Радика сняли, а кто бы мог подумать. Казалось, он просидит до скончания века в кресле директорском в школе заводского микрорайона. Золотая цепь крупной вязки на шее, таких же размеров золотой браслет на запястье. Завуч начальной школы – любовница, социальный педагог в нем души не чает, все остальные администраторы, от первого завуча до завхоза, низко кланяются. Жена в школе устроена на должности теплой, чего еще желать. Да и начальство его не обижало, быстро и без проблем по высшему разряду и школу аттестовала и самого директора, когда срок пришел. А для других это проблема из проблем.

Что так судьбу Радика круто изменило и не ведаю. Может, он крысятничал и честно делиться не хотел со «старшими» товарищами? Самый современный это повод для оргвыводов, да и часто основной. Кто его знает, я у него в любимчиках не состоял и до таких сердечных тайн не был допущен. А если уж честно сказать, с Радиком не складывались у меня отношения, с самого начала, с первых чисел сентября. Канализацию у нас тогда в школе ремонтировали и всю вторую смену отпустили после первого урока. Детворе радость, теплые погожие деньки на дворе, гуляй – не хочу. А у меня в тот день третий урок был, я эту благодать и не чаял. В школу приехал, а там тишина редкая и пустота, никого. Только Радик навстречу мне тянет из школьной столовой фабричную коробку весового сливочного масла к себе в кабинет, на второй этаж. Не знаю, сколько она там весит, в руках никогда не держал, врать не буду, пуда на два, судя по размерам. Директор лихо ее тащил, без видимых усилий по ступенькам. Это уж потом я подумал, что своя ноша не тянет, а тогда во взгляде моем видно было что то такое, после чего Радик по суше стал со мной, по суровее. Да я там еще кучу ошибок непростительных наделал, что поссорило меня окончательно и со столовскими начальниками, и со школьными властями.

Стал я немыслимого требовать – возврата неиспользованных детских денег на питание. У нас тогда в школе так заведено было: авансом надо было родителям учеников за месяц вперед оплатить питание своих детей, чуть ли не в обязательном порядке. А классные руководители деньги эти собирали и несли завхозу. Та карандашиком что то в блокнотике своем чиркала, взнос записывала. Такая вот была нехитрая бухгалтерия. В столовую дети особо не спешили - все невкусное, и порционы размером не отличались: так, кусочек соленого огурца, десяток макаронин холодных и малюсенькая хлебная котлетка, или половинка крохотной сосиски. В соседнем кафе на эти деньги можно было больше купить. К тому плюс болезни, пропуски законные и незаконные и всякое такое прочее. В общем, в начале каждого месяца ученики мои ко мне подбегали с вопросом о том, сколько осталось денег «не съеденных» у них на счету. Тоже, хитрые чертята, деньги эти они родителям, конечно, не возвращали, на свои нужды тратили, искушений вокруг много. Однако вопрос ставили вполне законный, а что, право имеют. И по адресу, кстати, деньги то мне сдавали, с меня и спрос. Я, естественно, по инстанции, а там личики скользкие воротят с видимым неудовольствием. Понятно почему – рублей триста по той статье в среднем за месяц набегало. Помножьте на четыре восьмых класса, столько же седьмых и шестых, что занимались во вторую смену. Это не считая девяти начальных и четырех пятых классов, групп продленного дня и прочего, денежку приносящего в первую смену.

Черт его знает, до чего муторно было деньги с учеников собирать то на классный кабинет, то на ремонт школы, то на мероприятия всякие. Добро бы квитанции выдавали банковские за них, или, скажем, отчитывались бы прилюдно Радик с компанией. А то ведь родители школьников, да и дети их смотрят на классного руководителя как на вымогателя какого то. Да оно и понятно, десятилетия никаких существенных следов того же ремонта в школе и не было. Так, поменяют за лето пару десятков рулонов рубероида на крыше, вот тебе и весь сказ. Старая наглядность красногалстучная на стенах, забытых уже времен, как укор живой: законы пионеров, правила юных спортсменов ГТО, замечательные странички истории с незабвенными победами Красной Армии. Я по весне к этой проклятой денежной дани просто с остервенением стал относиться и тайны из этого не делал к вящему неудовольствию школьной знати. А то еще пошлют в директорском кабинете убирать с детворой залы гимнастические, что с утра до вечера сдавались в аренду танцорам всяким. Зеркала потому что там большие, во всю стену, поручни всякие балетные, паркет вощенный, обстановка творческая, отменно при социализме строили для детей. Каждый квадратный метр аренды там сегодня - как процент банковский. Не для всех, конечно, это даже мои восьмиклассники понимали, потому и не хотели убирать там по пятницам на генеральных уборках. Они то в этих залах никогда не занимались. Да я их и не заставлял, итак работы предостаточно было во дворе школьном, только маши метлой, да лопатой вовсю работай. Радик в ответ на строптивость мне на следующий учебный год такую тарификацию состряпал, что я и отпуска положенного полностью не отгулял – забрал документы и в другое место пошел трудоустраиваться.

Учеников своих бывших иногда встречаю мельком, кое что об их судьбе уже взрослой знаю. А про Радика мне председатель родительского комитета класса моего бывшего рассказала, я ее случайно встретил на рынке. Где - то даже с сожалением

она говорила, мол де, помучился бы ты еще пару - тройку месяцев и дышал бы с новым директором свободнее. Спорить я с ней не стал по поводу «свежего дыхания», не понаслышке знаю, что у нас в школах атмосфера специфическая при любых директорах. Поблагодарил ее за слова добрые, на том и расстались. Эдика вот еще часто встречал, он в параллельном классе учился. Хороший такой пацанчик, добрый и безотказный на работу, его сестра Кристина у меня в классе училась. Намучился я с ней – и передать словами нельзя. Не ученица, а проститутка малолетняя. Хотя, чего ее винить, несчастная девочка. Привезли ее как - то менты из притона в школу, и тут же набросились на нее администраторы с Радиком во главе с попреками высокоморальными, а она им в ответ: «я там хоть мяса вволю поела и шоколада попробовала с соком». Родители у нее безработные, мать медсестра бывшая, а отец – токарь. От безысходности запили, сами понимаете, какой там достаток. Таких семей в нашем рабочем квартале пруд пруди. В школу Кристина раз в месяц ходила, в лучшем случае, а я по району всему рыскал, ее разыскивая, вот уж доля классного руководителя. А потом по комиссиям всяким административным водил, ходил с нею по диспансерам, анализы собирал: то на сифилис, то на наркотики. Да еще и мамашу ее без конца теребил по долгу службы, вместе чиновные кабинеты посещали, а там без долгих разговоров сразу штрафом за родительскую безответственность лупили. Мамашу жалко было, честно скажу, худая, надломленная, весь день в попытках безнадежных хоть какую то копейку в дом принести. Папашка тот с утра уже раннего пьян был, ничего не соображал, только тянул из семьи на бутылку. С ним то и разговаривать не о чем было, да и языком вразумительно он ворочать не мог. А еще жальче мне Эдика было, поверите, до слез. Кристина та умная, даровитая на литературу и математику, все ей легко давалось в школе, не хотела она учиться просто, шалавой росла полупьяной. А брат все упорством брал, трудом повседневным ответственным. Сочинения до поздней ночи писал, в классе на первой парте всегда сидел, а как слушал учителя внимательно. Глаза только блестели какой то ненормальной глубиной, да яркий румянец пятнами полыхал на щеках бледных. А весной ранней, когда солнце пригревать стало, пропал он куда то, потом узнали - в больницу его положили. Через две недели оттуда как приговор страшный диагноз – туберкулез, в открытой форме, на фоне недоедания и прочее, ужас, одним словом. Нас всех, кто с Эдиком общался часто, под двойной рентген. Да еще отсыпали таблеток для профилактики две сотни, в каждодневное употребление. Я от них после первых трех дней приема отказался: печень заболела сильно, как после крепкой попойки, и желудок.

Через полгода, в новую школу устраиваясь на работу, я с санитарной книжкой снова в тубдиспансер пошел. И пока в очереди стоял огромной в регистратуру на втором этаже, Эдика увидел в окне. Сидел он на лавочке в садике внутреннего дворика, что огорожен от всего мира высоким железобетонным забором, на солнце грелся, а тощий какой – кожа и кости. Да и потом несколько раз видел его там же. На работу новую мимо тубдиспансера хожу пешком каждый будний день, туда утром рано и обратно после обеда. Хоть какое то движение при моей сидячей работе, да и, признаться, экономия на билете трамвайном в двенадцать рублей, на буханку хлеба хватит. А Эдик долго видно на больничной койке маялся. Больные легкие в таких случаях кусками кромсают в операционной. Как судьба его сложилась - и не знаю. Питаться надо очень хорошо после мучений подобных, в санатории много месяцев отдыхать на берегу моря, воздухом Крыма, смолистым и сосновым дышать. Где уж ему. Думаю, что восьмой класс если он закончил - и то хорошо. А Радик в другой школе завучем работает, это я уж совсем недавно узнал. Этому тоже нелегко видно приходится, привык к сытой доле, к куску лучшему. Не видел я его больше, да, и признаться, не жалею по этому поводу ни капельки. Без любви жил я с ним, значит и разлука будет без печали.