Оглавление

Глава I. Первоначальные скитания

Страшные истории, рассказанные Мануэлем

Вы слышали истории о домовых, а ? Домовой, как утверждают старики, это такое существо, ростом, примерно, с метр, волосы длинные, как грива у лошади, нос длинный, а глаза всегда смотрят внутрь, это чтобы скрывать свой взгляд, разумеется, для того, чтобы творить всякие бесконечные проделки и создавать разного рода трудности людям, где и как только можно. Домовой большой искусник с богатой фантазией по части всяких проделок. Ну, вот, и говорят в те времена, - я правда сам не верю в эти страшилки, человек сам себе выдумывает свои страхи – так вот, говорят, что домовой, например, возьмёт, да и сделает так, что у пильщика леса, вдруг, исчезнут уже приготовленные для переправки по реке доски; у крестьян, возьмёт, да и спрячет их мачете, и именно в тот момент, когда надо расчищать землю от кустарника и травы, а у других – спрячет корзины, в которых собирают кофе, а у других - топор, когда надо идти нарубить дров, а у другого – стащит его шляпу, и оказывается она на голове у совершенно другого человека, а у иного, возьмёт, и спрячет кошелёк, и именно в тот момент, когда надо платить, а у других – их башмаки, когда они собираются куда-то идти, а у других - портит коров, словно их доят чьи-то невидимые руки, а у других – лошадь, которая потом утром обнаруживается привязанной своим же хвостом к ограде, да ещё таким запутанным узлом, что руками и не развязать. Люди говорят, что существование домового – это факт вполне реальный. Когда что-то теряется, все уверенно заявляют о том, что это – домовой, который в этот момент был глее-то рядом.

Так вот, старики предлагали такой рецепт или средство, как угомонить домового. Вот как это отложилось в моей памяти. Делаешь петлю из лианы, затем ей же сотворяешь крестное знамение. И далее, чтобы избавиться от домового и вернуть утерянную вещь, поднимаешь эту петлю над головой, и потом через голову медленно опускаешь вниз вдоль тела, выходишь из петли и делаешь 3 шага вперёд. Домовой в этом случае вперивается взглядом в петлю, и начинает ходить вокруг неё, пока не устанет, и поскольку он, по природе своей, есть зло, то он как бы гипнотизируется, постоянно следует за изгибом лианы и забывает о вещи. Вот тут-то ты и забираешь её.

Но однажды случилось так, что в одном доме завёлся домовой, который, ну, уж совсем не давал житья его обитателям. То все зеркала развернёт лицом к стене, и никто не может увидеть себя; то на иконе, где были изображены души умерших в чистилище, сверху поместил чертей, и икона потеряла свою силу при обращении к ней с молитвой, невозможно было разжечь огонь в очаге, поскольку он воровал дым. И так длилось до тех пор, пока хозяевам всё это не надоело, и порешили они на семейном совете: лучше уйти отсюда, и пусть этот домовой вытворяет себе здесь всё, что захочет, один. Оставим ему этот дом и уйдём. Он, наверное, будет рад остаться здесь полным хозяином. Собрали они свои вещи и пошли. И тут, примерно, через 3 часа пути, хозяин дома вспомнил о том, что забыл в доме ступку, где обычно толкли кукурузу, и решил он, что надо бы за ней вернуться. Пошёл он обратно и, вдруг, прямо на дороге сталкивается со своим домовым. Хозяин спросил у него: «А куда это ты идёшь с моей ступкой ?». И домовой ответил: «Так, это,…, а почему вы ушли ? Вот и я туда. Со ступкой…».

«Хенова, она похожа на длинный хвост броненосца…»

Существует одно серьёзное сомнение относительно Педро Антонио Марина, сомнение, которое существовало ещё в те годы, когда он был неутомимым странствующим торговцем, и которое не разрешилось до сих пор. Вообще-то, есть свидетельство церкви, расположенной в его посёлке, т.е. есть дата, записанная мелким почёрком добродушным и тучным священником в поношенной сутане; записанная чёрными чернилами метрическая запись о крещении. Одним словом, суть вопроса - в следующем: «Вот, смотрите, я родился - не помню точно, какого числа, но месяц помню – в мае 1930 г. Да, именно в этом месяце я и родился». Однако его отец Педро Пабло Марин Кисено утверждает, что его сын Педро Антонио Марин родился 12 мая 1928 г. в посёлке Хенова департамента Киндио. Сам же Педро Антонио Марин, вопреки утверждению отца, продолжает настаивать на своём: «Нет, я – 30-го года, тогда у власти уже был Олайя Эррера, в это время я и родился, но путаница между 1928 и 1930 гг., действительно, есть». Пребывая в этой неопределённости относительно даты рождения, сегодня, если верить его собственным утверждениям, Педро Антонио Марину, принявшему новое имя, словно сбросив старую кожу с тела – он широко известен теперь как Мануэль Маруланда Велес, так уж сложились обстоятельства войны и его жизни – исполнилось 56 лет. Но если мы признаем свидетельство его отца, то, в таком случае, ему исполнилось уже 58 лет. Более 700 дней разницы в дате его рождения, - забывчивость или путаница с привкусом фимиама.

«И вот эта атмосфера детских историй, главный слушатель которых – ты», - дорогие сердцу воспоминания, сохранённые с глубокой благодарностью в памяти – они производили глубокое впечатление на самого Педро и на его братьев, истории, которые рассказывали его родители и дяди о колдунах и призраках, о привидениях и фуриях, о домовых, всё это повисало на тонкой нити ночи, смешивалось со сновидениями. Ночи становились длинными, слышались слова изумления, в темноте дома с глинобитными стенами, бамбуковой дранкой и цинковой крышей становилось страшно. Дети лежали на кровати и не спасли, грезя наяву, это были детские грёзы, близость фантастической, несуществующей реальности.

В детстве Педро был большим специалистом – признаётся он со смущением, хотя он не уделял этому особо много времени в наиболее ветреные месяцы года – июль и август – в манипуляциями с верёвками воздушного змея, чтобы при помощи искусных манёвров тот поднимался на огромную высоту и парил у него на глазах в неподвижности синего неба, а Педро заставлял его рыскать из стороны в сторону и вилять хвостом. Полёт воздушного змея помогал уравновешивать его детские эмоции на земле.

Он любил засыпать с замирающим в руках волчком, слушая его жужжание, чувствуя его щекотание, продолжавшее линию жизни на ладони. Он точно закатывал стеклянные шарики в лунку, в которой их могло поместиться строго определённое количество. Меткость, сидевшая в его пальцах. Он играл с ребятами в корриду и бегал с полным мешком, главное при этом, не споткнуться, чтобы прибежать к финишу первым: игры «очень характерные для того времени». И, как это часто бывает в таких случаях, он близко сошёлся с Рейной, – Эвелио Рейной, своим лучшим другом – и мальчишками из двух-трёх соседних домов, «да, с ребятами из трёх соседних семей. Мы собирались на площади Сейлана, а затем играли в парке или шли гулять на речку…». Так перекликались их голоса, и так проходили юные годы Педро со всеми радостями и горестями этого возраста.

Ностальгия наполняет душу Педро Антонио Марина или Мануэля Маруланды Велеса, когда он вспоминает, как в конце года собирались все родственники, несмотря на то, что некоторые из них жили довольно далеко, – обычай почти религиозный – чтобы вместе провести праздники с 24 декабря по 6 января. Заворожённо, – склонность его характера к наблюдению – он слушал своих дядей о «делах прошлого, которые многое объясняли». Они рассказывали об Англии, Франции, Японии, Китае, России. Говорили с подробностями, как заядлые путешественники, знающие обычаи других народов, хотя, вообще-то, его дяди, обычно, не выезжали дальше своих ферм и расчищенных участков в горах, а если решали поехать в какой-нибудь соседний посёлок, то готовили для этого путешествия несколько чемоданов вещей. Но в какой-нибудь из вечеров, наивные, они прибегали к уловкам своего бурного воображения, подбрасывали в воздух монету, загадывая желание, но те, конечно же, не исполнялись. И тогда их желания превращались в истории, словно сошедшие со страниц книги, и так они и жили все вместе, – в окружении осевших на этих землях колонистов, цветов, кофейных плантаций и горного кустарника – словно политика обходила стороной эти края.

В те дни веселья и забав вспоминали и о Тысячедневной войне 1 , которая оказала большое влияние на всю страну в конце XIX – начале ХХ в. Война одних людей против других, в которой человеческая жестокость не знала границ. Перемирия в сражениях заключались по взаимному соглашению для того, чтобы подобрать убитых, и они тут же превращались в сражения за добычу. Искатели кошельков, золотых зубов и других ценностей, обшаривали и раздевали беззащитные тела, они разыскивали их, распростёртые на земле, но не для того, чтобы похоронить, а для того, чтобы обобрать их до нитки. Опустошив поле битвы, счастливые люди, шатаясь под тяжестью добычи, собранной среди смерти, возвращались каждый на свою сторону.

«Мой дедушка по линии отца был, пожалуй, наиболее выдающейся фигурой; ладно сложенный, ростом – метр восемьдесят, высокий, светлый и мускулистый, его звали Анхель Марин. Он часто рассказывал с непререкаемостью главного семейного авторитета разные истории о Тысячедневной войне. И его почтительно слушали, и не только мальчишки. Присутствовали и взрослые, очень уважаемые люди, которые собирались вместе поговорить. Если ты по ходу рассказа, осмеливался что-то спросить, тебе крепко попадало, но ты всё равно приходил слушать эти истории о войне. В те времена мой дед был рядовым-корнетистом в рядах либералов. Я живо представлял себе, как он извлекает мощные звуки из своих лёгких, возвещая о начале сражения…».

Дедушка рассказывал, и его слова сопровождало почтительное молчание. Голод, который несёт с собой война, замыкает человеку уста, ужимает его желудок, ослабляет колени, делает взгляд «одуревшим, взгляд, который устремляется на женщину и сразу же цепляет её на крючок, словно это – кусок мяса…». Анхель Марин рассказывал, что как-то отряд либералов вошёл в одно имение, и там они обнаружили 20 или 30 кроватей, днища которых были перетянуты кожаными ремнями. Сначала либералы отдохнули на этих кроватях, а потом ремни с них отнесли управляющему, и он разрезал их на равные части для того, чтобы солдаты приготовили себе «опасный» отвар. Да, это я слышал собственными ушами, это так и называлось – «опасный отвар» для войск. Эта такая выварка, чтобы хоть как-то приглушить чувство голода…».

Дед, дородный антиокиец, очень приветливый и доброжелательный с людьми, – «и ты сам это прекрасно видел» - которым он рассказывал или с которыми он беседовал, потягивая помаленьку спиртное или в ходе семейных встреч, с большим удовольствием рассказывал о тактике, применявшейся в ходе войны. «Дедушка рассказывал, а ты слушал, хотя специально для маленьких он такие вещи не говорил». Приёмы проникновения в стан врага ночью, заставая его врасплох. И советы для такого нападения: не надевать белых рубах, снять кивер, отрезать рукава рубахи, идти в ночной бой без брюк и нападать на вражескую казарму самой тёмной ночью, сея панику среди спящих. Нападавшие жаждали жизней людей, застигнутых врасплох, полусонных; мачете, взметнувшиеся в жестоком ударе, которые несли неминуемую смерть. Заранее договаривались о диспозиции: где находиться в бою, куда уходить в случае непредвиденных обстоятельств; договаривались об условных сигналах для того, чтобы в случае отступления уходить в определённом порядке и избежать, таким образом, разгрома. «Детали, которые рассказывал дедушка, а ты слушал…». Яростные подразделения мачетерос, которые, кажется, и ночью видели всё. У либералов были такие подразделения, хорошо подготовленные, у консерваторов они были тоже ….

Дед Анхель умер в возрасте 90 лет, но даже в этом возрасте он казался молодым из-за смелости своих слов, из-за силы, которая чувствовалась в его размеренной походке, подвижности его тела; он умер от «кровоизлияния в печень; умер спокойно в доме тёти Аны Франсиски, в Хенове». При жизни дед с содроганием рассказывал подробности процедуры, так называемых, «девяти дней», наказание, которое без всякого снисхождения применялось к дезертирам, как из рядов либералов, так из рядов консерваторов. Суровое наказание дней войны.

«При этом дедушка Анхель начинал вытирать пот, выступавший на ладонях, сильно тёр руки о штаны, но рассказывал он эту историю внешне спокойно, хотя и с несколько нахмуренным выражением лица, и это действовало на окружающих как призыв к внимательному слушанию. Суть этих «девяти дней» заключалась в том, что дезертир получал 900 прутьев по спине, каждый день по сотне в одно и тоже время, и прут, который использовался для этого, обязательно должен был от куста розы, т.е. с шипами. Этот прут, чтобы он подольше не ломался, иногда выдерживали подольше в воде, дабы он был более гибким…». Дезертир без рубашки, с привязанными к стволу дерева руками, получал свои 100 ударов, его спина превращалась в один обширный кровоподтёк, затем – в перекрестье кровавых полос, а прут из розы менял свой цвет, всё глубже погружаясь в тело человека. Дезертир, сжигаемый болью, услышав цифру 100, получал передышку до следующего дня, его душа в этот момент была вулканом слёз. Кое-кто из жалости перед экзекуцией иногда смачивал прут водой, или оказывал медицинскую помощь после. Человека, получившего свои 100 ударов, клали на бок, и он безуспешно пытался заснуть. Наказание производилось на площади публично, голоса бесстрастных исполнителей вели отсчёт без всяких эмоций, в ритме ударов. Всё это выглядело, как нечто вполне естественное, что, обязательно должно было быть сделано. Обычно, человек, который непосредственно наказывал дезертира, жестокий по обязанности, старался, чтобы удар прута оставлял полосу на рёбрах, чтобы на коже выступила кровь, чтобы появился ещё один источник крови. Наверное, здесь срабатывал инстинкт эксгибиционизма, демонстрация повиновения при исполнении приказа, почему это событие и превращалось в издевательство. «На 4 или 5 день спина этого дезертира становилась как растопленный воск, затем появлялось пульсирующее живое мясо…, особенно на нервных окончаниях. К концу девятого дня дезертир либо умирал, залитый своей кровью, либо выживал, также залитый своей кровью, лепеча слова благодарности за то, что его не расстреляли…. Дедушка всегда нервничал, когда вспоминал эти «девять дней», «законы войны», так называл он всё это. Был как-то один дезертир из армии либералов. И, вот, скрываясь, он забрался далёко в горы, дабы скрыть от всех свою личность и само существование. Там он провёл в уединении и спокойствии несколько месяцев. Но однажды к месту его убежища прибыла целая группа дезертиров из армии консерваторов. «И тогда по общему согласию они решили начать строить новую жизнь, отличную от военной, они создали общее предприятие по распилке древесины. В самый разгар войны они, уже как артель, получили крупный заказ на большое количество пиломатериалов, не помню уже точно, для больницы, или для бойни в Перейре…».

Дед не верил в то, что выходило за пределы человеческого разума. «Он был весьма материалистичным в своём мышлении. Всё, чего хотел, добивался своими руками». Житель гор, который получал большое удовольствие, расчищая землю от леса, сея и строя жильё. «Большой любитель особо приготовленной свинины, осторожный и очень чутко прислушивавшийся ко всему на охоте; он был страстным любителем охоты на оленя…». Дед обычно ворчал: я прошёл столько лесов, перешёл столько рек, прошёл столько троп и никогда не слышал шагов всякой чертовщины, которой забиты головы родственников. Когда я иду в горы, я очень внимательно прислушиваюсь к своим шагам и ко всему, что вокруг. При этом дед начинал смеяться, поскольку он также с удовольствием и охотно смеялся. При этом он повторял: я ходил своими путями в любое время: утром, днём, ночью…, и единственное необычное, что я слышал, был стук моего сердца.

Всего у Педро Антонио Марина было 12 дядей, 4 из них были наиболее близкими, 3, в свою очередь, оказали на него особенно большое влияние. Дядя Анхель Марин, «светлый, высокий и очень худой, с не очень чёрными глазами, приветливый, весёлый и остроумный», доморощенный политик, «мы говорим в таких случаях, деревенский политик; всегда очень убеждённый в своей правоте…». Человек относительно образованный, со сложившими представлениями, «в горячих дискуссиях с крестьянами он мог часами говорить о своих либеральных убеждениях, и, в итоге, вызывал в их, уже убеждённых, глазах блеск…». Он убеждал их помогать либералам во время выборных кампаний в местные советы и собрания, в парламент; он быстро описывал личность и качества кандидатов в президенты от своей партии в 1946. Он очень интересовался политической борьбой, однако не был агрессивным в словесных перепалках, которые происходили с консерваторами. «Человек очень уважительный, но импульсивный. Яростный гаитанист 2 , у дяди Анхеля прямо кровь закипала, когда он говорил в защиту своего вождя…».

Другим дядей, которого очень любил и которым восхищался Педро Антонио Марин и его браться, был Хосе де Хесус Марин, «более полный в теле и не такой высокий, как дядя Анхель, часто погружённый в свои мысли, немногословный». С племянниками он был очень мягок и приветлив. Он учил их всяким играм, и особенно искусству фехтования на мачете. Сначала он давал им уроки на палке, которая филигранно летела в его руках, а затем уже – с настоящим мачете, неуловимо сверкавшем по вечерам, и даже в лунном свете ночи. Стремительные выпады человека уже взрослого, но лёгкого и подвижного в своих движениях. Неудивительно, что дети постоянно вертелись вокруг него, а в воздухе постоянно стоял звук стучащих друг о друга палок. Он рассказывал им о правилах самообороны: «Полагайтесь на свою ловкость, она есть у каждого, контролируйте свой страх точно так же, как вы должны контролировать своё дыхание; в данном случае человек защищает свою жизнь, а не жизнь другого человека…». Он рассказывал им о мерах безопасности и о том, как надо смотреть на противника: «На человека надо смотреть и оценивать его как вы смотрите и оцениваете величину горы, надо охватывать своим взглядом полностью всё тело…». Он объяснял им, что скорость движения руки определяется позвоночником; для точного решающего удара нужна «натянувшаяся кожа, как прочно сидящее в земле дерево, мускулы как камни, и удар, удар неожиданный, но точно рассчитанный и задуманный заранее, остальное – кровь, агония и пр. – уже неважно, это есть знак чужой смерти, смерти того, кто хотел применить силу смерти к нашей жизни, а ты, как всякий нормальный человек, желаешь идти дальше на своих ногах, а не чтобы тебя несли ногами вперёд. И ничего больше, понимаете, ведь вы только защищаетесь…». «Когда мы заканчивали, - дядя Хосе де Хесус вкладывал мачете в ножны – это были реки пота, от усталости ты, буквально, валился с ног, и было только одно желание – побыстрее добраться до кровати… Вот, к этим двум нашим дядям мы относились с большим уважением и часто к ним обращались. К одному – по вопросам политическим, к другому – по делам фехтовальным и разным играм, о которых он рассказывал мне и моим братьям». Другими наиболее близкими двоюродными родственниками были ещё дядя Мануэль и тётя Лусия.

Родители Педро, Роса Делия Марин Гальего и Педро Пабло Марин Кисено, обычно, с раннего утра уже были на ногах, и истово, как по обету, работали на своём участке земли. У него до сих пор в ушах стоит звук их слов, их советов, когда они говорили ему о должной и необходимой для всякого мужчины и женщины повседневной работе и труде, как средстве к существованию и формированию достойного человека перед лицом жизненных трудностей. Долг должен исполняться непременно. Мораль, внушённая родителями, заключалась в том, что «мы должны быть достойными людьми, вежливыми, без вредных привычек. Об этом они всегда напоминали нам, всё то время, пока я жил с ними, со стариками…».

Большая семья, пятеро детей. С Росой Делией, матерью Педро, отец вёл обычную жизнь крестьянина на своей ферме «немногим более 20 га, выращивая кофе, юкку, бананы. Климат там вполне подходящий для выращивания кофе. Там, где сажали бананы, можно было получать урожаи 10, 15 и даже 30 лет подряд. Банановая земля. Юкка тоже была хорошей, фасоль, кофе, сахарный тростник. Хорошая земля…».

«Мой отец был самым бедным в семье…». А вот, дяди, наоборот, имели фермы по 100, 150, 200 га., выращивали кофе; выращивали для себя сахарный тростник. «Нет, мой отец не был торговым человеком, он не любил кому-либо быть должным даже и 5 сентаво. Когда у него заканчивались припасы, а до другого урожая ещё было далеко, он предпочитал любой ценой продержаться, но не идти в посёлок и занимать у кого-то ни под каким видом. Дяди же, наоборот, предпочитали не расплачиваться с долгами до последнего. Предпринимая какую-нибудь торговую операцию, первое, что они спрашивали, было: «А какую рассрочку вы мне дадите… ? Торговцы, одним словом…».

Педро Антонио Марин был старшим из пятерых детей. От старшего к младшему они шли в таком порядке: он, Роса Элена, Хесус Антонио, Обдулия и Роса Мария. Последующих своих братьев и сестёр он уже не знал, поскольку уже с 12 лет стремился быть независимым, увидеть другие места и жить другой жизнью.

Хенова была районом интенсивного развития, прежде всего, по причине отношения её обитателей к труду, стремления каждого её обитателя сколотить здесь много денег, нажить много имущества. Обычное стремление колониста. Этот замкнутый, маленький мирок, затерянный в горах, в начале ХХ в. стал развиваться быстро, даже лихорадочно. Здесь выращивали кофе, фасоль; в итоге, именно кофе придало этому региону экономическую силу и размах, и он стал, по преимуществу, кофейной зоной.

Хенова была основана на обширном песчаном берегу реки Сан-Хуан, рядом простиралась плодородная равнина. Мануэль Маруланда Велес очень хорошо помнит географические особенности этой местности. «Она напоминала длинный хвост броненосца, словно он лежит на ровной дороге или на середине реки, поскольку раздаться в стороны у него не было возможности. Склоны гор с одной и другой стороны были покрыты кофейными плантациями…. Мой дедушка был одним из колонистов-основателей, и потому, в итоге, обзавёлся довольно большим имуществом…». В период сбора урожая использовалось большое количество рабочей силы, которая просто наводнила деревушку до такой степени, что превратила её в целый посёлок даже со своим обликом, распланированными улицами, своей церковью и парком, муниципальным устройством,с сотней примет цивилизации: школы, театры, больница, отделение Аграрного банка: «Там было всего понемногу, не то, чтобы уж слишком красивый посёлок, скорее, можно сказать, обычный. И всё же, у меня остались самые глубокие воспоминания, ведь именно оттуда ты вышел в мир».

В Хенову народ прибывал днём и ночью, и любой человек, кто тебе встречался на дороге, был другом, и сразу без всяких предисловий и преамбул завязывалась длительная беседа. В том доме, где ты останавливался, отношение к тебе было хорошим, хотя ты и был «чужаком»; спрашивали только откуда ты пришёл; расспрашивали неспешно во время еды – перед тем предлагали ночлег, чтобы ты мог отдохнуть – о твоих намерениях здесь и всё, и это для того, чтобы помочь тебе справится с теми проблемами, которые могли возникнуть «по твоему незнанию. Ни у кого, ни на лице, ни в душе не было никакого недоверия; не происходило ничего дурного, и тебе в то время даже и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день всё это измениться полностью, и в этом посёлке настанут совершенно иные времена. Вот, такая была Хенова в те времена, как она мне запомнилась. Ничего нехорошего не было у этих людей ни на лице, ни в душе…».

В местечке под названием Альто Росарио Педро Антонио Марин окончил 2 класса начальной школы; 3, 4 и 5 классы он заканчивал уже в школе Сейлана, где «учителя всё мне очень хорошо объясняли, и потому я схватывал всё быстро…. Я думаю что эти 3 года учёбы не были бы для меня столь длинными, если бы мне разрешали сдавать экзамены досрочно, а так приходилось даже помогать учителю или учительнице. Покончив со мной, они объяснили другим по второму разу, затем – по третьему, по четвёртому, а потом и по пятому. И поскольку они не давали мне возможности двигаться дальше побыстрее, мне приходилось ждать, когда остальные дети догонят меня…. Это было время, когда ты заканчивал начальную школу, и получал такие знания, которых нет даже у нынешних бакалавров …». Ему нравились все предметы, за исключением, пожалуй, рисования: «Мои пальцы не приспособлены для вычерчивания линий и всяких там рисунков…».

Его сестра Роса Элена вспоминает: «Если обратиться к временам учёбы в школе, то я помню, что он был хорошим учеником. Он хорошо успевал по всем предметам, но особенно по математике. Другие ребята часто искали с ним ссоры, наверное, из зависти, поскольку он выделялся среди них, ну, и мой брат давал им хорошенько по шее».

Она добавляет ещё несколько деталей к его образу: «Когда мы совершали какие-то проступки в школе, то на другой день мы не шли туда, боясь наказания, которое обычно заключалось в стоянии на коленях на зёрнах кукурузы. И потому Педро Антонио Марин и я прятались у обочины дороги, ожидая, когда дети начнут возвращаться из школы, и тогда можно было у них списать домашнее задание, а потом дома мы говорили, что ходили в школу. Я оставалась у дороги, а он забирался на дерево и ждал, когда появятся школьники…».

«Сейчас я уже не вспомню фамилии своих учителей. Но хорошо помню, что в те времена учителя были весьма суровыми, вплоть даже до некоторого варварства. Нещадно и без всякого сожаления били учеников деревянной линейкой; ну, а кроме этого, оставляли в запертом классе стоять на коленях, и ты в одиночестве оплакивал своё несчастье. Иногда ты получал серьёзные побои огромной деревянной линейкой, которая казалось настоящей палкой. По возвращении домой надо было рассказать папе или маме о том, за что тебя били, и тебе доставалось ещё. Они кричали, что, должно быть, ты действительно натворил что-то серьёзное в школе…».

В свободное время, после учёбы и интенсивной прополки, собирания кофе и обрезки посадок бананов и юкки, усевшись на лавку, сосредоточенно, он проводил время за изобретением разного рода пистолетов и ружей. Он конструировал их при помощи трубок от зонтика. Приделывал к ним самодельные курки; на запальную полочку он клал фосфор и каучук, а затем хладнокровно, прищурив правый глаз, наводил на цель и стрелял. Так вспоминает его сестра. Он мечтал о том, что в 16 лет пойдёт на военную службу. Наверное, те истории, которые он слышал от своих дядей о Тысячедневной войне, повлияли на эту мечту, так никогда и не осуществившуюся. Это было вполне естественным желанием знать, обладать и уметь обращаться с оружием, которое владеет сознанием всех мальчишек в детских играх. Мальчишка падает мёртвым, как будто от выстрела, а потом встаёт живым и бежит дальше, а тот мальчик, который стрелял, испытывает волнение, когда видит, что противник умирает, а потом удивляется тому, что мёртвый со смехом возвращает ему выстрел. Так, невинно, разыгрывалась смерть понарошку.

Уже в этом, столь раннем, возрасте Педро Антонио Марин заявил своим родителям, «что хотел бы уйти из дома, чтобы создать своё собственное хозяйство, в котором я был бы полным хозяином. Набирал бы себе рабочих для сбора кофе, сеял бы кукурузу, собирал бы её, сеял бы фасоль, собирал бы юкку. Я бы следил за всем сам, всё шло бы согласно моим планам. Вот это и есть собственное владение. Для меня было бы хорошо, если бы родители одобрили мой замысел. Вот, такие у меня были аргументы. Главное было начать, а там посмотрим…. И когда у меня появилась идея уйти, пойти своим путём, то это ещё было и для того, чтобы в будущем не возникало лишних проблем с братьями и сёстрами, вот поэтому я подумал, что лучше мне всё-таки уйти. Так я и сказал своим родителям. Мне тогда было, наверное, 12,5 или 13 лет. И я оставил тогда все пережитые воспоминания. Я моментально повернулся к ним спиной, без особых сожалений…».

Он сделал много попыток, но только к 16 годам почувствовал, что может осуществить задуманное. Он хотел накопить капитал, который позволил бы ему иметь свой дом, свою ферму, свою живность, и таким образом воплотить в жизнь свои мечты. Он направился в Валье через Ла Тулию, Моралию, Бетанию, в Восточную Кордильеру, и обрёл первый опыт около Эль Агилы. Он торговал свежим мясом, работал булочником, торговал сладостями, «в общем, занимался всем, что даёт тебе возможность выжить и как-то продержаться, но не даёт возможности поднакопить денег, хотя ты и был парнем с большим стремлением заработать…».

Он брался за любую работу, сумел заключить контракты на строительство нескольких километров дороги, на строительство моста, получил большой заказ на распилку древесины, на строительство навеса, под которым питались погонщики скота и пильщики, он организовал торговую лавку; одним словом, теперь, когда он делал кому-либо коммерческое предложение, он чувствовал себя уже вполне уверенно. Он уже становился на ноги. «В то время я действовал энергично, и у меня были аргументы при разговоре с теми, с кем я говорил, для того, чтобы убедить людей, и они стали прислушиваться ко мне, верить, а я, начиная какое-нибудь дело, старался выкладываться полностью, и выбирался из самых сложных ситуаций…». Юноша, убедительный в своих речах и делах.

Свой первый контракт он подписал в 16 лет, около Ла Моралии, на распилку 30 тыс. досок. Так, с уверенностью в себе, которую даёт опыт, он становился опытным подрядчиком. «Мне причиталось, примерно, по 20 или 30 сентаво с каждой доски. После этого я передавал это дело другому, он подписывал с этим человеком договор, договаривался с ним о выполнении работы, а я, лично, проверял ход работы…».

Подрядчик, а потом комиссионер, вот к чему шло дело. Он, допустим, приезжал в какую-нибудь деревню, или даже в ту же самую деревеньку Бетанию, и там узнавал о том, что есть 4 или 5 людей, которые хотят построить себе дом. Узнав об этом, Педро Антонио Марин шёл к ним и прямо говорил: вам, говорят, нужно построить дом ? Да, это так, но у нас нет мастера. Хорошо, я могу предложить вам свои услуги. И в итоге этого разговора появлялась возможность заключения сделки. Итак, сеньоры, я могу взять на себя эту проблему. Какой вы хотите дом ? Они объяснили ему, как они его себе представляют, и после этого Педро Антонио Марин шёл к подрядчику. Сколько будет стоить эта работа, земляк ? Затем возвращался обратно к клиентам, и окончательно урегулировал детали соглашения. Он привык много ходить, стремился к деньгам, и преуспевал в их поимке.

Его желание постепенно сбывалось. Это было особенно видно в Ла Тулии и Бетании, и он испытывал чувство удовлетворения от заключения крупных сделок. Он оставил подряды, и решил организовать, несмотря на всю рискованность этого дела, большой магазин в Ла Примавере с широким ассортиментом товаров: кукуруза, фасоль, горох, разное зерно, а также разного рода инструменты; магазин, в котором было всё, «как будто целый мир расположился на полках, в витринах, на прилавках, в помещениях». Он решил твёрдо – к прошлому он не вернётся, но ещё некоторое время продолжал свои прежние дела в сёлах: перевозку пиломатериалов на мулах, контракты на распилку древесины, но уже в меньших масштабах. Это был уже человек, преуспевший в коммерции, как говорится, «с нюхом». В итоге, он сосредоточился на одном направлении: магазин. В его руках постепенно оказался довольно значительный капитал в 40 тыс. песо, и ещё такой же суммой он оперировал в кредитах. «Это был очень большой магазин, в который было вложено 80 тыс. песо, и потому уже в столь юном возрасте ты мог позволить себе жить довольно беззаботно».

По мере того, как Педро Антонио Марин преуспевал в делах коммерческих, он продолжал совершенствовать свои навыки, полученные у дяди Хосе де Хесуса, в искусстве фехтования на мачете, пунктуально посещая известную школу Туэрто Фелипе в Сейлане, который каждые полгода вместе со своими учениками устраивал специальные весьма впечатляющие представления в парке или народном театре. Среди молодёжи производило настоящий фурор, когда Туэрто Фелипе представлял своих лучших учеников, а потом сам, лично, вступал в бой с 5 противниками, чем не только завоёвывал себе ещё большее число адептов, но также постоянно срывал продолжительные аплодисменты. Для Педро Антонио Марина это были долгие часы самодисциплины в процессе обучения, в умении отражать удары. «Игра. Действительно, игра. Но стоило тебе только допустить малейшую ошибку, – хотя мачете и не было заточено – и ты становился её жертвой. Необходима тесная взаимосвязь рук, всего тела, глаз в одном быстром движении. И голос команды, которая идёт из головы, как по натянутой струне. Действовать надо очень внимательно, поскольку в ходе поединка видно, как человек переводит свой взгляд, и отсюда ты уже можешь сделать вывод: так, мачете пойдёт с этой стороны, и ты можешь пресечь намерение этого субъекта. И всё это для защиты жизни в стычке, в ту эпоху ещё мирной жизни. Поэтому ты держишь в резерве все свои познания и таланты в области фехтования. Оно тебе нужно отнюдь не для хвастовства…, и не для нападения в порыве минутного гнева на какого-нибудь человека из-за каких-то неудачных слов, сорвавшихся у него с языка…»

В конце недели Педро Антонио Марин, закрыв на замок свой магазин в Ла Примавере, по вечеам играл на скрипке, и весьма искусно. «Это моя страсть на долгие годы, которая заставляла трепетать всё внутри»; танец врывался в сопровождении старых барабанов, например, «Ла Мукура» или «Аранья Пелуа», и он с безмерной радостью своих 17 лет воспарял в облака музыкальных нот, словно желая выразить в них всю свою физическую радость прожитого дня.

Примечания

1  Тысячедневная война – гражданская война между либералами и консерваторами, которая длилась с 18 октября 1899 г. по 21 ноября 1902 г. – Прим. перев.

2  Т.е. сторонник Хорхе Элиесера Гаитана, популярного в 40-е гг. лидера Либеральной партии и кандидата в президенты, выступавшего с резкой критикой консерваторов и колумбийской олигархии. Именно после его убийства 9 апреля 1948 г. в Колумбии началась та кровавая гражданская война, которая, по сути дела, не прекратилась до сих пор. – Прим. перев.