для печати
| Лефт.Ру |
Версия для печати |
|
Крах социализма советского типа был вызван конкретными причинами, заложенными в его экономический механизм, но не являющихся обязательными для любого возможного типа социализма. В этом разделе мы рассмотрим некоторые хорошо известные противоречия внутри экономики «ранее существовавшего социализма» и подчеркнем некоторые важные различия наших предложений от политики и практики советского типа.
В последние дни СССР при Горбачеве механизм извлечения прибавочного продукта методично разрушался. Его разгром подчеркивает ключевую идею: марксистские экономические взгляды рассматривают извлечение прибавочного продукта характеристикой средства производства.
Та специфическая экономическая форма, в которой неоплаченный труд выкачивается из непосредственных производителей, определяет отношение господства и порабощения, каким оно вырастает непосредственно из самого производства, и, в свою очередь, оказывает на последнее определяющее обратное воздействие. А на этом основана вся структура экономического строя, вырастающая из самых отношений производства, и вместе с тем его специфическая политическая структура. Непосредственное отношение собственников условий производства к непосредственным производителям – отношение, всякая данная форма которого каждый раз естественно соответствует определенной ступени развития способа труда, а потому и общественной производительной силе последнего, - вот в чем мы всегда раскрываем самую глубокую тайну, скрытую основу всего общественного строя, а следовательно, и политической формы отношений суверенитета и зависимости, короче, всякой данной специфической формы государства. (К. Маркс, «Капитал», т. 3, гл. 47, разд. 2).
В социалистической экономике извлечение прибавочного продукта происходит посредством политически определяемого в государственном плане разделения материальных продуктов между потребительскими товарами и другими продуктами. Это «самая глубокая тайна» социализма. Система извлечения прибавочного продукта совершенно отличается от капиталистической в следующих пунктах:
Форма извлечения вырастает из высоко интегрированного и обобществленного характера производства при социализме. Из нее следует абсолютная необходимость подчинения отдельных фабрик центру и сравнительная неважность их индивидуальной прибыльности. Следовательно, она определяет централизованный характер государства и невозможность местных властей самостоятельно распоряжаться ресурсами. Все это характерные свойства социализма.
«Самая глубокая тайна» определяет отношение управляющих и управляемых. Представим две возможности: или управляющие являются отдельной группой по отношению к управляемым, или они одно и то же. Если, как в существовавшем социализме, они различны, тогда тот, кто контролирует планирующие организации, является одновременно практическим владельцем средств производства и управляющим. Эти управляющие (на практике Центральный комитет Коммунистической Партии), хотя нередко и корыстные, не могут выполнять свою социальную функцию с помощью бесстыдного буржуазного удовлетворения собственных интересов. Вместо этого они вынуждены принять на себя высокую социальную и общественную роль: так организовать политическую и идеологическую жизнь страны, чтобы она соответствовала плану. Один из наиболее эффективных способов это сделать – культ харизматического лидера, поддерживаемый в большей или меньшей степени государственным террором.
Культы личности, в которых вождь представляется как воплощение Всеобщей Воли, не случайны. Они являются эффективной адаптацией к противоречивым требованиям социалистического способа производства (который диктует доминирование политического общества над гражданским), сочетающегося с институтами представительного управления.
Кому-то может показаться странным говорить о представительском управлении в контексте социализма советского типа, но эта идея вполне уместна. При представительном управлении выбирают определенных людей, которых обычно называют политиками, чтобы они поддерживали или представляли других в процессе политического принятия решений. Именно это и делала ленинская партия в отношении власти. Она действовала как представитель рабочего класса и принимала политические решения от его имени. Это ничуть не менее представительная форма управления, чем парламентская система. Существуют отличия в том, кто представляет и каким образом, но принцип представительства остается тем же самым: решения принимаются не теми, кого они касаются, а монополизируются группой профессиональных правителей, распоряжения которых легитимизируются в терминах какой-либо представительной функции. Отбор таких правителей на многопартийных выборах ни уменьшает их представительной природы, ни отменяет различия между правящими и управляемыми.
Противоречивый характер социалистического представительного управления ясно виден. Представители пролетариата, которые управляют путем контроля за планом - а это метод, с помощью которого неоплаченный прибавочный труд изымается у непосредственных производителей - становятся временными реальными управляющими средств производства. Тогда их личное классовое положение изменяется , а их способность и дальше представлять пролетариат, начинает размываться.
Только когда различие между управляемыми и управляющими будет отменено, когда массы будут самостоятельно решать все главные вопросы через институты демократии участия, тогда всеобщая глубокая тайна, лежащая в самой сердцевине социализма, перестанет вызывать противоречия. Только когда массы на референдумах будут решать, как распределить свой коллективный социальный труд – сколько отдать на оборону, сколько на здравоохранение, сколько на потребительские товары и т. д. - только тогда сможет политическая жизнь социализма перестать быть обманом.
Но вернемся к вопросу извлечения прибавочной стоимости. При социализме это неотъемлемо тотальный процесс, подчинение частей целому, фабрики плану, индивидуума коллективу. Производство не для личного обогащения, а для всего общества. При системе представительной демократии этот всеобщий конформизм может принять швейцарский демократический оттенок, а не немецкий фашистский, но от этого он не становится менее реальным.
Горбачев подорвал весь процесс извлечения прибавочного продукта, нанеся удар по самому принципу тотальности. Одним из его первых действий было разрешение заводам оставлять себе бóльшую часть прибыли. Одним ударом он ввел антагонистический буржуазный принцип извлечения прибавочного продукта: погоню отдельных предприятий за прибылью. Он бросил всю систему в хаос. От установления в СССР плановой экономики до времен Горбачева налог с оборота был главной юридической формой, с помощью которой финансировалось государство. В капиталистических терминах, финансирование большинства государственных расходов (новые инвестиции в инфраструктуру, образование, социальная помощь, оборона, научные исследования, пенсии и т. д.) осуществлялось из прибылей национализированных производств. Другим большим источником доходов был налог на водку. Вместе они составляли устойчивую налоговую базу до самой горбачевской кампании борьбы за трезвость, и параллельно введенное решение позволить предприятиям оставлять себе большую часть прибыли дестабилизировало финансы государства и подорвало рубль.
Но эти налоги были (как правильно понял Кейнс) просто административной мерой, необходимой для поддержания денежной стабильности 2 . Налоги никогда ни обеспечивали производство прибавочного продукта, ни определяли его величину. Настоящий объем продукта определялся планом, в котором расписывалось, сколько социального труда должно быть распределено на производство потребительских товаров, а сколько – на другую деятельность. Как только план определял, сколько рабочих должно строить новые металлургические заводы, новые железные дороги, шахты, танки и бомбардировщики, становилось известным отношение прибавочного времени к необходимому рабочему. Производство прибавочного продукта на уровне общества было результатом сознательных и явных политических решений. Социалистическое государство в отличие от государства - «ночного сторожа» капиталистического общества не могло удовлетвориться сбором налогов с автономно произведенного прибавочного продукта. Государство должно было само превратиться в механизм, на деле производящий и распределяющий прибавочный продукт. Это внутренняя логика социалистического способа производства, основной закон его движения.
Как производство прибавочной стоимости путем покупки и эксплуатации рабочей силы является глубокой тайной капитализма, в конце концов определяющим весь характер капиталистического общества, так и общественное, планируемое социальное присвоение прибавочного продукта есть глубокая тайна социализма. Эксплуатация наемного труда порождает классовые противоречия капитализма. Из неизбежности денежной формы прибавочного продукта вырастают финансовые кризисы, спады производства и экономические циклы, которыми перемежается история капитализма. Плановое присвоение прибавочного продукта при социализме порождает классовые антагонизмы и классовую борьбу социалистического периода. Из неизбежной политической формы извлечения прибавочного продукта вырастают политические циклы социализма: стахановское движение, большие чистки, десталинизация, Большой скачок, Культурная революция.
После того, как Горбачев подорвал налоговую базу и государство лишилось главного источника дохода, оставалось только прибегнуть к печатному станку. У заводов были лишние деньги, но поскольку разделение социального продукта по-прежнему определялось планом, они не могли действовать как частные фирмы и конвертировать эти новые деньги в производственный капитал. Социалистическая система извлечения прибавочной стоимости была заклинена, а буржуазной системы, призванной ее заменить, не было. Экономика пошла вниз по инфляционной спирали.
Существовавший ранее социализм ограничивала несовершенная система экономических расчетов. На это указывают все правые критики. Они также считают, не аргументируя, что система цен, установленная в СССР, делала рациональные экономические расчеты невозможными. Об этом рассказывают многочисленные анекдоты. Вот один из них:
Вот один из многочисленных примеров. Некоторое время тому назад было решено упорядочить в интересах хлопководства соотношение цен на хлопок и на зерно, уточнить цены на зерно, продаваемое хлопкоробам, и поднять цены на хлопок, сдаваемый государству. В связи с этим наши хозяйственники и плановики внесли предложение, которое не могло не изумить членов ЦК, так как по этому предложению цена на тонну зерна предлагалась почти такая же, как цена на тонну хлопка, при этом цена на тонну зерна была приравнена к цене на тонну печеного хлеба. На замечания членов ЦК о том, что цена на тонну печеного хлеба должна быть выше цены на тонну зерна ввиду добавочных расходов на помол и выпечку, что хлопок вообще стоит намного дороже, чем зерно, о чем свидетельствуют также мировые цены на хлопок и на зерно, авторы предложения не могли сказать ничего вразумительного (И.В. Сталин, ПСС, т. 16, «Замечания по экономическим вопросам...»).
Через сорок лет после того, как Сталин сделал это замечание, ценовая политика улучшилась так мало, что Горбачев мог приводить пример свиней, которых колхозники откармливают хлебом, потому что цена на хлеб ниже цены зерна.
Если относительные цены вещей систематически отличаются от относительных стоимостей их производства, люди не в состоянии выбрать эффективные по стоимости методы производства. Поэтому мы можем сказать, что в отличие от капитализма предыдущему социализму не хватало встроенного механизма, экономящего использование труда и таким образом поднимающего его производительность.
Фундаментальным экономическим оправданием любой новой технологии производства является ее способность производить вещи с меньшими усилиями, чем ранее. Только с помощью постоянного внедрения таких изобретений во всей экономике можем мы получить больше свободного времени, чтобы посвятить его отдыху или удовлетворению новых, более изысканных вкусов. Отсюда вытекает, что в социалистическом производстве рабочие должны все время искать пути экономии времени. Время, как сказал Адам Смит, есть «исходная валюта», с помощью которой мы покупаем у природы все наши желания и потребности; упущенное мгновение потеряно навсегда. Социалистическая система будет исторически выше капитализма только, если окажется лучше в экономии времени.
Богатство капиталистических обществ, конечно, разделено неравномерно, но встроенная в него тенденция увеличивать производительность труда, поддерживает продолжающуюся до сих пор прогрессивную роль капиталистических экономических отношений. Если бы капитализм потерял свой потенциал – как считали некоторые марксисты в 30-е годы – тогда он давно бы проиграл соревнование с советским блоком.
В капиталистической экономике производители подстегиваются к уменьшению затрат желанием прибыли. В эти затраты входит и заработная плата. Фирмы часто внедряют новые технологии, чтобы сократить рабочую силу и уменьшить затраты на нее. Очень наивная форма социализма критикует технические перемены, потому что они вызывают безработицу. Настоящая критика, которой может быть подвергнута капиталистическая экономика в этом отношении, состоит в том, что система слишком медленно внедряет сберегающие труд устройства, потому что труд искусственно сделан дешевым.
Но в этом отношении СССР был еще хуже. Государство субсидировало пищу, оплату квартир, детскую одежду и другие необходимые вещи. Субсидии на основные товары компенсировались низкими зарплатами. Но субсидии и социальные услуги должны быть оплачены из прибыли государственных заводов. Чтобы эти заводы были прибыльными, зарплаты должны быть низкими, а низкие зарплаты означают, что субсидии должны сохраняться!
Хуже всего в этом было то, что предприятия из-за дешевизны труда поощрялись к его расточительному использованию. Зачем внедрять современные автоматические механизмы, если труд дешев?
СССР по причинам как идеологическим, так и техническим, не приблизился к построению системы, которые мы считаем в нашей книге совершенно необходимыми. Конечно, советская плановая система была поначалу очень эффективной. СССР смог построить базу на основе тяжелой промышленности, и в частности, производство вооружений, способное победить нацистскую военную машину, гораздо быстрее, чем любая капиталистическая экономика, хотя и за счет очень высоких издержек. На той стадии развития грубые методы планирования были вполне адекватными: экономика была технологически намного проще, чем сейчас, а планы определяли относительно мало ключевых целей. Даже при таких условиях, существует много историй об огромных несоответствиях между спросом и предложением в период первых пятилетних планов; гигантские объемы труда и материалов позволяли выполнить ключевые цели, несмотря на подобные несоответствия.
Первые советские планы не составлялись в соответствии со схемой, описанной в нашей книге. Идти назад, от целевого списка конечных продуктов до требующегося списка валовых затрат, согласованно и подробно, было совершенно за пределами возможностей Госплана. Вместо этого плановики нередко начинали с целей, которые сами по себе были выражены в валовых терминах: столько-то тонн стали к 1930 году, столько-то тонн угля к 1935 и т.д. Этот первоначальный опыт позже, вероятно, вредно повлиял на экономический механизм. Он взрастил «продукционизм», при котором выпуск промежуточных продуктов, идущими на производство ключевых промежуточных промышленных продуктов, стал рассматриваться как конечная цель сама по себе 3 . На деле с точки зрения затрат-результатов нужно, наоборот, максимально экономить на промежуточных продуктах. Целью должно стать производство минимальных объемов угля, стали, цемента и т.д., необходимых для желаемого объема конечных продуктов.
В любом случае, после периода послевоенного восстановления становилось все очевиднее, что разновидность плановой системы, унаследованная от 30-х годов, неспособна развивать динамическую, технологически прогрессивную экономику, которая могла бы удовлетворять потребительский спрос. Определенные приоритетные секторы, например, космические исследования, добились значительных успехов, но, похоже, внутренним свойством этой системы было то, что такие успехи нельзя было обобщить. Обратной стороной приоритета, отдававшегося привилегированным секторам, было сведение производства потребительских товаров до роли самого последнего претендента на ресурсы. На протяжении 60-х и 70-х годов повторяющиеся несколько раз попытки начать реформы разного рода, в общем, заканчивались неудачей, что привело к печально известному застою поздних брежневских лет.
Откуда такой результат? Одна из причин, напрашивающихся сразу же, - техническая: состояние советских компьютерных и телекоммуникационных средств того времени. Мы утверждаем, что эффективное детальное планирование возможно при использовании современных западных компьютерных технологий, но технологии, доступные советским плановикам в 1970-х годах, были по сравнению с ними очень примитивны. Этот пункт важен, и мы еще вернемся к нему, но это только часть истории и стоит подчеркнуть некоторые другие соображения.
Хорошо известно, что официальная советская приверженность «марксистской» ортодоксии препятствовала принятию рациональных методов планирования. На новые подходы к планированию обычно смотрели с подозрением, даже если они не имели ничего общего с введением рыночных отношений. Что касается метода затрат и результатов, Аугустиновичюс (1975, с. 137) писал о двойной иронии, когда этот метод «обвиняли в протаскивании зла коммунистического планирования в свободную демократическую экономику и в протаскивании буржуазной идеологии в социалистическую экономику». Тремл (1967б с. 104) также указывает, что сама идея начинать процесс планирования с конечных результатов воспринималась официальными хранителями ортодоксии как ориентированная на потребление, а следовательно, в какой-то степени «буржуазная». Точно также прорывная работа Канторовича по линейному программированию долгое время отвергалась.
Похоже, что большая часть этого идеологического отрицания теоретических нововведений была преодолена примерно к 1960 году. Но хотя анализ затрат и результатов и линейное программирование в конце концов получили некоторое официальное одобрение, эти техники оставались маргинальными для реальных советских методик планирования. Частью это происходило из-за упомянутых выше вычислительных проблем, из-за которых методы затрат и результатов не могли заменить намного более грубые расчеты «баланса материалов» для полного набора товаров (и который был только относительно малой частью списка производимых товаров) 4 . Некоторые другие причины описываются ниже.
Во-первых, был приносящий вред «разрыв» между ежедневной деятельностью государственных планирующих организаций Госплана и Госснаба (которой не хватало адекватного теоретического базиса и которая подвергалась сиюминутному политическому давлению со стороны Политбюро) и ростом оторванных от земли и сильно заматематизированных теоретических построений, которым предавались в исследовательских институтах. Этот разрыв имел две стороны. С одной стороны, «практические плановики», похоже, были склонны к сопротивлению всему новому, даже если это сопротивление и не рационализировалось в идеологических терминах. Переход к системе, где в первую очередь планируются конечные результаты, как рекомендуем мы, означало бы значительный уход от советской традиции планирования, и уход этот Госплан явно не хотел совершать. Как указывает Кушнирский, «поскольку спрос на товары и услуги в советской экономике подменен «удовлетворенным» спросом, который получался из уровня производства, плановики считают, что они могут определить производственные планы точнее, чем компоненты конечного спроса» (Kushnirsky, 1982, с. 118). Перевод: плановикам легче, если будут производить то, что нужно им, а не то, чего действительно хотят люди. Примеры такого подхода можно множить дальше; смотрите подробнее в Cockshott and Cottrell, 1993.
Другая сторона разрыва заключалась в абстрактной природе большинства работ, выполнявшихся в исследовательских институтах. Они выдавали некоторые хорошие идеи для планирования на микроуровне (например, линейное программирование Канторовича), но большая часть работ по «оптимальному планированию» системы в целом была безнадежно абстрактной, поскольку требовала предварительного указания какой-то «функции социального благосостояния» или общей меры «социальной полезности» 5 . Эту дон-кихотскую задачу теоретики «оптимального планирования» продвинули слабо, зато внесли свой вклад в «охлаждение интереса» к методам затрат и результатов, описанное Третьяковой и Бирманом (1976, с. 179): «Только те модели и методы были достойны внимания, которые вели к оптимальным результатам. Поскольку почти сразу же становилось ясно, что на базе затрат-результатов нельзя построить оптимальную модель, многие просто теряли интерес к новому методу». Интересно отметить, что С. Шаталин – автор короткое время известного , но абсурдно непрактичного плана «500 дней» по авральному введению капитализма в СССР в 1990 году – был в предыдущей инкарнации автором такой же непрактичной идеи по оптимизации плана (см. изложение в Ellman, 1971, с. 11, где цитируются слова Шаталина, обсудившего методы затрат-результатов и «оптимального планирования» и признавшего только второе «действительно научным»).
Наши собственные предложения, изложенные в книге – хотя и основанные на сложных информационных системах – являются относительно устойчивыми и прямыми. В них не делается попыток априори определить критерий социальной полезности или оптимальности; вместо этого «социальная полезность» выявляется а) через демократический выбор общего распределения ресурсов по секторам экономики и б) через соотношение цен равновесного рынка к трудовым стоимостям потребительских товаров.
Еще одной причиной неудач попыток реформирования советской плановой системы в период 1960 – начала 1980-х годов была идея – очевидно, разделяемая вождями КПСС – что применение новых математических или вычислительных методов дает «безболезненные» средства улучшить функционирование экономики, средства, которые не потревожат основ существующей системы (как это произошло бы с внедрением рыночных отношений). На деле, новые технические методы могут принести реальную выгоду только при изменении экономической системы в целом, в том числе и исследование и уточнение целей и логики планирования, а также реорганизация систем оценки и поощрения производительности работы предприятий.
Предположим существование схемы планирования, набросок которой мы сделали в 8 главе книги. Производство расширяется для тех товаров, у которых соотношение цены равновесного рынка (выраженной в трудовых жетонах) к стоимости труда выше среднего, и сокращается для товаров с соотношением ниже среднего. Такая система эффективно награждает (увеличенным распределением ресурсов и средств производства) предприятия, которые особенно эффективно используют общественный труд. Такие предприятия должны иметь стимул внедрять любые методы, которые позволят им экономить трудовые затраты (прямые и косвенные) на единицу продукции. Какая-то схема такого типа нужна, чтобы вырваться из традиционного советского шаблона, при котором предприятия просто нацелены на сохранение легко достижимых планов объемов производства и не заинтересованы в улучшении своей эффективности.
Обсуждая реальность наших предложений по планированию, мы ссылались на последнее поколение западных суперкомпьютеров. Нет сомнения, что по сравнению с ними компьютерные технологии, доступные в СССР, были примитивными. Гудман и МакГенри (Goodman and McHenry, 1986, с. 329) описывают состояние советской компьютерной промышленности в середине восьмидесятых, замечая, что значительное отставание от Запада было частично результатом изоляции промышленности: «ни одно компьютерное сообщество, включая американское, не могло бы двигаться с сегодняшней скоростью, если бы его контакты с остальным миром строго ограничивались».
Однако, хотя мы сочли удобным использовать суперкомпьютеры в наших расчетах в качестве меры скорости, мы доказывали в другом месте (Cockshott and Cottrell, 1989, приложение), что той же цели можно добиться – медленнее, но за время, достаточное для практических целей планирования – с помощью распределенной сети персональных компьютеров, находящихся на уровне предприятия и связанных с относительно скромным центральным компьютером. С этой точки зрения наиболее серьезным техническим ограничением советского планирования была отсталость системы связи. Гудман и МакГенри (1986) обращают особое внимание на низкую скорость и ненадежность советской телефонной системы и на проблемы поиска соединений, пригодных для передачи данных. Они также цитируют поражающую статистику – к 1985 году только 23% городских семей имели телефоны.
И опять-таки мы не хотим преувеличивать значение технологии. Экономические информационные системы, разработанные Стэффордом Биром в альендевском Чили (описаны в Beer, 1975) показывают, что могло быть сделано даже со скромными ресурсами, если имеется политическая воля и теоретическая ясность целей системы. Если бы в СССР было так же ясно, чего нужно добиться компьютеризацией планирования, тогда если и не сразу, то постепенно можно было использовать новые достижения компьютерных и телекоммуникационных технологий по мере их появления. На деле, конечно, похоже, что советские экономисты – или по крайней мере те, к кому прислушивались политические вожди до Горбачева – были мало заинтересованы в разработке алгоритмов и компьютерных систем того типа, который мы обсуждаем. К середине1980-х они очевидно потеряли веру в потенциал эффективного планирования и многие перебежали в стан оживляющейся экономики свободного рынка, возглавляемый администрациями Рейгана и Тэтчер.
Процесс извлечения прибавочного продукта с помощью планирования потенциально противоречив, он может вызвать классовые антагонизмы между государственной аристократией и рабочим классом. Процесс борьбы между этими классами характеризуется комплексной динамикой, при которой постоянно возникают тенденции к капиталистической реставрации. Государственная аристократия, склонная к коррупции и частному использованию государственных ресурсов, может лично потребить только малую долю прибавочного продукта. Это резко контрастирует с ситуацией в зрелых капиталистических странах, где огромная часть прибавочного продукта в конце концов идет на личное потребление высших классов. Государственная аристократия в стране официального равенства имеет возможность потреблять общественные ресурсы, только используя свое служебное положение. Их личное потребление таким образом становится в корне позорным и может быть оправдано разве что биографией патриотов и ветеранов революции. Революционное поколение уходит, а их потомки с завистью смотрят на капиталистический мир, который предоставляет подобным им людям намного лучший образ жизни, в котором роскошь узаконена, а не позорна.
Тенденция к капиталистической реставрации сдерживается политическими средствами - «советской властью», или тиранией, или диктатурой Коммунистической партии, или массовым революционным энтузиазмом. Мы считаем, что революционные классы в социалистическом обществе не смогли открыть форму государства, адекватную задаче сохранения и развития социализма в долговременном периоде. Характерными формами социалистического государства до сих пор были революционная тирания или революционная аристократия. Тирания работает, пока жив первый герой-король. Как показывает пример Кастро, этот срок может быть большим, но повторить его сложно. Революционная аристократия или «ведущая роль Коммунистической партии», не зависящей от смерти конкретных людей, может существовать дольше. Власть ленинской партии первоначально была властью наиболее сознательных и склонных к самопожертвованию представителей угнетенных, но следуя железному закону загнивания аристократии, превратилась в обслуживающую саму себя олигархию.
Реформаторы и революционные энтузиасты развили две альтернативы, которые должны противодействовать такому ходу событий:
Мы считаем, что есть хорошие основания, следующие как из рассуждения, так и из опыта, отвергнуть обе эти альтернативы в пользу прямой демократии.
Парламентское правление, получающее легитимность с помощью регулярных выборов, представляют современному миру как «демократию», простую и понятную. Мы же смотрим на нее по-другому. Мы считаем, как Ленин, что это наиболее совершенная форма власти богатых. Мы считаем, как учил Аристотель, что выборы всегда и везде являются отличительной чертой аристократического, а не демократического государства. Опыт показывает, что те, кто избран в парламент, никогда и нигде не представляют тех, кто их избрал. На какой показатель ни смотреть – класс, пол, национальность, богатство или образование – те, кого выбрали, всегда более привилегированны, чем те, кто за них голосовал. Избранные всегда в социальном плане представляют скорее доминантные классы общества, чем основную массу населения. После выборов они всегда стремятся представлять интересы классов, из которых они вышли. Существует добрая сотня подробных объяснений этого факта, но все они приходят к одному и тому же. Те свойства, которые делают вас «избранным» обществом, лучшим, чем общество, одновременно являются и свойствами, помогающими быть избранным.
Поэтому нас не удивляет, что институт свободных и честных выборов в Восточной Европе привел к немедленному установлению власти буржуазии, символически начавшемуся с разоружения рабочей милиции новым венгерским правительством. СССР был другим случаем. Здесь странное предпочтение населением коммунистических кандидатов означало, что дорога к «демократии» должна была пройти через запрет Ельциным КПСС и последовавшее за ним применение танков для подавления русского парламента.
Сторонники открытых парламентских выборов в социалистическом блоке в основном были сознательными сторонниками восстановления капитализма, увлекшими за собой нескольких наивных социал-демократов. Сторонники государства по типу Коммуны, наоборот, хотели изменить и упрочить социалистическую систему. Единственная проблема в том, что их уже опередил Сталин. Сталинская конституция уже моделировала СССР по образцу Коммуны: как государство Советов, в котором люди избирают депутатов и могут их отзывать. Эта конституционная форма была, конечно, ничем иным, как маской для правления Коммунистической партии. По какой же еще причине Ленин был таким ярым сторонником государства по типу Коммуны?
Ленин рассматривал парламентскую республику как идеальную форму правления буржуазии. Точно также он считал советское государство, республику Советов, идеальной формой диктатуры рабочих. Но в центре этого возрожденного бланкистского девиза – диктатуры рабочих – была бланкистско-ленинская революционная партия. Как доминирование в Парижской Коммуне бланкистов и интернационалистов было основой их претензий на власть, так и доминирование большевиков в Советах было необходимым условием эффективной Советской власти. Протосоветские государства обычно оказываются в условиях сильного революционного кризиса, самый последний европейский пример – Португалия в 1975 году. Само их существование провоцирует глубокий кризис легитимности, который должен быть быстро разрешен, или в пользу парламента, или в пользу Советов. Если в Советах преобладает революционная партия, и одновременно происходят вооруженные восстания, это может привести к социалистической революции. Без восстаний или без доминирования революционной партии парламент побеждает.
Попытка реализации левацкого предложения – использовать государство советов для свержения власти аристократии существующего социалистического государства – была, насколько нам известно, предпринята лишь один раз, шанхайскими левыми во время Культурной революции в Китае. Хотя это была величайшая встряска, когда-либо испытанная социалистической аристократией, попытка в конце концов не удалась. В революционных комитетах, созданных во время Культурной революции, в конечном счете стали преобладать коммунисты, как до этого в русских Советах. Мы считаем, что в социалистической стране с сильной коммунистической партией в низовых представительных органах неизбежно будут доминировать либо коммунисты, либо представители реакции. Подавляющее большинство убежденных социалистов окажутся в коммунистической партии, а их политический опыт и дисциплина позволят им легко захватить влияние в низовых организациях про-социалистического направления. Случаи, в которых низовые организации становятся последовательно антикоммунистическими, обычно совпадают со случаями, когда в них доминируют про-капиталистические части интеллигенции и средних классов, характерный пример – польская «Солидарность». Сторонники идеального государства Советов в противовес реальному Советскому государству пытаются стать на несуществующую политическую почву: чтобы существовало государство советов, нужно запретить коммунистическую партию. У Троцкого в Кронштадте хватило здравого смысла увидеть последствия такого шага. Всего 70 лет спустя некоторые его самозваные последователи с нехваткой этого самого смысла обнаружили, что радостно приветствуют запрет Ельциным КПСС.
Чтобы продвинуться вперед, нужно понять тщету претензий выборных институтов на звание демократии. Неважно, как называется этот институт – парламент или совет; если его члены избираются, можно быть уверенным, что представители не будут никого представлять. Его займет доминирующая социальная группа – бизнес и профессиональные классы в буржуазном обществе, или революционная аристократия и партия в социалистическом обществе. Мы считаем, что единственная работающая альтернатива – прямая демократия.
Наша книга была озаглавлена «К новому социализму», но реально это разработка стадии, которую Маркс называл первой стадией коммунизма. Слово «социализм», а не «коммунизм» в заголовке – приспособление к политическому климату времен написания. Английское издание вышло во время, когда социализм находился в своей самой низкой точке. В следующее десятилетие продвижение неолиберализма замедлилось. Организовалось международное антикапиталистическое движение, но, увы, не новое международное социалистическое движение. Поэтому описание связной альтернативы капитализму будет находить все большее число читателей. Но в начале 90-х годов было очень сложно найти издателя, который захотел бы напечатать книгу в защиту социализма. Мы решили, что книгу с заголовком, явно выступающим в пользу коммунизма, будет вообще невозможно напечатать, или же такой заголовок отпугнет читателей. Социализм был овечьей шкурой для нашего коммунистического волка. Но теперь на нас накладывается обязательство объяснить, что мы понимаем под социализмом и коммунизмом.
Еще раз повторим: в книге мы приводили аргументы в пользу первой стадии коммунизма. Мы называли ее социализмом из политической целесообразности. Мы отрицаем ортодоксальное советское понимание социализма как длительного периода, во время которого производительные силы наращиваются, готовясь к последующей стадии коммунизма. Мы не считаем, что советская система не была социалистической, и ничего не имеем против идеи быстрого развития производительных сил, мы отрицаем вытекающую отсюда концепцию коммунизма. КПСС и западные троцкисты подходили к коммунизму примерно одинаково. Он рассматривался как стадия, следующая за социализмом и характеризующуюся бесплатным распределением потребительских товаров на основе материального изобилия. Последовательность развития здесь мыслится следующим образом: капитализм → социализм → коммунизм. Это не совпадает с формулировкой Маркса: капитализм → диктатура пролетариата → первая стадия коммунизма → вторая стадия коммунизма. В «Государстве и революции» Ленин приравнял первую стадию коммунизма к социализму (Lenin, 1964) и рассматривал ее как характеризующуюся общественной собственностью на средства производства. Эта формулировка была принята всеми традиционными школами, основывающимися на ленинизме. Нам кажется - к сожалению, поскольку такая формулировка является очень сильным упрощением слов Маркса.
Социализм, определяемый как общественная собственность на средства производства, - это не то же самое, что первая фаза коммунизма по Марксу, потому что не отменены деньги и нет перехода к расчетам в показателях рабочего времени. Социализм в определении Ленина может быть вполне совместимым с использованием денег. СССР после коллективизации был социалистическим в понимании Ленина, но деньги, равно как и зарплаты, и товарная форма, сохранились. Продолжающееся использование денег рассматривалось не как кратковременный феномен, длящийся 5 или 10 лет, а как нечто, которое будет существовать десятилетиями, и действительно, существовавшее полвека. Ленинская формулировка сделала невидимыми характерные черты первой фазы коммунизма по Марксу. Идея расчетов и выплат в единицах рабочего времени исчезла, а с ней и любая программная концепция достижения первой фазы коммунизма в качестве отдельной задачи.
Должно быть понятно, что выплаты деньгами могут создавать значительное неравенство в почасовых окладах. Доходы людей могут идеологически подаваться как «плата по труду», но различаться в зависимости от качества труда. Хотя в таких экономиках может не быть таких форм дохода от собственности, как проценты, рента или дивиденды, идея, что все сильно различающиеся денежные зарплаты являются «платой по труду» - такая же идеологическая фикция, как и идея буржуазной экономики, что зарплаты, цены и прибыли – это одно и то же, все это плата «за средства производства».
От коммунизма в понимании Ленина осталась вторая фаза Маркса: «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Считалось, что путь к этой цели ведет через предоставление бесплатных или субсидируемых потребительских товаров, с постепенным переходом к бесплатному и неограниченному распределению всех товаров вообще.
Мы совершенно не согласны с такой концепцией. Мы полагаем, что она основана на недопонимании идеи распределения по потребностям и привела к фатальным последствиям.
Распределение по потребностям – это не тоже самое, что неограниченное бесплатное распределение. В Британской национальной службе здравоохранения лечение бесплатно во время потребности в нем 6 . Но это бесплатное распределение работает только потому, что существует довольно объективная оценка потребностей докторами плюс очередь на лечение (плюс некоторые элементы приватизации). Это сильно отличается от идеи, скажем, бесплатного распределения одежды «каждому по потребностями». Если потребительские товары в целом распределять бесплатно, это приведет или к бессмысленным расходам, или к военному единообразию в потреблении, если урезать расходы.
Маркс не говорил о бесплатном распределении, он говорил «каждому – по потребностям». Эта идея более совместима с моделью, которой следуют социал-демократические государства всеобщего благосостояния, где существуют дополнительные выплаты инвалидам, студентам, большим семьям и т.д. Выплаты по потребностям предполагают какую-то процедуру социальной оценки этих потребностей. В этом капитализм всеобщего благосостояния служит прообразом коммунизма, но в денежной экономике с сильным разрывом в доходах. Расстояние между первой и второй фазами коммунизма сейчас намного меньше, чем во времена Маркса, когда еще не было государства благосостояния. Принцип распределения по потребностям уже принят в некоторых секторах экономики в Канаде и большинстве европейских капиталистических стран, и большая его часть будет перенесена в коммунизм. Люди с особыми потребностями будут получать бесплатно отдельные товары и услуги, в которых нуждаются, или им будет записываться дополнительное рабочее время для приобретения нужных товаров в социальных магазинах.
В этом разделе мы кратко изложим ход дебатов о расчетах при социализме, проходивших в 20-е и 30-е годы, и укажем некоторые связи между аргументами, высказанными в то время, и нашими идеями, изложенными в книге. Полное обсуждение исторических дебатов можно найти в Cockshott and Cottrell (1993a). Здесь мы сосредоточимся на вмешательстве Людвига фон Мизеса, ответе Оскара Ланге и последовавших ответа Мизеса и Хайека.
В 1920 году, когда большевики победили в Гражданской войне, и призрак коммунизма вновь стал бродить по Европе, Мизес написал свою классическую статью «Экономические расчеты в социалистическом содружестве». Его аргументы были очень резкими, и если бы они не были опровергнуты, то стали бы разрушительными для самой идеи социализма. Преобладающая марксистская концепция социализма предполагала отмену частной собственности на средства производства и отмену денег, но Мизес выставляет такой контраргумент: «каждый шаг, который удаляет нас от частной собственности на средства производства и использования денег, также удаляет нас от рациональной экономики» (1935, с. 104). Плановая экономика Маркса и Энгельса неизбежно обнаружит себя «блуждающей в потемках», производящей «абсурдные результаты бесчувственного аппарата» (с. 106). Марксисты противопоставляют рациональное планирование предполагаемой «анархии» рынка, но по Мизесу эти претензии необоснованны; на деле отмена рыночных отношений разрушит единственную адекватную основу экономических расчетов, а именно рыночные цены. Какие бы благие намерения не были у социалистических плановиков, у них просто не будет основы для принятия осмысленных экономических решений: социализм есть ничто иное как «отмена рациональной экономики».
Как Мизес пришел к такому выводу? Его аргументы включают во-первых, определение, что такое экономическая рациональность, во-вторых, предположительно исчерпывающий список возможных методов рационального принятия экономических решений; затем его задачей становится показать, что ни один из этих методов не может быть внедрен при социализме.
Рассматривая природу экономической рациональности, Мизес понимает под ней проблему производства максимально возможного полезного эффекта (удовлетворение потребностей) на основе заданного набора экономических ресурсов. Проблема может быть также сформулирована в обратном направлении: как выбрать наиболее эффективный метод производства, чтобы минимизировать издержки на производство заданного полезного результата. Мизес в своей критике социализма все время возвращается ко второй формулировке, приводя в пример строительство железной дороги или дома 7 : как могут социалистические плановики высчитать наименьший по издержкам метод достижения этих целей? В качестве методов рационального принятия решений Мизес выделяет трех возможных кандидатов: планирование в натуральных показателях; планирование с помощью «объективно признанной единицы стоимости», не зависящей от рыночных цен и денег, например, рабочего времени; и экономические расчеты, основанные на рыночных ценах. Мы рассмотрим все эти возможности по очереди.
Проблема заключается в определении, как использовать имеющиеся ресурсы, чтобы максимизировать полезный результат. Здесь требуется какое-то «суждение о полезности» (т.е. оценка полезного эффекта). В случае конечных потребительских товаров (в терминологии Мизеса, «товаров низшего порядка») это делается достаточно просто, и вообще не требует никаких расчетов: «Как правило, человек, знающий себя, способен оценить товары низшего порядка» (1935, с. 96). В очень простой экономической системе эта непосредственная оценка может быть расширена и на средства производства:
Для фермера, находящегося в экономической изоляции, несложно будет решить, расширять ли пастбище – ферму или же заняться охотой. В этом случае процессы производства относительно короткие, а соответствующие затраты и доход легко измерить (1935, с. 96).
И опять:
В узких границах экономики одного хозяйства, например, где отец может следить за всем управлением экономикой, возможно определить значимость изменений в процессах производства без таких вспомогательных средств [как денежные расчеты], и все же более или менее точно (1935, с. 102).
В этом случае мы может говорить о планировании в натуральных показателях, без посредничества какой-либо расчетной единицы, например, денег (или рабочего времени). «Яблоки и апельсины» можно сравнить на уровне субъективной пользы и в случаях, когда связь между распределением средств производства и производством конкретного полезного результата сразу же очевидна, этого может быть достаточно для достижения эффективности.
Пределы такого планирования в натуральных показателях установлены степенью сложности процессов производства. В какой-то момент становится невозможно ясно представить все имеющиеся взаимосвязи; с этого момента рациональное распределение ресурсов требует использования какой-то объективной «единицы измерения», в которой можно выразить издержки и полезность. Интересно, что невозможность планирования в натуральных показателях для сложных систем Мизес излагает в терминах способностей человеческого разума:
Ум одного-единственного человека никогда не может быть настолько изощренным, он слишком слаб, чтобы ухватить важность одного товара среди бесчисленного множества товаров высшего порядка. Ни один человек не сможет никогда постичь все возможности производства, которых бесчисленное количество, настолько, что сможет напрямую оценивать полезность без помощи какой-либо системы расчетов (1935, с. 102, выделено авторами).
Тогда, может быть, использование средств помимо человеческого ума сделает возможным натуральное планирование в сложных системах? Главный аргумент в пользу планирования, выдвигаемый в нашей книге, сводится к использованию рабочего времени в качестве единицы расчетов (а это уже не чистое натуральное планирование), однако мы хотели бы указать, что успехи искусственного интеллекта, в частности, недавние работы по нейронным сетям, могут иметь отношение к этому вопросу 8 .
Мизес же считает, что оптимизация в комплексных системах обязательно требует арифметических расчетов в форме явной максимизации скалярной функции цели (прибыль при капитализме – характерный пример). Но арифметические расчеты можно рассматривать как частный случай более общей идеи вычисления или симуляции. Управляющей системе требуется способность вычислять, будь это группа фирм, оперирующих на рынке, плановое управление, автопилот на самолете или нервная система бабочки; вычисления совершенно не обязательно должны проводиться с помощью арифметических операций. Важно, чтобы управляющая система была способна моделировать важные стороны контролируемой системы. Фирмы делают это с помощью контроля запасов и бухгалтерского учета, в котором пометки на бумаге моделируют расположение и перемещение товаров. При подготовке этих пометок следуют правилам арифметики; применимость арифметики к данной проблеме зависит от применимости теории чисел как модели свойств товаров.
С другой стороны, рассмотрим пример нейронной управляющей системы. Летящая бабочка должна контролировать мышцы брюшка, чтобы направлять свои движения к объектам, фруктам или цветам, которые могут обеспечить ее энергией. При этом она должна рассчитать, какие из множества возможных движений крыльями могут приблизить ее к нектару. Различные последовательности мышечных движений имеют разную стоимость в терминах энергопотребления и дают разный результат в смысле нектара. Перед нервной системой бабочки стоит задача оптимизации в плане стоимости и результата с использованием неарифметических методов вычислений. Продолжающееся существование видов – доказательство мастерства в расчетах. Похоже, что нейронные сети способны показывать оптимальное (или по крайней мере, высокоэффективное) поведение даже в условиях очень сильных ограничений, не сводя при этом проблему к максимизации (или минимизации) скаляра.
Планирующий орган, вероятно, будет широко использовать арифметику и, если нужно, принимать локализованные решения по оптимальному использованию ресурсов с помощью арифметических методов, тогда аргумент Мизеса о необходимости перевода различных товаров для расчетов к какому-то общему знаменателю, совершенно правилен. Но если потребуется провести глобальную оптимизацию экономики в целом, более подходящими могут оказаться другие вычислительные методики, которые имеют много общего с нашим представлением о работе нервной системы, и такие расчеты могут быть в принципе проведены вообще без использования арифметики.
Конечно, было бы анахронизмом обвинять Мизеса в игнорировании успехов развития компьютерных наук, которые произошли гораздо позже времени написания им книги. Он и Хайек, вероятно, были правы, указывая, что предложения по натуральному планированию, предложенные в 1919 году, например, Нойратом и Бауэром, на основе военного опыта, очень сложно реализовать в условия мирного времени 9 . Но наш комментарий намекает современным критикам социализма, которые часто рвутся повторно утилизировать старые аргументы Мизеса, что не следует бездумно повторять аргументы против натурального планирования, придуманные до разработки научного понимания природы вычислений 10 .
Признав невозможным планирование в натуральных показателях, Мизес рассматривает другую возможность: социалистические плановики могут для экономических расчетов использовать «общественно признанную единицу стоимости», т. е. какое-то измеряемое свойство товаров. Единственного кандидата на роль такой единицы Мизес видит в содержании труда, как предлагают теории стоимости Рикардо и Маркса. Мизес, однако, отвергает труд как единицу стоимости. Он выдвигает два возражения, каждое из которых должно показать, что содержание труда не может дать адекватную единицу измерения стоимости производства.
Во-первых, он указывает, что оценка в терминах вложенного труда обязательно предполагает игнорирование издержек, связанных с использованием невоспроизводимых природных ресурсов. Во-вторых, время не однородно: было бы ошибкой, пишет он, складывать часы рабочего времени, не учитывая интенсивности труда и его квалификации. В капиталистической экономике рынок труда предоставляет набор тарифных ставок, с помощью которых можно сделать труд разного качества соизмеримым, но в социалистической экономике без рынка труда рациональных методов соизмерения нет.
Мы помнили контраргументы Мизеса, когда подбирали аргументы в нашей книге. Наш ответ на проблему использования природных ресурсов можно найти в главах 5 и 14. Мы обсуждаем проблему качества труда в главе 2, а в приложении к этой главе показано, как проблема, поставленная Мизесом, может быть решена с помощью расчета «коэффициентов квалифицированности труда».
Стоит отметить, что Мизес критикует использование рабочего времени в качестве единицы стоимости очень кратко и схематично. Пара страниц самостоятельных аргументов присутствует в (Mises, 1935) и повторяется в (Mises, 1951). В «Человеческой деятельности» (Mises, 1949) тема сведена к двум предложениям. Здесь несомненно отразился тот факт, что несмотря на сделанный Марксом и Энгельсом сильный акцент на планировании как распределении рабочего времени, сама концепция во время написания Мизесом книги была более или менее заброшена западными социалистами. Мы вернемся к этой теме ниже.
В своем обсуждении рыночных цен Мизес пытается обосновать два пункта: адекватность рыночных цен как средства рациональных расчетов при капитализме и принципиальную недоступность этого средства при социализме.
Понятно, что рыночные цены при капитализме действительно предоставляют основу для расчетов. Учитывая цены, фирмы могут выбрать технологии, минимизирующие издержки, решить в зависимости от предполагаемой прибыльности, какой товар производить. Мы пока не обсуждаем утверждение Мизеса, что система цен позволяет достаточно эффективную координацию экономической деятельности. Эта идея уже рассмотрена и даже подчеркнута Марксом и Энгельсом, как мы указываем в разделе 9.2 настоящего предисловия. Несмотря на критику «анархии» рынка, Маркс рассматривал механизм цен как приводящий к (несовершенному, но лучшему, чем просто случайная комбинация) выравниванию предложения товаров в соответствии со спросом, и одновременно заставляющий переходить на методы производства, требующие рабочего времени не больше социально необходимого. Мы также не считаем, что минимизация денежных издержек или максимизация прибыли не имеют никакого отношения к достижению эффективности в области удовлетворения человеческих желаний. Но два этих критерия связаны друг с другом гораздо слабее, чем считает Мизес. Рассмотрим, например, такой отрывок:
Любой, кто желает сделать расчеты, относящиеся к сложному процессу производства, немедленно заметит, работал ли он более экономично, чем другие, или нет; если он обнаружит по пропорциям обмена, сложившимся на рынке, что не может сделать процесс производства прибыльным, то поймет, что другие лучше его знают, как использовать соответствующие товары высшего порядка (Mises, 1935, с. 97-98).
Человек, о котором пишет Мизес, может «немедленно заметить», работал ли он с большей прибылью, чем другие, или нет, но неявное отождествление наиболее прибыльного и наиболее «экономичного» или попросту «лучшего» ничем не оправдано 11 . Конечно, капиталисты не могут получить прибыль, производя никому не нужные вещи, или работая технически неэффективно, но этого еще недостаточно для подтверждения слов Мизеса. Разве невозможно сократить денежные издержки производства, безответственно эксплуатируя природные ресурсы, пока что дешевые, но в конце концов конечные? Если производство роскошных авто оказывается более прибыльным, чем производство автобусов для общественного транспорта, означает ли это, что автомобили – это лучшее использование ресурсов?
Социалисты, желая опровергнуть предполагаемое тождество погони за прибылью и удовлетворения потребностей, часто подчеркивают неравенство доходов при капитализме. Ответ Мизеса на этот аргумент любопытен: он утверждает, что сама идея «распределения доходов» при капитализме ошибочна, потому что «доходы возникают как результат рыночных взаимодействий, неразрывно связанных с производством» (Mises, 1951, с. 151) 12 . Нельзя сказать, что «сначала» произведены товары, а потом они «распределяются». Только при социализме мы можем говорить о «распределении доходов», которое решается политически, отдельно от плана производства. Но принять позицию Мизеса – что распределение покупательной способности при капитализме есть внутренний элемент системы производства – значит, признать, что производство товаров ради прибыли организовывается вовсе не ради «максимального удовлетворения человеческих желаний», если только не считать, что человеческие желания возникают в мистическом соответствии с денежными доходами.
Мы таким образом приходим к невозможности использования цен в экономических расчетах для социалистической экономики. Мизес признает, что в социалистической экономике могут существовать рынки потребительских товаров, а, следовательно, и рыночные цены, но сложности вызывают средства производства. «Товары для производства в социалистическом обществе исключительно общественные; это неотчуждаемая собственность общества, и поэтому они находятся за пределами коммерции», - пишет Мизес (1935, c. 91). И «потому что товары для производства никогда не станут объектами обмена, невозможно определить их денежную стоимость» (с. 92). По Мизесу имеющие смысл цены обязательно должны быть результатом подлинных рыночных транзакций между независимыми владельцами собственности. Главное свойство цены или пропорции обмена - в том, что она «возникает из взаимодействия субъективных оценок всех, кто принимает участие в обмене»; только в силу этого факта пропорция обмена «даст средство контроля за подобающим использованием товаров» (с. 97). В этом мы согласимся с Мизесом. Могут существовать и другие средства «контроля за подобающим использованием товаров», но мы примем его концепцию цены как условий, на которых владельцы собственности желают расстаться с предметами потребления или приобрести их. Оскар Ланге, напротив, считал, что именно в этом месте Мизес уязвим, и сделал его исходной точкой своего опровержения.
«Термин «цена», - пишет Ланге, - имеет два значения. Он может означать или цену в обычно смысле, т.е. пропорцию обмена между двумя предметами потребления на рынке, или же более обобщенное значение «условий, на которых предлагаются альтернативы»... Для решения проблемы распределения ресурсов обязательны только цены в обобщенном смысле» (1938, с. 59-60). Ланге основывает свою защиту социализма на том, что социалистическая экономика может оперировать системой цен в обобщенном смысле, имитируя в некоторых пределах работу рыночной системы, но без реальных рынков средств производства. Мы кратко опишем главные пункты позиции Ланге, чтобы сопоставить их с нашими собственными предложениями и сделать более понятными контраргументы со стороны австрийцев.
Ланге начинает с принципов общего равновесия по Вальрасу, подчеркивая, что вектор равновесных цен в конкурентной экономике определяется при условии, что он уравновешивает спрос и предложение для всех потребительских товаров, и при этом а) агенты считают цены заданными и находящимися вне их контроля, и б) они определенным образом проводят оптимизацию в соответствии с этими ценами. Учитывая а) и б), каждый вектор цен соответствует определенной картине превышения спроса или предложения для всех товаров, и только один вектор цен соответствует нулевому вектору избыточного спроса 13 . Нет существует причин, указывает он, почему социалистическая экономика не может использовать такой принцип. Нам требуется, чтобы планирующий орган установил «расчетные цены» для всех средств производства и издал определенные инструкции для директоров предприятий: считать бухгалтерские цены заданными; выбирать такую комбинацию факторов производства, чтобы минимизировать среднюю стоимость производства при заданных ценах; установить производство на таком уровне, чтобы предельные издержки равнялись цене производства. Одновременно управляющие отраслями должны следовать последнему правилу «в качестве принципа, согласно которому они решают, нужно ли расширять отрасль (строя новые заводы или увеличивая старые) или же сокращать» (Mises, с. 76-77). Потребители и рабочие могут аналогичным образом принимать решения по спросу или предложению труда соответственно, основываясь на на существующих ценах и зарплатах.
Никто, конечно, не гарантирует, что решения сделанные при учете любого конкретного вектора расчетных цен будут взаимно совместимы. В случае несовместимости планирующий орган выполняет роль вальрасовского «аукциониста», повышая расчетные цены товаров, на которые существует избыточный спрос, и снижая цены товаров с избыточным предложением 14 . Через некоторое число итераций это должно привести к равновесию социалистической экономики. Нельзя отказать этому «решению» в находчивости. Несложно и увидеть его тактическое преимущество: неоклассические экономисты, считающие теорию Вальраса адекватным описанием работы капиталистических экономик, казалось бы, будут вынуждены принять правильность социализма по Ланге.
После краткого изложения Ланге мы рассмотрим некоторые возражения, выдвинутые австрийскими критиками. Они сводятся к трем главным пунктам: что предложение Ланге подрывает базовые предпосылки социализма, статическая природа теории Ланге и проблема инициативы.
Мизес (1949, с. 701-702) утверждает, что по традиционному определению социализм обязательно предполагает «полную отмену рынка и конкуренции при обмене». Предполагаемое превосходство социализма основывается на «унификации и централизации», присущими самой идее планирования.
Следовательно, нет ничего ближе к полному признанию правильности и неопровержимости анализа экономистов и уничтожающей критики планов социалистов, чем положение, когда интеллектуальные лидеры социализма заняты разработкой схем... в которых рынок, рыночные цены на факторы производства и конкуренция обмена должны будут сохраниться.
Хотя имя Ланге и не упоминается, ясно, что в этом отрывке метят в схемы, аналогичные придуманным им. Хотя мы действительно можем принять, что немало выпущенного после того литературы «рыночного социализма» действительно подрывает социализм, в защиту Ланге можно высказать несколько аргументов. Во-первых, он подчеркивает, что в его системе распределение доходов находится под общественным контролем, и совершенно отличается от капиталистического. Во-вторых, он указывает, что социалистические плановики будут принимать во внимание внешние издержки и выгоды, которые игнорируются частными фирмами (хотя он не указывает, как именно). В-третьих, хотя его система в какой-то степени имитирует конкурентную экономику, сам Ланге указывает, что при настоящем капитализме «преобладают олигополия и монополия» (1938, с. 107), что приводит к худшем распределению ресурсов. И наконец, мы сошлемся на эссе Ланге (1967), в котором он возвращается к аргументам, высказанным тридцатью годами раньше. В нем он пишет, что его исходные предложения, имитирующие рынок, есть ни что иное, как метод решения системы совместных уравнений (общего равновесия). Сейчас, когда доступны электронно-вычислительные машины, пишет он, ничто не мешает решать эту систему непосредственно. «Рыночные процессы с их неуклюжими пробами выглядят устаревшими. Их можно считать вычислительным устройством доэлектронной эры (1967, с. 158). В этом свете более уместно было бы считать идеи Ланге «неоклассическим», а не «рыночным» социализмом: понятно, что он просто считал рынок – даже свой искусственный рынок 1938 года – единственным средством достижения оптимизации определенного рода.
Второе возражение Ланге, сделанное австрийцами, относится к статической природе его решения. Лавой (1985, гл. 4) считает, что Ланге ответил на вопрос, который Мизес считал тривиальным, и не смог ответить на трудный вопрос динамики. Ланге, несомненно, использовал теорию статического равновесия, но его метод относительно статичен, и он указал механизм приспособления, который будет приводить к общему равновесию после изменения любого параметра (например, изменений в технологии или предпочтениях потребителей). Действительно, Мизес не считал особой проблемой экономические расчеты в статических условиях. Но под «статическими» условиями Мизес понимал полный застой, в котором «одни и те же события экономической жизни постоянно повторяются» (1935, с. 109). Какие бы недостатки не имела система Ланге, сложно утверждать, что Мизес предвидел их заранее.
Более серьезное возражение выставлено Мизесом и Хайеком, а затем подчеркнуто Лавоем. Оно относится к скорости приспособления к изменениям параметров. Хайек, например, замечает, что в реальном мире «правилом есть постоянные изменения» и указывает, что «будет ли достигнуто желаемое равновесие и насколько близко к нему можно подойти, зависит только от скорости изменений» (1949, с. 188). Далее Хайек пишет, что централизованно указываемые цены не смогут реагировать на изменения так гибко, как настоящие рыночные. Важность этого замечания выходит далеко за рамки оценки конкретного аргумента Ланге. В более общем виде, если расчеты, требующиеся для социалистического планирования, занимают слишком много времени относительно темпа изменений потребительского спроса и технологий, тогда планирование проблематично. Мы доказываем в главах 3 и 6 этой книги, что при современных компьютерных технологиях необходимые расчеты могут быть выполнены достаточно быстро.
Возможно, на этом моменте стоит остановиться подробней. Обвинение в «статической» природе системы Ланге, которая якобы лишает ее всяких преимуществ в реальной жизни, - центральная часть современного возрождения австрийских возражений. Хотя предложения, выдвигаемые в нашей книге, значительно отличаются от предложений Ланге, некоторые могут подумать, что к ним применима та же критика. Особенно касается наших идей утверждение Мизеса и Хайека, что социалистические плановики не смогут, если экономика не статична, иметь необходимую для них полную и своевременную информацию о производственных возможностях. В той степени, в какой эти утверждения основываются на ограничениях средств связи и возможностей хранения данных, они просто устарели. Но может быть для них есть еще какие-то основания? Лавой пишет, что проблема заключается не столько в сборе данных, сколько в создании релевантных данных. Действительно, если технология и потребительский спрос меняются с течением времени, лучший способ достичь любой заданной цели не всегда (даже примерно) известен заранее. Требуются эксперименты. В той части, в какой капиталистические предприниматели проводят такие эксперименты, они выполняют важную социальную функцию. Но сама идея, что ее способны выполнять только капиталистические предприниматели, кажется нам безосновательной 15 . Социалистическая экономика может выделить «инновационный бюджет», в котором заранее согласованная часть рабочего времени будет выделена для таких экспериментов с новыми процессами и продуктами. Уже существующие предприятия или группы людей с новыми идеями могут делать заявки на долю этого бюджета. Распределение бюджета можно разделить между двумя или более параллельно действующими агенствами, чтобы будущие разработчики новинок имели больше шансов получить финансирование для своих идей (а риск «окостенения» всего процесса был бы меньше). После получения результатов экспериментов успешные новые продукты могут быть включены в общий план, а успешные технологии «зарегистрированы» в качестве элемента общей структуры затрат/результатов экономики. Более подробное обсуждение смотрите в главах 6 и 9.
Третье возражение относится к стимулам и их связью с социальной функцией капитализма. Ланге для достижения оптимального распределения ресурсов заставляет своих социалистических директоров придерживаться определенных правил. Мизес на это отвечает, что при всей схожести таких социалистических директоров и получающих жалованье менеджеров капиталистической акционерной компании, сам аргумент не принимает во внимание жизненно важной роли самих капиталистов, которая не может быть воспроизведена наемными функционерами. Динамические изменения капиталистической экономики требуют
чтобы капитал был убран от определенных методов производства, от определенных проектов и идей и был применен к другим методам... Этим занимаются не менеджеры акционерных компаний, это в основном дело капиталистов – капиталистов, которые покупают и продают акции, делают займы и возвращают их, ... спекулируют всеми видами товаров (Mises, 1951, с. 139).
Мизес идет дальше: «Ни один социалист не сможет оспорить, что функция, которую капиталисты и спекулянты выполняют при Капитализме, ... может быть ими выполнена только потому, что ими постоянно движет стимул сохранить свою собственность и получить прибыль, которой собственность можно увеличить или с помощью которой хотя бы прожить без уменьшения капитала» (с. 141). Может быть и так, но важность этого аргумента здесь не совсем ясна. С одной стороны, Мизес возражает против рыночного социализма, утверждая, что рыночная система не может работать без капиталистов. Это тоже может быть верным, но, как мы уже указывали выше, «рыночный социализм» - не очень точное описание системы Ланге. Может быть, Мизес хочет сказать, что главные решения по инвестициям, решения о ликвидации или слиянии предприятий и т.д., не могут сводиться к выполнению заранее установленных правил? Это тоже верно, и даже, наверное, ослабляет позицию Ланге. Но если Мизес утверждает, что такие решения могут быть сделаны сознательно, с должным учетом риска, но без излишнего консерватизма, только индивидуумами, мотивированными образами будущего личного богатства (в случае успеха) или личного финансового краха (при неудаче), то мы самым решительным образом возражаем.
На конференции 1992 года, организованной по предложению Вацлава Клауса в Институте Парето в Лозанне, мы были единственными экономистами, защищавшими идею плановой экономики. Наше использование трудовой теории стоимости было раскритиковано как форма «натурализма». Нас убеждали, что считать основой стоимости именно труд не больше оснований, чем, например, нефть. Одним из элементов нашей научной программы последнего десятилетия была попытка заново обосновать научную ценность трудовой теории стоимости. Существует все возрастающее количество эмпирических исследований, подтверждающих трудовую теорию стоимости, и мы уверены более, чем когда-либо, в прочности этого подхода 16 .
Против нас были выставлены два новых возражения, на этот раз экономистами левого крыла. Во-первых, встал вопрос, можно ли вообще использовать категорию трудовой стоимости в социалистической экономике. Разве мы не должны рассматривать стоимость и «абстрактный труд», на которой она основана, как нечто специфическое для капитализма? Во-вторых, разве Маркс не был суровым критиком идеи «трудовых денег», а мы предлагаем то, что изругал Маркс?
Что касается первого вопроса, идея специфичности концепции рабочего времени именно для капитализма поначалу может показаться здравой. Не хочется повторять ошибку классических и неоклассических экономистов и принимать преходящие исторические формы – например, заработную плату и капитал – за вечные признаки всех экономик. Разве с отменой товарного производства при социализме не исчезнет и сама стоимость?
Мы думаем, что здесь смешивается надъисторическая категория с ее исторической формой. Инструменты производства – категория надъисторическая; капитал – конкретная историческая форма, в которой они выступают. Мы рассматриваем абстрактный человеческий труд как надъисторическую категорию. Адаптивность человеческого труда – то, что отличает нас от животных. В отличие от рабочих пчел или муравьев мы не рождаемся приспособленными к задачам: мы учимся нашим жизненным ролям и можем научиться менять их. Именно этот абстрактный, полиморфный потенциал человеческого труда делает возможным человеческое общество. Все общества ограничены количеством часов в дне и размером населения. Они отличаются средствами, с помощью которых человеческие индивиды из схожих младенцев превращаются в агентов производства, выполняющих конкретные роли. В кастовых обществах абстрактный потенциал каждого индивида может не реализоваться, но он есть. Нет существенной генетической разницы между новорожденным неприкасаемого и брамина, но жесткая природа социальных обычаев может заставить людей считать, что такое различие есть.
Капиталистическое общество, которое в принципе позволяет любому поступить на любую работу, которую человек научился выполнять, демонстрирует этот абстрактный полиморфизм человеческого труда более явно, чем предыдущие способы производства. Конечно мы знаем, что в капиталистических странах существует дискриминация по принципу цвета кожи, религии или пола, но она противоречит более глубокому принципу мобильности труда и капиталистическое общество движется по пути сокращения такой дискриминации. Кроме того, абстрактная текучесть человеческого труда ограничивается в капиталистическом обществе классовым делением, которое ограничивает учебу и практику для семей рабочего класса. Но эти последние ограничения абстрактного труда в состоянии отменить только социализм, при котором все дети смогут свободно выбирать свою профессию. Это один из важных признаков социализма: он превращает абстракцию равенства людей в социальную реальность.
Виноваты ли мы, предлагая проект «трудовых денег», похожий на тот, что раскритиковал Маркс? Короткий ответ – нет. Но поскольку критика Марксом (и Энгельсом) проектов рабочих денег неправильно понята многими – от Карла Каутского до антикоммунистического историка экономики Теренса Хатчисона, в этом разделе мы попытаемся дать четкое изложение.
Основной мишенью критики Маркса и Энгельса можно считать наивное присвоение социалистами теории стоимости Рикардо. Как только, утверждают реформаторы, мы сможем установить условие, по которому все товары на деле будут обмениваться согласно заключенному в них труду, тогда эксплуатации с гарантией будет положен конец. Отсюда проекты - от Джона Грея из Англии, через долгий список английских «социалистов по Рикардо» до Прудона во Франции и Родбертуса в Германии – установления обмена в соответствии с трудовыми стоимостями 17 . С точки зрения Маркса и Энгельса такие проекты, сколь благородными не были бы намерения их пропагандистов, являются утопическими и в действительности реакционными попытками повернуть назад часы истории и вернуться к простому товарному производству и обмену между независимыми производителями, владеющими собственными средствами производства.
Утописты трудовых денег не замечали двух важных вещей. Во-первых, капиталистическая эксплуатация происходит в процессе обмена товаров в соответствии с их трудовыми стоимостями (где стоимость особого товара «рабочей силы» определяется содержанием труда для получения средств к существованию, необходимым рабочим). Во-вторых, хотя при капитализме содержание труда управляет долгосрочными равновесными пропорциями обмена, механизм, посредством которого производство постоянно приспосабливается к изменяющемуся спросу и изменяющимся технологиям, при рыночной системе основывается на отличии рыночных цен от их долгосрочных равновесных значений. Эти отличия порождают различные нормы прибыли, что в свою очередь, направляет капитал в те отрасли производства, где предложение недостаточно и выталкивает его из отраслей, в которых предложение избыточно, как показали Адам Смит и Дэвид Рикардо. Если устранить различия с помощью указа и отключить тем самым сигнальный механизм рынка, начнется хаос, повсюду будет наблюдаться дефицит или избыток конкретных товаров 18 .
Маркс все время возвращается к следующему пункту критики: согласно трудовой теории стоимости ценами равновесия управляет социально необходимый труд, а не просто непосредственное содержание труда (Marx, 1963, с. 20-21, 66, 204-205). Но в товарном обществе можно выяснить, что такое социально необходимый труд, только с помощью рыночной конкуренции. Труд прежде всего «личен» (выполняется на независимых предприятиях) и проверяется на социальную необходимость только путем товарного обмена. Социальная необходимость труда имеет два измерения. Во-первых, под этим словом понимаются технические условия производства и физическая продуктивность труда. Неэффективные или ленивые производители, производители, применяющие устаревшие технологии, не смогут затребовать рыночную цену, соответствующую их действительным затратам труда, а получат только меньшую сумму, которая определяется как «необходимая» (относительно средней производительности или же лучших технологий – Маркс не всегда здесь последователен). Другое значение социальной необходимости – как она соотносится с преобладающей структурой спроса. Если определенный товар производится в избыточных количествах по отношению к спросу, за него не дадут цену, соответствующую его трудовой стоимости – даже если он произведен со средней или лучшей технической эффективностью. Авторы рабочих денег хотят закоротить этот процесс, и тогда весь труд станет непосредственно социальным. Результаты для товарного общества будут катастрофическими.
Теперь уроки, которые Маркс и Энгельс преподали социалистам – сторонникам трудовых денег - прелесть механизма спроса/предложения при капитализме и глупость произвольной фиксации цен в соответствии с действительным содержанием труда, греют сердце критикам социализма. Теренс Хатчисон (1981, с. 14-16), например, хвалит Энгельса за признание «ключевой роли конкурентного рыночного механизма», показанной в критике Родбертуса. «Мизес и Хайек, - пишет Хатчинсон, - вряд ли могли изложить этот вопрос более убедительно». Но поскольку похвалы Хатчинсона – всего лишь вступление к обвинениям Энгельса в непонимании того факта, что те же самые аргументы выбивают почву из-под ног собственных предложений Маркса и Энгельса по организации социалистического планирования, мы должны осторожно подойти к определению границ марксистской критики трудовых денег.
Для истории споров важнее, что Каутский, похоже, тоже расценил критику трудовых денег как бросающую тень сомнения на марксистскую цель прямых расчетов в терминах содержания труда, и к 1920-м годам он, общепризнанный авторитет, западный страж марксистского наследия, фактически отказался от центрального принципа классического марксизма 19 . Зная этот факт, можно понять, почему Мизес мог, не особо задумываясь, отделаться кратким отрицанием планирования с помощью трудовых стоимостей.
Из нашего изложения критики трудовых денег должны быть ясны пределы этой критики. Маркс и Энгельс отрицали идею фиксированных в соответствии с реальным содержанием труда цен в контексте товарной экономики с частным производством. Но в экономике, в которой средства производства находятся в совместном управлении, труд действительно становится «непосредственно социальным» в том смысле, что он подчинен заранее установленному центральному плану. Здесь расчет трудового содержания товаров – важный элемент процесса планирования. Перестановка ресурсов в соответствии с изменяющимися социальными потребностями и приоритетами выполняется не с помощью реакции стремящихся к прибыли фирм на различия между рыночными ценами и долгосрочными равновесными стоимостями, поэтому критика трудовых денег здесь неприменима. Вот контекст предложения Маркса осуществлять распределение потребительских товаров с помощью «трудовых квитанций».
Это предложение в самой полной форме появилось среди критических комментариев Маркса к Готской программе Немецкой социал-демократической рабочей партии 1875 года (Marx, 1974, c. 343-348). Во-первых, на утверждение, что каждый рабочий должен получать «неурезанные результаты труда», Маркс указывает, что социалистическое общество должно выделять значительную часть общего продукта на покрытие износа, накопление средств производства, социальное страхование, управление, совместное удовлетворение потребностей (школы, здравоохранение и т.д.), на нужды неспособных работать. Однако при этом остается часть общего продукта для распределения в целях личного потребления. Что касается природы такого распределения, Маркс говорит о двух этапах строительства коммунизма. В какой-то момент будущего, когда «все источники совместного богатства будут литься более щедро», станет возможным «пересечь узкий горизонт буржуазного права» и ввести знаменитый принцип «от каждого по способностям – каждому по потребностям», но для первой стадии коммунизма Маркс предвидит положение, когда индивид будет получать – после указанных выше вычетов – то, что он дал обществу.
То, что он дал обществу, составляет его индивидуальный трудовой пай. Например, общественный рабочий день представляет собой сумму индивидуальных рабочих часов; индивидуальное рабочее время каждого отдельного производителя - это доставленная им часть общественного рабочего дня, его доля в нем. Он получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда (с. 346)
Трудовые квитанции, о которых говорит здесь Маркс, совершенно отличаются от денег. Они не обращаются, а наоборот – теряют силу после получения потребительских товаров, эквивалентных содержанию труда. Они могут использоваться только для потребительских товаров – на них нельзя купить средства производства или рабочую силу, а поэтому они не могут служить капиталом. Логика позиции Маркса ясна: «трудовые деньги» в товарном обществе – это утопическая и экономически безграмотная идея, но распределение потребительских товаров посредством трудовых квитанций при социализме – совсем другая вещь. Это возможный способ распределения определенной доли социального продукта в системе, способ производства в которой уже поменялся в процессе социализации средств производства и введения планирования. Более того, за этот способ распределения и выступал сам Маркс.
Augustinovics, Maria 1975. “Integration of mathematical and traditional methods of planning.” In Bornstein, M. (ed.) Economic Planning, East and West, Cambridge, MA: Ballinger.
Beer, S. 1975. Platform for Change. London: Wiley.
Bettelheim, Charles 1971. Calcul ´economique et formes de propri´ete. Paris: Maspero.
Bettelheim, Charles 2001. “Stalinist ideological formation.” Research in Political Economy 19: 233–89.
Cockshott,W. P. 1990. “Application of artificial intelligence techniques to economic planning.” Future Computing Systems 2: 429–43.
Cockshott, W. P. and A. Cottrell 1989. “Labour value and socialist economic calculation.” Economy and Society, 18: 71–99.
Cockshott, W. P. and A. Cottrell, 1993. Towards a New Socialism. Nottingham: Bertrand Russell Press.
Cockshott, W. P. and A. Cottrell, 1993a. “Calculation, complexity And planning: the socialist calculation debate once again.” Review of Political Economy 5: 73–112.
Cockshott, W. P. and A. Cottrell 1997. “Labour-time versus alternative value bases: a research note.” Cambridge Journal of Economics 21: 545–9.
Cockshott, W. P. and A. Cottrell 2003. “A note on the organic composition of capital and profit rates.” Cambridge Journal of Economics 27: 749–54.
Cockshott, W. P., A. Cottrell and G. Michaelson 1995. “Testing Marx: some new results from UK data.” Capital and Class 55: 103–29.
Cottrell, A. and W. P. Cockshott 1993. “Socialist planning after the collapse of the Soviet Union.”
Revue Europ´eene des Sciences Sociales 31: 167–85.
Edvinsson, R. 2003. “A Tendency For the Rate of Profit to Fall?” Presented at the economic–historical meeting, Lund, 17–19 October.
Ellman, Michael 1971. Soviet Planning Today: Proposals for an Optimally Functioning Economic System. Cambridge: Cambridge University Press.
Farjoun, E. and M. Machover 1983. The Laws of Chaos. London: Verso.
Goodman, S. E. and W. K. McHenry 1986. “Computing in the USSR: recent progress and policies.” Soviet Economy 2/4.
Hayek, F. A. von 1949. Individualism and Economic Order. London: Routledge and Kegan Paul.
Hutchison, T.W. 1981. The Politics and Philosophy of Economics: Marxians, Keynesians and Austrians New York: New York University Press.
Kautsky, K. 1902. The Social Revolution. Chicago: Charles Kerr.
Kautsky, K. 1925. The Labour Revolution. London: George Allen and Unwin.
Keynes, J. M. 1940. How to Pay for the War. London: MacMillan.
Kushnirsky, F. I. 1982. Soviet Economic Planning 1965–1980. Boulder, CO: Westview.
Lange, O. 1938. “On the economic theory of socialism.” In B. Lippincott (ed.) On the Economic Theory of Socialism. New York: McGraw-Hill.
Lange, O. 1967. “The computer and the market.” in C. Feinstein (ed.) Socialism, Capitalism and Economic Growth: Essays Presented to Maurice Dobb. Cambridge: Cambridge University Press.
Lavoie, D. 1985. Rivalry and Central Planning: the Socialist Calculation Debate Reconsidered. Cambridge: Cambridge University Press.
Lenin, V. I. 1964 “The State and Revolution.” Collected Works, vol. 25. Moscow: Progress Publishers [Русский оригинал: http://libelli.ru/z/08/GOS_I_RV.ZIP].
Maddison, A. 1998. Chinese Economic Performance in the Long-Run. Paris: OECD Development Centre.
Marx, K. 1963. The Poverty of Philosophy. New York: International Publishers. [Русский перевод: http://lugovoy-k.narod.ru/marx/04/cont.htm].
Marx, K. 1970. Capital, vol. I. London: Lawrence and Wishart [Русский перевод: http://libelli.ru/z/08/CAPITAL1.ZIP].
Marx, K. 1972. Capital, vol. III. London: Lawrence and Wishart [Русский перевод: http://libelli.ru/z/08/CAPITAL3.ZIP].
Marx, K. 1974. “Critique of the Gotha Programme.” In D. Fernbach (ed.) Karl Marx: the First International and after (Political Writings, Volume 3). Harmondsworth: Penguin/New Left Review. [Русский перевод: http://libelli.ru/z/08/MARKS1.ZIP]
Mises, L. von 1935. “Economic calculation in the socialist commonwealth.” In F. A. Hayek (ed.)
Collectivist Economic Planning. London: Routledge and Kegan Paul.
Mises, L. von 1949. Human Action: a Treatise on Economics. New Haven: Yale University Press.
Mises, L. von 1951. Socialism. New Haven: Yale University Press.
Narayanan, A. 1990. On Being a Machine, Volume 2: Philosophy of Artificial Intelligence. New York: Ellis Horwood.
Nove, A. 1983. The Economics of Feasible Socialism. London: George Allen and Unwin.
Ochoa, E. M. 1989. “Values, prices, and wage–profit curves in the US economy.” Cambridge Journal of Economics 13: 413–29.
Okishio, N. 1961. “Technical changes and the rate of profit.” Kobe University Economic Review 7: 85–99.
Petrovic, P. 1987. “The deviation of production prices from labour values: some methodology and empirical evidence.” Cambridge Journal of Economics 11: 197–210.
Rumelhart, D. E., J. L. McLelland and the PDP Research Group 1986. Parallel Distributed Processing: Explorations in the Microstructure of Cognition (Vols. 1 and 2). Cambridge, MA: MIT Press.
Shaikh, A. 1984. “The transformation from Marx to Sraffa.” In A. Freeman and E. Mandel (eds) Ricardo, Marx, Sraffa. London: Verso, pp. 43–84.
Stalin, J. V. 1952. Economic Problems of Socialism in the USSR. New York: International Publishers [Русский оригинал: http://www.magister.msk.ru/library/stalin/vol-16.htm].
Stalin, J. V. 1955. Works, Volume 12. Moscow: Foreign Languages Publishing House [Русский оригинал: http://www.magister.msk.ru/library/stalin/vol-12.htm].
Treml, V. 1967. “Input–output analysis and Soviet planning.” In J. P. Hardt (ed.) Mathematics and computers in Soviet economic planning. New Haven: Yale University Press.
Treml, V. 1989. “The most recent Soviet input–output table: a milestone in Soviet statistics.” Soviet Economy, 5/4.
Tretyakova, A. and I. Birman 1976. “Input–output analysis in the USSR.” Soviet Studies XXVIII/2. REFERENCES 34
Valle Baeza, A. 1994. “Correspondence between labor values and prices: a new approach.” Review of Radical Political Economics 26: 57–66.
Yun, O. 1988. Improvement of Soviet Economic Planning. Moscow: Progress Publishers.
2 Ссылка на Кейнса относится к его брошюре «Как оплатить войну» (Keynes, 1940), в которой он сделал сходные предположения, рассматривая финансирование военных приготовлений в Британии.
3 Стоит заметить, что Сталин (1952) чувствовал себя обязанным оспорить идею, что основной целью экономической деятельности при социализме является собственно производство (см. его критику тов. Ярошенко). Как и с критикой «перегибов» форсированной коллективизации в сельском хозяйстве в «Головокружении от успехов» (1930, перепечатана в Stalin, 1955), это определенно тот же случай, когда Сталин через время нападает на взгляд или практику, которые раньше поощрял.
4 Об ограничениях размера систем затрат и результатов, с которыми плановики способны были иметь дело, см. Treml, 1967; Ellman, 1971; Yun, 1988; Treml, 1988.
5 Кроме этой проблемы, Кушнирский отмечает низкое качество исследований существующей технологии планирования, проводимых исследовательскими институтами в контексте проекта АСПР. Он обнаружил, что отчеты, сочинявшиеся в НИИ, не поддавались алгоритмическому представлению и «было сложно понять назначение этих материалов» (1982, с. 124).
6 Кроме случаев платы за медицинские процедуры за пределами больницы. Они оплачиваются по равномерной ставке, не связанной с потребительской стоимостью используемых медикаментов.
7 Пример с железной дорогой находится в Mises (1935, c. 108). Пример с домом в «Человеческой деятельности» см. в Mises (1949, c. 694).
8 Результаты теории нейронных сетей, также известные как параллельная распределенная обработка, представлены в Rumelhart et al. (1986). Полезный обзор затронутых проблем дан в Narayanan (1990).
9 См. Hayek (1935, с. 30-31). Мизес упоминает работы Нойрата на с. 108 своего труда. Они ссылаются на книгу Нойрата и Бауэра «Durch die Kriegswirtschaft zur Naturalwirtschaft and Der Weg zum Sozialismus», которая не переведена на английский язык.
10 Cockshott (1990) предложил конкретную методику баланса экономического плана при ограничениях в форме запасов конкретных средств производства, используя идею «симуляции гибридизации», взятую из литературы по нейронным сетям. Это предложение на деле предполагает арифметические расчеты – минимизацию функции потерь по отношению к желаемому вектору конечных результатов, но указывает путь к приложению техник искусственного интеллекта к задаче экономического планирования.
11 Это предположение явно высказано в «Социализме»: «Направить производство к прибыли – означает просто направить его к удовлетворению спроса других людей... Между производством ради прибыли и производством ради потребностей нет различий (Mises, 1951, с. 143).
12 Эта позиция сходна с мнением Маркса, считавшего, что распределение доходов управляется способом производства – см. к примеру, (Marx, 1974, с. 348).В обоих случаях аргумент служит в пользу отрицания схем радикального перераспределения доходов при капитализме.
13 Хотя Ланге знает, что при определенных условиях может существовать множество решений, а равновесие стать нестабильным, он предполагает, что нормой является единственное и стабильное положение равновесия.
14 Ланге ссылается на работу Лео Вальраса «Elements d’economie politique pure» 1874 года, в которой введен мысленный аукционист для всей экономики.
15 Правильное положение, что динамическая экономика должна постоянно искать новые методы и продукты и поэтому «функция производства» не дана раз и навсегда, у Мизеса и Хайека постепенно превращается в то, что можно назвать «предпринимательским мистицизмом» - в радикальный субъективизм, которому мы не видим научного оправдания.
16 См. Ochoa (1989), Petrovic (1987), Shaikh (1984), Valle Baeza (1994), Cockshott and Cottrell (1997), Cockshott, Cottrell and Michaelson (1995), Cockshott and Cottrell (2003).
17 Маркс критиковал проект Прудона в «Нищете философии» ([1847], 1963) и рассматривал идеи Грея в работе 1859 года «К критике политической экономии» (соответствующая часть перепечатана в Приложении 1963). Энгельс писал о варианте Родбертуса в Предисловии 1884 года к первому немецкому изданию «Нищеты философии» (Marx, 1963). В промежутке между критикой Маркса 1847 года и Энгельса 1884 года мы находим постоянную линию опровержения этих предложений.
18 Вряд ли для подтверждения этих выводов нужные прямые цитаты. См., например, Marx, 1963, с. 17-20, 60-61, 66-69, 203-206).
19 В своей книге «Социалистическая революция» (1902, с. 129-133), Каутский кратко и довольно двусмысленно излагает «закон стоимости» применительно к социализму, где объединяет утверждения классических марксистских тезисов с удивительно нелепыми комментариями об обязательности денег. В более поздней работе «Рабочая революция» (1925, с. 261-270) формулировки Маркса и Энгельса заменены общим доказательством необходимости денег и цен. Доказательства, похоже, частично заимствованы из «критики трудовых денег», описанной выше; также проводится идея непрактичности замеров содержания труда - «его невозможно достигнуть наиболее сложными государственными машинами, которые можно представить» (с. 267). Кроме того, Каутский (1925) крайне критичен к «натуральному планированию» Нойрата, приводя практически те же самые аргументами, что Мизес и Хайек.
| При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна |
|
|