Какой странный мир, в котором бедные, по сути, содержат богатых.
(Дж. Стиглиц, экономист, лауреат Нобелевской премии)

Капитализм характеризуется тем, что, развив невиданные прежде производительные силы и темпы роста мировой экономики, он также периодически порождал в процессе своего развития беспрецедентные кризисы – как по масштабам и глубине, так и по содержанию – ибо это были кризисы перепроизводства. Предшествовавшие капитализму формации никогда не знали подобного рода кризисов и, естественно, не могли оставить ему в наследство знаний и технологий их преодоления. И капитализму самому удалось выработать удивительно гибкие и эффективные механизмы приспособления к изменениям экономического, политического и культурного характера. Его способность к мимикрии и к выживанию в самых, казалось бы, безвыходных исторических положениях, просто не может не изумлять! В ответ на кризисы рынков сбыта XIX века появился империализм, для выхода из коллапса мировой финансовой системы 1920-30 годов и для отражения угрозы коммунизма были вызваны к жизни одновременно фашизм, рузвельтовский «Новый курс», развязана самая страшная и кровопролитная в человеческой истории война и, наконец, создано послевоенное «государство всеобщего благосостояния». Успешно развивавшийся в послевоенные годы кейнсианский проект стал давать серьёзные сбои в начале 1970-х годов, вызвав серьёзнейший кризис накопления капитала. Резко обострившаяся классовая борьба в сочетании с ростом национально-освободительных движений создали угрозу самим основам политической власти правящего класса ведущих капиталистических держав. В этот критический для мировой капиталистической системы момент на исторической сцене появился неолиберализм. Произошедшая за последние 30 лет неолиберальная революция в корне изменила окружающий нас мир – радикальной трансформации подвергся сам капиталистический способ производства, решающий поворот произошёл в расстановке классовых сил как внутри империалистических стран, так и на мировой арене, глубокие сдвиги претерпела культура, а также сфера повседневной жизни общества. Из-за колоссального усиления культурной гегемонии правящих классов и концентрации основных СМИ в руках крупного корпоративного капитала, значительная часть людей не отдают себе отчета в масштабе и значении постигших наш мир в последние десятилетия социальных трансформаций. Несмотря на то, что идеологии и практике неолиберализма посвящено немало исследований, в том числе и критических, лишь небольшой их процент написан с позиций классового и системного анализа. Именно к этой категории исследований относится вышедшая недавно в издательстве «Поколение» работа профессора антропологии Нью-йоркского университета Дэвида Харви «Краткая история неолиберализма».

В подходе Харви к исследованию неолиберализма можно выделить две основные черты. Во-первых, неолиберальный капитализм рассматривается американским антропологом не просто как важное социально-экономическое явление, затронувшее основные аспекты современной мировой экономической системы, но как тотальность, детерминирующая весь ход современной истории, накладывающая свой неизгладимый отпечаток на экономическое, политическое и культурное развитие практически в любой точке земного шара. Овладев методологией Харви, можно понять и объяснить любое мало-мальски значимое явление мировой политики, экономики и культуры в последние три – четыре десятилетия – от «рейганомики» до «китайского чуда», от энергетического кризиса начала 1970-х до «мирного процесса» на Ближнем Востоке, от «перестройки» до идеологии «суверенной демократии», от культуры панков до последних писков постмодернизма в кино и живописи.

Во-вторых, Харви трактует неолиберализм, прежде всего, как грандиозный проект восстановления процесса накопления капитала с одной, и власти крупной буржуазии, с другой стороны. Харви пишет:

«Таким образом, мы можем говорить о неолиберализации либо как об утопическом проекте, призванном воплотить теоретическую модель реорганизации международного капитализма, либо как о политическом проекте, связанном с восстановлением условий для накопления капитала и власти экономической элиты. Я берусь утверждать, что на практике доминировала вторая из двух целей»

Здесь очень важно уяснить исторический контекст развития мировой капиталистической системы. Дело в том, что к концу 1960-х годов кейнсианская модель капиталистического развития, основанная на поощрении спроса и сильном государственном экономическом интервенционизме, дававшая великолепные результаты в течение двух десятилетий (низкоинфляционный рост и почти полная занятость), стала давать серьёзные сбои. Произошло это по ряду причин, связанных со структурой мировой капиталистической системы, оказавшейся не в состоянии более обеспечивать необходимый для роста уровень прибылей, а также в связи с усилением классовой борьбы как внутри ведущих империалистических держав, так и на международной арене (противостояние империализма и мировой коммунистической системы вкупе с кризисом неоколониализма перед лицом усиления влияния национально-освободительных движений). Заключив после второй Мировой войны «классовый мир» со своим рабочим классом, буржуазия ведущих капстран поставила свои прибыли в зависимость от экономического роста, одновременно допустив организационное и политическое усиление рабочего движения. Замедление экономического роста, а также увеличение инфляции, привели к резкому сокращению прибылей корпораций и частного капитала и, как следствие, к кризису политической власти. Бурные события 1968 года, волна забастовок в ведущих, очень часто национализированных, отраслях промышленности, целый ряд антиколониальных революций в странах третьего мира, охваченные «малой гражданской войной» этнических меньшинств, вызванной деиндустриализацией и общим кризисом урбанизации, крупные города (например - Нью-Йорк) - вот та далеко неполная картина обострения классовой борьбы на фоне экономического упадка, сложившаяся в системе мирового капитализма к концу 60-х - началу 70-х годов прошлого столетия. Старые кейнсианские методы и приемы – финансовые вливания в стагнирующую промышленность, понижение процентной ставки, национализация убыточных и обанкротившихся предприятий - больше не работали. Вместо возобновления прежних темпов роста эти шаги приводили лишь к углублению застоя, обострению фискального кризиса, стагфляции (существованию одновременно высокой инфляции, безработицы при низком экономическом росте). Классовые противоречия достигли порога, нетерпимого для власть имущих и угрожающего самому существованию капитализма. История учит, что выходом из такого рода кризисных ситуаций может стать либо революция, окончательный слом старого, изжившего себя способа производства и переход к новому, более прогрессивному общественному строю – в данном случае к социализму, либо контрреволюционный откат к реакции, к укреплению позиций правящих классов. В конце 20-го века, как мы знаем, развитие человечества пошло, к сожалению, по последнему - реакционному пути. Буржуазии удалось найти выход из наметившегося тупика, совершить резкий реакционный поворот и, на неопределенное время, продлить своё господство. Спасением для правящих классов стал переход к неолиберализму.

Бесспорным, и, пожалуй, главным достоинством книги Харви, является гармоничное сочетание в его анализе рассмотрения объективных и субъективных предпосылок и факторов неолиберальной контрреволюции. С одной стороны, нам важно уяснить, что восхождение неолиберальной реакции стало не просто следствием заговора неких «тёмных сил» - «атлантистов», «жидомасонов», «коррумпированных элит» - но результатом действия объективных предпосылок, сложившихся к определенному историческому моменту в мировой системе капитализма. С другой стороны, необходимо понять, что неолиберальный поворот был бы невозможен, не будь его необходимость и желательность в достаточной мере осознаны правящими классами ведущих капиталистических государств и облечены в форму плана реализации немедленных практических шагов и тщательно разработанной идеологии. Среди объективных причин неолиберального поворота можно выделить реструктуризацию капиталистического способа производства, начавшуюся и шедшую полным ходом уже в недрах кейнсианского капитализма. Речь идет о смещении центра тяжести от промышленного капитала к финансовому. Доля финансового капитала в общем процессе накопления стала увеличиваться уже в 1960-х годах, но основной, прямо драматический её рост произошёл в 1980 – 90-е годы. Харви пишет, что «совокупный ежедневный объём финансовых операций на международных рынках, который составлял в 1983 году 2.3 миллиарда долларов, вырос к 2001 году до 130 миллиардов». И добавляет, что «этот процесс был спекулятивным и хищническим». Резкому усилению финансового капитала в ущерб производственному сильно поспособствовал сырьевой кризис 1973-74 годов. Тогда, как известно, страны ОПЭК, в ответ на поддержку Соединенными Штатами Израиля в октябрьской войне 1973 года, наложили эмбарго на поставки нефти, что привело к драматическому скачку цен на мировых рынках сырья. Промышленность не могла выдержать такого удара, и многие предприятия обанкротились либо попали в долговую кабалу. Под угрозой применения США военной силы, нефтяные арабские государства согласились размещать колоссальные прибыли от продажи нефти в американских банках, что привело к существенному усилению влияния и политической силы последних. Одновременно, развивающиеся страны, не обладающие собственными запасами энергетического сырья, были вынуждены обратиться в западные банки за ссудами для финансирования закупок нефти. Банкиры охотно предоставляли займы, естественно под убийственный процент. Таким образом, большая часть стран Латинской Америки, Азии и Африки оказалась в глубочайшей долговой яме, что в дальнейшем стало причиной дефолтов, обесценивания активов этих стран и перепродажи их по дешевке новым западным, американским и японским хозяевам. Так начался процесс, который Харви называет «восстановлением накопления капитала путём лишения прав собственности».

Но объективные причины вряд ли смогли бы привести к политическим и структурным изменениям такого масштаба, не сумей крупная буржуазия дополнить их влияние собственным проектом, не предприми она ряд решительных шагов по усилению своей власти и изменению баланса классовых сил. Харви останавливает наше внимание, в частности, на таких «репетициях» неолиберального миропорядка, как экономический эксперимент в Чили, после установления военной диктатуры Пиночета, а также куда менее известный проект разрешения экономического и социального кризиса в Нью-Йорке в середине 70-х. Вообще, неолиберальный режим устанавливался в разных местах самыми разнообразными способами. Где-то «мытьём» - путем военного переворота, жесточайших политических репрессий (как в Чили или в Аргентине), а то и прямой вооруженной агрессии из вне (как на наших глазах в Югославии и Ираке); где «катаньем» - сочетанием организационного давления, манипуляции сознанием и полицейских репрессий (США, Великобритания), «шоковой терапией» в условиях распада социалистического общественного строя (страны бывшего СССР и Восточная Европа); а кое-где и в плановом порядке железной рукой правящей компартии (Китай). Но везде, независимо от способов своего установления, неолиберальный порядок преследовал одну цель – восстановления накопления капитала и политической власти имущих классов (а в случае бывших соцстран и особенно Китая – создания класса крупной буржуазии из сплава части правящей номенклатуры и уголовного элемента).

Понять причины триумфа неолиберальной контрреволюции нельзя без осознания исторической роли таких фигур, как Рональд Рейган, Маргарет Тэтчер и Дэн Сяо Пин. Двух первых, во всяком случае, принято недооценивать, считать чуть ли не марионетками правящих классов, эдакими малообразованными, недалёкими деятелями – за Рейганом укрепилось прозвище «третьеразрядный актер», а за «Железной леди» - моссадовская кличка «сука». Безусловно, эти прозвища во многом соответствуют истине, но мало что объясняют, ибо «сук» и «третьеразрядных актеров» в мире пруд пруди, а вот личностей исторического масштаба среди них раз два и обчелся… Несомненно то, что в лице Рейгана и Тэтчер мировой капитал обрёл двух выдающихся классовых бойцов, которым он в значительной мере обязан не только восстановлением гегемонии, но и собственным выживанием. Бывший американский президент и британский премьер возможно и не обладали очень высоким интеллектуальным уровнем, они не были «мыслителями» и «интеллигентами», но зато имели недюжинную решительность, политическую волю, ясный практический ум и абсолютный политический слух. Оказавшись у власти в критический момент, они смогли точно оценить остановку и, поняв, что промедление смерти подобно, бросили бескомпромиссный вызов как внешнему, так и внутреннему классовому противнику. Макиавелли учил, что Государю, помимо жажды власти и политической хитрости, необходима ещё и Фортуна – так вот, Тэтчер и, особенно Рейган, пошедшие на бой с поднятым забралом, ва-банк, великолепно чувствовали Фортуну, рисковали, будучи в полном убеждении что «с ними бог». Разве мог человек, не обладающий поистине религиозной верой в свою правоту, объявить войну «Империи зла»? И ведь не будь удача на его стороне, не окажись во главе Советского Союза ничтожный и глупый Горби, то, как знать, вполне мог бы рейгановский авантюрный «крестовый поход против коммунизма» стать последним предприятием капитала.

Важно то, что вожди неолиберальной революции на Западе были выходцами из среднего класса – они великолепно знали его психологию, сильные и слабые стороны. Средний класс сформировался в ходе послевоенного экономического развития в русле кейнсианской модели, он был обязан государству всеобщего благосостояния (или «встроенного либерализма» - по Харви) не только своим благосостоянием и политическим влиянием, но и самим существованием. В «обществе двух третей» средний класс (существенной частью которого являлся и наиболее зажиточный пролетариат) обладал многими преимуществами, кейнсианское государство обеспечивало ему гарантированное трудоустройство, мощные социальные гарантии и привилегированное положение в мировом разделении труда. Реализация неолиберального проекта должна была, со всей очевидностью, лишить средний класс если не всех, то большей части социально-экономических достижений, а в перспективе и существенно уменьшить его численность, понизив положение многих его членов в общественной иерархии. Лидеры и идеологи неолиберализма отдавали себе отчет в том, что средний класс должен, в своей массе, стать противником радикальных рыночных реформ и перераспределения общественного богатства в пользу немногочисленной крупной буржуазии. А без поддержки среднего класса, ни о каких серьёзных изменениях в экономической и политической системе нельзя было и думать. Неолиберальную идею необходимо было продать «двум третям общества». Действия Рейгана и Тэтчер в этом направлении следует назвать оптимальными и безупречными. Они сочетали в себе решительность, жесткость, бескомпромиссность с тонким психологическим расчетом и умением найти путь к сердцу будущей жертвы. Перчатка была брошена самому сильному в стане врага – рабочей аристократии. Рейган «вызвал на бой» профсоюз авиадиспетчеров – наиболее организованную и влиятельную профсоюзную структуру США, а Тэтчер вступила в смертельную схватку с забастовавшими шахтёрами. Неолибералы, надо отдать им должное, не собирались церемониться с противником и выложили все карты на стол. Ни о каком компромиссе речь идти не может, эпоха «классового мира» канула в безвозвратное прошлое – всевластию профсоюзов должен быть положен конец, а Тэтчер прямо заявила о своем намерении закрыть все нерентабельные шахты. Победа неолибералов была полной и безоговорочной. Конечно, свою роль сыграли и полиция и прямой административный нажим, но главная составляющая успеха крупного капитала состояла в том, что ему удалось привлечь на свою сторону общественное мнение. Средний класс в критический момент поддержал неолиберальный поворот, как оказалось впоследствии – себе в ущерб. Как удалось заставить столь сильный и влиятельный класс пойти против собственных интересов? Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует провести четкую разделительную линию между теорией и практикой неолиберализма. Неолиберальная теория как средство познания окружающей действительности не имеет практически никакой ценности. Она полна внутренних противоречий – их исчерпывающее исследование можно найти в книге Харви. По сути – это просто набор идеологических утверждений и штампов, собрание радикальных деклараций о том, как хорош рынок и как дурно и безнравственно государственное вмешательство в экономическую жизнь. Построить общество – хорошее ли, плохое - на принципах неолиберализма невозможно, ибо неолиберальная догма отрицает человеческую солидарность, основанную на чем-либо, кроме корыстного, денежного интереса. Неолиберальная теория являет собой классический пример эксплуататорской идеологии в марксистском понимании – она есть ложное сознание, средство установления буржуазией своего идейного господства через представление собственного мировоззрения в качестве «универсального». В тех странах, в которых неолиберальные идеи реализовывались в «чистом виде», везде наблюдалась одна и та же картина: невиданное расслоение населения, образование чудовищной пропасти между богатыми и бедными, разрушение большей части традиционных общественных институтов, внешнее закабаление и, в конце концов, неминуемый экономический и социальный коллапс. Но в качестве идеологии, ложного сознания, неолиберализм в конкретный исторический момент оказался для буржуазии незаменимым оружием в борьбе за восстановление политической власти. Дело в том, что ядром неолиберальной риторики является апелляция к идее индивидуальной свободы – идее, составляющей становой хребет массового сознания западной средней и мелкой буржуазии. Тема «бунта свободной личности против государства» является одной из центральных в современной западной культуре, борьба за освобождение индивида от общественных обязательств была лейтмотивом антисистемных выступлений конца 1960-х годов, таких явлений, как «революция хиппи». Сильные неолиберальные веяния захлестывали молодежную субкультуру 60-70-х годов – достаточно вспомнить огромную популярность романов Айн Ранд, творчество таких рок-групп, как «Раш» и «Джетро Талл». Поэтому широким слоям среднего класса на Западе пришлись по вкусу многие положения неолиберализма. Тэтчер знала, что делала, когда в открытую, провокативно отрицала само существование общества – «Общество не существует, есть только мужчины и женщины». На такой «радикализм» вполне могли клюнуть и панки – ну чем не «Anarchy In theU.K» в исполнении «Секс Пистолз»? Неолиберальные вожди великолепно понимали психологию среднего класса, и когда возникла необходимость этот класс «кинуть по крупному», они искусно сыграли на его мещанской ограниченности, алчности, самодовольстве, антикоммунизме и социальном расизме. Харви приводит пример, с каким энтузиазмом откликнулся английский средний класс на предложение Тэтчер о приватизации общественного жилфонда. Людей соблазнила возможность примкнуть к рядам «собственников», приглянулся шанс сделать свой маленький личный гешефт, не прилагая особых усилий. Результат для большинства оказался плачевным – крупный капитал взвинтил цены в бывших респектабельных рабочих районах, и их обитателям пришлось осуществлять «свободный выбор»: либо становиться бомжами, либо переселяться к черту на кулички – подальше от мест работы. Как до боли всё это напоминает ельцинскую «прихватизацию жулья» 90-х! Главная заслуга Рейгана и Тэтчер даже не в том, что они осуществили целый ряд крайне болезненных мер, направленных на коренное перераспределение общественного богатства в пользу имущих классов. В конце концов, многое из того, что они задумывали, им сделать не удалось, в основном из-за сильного сопротивления общества, осознавшего опасность неолиберализма. Харви подчеркивает, что им удалось создать необратимость процесса неолиберальных преобразований, так изменить расклад классовых сил, что пришедшие им на смену лидеры даже при всем желании не могли изменить динамику поступательного движения общества к торжеству «рыночного фундаментализма». Так, например, у Клинтона были серьёзные намерения реформировать систему здравоохранения в США, сделав её общедоступной, основанной на обязательном медицинском страховании. Но кто сейчас помнит об этом? Клинтон вошел в историю как президент, при котором Соединенные Штаты продвинулись по пути неолиберализации так далеко, как ни при каком другом президенте.

Догматизм, декларативность и внутренняя противоречивость неолиберальной идеологии делают невозможным её применение для выработки конкретных стратегий по проведению в жизнь политики, отвечающей насущным интересам крупного капитала. Отрицая любые виды солидарности, проявляя в лучшем случае подозрительное отношение к любым видам человеческих связей, кроме краткосрочных деловых контрактов, неолиберальная доктрина делает крайне затруднительной мобилизацию общества для реализации неизбежно возникающих крупномасштабных задач, в частности таких, как задачи имперского строительства. Неудивительно поэтому, что реальная политика ведущих империалистических держав, взявших, по крайней мере, декларативно, на вооружение неолиберальную идею, зачастую выстраивается в полном противоречии с принципами неолиберализма. Так было в Соединенных Штатах в 1980-х годах, когда, вопреки монетаристской догме, администрация Рейгана допустила огромный дефицит бюджета, дабы профинансировать новый виток гонки вооружений. Был резко снижен налог на богатых – с 78% до 20% - и, в то же время, увеличен налог на средние и низкие доходы, значительно сокращены социальные программы. Рейганомика, по сути, являла собой разновидность «военного кейнсианства» - преодоление застоя в производстве через наращивание военных расходов. Но главная, недекларируемая цель неолиберального проекта – восстановление накопления капитала путем лишения прав собственности и перераспределения общественного продукта в пользу богатых - была достигнута.

Отрицая идею общественной солидарности, неолиберализм не приемлет понятия нации, ибо национальные чувства способны нарушить чистоту и прозрачность рыночного обмена, а стремление национализма к сильному государству противоречит неолиберальному постулату о вреде государственного вмешательства в экономику. Во время Фолклендского конфликта а, также, противясь вхождению Англии в ЕС, Тэтчер вовсю эксплуатировала английский имперский национализм – вступая тем самым в противоречие с идеологией своего режима.

Для разрешения вышеописанных противоречий понадобилось модифицировать неолиберальную идеологию, чтобы сделать её пригодной для нужд западного империализма. Так возникло неоконсервативное течение. «Неоконсерватизм» - по словам Харви - «поддерживает неолиберальное движение в сторону ассиметрии рыночных свобод, но усугубляет антидемократические тенденции неолиберализма, прибегая к авторитарным, иерархическим и даже военным методам поддержания правопорядка».

Неоконсерватизм возник как реакция на внутреннюю нестабильность, вызванную проведением неолиберальных экономических реформ. Американские неоконсерваторы, также как и неолибералы, поддерживают власть корпораций, частное предпринимательство, восстановление классового влияния. Неоконсервативная критика неолиберализма проявляется в следующем, по Харви:

«Во-первых, в стремлении к порядку как альтернативе хаоса индивидуальных интересов, и, во-вторых, в провозглашении господствующей морали средством, необходимым для скрепления общества с целью поддержания политической системы перед лицом внешних и внутренних опасностей»

Одним из самых интересных моментов в работе Харви является его подход к Китаю. В левых кругах зачастую принято рассматривать китайский опыт развития как альтернативу неолиберальной глобализации, как некий «особый путь». Харви утверждает прямо противоположное: Развитие Китая в последние 25-30 лет происходило в практически полном соответствии с принципами неолиберализма, более того, во многих аспектах китайский неолиберальный проект «преуспел» гораздо больше, чем в других странах. Сильным утверждением Харви является и тезис о том, что без Китая весь проект неолиберальной глобализации в его нынешнем виде был бы невозможен.

По всей видимости, неолиберализация изначально не входила в планы китайского руководства - экономические реформы задумывались Дэн Сяопином как временный откат к капитализму, как китайский НЭП, контролируемый термидор, целью которого была модернизация экономики и ослабление классового напряжения. Это видно из того факта, что изначально капиталистические отношения допускались очень ограниченно, исключительно в специальных зонах и, что важно, за счет иностранного капитала – таким путем пытались избежать создания китайского класса буржуазии. Но процессы, происходившие в мировой системе капитализма в 1980-90-х годах, заставили китайскую экономику полностью перейти на капиталистические рельсы и стать важнейшей составляющей частью проекта глобализации. Из самодостаточного государства, обеспечивающего себя всем необходимым, включая сырьё, Китай превратился в главного мирового производителя товаров ширпотреба, попав в тотальную зависимость, как от сырьевых поставок, так и от функционирования глобальной финансовой системы, от американских, европейских и японских рынков сбыта. Китайское общество поразили многие болезни, присущие неолиберальному развитию – сильнейшее расслоение по доходам, коррупция власти, обезземеливание крестьян (накопление капитала путем лишения собственности), экологические проблемы. Китайское государство сложило с себя почти все социальные обязательства, уничтожив принцип «железной миски риса» (гарантированного уровня благосостояния), первым в мире приватизировав систему пенсионного обеспечения (неоконы в США пока лишь только намереваются это сделать). Эти шаги приводят к обострению классовых противоречий в стране.

Можно много говорить о книге Харви «Краткая история неолиберализма». Мы рассмотрели в этой статье лишь некоторые из затрагиваемых в ней вопросов. Конечно, есть в работе Харви и недостатки – излишняя, на мой взгляд, академичность изложения, сглаживание острых углов общими фразами. Есть и фактические неточности – так он утверждает, что Польше, в отличие от остальных стран Восточной Европы, удалось избежать неолиберальных реформ под диктатом МВФ. Это, конечно, неверно – наоборот, Польша попала в железные объятия МВФ раньше других государств Восточного блока, ещё в 1989 году в ней стал реализовываться неолиберальный «план Бальцеровича».

Оставляет желать много лучшего и качество перевода книги на русский язык. Такое впечатление, что он делался людьми, далёкими от сферы общественных политических наук, а местами проглядывает и откровенная халтура. Многие фразы просто невозможно понять – они явно неверно переведены. Встречаются и вообще скандальные ляпы – так, экономист, лауреат Нобелевской премии, Амартия Сен почему-то оказывается женщиной. Вот цитата: «Это, к сожалению, относится к Амартии Сен (которая, к конце концов, вполне заслуженно получила Нобелевскую премию по экономике…)». Как говорится, хоть стой, хоть падай…

Одна из четырех свобод, перечисленных Рузвельтом, «Freedom from want» - переведена как «свобода от желаний», вместо «свободы от нужды». Получилась полная бессмыслица - ведь лишь мертвецы свободны от желаний…

Но в целом можно сказать, что выход книги Харви «Краткая история неолиберализма» на русском языке стал важным событием на российском рынке политической литературы. Символично и то, что появление книги совпало по времени с кончиной двух крупнейших фигур в истории неолиберального движения – Милтона Фридмана и Августо Пиночета. Будем надеяться, что издание работы Дэвида Харви будет способствовать воспитанию нового поколения политиков и революционеров, которые забьют осиновый кол в могилу неолиберальной глобализации.