Слово «демократия» в его запатентованном миром капитала употреблении напоминает слово-паразит, не несущее никакой смысловой нагрузки, но в то же время, заполняющее отсутствующее содержание. Это выглядит примерно так: «Почему народ нашей страны живёт так бедно? – Потому что у нас в стране слабая демократия. Почему политики не выполняют обещания данные избирателям? – Всё дело в отсутствии демократической политической культуры». Зачем отвечать на сложные вопросы, если всегда под рукой недостижимый идеал демократии, к которому надо стремиться?! На уровне, претендующем на научный статус, то есть в буржуазных общественных науках, действуют намного более сложный аппарат подмены понятий, глубоко укорененный в традициях буржуазного мышления, выступающего его варьирующим принципом (создающим разнообразие подходов с общими концептуальными истоками). Какой бы многоликой не была их гамма, их объединяет нежелание брать капитализм со всеми его противоречиями за основу рассматриваемых общественных явлений. Особенно, это касается тех вульгарных и часто открыто антинаучных концептов на подобие теории демократических транзитов, выполняющих прикладную функцию для империалистической политики. В этой статье я, впрочем, не ставлю перед собой цели раскрыть идеологическую функцию буржуазных взглядов на современную демократию и мировые демократические процессы. Это было бы достаточно сложной задачей. Прежде всего, я попытаюсь показать как формы государственной организации и правления, в частности демократия, зависят от конституирующих их капиталистических отношений, какую роль они играют в классовой политике господствующих элит, а также каким образом видоизменяются под влиянием мировой империалистической системы и глобальной динамики капиталистического накопления.

Но для начала, позвольте изложить некоторые соображения по поводу наиболее адекватного, на мой взгляд, подхода к анализу демократии. Очевидно, что познавательная функция любого понятия заключается в его диалектическом соответствии предмету познания. К сожалению, по определённым причинам, рассмотренным ниже, это методологическое требование чаще всего не удовлетворяется.

Начнём с того, что демократия является историческим и социологическим понятием. Первое означает, что роль и место демократии как общественного института трансформировались в ходе человеческой истории и обусловлены радикальными историческими сдвигами в устройстве общества и характере общественных отношений. Социологическая основа понятия демократии предполагает несводимость её исследования к политической надстройке общества. Несмотря на то, что демократия чаще всего трактуется политологией как форма государственного правления, необходимо понимать синтетическое единство её политической функции с реальным субстратом образующих её институтов – то есть общественными отношениями, возникающими в ходе производства и воспроизводства жизни общества. Последнее требование выглядит особенно важным в современную эпоху капитализма, когда распространение демократических форм стало наиболее масштабным за всю историю. Понимание их сущности должно начинаться с закономерного признания того факта, что капитализм как формообразующее единство всех проявлений жизни современного общества накладывает непреодолимые барьеры на реализацию демократических ценностей и идеалов.

Становление демократических форм правления на Западе неотъемлемо от процессов развития капитализма, радикальных трансформаций в классовой и идеологической структуре.

Здесь нам потребуется краткий историко-материалистический обзор причин становления демократии в ее западном варианте. Это важно для понимания её функции в создании глобальной империалистической системы, а также в идеологическом наступлении западного либерального дискурса.

Для марксисткой науки реальная демократия не совместима с капитализмом. Демократическое правление при капитализме выражает интересы одного класса – буржуазии, и следовательно по своей сути является буржуазной демократией. Признавая оправданность приписывания современной демократии классовой сущности, важно уделить внимание динамике этой формы правления и проанализировать её взаимосвязь с общей динамикой накопления капитала, как в рамках отдельного государства, так и в масштабах мировой капиталистической системы.

Историко-материалистическое прочтение западной демократии

Либеральная идеология, нашедшая отображение в философских и политических трудах таких мыслителей Нового Времени как Локк, Милль, Мэдисон, Монтескье, видела в демократии защитника человеческой свободы и достоинства, абстрактность которых являлась лишь прикрытием для защиты интересов зарождающейся буржуазии. Как указывает Эллен Мейксинс Вуд, корни таких современных демократических принципов, как разделение властей, представительское и конституционное правление нужно искать в процессе распада абсолютистской власти в Европе и приватизации власти зарождающимся «гражданским обществом». Эти трансформации, составляющие основу республиканской традиции, не предполагали активного участия большей части населения в политическом процессе. Позднее, по мере того как капиталистических класс становился господствующим, эти элитистские принципы правления были кооптированы в новую либеральную программу предоставления политических и гражданских свобод.

Это освобождение человека от оков феодальной зависимости, уравнение в политических и гражданских правах, воспетое апологетами либеральной демократии как главнейшей достижение общества модерна, наверное, больше всего нуждается в уточнении.

Во-первых, капитализм в ходе закрепления в качестве господствующего способа производства на Западе способствовал значительному расширению гражданских прав на волне борьбы с господством держателей ancien regime. Нужно признать, что роль либеральной идеологии в окончательной победе капитализма была прогрессивной. Используя терминологию Дьердя Лукача, классовое сознание буржуазии, как революционного класса, схватывало общую картину общества в его тотальности, то есть было «истинным, а не ложным». Положение буржуазии способствовало освобождению её как класса и приданию общественным отношениям качественно новых очертаний. Идеи равенства и свободы распространились далеко за рамки узкоклассовых интересов и стали мобилизующим принципом борьбы всех слоёв общества против упадочной системы.

Во-вторых, буржуазия, несмотря на свою революционную роль, оставалась эксплуататорским классом, поэтому универсальность либеральных принципов неизбежно наталкивалась на необходимость ограничения полноценного участия большей части населения в управлении государством. Достаточно бегло окинуть взглядом историю предоставления избирательных прав в западных странах, чтобы понять, что буржуазная демократия изначально строилась на исключении людей из процесса управления государством, а не на их включении. Но, как стало ясно из дальнейшего развития событий, буржуазная демократия в западных странах, могла позволить себе такую роскошь как уравнение большей части населения, исключая детей, в правовом статусе. Конечно, этот процесс не был добровольно инициирован правящим классом, а стал результатом многолетней классовой борьбы. Однако, этого мало. Нужно ответить на следующий вопрос: каковы структурные причины, объясняющие тот факт, что во многих западных странах воспроизводство капиталистических отношений сопровождалось укреплением институтов демократии, и, в частности, института гражданства.

Ответ на этот вопрос нужно искать в социальных условиях функционирования капитализма как способа производства. Э. М. Вуд справедливо выводит демократическую тенденцию капитализма из различия между экономическим и внеэкономическим способами извлечения прибавочной стоимости. Феодальные привилегии основывались на политическом и юридическом статусе собственников, а сам способ производства зависел от силового извлечения прибавочной стоимости и репрессивного контроля над рабочей силой.

Эта особенность феодализма делала невозможным даже формальное признание гражданских прав и свобод большей части населения. Лишь после того как собственность начала рассматриваться как универсальная и сугубо экономическая категория, неотъемлемым правом каждого человека (в западной политической философии это прежде всего связано с именем Дж. Локка), стала возможной коренная трансформация взглядов на роль гражданских свобод в обществе. Развитие капитализма, по словам Э. М. Вуд «сместило ось общественных отношений от власти феодального лорда к частной собственности, что уменьшило роль юридического статуса из-за того, что функция политических привилегий была заменена экономическими» 1 .

Уничтожение феодальной формы эксплуатации в странах Западной Европы привело к появлению большого количества рабочей силы, которая стала рассматриваться как юридически свободная. В рамках капиталистического способа производства человек имеет право на свободное использование своего труда, однако, это право, если учесть неравномерность распределения средств к существованию, является призрачным, поскольку не учитывает объективного характера эксплуатации труда при капитализме.

Превращение собственности в универсальную категорию, по крайней мере, в идеологических текстах западной либеральной традиции, не означает, что она действительно стала таковой. Отмена феодальных привилегий и распространение либеральных прав свободного владения, использования и распоряжения собственностью, означали лишь появление формального равенства возможностей. Утилитаризм и современная западная политэкономия, однако же, выдают эту видимую универсальность за истинное проявление свободы.

Идеологические последствия формального уравнения населения в правах очевидны. Во-первых, это привело к затемнению истинных причин эксплуатации, сведению борьбы с ней к чисто формально-юридическим аспектам равенства.

Во-вторых, выстраивание институтов буржуазной демократии, основывающихся на элитистской системе представительного правления, сократило до минимума прямое участие граждан, что стало эффективным инструментом перенесения глубинных социальных противоречий в политическую сферу.

Следует, правда, отметить, что процесс оформления буржуазной демократии на Западе не был линейным, а имел временную и пространственную дифференциацию. Большинство западных стран сумели приблизиться к «пределу совершенства» буржуазной демократии только лишь к середине ХХ века; многие из них, как, например Италия, Германия, Испания, Португалия и др. долгое время были недемократичными. Кроме того, нужно учитывать присущие западным государствам условия капиталистического развития, в рамках которых развивались демократические институты. Эндогенное развитие производительных сил, оформленность классов, разнообразие и сила отдельных капиталов («гражданского общества»), империалистическая эксплуатация всего мира - главные из них. В совокупности эти условия способствовали формированию крепкого механизма организационного влияния капитала на государственную политику. А господствующее положение Запада в рамках мировой капиталистической системы привело к оформлению идеологического дискурса, построенного на ложном представлении западной демократии как совершенной формы правления.

Как видно из анализа историко-материалистических характеристик западной демократии, капитализм неизбежно формализует демократические практики, что свойственно как для развитых капиталистических стран, так и для периферии. Это тот «железный закон демократии», который действует в любом капиталистическом государстве независимо от того, какое место оно занимает в мировой системе капитализма.

«Демократия как незаконченный процесс»

Как было отмечено, демократия не является единственно возможной формой правления при капитализме. Скорее, наоборот, для большинства стран третьего мира – это исключение. Динамика преобразования государственных форм, движения от недемократичной модели к демократической и наоборот, а также структурные изменения в рамках самой формальной демократии зависят от нескольких взаимосвязанных факторов, которые в свою очередь могут иметь различный вес.

Основной функцией капиталистического государства является поддержание стабильности капиталистической системы и определённого режима накопления, обусловленного соотношением классовых сил, а также положением данной капиталистической экономики в мировой капиталистической системе. Не будучи простым инструментом правящего класса, а сложным и многоступенчатым механизмом, призванным обеспечить воспроизводство совокупности социальных условий, необходимых для целостности капиталистической системы, государство мало зависит от формы правления в реализации этих функций. Форма правления, скорее, отображает характер властных отношений, необходимых для осуществления этих целей государства и в союзе с господствующей идеологией служит легитимации status-quo. Как пишет об этом К. Б. Робертс: «Любое государство, то есть любой пакт господства может принимать различные формы режима, включая демократию и авторитаризм, что зависит от необходимости поддержания структуры доминирования» 2 .

В этой связи особенно плодотворным видится анализ инструментальной роли формальной демократии в различных странах, проведенный Джеймсом Петрасом и Генри Вельтмейером. Они настаивают на том, что «важно рассматривать создание демократии, каким ни было его происхождение – «народным» или «рыночным», как незаконченный процесс, обусловленный поддержанием режима собственности, власти и привилегий» 3 . Примеры свержения демократически избранных правительств в Чили, Гватемале, Финляндии, Иране, Германии, которые они приводят, ярко свидетельствуют о том, что демократическая форма правления приемлема для правящего класса лишь в том случае, если она не подвергает опасности его интересы. В случае угрозы этим интересам правящий класс может ввести «чрезвычайное положение» - усилить репрессивную функцию государства в отношении антисистемных элементов – массовых демократических движений, неугодных партий и активистов, что часто приводит к полной ликвидации демократических процедур. После проведения необходимых чисток и подрыва антисистемной оппозиции правящий класс может вернуться к демократическому правлению – но теперь оно уже не будет нести никакой угрозы. Так называемые демократические пакты между военными и «демократами» в Латинской Америке обеспечивали редемократизацию именно на основе твёрдых гарантий неприкосновенности устоев существующего порядка. «Демократические переходы» в этом случае являются ничем иным как средством модификации властных отношений, навязанных сверху правящей элитой. Поскольку же эти процессы неотделимы от империалистической системы, характеризующейся зависимым характером капиталистических классов на периферии, это означает, что конфигурации формы правления также зависят от вмешательства внешних сил, заинтересованных в сохранении власти своих сателлитов. Поэтому, как указывалось выше, динамика изменения форм правления на периферии во многом определяется политикой империалистических государств.

Кроме того, неустойчивость государственных форм на периферии укоренена в неразвитом и зависимом характере капитализма. Несмотря на то, что формирование демократических институтов на Западе было тесно связано с развитием капитализма, демократизация в странах третьего мира показывают, что этот процесс не зависит от качественных характеристик экономического развития и зрелости капиталистических отношений. В отличие от Запада, где за время т.н. общества «всеобщего благосостояния» был сформирован крепкий идеологический консенсус по поводу господствующих капиталистических отношений, зависимый капитализм в странах третьего мира сталкивается с проблемой легитимации: «…зависимые капиталистические государства, среди которых демократические режимы одна из возможных форм, имеют слабую легитимность. Государство должно сохранять и гарантировать структуру доминирования, подпирающую зависимый капитализм <…>. С иностранным проникновением, обогащением элит, массовой маргинализацией, зависимый капитализм не может обеспечить формулу, через которую доминирующая коалиция сможет обладать идеологической гегемонией над подчинёнными социальными силами» 4 .

Если учитывать сразу несколько факторов, обозначенных выше, а именно роль капиталистического государства, политику и идеологическое господство правящих классов и положение в империалистической системе, то перед нами возникает совсем другая картина демократии и процессов демократизации. Тогда как западный либеральный дискурс навязывает представление о том, что развитие укрепляет институты демократии, оно как раз и невозможно из-за этих институтов, поскольку те неотделимы от механизма империалистической эксплуатации третьего мира. В виду этого структурно обусловленная формальность буржуазной демократии (см. выше) в случае периферии накладывается на зависимый характер периферийного капитализма, что ещё отчётливее выдаёт её изъяны.

Империалистическая система и глобальная динамика капитала

Как было отмечено, воспроизводство империалистической системы оказывает прямое влияние на политические формы на периферии. Приемлемость той или иной формы правления для империалистических государств зависит от способности конкретной модели обеспечивать нужные условия для проникновения в национальные экономики и эксплуатацию человеческих и природных ресурсов стран периферии. В свою очередь интенсивность империалистического проникновения в значительной мере обуславливается глобальная динамикой накопления. Можно с уверенностью говорить, что небывалые по своим масштабам процессы демократизации, начавшиеся с конца ХХ века и засилье либерального дискурса, распространением которого они сопровождаются, связаны с новой стадией империализма и глобального накопления.

Восстановление классовой власти крупного капитала на Западе, сопровождавшееся дезинтеграцией институциональных альтернатив капитализму в лице Советского Союза привело к смещению режима накопления, присущего «обществам всеобщего благосостояния» на Западе и импортозамещающей индустриализации на периферии в сторону неолиберализации международного торгового режима. Повсеместное ослабление социально-регулятивной роли государства, поворот к экспорто-ориентированной экономике на периферии, усиление зависимости от оторвавшегося от реального производства финансового капитала усиливает классовую поляризацию в мире. В новых условиях внедрение формально-демократических институтов используется как средство обеспечения «гладкого» протекания этих процессов, их преемственности и подконтрольности. С изменением роли государства как главного механизма индустриализации на гаранта благоприятного «инвестиционного климата» для транснациональных корпораций и местного экспортного капитала, демократические институты повсеместно используются как фасад для прикрытия неолиберальной политики. Как пишет Вильям Граф: «В таком смысле, демократия оказывается наиболее совместимой с рекомодификацией и новым глобализмом политической формой. Если авторитарно-бюрократический тип режима с определённой степенью относительной автономии долгое время считался наиболее благоприятным для поддержания международного порядка, сейчас эра структурных преобразований требуют (либерально-) демократического фасада для компенсации делегитимирующего влияния сокращения социальных услуг, предоставляемых государством и усиления социальной поляризации» 5 .

Новая стадия глобального накопления, характеризующаяся ускоряющейся транснационализацией мировой экономики и усилением экономического и военного вмешательства в странах третьего мира наиболее благоприятна для институционализации идеологии неолиберализма и формальной демократии. В эру глобализации зависимость третьего мира от международного капитала превратилась в зависимость от политических и экономических требований, налагаемых на эти страны как условие интеграции в мировую экономику. Если раньше, как указывает Граф, проповедники модернизации считали, что «быстрое развитие происходит до демократии, теперь, как следствия неолиберального глобализма, считается, что демократизация является условием развития, а не его задержанным продуктом» 6 . Однако, то, что учитывается империалистическим аппаратом в лице бреттон-вудских институтов и западным дискурсом – не качество демократии и реальные условия для развития национальных экономик, а стабильность господствующего неолиберального порядка.

Демократические преобразования и неолиберальные реформы, которые выдвигаются как требования для предоставления финансовой помощи и успешной экономической интеграции ещё больше отрывают демократические институты от их предполагаемого общественного конституента. Например, предлагаемая в рамках МФИ модель «хорошего правления» (“good governance”) переформатирует функции государства в сторону создания стабильного инвестиционного климата, что предполагает уменьшение инфляции за счёт снижения социальных расходов и обеспечение выполнения обязательств перед международными кредиторами и инвесторами.

Превращение государства в «сторожевого пса рынка», защищающего интересы капитала от возможных социальных пертурбаций, влечёт за собой неизбежную авторитаризацию всей государственной машинерии. Необходимость поддержания строгой фискальной дисциплины для обеспечения стабильно высокой нормы прибыли для крупного капитала, а в целом сведение экономической политики государства к монетарным инструментам, запирает её в стенах недемократичных институций, таких как центральные банки, казначейства и министерства экономики. Как указывает Робертс: «деполитизация экономических проблем ведёт к укреплению социо-экономического status quo и ограничивает реформы, необходимые для решения гнетущих социальных и экономических проблем. Кроме того, она подрывает попытки мобилизации поддержки демократических институтов в низших слоях…» 7 . Деполитизация экономических решений подкрепляется продолжающимся разложением механизмов общественного влияния на государственную политику, таких как профсоюзы и общественные организации. Их место заняли новые институты «гражданского общества» - неправительственные организации, различные организации сотрудничества между частным и государственными секторами. Новые форматы общественной солидарности, как правило, навязываются сверху, имеют недемократическую структуру и зависят от внешних источников финансирования.

С другой стороны, подобные тенденции также наблюдаются в империалистических государствах. Здесь укрепление позиций наиболее агрессивно настроенных фракций крупного капитала, необходимость прокладывать дорогу неолиберализации мира путём силы приводит к объявлению правящим классом «чрезвычайного положения» в виде перманентной борьбы против терроризма, радикализма и защиты национальной безопасности. Отпускание социальной сферы по течению рыночных сил здесь также сопровождается агрессивным наступлением на гражданские и политические права, что преподносится как вынужденная мера. Разрушение присущих обществу «всеобщего благосостояния» формы гражданской солидарности и растущая классовая поляризация превращают либертарианские мечты об обществе как совокупности индивидов в квазиреальность. Одновременно с этим формируются реакционные формы идентификации, отражающие лишь поверхностное разнообразие проявлений капиталистического общества. По словам Дэвида Харви, влияние неолиберализма на эти процессы первостепенно: «без сомнения, влияние неолиберализма как основы политической и экономической жизни на индивида создаёт условия для появления движений за личные права. Концентрируя внимание именно на этих правах, а не на процессе создания и воспроизводства серьёзных и открытых структур демократического управления, оппозиция культивирует методы, которые не могут вывести за неолиберальные рамки» 8 . Динамика капиталистического накопления, которая на современном этапе приобретает форму несдерживаемого господства закона стоимости над обществом, как видно, посредством более глубоких изменений в условиях воспроизводства общественных отношений отчеканивает свою логику на демократических институтах и гражданском участии. Черты, присущие буржуазной демократии в условиях периферийного капитализма вместе с разложением общества «всеобщего благосостояния» постепенно проникают в западные общества.

Однако, было бы неправильно, по-детерминистски рассматривать эту динамику лишь как внутреннюю, развёртывающуюся независимо от нас логику капитализма. Поскольку соотношение классовых сил, определяющее характер и темп общественных изменений, является результатом классовой борьбы, оно не может оставаться неизменным, а, следовательно, возможен выход за рамки буржуазного формального демократизма к настоящей демократии. Вопреки мнению либеральной элиты, демократия не улучшается благодаря борьбе с коррупцией, эффективной координации государственных органов и проведению «честных» выборов. Демократия возможна лишь как результат массовой мобилизации угнетённых слоёв населения против основ существующего режима. Структурная обусловленность современных политических форм на периферии новой стадией империализма подсказывает, что борьба за большую демократию развернётся на плацдарме борьбы с империализмом. Успешный пример Венесуэлы, массовые антиимпериалистические движения в Непале, Ливане и Палестине показывают, что борьба с империализмом сама по себе носит демократический характер. Нужно не забывать об этом. Когда вызов империализму пытаются бросить национально ориентированные элиты, не инициируя широкого народного участия, это чревато жестоким поражением. Борьба против империализма за социализм и демократию должна быть подчинена требованию активного гражданского участия на новой, по-настоящему демократичной основе.

Примечания

1  Wood E. M. Democracy against Capitalism. – Cambridge: Cambridge University Press, 1995. – P. 209.

2  Roberts K. B. Democracy and the dependent capitalist state in Latin America // Monthly Review, Oct., 1985.

3  Petras J., Veltmeyer H. Globalization Unmasked: Imperialism in 21 Century. – London: Zed Books, 2001. – P. 109.

4  Roberts K.B. Op. cit.

5  Graf W. The state in the third world // Socialist Register 1995. / Ed. by L. Panitch. – New York: Monthly Review Press, 1995. – P. 146

6  Ibid. – P. 146

7  Roberts K.B. Op. cit.

8  Харви Д. Краткая история неолиберализма. – М.: Поколение, 2007. – С. 234.