«Исламофашизм», «исламский фашизм», «новый фашизм», «новый тоталитаризм»… Последней модой «войны против терроризма», кажется, стало возрождение термина «фашизм» и регресс к антитоталитарной риторике. Хотя этот феномен появился совсем недавно 1 , он находит значительный отклик, особенно в рамках современных французских СМИ.

Во Франции в марте 2006 г. издательство Éditions Denoël начало издавать новый политический журнал по названием Le Meilleur des mondes. Журнал «отстаивает политическое, интеллектуальное и моральное наследие антитоталитарного течения» 2  и объединяет в своей редакционной коллегии многих проамериканских публицистов 3 . В своей передовице они соединили борьбу против коммунизма эпохи Холодной войны с нынешним противодействием «исламизму», сожалея о том, что Франция была и остается снисходительной к каждому из этих движений.

В то же самое время, сатирический еженедельник Charlie Hebdo 4 , выделяющийся после перепечатки карикатур на Магомета из Jyllands Posten 5 , опубликовал манифест под названием «Вместе против нового тоталитаризма» 6 . Во введении мы можем прочитать, что «вскоре после победы над фашизмом, нацизмом и сталинизмом, миру угрожает новая глобальная угроза тоталитарного типа: исламизм». Манифест полностью перепечатал французский еженедельник L’Express, ежемесячный французский журнал TOC и ежедневная швейцарская газета Le Temps, и он, несомненно, получил мировую известность.

Среди подписавших это воззвание можно выделить Бернара-Анри Леви и Каролину Фурэ. Последняя – автор книги «Соблазн мракобесия», как и А. Адлер, получившей в 2006 г. Премию за лучшую политическую книгу от Национальной ассамблеи 7 . В этой книге, опубликованной одновременно с некоторыми другими произведениями на эту же тему, Каролина Фурэ противопоставляет две традиции левой: первая – «антитоталитарная», которая после борьбы со сталинизмом стала клеймить исламизм, и другая – «тьермондистская» (т.е., ориентированная на поддержку Третьего мира – прим. пер.), которая, из-за чувства вины, бездумно принимает сторону исламистов. Фурэ, безусловно, призывает к мобилизации первых против вторых. Со своей стороны, Бернар-Анри Леви, благодаря своей колонке редактора во французском еженедельнике Le Point и многочисленным публикациям в СМИ, сделал популярным термин «фашиисламизм», соединение фашизма и исламизма, а также регулярно называет «исламизм» «третьим фашизмом», с которым должен бороться «свободный мир» 8 . Эти заявления играли центральную роль в его недавних публикациях этого лета и периода ливанской войны, да и сегодняшние заметки рассматривают этот сюжет с той или иной стороны. Автор заявляет об «фашиисламизме» Хамаса и Хизбаллы, манипулируемых Дамаском и Тегераном 9  и представляющих собой новую тоталитарную угрозу 10 , и сравнивает войну в Ливане с войной за Испанию, а Израиль – с испанскими республиканцами 11 . Принимая на веру заявления британских властей и без всякого приговора суда 12  Бернар-Анри Леви именует «фашистами» людей, обвиненных британской полицией в подготовке взрывов пассажирских самолетов в лондонском аэропорту 13 . Посредством подтасовок, на которые способен только он, ему удается объединить вместе такие разные явления, как недавние признания Гюнтера Грасса о его службе в войсках СС, «его чрезмерную советофилию» и развитие «фашиисламизма» 14 .

Эти примеры – не исключения, а лишь иллюстрация общей тенденции, существующей во французской прессе, и не только. Американские неоконсервативные публицисты, среди которых особенно влиятелен Уильям Кристол 15 , также представляют исламизм как новую опасность, сравнимую со сталинизмом и нацизмом, и трудно не обнаружить сходства между «фашиисламизмом» Бернара-Анри Леви, «нациисламизмом» Ивана Рифуля из Le Figaro и «исламофашизмом» Фрэнка Гаффни. Не только публицисты занимаются подобным смешиванием, но и, например, бывший французский министр образования Люк Ферри, сравнивший развитие исламизма с подъемом нацизма, рассматривая первый как потенциально более опасный, чем второй 16 , или бывший британский министр иностранных дел Джек Стро, квалифицировавший «исламистский» терроризм как «новый тоталитаризм» 17  и его немецкий аналог Йошка Фишер, повторивший эти же аргументы в речи в Принстоне в ноябре 2003 г. 18 , равно как и в интервью Handelsblatt несколькими месяцами позже 19 . Недавно сам Джордж У. Буш назвал британских граждан, обвиненных в подготовке покушения на лондонский аэропорт «исламскими фашистами» 20  и его министр обороны Дональд Рамсфельд представил «исламистский терроризм» как «новый тип фашизма» 21 .

Но, в конечном счете, что же неправильного в подобном представлении вооруженных мусульманских движений? Разве экстремизм, не важно, идеологический или религиозный, не стремится к тотальному контролю над жизнью индивида? Разве политическая система, основанная на строгом соблюдении религиозных догм, не стремится к всестороннему управлению разными сторонами жизни людей, превращаясь в полный контроль над их существованием? И разве присутствие государства во всех аспектах жизни индивида, включая частную сферу, не является сутью тоталитарной системы?

Основываясь на этих аргументах, можно утверждать, что вооруженные мусульманские движения – это тоталитарные партии, и борьба с ними – это борьба против тоталитаризма. Как бы не так.

Без сомнения, вопрос не так прост.

Во-первых, слово «тоталитаризм» никогда не являлось нейтральным политическим термином для обозначения угнетательских режимов, а было лозунгом мобилизации Атлантического альянса против Варшавского договора на основе придуманного позднее объединения коммунизма и нацизма.

Во-вторых, потому что слову «исламизм» не хватает внутренней целостности для обозначения вооруженных мусульманских движений. Что общего между иранскими революционерами, сбросившими кровавую диктатуру шаха, алжирскими салафистами, пытающимися ввести модель полного социального регресса, Хамасом, борющимся с апартеидом в Палестине, Хизбаллой, сопротивляющейся израильскому вторжению в Ливан и предполагаемыми авторами предполагаемых проектов терактов в Лондоне? Никакая ваша религия или предрассудки не позволяют рассматривать другую религию, как по своей сути жестокую. И если использовать эту категорию, то почему она не распространяется на наемников Бен-Ладена, боровшихся против советских войск в Афганистане, Армию освобождения Косово, устраивавшую взрывы бомб в людном центре Приштины, или чеченское правительство в изгнании в Вашингтоне, организующее теракты в России и т.д.? Следовательно, слову «исламизм» не достает фундаментальной ясности и оно является не научным термином, а словом из СМИ, объединяющим разные явления и понемногу вводимым для того, чтобы отличать «хороший» ислам от «плохого». О популяризации слова «исламизм» в распространенных СМИ, то есть, на телевидении, журналист Тома Дельтомбр сказал: «В своем стремлении отстаивать моральное бинарное видение ислама, разделяющегося на хороший и плохой, телевизионная журналистика – и не только она – столкнулась с двусмысленной ситуацией. Она, несомненно, стремится реформировать, устно и письменно, секулярное западное видение ислама как чего-то изначально вредоносного и чужого, но одновременно продолжает усиливать его, явно и неявно, поддерживая негативные оценки этого религиозного феномена, заставляя воспринимать его с подозрительностью и отчужденностью» 22 . Вооруженные мусульманские движения на службе Запада представляют собой «хороший» ислам и не могут рассматриваться как часть «плохого» ислама, то есть исламизма.

Не стоит и говорить, что отрицание неясных понятий, вроде тоталитаризма или исламизма не означает отрицания того, что коммунисты или мусульмане могут приходить к нетолерантным, обскурантистским или преступным формам своих идеалов или убеждений. Но, одновременно, признание этих отклонений коммунизма или ислама означает, что они могут порождать и другие идеологические или религиозные движения.

Отказ от использования риторики на тему «исламского тоталитаризма» или понимание ее ограниченности не означает отрицания антиклерикализма, а наоборот, помогает отделить эту позицию от догматического дискурса понтификов неоконсерватизма.

Чтобы хорошо понимать эту риторику, важно проанализировать истоки использования слова «тоталитаризм» и его превращение из понятия политического анализа в ярлык моральных оценок, используемый для стигматизации противника. История этого термина особенно важна в плане изменения его значения под действием времени.

От инструмента анализа – к оружию Холодной войны

Впервые использование этого термина мы встречаем в речи Г. Амендолы, итальянского противника фашистов, произнесенной 22 мая 1923 г., в которой он разоблачал контроль, который они установили над разнообразными итальянскими учреждениями. Но уже очень скоро Муссолини взял его на вооружение и присвоил себе в речи от 25 июня 1925 г., после чего Джентиле, фашистский теоретик, развил его в своей книге «Фашистская доктрина» (1932). Параллельно, понятие тоталитарного режима стало популярным в 1930-е гг., когда его использовали только для обозначения фашистских и нацистских режимов. С подписанием советско-германского пакта понятие «тоталитарный режим» стало использоваться и для сталинского режима в странах с сильной антимарксистской традицией и в европейском истеблишменте. Но везде без исключения, с нападением Рейха на СССР в 1941 г., это обобщающее определение перестало использоваться.

После Второй мировой войны историки и политологи стали изучать нацизм, чтобы попытаться объяснить этот феномен. Но очень скоро, с нарастанием Холодной войны, произошла кристаллизация двух соревнующихся объясняющих моделей на Востоке и Западе.

На Востоке, в коммунистическом блоке, использовалась, разумеется, марксистская концепция. Теория Коминтерна определяла фашизм как реакцию буржуазии на кризис капитализма. Следовательно, фашистские и нацистские режимы стояли близко к западному блоку, направленному против СССР, и могли быть вероятным направлением эволюции этих режимов.

Со своей стороны, западный блок вернулся к понятию «тоталитарного режима», придав ему второе дыхание. Концентрируясь на некоторых соответствиях между нацистским, фашистским и советским режимами, тоталитарная модель стремилась показать в политическом плане сталинский режим как отражение гитлеровского и превратить либеральную демократию в его полную противоположность.

Эта точка зрения быстро пришлась по вкусу западному истеблишменту. В Германии, главной цели Холодной войны, развилась схема анализа тоталитаризма. Эта логика проявилась в основном законе ФРГ, принятом в 1949 г. Явной целью этого документа было препятствование возвращению к нацистскому режиму, равно как и возможному повороту развития событий в ФРГ в сторону коммунизма. Точно так же, двое немецких граждан, выехавших в США, Ханна Арендт и Карл Фридрих, стали главными авторами универсального определения тоталитаризма.

Ханна Арендт опубликовала в 1951 г. «Истоки тоталитаризма», где предложила пристрастный анализ становления нацизма, его неизбежной радикализации и внутренне присущей ему разрушительной природы. Анализ сталинизма был, без сомнения, намного менее убедительным, и подвергался критике в последующих исследованиях (прежде всего, за ее сознательную подмену классового общества «обществом масс», отсутствовавшим в историческом анализе подъема нацизма 23 ).

Со своей стороны, Карл Фридрих разработал свой анализ в статье под названием «Уникальный характер тоталитарного общества» в сборнике «Тоталитаризм», опубликованном в 1954 г. Там он представил модель из пяти пунктов, якобы определявших характеристики тоталитаризма. Согласно Фридриху, тоталитарный режим определялся: официальной милленаристской идеологией, одной массовой партией, монополией на средства борьбы, монополией на коммуникацию и политическим террористическим контролем, незаконно применявшимся к противникам.

Фридрих критиковал аналитиков, полностью смешивающих нацистский режим со сталинизмом, поскольку, по его мнению, между ними, несомненно, было больше различий, чем сходства.

В 1956 г. эта модель стала терять актуальность в связи с десталинизацией. Збигнев Бжезинский, будущий советник по национальной безопасности у президента от демократов Джимми Картера, адаптировал схему анализа тоталитаризма к этому событию. В своей статье «Тоталитаризм и рациональность», опубликованной в American Political Science Review, он писал, что техники манипуляции и управления массами, которые исследовали его предшественники, находились на службе революционных целей, которые не связаны ни с устойчивостью общества, ни со сменой правящих классов, а только с заменой плюрализма на единообразие. Но «рациональность» техник управления массами может вступить в конфликт с динамизмом без сдерживающих начал, присущему указанным целям, равно как и с неравномерным и крутым историческим путем этих режимов. Таким образом, десталинизация представляет собой не более, чем превратность судьбы режима, остающегося тоталитарным. В том же году, Карл Фридрих и Бжезинский объединились для работы над первым изданием «Тоталитарной диктатуры и автократии». В этой книге, Фридрих пересмотрел свою модель из пяти пунктов и добавил еще один – контроль над экономикой со стороны государства.

Под влиянием работ Фридриха, Раймон Арон выпустил в 1958 г. книгу «Демократия и тоталитаризм», в которой наделил тоталитаризм пятью характеристиками: партией, монополизировавшей политическую деятельность, официальной государственной идеологией, монопольным контролем «над средствами принуждения и коммуникации», контроль экономики государством и проведение политического и идеологического террора 24 .

Европейские левые отвергали смешивание нацизма и коммунизма, которое явственно следовало из этих теорий, и уже в 1960-х гг. средние университетские преподаватели также отказались от этого анализа и вскоре он стал рассматриваться как устаревший. И действительно, в своем стремлении сконцентрироваться на сходствах, схема анализа тоталитаризма проходила мимо различий между фашистскими и коммунистическими режимами, такими как, видение организации в идеологии или методах прихода к власти. Чтобы объединить нацизм и коммунизм в единую модель, аналитики должны были не обращать внимания на противоположность между фашистским элитаризмом и коммунистическим эгалитаризмом или на роль буржуазии в подъеме фашизма. В плане организации, также нельзя было сравнивать системы, установленные Гитлером в Германии и Сталиным в СССР.

Анализ тоталитаризма, без сомнения, сохранил свою притягательность для консерваторов и атлантических интеллектуалов, завербованных и находившихся на содержании ЦРУ через Конгресс свободной культуры 25 . Еще надо сказать, что хотя споры в академической среде давно отошли от этих теорий, схема анализа тоталитаризма осталась без всяких изменений и по-прежнему представляется широкой публике. Поэтому, 5 июля 1962 г. конференция министров образования, проходившая в ФРГ, постановила: «Преподаватели всех дисциплин будут обязаны посвящать студентов в характеристики тоталитаризма и принципиальные аспекты большевизма и национал-социализма, двух наиболее важных тоталитарных систем ХХ века» 26 . Господствующая печать также стремилась бороться с сомнениями, возникавшими как реакция на эту модель анализа. В своем исследовании освещения вопроса нацизма в Западной Германии, вышедшем в 1963 г., «Третий рейх в прессе Федеративной республики», Р. Кюнль заметил, что там часто сравнивались успех СА среди народа Германии в 30-х годах и успехи коммунистов, писалось также о сходстве нацистской Германии и СССР, и одновременно затушевывалось пособничество Гитлеру со стороны крупной буржуазии.

Равно как и понятие «тоталитаризма», «фашизм» не является совершенно объективным понятием. Когда пропадает интерес к анализу тоталитаризма, его сторонники все активнее переводят его в политическое и моральное измерение. Тоталитаризм перестает быть темой политологических и исторических исследований и превращается в сердце дискурса атлантистских интеллектуалов. Во Франции есть такое медиа-явление, как «новые философы», превращающие тоталитаризм в ядро своего анализа. И крупнейшие медиа-интеллектуалы этого движения, вроде Андрэ Глюксмана или Бернара-Анри Леви, очень часто используют его, что заклеймить, в первую очередь, коммунистические режимы и тех, кого они рассматривают как противников «Запада», который несправедливо ассоциируется у них с либеральной демократией. В их работах «тоталитаризм» превращается в абсолютного врага, и, в результате инверсии перспективы, каждый враг представляет собой новое потенциально опасное воплощение тоталитаризма.

Вопрос о тоталитаризме служит также и политическим аргументам и официальной линии некоторых политиков. В конце 1970-х гг., когда Джимми Картер и его советник Збигнев Бжезинский поставили под сомнение киссенджерианские альянсы с южноамериканскими военными диктатурами, Джейн Киркпатрик призвала к антитоталитарной борьбе, критикуя изменение характера этих альянсов в газете Commentary. В ее статье 1978 г. «Диктатуры и двойные стандарты», будущий посол Рональда Рейгана в ООН утверждала, что США были правы, оказывая поддержку военным диктатурам Южной Америки. Согласно ей, эти диктатуры были не более, чем авторитарными режимами, намного более либеральными в отношении своих граждан, чем тоталитарные режимы (т.е., коммунистические). Поэтому, США должны были различать между этими режимами и, по крайней мере, временно, поддерживать диктатуры, боровшиеся против «тоталитарных» движений для гарантирования американских интересов. Эта статья вызвала большую шумиху, так как ее автор была демократкой (Джейн Киркпатрик формально не вступала в Республиканскую партию до 1985 г.) и атаковала внешнюю политику, разработанную Збигневом Бжезинским, на его же поле исследований. Аргументация Киркпатрик послужила теоретической основой внешней политики Рональда Рейгана.

Чтобы создать ярлык, позволяющий оправдать внешнюю политику западного блока, клеймить врагов в моральном и политическом плане и создать призрак, выступающий абсолютным антитезисом демократии, в СМИ эпохи «тоталитаризма» понятие фашизма превратилось в слово обыденного языка, позволяющее демонизировать любой тип противника. В условиях отсутствия достаточных научных претензий, часто как синоним «тоталитаризма» используется «фашизм», и, путем объединения коммунизма и нацизма под видом тоталитаризма, коммунисты, благодаря перьям некоторых атлантистских авторов превращаются в «красных фашистов». «Антитоталитаризм» стал официальной идеологической базой атлантистской европейской левой и одним из аспектов явления, которое во Франции называют «единообразным мышлением» 27 .

Адаптация к концу Холодной войны

Без сомнения, антитоталитаризм утратил свою жизненную силу с концом Холодной войны. Он сохранялся в риторике, направленной против Кубы, Северной Кореи, Ирака Саддама Хусейна или Югославии Милошевича, но использовался уже реже. Во Франции исследования коммунизма конца 1990-х гг. отличаются возрождением сравнений коммунизма и нацизма, благодаря книге «Прошлое одной иллюзии» Француа Фурэ 28  и, конечно, публикации «Черной книги коммунизма» 29 . Это коллективная работа, предисловие к которой должен был написать Ф. Фурэ (умерший в том же году), и которую, в конце концов, опубликовал Стефан Куртуа. Многочисленные параллели между коммунизмом и нацизмом, которые делают авторы этого текста, послужили поводом для того, чтобы французская Национальная ассамблея инициировала дебаты о присутствии министров-коммунистов в правительстве Лионеля Жоспена.

В настоящее время, в период «войны с терроризмом», мы видим возрождение антитоталитарной риторики. И вновь она используется, чтобы связать вместе режимы и движения, имеющие мало общего. У этого использования понятия «тоталитаризм» в «войне против терроризма», нет другой основы, кроме его применения в политических и морализаторских целях. Что общего «новый тоталитаризм», под которым понимается исламизм или исламистский терроризм, имеет хотя бы с определением тоталитаризма Арендт, Арона, Фридриха или Бжезинского? Последний, кстати, отвергает это неуместное сравнение, как очень вредное для американской политики и попросту смехотворное 30 .

Но, что бы там не говорил Бжезинский, эта риторика дает им краткосрочное преимущество. Отметим четыре наиболее важных аспекта.

Прежде всего, представление исламизма как нового тоталитаризма, сравнимого с нацизмом или коммунизмом, помогает драматизировать ситуацию. Включение исламизма вместе с нацизмом и коммунизмом в рамки одной политической системы (это центральный тезис ориенталиста Бернарда Льюиса 31 ) позволяет изобрести угрозу и оправдать любые возможные военные преступления. Эту точку зрения поддерживают и постоянные параллели между 11 сентября и Перл-Харбором, и общие места неоконсервативных и проамериканских публицистов о том, что мир находится в наиболее опасном положении с момента завершения Холодной войны. Если исламизм можно сравнить с нацизмом, необходимо открыть против него фронт и развернуть имеющиеся вооруженные силы, чтобы предотвратить грядущий конфликт. Если исламизм – наибольшая угроза с конца Холодной войны, это служит оправданием для военного бюджета, сравнимого с периодом Холодной войны.

Кроме того, возможность поставить на одну доску исламизм, нацизм и коммунизм позволяет представлять вооруженные мусульманские движения единой силой, объединенной поиском общей цели. На самом деле, нет ничего, что позволяло бы утверждать, что движения, квалифицируемые как исламистские, сотрудничают между собой, но, поскольку все мусульманские движения «тоталитарные» или «фашистские», медиа-эксперты навешивают на них ярлык исламизма. Это дает возможность в пятую годовщину 11 сентября еще раз приписать атрибуты Аль-Каиды «исламистскому» насилию в Ираке, «исламистам» из Хизбаллы, «исламистской» иранской атомной бомбе, и, в конечном счете, «исламистскому заговору» против «цивилизации».

Затем, представление конфликта как новой конфронтации между демократическим миром и тоталитарной угрозой нового типа дает возможность оправдания «естественного» альянса западного блока, представленного демократическим миром. Манипуляция неоправданными историческими параллелями делает США «естественным» дирижером «свободного мира», которому необходимо организовать легитимную систему обороны. Этот дискурс уходит корнями в представление США как главного победителя Второй мировой войны (и минимизацию роли СССР в этом конфликте) и Холодной войны.

Наконец, ассимиляция исламизма в тоталитаризм преследует своей целью ослабление оппозиционных догме «войны против терроризма» взглядов. Если исламизм – это тоталитаризм, то те, кто отказываются бороться с ним или рассматривать его как главную угрозу нашей эпохи, являются пособниками тоталитаризма и, таким образом, врагами демократии, возможными военными преступниками. С этой точки зрения, проводя параллели со сталинизмом, Каролина Фурэ называет левых, отказывающихся принимать упрощенные связи между исламом и терроризмом, «полезными идиотами» и «попутчиками» исламизма 32 . Со своей стороны, 29 августа 2006 г. Дональд Рамсфельд сравнил противников его политики со сторонниками примирения с нацизмом перед Второй мировой войной 33 . Каролина Фурэ и Дональд Рамсфельд – не единственные, кто проводит подобные параллели.

Значит ли это, что нужно отказаться от использования термина «тоталитаризм»? Что любое использование этого термина служит проамериканской пропаганде? Конечно, нет. Но, разумеется, что, как и в случае с другими концепциями, и, с гораздо большим вниманием, чем в большинстве случаев, к понятию тоталитаризма нужно подходить осторожно. Важно осознавать его пределы и не позволять превращать его в политическое оружие для стигматизации противников или оправдания колониальной политики.

Перевод с французского опубликован по адресу: http://www.voltairenet.org/article143585.html

Перевод с испанского Юрия Дергунова

Примечания

1  Через несколько месяцев после 11 сентября неоконсервативный публицист Александр Адлер опубликовал книгу «Я видел конец старого мира», где заявил о «мусульманском фашизме»: «Я утверждаю, таким образом, что сегодняшний антиамериканизм, несмотря более или менее прогрессивную оболочку, представляет собой конгломерат старых мечтаний, погребенных под руинами Берлина – фашистское чувство, которому, по правде говоря, симпатизируют «мусульманские фашисты», пропагандирующие исламизм». . J’ai vu finir le monde ancien, París, Grasset, 2002; Hachette, Pluriel, p. 69. Эта книга получила Премию за лучшую политическую книгу от Национальной ассамблеи в 2003 г.

2  «Koestler, notre contemporain», Michel Laval, Le Meilleur des mondes, n°1, primavera de 2006

3  Директор издания – Оливье Рубинштейн, редактор – Мишель Тобман, издательский совет состоит из таких людей, как Мохаммед Абди, Галя Акерман, Антуан Басбу, Ева Бонивар, Клер Бриер-Бланше, Паскаль Брукнер, Жан Шавидан, Стефан Куртуа, Брис Кутюрье, Тереза Дэльпеш, Сюзанна Доргаж, Антонио Элорза, Мириам Анкуа, Фредерик Анкель, Арье Флак, Сесилия Габизон, Филипп Годен, Андрэ Глюксманн, Рафаэль Глюксманн, Роман Гупи, Жерар Грюнберг, Филипп Гумпловиц, Давид Азан, Оливье Лангепэн, Макс Лагариг, Мишель Лаваль, Жеки Маму, Барбара Лефевр, Виоленде Марсанжи, Жан-Люк Мутон, Кендаль Незан, Жан-Мишель Перо, Ната Рампазо, Пьер Ригуло, Оливье Ролэн, Элизабет Шемла, Андрэ Сеник, Пьер-Андрэ Тагвиефф, Жак Тарнеро, Флоренс Тобманн, Бруно Тертрэ, Антуан Виткин, Марк Вейцман и Илиос Янакакис. Учредительный капитал газеты разделен между Éditions Denoël и ассоциацией Amis du Meilleur des mondes, которую возглавляет Андрэ Глюксман.

4  «Vendre le «choc des civilisations» à la gauche», por Cedric Housez, Voltaire, 30 de agosto de 2005.

5  «Caricatures danoises et hystérie en trompe l’œil», Voltaire, 17 de febrero de 2006.

6  «Ensemble contre le nouveau totalitarisme», Charlie Hebdo, 1ero de marzo de 2006.

7  ««Division» de la gauche: le «double langage» de Caroline Fourest», par Cedric Housez, Voltaire, 25 de noviembre de 2005.

8  В репортаже, в котором автор заявляет о поддержке Израиля, написанном для Le Monde в период войны Израиля с Ливаном, Бернар-Анри Леви писал: «Этот фашизм с исламским лицом, этот третий фашизм, является для нашего поколения тем, чем другой фашизм и коммунистический тоталитаризм был для наших предшественников…» («La guerre vue d’Israël», por Bernard Henri Lévy, Le Monde, 27 de julio de 2006.)

9  «Disproportion ?», Le Point, 20 de julio de 2006 y «Disproportion, suite», Le Point, 3 de agosto de 2006

10  «La guerre vue d’Israël», art. citado

11  «Hezbollisation», Le Point, 10 de agosto de 2006

12  См. «Complot terroriste au Royaume-Uni: que se passe-t-il vraiment?» por Craig Murray; «Fabriquez vous-mêmes votre bombe au TATP» por Thomas C. Greene; «Le mensonge des attentats à l’explosif liquide», por James Petras, Voltaire, 18, 21 y 29 de agosto de 2006.

13  «Cinq remarques sur le désastre (évité) de Londres», Le Point, 17 de agosto de 2006

14  «Günter Grass en sa débâcle», Le Point, 24 de agosto de 2006).

15  В качестве примера, можно привести то, что он писал в передовице Weekly Standard в начале израильской агрессии против Ливана: «It's Our War», por William Kristol, Weekly Standard, 15 de julio de 2006. Этот текст был проанализирован в нашей рубрике Tribunas y Análisis: «Damas, Teheran et le Hezbollah sur le banc des accusés», Voltaire, 25 de julio de 2006.

16  «Interview de Luc Ferry par Jean-Michel Apathie», RTL, 7 de febrero de 2006.

17  «Terror ’is new totalitarianism’», BBC, 13 de marzo de 2004.

18  «L’Europe et l’avenir des relations transatlantiques», 19 de noviembre de 2003.

19  «Une intervention de l’OTAN en Iraq ne serait pas une bonne idée», por Joschka Fischer, 28 de mayo de 2004.

20  «President Bush Discusses Terror Plot Upon Arrival in Wisconsin», Servicio de prensa de la Casa «Blanca», 10 de agosto de 2006.

21  «Rumsfeld Says Critics Appeasing Fascism», por Julian E. Barnes, Los Angeles Times, 30 de agosto de 2006.

22  «Un «islamisme» télégénique», por Thomas Deltombe, artículo publicado en la revista Actualis y retomado por el sitio lmsi.net, septiembre de 2004.

23  См., вособенности, Ian Kershaw, Qu’est-ce que le nazisme?, Paris, Gallimard, 1992-1999, capítulo 2: «Le nazisme: un fascisme, un totalitarisme ou un phénomène unique en son genre?» и Pierre Ayçoberry, La question nazie, Les interprétations du national-socialisme, 1922-1975, Paris, Seuil, 1979, chapitre. 3 «Les armes de la Guerre froide»

24  Démocratie et totalitarisme, capítulo XV: «Du Totalitarisme».

25  «Quand la CIA finançait les intellectuels européens», por Denis Boneau, Voltaire, 27 de noviembre de 2003.

26  Цит. по: La question nazie, Les interprétations du national-socialisme, 1922-1975, op. cit. (p. 185-186)

27  «La face cachée de la Fondation Saint-Simon », por Denis Boneau, Voltaire, 10 de febrero de 2004.

28  Le Passé d’une illusion, Paris, Laffont/Calmann-Lévy, 1995

29  Le Livre Noir du communisme, Paris, R. Laffont, 1997.

30  «Do These Two Have Anything in Common ?», por Zbigniew Brzezinski, Washington Post, 4 de diciembre de 2005. Текст комментировался в нашей рубрике: Tribunas y análisis: «L’OTAN à l’heure du «Choc des civilisations»», Voltaire, 14 de diciembre de 2005.

31  Sur le travail de Bernard Lewis, ver: «La « Guerre des civilisations»», por Thierry Meyssan, Voltaire, 4 de junion de 2004.

32  La Tentation obscurantiste, Paris, Grasset, 2005. p. 9.

33  «Rumsfeld Says Critics Appeasing Fascism», por Julian E. Barnes, Los Angeles Times, 30 de agosto de 2006.