Тихий плеск волн вызвал у неё воспоминания об этом страшном дне. Так же, как и сейчас, была середина мая и приблизительно то же самое время суток – средиземноморские сумерки, когда контуры неба над морем пылают яркими закатными красками. Но конечно, в тот далекий день она не отдыхала так комфортно, глубоко погрузив ступни ног в рассыпчатый, мягкий, теплый песок, сидя на морском берегу рядом со своей деревней.

Трепетно мерцающая вода и угасающий солнечный свет пробудили мучительные воспоминания, доводившие её до умопомрачения. Внезапно тишина оборвалась – на какой-то кратчайший, но кристально чистый и острый миг – будто все вокруг застыло во времени. Пятьдесят лет назад было так же: очень короткая пауза, позволившая всем, находившимся на берегу – убийцам, жертвам и посторонним наблюдателям – вжиться в момент, ясно ухватив его суть, которая никогда больше не повторится. Теперь её собственное осознание того далекого прошлого стало более спокойным, освобожденным от паники, охватившей её тогда. Ныне всю её объяло чувство смирения. «Илли фат мат» - что прошло, то прошло – прошептала Фатима про себя.

Но нет, оказывается не прошло… Все из-за этого назойливого студента. Шумливый и неприятный, каким она его воспринимала, он расспрашивал её на ломанном арабском о тех ужасных днях. Фатима отчаянно пыталась отодвинуть в сторону воспоминания о встрече с ним и мысленно дистанцироваться, насколько было возможно, от морского берега и его черных тайн.

Она подошла к воротам – которых не было здесь 50 лет назад. В 1948 году ни в одной палестинской деревне не было ворот. Но теперь не было и деревни. Её дома превратились в кибуц, её поля – в туристские домики, а её кладбище стало автостоянкой. Последние 50 лет Фатима проходила через эти ворота каждую субботу, в полдень, и эти мысли не тревожили её. Но этот нахальный студент вернул их назад.

При входе на стоянку машин – бывшее кладбище – её сын Али уже ожидал на водительском месте, нетерпеливо, как обычно – зачарованный голосом, доносившимся из радио в машине. «Всё та же дурацкая кассета» - с раздражением подумала Фатима. Ей нравился певец, и не была совсем уж противна песня, но она устала слушать её в очередной, который уже раз. Но что это – кажется, кто-то сидит на заднем сиденье помятой «Тойоты». О нет, лишь бы только не этот еврейский студент…

«Он случайно оказался тут из-за своих исследований, и я столкнулся с ним» - объяснил Али. Разумеется, он пригласил его не только домой, но и к обеду.

Это «разумеется, пригласил к обеду» не обрадовало Фатиму – вся готовка еды лежала на ней. Из четверых её сыновей и двух дочерей, только Али, самый младший, жил в родительском доме, и каждое проявление его гостеприимства означало дополнительную работу – а Али был очень общительным. Но что можно с этим поделать?

«Мархаба» 1  - проворчала она

Яков показался даже более деловым, чем обычно. Он не ждал, пока они появятся дома или пока окончится традиционная короткая беседа перед едой. Он явно торопился и, как выяснилось, наткнулся на них не случайно.

«Фатима, я должен знать точно, где расположены массовые захоронения»

«Я уже говорила тебе, Якуб, это было 50 лет назад и, Аллах свидетель, моя память мне изменяет» - она замолчала и тревожно взглянула на Али, который, казалось, более внимательно, чем обычно, стал смотреть на дорогу.

«Послушай его, Мама, это важно. Расскажи ей, Яков»

«Они хотят прийти… и этого, то есть, я хочу сказать, их здесь не будет. Мы должны показать миру тела… до них». Он мешал арабский с ивритом на такой скорости, что она с трудом понимала его. Он не мог говорить связно. Остаток его объяснения был скомканным, и Фатима разобрала лишь некоторые его части.

«Профессор, доктор Ауад, хочет позвать журналистов, они придут, и будут фотографировать могилы и снимать кино, и тогда весь мир узнает, и…»

«И что потом?» – подумала Фатима. От своего последнего мужа она знала, что случается, если вы начинаете раздражать власти предержащие. Каждый простейший аспект вашей жизни зависит от них – от собираемых налогов, разрешений на то и на это и, хуже всего, от почти ежедневных визитов полиции и этих дьяволов из Шабак – израильской секретной службы.

«Это все во имя правды» - продолжал Яков в той же скомканной манере.

«Наука» и «национальная гордость» были единственные обрывки фраз, которые она могла понять из становившегося все быстрее и бессвязнее потока обличений, против Израиля и научного мира, и в пользу палестинской борьбы.

«Давай пойдем домой, и там обсудим подробнее»

Али спас её – автомобиль завершил свой путь между тем, что когда-то было её деревней и соседней деревней, ставшей ей домом полвека назад. Она жила теперь в одной из немногих деревень, переживших этническую чистку прибрежного района Палестины в те жестокие месяцы 1948 года.

Они прошли через ячменные поля – море темно-коричневых стеблей, раскачивавшихся туда-сюда на полуденном майском ветерке. Пятеро молодых парней, взявшие на себя защиту деревни с юга, отчаянно подняли свои «Хартуши» - старые ружья времен Великой войны, использовавшиеся для охоты – и направили их на захватчиков. Менее чем через пять минут их не стало. Они были уничтожены войсками, которые входили в деревню с востока, с юга и севера. Окружение деревни завершали моряки, сошедшие на берег с западной стороны. Фатима была тогда подростком, она возвращалась из новой школы для девочек, открывшейся в прошлом году. Уставшая после долгого дня зубрежки, она спешила домой, когда встретила своего старшего брата, который начал торопить её, крича и приказывая всем женщинам в доме прятаться куда только можно, потому что «евреи идут».

Фатима в эти майские дни 1948 года уже слышала бесчисленное количество раз, что евреи идут. В последние шесть месяцев обрывки ежедневных новостей – традиционно монополия мужчин в их деревне – достигали её ушей. Она знала, что британцы уходят и что евреи оккупируют близлежащие деревни в пугающем темпе. Она также слышала, что мужчины жалуются на предательство арабского мира: его лидеры произносили зажигательные речи, обещая послать солдат на спасение Палестины, но не подкрепляли свою риторику никакими реальными действиями. Тем не менее, мерное течение обыденной жизни не прерывалось ни разу, и угроза появления евреев выглядела как злое колдовство, от которого вполне могли защитить выкрашенная в голубой цвет дверь и витиеватая керамическая Хамса – амулет в виде руки, прибитый к одной из сторон двери.

Но в этот роковой день злые духи оказались сильнее любого талисмана или добрых джиннов, паривших над деревней и защищавших её, как они это делали в прошлом, от крестоносцев, Наполеона и других завоевателей, которые навещали палестинское побережье по пути к следующим завоеваниям или в поисках Христова искупления Святой земли.

Прятаться было бесполезно. Солдаты обнаружили их и приказали убраться из их домов – всем без исключения. В течение нескольких часов всех согнали на берег, недалеко от того места, где сейчас, созерцая, сидела Фатима пятьдесят лет спустя, погрузив ступни ног в теплый песок. Тысячу жителей деревни немедленно разделили на две группы – одну из мужчин и другую из женщин и детей – сидевших в ста метрах одна от другой. Им приказали сложить руки за шею и сесть в круг со скрещенными ногами. Фатима увидела одного из своих братьев, которому было 12 лет, в группе женщин, и другого, 14-летнего, которого посчитали за мужчину, вместе с другими мужчинами своей семьи.

Фатима сидела, смотря на солнце, и когда мужчин с громкими криками и пинками повели к морю, их силуэты были так расплывчаты, что она не могла разобрать, кто из них принадлежал к её семье, а кто нет. Но она слышала разрывавшие ушные перепонки выстрелы – быстрые очереди пулеметного огня. Затем воцарилась тишина. И она побежала - ведь она была лучшей бегуньей в своем классе. Не разбирая несшихся ей вслед проклятий на иврите, она неслась как на крыльях через невысокий кустарник по направлению к старой школе, теперь пустой и заброшенной, стоявшей на восточном конце кладбища. Охваченная страхом, она сжалась в комочек, забившись в какое-то место, должно быть служившее хозяйственным помещением школы, и прижалась к маленькому отверстию в стене, через которое кое-как просматривался окружающий мир.

Позднее она узнала, что слышанный ею шум раздавался от транспортных средств, увозивших женщин и детей подальше от деревни. Она все ещё боялась покинуть свое убежище, и затем увидела то, что теперь, 50 лет спустя, представляло такую большую ценность для назойливого еврейского студента: кучи человеческих тел. Две высокие пирамиды. Тела складывали в кучи несколько жителей деревни, большинство из которых она не узнала - затем их расстреляли и бросили поверх остальных трупов. Эта картина намертво впечаталась в её мозг и уже никогда оттуда не исчезала.

Мусалем Ауад был единственным практикующим палестинским историком в Израиле, который имел постоянное место в университете. Он был научным руководителем Якова и интересовался событиями катастрофы 1948 года, в особенности военными преступлениями, совершенными в прибрежной полосе. Он никогда не осмеливался писать об этом сам и чувствовал себя очень неудобно, когда поручил эту тему Якову.

Мусалем был консервативным историком, убежденным в том, что только железные, неопровержимые факты могут служить основой для исследования прошлого. Именно такие факты, считал он, принес ему Яков. Это были документы, свидетельствовавшие о зверствах, которые его интересовали. Яков обнаружил эти документы не в военных архивах, начальники которых были очень экономны во всем, что касалось таких фактов. Он нашел их в доме своего двоюродного брата. Материалы были настолько интересны, что Мусалем буквально помешался на них, дойдя до того, что стал бессознательно использовать своего студента как продолжение самого себя.

Массовые убийства на побережье никогда не были признаны Израилем, и международная историография о них не упоминала. «Давай признаемся честно» - говорил Мусалем – «у нас все же нет решающих свидетельств». Такие заявления вызывали острые возражения у менее профессиональных, но более политически ангажированных палестинских литераторов и общественных активистов, писавших о прошлом.

В деревне Фатимы, пережившие массовое убийство – несколько женщин и те, кому в те времена ещё не исполнилось 13 – рассказали палестинским историкам, что они только слышали выстрелы, но не видели убитых, и что их на автобусах отвезли далеко в глубь Иордании, где они напрасно ждали воссоединения со своими мужьями, братьями, сыновьями и друзьями. Фатима не попала на автобусный конвой и её взяли к себе родственники в соседней деревне, где она нашла убежище после того, как солдаты оставили её деревню и до того, как еврейские поселенцы заняли оставшиеся дома и построили свой кибуц, морской курорт и автостоянку – закрывшие сцену того страшного дня.

Уже изучив половину материалов, найденных на чердаке своего двоюродного брата, Яков понял, что нашел золотую жилу. «Больше чем золотая жила» - зло острил двоюродный брат Игаль. Он не мог понять восторга Якова: что тот так носится с этой пачкой старых дневников, оставшихся от отца его жены? Его тесть был офицером, он служил в частях, которые проводили военные операции на побережье в мае 1948 года. Одна из дневниковых записей содержала детальное описание бурных событий, закончившихся убийством всех мужчин и подростков мужского пола в деревне Фатимы. Маниакальный заместитель командира части, тяжкий бой за день до этого, и, важнее всего, нетипичное решение жителей деревни оставаться, а не бежать – как это происходило в сотнях деревень, в которые перед тем входили войска. Зачем ему понадобилось описывать эти события в дневнике – не волновало Якова. Это было тут, под рукой, это было горячо, это было «секси» - говорил он Игалю. Он поспешил сообщить об этом не только Мусалему, но и в газеты.

Даже маленькой заметки об этой истории оказалось достаточно, чтобы вызвать шквал признаний и показаний о зверствах, совершенных Израилем в войне 1948 года. Открылись факты массовых убийств, изнасилований и грабежей, и поначалу самоуверенный и снисходительный тон официальной реакции Израиля сменился вскоре возмущением, паникой и, в некоторых более вдумчивых кругах израильского общества, раскаянием.

Это была изобретательная идея Мусалема, побудившая Якова обратиться к палестинским адвокатам, с целью потребовать эксгумации могил в пяти деревнях, расположенных вдоль побережья – там, где та же армия предположительно повторила массовую расправу, устроенную в деревне Фатимы. Группа молодых, профессиональных и красноречивых адвокатов составила иск и позаботилась о том, чтобы мир узнал о нем. Первоначальное опровержение превратилось в публичный позор. Армия, привыкшая обращаться с палестинцами исключительно силой оружия, чувствовала полную беспомощность. Все теперь смотрели на восток – на святой город Иерусалим, где Высший суд справедливости должен был разобраться в проблеме.

Высший суд – это окно государства и отражение его комплекса вины – постановил, что эксгумация произойдет только в одном месте – в деревне Фатимы – и после этого будет принято ещё одно решение по данному вопросу. Если обвинение не подтвердится, никаких действий более предприниматься не будет. Если же массовые захоронения будут обнаружены – суд соберется вновь для обсуждения дальнейших шагов.

1948 год никогда ещё не выглядел столь угрожающе для еврейского общества, как в эти дни перед эксгумацией – некоторые палестинцы даже называли её воскрешением – жертв массовых убийств и военных преступлений. Война за независимость, освободительная война, чудесная война, считавшаяся эмблемой еврейского героизма и морального превосходства, вдруг оказалась запятнанной подозрением и замешательством. Опасались даже того, что возникнет давление на Израиль принять на себя ответственность за этнические чистки, в ходе которых происходили данные убийства, и признать право на возвращение, о котором вот уже многие годы кричат миллионы беженцев, оказавшиеся в лагерях после изгнания со своей земли.

Новое треугольное здание израильского Высшего суда напомнило Фатиме замок крестоносцев, который она видела в одном из альбомов, страстно коллекционируемых Али. На неё произвела огромное впечатление больничная чистота и блеск длинных коридоров, которые пересекались друг с другом с тревожной частотой. Мусалем препроводил её в зал С, где трое известных судей должны были решить вопрос об эксгумации.

Толпа в этот день являла собой странную людскую смесь. Старики и старухи, вроде неё, из деревень - некоторых она знала, некоторых нет – были оттеснены на задние сидения и выглядели напуганными обстановкой. Другая группа пожилых людей состояла из еврейских ветеранов войны. В глазах Фатимы, все они выглядели копией одного человека – тогдашнего премьер-министра Израиля: тучные, седые, но с круглыми и моложавыми физиономиями. Остальную часть присутствовавших составляли журналисты – многие из них были обвешаны всякими высокотехнологичными атрибутами, являвшимися последним криком информационной моды.

Заседание оказалось удивительно коротким – прямо таки рекордным – в понятиях обычно медленно вертящей колесами израильской судебной машины. Приятный и обходительный адвокат, Юсуф Аль-Джани, представил позицию истца. Такой же приятный представитель государства выступил с ответом, и председатель сессии, который был также и президентом Верховного суда, предложил, чтобы «перед тем, как все мы погрузимся в бесконечный и бесполезный процесс, мы попытались найти выход из этой путаницы»

Мусалем и Яков выглядели озадаченными. Это было совсем не то, чего они ожидали. Их удивление только выросло после того, как председатель, вместо того, чтобы вызвать свидетелей, пригласил адвокатов обеих сторон к себе в кабинет.

Фатима медленно прошла по направлению буфета, где съела без аппетита несвежую булку, запив её чашкой черного кофе. Через 15 минут к ним присоединились адвокат и профессор. «Отличные новости» - сиял Мусалем. «Они разрешат – т.е. фактически они дадут указание – на эксгумацию могил в вашей деревне, и если в этих могилах обнаружатся тела, то будут копать и в остальных деревнях».

Фатима не выглядела обрадованной, и Яков внезапно понял, почему.

Дом Фатимы стоял на самом конце восточного склона древней горы. Клан её мужа владел всеми домами в этом углу. Дом был простой, но очень опрятный. Дверь была девственно белой – Фатима больше не верила в защитные свойства голубых щитов, и не заботилась о крепких замках, даже в условиях роста преступности в сообществе, которое подверглось обнищанию и маргинализации после того, как было оккупировано в 1948 году.

Яков втиснул своё тощее тело в кресло, которое больше подходило малышам, нежели взрослым людям, но он предпочитал сидеть в нем – как бы извиняясь за кого-то, кто вторгся в чужое пространство с неприятными напоминаниями о прошлом.

Он был нетерпелив, но понимал, что надо дождаться, пока Фатима вернется из кухни. Он бросил короткий взгляд на Али, но тут же опустил глаза, претворяясь, будто усаживается поудобнее. На столе стояли традиционные салаты, гораздо вкуснее, чем еда, подаваемая в «восточных» ресторанах – как называют палестинские рестораны в Израиле. Он лишь слегка притрагивался к пище, которую обычно жадно поглощал, и не мог контролировать судорожные подрагивания своей ноги.

Наконец он набрался мужества взглянуть Фатиме прямо в лицо. «Я слушал запись… ту, где ты говоришь». Фатима прикрыла глаза. «Вот оно, началось» - подумала она.

«Я слушал снова и снова. Ты сказала, что они сложили трупы, но ты ни разу не сказала, что они их закапывали. Они копали ямы? Они кидали трупы в общие могилы?» Фатима не отвечала. Али, казалось, пробудился ото сна:

«Они это делали, Мама? »

Конечно нет, но почему она должна рассказывать этот свой секрет Якову? И что станет с её любимым Али, если все это вскроется? Бульдозерам понадобилось лишь 5 минут на то, чтобы погрузить трупы на грузовики, и Фатима, лучшая бегунья в классе, побежала за ними. Она чуть не умерла, пока бежала эти несколько километров, но вдруг машины остановились и тарахтящие бульдозеры подъехали сзади. Они вырыли глубокие ямы и сбросили в них тела, засыпали и стали ровнять землю над могилой, ездя вперед и взад. Годы спустя, она увидела, что на этом месте посадили сосны, и лес назвали в честь подразделения, оккупировавшего деревню, а деревья – в честь погибших солдат этого подразделения. Эти сосны стали узнаваемым символом мест отдыха, построенных на останках палестинских деревень 1948 года.

Если бы она захотела, она могла повести Али и Якова туда прямо сейчас, но зачем ей это делать? Али умел читать её мысли.

«Они увезли трупы, да, Мама? Куда?»

Она знала, что если будет быстро говорить на местном арабском диалекте, то Яков не поймет. Она уже хотела сказать Али про самое плохое, что может произойти, если они продолжат заниматься этим делом. Но Яков перебил её:

«Ты знаешь, где лежат трупы, да?» - он теперь говорил как будто сам с собой. «Армия и Высший суд знали, что на кладбище нет тел. Завтра они придут, перекопают кладбище и скажут всем, что мы – выдумщики, тебе это ясно? Поэтому мы должны привести журналистов на правильное место»

Он хотел продолжить и объяснить историческое и политическое значение всего дела, но чувствовал себя обессиленным и отчаянно смотрел на Али.

Она не слышала этих громкоговорителей уже многие годы. Последний раз это было в начале 1950-х, когда деревня была на военном положении, и джип проезжал по узким улочкам, приказывая всем оставаться дома до конца комендантского часа. Теперь это был тот же иракский акцент, что и в те давние годы. Яков не успел даже откинуться на спинку своего маленького стульчика, как раздался голос из громкоговорителя:

«Всем добрым гражданам приказано оставаться в своих домах; объявляется комендантский час; каждый, оказавшийся на улице, будет застрелен»

Али первым расшифровал смысл того, что происходило снаружи скромного дома Фатимы. Израильская армия оцепила деревню – против Фатимы? Вероятно, что нет, это сделано для того, чтобы быть уверенными в том, что раскопкам никто не помешает. По-видимому, широко разрекламированная церемония слишком их беспокоила, и они хотели закончить все этой ночью, так, чтобы ни один араб им не помешал. Они не знали, что Фатиме известно настоящее место захоронения.

Али чувствовал себя триумфатором. Он был готов сидеть целый год в доме своей матери, и потом повести журналистов на верное место и посрамить израильтян. Фатима вдруг произнесла решительно:

«Ну, пойдемте сейчас»

«Нельзя сейчас, Мама» - Али нервно засмеялся. «Сейчас комендантский час. Не беспокойся, завтра или на следующей неделе – спешить некуда».

«Нет, я пойду»

«Не надо, Мама» - умолял он её

Но она двинулась к двери. Али никогда не посмел бы преградить ей путь, но Яков попытался. Она почти свалила с ног тощего студента, преградившего ей путь. Она должна была закончить это дело раз и навсегда.

Воздух снаружи был прохладен и свеж, и Фатима пошла решительно, не оглядываясь назад, полагая, что двое молодых людей идут за ней. На самом деле она шла одна – одинокая фигура пересекала темную деревенскую площадь – когда услышала выкрик: «Стой, стрелять буду!»

«Ага» - улыбнулась она себе – «но я ведь лучшая бегунья в своем классе» - и она почувствовала, будто крылья подняли её, и она взмыла в воздух, уносясь от пуль, летевших ей вслед…

Яков не нашел в себе силы прийти на похороны. Он стоял на некотором расстоянии от кладбища, опершись об одинокую сосну, росшую в стороне от леса, высаженного на небольшом холме в трех километрах от деревни Фатимы – в память о храбрых солдатах, которые освободили Израиль.

Оригинал находится на: http://www.ilanpappe.org/Articles/Best%20Runner%20in%20the%20Class.html

Перевод Ильи Иоффе

Примечания

1  Добро пожаловать