Поистине... даже сносные учебники логики полезны лишь для тех, кто может обойтись и без них.

Г.К. Лихтенберг. Афоризмы. D 298

Чтобы по-настоящему понять перспективы преодоления капиталистического учения о капиталистическом обществе, следует проанализировать не какой-то один аспект господствующего ученого дискурса (например, теории политики или теории этики), но сами начала, позволяющие буржуазным ученым выдвигать обобщенные положения. Одним из таких начал или принципов ученого дискурса является лежащая в его основании имплицитная антропология.

Ученый дискурс характеризует социального индивида либо как субъекта индивидуального осмысленного действия, ориентированного на другого [субъекта] (М. Вебер, А. Шюц), либо растворяет его в социальных структурах и объявляет их дериватом (Т. Парсонс, М. Фуко). В любом случае субъект, в соответствии с буржуазной традицией Нового времени, отождествляется с Я, понимаемым как центр сознания. Данное положение давно закреплено юридически: первая статья Всеобщей декларации прав человека в качестве differentia specifica людей называет разум. Сколько бы ученый дискурс ни подчеркивал, что субъект для него выступает в качестве телесного исторически конкретного индивида, обладающего уникальным биографическим опытом, интегрированного в определенную культуру и социальные структуры, тем не менее, постулируется, что в непосредственных отношениях он проявляется именно в специфических свойствах Я.

Определив социального индивида с помощью категории субъекта, ученый дискурс с неизбежностью распознает основание его существования как деятельность. Во-первых, деятельность есть атрибут субъекта, обретаемый им в конституирующем его отношении с объектом. Во-вторых, поскольку субъект центрирован сознанием, постольку имманентная ему форма связи с действительностью должна быть сознательной, а именно сознательность является неотъемлемым свойством деятельности. 1 

Всякая деятельность детерминируется сознательно формулируемой целью, располагающейся уже вне самой деятельности — в сфере мотивов и ценностей, которые, будучи отчасти зависимы от деятельности, тем не менее, обусловливают ее, задавая некие ориентиры и пределы. 2  С помощью понятия «ценность» схоластический дискурс пытается учесть несамодостаточность деятельности как сознательной целесообразной формы активности, ее зависимость от социокультурных факторов.

Согласно академической традиции, понятие «ценность» отражает базовые, далее неразложимые компоненты интенциональной структуры субъекта, конституирующие его «собственный мир» на правах уникального субъективного бытийствования. 3  На самом деле, «ценность» — псевдопонятие, покоящееся на логическом круге. 4  Сущность ценности в том, что она не зависит от субъекта, так как она объективна. 5  Однако можно указать на множество различных ценностей, и субъект способен выбирать те из них, которые будут направлять его деятельность. Если субъект сам утверждает свои ценности, манипулируя ими, как объектами, то он в состоянии и менять их, переоценивать, коль скоро они утратили для него авторитет. Следовательно, ценность не предшествует сознанию в качестве фундаментального свойства субъекта, а всего-навсего реализует способность сознания к самоопределению и генерированию специфической — моральной, культурной, социально-исторической или политической — причинности, отличной от природной. Ценность предстает как своеобразная интеллектуальная интенция, содержащая «проект» или «набросок» (то есть определенную телеологию) деятельности, однако не совпадающая с «чистым» мышлением.

Отсюда можно сделать вывод, что ценности никого и никуда не направляют, они всего лишь мобилизуют внерациональное на службу практическому разуму. (Речь идет о практическом разуме 6 , отвечающем на вопрос «что я должен делать?», поскольку мы рассматриваем социальное поведение, а не познание, регулируемое чистым или теоретическим разумом, отвечающим на вопрос «что я могу знать?») Однако практический разум рационально формулирует общезначимые суждения и необходимости морального сознания на основе безусловных принципов, обладающих свойством самоочевидности — общезначимых ценностей. 7  Ученый дискурс связывает рациональность с конвенциями, с модельным образцом организации социальной действительности: рационально только то, что соответствует легитимным образцам. 8 

Имплицитная антропологическая концепция, стоящая у истоков ученого дискурса, наделяет общепризнанным смыслом исключительно те социальные феномены, которые отвечают нормам. Истолковывая «этические достоверности» как универсальные образцы поведения, ученый дискурс тем самым старается стабилизировать капиталистический социальный порядок: воспроизводство деятельности по заданной мерке гарантирует соблюдение социально-политического status quo. Стабилизация баланса сил, сохранение существующего (то есть капиталистического) режима — вот цель схоластических штудий. В этом смысле производители ученого дискурса о социальной реальности выступают «дипломированными лакеями буржуазии».

Трудность преодоления схоластического дискурса о социальной действительности в том, что концептуальная аберрация фундирующей его антропологии есть не только ошибка восприятия, свойственная «мелким буржуа от науки». Проблема в том, что эта антропология реальна в том смысле, что она хорошо подогнана под социальные — юридические, политические, экономические, медицинские… — структуры капитализма, отвечает им, она выражает их на языке Университета.

Водораздел между «буржуазными» и «революционными» антропологическими воззрениями проходит, например, через различие субъект/агент и деятельность/практика. Не сменив концептуальную оптику, мы не сможем прекратить работать на расширенное воспроизводство капитализма.

Социальный агент — не субъект, а происходящее в социальной действительности «событие». Такое «событие» предшествует, предваряет, выступает условием возможности для всех «интенциональных актов» и «социальных действий» агента. «Событие» выступает в роли перманентно становящейся во всех своих проявлениях уникальной «молярной единицы» социальной действительности: из всего, что существует, только агент может производить практики.

Концепт «практика» выражает когнитивные и внедискурсивные факторы, противостоящие теоретической деятельности и умозрению. — Если понимать данный концепт не догматически, в духе почившего в бозе истмата, то он отражает все, что случается с агентом, а не исключительно целенаправленную предметно-преобразующую деятельность. — Несмотря на то, что, несомненно, в социальной действительности распространены рациональные, дискурсивные и познавательные практики, этот концепт исключительно актуален. Главное, что акцентирует «практика» — наличие внедискурсивных, внерациональных и внеаприорных структур, обусловливающих в целом социальное существование человека.

Несмотря на непрерывные трансформации, «событие» есть устойчивый инвариант социальной действительности, и лишь его структурность и относительная независимость от других событий позволяет вычленить его из потока изменений на правах индивидуального комплекса.

Описывая агента как «событие», мы тем самым утверждаем, что он лишен какой-либо предзаданной «сущности» или «природы»: агент есть то, что он делает, то есть ансамбль практик. Агент конституирует сам себя своими практиками. Это означает, что у него нет «внутреннего Я» и «внешних проявлений». Агент является тем, что проявляет его в социальной действительности; его существование неотделимо от конкретных способов бытийствования и как таковое не есть сознание или дискурс: оно разворачивается как серия «событий». Представление о трансцендентально-онтологических основах — внутренних, идеальных или умственных источниках — практик упраздняется. Иными словами, в обыденной повседневности автономный «разум», «самосознание» пребывают в виртуальной форме до тех пор, пока не осуществятся практически.

Как в рамках такой антропологии возможна социальная наука? Чтобы преодолеть схоластическую установку на снятие противоречий и устранение разрывов, необходимо явным образом зафиксировать множественный и дифференцированный характер социального существования агента, состоящего из гетерогенных, взаимно свертывающихся планов. Именно это существование образует «практическое поле», способное под воздействием социальных условий принимать любую форму, сохраняя ее в дальнейшем. «Практическое поле» несводимо к опыту, не отсылает к предмету социологического исследования и не принадлежит исследователю. Оно явлено как множество особого рода практик, связанных с интерпретацией информации о социальной действительности, практик дорефлективных и бессубъектных. 9  «Практическое поле» противостоит всему, что в ученом дискурсе образует мир субъекта и объекта. Оно a priori не навязывает социологическому опыту никакой формы. Из утверждения дифференцированности социального существования агента вытекает положение о сугубо эмпирическом характере социологических понятий: они призваны имманентным образом фиксировать способы существования агентов. Социологические понятия должны не исходить изнутри автономного производства социологического дискурса. Их нельзя рассматривать по аналогии с «сущностью субъекта», естественным образом наделенного внутри себя разумом и стремящегося выразить его вовне. Социологическое исследование возникает из отношения автономного производства ученого дискурса к внешней относительно его социальной действительности. Исследование приносит значимые эпистемологические результаты лишь в столкновении, когда научное производство пребывает вне себя. Следовательно, оно есть не что иное, как социальный способ научения социолога. Научения чему? Методам изменения социальной действительности. Социологическое исследование не имеет ни исходной структуры, ни исходного предмета, оно a priori не определено и не оформлено. Исследовать — значит сталкиваться с тем, что еще не исследовано. Социолог исследует, когда он «свертывает» в своем дискурсе внешнюю этому дискурсу действительность.

Итак, любая мысль, любое интенциональное состояние, любой дискурс остается виртуальным, до тех пор, пока не реализуется в практиках. Агент по-настоящему понимает и знает лишь то, чему придает форму практики. Поэтому самое детальное описание механизма социально-политического господства ничуть не опасно для господствующих до тех пор, пока оно не станет «событием», пока оно остается «фактом дискурса» или «фактом сознания». Только практическая критика социального порядка, то есть практики, изменяющие его, суть подлинное знание социальной действительности, представляющее угрозу для status quo, при котором господствует буржуазия.

С другой стороны, для профессионального исследователя или публициста производство дискурса и есть его практика. Дело исследователя — именно объяснять социальную действительность, создавая тем самым предпосылки для революционных практик. Но простое чтение пусть даже самых истинных социально-критических текстов ничего не прибавит непрофессионалу: чтобы понять их до конца, он должен освоить их практически.

Если принять вышесказанное, то можно прийти к заключению, что традиционная ученая критика капитализма — от К. Маркса до А. Бадью, — коль скоро она не отказалась от буржуазной антропологии, базирующейся на представлениях о «субъекте», «разуме», «ценности», «деятельности», сама является присущим капитализму дискурсом о социальной действительности. «Антикапиталистический дискурс» в одно и то же время является «условием невозможности» и «условием возможности» воспроизводства/производства капиталистического порядка. В роли «условия невозможности» академическая критика способствует эволюции, реформированию капиталистической системы отношений в целях оптимизации ее функционирования. В роли «условия возможности» она легитимирует глубинные начала «капиталистической антропологии», некритически воспроизводя их.

Академический антикапиталистический дискурс есть, по сути, интеллектуальная трансгрессия, генетически присущая самому капитализму. В этом его историческая ограниченность. Схоластическая социально-политическая критика изначально уже вписана в капиталистический горизонт интерпретации, поэтому она так хорошо усваивается капиталистическим символическим производством.

Примечания

1   Давыдов В.В. Категория деятельности и психического отражения в теории А.Н. Леонтьева // Вестник МГУ. Сер 14. Психология. 1979. №4. С. 25—41.

2   Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М.: Политиздат, 1977.

3   Rescher N. Value matters: studies in axiology. Frankfurt am Main u. a.: Ontos Verlag, 2004.

4   Heidegger M. Sein und Zeit. Tuebingen: Max Niemeyer Verlag, 1953. S. 56, 71—72, 210, 212, 361.

5   Meinong A. von. Zur Grundlegung der allgemeinen Werttheorie / Hrsg. von E. Mally. Graz: Leuschner & Lubensky’s Universitaets-Buchhandlung, 1923; Scheler M. Der Formalismus in der Ethik und die Materiale Wertethik: Neuer Versuch der Grundlegung eines ethischen Personalismus. Halle: Max Niemeyer Verlag, 1927.

6   Bratman M. Intention, plans, and practical reason. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1987; Velleman J.D. The possibility of practical reason. Oxford: Clarendon Press, 2000.

7   Cohen H. Ethik des reinen Willens. 5. Aufl. Hildesheim; Zuerich: Olms Verlag, 1981.

8   Korsgaard C. The sources of normativity. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1996; Nozick R. The nature of rationality. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1993.

9   Dennett D. Consciousness explained. Boston, Mass.; New York, NY: Little, Brown & Co., 1991.