Трудно защищать социальную справедливость для "народа", ощущая "либерализм-монетаризм приличных людей" как бесчеловечную гнусность - при этом ощущая "народ" этот как инопланетян по отношению к себе.

Дмитрий Ольшанский

Согласитесь, искренность всегда вызывает если не симпатию, то хотя бы уважение, а когда речь заходит о политических позициях, то и подавно. Особенно, если речь идет о разнообразных левых. От представителей мелкобуржуазной левой не часто дождешься откровенности, ведь уже по объективным социальным причинам они обречены на роль двуликого Януса, вынужденного со смесью страха и надежды смотреть в разные стороны, выискивая реальную силу. В результате, ее социальный идеал всегда аморфен, и не обретает ясного выражения ни когда речь идет об анархистской стихии ниспровержения устоев, в которой происходит закономерная смычка с правыми, ни в случае попыток идеологического обоснования для сохранения status quo.

Вот почему небезызвестного сетевого публициста Дмитрия Ольшанского я читал с огромным интересом – он, разумеется, в абсурдной форме, довел до четкого логического завершения идеологию этой левой. Идеальный тип, как выражался классик буржуазной социологии Макс Вебер.

«Сторона эстетическая – печальнее всего»

То, что Ольшанский левый, со скидкой на предельную размытость самого понятия «левые», сомнений вызывать не может. Достаточно лишь ознакомиться с его полным громкого пафоса манифестом «Аллергия на красное». Здесь есть полная программа в духе социал-демократии западного образца, которая в нынешних условиях неолиберальной гегемонии стала для многих едва ли не подобием большевизма: бесплатное образование, социальная защита, высокие налоги, протекционизм, и, разумеется, никаких революций. О последних Ольшанский пишет в другом месте: «Но с призраком новой революции нужно проститься навсегда. Проститься, выбрав для ближних и дальних своих долгую, прозаическую, хитросплетенную, тягостную – жизнь».

Интересно, в данном случае, совсем не то, что пишет Ольшанский, а то, к кому он обращает свой призыв. Это – «поколения, обреченные в России быть правыми», столь хорошо знакомая нам антикоммунистическая интеллигенция, с которой он сначала солидаризируется, чтобы затем представить ей свой идеал. К каким же ее ценностям он апеллирует?

Образы в этом смысле говорят больше, чем аргументы. Ольшанский в качестве метафоры СССР приводит бюрократическую работу почты (вполне современной, кстати), противопоставляя ее условному блестящему пластиковому офису. И добавляет, комментируя позицию своих обреченных на правизну собратьев: «И я как будто могу их понять. Кому же понравится жить, когда крик тетки в штукатурке так и не покидает ушей, а неподвижная, мертво молчащая очередь лишь выраженьем испуганных лиц повторяет: уйдите, не ждите, терпите, закрыто, обед».

А вот, что Ольшанский пишет о современной Беларуси: «Сторона эстетическая – печальнее всего. Даже в приступе самого избыточного человеколюбия не нужно притворяться, будто бы совхозно-дубовые прелести белорусского охранительства никого не смущают. Смущают, и еще как – охотно допускаю, что от лицезрения передовиков производства и достижений посевной в Минске хочется рыдать не меньше, чем при столкновении с аналогичной картиной во всем бывшем СССР два десятка лет назад. И, чего уж там, мне самому приятнее было бы оказаться в завлекательном мире вышколенных половых, радушно кредитующих банкиров и услужливых богоподобных швейцаров, нежели вздрагивать от окрика бдящего дедка, с виду бывшего вохровца: «Куда прешь! Не для тебя, чтоль, написано – закрыто!».

И это первый пример того, как, сдерживая презрение, Ольшанского хочется поблагодарить за честность. Мы не увидим в его словах и тени традиционной horror fiction на тему жутких несвобод или притеснений прав человека. Обращаясь к интеллигенции, Ольшанский находится в рамках чисто мелкобуржуазной системы координат, и банкиры вместе со швейцарами в ней действительно намного органичнее политических ценностей, чаще всего выступающих лишь стыдливой рационализацией потребительского рая. Его «сторона эстетическая» в данном случае отнюдь не самоценна – она напрямую поставлена на службу экономическим мотивам.

Проблема в том, что в рамках подобной картины мира, любая левизна обречена на частичное превращение в собственную противоположность, когда она оказывается не только идеологией борьбы за справедливость, но и солидаризацией с господствующими. В этом ее ущербность с точки зрения формальной логики, к которой абсолютно безразличны реальные социальные отношения и, особенно, их идеологическое выражение. Противоречие легко разрешается, хотя и в абсурдной форме своеобразного левого элитаризма. Нелепое словосочетание? Не более нелепое, чем мелкобуржуазная левая, в реальности которой не приходится сомневаться.

«В Капотню, животное!»

Вот так Ольшанский и приходит к достаточно радикальной форме социального расизма. В статьях он еще сдерживается, лишь осторожно говоря о необходимости новой партии власти «Разделенная Россия» и новом «Сталине», который должен прийти в 2008 г.: «Миссией новой власти должна стать защита русского индивидуального сознания, почвенно-русских же прогрессивных ценностей и опять-таки русской европейской культуры от "роевого" соблазна России как гигантской полуазиатской слободы в турецких куртках, варварской, неграмотной и жадной». И никакого социализма, одна лишь борьба «цивилизации» против надвигающейся «дикости».

А в своем блоге Ольшанский куда откровеннее:

«Для человека "левых" взглядов лучше всего подходит не то общество, где лучше мифическим "трудящимся", а то, где лучше живется самим "левым". Потому что "трудящиеся", на самом деле, враги. Глупые они, агрессивные, жадные, и мечта у них одна - самим сделаться "эксплуататорами", говоря на коммунистическом языке… А задачей осмысленного человека должна быть работа на упрочивание позиций того режима, того порядка, того общества, в котором весь этот мусор НЕ БУДЕТ ЕГО КАСАТЬСЯ. В котором весь этот мир остается ЗА ЗАБОРОМ. За прочным забором с колючей проволокой и вышками автоматчиков. Несимпатично, недемократично, но зато - честно, увы».

«И вообще - я отвратителен им, а они - отвратительны мне. И нужно как-то сделать так, чтобы они были "там, за забором". И если "социализм" - то только такой, чтобы социально в мою сторону, а если в их - то извините, я, конечно, осуждаю антинародные реформы, но к самоубийству… я не готов».

«В России живет примерно 20% сознательно европейского по менталитету и ценностям населения. Берем 10% либерального электората, прибавляем к нему 5% голосующих за власть или за левых, но все равно из "правильных соображений", прибавляем 5% тех, кто вообще не голосует, но думает так же. Социологи бы поправили, конечно, но цифра примерно правильная… И есть 80% населения - азиопского, отатаренного и проч. и проч. Причем я имею в виду не реальные азиатские народности (они подчиняются своим законам и не опасны), а ровно ту же "Россию 1"… Однако этим 80% никто Россию не отдаст. И не надейтесь. Именно поэтому и необходим режим, держащий в повиновении эти 80% во имя интересов 20, пусть даже и с неизбежной, увы, поправкой на то, что политически он будет защищать интересы 20, а экономически - только верхних 2-3%. Пусть так, но и так - лучше, чем "демократия". Есть простая аналогия - такие страны, как Пакистан, Египет и Турция. Там тоже есть небольшая прозападная элитная диктатура и демократическое низовое варварство, которое "удерживают". Так нужно и в России».

Интересно, что в данном случае социальный расизм Ольшанского практически переходит в этнический, когда он прямо приписывает 80 % россиян черты мифической «азиатской дикости». Он пытается оправдать себя ссылками на «следствие направляющей и указующей роли Рынка», обрекающего большинство его соотечественников на подобное положение, но получается плохо, левая рационализация не поспевает за чисто правым презрением к ненавистным «мифическим "трудящимся"». И вот, уже разглагольствуя о социальных катастрофах, постигших Россию в ХХ веке, и называя сталинский период первой из них, Ольшанский пишет вовсе не о «репрессиях» и прочем «тоталитаризме», а о том что «огромная темная масса из деревни переехала в город - и это было самой большой катастрофой».

Что и говорить, казалось бы, более чем странная позиция с точки зрения традиционного представления о левых, как поборниках социальной справедливости и равенства, которые скорее стремятся сделать так, чтобы общественный строй в принципе исключал возможность появления «темных масс», предоставляя всем равные возможности не быть «темными», а не держать их в ярме социального апартеида. А на самом деле, ничего странного. Левизна мелкой буржуазии, если речь идет о периоде «стабильности», а не резких социальных потрясений, выбивающих ее из седла, - это ухмылка лакея за спиной господина, которая совсем не мешает ему искренне презирать тех, кто не так близко допущен к господскому телу.

Интересно и то, что такая позиция оборачивается прямой поддержкой империализма. Ольшанскому может критиковать российскую бюрократию за ее «"эффективность" и "конкурентноспособность" (sic!), по определению ведущая страну в Гондурас, а их самих - в оффшорное островное подполье», но отстаиваемая им утопия социального апартеида – это воплощение все того же «Гондураса». Страны, представляющие собой для Ольшанского идеал современной России, - это не что иное, как марионеточные режимы, «прозападные» и «прогрессивные» элиты которых бывают воспеты за свою цивилизованность исключительно по причине своего компрадорского характера и готовности и дальше удерживать свои народы в состоянии «темных масс», являющихся такими вовсе не по причине своей «дикости», а потому что на подобное положение их обрекает опекаемый империализмом периферийный капитализм.

Так что истеричные восклицания «слава неоконам» и призывы «уничтожить Иран» в такой картине мира тоже, по-своему, логичны. К ним вполне закономерно можно прийти, стараясь, вопреки собственным утверждениям Ольшанского, всегда быть на стороне сильных.

…Что, с исторической точки зрения, совсем не обязательно означает «на стороне победителей».