Резюме. Политическая онтология русского постмодернизма задается ложным снятием социальных противоречий посредством указания на их бытийственную основу. Исторически неминуемый крах «новой России» постмодернисткая мысль объясняет противостоянием двух субстанций — Истории, отождествляемой с капитализмом, и Природы. Такая постановка проблемы «натурализует» политику и создает опасную иллюзию неизбежности, безальтернативности социальных процессов, которые свершаются как бы сами собой, без самостоятельного участия индивидуальных и коллективных политических агентов, помимо их воли и представлений.

Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно.

А.П. Чехов. Чайка. Д. 1.

Роман Ольги Славниковой «2017» 1 , отмеченный Русским Букером за 2006 год, живописует начальный момент исторической катастрофы, приближение которой сейчас в России, как кажется, ощущают все литераторы, наделенные сколько-нибудь развитым чувством возможного. Под пером автора широкомасштабный карнавал к столетию Октября, противопоставляющий — поначалу лишь в игровой стихии — «красных» и «белых», перерастает в исторический «глюк», в «русский бунт».

Екатеринбургский прозаик Ольга Славникова вошла в большую литературу десять лет назад с кудреватым романом «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки», который — ввиду своего зело лепого прекраснописия — сразу же попал в шорт-лист Букеровской премии и был провозглашен либеральной критикой чуть ли не одной из вершин русского постмодернизма. Последовавшие затем «Один в зеркале» и «Бессмертный», казалось, были написаны Славниковой лишь для того, чтобы продемонстрировать читателю замыкание в себе, сворачивание литературного языка. То были камерные эксперименты, поставленные, скорее всего, для доказательства базового для постмодернизма тезиса, что за пределами знаковой системы нет никакой иной реальности 2 .

В те, сейчас уже кажущиеся баснословными 90-е годы прошлого века, любое изображение действительности осуществлялось в форме случайного множества фрагментов в искаженной перспективе, причем каждый из них ни в коем случае не должен был пытаться отразить социальное целое, которое непременно полагалось отсутствующим. Освободившись от необходимости соотноситься с центром или трансцендентальным означаемым, постмодернисткая литература потеряла какой-либо социально-политический смысл, если только не считать смыслом его отрицание. Однако отшумели безумные 90-е, исподволь проклюнулось новое столетие, и… — «Вдруг у разбойника лютого / Совесть господь пробудил» 3 . Вдруг автор, провозглашенный «екатеринбургским Набоковым», падает с вершин языковых конструкций с отсутствующими означаемыми — на самую что ни на есть экстралингвистическую проблему крушения «путинской стабильности». Славникова берется за футуристическое изображение грядущей русской революции.

Революция — это подвиг, взрыв энергии. Когда революционный порыв исчерпан, бьет час потехи, люди ищут разрядки в карнавале. Карнавал в качестве низовой символической структуры 4  словно завершает революцию, понимаемую как «праздник угнетенных». У Славниковой же — наследницы живой традиции русского постмодернизма — последовательность действий перевернута. Согласно роману, в ноябре 2017 года проходит всероссийский карнавал, отмечающий память событий столетней давности. Однако праздничные мероприятия плавно перерастают в самую что ни на есть настоящую революцию.

Почему так? Да потому, что постмодернизм вовсе не знаком с регулярностями социального мира и подменяет знания общими «идеями». Автор не знает закономерностей революции, и все списывает на карнавал, выполняющий в данном случае роль deus ex machina. «Причина ровно та же, что у Великой Октябрьской социалистической революции… — объясняет Славникова устами одного из своих героев производящий механизм исторического «глюка» образца 2017 года, — Верхи не могут, низы не хотят. Только у нас, в нашем времени, нет оформленных сил, которые могли бы выразить собой эту ситуацию. Поэтому будут использоваться формы столетней давности — как самые адекватные. Пусть они даже ненастоящие, фальшивые. Но у истории на них рефлекс существует. Конфликт сам опознает ряженых как участников конфликта. Конфликт все время существует, еще с девяностых. Но пока нет этих тряпок — революционных шинелей, галифе, кожанов, конфликту не в чем выйти в люди. Он спит. А сейчас, в связи со столетним юбилеем, тряпок появится сколько угодно <…> Тех, кто станет [драться], революционная одежда вдохновляет. У них ведь нет ничего другого… Ни знамени, ни лидера» 5 . В приведенной цитате из-за концепции революционной ситуации В.И. Ленина отчетливо выглядывают уши симулякра по версии Ж. Делёза 6 . В этом проявляется неизжитый постмодернизм Славниковой: получается, что символическое поле не только автономно по отношению к социальным действиям и представлениям, но во многом предшествует им. «Причем же здесь Ленин?» — спросит недоуменный читатель. А притом, что все сколько-нибудь правдоподобные сведения автор, по всей вероятности, черпает из слышанного в юности курса истории КПСС, а из постмодернисткой философии берет только то, что там есть — метафизические схемы, имеющие самое косвенное отношение к социальным явлениям.

Как известно, революция есть резкое изменение, слом существующего общественно-политического строя, при котором противоположности меняются местами: господствующие становятся подчиненными, а подчиненные — господствующими. Говоря более широко, революционность как диспозицию можно представить в виде стремления к подлинной или высшей реальности, таящейся за повседневностью с ее историческими условностями. Противоречие автора «2017» в том, что постмодернисты прошлого тысячелетия, к коим принадлежала и Славникова, отвергали революционность как таковую, поскольку для них вовсе не существовало никакой реальности за границами конвенционального текста. Это отрицание выдавалось за «безыллюзорное восприятие действительности и человека» 7 . Однако Славникова пишет в иные времена, требующие иных песен, но отчасти использует при этом старый багаж.

Напомню, что для состояния интеллигентского ума, именуемого «постмодернизмом», характерно представление, будто налично данная социальная действительность отрицает покой и стабильность как противоположность движению и изменению. В этом постмодернизм de facto наследуют Гераклиту Эфесскому, который утверждал, что «все течет, все меняется». Положение о текучести действительности, отсутствии у социальных явлений раз и навсегда данных свойств на деле привела постмодернизм к релятивизму и историческому пессимизм 8 . Однако античность дала нам и суждение Парменида Элейского о неизменности бытия. В свою очередь, для новоевропейской философии стабильность и изменение представляют собой соотносительные и взаимообусловленные моменты 9 . Именно эту диалектику и пытается по-своему передать роман «2017». Здесь покой, самотождественность однозначно связывается с Природой, а движение, становление — с Историей.

Собственно политическая онтология Ольги Славниковой учреждается противоречием совокупности естественных условий бытия человека на земле и ансамбля общественных условий его существования, конкретнее — Природы и Капитализма. В описанной автором «революции 2017 года» природный генезис социальных явлений сталкивается с их собственно социальным генезисом, не оставляя сомнений в онтологическом первенстве Природы. Роман предлагает отрицательное решение задачи о возможности превращения социального становления в область природного генезиса. Автор как бы говорит: социальная действительность никогда не станет «второй природой», у нее принципиально иная сущность: она обусловлена Природой, и Природа как пребывающее-в-себе-бытие, превосходящее меру человека, ставит предел Капитализму как бытию-для-человека.

Надо отметить, что ничего оригинального в противопоставлении природы обществу нет: со времен Р. Декарта это обычное для европейской мысли различение. Более того, Славникова неявно воспроизводит модель связи политической революции и природы, предложенную еще И. Кантом, исходившем из оппозиции необходимости природы и свободы как безусловного основания любого действия человека. Согласно И. Канту, революция представляет собой «зов природы» 10  — один из способов, которым природа достигает своей цели — совершенствование республиканского порядка для всех людей. Точнее, там, где люди не внемлют этому зову, природа, прибегая к развязыванию революционного насилия, захватывает господство и сама реализует поставленную задачу 11 .

Одной из причин стабильности социальной действительности является то обстоятельство, что субъективные структуры (иначе именуемые практическими схемами) по сути выступают интериоризированными объективными структурами 12 . Гомология субъективных и объективных классификаций (а все субъективные структуры напрямую связаны с классификациями социальных явлений), с одной стороны, порождает признание существующего положения дел со стороны агентов, а с другой — придает легитимность практическим схемам, подстроенным под объективные классификации. Совокупность легитимных практических схем со времен Сократа зовется доксой.

Пара-доксальное, т. е. ломающее доксу, видение социальной действительности есть видение революционно-критическое, и как таковое оно обычно возникает накануне кризиса (недаром «кризис» именуют «критическим состоянием») и в какой-то мере способствует развертыванию кризиса. Революции предшествует становление революционных, пара-доксальных практических схем. Революционная концепция, будучи парадоксальным видением социальной действительности, является еще и пред-видением нового социального порядка. Революционные представления (или социальные представления революционеров) всегда выполняют функцию предвидения радикальных социальных изменений, которое оформляется как программа или проект возможных трансформаций.

Однако именно этого предвидения, проекта, позитивной программы нет у русского постмодернизма. Примером тому служит Ольга Славникова. Потому и не может ее книга сказать ничего внятного о будущей русской революции, демонстрируя лишь политическую растерянность и интеллектуальную неуверенность.

Роман «2017», конечно, никакой не политологический трактат. Это художественная попытка обозначить возможность определенного видения социально-политических явлений. Однако в литературе определенное видение социальной действительности наделяется качеством самореферентности — оно и конструируется, и осуществляется. Остается лишь заметить, что видение Ольги Славниковой весьма консервативное и иллюзорное. Будучи резким прорывом, радикально отделяющим прошлое от будущего, революция не может быть схвачена в старых мыслеформах.

Примечания

1   Славникова Ольга. 2017. М.: Вагриус, 2006. 544 С. ISBN 5-9697-0177-7

2   Например, см.: The truth about the truth. De-confusing and re-constructing the postmodern word / Ed. by W.T. Anderson. N. Y.: Putnam Book, 1995; Bielskis A. Towards a post-modern understanding of the political. From genealogy to hermeneutics. N. Y.: Palgrave Macmillan, 2005.

3   Некрасов Н.А. Кому на Руси жить хорошо // Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем в 15 т. Т. 5. Л.: «Наука» — Ленинградское отделение, 1982. С. 207.

4   Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1965.

5   Славникова Ольга. Цит. соч. С. 335—336.

6   См.: Делёз Ж. Симулякр и античная философия // Делёз Ж. Логика смысла / Пер. с франц. Я.И. Свирского. Научный редактор А.Б. Толстов. М.: Раритет; Екатеринбург: Деловая книга, 1998. С. 329—365.

7   Скоропанова И.С. Русская постмодернисткая литература: новая философия, новый язык. СПб.: Невский Простор, 2001. С. 280.

8   См.: Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М.: ОГИ, 2000; Эпштейн М. Постмодерн в России. Литература и теория. М.: Издание Р. Элинина, 2000.

9   Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа / Пер. с нем. Г. Шпета. СПб.: Наука, 1992. С. 24—25.

10   Kant I. Zum ewigen Frieden // Kant I. Werke. Der Ausgabe der Königlichen Preußischen Akademie der Wissenschaften zu Berlin. Abt. 1. Bd. 8. Abhandlungen nach 1781. Berlin — New York: Walter de Gruyter Verlag, 1968. S. 373.

11   Ibid., S. 367.

12   Бурдьё П. Описывать и предписывать. Заметки об условиях возможности и границах политической действительности / Пер. с франц. А.Т. Бикбова // Логос. 2003. №4-5 (39).С. 33—41.