы он нехорошим человеком не был, объединение железным канцлером Германии было прогрессивно и отвечало интересам немецкого народа.

Левые этого не понимают, потому что им кажется что все, что делают не они — плохо по определению. Но история не может ждать, пока они избавятся от политической импотенции и научатся вести политическую борьбу.

Второй момент, как и говорилось, — общеконцептуальный.

«Полинационализм» воспринимает категорию национальных прав, в частности — права на самоопределение не как историческую данность, а как некий абсолют. Он исходит из того, что

1.Нации есть и у них, естественно, есть права. Марксизм против национального угнетения? — Против. Значит, надо отстаивать права наций.

2.Кто сегодня говорит, что ведет национальную борьбу на пространстве СССР? — Те, кто борется против России и ее руководства.

3. кто сегодня подавляет национальную борьбу? — Россия.

Значит, надо бороться против России. Поскольку ясно, что власть Россия не выражает интересов народа, значит, борясь против этого руководства, они считают, что борются за российский народ.

При этом ясно, что левые должны бороться против национализма. Живя в России, против какого национализма они должны бороться? Против русского. Кто еще может бороться против русского национализма? Националисты других народов. Значит, надо бороться вместе с ними.

То, что российская власть, не выражая социальных интересов российского народа, может объективно выражать интересы объединения страны, то есть демократический интерес всех народов на пространстве СССР — игнорируется, как и то, что нерусские националисты — такие же враги, как и националисты русские, то, что Басаев хуже и Ельцина, и Путина и ничем не лучше Баркашева — игнорируется.

Борясь против ненавистной и антинародной власти, борясь против русского национализма, «полинационалисты» выступают против интересов страны.

Интернационализм, как уже говорилось, уважая права наций, видит их исторический характер и поддерживает то, что способно преодолеть национальное разделение. Для него нации — звено, соединяющее донациональное и посленациональное устройства мира.

«Полинационалисты» не уважают нации. Они не видят процесса их развития в динамике. Для них нации — абстрактное начало, права которых должны защищать интернационалисты.

Но, попадая в плен этой абстракции, «полинационалисты», декларируя интернационализм, практически, в отношении к нациям, смыкаются с теми самыми националистами, против которых, формально, ведут борьбу.

С той разницей, что националисты, абсолютизируя нации, на первый план ставят интересы своей нации, как они их понимают, а «полинационалисты» стремятся защитить интересы любой другой нации, кроме своей, принося последнюю в жертву любому, кто на нее покусится.

С их точки зрения, то, что угрожает национальной идентичности и — нарушает права наций на существование. Поэтому, в отличие от интернационализма, они ведут борьбу против всего, что нации сближает, за то, что их разделяет.

Если интернационализм, уважая иные нации, стремится преодолеть это разделение, «полинационализм», прикрываясь знаменем интернационализма, увековечивает это разделение, но в ущерб собственной нации.

Парадокс заключается в том, что «полинационализм» проповедуют именно левые, которые гордятся своим интернационализмом и вместе с этим дискредитируют его.

В конечном счете, все три энтропийные мифологемы, рожденные нынешней эпохой и выдающие себя за лики интернационализма, по сути, прямо ему противоречат, обозначая непонимание и отрицание его смысла, и берут под защиту именно те начала, которые в принципе интернационализмом отвергаются.

Интернационализм — это признание равного права разных наций на свое развитие, но не обязанность народа-интернационалиста пожертвовать своим развитием в угоду чужому.

Интернационализм — это готовность помогать другим нациям в их развитии, готовность делиться с ними своими культурными достижениями, но не обязанность признавать их право на варварство и этому варварству подчиняться.

Интернационализм — это убежденность в преодолимости национальных различий и в неизбежности слияния наций, — но на основе передовых достижений цивилизации, а не на основе увековечивания варварства.

http://www.apn.ru/publications/article1927.htm

http://www.apn.ru/publications/article9904.htm