Так сказал генерал Ермолов, впрочем, на тот момент он еще не был ни генералом, ни любимцем Суворова, ни участником многочисленных заграничных компаний, ни героем Отечественной войны 1812 года, ни проконсулом Кавказа. А был он тогда простым артиллерийским офицером, батареей командовал и ревизовал его с пристрастием всесильный временщик генерал Аракчеев, ну тот, который «всей России утеснитель». После череды злобных придирок, недвусмысленных намеков на служебное несоответствие и бездарных указаний соизволил проверяющий высказать свое удовольствие содержанием батарейных лошадей. Вот тут то и произнес Ермолов свою фразу, что вошла в историю. Ох, и остер он был на язык, за фронду и изведал тюремной баланды в павловские времена, отсидел в печально знаменитой Петропавловской крепости.

С основанием полным вспомнить слова эти можно и во времена нынешние, спустя два века, читая произведения новоявленных русскоязычных писателей, вроде Даниэля Клугера, что на земле обетованной глумливо трактует русскую историю девятнадцатого века в творениях подобных «Мертвым душам полковника Пестеля». Причем «цивилизованно» так Клугер этот самый действует, в духе времени. Не лает в виртуальном пространстве подобно азиатским недоброжелателям России того же Ермолова за присоединение Кавказа к нашей стране. И не разбивает памятника известному ученому и путешественнику адмиралу Лазареву на сочинском курорте, за то, что флот под его командованием поддерживал огнем палубной артиллерии высадку русского десанта в Черноморье. Нет, он выдумывает порочные и низкие черты характера, производные от отвратных персонажей гоголевских «Мертвых душ» и щедро награждает ими генерала Ермолова. То же самое он делает и в отношении адмирала Мордвинова, деятельного участника русско – турецких войн конца восемнадцатого века. Так же поступает и с героем Бородинского поля полковником Павлом Пестелем. За каждым опороченным Клугером именем яркая страница русской боевой славы в далеких Альпах ли, на кровавых полях сражений с Наполеоном, или у янычарской Очаковской крепости. Откуда у Клугера такая поразительная страсть к унижению памяти боевых победоносных офицеров русской армии?

Может быть, кто - то и определит корни этой глубоко непорядочной игры души и разума в комплексе неполноценности. Кропал когда - то стишки Клугер, писал такие же малозаметные фантастические опусы про космического штурмана Кошкина, бесталанно у него все это выходило, бездарно. А тут представилась возможность срубить по легкому сомнительной, но известности на скользкой ниве русофобии. Но это было бы слишком простым объяснением «казуса Клугера». Дело то еще и в том, что Ермолов, Мордвинов и тем более Пестель в русской истории девятнадцатого века известны не только боевыми подвигами. Стоит за ними активная гражданская позиция, участие в антикрепостническом движении. И эта борьба с крестьянским рабством и самодержавием, симпатии к республиканскому строю и декабризм, проекты законов против клеймения людей и наказания их кнутом Клугеру, как видно, еще более не по нраву, нежели укрепление России на Кавказе и в Северном Причерноморье. Потому то и запускает он вроде как бы невзначай идейку об изначальной корыстности социального протеста. Де мол, тайные революционные организации в России ни что иное, как попытка задолжавших отпрысков обедневших дворянских родов расправиться с кредитором – царизмом, не уплачивая долгов. И все это, по Клугеру, замешано на казнокрадстве и прочих малоприглядных плутовских делах.

Такую вот дурнопахнущую репутацию офицерам русской армии, дворянским революционерам сварганил из иерусалимского далека Клугер, пристрастную и фальшивую, кстати, от начала и до конца. Какая уж тут корысть то у офицеров – декабристов? Все они, за небольшим исключением примкнувших в последнее перед восстанием время, происходили из богатых и обеспеченных фамилий и каких то имущественных долгов перед царским домом не имели, и выгоды личной от революции почерпнуть ну никак не могли. Что бы понять эту простую истину достаточно посмотреть на биографии приговоренных к смертной казни участников восстания декабря 1825 года. У отца подполковника Сергея Муравьева – Апостола без малого три с половиной тысячи крепостных душ, целое состояние. У семейства подпоручика Михаил Бестужева - Рюмина 641 крепостная душа и миткалевая фабрика под Москвой. У Кондратия Рылеева блестящая перспектива как по основному месту работы в Российско – Американской торговой компании, так и на литературном поприще, недаром император Александр Первый лично подносил ему за выпуск альманаха «Полярная Звезда» бриллиантовый перстень. Жил безбедно, и мог бы в роскоши купаться и в генеральских чинах ходить и полковник Павел Пестель. Порукой тому известное чиновное прошлое отца, золотая шпага за личное мужество при Бородино и пять русских и европейских орденов за разгром наполеоновской Франции. Более трех тысяч гектаров чернозема пожаловал Павлу Пестелю Александр Первый за отменную боеготовность вверенного ему Вятского полка. Только вот после антидекабристского доноса Грибовского с 1820 года не рос Павел Пестель в чинах, не давал ему ходу император. А младший брат его, Владимир Пестель, за то, что в роковой день 14 декабря 1825 года оказался по другую сторону баррикад, получил от императора флигель – адъютантские эполеты, генерал – лейтенантское звание и место сенатора. Вот так то! Из пятерых казненных декабристов, пожалуй, только поручик Петр Каховский не имел значительного состояния. И на ледяной Сенатской площади и в заснеженном поле под Киевом в огне картечном пушек коронных искали декабристы не новых крепостных душ и фавора императорского, а отмены рабства и свободного республиканского устройства. А что до корысти и низменных инстинктов, то их как раз то воочию продемонстрировали предатели, выдавшие монарху планы и имена декабристов. Пример тому наглядный доносчик Шервуд – Верный, более известный современникам как Скверный, закончивший карьеру уголовным преступником в Шлиссельбурге. Такой же вороватый и подлый другой доносчик Майборода. Между нами говоря, отменная сука был этот Майборода, не побрезговал даже присвоением обуви преданного им полковника Пестеля. Мародер Майборода, таких на поле боя любой уважающий себя офицер должен был расстрелять во имя чести своей армии. И казнокрадством во времена оные обессмертили себя не революционеры, а жандармские идолы вроде генерала Дубельта, что был пайщиком и покровителем игорного притона Политковского, где проигрывались в одночасье тысячи и тысячи казенных рублей.

И что бы закончить тему «корысти» российских революционеров, на которой ныне кормится многочисленная орда интеллектуальных лакеев капитала, скажу, что в девятнадцатом веке значительная масса тех, первых, кто ушел на виселицу, сгинул в тюремных казематах и умер в изгнании были людьми не бедными, если не сказать больше. Разве из жажды наживы начал свою борьбу с царизмом наследник богатейшего дворянского рода Герцен? Какого благосостояния искала в кровавой борьбе с самодержавием наследница знатной семьи Софья Перовская? Могла она жить как в раю в той системе, которой она объявила беспощадную войну. Андрей Желябов с его дарованиями и капиталами тестя, состоятельнейшего малороссийского буржуа, мог бы стать некоронованным владыкой Юга России. Однако сгорел в пламени смертельной борьбы с тем строем, который сулил ему лично невиданное благополучие. Обеспеченный помещик России Дмитрий Лизогуб отдал все свое состояние делу революционной борьбы, которая была направлена в первую очередь против барского латифундизма, залога благосостояния лизогубовского рода. Можно до бесконечности перечислять имена тех, кто волей судьбы в дворянско-буржуазной России имели огромное состояние, блестящие виды, и, тем не менее, по принципиальным причинам выступили на борьбу с крепостным рабством и угнетением наемного труда. Где тут корысть? О ней могут говорить только люди с предвзятой моралью клугеров.

И, кстати, эта мораль клугеров растет не из бескорыстной борьбы за правду, о которой они вещают бесконечно. По обе стороны Средиземноморья и Атлантики люди состоятельные вкладывают значительные суммы в очернение революционной истории через бюджеты цереушные и фонды всевозможные. Используют клугеров как «идейных» и литературных наймитов для борьбы с революционным прошлым и настоящим, которые несут главную угрозу нынешнему мировому порядку, основанному на эксплуатации труда. А что до конкретного Даниэля Клугера, глумливого ненавистника революционной истории России, ничем не брезгующего в компрометации социального протеста, то цена ему во все тех же ермоловских словах: «Жаль, что репутация офицера часто зависит от скотов».