Из письма к родным 12 октября 1949 года

«Мои дорогие!

Я не сдержал своего обещания написать ответ как можно скорее, - во-первых, потому что у меня не было такой возможности, а во-вторых, потому что ваше письмо дошло до меня только в воскресенье 10 октября; я получил его, стоя на песчаной дорожке неподалеку от южного побережья. Не могу, конечно, выразить, что я почувствовал в ту секунду, когда остро осознал, что все это еще существует: дом, мать, отец, братья, сестра,- люди, которые любят тебя и с тобой сопереживают.

Мама пишет, что все, касающееся дела, - это лишь короткое изложение. Точно так же - и мое письмо. Побудительные причины, мотивы, влияния - чтобы описать все это, понадобится целый год, так что многое вам придется, или вы уже сможете понять потому что вы хорошо знали меня в течение 22 с чем-то лет.

Из маминого письма я понял, что физически с вами все в порядке, в то время как в духовном отношении произошли большие перемены. Надеюсь, что вы более подробно напишете мне об этом в последующих письмах, которые теперь, когда у вас есть мой адрес, должны будут доходить ко мне быстрее.

Мне тоже трудно, возвращаясь к старым воспоминаниям и к недавнему опыту, выбрать из всего потрясающего многообразия первого времени, что именно написать вам, что бы вы больше всего хотели узнать. Кое-что мама узнала уже, возможно, из писем, которые привез с собой капитан Де Вейк. Постараюсь сделать краткий обзор событий за последний год и описать их в деловом тоне. Внутреннее напряжение, изобретение моей собственной, духовной атомной бомбы, необходимость выбора между жизнью, которая не была бы нормальной, потому что в ней не было бы ни малейшего базиса, и стремлением в будущее в неизведанных далях, которое может оказаться либо бесконечно мрачным, либо бесконечно светлым - я не буду углубляться в это.

В жизни каждого человека есть такие моменты, о которых он не может написать в письме своим близким.

В прошлом году 26 сентября, как раз на день рождения Анчье 1 , я выехал из Джакарты в 8 часов утра. К вечеру я уже был в Семаранге. Там я прятался неделю, а потом в одиночку перешел демаркационную линию между оккупированной и республиканской территориями. Я не знал, каково положение на другой стороне, потому что коммунистическое восстание Амира Шарифуддина и Нусо по необъяснимым причинам всячески преуменьшается и замалчивается в голландской прессе, и сам того не зная, я попал в руки «красной бригады», которая намеревалась отправить меня в лучший (или худший?) мир, потому что я намеревался добраться до Джокьякарты.

Что касается политики и в особенности коммунизма, то я ужасно мало о них знаю, можно сказать, в этом отношении я практически невежда. В то время мне было совершенно неизвестно, в чем. состояли основные проблемы конфликта.

Я просидел в плену у этих людей до 22 октября и был, возможно, спасен от смерти республиканским маойром, который и по сей день остается моим другом.

После этого меня повезли в старый султанский город Соло, где допросили и отпустили, но через пару дней я опять был арестован в Джокье. Так как все республиканские лидеры находились в это время на переговорах в Лалиуранге, я не мог добраться ни до кого из известных мне контактов.

В тюрьме в Джокье я читал Достоевского и скучал над книгами Вассермана...

19 декабря тюрьма была атакована, но ни бомбы, ни парашютисты не смогли предотвратить того, что я вместе с тем же маойром и всей дивизией Силиванги смог покинуть город.

Затем 2 с половиной месяца - по всей Яве, босиком, 900 километров по плохим дорогам.... Атаки днем, бомбардировки по ночам, выжженные деревни... Сотни Мултатули 2  не смогли бы описать пером все эти тысячи Саиджей и Адинд 3 . Как часто население и партизаны просили, чтобы меня принесли в жертву на алтарь их собственного страдания... «Нет, « говорил майор, - «Я его не отдам. Он хороший беланда 4 »

Горечь застилает различия в глазах людей. Для нас в годы немецкой оккупации тоже все немцы были одинаковы, все немецкое казалось скверным....

Я должен был к ним присоединиться. Великолепная утонченность, превосходство в вооружении и подготовленных военных кадрах, высокое самомнение, высокомерие, паранойя, сволочливость, ставшие причинами этих массовых убийств... Тот ужасный момент, когда ты открываешь для себя, что твои товарищи на деле ничем не отличаются от немцев, что они глотают как миленькие все, что глотали за милую душу наши восточные соседи в годы Второй мировой войны... Что в Голландии потом тоже будут говорить: «Ах, мы этого не знали!» или «Мы этого не хотели!»...

Из застенков голландских спецслужб доносятся крики - через узкие отверстия в окнах. 40.000 трупов на Сулавеси, кажется, сошли с экранов - из хроник, которые в свое время крутили в голландских кинотеатрах о зверствах фашистов.

Что после этого значат жалкие 18 убитых Яна Камперта 5  и, что гораздо важнее, по какой причине убили этих людей? Не для того же, чтобы создать Нидерланды, которые с терпимостью относятся ко всему этому?

Читаю в голландском журнале «Свободные Нидерланды» протест против карикатуры, опубликованной в Германии, на которой рядом изображены немецкий сапог, выбивающий зубы Голландии в 1940 году и голландский кломп, топчущий Индонезию. Согласно голландскому журналу, подобные сравнения недопустимы... Но кто же дал им для этого прекрасный повод? Ведь очевидно же, что мы сами. Ох, как бы смеялись эти немцы, если бы они только знали обо всем, что здесь происходит!

Большего триумфа их методов невозможно себе даже представить. Да, это для всех для вас, кто как мог, в свое время боролся с оккупантами. .. «Борьба с несправедливостью и рабством, за свободу и лучшую жизнь.» Но вы не были здесь, вас сюда не посылали, и даже если бы вы здесь оказались, это еще вопрос, позволили бы вам увидеть или узнать, что здесь творится, способны ли оказались бы вы сами делать различия и видеть перед собой людей, а не смотреть на них, как солдат - на кули или бабу, на террористов.

Не буду на этом останавливаться, скажу только, что чаще всего слышал отговорку: «Да, мы все понимаем, мы тоже не хотим, чтобы было так, но нам остается только исполнять приказы». У меня было другое к этому отношение, и люди это почувствовали.

Время молчаливых протестов, готовности идти в тюрьму за выражение собственного мнения (то, что пользуется у вас там таким уважением!) прошло. «Кто не хочет слушать, должен будет почувствовать!» - гласит пословица. Я с удовольствием влепил как следует голландским офицерам.

Меня провозгласили вне закона, и за мою голову сегодня обещано 50.000 гульденов. Генерал Энгельс лично готов отвечать перед ООН, если меня поймают и расстреляют. Бои на западной Яве шли ожесточенные и злые. Но я боролся в открытую с тем, что я считаю бесчестным и неверным. Я был не одинок. Да, я был повстанцем, бунтовщиком, но я готов ответить за все, что я сделал: и перед Нидерландами, и передо всем миром. Если бы Нидерланды не понесли здесь военные и экономические потери, они бы сидели здесь еще лет двадцать, ибо нельзя полагаться на Совет Безопасности, который они с их опытом и умением легко обвели бы вокруг пальца, в то время, как Индонезия с Паларом имеют там представительство, но очень слабое.

В последний день перед перемирием я потерял 12 бойцов и свою собственную жену, которая воевала вместе со мной - маленькую смуглую индонезийку, которая в последний день своей жизни пекла печенье, как любая другая женщина в любом другом уголке мира....

То, как она была убита, я тоже не могу описать в письме своим родным. Это слишком душераздирающе. И после этого грязного убийства, которое действительно было ужасно грязным и низким, “герои” из голландской армии, считающие себя “храбрецами”, позорно бежали, боясь наших преследований. Я был лишь легко ранен осколками гранаты в ногу, когда выпрыгнул из окна…

После того, что случилось, в тебе все затвердевает. Ты трезвеешь. Сначала плачешь три дня и три ночи, а потом внутри что-то ломается, ломается на всю жизнь, все становится другим. Странно, что ваше письмо ко мне датируется как раз 10 августа – единственным днем, когда мне хотелось оказаться дома, чтобы выплакаться, чтобы быть с теми, перед кем не надо стесняться выражения собственного горя.

Странно, но любовь к жизни я открыл в себе только после того, как ужасно стремился к смерти.

Индонезийцы смотрят на это по-другому: “Это твоя насиб (судьба), ты должен ее принять, ты должен быть рад, что еще жив”. Может быть, в этом и есть выход. Принятие жизни такой, как она есть – это принятие на себя своего долга.

… Что я теперь собираюсь делать? Идти учиться в индонезийском университете, или, если получится добиться стипендии (на это есть небольшой шанс) – за границей, в Маниле или Индии. Хочу специализироваться по восточной литературе и истории искусства. Но пока я останусь в рядах армии, чтобы помочь в более важных делах. …

Что касается писем: или лги ужасно, или же говори чистую правду, но не будь “ни рыбой, ни мясом”, и не ожидай этого от меня. Это надо понимать. Я сам ненавижу людей, которые не могут мне ничего написать в письме, кроме “Ах, я еще жив!” Дело–то, черт побери, в том, КАК ты живешь!. Если человек не может этого рассказать, то, по-моему, ему лучше молчать вообще, - не потому, что мне лень написать письмо, а потому, что я давно уже сталкивался у голландцев с таким количеством лицемерия, что меня от него тошнило.

Во время моего участия в партизанских действиях, конечно, я не мог вам ничего писать по соображениям безопасности. … Мне кажется, мама опасается, что я сейчас снова нарушу какие-то правила, но не волнуйтесь. Я полностью осознаю ту особую позицию, в которой я оказался. Ко мне хорошо относятся и все мне помогают.

Я совершил то, что совершил, не из какого бы то ни было расчета. Я совершенно не знал, чем. все это кончится. Конечно, ясно, что сейчас у меня есть удивительные возможности, которых у меня бы не было, и которых нет, пожалуй, ни у одного другого голландца… Но все будет зависеть от меня самого.

Я не хочу разбогатеть. Все, чего я желаю – это возможность получить хорошее образование и, бога ради, не в стране, которая в этой области считает себя непревзойденной: ... в этом нет ничего удивительного, потому что голландский характер мне глубоко чужд, хотя и есть у меня, естественно, определенные чисто голландские черты.

Не знаю, но мне не хотелось бы возвращаться в страну, в которой надо платить даже на пляже за возможность искупаться, и где тебя оштрафуют на том же пляже, если ты будешь разгуливать по нему в плавках. Возможно, вы меня не узнаете. Из очкастого бледного студентика, который спал за столом в конторе ван Теппемы, а по вечерам уходил в город потому что боялся остаться наедине с самим собой, который только интуитивно ощущал, что что-то не так в искусственной радости нашего окружения, который так же интуитивно протестовал против германского засилья, … из отказника, из Пера Гюнта, как вы меня любовно называли, я превратился в загорелого, здорового человека. В борца, который свято верит в то, что человек может достичь всего или почти всего, - если захочет бороться.

Мне сейчас 23 года, и даже если я завтра умру, я прожил уже достаточно, ибо хотя я и ничего не завершил, хотя я не гений и не творец произведений искусства, я все-таки уже создал одно совершенное стихотворение – свою собственную жизнь. Я жил на полную катушку, на все 100%.

... У меня к вам тоже много вопросов… Какие у вас самих планы на будущее?

...Огромный привет также всем моим бабушкам и дедушкам! … Если меня ешче пустят навестить вас – как гражданина Индонезии – то я как-нибудь обязательно прилечу.

Еще раз поцелуй, а тем, кому он не подходит – крепкое рукопожатие от вашего сына и брата

Ян, он же Сасмита Атмаджа»

Продолжение - главы "Прибытие в Индонезию", "Кеес" и "На ту сторону" - читайте в следующем номере

Сокращенный перевод с нидерландского Ирины Маленко

Примечания

1  Анчье – сокр. от Аннемари – сестра Принсена.

2  Мултатули – псевдоним голландского писателя ХIХ века Эдуарда Даувсе Деккерса, прославившегося своим антиколониальным романом “Макс Хавелаар”.

3  Саиджа и Адинда – индонезийские герои романа Мултатули “Макс Хавелаар”

4  Беланда (индонез.) –голландец

5  Ян Камперт – голландский поэт, погибший в немецком концлагере в 1943 году, известный своим стихотворением “18 погибших”, где он описывает казнь 15 борцов голландского сопротивления и 3 коммунистов фашистами.