Мало что демонстрирует убожество вульгарного марксизма так хорошо, как его применение к национальному вопросу. Это тот случай, когда крайности сходятся, и догматизм советского истмата оказывается столь же бессилен, как и догматизм «стихийного» левачества. В этом плане, разница между ними для нас равнозначна разнице между зомби и вампирами в их традиционных образах в массовой культуре: первые едва ли не сами рассыпаются под действием неумолимого разложения дряхлой плоти, вторые удивительно «гламурны», но и тем, и другим нужно вогнать осиновый кол в сердце, чтобы не погибнуть самому.

Условия Украины довольно ясно демонстрируют, что примитивный экономический детерминизм, предполагающий, что украинский национализм, не говоря уже о нации, возникнет в результате самозарождения под действием естественных экономических законов, обладающих железной силой, не работает. Точно также, откровенно плачевны и результаты тотального нигилизма в отношении любых национальных проблем, как будто не играющих ни малейшей роли и абсолютно маргинальных на фоне «чистых» задач социалистической революции, которая почему-то до сих пор никак не наступит. Все это – печальное следствие игнорирования политических проблем, как имеющих самостоятельное значение и логику функционирования, что представляет собой одно из главных родовых проклятий любой формы вульгарного марксизма.

1.

Что можно противопоставить подобным мертвым интерпретациям? В первую очередь, это понимание того, что формирование и воспроизводство национализма как идеологии и нации как социально-политической общности – это важный элемент политической стратегии класса буржуазии и буржуазного государства. К концу ХХ века марксистская историческая социология (можно обратиться, например, к работам Бенедикта Андерсона или Этьена Балибара 1 ) накопила достаточно примеров и теоретических объяснений того, что в условиях становления капиталистических отношений именно государство представляло собой главную силу, формирующую капиталистическую нацию и ее самосознание. Основными механизмами этого процесса выступали создание общенационального языка, единой школы, картографирование и т.д. При всей очевидности того, что этот процесс был обусловлен объективными структурными потребностями становящегося на ноги капитализма, ошибкой было бы рассматривать его как прямое следствие развития капиталистических отношений, не опосредованное активной государственной политикой.

Пример Украины, равно как и многих других постсоветских стран, является блестящим подтверждением этого тезиса. Безусловно, нет смысла говорить о существовании украинской нации до распада Советского Союза, поскольку она к тому моменту уже была в значительной мере растворена в советском народе.

В результате, о новом формировании нации стало возможно говорить лишь с новым пришествием капитализма. Национализм, до реставрации капитализма имевший откровенно маргинальную роль, был после распада СССР фактически сразу взят на вооружение новорожденной украинской буржуазией, в значительной мере, возникшей из партийной бюрократии, играя в ее идеологической мимикрии двойную роль. Во-первых, это был достаточно эффективный способ легитимации самой капиталистической реставрации в рамках Украины, за счет подмены ее социально-экономического содержания темами освобождения от национального угнетения. Во-вторых, это был важный способ идеологического самосохранения, направленный на противодействие любым гипотетическим попыткам политической реинтеграции постсоветского пространства, независимо от ее экономического содержания, как смертельного удара по классовому господству в «своем» государстве.

По всей видимости, национализм за пределами Российской Федерации представляет собой важное условие, равно как и индикатор, успешности и завершенности капиталистической реставрации, идя рука об руку с неолиберализмом. Здесь достаточно посмотреть на пример Украины или прибалтийских государств правового апартеида, безусловно, далеко продвинувшихся по этому пути. С другой стороны, я до сих пор не могу вспоминать без улыбки знакомство с материалами «проекта» «Пограничье», представляющего собой яркий пример продукта деятельности украинской компрадорской научной интеллигенции, с удовольствием обменявшей стремление к истине на деньги западных фондов. Главной целью этого проекта было исследование «национальных идентичностей» жителей Беларуси, Приднестровья и Донбасса, с заранее готовым выводом о том, что они находятся в неразвитом состоянии и значительно отстают от своих соседей. В этом плане очень симптоматично, что буржуазная наука рассматривает как неразвитое постэтническое сознание приднестровцев и дончан, жителей регионов, бывших индустриально – а значит и в целом - наиболее развитыми в рамках своих республик и не воспринявших легко сработавших в других регионах этнократических идей, сопровождавших поворот к капитализму. Крайне симптоматично и то, что Приднестровье и Беларусь представляют собой самые социально ориентированные режимы на территории бывшего СССР, в которых установилась резко отличающаяся от всего СНГ относительно прогрессивная модель госкапитализма. Донбасс же все 1990-е гг. дружно голосовал за компартию с ее лозунгами государственного патернализма, успешно перехваченными «регионалами» 2 .

Очевидно, что в процессе становления нового украинского национализма язык обязан был играть решающую роль. Этому способствовали и исторические обстоятельства генезиса украинского национализма. Как писал об этой форме национализма в своей довольно любопытной статье «Восточный и западный национализм – есть ли существенная разница?» уже упоминавшийся неомарксистский теоретик Бенедикт Андерсон (не путать с его братом, более известным у нас, благодаря книге «Размышления о западном марксизме», Перри Андерсоном): «Это форма, которую я называю лингвистическим национализмом; она начала возникать в начале XIX века в династических империях Европы, и ее философскими истоками были идеи Гердера и Руссо. Ключевым верованием было то, что каждая настоящая нация была отмечена своим собственным языком и литературной культурой, которые вместе выражали исторический дух народа. Отсюда та огромная энергия, которая была затрачена на конструирование словарей для языков многих наций, которые не имели его к тому времени – чешского, венгерского, украинского, сербского, польского, норвежского и т.д.» 3 . Сегодня можно уверенно констатировать, что данная форма национализма по-прежнему не утратила своей политической актуальности и представляет собой одну из опор современных восточноевропейских национализмов. Так что вполне прав был специалист по Восточной Европе, норвежский исследовать Ивэр Нойманн, когда писал, что «если по-прежнему придавать руководящую силу идее нации, можно ожидать, что ключевым маркером этнических границ станет язык» 4 . В силу исторических причин украинский национализм просто не мог быть другим, более современным, не напирающим на этнические и языковые проблемы, отталкивающимся от идеи «политической нации» по образцу «нормальных» современных буржуазных государств, так как этому не могли способствовать ни условия его зарождения, ни отсутствие реальной политической традиции, заставившее современных националистов обращаться либо к архаичным дореволюционным формам, либо к полуфашистским идеям, существующим в эмигрантской среде.

Отсюда логично вытекает и Конституция 1996 г., закрепившая лишь за украинским языком статус государственного, и более или менее вялотекущая, но стабильная политика украинизации. Но важно понять, что сама украинизация в языковой сфере, вместе с радикальным переписыванием истории, заключающимся в «колонизации» украинским народом все более древних периодов времени и антирусских интерпретациях основных исторических моментов, не является проявлением какого-либо фанатизма. Это – не более, чем объективная потребность правящего класса, вызванная необходимостью его самолегитимации. Здесь характерно то, что несмотря на наличие целого ряда символов данной политики, вроде Жулинского при Кучме или целой плеяды «оранжевых» политиков сегодня, ее основным носителем является, в первую очередь, государственная бюрократия в достаточно широком объеме, что обусловило как относительную вялость самого процесса, так и его упорство и стабильность.

2.

Впрочем, данный анализ не имел бы ни малейшего смысла, если бы он не принимал во внимание противоречия, порождаемые политикой украинизации, а самое главное – более широкие структурные противоречия, в рамках которых и происходит этот процесс.

Совершенно очевидно, что пока классовая борьба в своих «чистых» проявлениях будет находиться в подавленной форме, языковой вопрос будет одной из главных осей, вокруг которых будет вращаться украинская политика, и по своему содержанию он опять-таки будет проявлением классового конфликта, хотя и в превращенной форме. И здесь ситуация оказывается достаточно парадоксальной. С одной стороны, борьба за языковое равноправие однозначно прогрессивна, не только потому, что она является выражением широких демократических требований, но и в силу ее объективной направленности против фундаментальных этнократических компонентов украинской государственности, выгодных, в первую очередь, правящему классу. По-сути, она является выражением актуальных демократических задач, независимо от того, кто является ее основным носителем.

С другой стороны, учитывая то, что сегодня она фактически монополизирована Партией Регионов, она обречена на постоянное торможение. Как справедливо отмечал Дмитрий Якушев, пока языковой вопрос не будет решен, перспективы любого социалистического движения на территории всей Украины являются туманными. Но это означает и то, что «регионалы» и стоящая за ними группа буржуазии совсем не заинтересованы в решении этого вопроса. Именно им, как никому другому, выгодно постоянно держать его в подвешенном состоянии, потому что постоянное использование этой проблемы в пропагандистских целях и обеспечивает им массовую поддержку на юго-востоке страны. Это тот случай, когда ситуативный, от выборов к выборам, расчет перерастает в подобие целостной стратегии. При этом крайне сомнительно, что это является результатом некоего сознательного планирования, таким образом, сдерживающего переход борьбы за языковое равноправие в «нормальную» классовую борьбу. Скорее, дело в природе формальной демократии, позволяющей систематически паразитировать на одних и тех же требованиях и лозунгах без реальных усилий по их выполнению.

Но даже если и предположить добрые намерения «регионалов», то нельзя забывать об их политической нерешительности, апофеозом которой стали события конца 2004 г., получившие в официозном языке название «оранжевой революции». После подобного примера капитуляции перед противником очень сомнительно, что ПР сможет пойти на слом одной из важнейших основ политической системы Украины, а это шаг, требующий куда большей решимости.

Иными словами, получается тупик – эта проблема тормозит развитие полноценной классовой политики, но ее решение в условиях современной политической конфигурации и расстановки классовых сил представляется невозможным.

По всей видимости, темы действительного решения языкового вопроса объективным течением времени будут в дальнейшем все интенсивнее вытесняться влево. Трудно говорить сейчас об успешности украинских левых на этом поле (в конечном счете, именно политическая импотенция КПУ обусловила нынешнюю роль ПР как основного монополиста на языковой теме), но совершенно очевидно, что антидемократическая и контрреволюционная позиция украинских национал-коммунистов не имеет в обществе реальной почвы под ногами.

Кроме тех или иных форм политического сопротивления, есть и другие причины, подрывающие украинизацию.

Капитализм не в состоянии содержать хоть сколько-нибудь серьезную по своему уровню украинскую культуру, хотя бы в ее массовом варианте. Пока что об ее успехах можно говорить лишь на примере становления индустрии поп/рок-музыки (Руслана, «Океан Ельзи», «ВВ» и т.д.). В сочетании с крайне убогим состоянием книгоиздания и кинематографа состояние украинской культуры можно оценить как плачевное. Но даже успех украинской поп-музыки имеет довольно негативные последствия для украинизации в целом. Если не так уж давно экспансия коммерческих и довольно низкопробных образцов русскоязычной продукции могло порождать заявления о том, что русский – «язык блатняка и попсы», то сегодня оснований для этого остается все меньше. И у людей, которым подобные проявления массовой культуры отвратительны, все больше поводов возвращаться к истокам, особенно, если учитывать маргинальность любых попыток создать подобие украинской элитарной культуры на основе порнографических романов Забужко и переведенных с русского статей из «незалежного культурологічного часопису Ї».

3.

Наконец, есть еще одно важнейшее обстоятельство, делающее механическое, бездумное применение как традиционных марксистских, так и неомарксистских схем, выработанных для оценки национальных проблем в Европе, малоэффективным. Дело в том, что они либо связаны с периодом возникновения национальных государств как таковых, либо с национальным вопросом как следствием нерешенности объективных задач незавершенных буржуазных революций в многонациональных странах.

Очевидно, что анализ становления украинской нации, независимо от того, насколько успешен этот процесс, нельзя рассматривать в отрыве от неравного развития в условиях позднего империализма. Египетский марксист Самир Амин, рассматривавший государства, возникшие во второй половине ХХ века, пришел к достаточно однозначным выводам о том, что зачастую они обретают форму «национального государства без нации» 5 . Условия периферийного капитализма, разрушающего саму структуру общества, негативно сказываются на основном экономическом механизме формирования нации, внутреннем рынке. Экономическая неразвитость, перекос в сторону экспортных секторов экономики, низкий уровень спроса внутри страны, компрадоризация политических элит (и, можно добавить, к интеллектуальным элитам это относится в не меньшей мере, а ведь это значительно осложняет выработку сколько-нибудь жизнеспособной общенациональной культуры), в нашем случае - еще и активнейший процесс трудовой миграции (5 млн. украинцев ежегодно выезжают за границу, а 2 млн. украинских граждан постоянно живет за ее пределами), служащий одним из основных факторов печально известной «разновекторности», еще больше раскалывающей украинцев востока и запада, осложняют процесс формирования нации. В случае Третьего мира это оборачивается трайбализмом и активными этническими конфликтами. На Украине об этом речь не идет, в силу отсутствия докапиталистического наследия, но дальнейшее возрастание экономического разрыва между регионами, без сомнения, будет способствовать углублению национально-языковых противоречий между востоком и западом страны. Иными словами, компрадорская природа украинской буржуазии подрывает ее же политику построения национального государства, лишая его реальной экономической основы. Отказаться от существующего курса нельзя, но и успешным он быть не может.

Есть ли выход из этого положения, оставляющий перспективы дальнейшей борьбы за социальное освобождение? Амин считал, что им должна быть последовательная борьба против любого национального угнетения при симметричном стремлении к борьбе за максимально большие государственные образования, способные обеспечить реальную почву для революционной политики и независимость от неразвитости, порождаемой участием в империалистической системе, через полноценное, самоцентричное развитие в интересах народных классов, при сохранении культурной автономии в рамках этих больших политических и социально-экономических образований.

Эти выводы как никогда актуальны и в нашей ситуации. Более того, они созвучны мыслям и биению сердец наших народов. Мы вновь возвращаемся к Воссоединению – единственно возможной последовательной революционной марксистской политике в национальном вопросе на территории бывшего Советского Союза.

Примечания

1  Андерсон Б. Уявлені спільноти. К.: Критика, 2001; Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. М.: Логос, 2004.

2  Впрочем, необходимо отметить, что рудименты стихийного, бытового советского интернационализма на востоке Украины вряд ли просуществуют длительный срок. Сейчас можно говорить о нескольких направлениях его возможной трансформации: упрощение до формы регионального самосознания, русскоязычный украинский национализм (как лояльный нынешней государственности, так и в форме идет альтернативной, «правильной» Украины), самоидентификация с Россией. Время покажет, какое направление изменений будет основным.

3  New Left Review. 2001. Issue 9. P. 40.

4  Нойманн И. Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М.: Новое издательство, 2004. С. 30.

5  Amin S. Class and Nation, Historically and in the Current Crisis. London: Heinemann, 1980.