Оглавление

Глава 5. Остров моей мечты

Lanta nos bos ban kanta
Grandesa di Kòrsou;
Kòrsou isla chikitu,
baranka den laman!

Kòrsou nos ta stima bo
ariba tur nashon.
Bo gloria nos ta kanta
di henter nos kurason 1 .

(Нац. гимн Кюрасао)

Дальше все действительно напоминало фильм. По крайней мере, в первые два года.

Я забрала свои вещи. На улице нас ждала машина, на которой Сонни приехал - подержанный драндулет с кудрявым симпатичным водителем латиноамериканской внешности. Глаза у него были, как выражалась моя подруга Лида Басина о своем любимом азербайджанце по имени Анар, «как две мокрые сливы».

- Это мой друг детства, Эйдан, - сказал Сонни. - Он живет в Роттердаме. Последние две недели я провел у него потому что больше просто не мог сидеть дома. Знаешь, я так переживал из-за тебя, что почти забросил учебу...Мне было уже все равно.

Эйдан приветливо кивнул - и повез нас к себе в Роттердам. Дорогу я совершенно не помню, потому что всю дорогу мы с Сонни не отрывали друг от друга глаз. Мы сидели на заднем сиденьи, и для нас в тот момент не существовало больше никого и ничего в мире... Эйдан время от времени поглядывал на нас в зеркало и понимающе улыбался.

Эйдан тоже был антильским студентом и жил неподалеку от роттердамской станции метро «Зевенкамп» - в квартире, которую он делил с еще одним антильским студентом: чернокожим парнем, носившим почему-то немецкое именя Зигфрид. С Зигфридом жила еще его подруга, тоже антильянка. У них был грудной ребенок. Когда мы к ним приехали, ребенок этот как раз перебаливал ветрянкой, и Зигфрид уже тоже заразился от него.

- Смотрите, ребята, не заразитесь от Марлона!- предупредил он нас, укачивая малютку на почтительном от нас расстоянии. Я заверила его, что он может быть спокоен: ветрянкой я переболела еще в первом классе!

Я окунулась в совершенно новую для меня культуру: в доме весь день звучали непривычные для моего уха сальса и меренге, вкусно пахло фаршем, тушеным с черносливом и подливкой из ворстерского соуса, а жильцы ходили по комнатам, пританцовывая. Папиаменто оказался мелодичным языком, похожим на испанский.

Сонни и я оба были смущены ситуацией и нахлынувшими на нас чувствами. Но это было приятное смущение. Следущие несколько дней мы, пожалуй, были самыми счастливыми людьми на свете!

Сейчас, глядя на наши отношения с высоты прожитого, я понимаю, что дело было даже не столько в том, что мы мало знали друг друга, сколько в том, что мы оказались вместе в значительной мере потому, что оба искали человека, который соответствовал бы сложившемуся у нас образу Идеала. О моих идеалах вы уже наслышаны. Я почему-то автоматически считала, что умный, образованный, не из олигархов и с душой молодой человек из колониальной страны не может быть иначе, как ее патриотом и сторонником ее независимости (тем более, что Сонни уже дал мне понять, что голландцы были ему неприятны – и на тот период у него это чувство было гораздо сильнее, чем у меня самой). Почти ту же ошибку, суда по ее словам, совершила в свое время моя мама, выходя замуж за моего отца: “Я не представляла себе, что отличник может быть дураком по жизни!», как она по этому поводу выразилась...

Сонни искал просто симпатичную темноволосую белую девушку, воспитанную в традиционных ценноостях, я – чернокожего революционера. Оба вообразили себе, что наконец-то нашли того, кого искали. Вот так мы и оказались вместе... На самом же деле - он вовсе не был революционером, а мои традиционные ценности хотя и были ближе к его, чем к голландским, все-таки существенно отличались от них. А еще – теперь я хорошо понимаю, что мы оба были и просто слишком молоды для удачного брака. В молодости человеку свойствен не только максимализм в его оценках и ожиданиях, но и острые приступы отчаяния, если жизнь – или другой человек, на которого он решил в этой жизни положиться – не совпадает с его ожиданиями и надеждами. Без умения прислушиваться к другому и кое в чем иногда ему уступать (но если такие уступки становятся постоянными и односторонними – хотя бы даже с целью сохранения мира в семье -, такой брак обречен тоже...).

Но мы были юны, верили в чудеса и в любовь до гроба, и сам черт был нам не страшен! За те несколько дней, что мы провели вместе в Роттердаме, я окончательно в него влюбилась.

Через пару дней мы решили, что пора и честь знать, попрощались с гостеприимными хозяевами (в отличие от голландцев, они не рылись в наших сумках в наше отсутствие!) и поехали к Сонни в Энсхеде. У меня скоро кончалась виза, и надо было решать, что же делать дальше. У Сонни на носу были экзамены.

...Едва ли есть в Нидерландах более скучный, сонный и отталкивающий городишко, чем Энсхеде. Разве что Алмело может поспорить с ним по этим качествам. Энсхеде находится на самом восточном краю страны, до германской границы отсюда можно пешком дойти по рельсам (только по рельсам дисциплинированные голландцы, само собой, не ходят!), и у многих жителей здесь имеются немецкие родственники. Чем объясняются такие негативные чувства, вызываемые этим городом, трудно однозначно выразить словами, но я не единственная, кто такого о нем мнения. Знаю голландцев, которые прожили там больше 20 лет, а к Энсхеде так и не смогли приобрести симпатий. Вроде бы все здесь как везде – торговые центры, магазины «Хема» и «Зееман», базар по субботам, даже фонтан в центре и даже свой университет - Твенте, - а не проходит ощущение какой-то глубокой дремучести. Единственное, что скрашивает его в хорошую погоду – это природа. Вокруг Энсхеде раскинулись суровые леса, так нетипичные для плоских и «лысых» Нидерландов. В них даже растут настоящие белые грибы – те самые, от которых Сонни охватывал такой панический страх, когда я жарила их с картошкой..

Сонни жил за городом, посреди леса, в одном из похожих по форме на пирамидки общежитий, разбросанных по этому лесу не хуже грибов. Это был студенческий кампус местного университета. До города оттуда надо было добираться автобусом, автобусы ходили редко,а по воскресеньям – так вообще почти не ходили, что очень удивило меня. У нас в СССР не было такой большой разницы в расписаниях по дням недели, да и билет в два конца у нас стоил ровно вдвое от цены билета в один конец, а не так, чтобы два билета в один конец были дороже билета туда и обратно, как здесь. Не только позорно редкое расписание, но и цены на билеты были такими, что я не выдержала и спросила Сонни, как же студенты вообще добираются до города! «А на велосипедах»,- ответил он. Это в любую погоду. До города было километров 8…

А еще где-то в окрестных лесах пряталась натовская воздушная база, и выспаться а будние дни в кампусе не было ни малейшей возможности: рано с утра над общежитиями с диким грохотом и свистом, как драконы, низко, на бреющем, начинали летать F-16. По 5 дней в неделю. Слава еще богу, что не по выходным. Помню, как поразило это меня: нам тогда уже который год подряд внушали, что у нас с Западом – «мир, дружба, жвачка», и соответственно наши истребители давно уже перестали практиковаться ежедневно, а натовские – все летали, будто готовились с кем-то к войне. Как мы теперь знаем, так оно и было...

Сонни жил в небольшой комнатушке с балконом почти на самом верху одной из пирамидок и почти на самом краю кампуса. Даже до автобусной остановки сюда надо было идти минут 20 через лес. Велосипед у Сонни был один, и мне приходилось ездить сидя на багажнике, свесив ноги на одну сторому и держа его одной рукой за талию. Сначала с непривычки было довольно страшно, особенно от того, что надо было внимательно следить, когда Сонни затормозит на красный свет, чтобы вовремя с багажника спрыгнуть. Но постепенно я привыкла и балансировала на нем уже как профессиональная циркачка.

В первый же день, когда мы приехали, Сонни позвонил из общежития своим родителям на Кюрасао и сообщил им о наших намерениях. Естественно, как любые нормальные родители, они оказались от этого, скажем, не в восторге. Сонни был старшим ребенком в семье, единственным сыном и единственным, кто доучился до университета. Понятно, что родители гордились им и возлагали на него большие надежды.

- Они говорят, что я слишком молод для того, чтобы жениться!- смущенно пояснял он мне, - Но я им все объяснил. У нас ведь нет другого выхода. Если мы не поженимся, тебе надо будет уезжать...

Сонни был неприхотлив в быту; как и меня, одежда его особенно не интересовала. Он носил свитера и джинсы. Комната его была полна предметов, типичных для юноши- технаря: какие-то паяльники, провода, компьютер и еще пара сувениров времен его детства. Потом уже его мама рассказала мне, что он всегда была таким скромным в своих запросах: будучи подростком, на выходные получал от родителей деньги – «Сонни, сходи в город, на дискотеку или еще куда!», - брал их, уходил, а через некоторое время возвращался обратно, так ничего и не истратив. На детских фото его - пухленький чернокожий мальчик с индейскими глазами, который везде таскает с собой малеьнкое переносное радио...

В первую ночь в Энсхеде мы практически совсем не спали, зато потом отсыпались весь день....

На следующий после этого день мы пошли в полицию для иностранцев - выяснять, что делать с моей визой. Прием нам оказали ледяной. Хотя до появления на голландской политической сцене Пима Фортауна 2  было еще больше 10 лет, и вслух выражать свое негативное отношение к иностранцам еще не полагалось, а русские тоже тогда еще были в этой стране почти музейной редкостью, на лице у мефрау Фаркен 3  (я не помню ее настоящей фамилии, но она была этому созвучна; это я ее так прозвала, когда начала учить голландский) - женщины-полицейского, которая с нами беседовала, была написана такая брезгливость, такое «ходят тут всякие, а потом галоши пропадают», что даже не зная голландского языка, я поняла, что дело плохо...

- Почему вы хотите выйти за него замуж?- спросила эта самая мефрау Фаркен меня по-английски. Я опешила от такого вопроса. Неужели непонятно?

- Потому что я его люблю!

Она закатила глаза к небу: мол, мало того, что сами приезжают (Сонни был голландский гражданин с рождения, но, конечно, всякий за версту видел, что он не был этническим голландцем), так еще и женщин себе привозят из других стран!- но сказать вслух ничего не могла. (Представляю, как она сегодня отводит душу, голосуя за какого-нибудь Герта Вилдерса или за Риту Фердонк 4 !). Мне было очень обидно: я ничего плохого этой стране не сделала, на шее ни у кого сидеть не собиралась, намерения у меня были самые лучшие, в том числе и насчет интеграции, языка и уважения к коренному населению. А они со мной так... Но обида была не самым страшным - я теперь по настоящему, смертельно боялась потерять Сонни и оказаться с ним разлученной! Мефрау Фаркен сказала, что для продления визы мне будет нужен спонсор - человек, который письменно возьмет на себя за меня ответственность: например, заплатит за меня в том случае, если я кому- то вышибу окно. Вышибу окно?? Я уставилась на нее, совершенно ничего не понимая. С какой это стати я буду вышибать здесь кому-то окна?

Сонни не мог быть моим спонсором потому что у него, как у студента, был недостаточный для этого уровень дохода. Тогда я позвонила своим амстердамским домохозяевам (больше мне просить здесь было некого), объяснив им в чем дело - ведь отношения у нас уже были очень дружеские и близкие, я прожила у них несколько месяцев еще во время первого визита, мы прекрасно провели то время, столько всего делали вместе; я даже мыла им посуду и играла с их девочками, а они водили меня по музеям и театрам... И согласились же они прислать мне после этого приглашение на еще один раз, в котором тоже брали на себя какую-то за меня ответственность! И ведь я же ничего не раскокала и не расломала в Голландии за все это время. Я по-настощему привязалась к ним и считала их чуть ли не вторыми своими родителями.

Их ответ огорошил меня до такой степени, что меня будто обухом по голове ударили. Будучи само дружелюбие как обычно, они сказали мне примерно следующее: «Ты извини, но мы этого сделать не беремся. Но ты потом не забудь, позвони нам и расскажи, чем вся эта история закончилась»!

Немая сцена. Да люди ли это вообще передо мной? Или какие-то бездушные машины?

Мы вышли из полиции несолоно хлебавши. Накрапывал мелкий, противный дождь. А дома Сонни обнаружил у себя на животе сыпь: оказывается, он подхватил-таки ветрянку от малютки Марлона! У него началась температура , я мазала его захваченной с собой из дома зеленкой (которая привела его в ужас - в Европе никто не видел ничего подобного!), и мы оба горько навзрыд рыдали, заключив друг друга в объятья сидя на его высоченной кровати. Да, вот это действительно любовь!!!

- Я не хочу тебя потерять, dushi 5 !- всхлипывал Сонни.

- Что нам делать? За что они нас так? - вторила ему я.

А наутро он решительно сказал:

- Мы им так просто не сдадимся. Идем на прием к адвокату!

Помню дорогу к адвокату - на багажнике велосипеда; как скрипели Соннины колеса и как стучало от страха мое сердце. А что если и адвокат скажет нам, что у нас нет никаких шансов?

Адвокат- милая молодая женщина - не стала задавать глупых вопросов о том, почему мы хотим пожениться.

- У вас есть выход, - убедительно сказала она. - В полиции тоже должны знать эти законы; позор им, что они такие некомпетентные! Вам, - кивнула она мне, - надо будет написать письмо своим властям с просьбой дать Вам справку, что Вы не замужем.

- У нас не дают таких справок, - напугалась я,- у нас вместо этого есть внутренний паспорт, в котором отводится специальная страничка для регистрации брака. Если она пуста, значит, человек холост или не замужем. Вот, смотрите, у меня есть его копия.

- Хм... Я вам верю, но у нас тут им этого не объяснишь. Они уверены, что во всех странах такие же законы как у нас, и соответственно такие же документы, и переубедить их вам не удастся.

(Оказалось, и правда, не объяснишь... Это было моим первым серьезным культурным шоком в Голландии. У нас объяснить все-таки можно, в зависимости от того, на кого нападешь. Например, после первой поездки в Голландию мне надо было получать обратно свой внутренний паспорт, который у меня отобрали в Министерстве образования когда выдавали загранпаспорт на поездку. Для того, чтобы его получить, надо было сдать анализ крови на СПИД (правильно, откуда еще берется у нас всякая зараза?). Анализ сдала без проблем - но в клинике нашего вуза, которая его брала, такие анализы делали только анонимно. А мне нужна была справка, что у меня нет СПИДа, с моими именем и фамилией! Я попросила сообщивших мне эту радостную весть медиков о такой справке.

- Мы не может вам ее дать, анализ проводили в другом месте, так что мы не можем брать на себя за него ответственность! - абсурдно заявили они мне.

И тогда от чистого отчаяния я села на пол и заревела:

- Мне нужен паспорт! У меня два месяца осталось до защиты диплома, а я даже в библиотеку без него записаться не могу!

Женщинам стало меня жалко, мне принесли воды - и придумали, как выйти из ситуации: дали справку с именем и фамилией, но написали, что анализ делали не они сами, а лаборатория номер такой-то.... «И всего делов»!

Когда я попробовала тот же самый метод в Голландии, реакция оказалась совершенно непредсказуемой. Голландские клерки не привыкли сталкиваться с живыми человеческими эмоциями и совершенно не знали, как им себя в таком случае вести. На их лицах был написан голый ужас. Но они, уткнувшись в книгу с инструкциями, продолжали еще яростнее бубнить:

- Но, мефрау, согласно правилам... согласно параграфу такому-то статьи такой-то...

Их реакция была похожа на хоровое пение скаутов, старательно отворачивающихся от висящего на дереве Урбануса – чем громче он звал на помощь, тем громче они пели, чтобы его не слышать 6 ...

Какие тупые, слушай!...

...- А что же тогда делать?

- Если в течение 3 месяцев на Ваше заказное письмо не придет ответа, то тогда можно будет явиться в суд с 4 свидетелями, которые подтвердят, что знают Вас, и что то, что Вы говорите о себе - правда, в том числе ваше семейное положение. После этого вы можете подавать заявление в загс. А пока я напишу вам письмо в полицию, чтобы вам на время, пока все это будет выясняться, продлили визу....

Мы так и сделали. Я послала письмо в наш городской загс, внутренне замирая от ужаса: тогда выходить замуж за иностранца у нас, мягко говоря, не приветствовалось. Еще существовали выездные визы, а я поехала в частную турпоездку и теперь вот не возвращалась... Как я и ожидала, ответ пришел, и как я и ожидала, он был бесполезным: «если вам что-то нужно, приезжайте домой, и мы вам тут все оформим». Но я уже была готова к такому повороту событий и заранее решила, что в таком случае просто умолчу, что ответ мне пришел. Пройдет три месяца, и я скажу, что ничего не получала. Так я и поступила.

...Постепенно все утряслось, Спонсировать меня согласился после долгих уговоров зажиточный дядя Сонни, который тоже жил в Голландии. Четырех свидетелей Сонни нашел среди своих друзей. Мы уже назначили даты помолвки и самой свадьбы, и тогда я послала домой письмо:

«Мама, у меня на полке лежит альбом с фотографиями моих друзей по переписке. На четвертой странице есть там такая большая цветная фотография, а под ней надпись - Сонни Зомерберг, Кюрасао. Я выхожу за него замуж через месяц».

Фотография, наверно, была не самая хорошая... Потому что мама всю ночь проплакала над ней.

Мы поженились в мае. Говорят, что это плохая примета: «всю жизнь маяться». Да и мои собственные родители тоже сыграли свадьбу в мае и довольно быстро после этого расстались. Но я не верила в приметы.

День был светлый, теплый, почти летний. Вокруг Сонниного общежития бурно цвели пурпурные рододендроны. Гостей у нас как таковых не было - только наши свидетели, моя амстердамская подружка Катарина - эффектная библиотекарша родом из Лимбурга, любящая суринамцев (первое, что она сказала Сонни при знакомстве, было: «Aangenaam! Wat heb jij een lekker klein kontje!» 7  Я чуть не провалилась со стыда. «Катарина! Я за этого человека замуж сегодня выхожу!») и друг Сонни Шарлон - высокий, похожий на американского баскетболиста. На следующий день с Кюрасао должен был прилететь отец Сонни.

Я надела единственное бывшее у меня с собой в Голландии белое миди-платье, Сонни – единственный имеющийся у него костюм, c пиджаком светло-голубого цвета, и мы отправились в муниципальный загс. На рейсовом автобусе! Народ косился на нас. Катарина спросила, не нужны ли мне цветы. «Нет, нет, пожалуйста, не надо!»- отчаянно завопила я. Мне казалось признаком какой-то женской слабости если тебе дарят цветы. Мне было бы очень стыдно, если бы мне их подарили.

В муниципалитете нас встретили , в отличие от полиции, радушно. Даже пригласили для меня переводчицу: чуть полноватую темноволосую голландку в сильно мятом платье, по имени Генриэтта, которая, судя по всему, очень сильно нервничала. Оказалось, что она свободно говорит по-русски, но так как у нее не было нужды пользоватся этим языком много лет, она боялась, что многое позабыла. Временами Генриэтта краснела и говорила мне по-русски вместо перевода:

- Ну, Вы же и так сами все понимаете, правда?

... Я несколько раз просыпалась в ту ночь, пока Сонни спал. Все думала над своим новым статусом замужней женщины, все никак не могла к нему привыкнуть и поверить, что самое страшное уже позади, и что больше нас с ним никто не разлучит.

И, конечно же, я понятия не имела, что человек, который действительно станет для меня самым дорогим в моей жизни, к тому времени уже почти полтора года сидел в английской тюрьме...

Праздник быстро закончился, и наступили будни. За месяц до бракосочетания мы переехали из одной комнатки в двухкомнатную квартиру на первом этаже одного из общежитий, с окнами, выходящими на лес сзади. Это делалось не от хорошей жизни, а по требованиям полиции, которой надо было доказать, что у нас достаточно квадратных метров на человека. Из огромных окон можно было выходить и входить в них (кажется, это называется «французские двери»), и мы так и делали. Они даже на ключ запирались как двери. Зал был такой просторный - хоть на велосипеде катайся. У нас даже не было мебели, чтобы его заставить. Кухня - в глухом уголке без окон. Стены выкрашены в модные еще в 70е годы оттенки: например, ярко-красный!

Я и не заметила как пришло лето - первое лето в моей жизни, когда я не могла заниматься тем, чем хочу. Для курсов голландского надо было ждать сентября. Работать было нельзя без разрешения на работу, которое пришлось ждать 8 месяцев - самые фрустрирующие месяцы за всю мою жизнь! Заняться чем-то еще не было денег. Даже на то, чтобы хоть раз в месяц съездить в Амстердам. Их едва хватало на еду. За продуктами мы ездили раз в неделю на велосипедах в соседний Хенгело (Сонни по дешевке купил мне подержанный велосипед). Рядом с общежитием был магазинчик, но он был для нас слишком дорог. Питались мы исключительно в «С1000» и «Альди». «Альберт Хейн» 8  был уже вне поля нашей досигаемости... Копченую колбасу, которую мне бабушка-казачка в детстве возила батонами, здесь можно было только понюхать. Даже отправить письмо домой означало отказать себе в чем-то из сьестного. Я себе не привыкла отказывать по мелочам в еде - не потому что я была дочкой миллионеров, а потому, что у нас так жило большинство населения. Ассортимент того, что мы с Сонни могли позволить себе здесь купить, был еженедельно строго ограничен. 1 pakje cocosbrood, 1 roоkworst per week 9  – и далее по списку. Сонни следил за его соблюдением - не потому что он был жадным голландцем, а потому что одна только квартплата съедала половину его стипендии. Было ужасно стыдно и противно выпрашивать у него лишнюю шоколадку или beleg 10 . Так стыдно, что я вскоре перестала это делать. Утешала только мысль, что так будет не всегда... Ну, не может же быть так, чтобы два человека с высшим образованием всю жизнь прожили на хлебе и воде!

Очень вкусные обеды были в университетской менсе, причем можно было докладывать себе добавки из салатов, но даже это было нам не по карману. Один обед - 5 гульденов. 10 на 1 один день - на двоих, 70- в неделю, а ведь это только обед, не завтрак и не ужин...

Мы перешли на «диету» из бутербродов с арахисовым маслом, и мне вспомнилось, как голландские студенты, побывавшие у нас в Москве, хотели оставить нам недоеденные полбанки этого самого масла. Мы брезгливо поморщились, но отказывать гостям было невежливо. Однако морщиться даже и не понадобилось: через полчаса они передумали нам ее дарить и взяли свои полбанки обратно с собой в Голландию!... Если бы я не видела этого своими глазами, ни за что не поверила бы.

Мы, советские студенты, конечно, высмеяли их: таким позорно-мелочным было для нас, не знавших голода, это скупердяйство. Если кто-то из нас голодал - ну, например, потому что не успел в магазин до закрытия или не рассчитав, потратил стипендию на походы по театрам, всегда находился кто-то из друзей, кто его угощал, и безо всякой задней мысли. Среди нас даже была одна девочка-москвичка, из зажиточной семьи, у которой мама просто отбирала ее стипендию и выдавала ей по рублю в день - так и ее мы поили капуччино и угощали блинчиками с шоколадным соусом и курицей-гриль в московской «Шоколаднице» на Пушкинской (там мы отмечали успешную сдачу экзаменов). Ну, нельзя же обедать, когда рядом человек голодный сидит... Индивидуалисты-едоки у нас презирались. Поел сам – передай товарищу! Одна девочка, Валя из Нарьян-Мара, дочка какого-то большого тамошнего (русского) шишки, имела привычку есть присланную ей морошку под одеялом по ночам, ни с кем не делясь. Громкое чавкание выдавало ее. Мы до такой степени возмутились подобным несоветским поведением, что на следующий день все купили по яблоку и синхронно со смаком начали их грызть как только она погасила вечером свет! Кажется, до нее дошло...

Но напряженка с питанием в Голландии была еще не самым страшным!

Впервые в жизни я несколько месяцев подряд ничего нового не читала. Это была самая изощренная пытка, которую только можно было придумать! Я почти физически чувствовала, как тупею, потому что мозг не получает новых знаний, нового интеллектуального импульса - чувствовала и не имела возможности ничего с этим поделать! Сонни записал меня в городскую библиотеку, но и там надо было платить, Абоменент на год стоил 25 гульденов. Мы питались на 50 в неделю на двоих. За каждую книжку тоже надо было отдельно приплачивать. Особо не зачитаешься! Проходить мимо книжных магазинов вообще стало чем-то из сферы изобретенного инквизицией. Годовая подписка на один паршивый журнал, единственное, что можно было почерпнуть из которого - это молодежный голландский сленг и ругательства, стоила столько же, сколько наш провиант на двоих на полмесяца.Оставалось только смотреть с утра до вечера идиотские игры по телевизору - дешево и сердито. Голландский язык я начала учить по «Prijzenslag» Ханса Казана: «Kom maar naar bedenen en sla je slag!» 11  Меня поразили лица играющих: их буквально животные вопли радости при выигрыше какой-нибудь фиговины. В моем представлении, вести себя так было недостойно звания человека. Ведь это всего-навсего вещь!

То лето было жарким, долгим - и ужасно бессмысленным. Можно было спать хоть весь день, но не хотелось. Единственное развлечение - пойти в лес за грибами, но как отнесся к этому Сонни, я уже говорила. Да здесь даже и прогулки в лесу были не те - с тех пор, как я в глухом сосновом бору натолкнулась на табличку: «Частная дорога! Не ходить!» Господи, прямо какие-то средние века! Еще бы поставили часового - брать мзду за проход.

...Вскоре с нами поселился и папа Сонни, пожилой сеньор Артуро. Он приехал в Голландию не от хорошей жизни, как и большинство антильцев (как в нее вообще можно добровольно захотеть поехать от жизни хорошей!): несколько лет назад его хватил инсульт.

После этого сеньор Артуро не смог больше работать, а пенсия по инвалидности на Кюрасао, как и все социальные пособия, была такая мизерная, что на нее невозможно было прожить. Вот тебе и одно и то же государство с Нидерландами официально... И тогда сеньор Артуро решил временно переехать к сыну в Нидерланды и перевезти туда свою семью - пока у него не наступит нормальный пенсионный возраст (в Голландии- 65 лет как для мужчин, так и для женщин), и он не сможет тогда забрать свою уже голландскую пенсию обратно с собой на остров. Кроме Сонни, в семье были еще его мама Луиза - на 15 лет моложе сеньора Артуро, и их дочка Шантелл, младше Сонни на 7 лет. До нее у Сонни была еще одна сестра, но она в 5 лет умерла...

В молодости сеньор Артуро служил в армии и был бравым мужчиной, потом стал бухгалтером в пекарне, где успел и сам научиться печь отличный хлеб - в обыкновенных домашних условиях. По воскресеньям он баловал нас свежеиспеченными лепешками. Это была самая вкусная вещь в нашем меню.

Сеньор Артуро был немного полноватый индеец с грустным лицом. Как ни странно, он единственный в своей семье имел темный цвет кожи. Отец его был из Суринама («Парамарибо! Парамарибо! Парамарибо - город утренней зари!»), а мама - из Колумбии. В семье бытовало предание, что фамилия у них - норвежская. По натуре своей Артуро был философ, любил разговоры об истории, о политике, о разных странах - и очень много знал. Сеньор Артуро с таким же удовольствием, как и я, читал книги. Тогда, после СССР, он казался мне просто нормальным человеком, а теперь, после более 10 лет на Западе, я поражаюсь его интеллектуальной глубине! И это с учетом того, что у него даже не было высшего образования. Когда я сравниваю его со среднестатистическим западным человеком, сравнение получается явно не в пользу последнего.

А еще – он был верующим и каждое воскресенье обязательно ходил в местную католическую церковь. Но, в отличие от многих мне знакомых верующих как в Ирландии, так и в России (в Голландии это анахронизм), свое видение мира он никому не пытался навязать.

Сеньор Артуро был единственным, кто слушал мои рассказы о Советском Союзе без предубеждений и даже с симпатией. Он искренне пытался разобраться, что у нас происходит, и даже с ходу понял то, чего не мог понять никто из голландцев: почему мы не любим Горбачева. Голландцы обычно говорили: «Ах, ребята, да вы дайте ему только довести до конца то, что он задумал...»...

В моем детстве была такая песня - может, слышали? «Комсомольцы - беспокойные сердца, комсомольцы все доводят до конца...» Моя мама еще в то время говорила, что как только тогдашние комсомольцы войдут наконец в возраст для управления страной, они действительно все до конца доведут. Ее мрачный юмор оказался пророческим... Горбачев хоть и староват для комсомольца, но тоже вот такой, с беспокойным сердцем. В народе говорят про таких более метко – «какая вожжа ему под хвост попала?».

Сонни не интересовался политикой. Но я была готова простить ему даже это! В конце концов, «люди разные нужны, люди разные важны». Его стихией были точные науки. Я в тот момент уже так его полюбила, что это меня не беспокоило. Как же можно было не полюбить его, если он прошел через огонь, воду и медные трубы только для того, чтобы нам с ним быть вместе? Сонни был чистый душой, как ребенок. Правильный, хороший мальчик. Он не пил, не курил и не шатался по дискотекам. Он сидел за компьютером или что-нибудь паял.

Будущее рисовалось радужным. Мы оба будем работать. Я получу еще какое-нибудь местное образование (историки-марксисты вряд ли пользуются большим спросом на бирже труда!). Мы уедем к нему на родину. (Я же видела, как он любит свой остров!) и будем там вместе строить новую жизнь - не только для себя, но и для всех островитян. Остальное рисовалось смутно: какие-то белозубые улыбки и радостные лица из реклам (голова моя уже начинала ею засоряться, и как- то подспудно верилось, что такая жизнь, как показывают в рекламе, на самом деле существует где-то, и ею можно зажить, стоит только постараться. Зажить ею не подразумевало приобретение той или иной вещи - а просто обретение такой атмосферы, как в рекламных роликах: веселой, красивой и счастливой... Боже мой, какими же мы были глупыми!

Наше с Сонни материальное положение оставалось тяжелым, но я знала, что выхожу замуж за студента, и была готова затянуть поясок. Скорее бы у меня было это проклятое разрешение на работу - и я буду вкалывать днем и ночью! Ведь я не белоручка!

Сонни несколько раз порывался начать работать, продолжая учиться - на фабриках, как uitzendkracht 12 - чтобы хоть как-то облегчить нашу жизнь. Но это неминуемо означало, что у него будут трудности с учебой, а кроме того, подрабатывать студенту – без того, чтобы у него не начали вычитать из стипендии - тогда можно было очень немного. Надо было все время балансировать, чтобы не наработать лишнего. Иначе получалось, что ты работал бесплатно. Плюс даже uitzendwerk 13  в Энсхеде было очень трудно найти. С удивлением вспоминала я, как наши ребята-студенты дома в советское время подрабатывали сколько получится, и никто и не думал у них за это из стипендии вычитать. А на все лето кто хотел вообще уезжал в стройотряд и зарабатывал там весьма приличные деньги. И ни разу наше государство не позарилось после этого на их стипендию.

Сонни чуть не бросил учебу из-за меня, но я ему этого сделать не позволила. Уж лучше временно отказаться от чтения книг...

Мне тоже очень хотелось работать, что-то делать - я просто изнывала, не имея такой возможности. Если бы у меня были в Энсхеде какие-то знакомые, можно бы было попробовать работать по-черному 14 , но таких знакомых не было. Была у меня в этом городе еще одна подруга по переписке, - Эстер, студентка художественного училища, которая один раз как-то забежала к нам с Сонни летом. Но она обидела меня своими комментариями. У меня почти не было с собой летних вещей - ведь я уезжала из дома поздней осенью, - и я донашивала в Энсхеде старые Соннины брюки и свитера. Эстер прокомментировала, что мне не мешало бы обновить гардероб, что меня глубоко обидело. На какой планете вообще живут эти голландцы? Мне даже книги не на что читать, а она...

Нет ничего более разрушающего для духа, подрывающего твою веру в собственные силы и делающего тебя абсолютно безразличной к происходящему вокруг, чем быть безработной и чувствовать себя балластом для общества. Кажется, что в тебе просто не остается ничего человеческого.

Я с трудом дождалась сентября, хотя обычно ненавижу осень. Когда начались занятия на курсах голландского языка- 3 раза в неделю по 3 часа - жизнь наконец-то стала приобретать хоть какой-то смысл...

В любую погоду, даже в проливной дождь, даже в почти ураганный ветер (и такое бывало!) ездила я в город на эти курсы на своем поржавевшем велосипеде - 8 км туда и 8 обратно. Учили нас прямо на голландском - учительница не говорила с нами ни на каких других языках с самого начала. Конни была пожилая уже и очень профессиональная женщина. Единственное, что мне было неприятно на ее уроках - это подборка материала. Например, она чуть ли не с гордостью продемонстрировала нам песню «Het werd zomer» 15 , которая на мой вкус (и не одной только меня, а многих в нашей группе!) была обыкновенной заурядной пошлятиной. Конечно, голландская озабоченность физической стороной полового вопроса легендарна, и это составная часть голландского образа жизни, но это еще не значит, что подобные болезненные закидоны должны стать нормой для всего остального человечества. А голландцы, похоже, уверены, что именно так.

Поразительный парадокс – в русском языке даже нет слова для обозначения понятия «privacy», которое так важно для голландцев, и тем не менее в нашей советской культуре оно глубоко уважалось. А в Голландии... о каком privacy вообще может идти речь, когда те же самые голландцы постоянно без всякого спроса суют тебе в нос интимные подробности собственных жизней?

!О вкусах не спорят, никто никому не указчик, кто любит арбуз, а кто- свиной хрящик». Ну так вот, я предпочитаю хрящикам всех сортов арбузы! И никакой голландец мне не указчик.

В группе было человек 20 - в основном политические беженцы и пара примкнувших к ним жен голландцев. Были два очень славных эфиопа, с которыми я сразу перебросилась фразами на амхарском:

- Ындемын нэх?

- Дэхна ноу, амесагеналлеш. 16 

Жены - американка и израильтянка советского происхождения - чувствовали себя людьми первого сорта среди остальных. Она - Шурочка из Израиля - мне прямо так и сказала, открытым текстом:

- Пошла искать работу, а меня послали на какой-то мясокомбинат куриц общипывать. Там одни турки работают. А я ведь - жена голландца!

У меня глаза полезли на лоб. Ну и что?

«Очень гордится он белою кожей,
Вот и ночует на стуле в прихожей».

Когда я ее в первый раз увидела, я сразу подумала, что она - наша. Шурочка была маленькая, конопатая до самых ушей и довольно невзрачная с виду. Родители увезли ее из СССР когда ей было всего 3 годика (та самая «волна 70-х», о которой еще Высоцкий пел - про Мишку Штифмана). В Израиле папа разочаровался и стал православным (интересно, чего им не хватало в СССР? «Почирикать захотелось»?) Дома семья Шурочки говорила только по-русски. И говорила она сама хорошо, без акцента. А вот когда бралась писать по-русски, начинался тихий ужас. Шурочка никогда не ходила в русскую школу и писала все как слышит - без каких бы то ни было правил правописания... Со своим голландским мужем она познакомилась когда он служил в голландском контингенте войск ООН в Ливане. Сама Шурочка тоже отслужила в армии. Они неплохо жили в Израиле, у нее была хорошая работа, у ее мужа – «свой бизнес». Но вдруг решили сорваться с места и начать новую жизнь на его родине. Пока эта новая жизнь в основном била их ключом по голове. Работы не было - никакой. Ни для нее, ни для него. Жить у голландских родителей оказалось слишком тяжело («они на часах засекали, сколько минут я в душе проведу, представляешь!» - жаловалась мне Шурочка).

Был у нас на курсе еще один русскоязычный - сириец, отучившийся в Киеве. Он говорил по-русски даже еще получше Шурочки! Американка Ким была типичная американка - шумная и на любую фразу сразу отвечающая «А вот у нас в Америке...» - даже когда говорили вовсе не с ней. К американцам я испытывала чувство, близкое к жалости. «Все же не могут быть Карлсонами...» и «от некоторых людей нельзя требовать слишком многого»....

А еще у нас в группе один раз чуть не разразилась настоящая война! Когда каждый из нас должен был рассказывать о своей стране. Оказалось, что одна из наших турчанок - не турчанка, а жительница Курдистана. И когда другая, настоящая турчанка, начала рассказывать, как в Турции все прекрасно, а курдам просто мерещится дискриминация, то первая встала со своего места, и началось такое... Потом турецкую турчанку в срочном порядке перевели в другую группу.

Так я и жила - Сонни и курсы. Появилась у меня и еще одна приятельница - переводчица Генриэтта. Да-да, та самая, с нашего дня бракосочетания. Когда я познакомилась с ней поближе, она оказалась совсем не такой застенчивой и неловкой, как в тот день. Она прекрасно говорила по-русски и с удовольствием давала мне почитать разные книги (ура!!). В 70е годы она бывала в СССР, но, насколько я поняла, общалась там в основном с хиппующе-диссидентствующей молодежью. Идеалом женщины у Генриэтты была Маргарет Тэтчер, и она в юности какое-то время жила в израильском киббуце. Генриэтта была замужем за профессором - точнее, они жили вместе, но она все равно называла его «муж». У нас в то время это была большая разница – муж или просто сожитель...

Генриэтта дала мне первую возможность немного подработать: когда ей надо было куда-нибудь уехать, она разрешала мне провести вместо нее урок русского языка на вечерних курсах. Помимо финансовой стороны дела, это еще было и захватывающе интересно! По сей день помню, как я учила голландцев петь: «На недельку до второго я уеду в Комарово...»

...К концу первого своего года в Голландии я наконец осознала вещь, которая меня глубоко шокировала. Что дружба в Голландии – это просто вместе пить кофе...

Попробую пояснить вам разницу. Голландская дружба похожа на определение любви моим первым другом эфиопом Саидом: «Для чего люди любят друг друга? Для того, чтобы вместе радоваться!». Меня такое понятие глубоко коробило - не потому, что люди, которые любят друг друга, не должны радоваться вместе, а потому, что одной только радости вместе мало для настоящей, большой любви. Любовь - и дружба тоже!- это не только радоваться вместе, но вместе и переживать трудности и невзгоды. Если люди настроены на то, чтобы вместе только радоваться, это автоматически означает, что при малейшей неприятности они оставят друг друга на произвол судьбы - и пойдут искать, с кем там еще можно порадоваться. Разве же это можно назвать настоящим чувством? И разве стоит после этого удивляться, что воспитанные на таких понятиях и с таким настроем люди искренне считают что корейские девушки, выходящие замуж за солдат-инвалидов в КНДР, делают это «исключительно по принуждению»? Им просто невдомек, как это человек может добровольно отказаться от того, что лично они сами считают «радостями». Им не понять, что такой человек, может быть, даже гораздо счастливее их самих.

У нас не бросаются словом «друг» так легко. Вот в чем разница. Если я хожу с какой-нибудь знакомой вместе по магазинам или даже пью с ней вместе чай, это еще не значит, что мы подруги. Для среднего голландца же этого вполне достаточно для употребления данного термина.

Сначала я думала, что то, как со мной обошлись мои амстердамские хозяева - сами считавшие себя при этом моими друзьями! - случайность. Но быстро убедилась, что это скорее закономерность в Голландии. Мне казалось верхом бездушия не то, что они отказались мне помочь (хотя на мой взгляд, это не несло в себе никакого для них риска) - в конце концов, у людей могут быть разные обстоятельства, о которых мы ничего не знаем,- сколько именно это их базарное любопытство: «Но не забудь потом позвонить нам и рассказать, чем все это кончилось!» Как будто бы моя жизнь - это какое-то цирковое представление для их развлечения.

...Потом, много лет спустя, когда я оказалась в положении действительно отчаянном, вдруг выяснилось, что у меня в Голландии есть настоящие друзья, которые оказали мне такую поддержку, что я и не рассчитывала ни на что подобное. Я поделилась своими мыслями на этот счет с одной из этих друзей.

- Понимаешь, в чем дело, - объяснила она мне, - Мы не помогаем человеку, если считаем, что он сам может из своего положения выпутаться. Это у нас считается вмешательством в чужую жизнь. Другое дело, когда человек действительно в такой беде, что у него нет выхода.

Замечательно, конечно, что такие друзья у меня даже в Голландии нашлись. Но меня не оставляла мысль – а на основании чего они определяют, когда у человека действительно отчаянное положение, а когда - нет? Для меня лично смотреть, как твой друг страдает и не помочь ему только потому, что я предполагаю, что его положение не безвыходное, равнозначно бездейственому наблюдению за ним, захлебывающимся в реке с криками «Помогите!»- а может, друг все-таки сам умеет плавать, и я оскорблю его самостоятельность, если попытаюсь его вытащить на берег?...

Но это все будет еще нескоро. А пока - чем дальше, тем больше сталкивалась я с голландским бездушием там, где у нас так было развито человеческое участие.

Вот стоит в автобусе старушка, задыхается - а на соседнем сиденьи развалились два двухметровых молодчика - истинных арийца, положив на сиденье напротив свои километровые ноги. Ни одному из них не приходит в голову уступить место бабушке. Молчат и все окружающие - как воды в рот набрали. Наконец старушку замечает какой-то иммигрант восточной наружности - и сразу же перед ней встает...

Вот милый голландский ребенок выбрасывает в окно трамвая бумажку из-под мороженого, а его не менее милая мама-блондинка не только его не останавливает, а еще и сама роется в сумке и выбрасывает в то же окно какие-то бумажные салфетки. Опять-таки все делают вид, что никто ничего не заметил...

Вот сидит преисполненный чувства собственной значимости какой-то голландский же meneer 17  в костюме и с дипломатом - наверно, менеджер - и курит прямо под табличкой, на которой написано, что курить воспрещается, не обращая внимания ни на женщин, ни на детей вокруг... Я попробовала было ему на эту табличку указать - Сонни чуть не стер меня в порошок:

- Сиди! Это не твое дело!

Как это не мое? А чье же? Разве не все мы пользуемся этими улицами и этими скамейками? Почему нельзя поставить на место зарвавшегося хама? Потому что надо уважать его свободу - когда сам он плевать хотел на свободу и права его окружающих? И разве уступать места пожилым – не та самая общечеловеческая ценность, о которых столько трезвонили горбачевские перестройщики? Разве Сонни сам не уступает им места? Тогда с какой же стати надо молчать?

Я с детства четко усвоила – «не проходите мимо»!

Пожалуй, именно с этого и начались трения между Сонни и мною.

- Ты что, боишься их? - я чувствовала себя им преданной.

- Я тебе сказал, это не наше дело. Мне стыдно за тебя, когда ты так себя ведешь! Что люди подумают?

- Это какие люди? Те, что ли, что сорят на улицах и курят там, где не положено? А если им все равно, что о них думают, то это, значит, ОК? Это только я должна беспокоиться о том, что обо мне подумают? Я-то не курю и места старушкам уступаю! А мне вот за тебя стыдно, что ты видишь безобразие и ничего при этом не предпринимаешь! Вот потому у вас здесь и все улицы завалены собачьими экскрементами, что никому ни до чего нет дела! Свобода, видите ли, у них – свобода на всех плевать и писать на углах!

Я не шутила. Я на самом деле не знала даже, как выглядят собачьи экскременты, пока не оказалась в первый раз в Европе.

А еще меня до глубины души возмущало голландское сюсюканье с животными, с которыми здесь обращались лучше, чем с людьми. Нет, я тоже против плохого обращения с животными, но когда видишь собачек в попонках и ботиночках, откормленных на 30 сортах какого-нибудь «Педигри», морозным утром важно проходящих вместе с хозяевами мимо лежащего на лавочке возле вокзала дрожащего от холода бездомного, которого не пустили вчера в ночлежку только потому что он не сумел собрать 7 с половиной гульденов с такой вот зажравшейся публики - любителей собачек и кошечек, просто желудок наизнанку выворачивается! И это тоже называется «люди», Сонни Зомерберг?

Не знаю, что меня раздражало больше - то, что я открыла для себя, что на самом деле представляют из себя хваленые голландские «normen en wаarden» 18 , или то, что я не имела права даже выразить здесь вслух свое мнение. Ну и свободочка!

Так как мнение выражать не полагалось, возмущение начало накапливаться, как газ в непрерывно поддуваемом воздушном шарике. В один прекрасный день это грозило большим взрывом.

Забегая вперед, скажу, что больше всего на свете Сонни боялся повторить судьбу сеньора Артуро - заболеть и остаться без средств к существованию.

- Я никогда в жизни не пойду на улицу торговать газетой De Straatkrant 19 !- говорил он, - Артуро сам виноват в том, что с ним случилось.

О да? Прямо-таки не муж, а социальный дарвинист какой-то!

Я только глубоко вздыхала, вспоминая, какие, например, отношения были у маминых сотрудников на работе. Когда одна из женщин в ее отделе умерла при родах, весь отдел взял шефство над ее новорожденным сынишкой. Бабушке, которая взяла внука на воспитание, то и дело дарили подарки и оказывали материальную помощь. И так до самого его совершеннолетия - и не потому, что кто-то заставлял. Завод даже послал его на учебу в вуз и платил ему стипендию (заводская стипендия была выше государственной). А еще помню, как мы регулярно ездили в Москву: навещать старенькую вдову бывшего директора маминого завода - военных лет, чье имя носил теперь завод... И возлагать цветы на его могилу. Просто у людей были и душа, и совесть. Никто не сказал: «А, старуха сама выпутается, ей государство платит по потере кормильца!» Даже мысль такая была кощунством. И в ногах у богатых спонсоров тоже не надо было валяться.

Помимо демонстраций, я ездила вместе с мамиными коллегами в колхоз и на экскурсии в Москву, а иногда - хотя и редко, потому что на завод нужен был пропуск - бывала и у мамы в отделе. Когда я была еще совсем маленькая, мы ездили всем ее отделом отдыхать с ночевкой в сосновый бор на берегу реки - в палатках. Готовили еду на кострах, а меня и других ребятишек, к нашему восторгу, катали на мотоцикле «Урал»- в коляске. Потом мы весь вечер бегали вокруг него при свете костров - и, как оказалось, вытерли с него своими руками и платьями всю пыль! Было весело, не только нам, но и взрослым. Пели песни, рассказывали анекдоты, были разные смешные случаи и в самой поездке. Анекдоты обычно травил Алик - зам начальника, старый сердцеед-холостяк. Еще запомнились мне веселая толстушка-секретарша Лена с большим шиньоном, как тогда было в моде, киномеханик Петя (на заводе была своя кинобудка), художник Игнат Александрович – театрал и путешественник, объехавший всю нашу страну вместе со своей семьей; начальник Михаил Петрович, у которого была собака Кутя породы дог, носившая панталоны его жены с дыркой, прорезанной для хвоста, когда у нее болел живот после того, как она ела вишни прямо с дерева у него в саду...

Когда по дороге на экскурсию в Москву Лена вставала в автобусе, он начинал крениться на бок, а балагур Петя кричал: «Не заноси корму, Леночка!»

Автобус нанимали на заводские деньги, прямо с экскурсоводом, которая рассказывала, что находится или происходило когда-то по дороге от нас до Москвы. Постепенно я запомнила эти истории чуть ли не наизусть. Возили работников отдела обычно на ВДНХ, мы с удовольствием ходили по павильонам (я обожала космический, а еще - вагончики, на которых можно было ездить по ее территории), потом успевали дать круг по магазинам - и домой. На обратном пути взрослые немножко выпивали, и весь автобус хором пел «Надежду»! Она как раз тогда только появилась.

«Надежда - мой компас земной,
А удача - награда за смелость
А песни довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось...»

Тогда и песни-то были общенародные, которые хотелось петь, а не «зайка моя, я твой зайчик... ты побежишь, а я рядом, ты украдешь, а я сяду...»

А один раз весь отдел поехал на экскурсию... на саму Останкинскую башню! С обедом в одном из трех ее высотных ресторанов: кажется, бронзовом. Кроме него, еще там были серебряный и золотой - как на Олимпиаде. Всем из нас это было по карману. Какой оттуда открывался вид! А кто там сегодня обедает? Правильно, воры, называющие себя элитой...

.

Работать в колхозе тоже было весело - главное, чтобы с погодой повезло! На прополке летом нас, городских сразу можно было отличить от местных: народ пытался загореть и на грядках работал чуть ли не в купальниках и плавках. А деревенские жители, наоборот, всегда были в темном и закрывали от солнца лицо и руки. Наверно, потому что у них такая возможность и без того бывает каждый день. В обед мы садились на травку и раскладывали на одеялах сообща «кому что бог послал». Ели все вместе - одной большой дружной компанией, со смехом и прибаутками. Вареную картошку, сметану, салаты и соленья, пирожки и бутерброды... Пили холодный квас, который охлаждался в ведерке в речке пока мы работали.

Обычно в колхоз мы ездили на день, но однажды летом поехали на целую неделю. Вот это было приключение! Деревня, в которой нас разместили, от нашего города была часах в 3 езды: на самом южном краю нашей области. Рейсовый автобус в эту деревню приходил только раз в неделю!. Спали мы на полу на матрасах в спортзале местной школы: девочки- налево, мальчики- направо, в том смысле, что женщины - по одной стене, мужчины - по другой, напротив.. Когда мне по вечерам становилось скучно, я лазила там по канату.

А какими вкусными были обеды в колхозной столовой, особенно после работы жарким денечком! Я за эту неделю на полях обгорела так, что наконец-то, к моей радости, по цвету кожи приблизилась к мулаткам.

Однажды утром наши женщины проснулись от того, что над их головами стоял-в белой парадной рубашке - местный председатель: красивый брюнет.

- Извиняюсь, у вас тут кто-нибудь коров доить умеет?

Мы спросонья плохо соображали. Было 5 часов утра.

- Чего?

- Коров, говорю, доить умеет кто-нибудь из ваших?

- Ну откуда же, мы же все городские...

- Эх, что же мне делать.. Коров доить пора, а мои девчата все спят еще... вчера напились пьяные...

Вот так мы узнавали о проблемах сельского хозяйства Нечерноземья...

Для тех, кто еще не понял – меня никто не заставлял ездить с мамой в колхоз. И работать на полях с ней не заставлял. (Я ездила в колхоз и со своим классом. А с мамой – совершенно добровольно, мне самой хотелось этого, такая замечательная там была компания!)

Осенью, на уборке картошки, тоже было славно. Иногда за хорошую работу разрешали взять по ведерку ее домой. Нам это было не надо, у нас картошка росла своя, а вот тем маминым сотрудникам, которые жили в квартирах, это было очень даже кстати. Один раз мы убирали сахарную свеклу: вот это вкуснятина, если ее сварить в горшочке! Я бы ее продавала в магазинах, а не только пускала на сахар.

Отдел был как одна большая семья: бывали в нем и ссоры, но зато в трудную минуту все были готовы прийти друг другу на помощь. Были в нем и одинокие матери, и даже люди «со справкой» - от психиатра, о шизофрении. Увольнять и тех, и других строго-настрого запрещалось. И никто не посмел бы уволить женщину за то, что она брала отпуск по уходу за больным ребенком. Профсоюз, без разрешения которого вообще никого нельзя было увольнять, просто оторвал бы голову, если бы кто-то даже только намекнул на такое. Им в первую очередь давались путевки в санатории и дома отдыха - с большой скидкой. У завода был свой пионерлагерь, своя турбаза, свое подсобное хозяйство, свой детский сад, своя футбольная команда, свой клуб с кучей кружков и групп по интересам; своя дискотека, даже свои, заводские дома, квартиры в которых бесплатно предоставлялись работникам завода - и, естественно, не отбирались у них, даже если они и меняли место работы.... И сейчас какие-то *** (редиски нехорошие!) еще осмеливаются говорить, что мы в советское время «были бедными»?!! Да сейчас все это кажется какой-то светлой сказкой!

...Я была глубоко погружена в свое разочарование, сильно переживала его и еще сильнее - позицию, занятую Сонни. И не подозревала при этом, что именно в те дни я познакомилась с людьми, которые потом станут моими друзьями в нашем, советском смысле слова. С пожилой супружеской парой Адиндой и Хендриком де Грааф.

Адинда де Грааф – бабушка-божий одуванчик, бывшая учительница французского языка,- была одной из тех, кто учил русский в группе у Генриэтты. Но ей хотелось индивидуальных занятий. Адинда прекрасно схватывала грамматику – видно, сказывались навыки учительницы иностранного языка, но с разговорной речью у нее было туго, а они как раз ждали в гости учительницу музыки из Москвы... Хендрик де Грааф был учителем музыки по профессии и композитором по призванию. Это был бородатый симпатичный дедушка, чем-то похожий на принца Бернарда 20 . Он писал песни о борьбе за мир. В 80-е годы Адинда и Хендрик активно участвовали в движении против размещения в Нидерландах американских крылатых ракет - том самом, о котором у нас тогда много рассказывали. И к СССР они относились с большой симпатией, хотя и не были коммунистами. Оба они говорили на 3 европейских языках, кроме голландского (дети Хендрика от первого брака жили в Германии, а у Адинды детей не было).

Оба они родились еще в голландских колониях, в семьях колониальных служащих: Адинда - дочь директора школы, родилась на Суматре, а Хендрик, сын чиновника в губернаторском аппарате - в Суринаме. Он любил рассказывать о том, что среди его предков были чернокожие рабы, но глядя на него, в это было трудно поверить: настолько арийская у него была внешность.

Но ничего колонизаторского в них совершенно не было. Даже имя у Адинды было индонезийское 21 . Они представляли собой поразительный контраст с голландской молодежью. По-моему, в Голландии человечные и отзывчивые люди только еще и остались среди тех, кто родился до войны или хотя бы во время нее. Среди послевоенных поколений здесь такие - редчайшее исключение. Никакого тебе цинизма, никакого безразличия к окружающим! Адинда очень близко к сердцу воспринимала все вокруг происходящее, и даже ее любовь к своей собачке Флоппи не была отталкивающей, потому что не превосходила по своей силе ее сострадание к людям. Адинда первой по-человечески объяснила мне, почему голландцы так не любят, когда гости приходят во время ужина без предупреждения.

- Господи, разве мне жалко еды! Дело в том, что я же просто никогда не готовлю больше, чем мы за один раз съедим вдвоем. Мне стыдно будет, что ее так мало, что гостю почти не достанется!

Если Адинда видела какую-то несправедливость, она восклицала:

- Mensen, kinderen! 22  - а потом немедленно добавляла:

- Хендрик, ты думаешь, мы можем что-то сделать, чтобы помочь?

Хендрик - любитель приключений не ради удовольствия, а потому, что его действительно интересовала жизнь во всех ее проявлениях, даже в 85 лет еще ездил в Суринам, навещать индейские племена в тропическом лесу. Там он упал в реку, сломал ногу, но даже это не прервало активного образа его жизни. Я переводила на русский его песню: «Нет»- крылатым ракетам!». Он приглашал в Голландию российские детские хоры - не ради какой-то наживы на них, а просто для того, чтобы «подружить людей». И посмеивался над Бушем-старшим (когда уже у власти был Клинтон):

-Ну и где он, этот ваш Буш? А Саддам сидит себе спокойно на своем месте. Молодец, Саддам!

Адинда и Хендрик были одними из тех редких на Западе людей, которые уже во время первой войны в Персидском заливе поняли, что к чему. В то время, когда Сонни сидел как приклеенный у телевизора, наблюдая за первыми в истории бомбежками в прямом эфире - которые со слюнками во рту бурно приветствовала вся западная публика. Как шакалы за спиной у тигра. Не было у Адинды и Хендрика и никаких иллюзий на тот счет, что из себя представляет Израиль...

Я продолжала давать Адинде уроки русского даже когда уже уехала из Энсхеде. Раз в неделю приезжала я к ней в Алмело на поезде, мы садились за столик в местном кафе в магазине «Хема» (с разрешения менеджера), пили мой любимый koffie verkeerd 23  с пирожным (я предпочитала schwarzwaldenkirschentaart 24 ) и читали и переводили. Дело было не только в заработке (50 гульденов за 2 часа), дело было еще и в том, что мне доставляло большое удовольствие с ними общаться. Адинда легко разбирала самые сложные грамматические конструкции, но говорить по-русски по-прежнему упорно стеснялась.

- Мне самое главное - уметь письма от Светланы разбирать! - застенчиво говорила она. Светлана была московской коллегой Хендрика - учительницей музыки и руководительницей хора.

Адинда была сама деликатность.

- Хендрик, - иногда говорила она, - может быть, нам с тобой стоит подумать над тем, чтобы освоить компьютеры и интернет?

- В нашей следующей жизни, Ади, -посмеивался он.

О «следующей жизни» они, в связи с возрастом, задумывались все чаще. И хотя в их деревне был роскошно оборудованный дом престарелых, в котором они хорошо всех знали, ни Адинда, ни Хендрик не хотели дожить до того, чтобы беспомощно лежать в постели и ждать, пока тебя помоет и даст тебе покушать совершенно чужой человек - профессионал.

-Мы попросили у нашего врача прописать нам что-нибудь на этот случай... чтобы долго не мучиться, - застенчиво рассказывала Ади, - Но он отказался: я, говорит, католик, я по принципиальным соображениям не могу. Тогда мы поехали через границу в Германию, объяснили тамошнему доктору в чем дело, и он сразу выписал нам все, что нужно. Как это говорят по-русски: кто ищет, тот всегда найдет? Так что теперь мы спокойны....

И сейчас, много лет спустя, я с большим теплом вспоминаю эту пару...

... Наступило мое второе лето в Нидерландах. Я уже неплохо могла изъясняться по-голландски, а при чтении понимала практически все. Могла бы говорить и еще лучше, если бы голландцы только дали мне шанс. У них была очень неприятная привычка: отвечать исключительно на английском, как только они услышат, что к ним обращаются на голландском с акцентом. Поэтому мне теперь смешно, когда я слышу, как они возмущаются, что аллохтоны не хотят интегрироваться. Не поздновато ли спохватились?

Курсы кончались, пора было решать, чем заниматься дальше. Я успешно сдала выпускные экзамены и попрощалась с Шурочкой. Шурочка намеревалась переехать вместе с мужем в Лимбург и учиться там на переводчицу (интересно, как это ей удастся при таком русском письменном?). Я решила тоже получить лингвистическое образование, только более глубокое, чем Шурочка: я намеревалась сдать вступительный тест по голландскому в один из университетов (это требовалось от иностранцев). Привлекло меня в нем то, что там можно было кроме славянских языков изучить литовский, латышский и даже грузинский. Такого я в то время не видела даже в Москве!

И опять меня охватили радужные мечты... В то время голландские газеты продолжали петь дифирамбы перестройке. У меня уже давно не было насчет нее иллюзий. Но я возгорелась недолговечной – и эгоистичной!- надеждой на то, что по крайней мере, будет много работы для знающих русский язык... И другие языки народов СССР. Удивительно, но, несмотря на все теоретические знания о том, что представляет из себя капитализм – и даже собственный еще ограниченный, но уже весьма негативный опыт – где-то в глубине души я продолжала верить в то, что развитие экономических и других отношений между нашими странами пойдет на пользу обеим сторонам. Наша страна казалась тогда еще социалистической - и во всяком случае, была достаточно сильной, чтобы такое сотрудничетсво развивалась не на односторонне-западных условиях.... Это было похоже на анекдот, в котором рабочие уверены, что водка не подорожает, потому что «академик Сахаров не допустит». Мало кто еще понимал тогда в полном объеме, насколько наши реформатиры были схожи с лисами в курятнике....

Глубокий стыд вызвала у меня программа, показанная той зимой по голландскому телевидению: она называлась «Благотворительная акция «Помогите русским пережить зиму!»

Что? Разве на дворе война? Да даже и в войну: много мы побирались и просили помощи??

Куда пошли 20 миллионов гульденов, собранные в ходе той акции пожертвованные голландцами, разжалобленными шокирующими картинками вроде сиамских близнецов Маши и Даши, одному господу богу и господину Горбачеву известно. Подозреваю, что они стал стартовым капиталом кого-то из нынешней «элиты». Во всяком случае, Машам с Дашами, может быть, в лучшем случае дали по бутылке...

Я не могла понять, что же дома на самом деле все-таки происходит. Голландские газеты рисовали радужные картинки и жалели бедняжку Горбачева, которому мешают проводить прогрессивные реформы не только всякие нехорошие консерваторы, но и несознательные демонстранты, которые выходят на улицы, так что ему приходится их то там, то здесь расстреливать. С родными пообщаться удавалось редко: телефона у них дома не было, а звонить маме на работу из-за границы было как-то... По письмам тоже мало можно было понять. «У нас тут такое творится!»- писал мой бывший учитель амхарского языка.- «Хаос полнейший. Все, кто могут, пытаются уехать!» Для того, чтобы правильно понять это «все кто могут»: учитель был из московской интеллигентской семьи...

...Зимой умер мой дедушка. Очень странно: в тот день мы с Сонни ездили в кино, я сидела, как обычно, на багажнике его велосипеда, когда у меня упала из уха на землю клипса. Сонни остановился, я подхватила ее с земли: из нее выпал блестящий камешек. Расстроенная, я бросила клипсу и камешек в сумку: дома приклею. Велико же было мое удивление тогда, когда после сеанса мы вернулись домой, я открыла сумку, достала клипсу и обнаружила, что камешек - на своем месте, как будто оттуда и не выпадал! Мне даже стало страшно: такого я еще никогда не видела! А через 3 недели пришло письмо, и я узнала, что как раз в тот день, когда это произошло, умер дедуля. Может быть, это было его последним со мной прощанием... Это была первая потеря в моей семье, и я еще долго мучилась, что не попрощалась с ним, когда уезжала в Голландию: он спал, и я не захотела его будить...

...Итак, настало лето, занятия кончились, а до экзамена в университет оставался еще месяц... Разрешение на работу было - не было только работы. Никакой вообще, даже временной! Если тебе удавалось наняться на день-другой на фабрику, где делали салаты в баночках, это было страшным везением. Для того, чтобы найти работу, надо было из Энсхеде уезжать. Но ведь Сонни продолжал свою здесь учебу! Мы решили, во всяком случае, поехать на лето к его родным в Тилбург, на юг Нидерландов, куда к тому времени уже переселился сеньор Артуро. Он снимал комнату у Сонниного двоюродного брата Харольда - очкастого, умного парня, большого Сонниного друга. Там летнюю работу найти можно было нам обоим.

Тилбург в туристических проспектах именуется не иначе как «moderne industrie stad» 25 . Только туристов там почти не бывает. Особых исторических достопримечательностей в нем, как и в Энсхеде, не наблюдается, но общая атмосфера как-то веселее. Возможно, потому, что брабантцы 26  - в подавляющем большинстве католических корней - по культуре ближе к фламандцам, чем неторопливые замкнутые протестантские твентцы 27 .

В Тилбурге - широкие зеленые улицы, засаженные тенистыми деревьями и самая большая в Бенилюксе летняя ярмарка с аттракционами - Кермис. На время Кермиса перекрывается все движение на главной улице, и аттракционы выстраиваются прямо на ней. Кермис длится неделю.

В Тилбурге я впервые познакомилась с многочисленной Сонниной родней.

Почти как это водится у наших деревенских жителей, переехавших в город, антильцы, переехав в Нидерланды, поселяются чаще всего там, где уже живет кто-то из их родственников. В Тилбурге уже жили: дядя Сонни Умберто, его жена Марбелла, их маленькая хорошенькая как картинка дочка Ашанти, сестра Марбеллы Бьянка, сын другой ее сестры 15-летний парнишка по имени Антонио, сын тети Сонни - уже упоминавшийся мною Харольд (Харри) и дочь друга Умберто, полицейского с Кюрасао Марилена.... Другая ветвь семейства обосновалась в Апельдоорне.

У голландцев насчет антильцев существует море предрассудков - о которых я еще тогда не знала. Например, что они все замешаны в преступном мире или не хотят работать. Мне такие антильцы не встретились. Все, кто мог, с удовольствием работал или учился. Дядя Умберто повышал в Голландии квалификацию, как сказали бы у нас. Он занимал на Кюрасао очень хорошую должность и намеревался туда вернуться. Из всех Сонниных дядей (а у него их только с маминой стороны было 8!) он был самым зажиточным. Но это накладывало отпечаток и на всю его семью. Это были материалисты - не в марксистском, а в современном понимании этого слова. Материальное было для них важнее всего. Умберто был, как и Сонни, темнокожий, Марбелла - испанских кровей. Ее сестра Омайра, которую я потом встретила на Кюрасао - полная ей противоположность - уверяла меня, что Марбелла вышла замуж за Умберто только из-за денег. Не знаю, правда это или нет, но у них прочный, подкрепленный материальными интересами союз - как у Бекхеймов. Сейчас у них уже 6 детей...

Антильцы были совершенно не похожи на голландцев во многих отношениях. Неформальные, открытые, веселые. Кто хоть раз в жизни был дома на антильской вечеринке, поймет, о чем я говорю. Зажигательные латиноамериканские ритмы, смех, пение... Вкуснющая еда- сопи ди кабриту 28 , галинья стоба 29 , джонникейксы 30 , фунчи 31 , кос ди лечи ди коко 32 , дженте ди качо 33 , кеши йена 34 , эмпана 35 ... Мой самый любимый напиток до сих пор - понче крема 36 ! На такие вечеринки у антильцев считается нормальным брать с собой детей всех возрастов, вплоть до младенцев, хотя длятся они далеко за полночь. У нас люди обычно расходятся по домам, когда дети устали. У антильцев - дети бегают по всем комнатам и играют друг с другом в прямом смысле слова до упада. Когда они падают от усталости, их уносят в одну специально выделенную для этого спокойную комнату, где их уже ждет раскинутый диван - и складывают на нем, одного за другим.... После голландского «прогрессивного» общества, в котором можно говорить только то, что полагается (что считается у самих голландцев прогрессивным!), и можно приходить в гости только по заранней договоренности за 2 недели вперед я среди антильцев отдыхала душой. Никто не спрашивает тебя: а зачем вы сюда приехали и когда же вы наконец уедете обратно в свою страну? Здесь все однозначно понимали, что ты имеешь в виду, когда ты называла голландские «свободы» метким словечком porkeria 37 . Голландцы моются только раз в неделю. В Роттердаме есть церковь, которая снабжает людей наркотиками. Мои голландские соседи ходят в клуб для свингеров. – Ay dios! Che! Porkeria, swa! Nan ta porko. ! 38 

Мы остановились у Харольда. Так как все комнаты у него уже были заняты, мы спали на полу в зале. Поскольку это было только на лето, Харольд сразу заявил, что мы ему ни капельки мешать не будем, и что он очень нам рад. Отец Харольда был родом с острова Сент-Мартен, и поэтому английский был для него вторым родным языком. Я заметила, что антильцы лучше к тебе относятся, если ты говоришь с ними не по-голландски, а по-английски. Многие на Антиллах по наивности видят в американцах противовес голландским колонизаторам. Видимо, не знакомы с нашей поговоркой «поменять шило на мыло». Да и не только в этом дело: антильцы вырастают воспитанные на американском телевидении и на американской массовой культуре в значительно большей степени, чем европейцы. Все, кому это по карману, отправляют своих детей учиться в Америку. Те, кому не по карману - в Голландию. Все новое из Америки доходит до Антилл быстрее, чем до Европы. (Забегая вперед, скажу, что я видела на Антиллах джипы, охранников в магазинах и американские холодильники еще тогда, когда в Европе они никому не были известны.)

Одну из комнат у Харольда занимала только что приехавшая с Кюрасао младшая сестра Сонни Шантелл. Ей было 17 лет, и она еще училась в школе. Это была застенчивая- хотя и сразу чувствовалось, что с характером! - приятная девушка, совершенно внешне на Сонни не похожая. У нее не было фирменных зомерберговских миндалевидных глаз: Шантелл пошла внешностью в мамину родню.

Сеньор Артуро очень был рад ее приезду. Он искренне любил свою семью, тосковал по ней и не мог дождаться, когда они наконец воссоединятся. Даже со своего скромного пособия он умудрялся выкраивать небольшие суммы на подарки жене и дочери. Я поражалась, как ему это удается. Вскоре сеньор Артуро переехал в кватриру, которую снимала до него сестра Луизы, мамы Сонни, Имельда- там было достаточно места для всей его семьи. Когда приедет Луиза и почему она не приехала в Голландию вместе со своей дочерью, оставалось неясным.

Я очень надеялась, что мы с Шантелл подружимся, но как-то не сложилось. Нет, отношения у нас были нормальными, но никогда не стали по-настоящему близкими. У Шантелл в Голландии возникла своя куча проблем, похожих на мои, только еще в более резкой форме. Если я еще «держалась на плаву», то Шантелл в них буквально тонула. Она никак не могла найти своего места здесь. Шантелл перепробовала учиться на кондитера, на парикмахера и на секретаршу. Но ни к чему из этого не лежала у нее душа. У нее не заладилось с учебой из-за языковых трудностей - хотя антильцев с начальной школы всем предметам обучают на голландском языке, это все-таки не то, что учиться в самой Голландии. У нее не появилось на новом месте друзей. Голландцев Шантелл - после знакомства с ними - не выносила на дух, в еще большей степени, чем я, и общалась только со «своими». Учитывая то, как голландцы относятся к антильцам, трудно ее в этом винить. Ей было трудно привыкнутьи к тому, что она не может себе позволить здесь купить все, что ей хочется: дома ее баловали. Но даже не это главное: просто она чувствовала себя здесь совершенно чужой, и все здесь ей было чуждо. Она так тосковала по Антиллам, что за последующие годы практически раз в год уезжала обратно с твердым намерением больше в Голландию не возвращаться. И каждый раз была вынуждена опять возвращаться - потому что не могла найти на Кюрасао работу. А как жить,  на что?...

Именно по этой причине - а вовсе не потому, что им так хочется жить в Голландии! - антильцы и покидают свои родные острова.... В этом плане мы с ними были товарищами по несчастью.

Уже тем летом у меня начались приступы депрессии - пока еще короткие, как летняя гроза, и потому я не понимала, что со мной происходит. Вдруг накатывала острая тоска, хотелось плакать, а если не получалось этого сделать, то я искала ссоры - чтобы суметь разреветься. Мне хотелось, чтобы меня пожалели, но жалеть было некому. Сонни и без того приходилось несладко: его родня видела в нем разрешителя всех своих проблем, и со всеми своими трудностями они обращались к нему: от «Сонни, поговори с Шантелл, чтобы она взялась за ум и начала учиться!» до «Сонни, люди, которым мы сдали наш дом на Кюрасао, уже 3 месяца не платят за него. Разберись с ними!» Сонни никогда никому из них не отказывал - он очень серьезно подходил к своим обязанностям мужчины в доме. Когда я сейчас представляю, какой была его психологическая нагрузка, становится не по себе. А он никогда никому ни на что не жаловался и носил в себе все свои эмоции. Он брал на себя всю ответственность, какую только можно было взвалить на свои мужские плечи - а ценой за это было то, что он считал себя вправе и единолично принимать решения. Сначала чувствуешь себя с таким человеком как за каменной стеной, но через некоторое время ощущаешь, как стена эта вот-вот упадет и тебя придавит...

Никто не учил меня тому, что из себя представляет антильская культура, что в нет принято, а что нет. На эту тему не написано никаких учебников. Все пришлось узнавать опытным путем, именуемым голландцами «vallen en opstaan» 39 . Было нелегко. Сонни не объяснял, почему что-либо делается так или эдак. Так полагается, и все. Помню, как удивлена была я, когда Сонни встретил на улице в Тилбурге своего одноклассника. Они завязали оживленный разговор на папиаменто, а я стояла рядом как посторонний человек: Сонни ему меня даже не представил, не сказал: «Это моя жена». Может, у антильцев это в порядке вещей? Мне было очень неприятно. Но в целом их отношение к женщине - романтически-галантное - устраивало меня гораздо больше, чем голландское. Голландцы были «ongebakken machos» 40 : с одной стороны, не воспринимали женщин всерьез и относились к ним как к существам второго сорта, особенно в профессиональной сфере, а с другой стороны, панически боялись их и не знали, как с ними надо разговаривать и как им понравиться. Возможно, одно было связано с другим. У меня голландские мужчины вызывали чувство брезгливости.

Я чувствовала себя как пересаженная в чуждую для нее почву березка: перебаливала. То ли переболею и привьюсь на новом месте, то ли не выживу в этом процессе и засохну на корню...Пока больше было похоже на второе.

Найти работу в Тилбурге, к счастью, и вправду оказалось намного легче, чем в Энсхеде. Я нашла ее уже в первую неделю: в ресторане «Мак Дональдс» Для тех, кто при этом названии начинает (справедливо) морщиться, поясню: это было то время, когда у нас в стране «МакДональдсы» только что открылись и считались последним писком моды. Это было время, когда Юлиан Семенов воспевал их в своих «ТАСС уполномочен заявить», - не имея на самом деле ни малейшего представления даже об их ассортименте. Его просто впечатлял сам «бренд». Поэтому не удивляйтесь и не корчите, пожалуйста, рожицы, если я скажу вам, что искренне гордилась тем, когда меня туда на работу сразу же приняли. Тем более, что Шантелл, попробовавшей поступить в «МакДональдс» вместе со мной, отказали. Меня взяли: поняли по выражению моего лица, что вкалывать я буду, как ломовая лошадь, чтобы «оправдать доверие»...

Меня несколько удивило, что более молодым за такую же работу платят настолько меньше: самым выгодным для ресторана было брать на работу 18-20 летниx, ибо 16-летниx, по закону, нельзя было оставлять на работу в вечернюю смену, а с 21 года надо было платить по максимуму. Именно из-за возраста и не взяли Шанталл – слишком молода для вечерних смен. Но это нанесло серьезный удар по ее вере в себя. Если уж ее даже на такую работу не берут...

По крайней мере, теперь я не буду сидеть на шее ни у Сонни, ни у государства, а буду честно зарабатывать сама на кусок хлеба! Я не очень-то надеялась на то, что мне уже в тот год удастся поступить в голландский университет. В ушах все еще звучал обидный смех толстого Маринуса и его семейки, когда я назвала апельсин «appelsientje». “Appelsientje», оказывается, была маркой апельсинового сока. А апельсин именовался по-голландски «sinasappel».Почему из-за этого надо было так смеяться над человеком, надо узнавать у экспертов по голландским нормам и ценностям...

... Первый урок, усвоенный мною в «МакДональдс» - сегодняшнему капиталисту мало того, что на него «таскают бревнышко»: ему, как режиссеру в знаменитой клоунаде Юрия Никулина, непременно надо, чтобы «типичные работяги» это бревнышко «весело подняли и ве-се-ло, вот так, понесли!» Культура принужденного веселья начинается уже на нижниx ступенькаx «вxождeния в общество»...

Сегодня, глядя на многочисленные обьявления, упрашивающие поступать на работу в этот ресторан в избалованном вакансиями Дублине, я вспоминaю о том, какой радостью для меня было когда-то получить xоть какую-то, даже такую работу в Тилбурге. Я чувствовала себя гордой как петуx - от того, что сама буду зарабатывать сeбе на жизнь, ибо для меня это один из главныx критериев уважения к самой себе. О том, что такое «МакДональдc», о его роли в мировой экономике я, честно говоря, тогда не задумывалась. Первые 2 недели я драила пол. (Опять-таки это не что-то такое, чего я стыжусь самого по себе - нас воспитывали в уважении ко всем видам труда, - и я пишу об этом не жалобно-надpывным тоном: посмотрите как меня, бедняжку с высшим образованием, заставили мыть пол! Ничего со мной от этого не случилось.) После этого меня поставили на куxню. Работала я, по молодости лет, ударно, и меня не волновало, что меня ставили на работу 6 дней в неделю, а в дни знаменитой тилбургской ярмарки я работала до 2-3 часов ночи ежедневно. Ведь нам платили по числу проpаботанныx часов.  Чем больше, тем, стало быть, лучше.

Мне было 24 – дорого для ресторана,- но я так вкалывала, что заменяла собой, по меньшей мере, двоиx. Поэтому меня и предпочитали держать на куxне -во-пeрвыx, не всем клиентам нравилcя мой акцент, а во-вторыx, иногда 5 кассиров продaвали одновременно то, что готовила я одна, бегая на куxне от одной плиты к другой. Меня, впрочем это не особенно волновала: я была девушка застенчивая, тиxая, а работа на куxне своим меxaническим физическим xарактером помогала мнe расслабиться от умственной нагрузки....

Работа на кухне такого ресторана похожа на работу на конвейере. Творчество, естественно, не требуется. Через некоторое время движения твои доходят до такого автоматизма, что голова совершенно во время работы отключается. Работать на тостере с хлебом легко. Там даже ожогов бывает мало: разве только в том случае, если хлеб пригорит, и надо будет доставать его руками. Работать на «украшении» булочек еще проще: одно нажатие на «пистолет» с кетчупом, одно - на «пистолет» с горчицей, щепоть лука, пару колесиков соленых огурцов и - в зависимости от заказов - по пластинке сыра. Сыр старались беречь и иногда даже снимали с уже готовых булочек и клали обратно: одна пластинка стоила 40 центов! Единственное неудобство - после смены на «дрессинге» страшно воняют луком руки, запах не проходит несколько дней, как их ни мой. Работа на грилле - не из приятных; здесь можно здорово обжечься кипящим жиром. Через пару месяцев такой работы все руки у тебя будут в небольших красных отметинах, некоторые из них не сойдут всю жизнь. А еще после долгого стояния у горячей плиты у меня на всю жизнь остались красными щеки, хотя до этого румянца у меня отродясь не бывало. Самое опасное в смысле ожогов - работа на картошке. Ну, а самое приятное - с курицей, хотя ожоги там тоже могут быть.

Разговор на кухне идет на странном жаргоне: смеси обычных голландских слов с англоязычными командами: «Twaalf petties down!» 41  Я заметила, как в Голландии женщины таскают тяжести (в данном случае – многокилограммовые ящики с мороженой картошкой из кладовой) и, и никому не приходит в голову, что это может быть вредным для их здоровья. У нас в советское время на этот счет были строгие нормы. Это сейчас у нас тоже появились женщины-штангистки, а матерей с малолетними детьми в освободившейся от «ига коммунизма» России безо всякого заставляют работать в ночную смену. Не хочешь - увольняйся.

Самым тяжелым было, наверно, по стольку часов стоять на ногах, но по молодости лет этого не замечаешь. Обедать можно было продуктами самого ресторана - за полцены (напитки бесплатно, кроме молочных коктейлей). Что в «МакДональдсе» все свежее, конечно, ерунда чистейшая. Свежее - в том смысле, что ничего не держат на прилавке больше 10 минут (после этого данную продукцию и в рот-то взять невозможно), а так все было мороженым, включая ингредиенты для салатов. Лук - сушеным, его разводили водой и настаивали в течение получаса. На ящиках с картошкой и мясом стояли даты изготовления: большинству ящиков было уже по нескольку лет. Мясо было исключительно британской говядиной. Тогда еще никто не знал, что она собой представляет.

Работали в ресторане в основном молодые голландцы, не слишком образованные или же студенты. Иностранцев здесь было не так много: пара суринамцев, и все. Относились ко мне новые коллеги нормально; я не чувствовала себя непринятой в коллектив. И даже как-то стала «работником месяца». «МакДональдсы» в Голландии - двух сортов: принадлежащие самой корпорации и франчайзинги. Наш был франчайзингом. Изредка наведывался хозяин, который, как в российских рекламах ельцинской эпохи, «сам не работал, на него работали его деньги». Ну, и мы, конечно. Когда он появлялся, менеджеры и работники стояли на ушах. Мне по душе был наш менеджер - веселый голландец индонезийских кровей, сам не чуравшийся тяжелой работы и становившийся вместе с нами на кухню, когда была в том нужда, но смотреть, как он заискивает перед хозяином, было достаточно противно.

Во время Кермиса ресторан работал каждый день до 2, а то и 3 часов ночи - в зависимости от наплыва клиентов. Даже туалеты на это время делали платными. На кухне было нестерпимо жарко, все окна были открыты, а за окном гремела непрерывная музыка и сверкали зазывающие огни аттракционов. До самого закрытия. В такие дни за мной заезжал Сонни на велосипеде - боялся за меня, если я буду добираться до дома на своем велосипеде одна. До дома Харольда было минут 40 быстрой езды. (В эти ночи город был полон пьяных, возвращавшихся с ярмарки.) Сонни тоже устроился на работу – в Тилбурге было много заводов. заводов. Правда, если меня взяли на постоянную работу, то у Сонни она была временная - то там, то здесь, то вообще никакой. После работы он сразу ложился спать - с будильником, поставленным на час ночи, чтобы проснуться и заехать за мной. Когда мы возвращались, он ложился спать еще на пару часов: в 7 ему было снова вставать. Я работала в основном после полудня. При таком сумасшедшем ритме жизни мы не только почти не имели возможность самим побывать на ярмарке (за всю неделю один раз), но и друг друга-то почти не видели.

Но я была довольна жизнью:после того, как я год прожила на пособие в около 800 гульденов в месяц, 1500 и больше казались невиданными деньгами. (Для сравнения: наша с Сонни квартира в Энсхеде стоила около 500 гульденов в месяц!). Такими, что даже не хотелось оставлять работу если поступлю-таки в университет. Но очевидно, что в таком случае работать на полную ставку я бы уже не смогла.

Экзамен я сдала в июле, не особенно рассчитывая на успех. Хотя ежедневное общение на голландском языке с коллегами явно пошло мне на пользу. Помню, как я шла по старому университетскому городку с его мощеными камнем улочками, мельницей и корабликами на каналах, в котором я бывала и раньше, во время моей первой поездки в Голландию. В жизни не могла себе вообразить, что когда-либо буду здесь учиться. Сам экзамен, к моему удивлению, показался мне достаточно легким. На обратном пути я с удивлением заметила то, чего раньше никогда не замечала: сколько же улиц здесь названы именами членов королевской семьи! Беатрикс-лаан, Принц Клаус-страат, Принц Бернард-каде... И ведь то же самое - в любом голландском городе! В любой деревне. И после этого голландцы еще смеют смеяться над тем, что в каждом советском городе есть улица Ленина? Это называется – «и эти люди запрещают мне ковыряться в носу!»...

В августе, когда я все еще работала в «МакДональдсе», в Москве пришел к власти ГКЧП. На работе мне все выражали искренне соболезнование по поводу «установления диктатуры» и интересовались, не расстреляли ли еще моих родных (!). Я не боялась. Горбачев был противен мне до глубины души (я уже смирилась с тем, что объяснять это голландцам было бесполезно!). Но у меня ни разу не возникло и чувство что то, что установилось, было долговечным. Не знаю, почему, но с самого начала меня преследовало ощущение какого-то невероятного, почти фантасмагорического театрализованного фарса. Ни один серьезный «путчист» не оставил бы в живых Ельцина и не позволил бы ему произносить картинные речи с танков под стрекотание камер CNN.

Через 3 дня все было кончено. Западные телеканалы передавали программы в сусальном стиле «и стали они жить-поживать да добра наживать». Трудно было представить себе, что будет дальше. Люди не могли тогда даже вообразить, до какой степени ими могут массово манипулировать. Мы - да в тот момент и весь мир! - еще были совершенно неискушенными в технологих «цветных революций» (и тем обиднее, что украинцы, сербы и грузины ничему так и не научились из нашего опыта!). Я тоже не была в этом плане исключением.

Нам бы насторожиться уже при известии о том, куда собирался бежать Ельцин, если бы начался штурм Белого Дома. Если кто подзабыл, в американское посольство. Но мы до такой степени ненавидели Горбачева, что нам казалось, хуже уже ничего не может быть. Многие даже искренне радовались, что Запад наконец-то «прозрел» и перестал поддерживать своего любимчика. А Запад к тому времени, видимо, просто раскусил, что за субчик Борис Николаевич, и как с ним обращаться. Не хотели Горбачева, родные? Что ж, получайте своего Ельцина...

Удивительно, как легко и бездумно мы продали Родину и все, за что боролись наши деды и отцы - человеку, купившему нас тем, что он пару раз съездил на работу на метро да зашел пешком в несколько магазинов - за подержанную пачку красивых слов о демократии, суверенитете и рыночной экономике и о «500 днях», после которых мы все будем как сыр в масле кататься (сейчас о них уже ни одна собака не брешет). На Западе людей учат предохраняться от обманщиков и аферистов: «если их обещания кажутся вам слишком хорошими, чтобы это было правдой, как правило, так оно и есть». Но у нас не было опыта в предохранении от разного рода наперсточников, в том числе и от политики - не было раньше такой необходимости, потому что нас от них всегда оберегало государство...

И когда я сейчас вижу выборы где-нибудь в Зимбабве, где люди голосуют за оппозицию тоже только потому, что думают, что «хуже уже не будет», мне так и хочется крикнуть им: милые вы мои! Хуже - всегда может быть, да еще как! Мой критерий в оценке того или иного деятеля теперь основан на старом как мир принципе: скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, какую политику ты будешь проводить, придя к власти. Слова о свободе и демократии оставь в запасе для слабоумных.

... Вскоре после этого мне пришло письмо, что я принята в университет. Оставалось только жить да радоваться.

К сентябрю надо было принимать решение, где дальше жить и что делать. Мой университет был от Энсхеде слишком далеко. От Тилбурга - где-то часа полтора на поезде. К тому времени в Голландии уже ввели OV Jaarkaart 42  для студентов, и Сонни принял героическое решение: мы откажемся от квартиры в Энсхеде, поселимся у Бьянки, которая сдавала комнату (нелегально, потому что она жила на пособие), и оба мы каждый день будем ездить из Тилбурга в свои соответствующие города на учебу. Больше всего на свете Сонни хотел переехать жить в Роттердам, где вообще антильцев было много и у него в частности было достаточно друзей. Но это было из области ненаучной фантастики: люди стояли на очереди на получение в Роттердаме съемного жилья у жилищных корпораций чуть ли не десятилетиями, а снимать квартиру у частного хозяина нам было не по карману. Оставалось только надеяться на чудо.

До сих пор удивляюсь, как нам с Сонни удалось втиснуть в одну маленькую комнатушку все, что у нас было расставлено в Энсхеде в двух. Велосипеды свисали над нашими головами со стены. Сонни вставал каждый день чуть ли не в пять утра. Ему надо было ездить в Энсхеде на практику, и он ежедневно проводил в поездах по 4-5 часов. Моя дорога до университета была короче, но я тоже уставала. Месяца через два как-то утром Сонни встал - и вдруг упал без сознания у холодильника, который мы тоже втиснули в нашу комнатушку. До такой степени он устал. Я очень напугалась, но Сонни очнулся уже через секунду и попытался заверить меня, что ничего страшного не произошло....

Жить в чужом доме было неуютно, Бьянка напоминала Снежную Королеву - не по внешности, конечно: это была толстая, непривлекательная женщина с маленькими глазками, а по характеру. Я старалась не дышать и даже не выходить лишний раз на кухню. Единственная, кто скрашивал мое существование в четырех стенах этого дома, была Марилена - дочка полицейского с Кюрасао, которая тоже снимала комнату у Бьянки, соседнюю с нами. Это была добрая, веселая девушка, учившаяся в Голландии на модельера. Но в декабре она попала в автомобильную катастрофу и повредила себе спину. И хотя травма ее оказалась не опасной, для Марилены, которая и так уже сильно тосковала по дому, это оказалось последней каплей. Как только ее выписали из больницы, она улетела обратно на Кюрасао прямо с металлическим обручем вокруг головы, который с нее еще не сняли: чтобы успеть на Рождество…

Жизнь в университете оказалась достаточно интересной, но все-таки не совсем тем, что я ожидала. Во-первых, от многих занятий - по русскому языку - я, естественно, была освобождена, и поэтому у меня не завязалось такой близкой дружбы с другими студентами: мы слишком мало для этого времени проводили вместе. Во-вторых, из языков, которые я так хотела выучить, как оказалось, одни преподавались лишь с точки зрения исторической грамматики: то есть, никто не учил тебя говорить на современном языке, а в ходе курса только сравнивалась современная грамматика, допустим, литовского с тем, какой она была в XVII веке (?!) , а другие преподавались хоть и современные, но тоже весьма оригинально: например, на уроках грузинского совсем не учили грузинскому алфавиту, а все тексты давались в латинской траннскрипции. Да что там грузинский, даже более традиционные славянские языки преподавались профессорами, которые знали их грамматику, но сами на них говорить не могли! Да... Вот тебе и хваленое европейское образование. Такого я еще нигде не видела.

Я была демотивирована и бросила многие курсы, на которые записалась. Благо, их можно было бросить: обязательных предметов было мало, а по остальным нужно было только набрать за год необходимое количество баллов из предложенного на выбор. Всем было все равно, что ты, собственно, изучаешь по содержанию. Мое общее впечатление от голландской системы высшего образования - ее удивительная бессистемность. Знания, которые давались, были какими-то фрагментированными обрывками: кусочек того, ломтик этого... Наша система на этом фоне ассоциировалась со строительством солидного здания, которое продуманно возводят по кирпичику, начиная с самого широкого фундамента. Голландское образование было эклектическим зданием, построенным на песке.

Учиться было достаточно легко, даже несмотря на то, что все лекции и все учебники были на другом языке, который я изучала всего год. Я думаю, что благодаря моему советскому фундаменту. Создавалось даже ощущение, что учиться у нас в Москве - на родном мне языке!- было труднее. Требования были выше, знания были глубже. Их объем был больше. Я была поражена легкостью тестов типа «multiple choice». Да такие у нас последний идиот мог сдать – если он хоть немножко владел логикой!

Но голландские студенты жаловались, что им трудно... Впрочем, когда я увидела по телевидению программу, в которой взрослые, закончившие школу голландцы не могли показать на карте свою собственную страну (!), это перестало меня удивлять.

Одним из обязательных предметов на первом курсе было введение в Русландкюнде 43 . Эдакая советология по-голландски. Это была не только история нашей страны - в голландском ее видении- но и ее обществоведение, экономика и даже право. Одним словом, сборная солянка. После первого курса можно было выбрать это направление в качестве специализации, с тем, чтобы потом стать экспертом ( deskundige) по Восточной Европе и выдавать “мудрые” комментарии где-нибудь в программах из рубрики «Aktualiteiten» . Когда я впервые ознакомилась с учебником по этому предмету, у меня мороз пошел по коже. Это была именно та книга, в которой утверждалось, что наши женщины работают только потому, что их мужья недостаточно зарабатывают (!) Там еще много чего утверждалось. Например - на полном серьезе - что в СССР не было профсоюзов. Вот таких экспертов - в чьей собственной стране почти нет ни женщин-врачей, ни женщин-профессоров, видимо, потому, что их мужья достаточно зарабатывают!- выпускает голландская высшая школа....

Я была счастлива, когда этот курс подошел к концу. Невозможно лгать о своей собственной стране только для того, чтобы сдать экзамен, и поэтому на вопрос на нем, была ли власть большевиков легитимной, я отписалась пространной фразой, смысл которой сводился к тому, что если на нее смотреть с западной точки зрения, то нет (иначе экзамен бы мне завалили!). Но кто сказал, что мы обязаны на все смотреть с западной точки зрения?...

...Наступило самое противное для меня в Голландии время года - Рождество и Новый год. Я не могла привыкнуть к черным, мокрым, холодным улицам без снега. Тоска по дому в эти недели становилось такой, что почти хотелось выть. Я все еще боялась домой поехать - ведь я не спросила разрешения на то, чтобы в Голландии выходить замуж. Кто знает, на сколько там меня задержат... Эмигрантская пресса и наши доморощенные голландские эксперты по советским делам-преподаватели запугивали, что таких, как я вообще чуть ли не отдают под суд как предателей. Сколько мне понадобится здесь пробыть пока я не смогу опять увидеть своих родных, было неясно. И от этого на душе становилось еще муторнее.

Но под Новый год все-таки произошло маленькое чудо: ответили на наше объявление в роттердамской газете о том, что «молодая серьезная пара ищет квартиру»! Женщина говорила со странным акцентом, и фамилия у нее была явно не голландская - Попеску, но какое это имело значение! В первый же возможный выходной мы поехали в Роттердам - смотреть квартиру!!

Дом оказался в старом районе в западном Роттердаме. Здесь мы сразу почувствовали себя как дома - кого здесь только не было! Турки и арабы, антильцы и суринамцы, югославы и китайцы... И даже целое поселение выходцев с островов Зеленого Мыса! Никто не косился на тебя, если ты не был блондином. Скорее наоборот - косились, если ты им был.

Мадам Попеску пришлось долго ждать - она опоздала чуть ли не на час, и я уже была готова расплакаться, когда она наконец появилась. Это была молодая - моложе меня - хорошенькая, но задерганная девчонка с маленьким ребенком, выкрашенная в блондинку, так неумело, что она казалась рыжей.

- Сюзанна, - представилась она. - Извините за опоздание, мы к тете в Брюссель ездили.

Следом за ней шагала средних лет дама с решительным лицом - ее мама. Мы поднялись по старым затертым башмаками ступенькам внутрь дома. Попеску принадлежал первый этаж, на втором жили какие-то голландские художники. Входная дверь была общей. Это был старый дом, построенный еще в 1911 году - большая редкость в Роттердаме, который почти целиком был разрушен во время войны бомбежками. Было такое чувство, что дом с тех пор и не ремонтировался. В нем были высоченные потолки, две комнаты, разделенные стеклянной перегородкой и дверью (пол в одной из комнат был явно выше, чем в другой), кухня, малюсенькая кладовочка и душ с туалетом на площади в 2 квадратных метра.

-Здесь у нас в подвале еще кое-какие вещи стоят, - сказала мама мадам Попеску.- Мы их потом заберем.

В той комнате, окна которой выходили на улицу, был встроен газовый камин - единственное на весь дом отопление. Во второй комнате, окнами на маленький треугольныи садик, окруженный со всех сторон такими же старыми и угрюмого вида домами, не было даже батареи. На кухне тоже. Из окна в сад вела лестница, спустившишь по которой, можно было выйти на дверь в подвал – целый подземныи этаж. Я видела, как в амстердамских домах такие подвалы реставрируют и сдают под жилье. Но здесь была полнейшая разруха. Стояли какие-то старые диваны и лампы и банки с соленьями - очевидно, то, что мадам Попеску собиралась в один прекрасный день отсюда увозить. Она открыла одну из банок, руками достала оттуда большой консервированный красный перец и стала его с аппетитом поедать. Мама вела за Сюзанну почти всю беседу. Зрелище это было настолько странное, что я не выдержала и спросила их, откуда у них эта квартира.

- Досталась от бабушки, - пояснила Сюзанна. Лицо у нее было искреннее и открытое. - Ну как?

Мы с Сонни переглянулись. Несмотря на плачевное его состояние, для нас это был целый дворец. Две комнаты, свой садик! И всего-навсего в получасе езды на трамвае от центра Роттердама! Трамвай был тут же, за углом, в 2 минутах от дома.

- По рукам.

- 600 гульденов в месяц. («И всего только на 100 гульденов больше, чем была наша халупа в Энсхеде!») Плюс залог. Я буду сама за деньгами приходить. Я сейчас живу в Схидаме у мамы. Вот мой телефон.

Мы подписали контракт.

- Как писать, на год, на два? - спросила мама.

- Мы хотели бы на неопределенное время.

- Пусть будет неопределенное, так даже лучше! - согласилась Сюзанна.

Мы еще не знали, что в этой фразе кроется наше спасение.

...В середине января мы переехали в Роттердам. Отсюда мне было всего полчаса добираться на поезде до университета, а Сонни готовился уехать на стажировку домой на Кюрасао на целых полгода, так что ему оставалось недолго потерпеть. Сеньор Артуро все еще не получил своего жилья в Тилбурге, и мы решили временно взять его с собой. Тем более, что места теперь на всех хватит! Настроение было праздничное.

Мы приехали в Ньюве Вестен 44  в субботу, а для того, чтобы переоформить газовое снабжение и электричество на наше имя, надо было дождаться понедельника. Два дня у нас зуб на зуб не попадал, и мы все трое спали в зимних пальто и укрытые всеми одеялами, которые у нас только были...

После этого газовая печка в доме работала чуть ли не сутками напролет. Счета за газ были ого-го! Но это была единственная возможность хоть как-то согреться. Сеньор Артуро держал рядом с постелью в своей комнате переносной электрический обогреватель, но все равно был вынужден спать с грелкой. Вода в доме нагревалась как в наших «хрущевках» - от газовой колонки на кухне. Периодически колонка самопроизвольно гасла, и мы с риском для жизни (кто знает, может, газ еще идет?) и с трудом разжигали ее снова. В душе был такой холод, что для него пришлось покупать отдельный обогреватель. Пол после принятия душа не просыхал сутками, по стенам моментально расползалась черная плесень. Окна в комнате, выходящей на улицу у нас были постоянно занавешены: не очень-то приятно, когда с улицы к тебе заглыадывают прохожие. И сразу было видно, что мы не голландцы: голландцы занавески вообще закрывают редко!

Прошла пара месяцев, и мы совершенно освоились на новом месте. Наконец-то мы жили в большом, интернациональном городе! Именно то, о чем я мечтала, именно то немногое, что мне в Голландии еще оставалось по душе...

У квартала была плохая слава, но ни разу за все 5 лет жизни там с нами ничего не случилось. Как только в квартале знали, что ты свой, к тебе и относились соответственно. Сосед-марокканец из кофе-шопа помогал мне донести до дома новогоднюю елку в ведерке (Сонни был принципиально против празднования любых праздников, и дом я в таких случаях украшала в одиночку). Все было здесь рядом: трамвай, метро, даже ночной магазин с хозяином из Кабо Верде 45 , который поначалу принял Сонни за своего! Через квартал от нас был наполовину суринамский «чайна-таун», где можно было на ходу перекусить вкусным роти 46 . (Именно там потом Сонни найдет свою вторую жену, Чжан Ли). Напротив нашего дома была мечеть, где сбоку в магазинчике продавали вкусный свежий турецкий хлеб, похожий на грузинский лаваш. Голландцы были у нас в квартале такой редкостью, что когда в школе, расположенной за мечетью, проходили выборы, и на улице появлялись 2-3 истинных арийца, народ смотрел на них так, будто они с Луны свалились, а сами они, судя по их виду, нас просто даже боялись! Голландцы вообще храбростью не отличаются, несмотря на свои длинные языки (grote bek).

Соседи сбоку были марокканцы. Они жили над аркой, ведущей к гаражу и складу, раскинувшимися за нашим домом. Соседи были тихие, приятные. Периодически их дети выбрасывали в наш сад свои старые школьные тетрадки. Хорошо, что не памперсы. (К тому моменту, когда наши с Сонни отношения дошли до точки кипения, у марокканских соседей ночью обрушилась наружная стена вместе с лестницей, и им срочно дали новую квартиру, а стену наскоро заколотили фанерой. Дом доживал свои последние дни....). Художница сверху, с которой мы делили входную дверь, Каролина, была очень маленькая и худенькая девушка-голландка с большим тяжеловесным старомодным велосипедом. Несмотря на хрупкость, она поднимала страшный шум у нас над головами, когда ходила по своей комнате - такими скрипящими в доме были полы. С другой стороны у нас за стенкой был кофе-шоп. Что такое голландский кофе-шоп, вы, наверно, слышали. Правильно, место где разрешается торговать «мягкими» наркотиками. Хозяин, тоже марокканец, был очень вежливым, а сам кофе-шоп - очень спокойным, хотя клиентов у него было полно: машины к нему вечером не успевали приезжать и отъезжать. Единственный, кто мешал нам жить спокойно, был голландский сосед через дом: всю неделю его не было слышно, зато в субботу глубокой ночью, часам к 4, у него начинала греметь рок-музыка – да так, что у нас стены сотрясались. Сонни только натягивал на голову одеяло и молчал. В полицию в таких случаях всегда звонила я...

....Наступила еще одна весна. «Пришла весна, чирик-чик-чик...»

Стало немножко веселее на душе, меньше стали счета за газ. Что касается платы за жилье, то мадам Попеску регулярно раз в месяц приходила за своей почтой и за деньгами. У нее был ключ от наружней двери. Мы свыклись с мыслью, что нет ничего необычного в том, что румынской иммигрантке принадлежит какая-то развалюха в старой части Роттердама, которая досталась ей от бабушки: мало ли, может, бабушка эмигрировала в Голландию еще после Второй мировой, а потом только перевезла своих родственников...

В марте Сонни уехал на Кюрасао - проходить стажировку по специальности. Он не был дома уже несколько лет и с нетерпением готовился к этой поездке. Жаль, конечно, нам было расставаться, но я обещала приехать к нему на все лето, когда у меня начнутся каникулы. После того, как я снова стала студенткой, я сначала перешла в своем «МакДональдсе» в Тилбурге на пол-ставки (менеджер был не очень доволен потерей full- time хорошего работника, но возражать не стал), а потом, когда мы переехали в Роттердам, перешла - тоже на полставки - в «МакДональдс» местный, где хостом работал уже знакомый нам Эйдан. Работала я по средам и по воскресеньям и откладывала заработанное на предстоящую поездку.

Тилбург был далеко не худшим местом, где мне довелось работать. На мое новое место работы - возле стaдиона Фейeноорд - в дни футбольныx матчей приxодилось пробираться под защитой конной полиции.

Если наш тилбургский менеджер-индонезиец в трудные минуты засучивал рукава и с песнями и прибаутками присоединялся к нам на куxне, то от роттердамских менеджеров этого ожидать не приxодилось. Зато здeсь было много больше иностранцев, и я сразу с ними сдружилась - с греками, мaрокканцами, турками, антильцами и суринамцами.Менеджеры здесь считaли каждый кусок, который мы сьедали. Один раз я даже не выдержала и ответила на замечание одного из них: «Я заплатила за то, что ем!».

Они запрещали нам обычно уносить еду домой даже после закрытия ресторана, когдa она все равно выбрасывалась (среди нас были такие, у кого дома было по 5-6 детей, и родителям было не до выбора, что eсть самим ). Иногда, когда иx выбрасывали у нас перед носом, упитанный маменькин сынок (или дочка), работающий исключительно на собственные мелкие карманные раcxоды, весело провозглашал на всю куxню, опрокидывая полный подноc в мусорный бак: "Это – для Эфиопии! Это - для Зимбабве!".

Через какое-то время у некоторыx из нас начали исчезать вещи. У одного
аллохтонного коллеги исчез новенький велосипед из закрытого двора ресторана. Взамeн администрация подарила ему с извинениями дешевенькие часы. А еще через несколько месяцев вор неожиданно обнаружился. Весьма "неортодоксальным" методом: анонимно заявившиeся под видом клиентов гости из головного офиса корпорации подбросили нам кошeлек. Нашедший его «аллохтон» -полотер честно отнес его менеджеру. Через нeкоторое время xозяин заявился за кошельком, но менеджер заявил ему, что никaкого кошелька мы не наxодили. Кошелек был спрятан им в сейфе. В нем было всeго около 200 гульденов. Мелочь, по сравнению с его зарплатой. Вору предложили
подать заявление об уxоде добровольно.

Через полгода я встретила его в аэропорту, где он руководил -
опять-тaки «каким-то аллохтоном», поучая его, как надо работать! - в очередном заведeнии общепита. Даю голову на отсечение, что если бы вор был не голландцем-блондином, эта скандальная история обошла бы сразу же все газеты, с точным указанием нa географическое положение страны, откуда были родом его предки.

...Сонни уехал, и мы с сеньором Артуро остались одни. Мы хорошо уживались, по очереди готовили обед и беседовали о политике по вечерам. В отличие от Сонни, его не раздражала моя привычка вслух комментировать новости. Я привыкла к этому дома с детства, мы все так вечером смотрели программу «Время» - ведя своего рода диалог с происходящим на экране. Сонни это приводило в бешенство, а сеньора Артуро - нет. Периодически Сонни звонил, иногда даже ночью (из-за разницы во времени) и очень обижался, если я говорила: «Ты знаешь, который у нас сейчас час?». В сфере чувств Сонни был максималистом: по его мнению, любящий человек был бы так рад звонку, что такого вопроса бы не задал. Но я только что вернулась из вечерней смены в «МакДональдсе», а утром у меня был экзамен...

...Через несколько недель после Сонниного отъезда в нашу дверь постучал незнакомый приличного вида голландский господин и попросил мадам Попеску.

- А она здесь больше не живет! - сказала я.

- Вот интересно... - сказал он,- А жилье за собой оставила, причем вот уже 3 месяца за него не платит. А Вы, простите, кто будете?

Сердце у меня оборвалось и ушло в пятки.

Что-то скрывать не было смысла, и я честно поведала ему, кто мы и как мы здесь оказались. Господин был глубоко возмущен - нет, не нами, а мадам Попеску. Оказалось, что жилье это принадлежит одной из роттердамских жилищных корпораций, у которого мадам Попеску его снимает. Только вот уже несколько месяцев не платила, и поэтому он пришел выяснить в чем дело.

- Простите меня за нескромный вопрос, вы сколько ей платите?

Я сказала. Господин схватился за сердце.

- Вы знаете, сколько эта квартира на самом деле стоит?

Естественно, я не знала.

- 220 гульденов 41 цент в месяц. То, что она с вами проделывает, это же натуральный грабеж!

Тут уже схватилась за сердце я - и не столько потому, что было жалко денег, сколько от страха: что же теперь будет? Сонни рядом нет... А вдруг нас выставят на улицу? На звук разговора вышел сеньор Артуро. Когда он понял, в чем дело, он тоже схватился за сердце. Я показала голландцу подписанный с мадам Попеску контракт.

- Это хорошо, что у вас есть такой документ, - сказал он ободряюще. - Еще лучше, что там говорится «на неопределенное время». Если бы было на определенное, - ну, скажем, на год, то через год она могла бы вас выставить. А сейчас - я советую вам взять этот документ и пойти к хорошему адвокату. И не бойтесь, никто не будет вас выселять. По крайней мере, мы не будем. А она - не имеет права, потому что это не ее собственность.

Я предложила ему начать платить за жилье корпорации.

- Нет, что Вы, не надо. У нас договор с мефрау Попеску, а не с вами. Чем дольше она не будет нам платить, тем быстрее мы сможем этот договор с ней через суд расторгнуть - понимаете? Правда, это может продлиться долго. Даже год. А уже после этого мы подпишем договор с вами. И вы останетесь на своем месте. Я очень сочувствую вам, что с вами так обошлись. А Вы знаете ее новый адрес?

- Нет, не знаю, знаю только что она живет у мамы в Схидаме. Вот ее телефон.

- Прекрасно! Спасибо, этого будет достаточно...

И он удалился. Бывают и среди голландцев нормальные, живые люди! Мы с сеньором Артуро минут 10 не могли прийти в себя - потеряли дар речи. Что же делать? Позвонить Сонни и рассказать все ему? Но он же так разволнуется, что тут же бросит свою стажировку и вернется! И мы решили молчать как партизаны до его возврщения и со всей ситуацией справиться самим. Мне было страшно, если честно: я никогда еще не попадала в юридический переплет, тем более в чужой стране...

... Адвокат посоветовал:

а) перестать платить мадам Попеску (договор незаконен, она может попробовать заставит нас платить, но вряд ли суд будет на ее стороне), на всякий случай откладывая эти деньги в сторонку: так она быстрее будет вынуждена от квартиры отказаться;

б) поменять замок в наружной двери, чтобы она не смогла больше забирать свою почту, и отправлять эту почту обратно с пометкой «адресат здесь больше не живет».

Что мы и сделали.

... Мама мадам Попеску (я почему-то предчувствовала, что это будет не она сама) примчалась к нам ближе к вечеру. Видимо, приятный господин из корпорации им уже позвонил. К счастью, мы уже успели заменить замок, и я оставила на дверях записку, что с нею свяжется наш адвокат. Она еще долго бушевала под дверью и колотила в нее ногами, а мы с сеньором Артуро сидели тихо, как мышки, притворяясь, что нас нет дома...

Наконец разъяренная фурия, так ничего и не добившись, села на трамвай и уехала к себе в Схидам. Рубикон был перейден.

Поскольку такая ситуация случилась со мной в первый раз в жизни, я очень сильно переживала и даже не спала по ночам. Нервы начали сдавать. Каждый день я боялась подходить к двери, если в нее кто-то звонил, боялась прихода почтальона. Ненавижу подобное состояние с тех самых пор. У меня оно после этого было в жизни еще 2 или 3 раза - при разных обстоятельствах.

... Сонни мы так ничего и не сказали - до тех пор, пока на Кюрасао не поехала я сама. Ситуация продлилась действительно почти целый год, с обменом угрожающими письмами, написанными нашим и ее адвокатами, понять которые из-за юридического жаргона, да еще на чужом языке можно было с трудом. Когда наконец все завершилось - расторжением контракта с мадам Попеску и подписанием его с нами, причем ей еще предстояло выплатит корпорации кругленькую сумму за все эти месяцы, - это было огромным облегчением! Мы зажили в нашей развалюхе вполне легально.

А еще через год Сонни как-то заказал по телефону с доставкой пиццу. Доставивший ее курьер протянул пиццу через окно - Сонни нетерпеливо выхватил кусок прямо из коробки!- и сказал:

-Вам привет от Сюзанны!

- От какой Сюзанны?

-Которая раньше жила в этом доме. Она у нас в пиццерии на телефоне работает.

Сонни чуть не подавился горячим куском и даже, как мне показалось, побелел. Свою пиццу (а это была вкусная calzone 47 ) он после этого есть так и не стал.

- А вдруг она туда чего-нибудь подсыпала? - шепнул мне он.

***

... Приближалось время моего отъезда на Кюрасао. Я и радовалась, и нервничала. Еще никогда я не летала через океан. Эйдан, который был таким общественно-активным и у которого в антильских кругах были такие большие связи, что впору было подумать, уж не в премьер-министры ли он готовится в будущем (благо, язык у него был здорово подвешен!), помог мне найти билет подешевле. Как ни странно, для того, чтобы долететь дешевле из Амстердама до Виллемстада 48 , надо было сначала поехать из Роттердама на поезде в Маастрихт (!), потом из Маастрихта полететь на «кукурузнике» «Фоккере» в Амстердам, а уже потом оттуда - в Виллемстад! Логики, на мой взгляд, в этом не было никакой, но логика и цены при капитализме- вещи несовместимые. Видимо, из Маастрихта просто было меньше желающих туда лететь. Так или иначе, это означало, что выезжать мне придется на целый день раньше! Эйдан и его подруга, волоокая чернокожая красавица-студентка по имени Марина вызвались проводить меня до маастрихтского аэропорта.

- Слушай, а почему бы тебе не сходить с нами на наш фестиваль? - неожиданно спросила меня Марина.

- Какой фестиваль?

- У нас накануне твоего отъезда будет фестиваль песни для антильких студентов в Нидерландах. Кое-кто из моих друзей там будет петь, и даже Шумайра из вашего с Эйданом «МакДональдса»!

Шумайра была арубанская девушка совершенно европейской внешности. Никто бы никогда и не подумал, что она антильянка, если бы не имя. Посмотреть на нее поющей было бы действительно крайне интересно. Может, она еще и танцует?....

- Ой, я не знаю...

-Чего ты не знаешь?

- Пойду я или нет. А что скажет сеньор Артуро?

- А что он может сказать?

- Все-таки я теперь замужняя женщна, а хожу без мужа одна по каким-то вечеринкам...

- Брось, ты же не за мусульманином замужем! Хочешь, я сама с ним поговорю?

Меня и саму удивило, что я так отреагировала, но такие уже сложились у нас с Сонни к тому моменту отношения. Мусульманин не мусульманин, но он был ужасно ревнив. Сонни ревновал меня даже к актеру Джефу Голдблюму – после того, как я сказала, что тот красивый. Если я заходила после занятий к кому-нибудь из своих голландских сокурсниц, я всегда давала ему их телефон, и через некоторое время он начинал им названивать - якобы чтобы убедиться, что я нормально до них добралась. Как будто я неразумный ребенок. Сеньор Артуро же был просто старомодный человек, другого поколения, со своими на это взглядами. По его мнению, подобные мероприятия – это было несерьезно.

Но я все-таки пошла на этот фестиваль: уж слишком тоскливо было мне дома. Все это время я и не осознавала, а тут вдруг поняла, что с момента замужества у меня практически не было ни подруг, ни уж тем более друзей!

На фестивале я снова почувствовала себя такой, какой я привыкла быть дома. Фрустрации, накопленные за два года жизни в Голландии, начали постепенно отходить на задний план. Шумайра, как я почему-то и думала, оказалась певицей весьма слабенькой. Я искренне болела за одноклассника Марины с шотландским именем, которыи пел сочиненную им самим песню «Stranger of a destiny» 49 . Но если быть объективной, лучше всех - по-настоящему профессионально! - пела темнокожая девушка с Синт-Мартена, которая училась в консерватории и исполняла арию из какого-то мюзикла! Было настолько очевидно, что она на голову выше прочей самодеятельности, что я удивилась реакции моих новых антильских друзей, которые считали, что их засудили по признаку происхождения (с островов ABC 50 ), отдав победу этой девушке только потому, что она анлоязычная. Я и не подозревала, что между жителями этих маленьких островов существуют такие серьезные трения! Почти как у моего гвинейского друга Мамаду с плато Фута Джаллон, который с презрением отзывался о «les forestiers» 51 

Победительница как бы чувствовала, что ее победе рады не все. Она выходила из зала, низко опустив голову, хотя и сияла от счастья.

- Congratulations! 52  -сказала я ей по-английски. Я вообще старалась говорить с антильцами по-английски, чтобы не дай бог, кто-то из них не подумал, что я голландка. Но для нее это был еще и родной язык, чего я в тот момент не осознавала. Услышав слова на родном языке, она обернулась с благодарностью:

- Thank you so much 53 ! - и мне даже показалось, что в ее глазах блеснули слезы.

Гостем на фестивале выступал один веселый средних лет арубанец - Эфрен Бенита 54 . По словам Эйдана, среди антильцев он был достаточно известный певец, но я раньше никогда не слышала о нем. Велико было мое удивление, когда через несколько лет я, будучи уже в Ирландии, вдруг увидела его по телевидению на конкурсе Евровидения, выступающим за Эстонию! Да не просто выступающим, а одержавшим для Эстонии победу!!

После самого конкурса началась дискотека, и я, к своему удивлению, «дозрела» до того, чтобы впервые в своей жизни публично станцевать меренге! С двоюродным братом Марины по имени Марио.

Марио был намного моложе меня - я воспринимала его почти как ребенка, поэтому и не побоялась, что мой танец с ним у кого-то вызовет какие-то пересуды. Кроме того, в нем было что-то такое, словно он понимал тебя совсем на другом уровне, чем остальные антильцы. В нем начисто не было типичного антильского «мачизма». У него были большие черные глаза, как у дикой антилопы, а сам он был высокий, худенький и гибкий, как тростинка. В одном ухе у него была серьга. Разговаривать с ним было легко и просто.

Танцевала я неплохо; Сонни, бывший моим учителем, мне это тоже говорил, но я никогда раньше не осмеливалась показать свое умение вне стен нашего дома. Боялась быть такой же смешной, как танцующие латиноамериканские танцы голландцы - прыгающие, как козлики вместо того, чтобы двигать бедрами почти не сходя с места. Хотя сами они совершенно не смущались, это было, как в известном анекдоте, отвратительное зрелище, и я-то хорошо знала, как смеются над ними за глаза по этому поводу антильцы...

Но слава богу, меренге я танцевала, не в пример голландцам, нормально. Вот сальса у меня не получалась, и я бы никогда даже не осмелилась попробовать танцевать ее на публике, не умея. Я не чувствовала перемены ритма во время сальсы, не ощущала, где и в какую сторому надо поворачивать, как Сонни ни старался меня научить. Меренге намного проще!

Марио меня тоже похвалил, а я сама долго еще себе не могла поверить, что я на это осмелилась! (По природе я человек ужасно стеснительный, хотя те, кто меня только сейчас знают, могут в это и не поверить.) Когда я через пару недель не преминула похвастать перед Сонни, он, однако, в восторге не был, а вместо того обиделся. Только на этот раз не из-за традиционной ревности:

- Со мной, значит, ты не захотела танцевать, а вот с марику 55 !...- с укором и презрением сказал он.

Марику? Так другой бы радовался на его месте! Тогда уж точно не к кому ревновать.

Тот, кто знаком с антильской культурой, знает, что марикунан 56  по возможности с Кюрасао эмигрируют. И не стоит удивляться, почему. Вот представьте себе картину: вдоль дороги идет, повиливая по-женски бедрами, молодой человек с дамской сумочкой в руках и с накрашенными губами. Где-нибудь в другой стране, возможно, его бы просто не заметили, но на Антиллах... Ни одна проезжающая мимо машина его не пропустит без гудения клаксонов и веселого улюлюканья водителя и пассажиров:

- Эй, марику!!

Когда я была на Антиллах, со всех сторон, изо всех окон гремел популярнейший в тот момент рэггейтон-хит панамского певца по имени Нандо Бум:

“... No queremos mariflor,
No queremos mariflor,
No queremos ma-ma-ma-ma-ma-ma-mariflor

No queremos mariflor,
No queremos mariflor,
No queremos ma-ma-ma-ma-ma-ma-mariflor...

...En Colombia, no queremos mariflоr, ah
En Panamá, no queremos mariflоr, ah
En Costa Rica, no queremos mariflоr, ah
En Puerto Rico, no queremos mariflоr, ah...”

И даже:

”Busca la solución para echar a un homosexual
Pam, pam, muerte es la solución...” 57 

Я испанского не знала, папиаменто тогда знала с натяжкой (поэтому изо всей песни понимала только «no mercy”и звуки автоматной очереди), но мне очень нравился ритм этой песни. Под нее было так хорошо танцевать. Я и понятия не имела, что в ней призывают к отстрелу таких, как Марио....

Забегая вперед, скажу, что Северная Ирландия в этом отношении от Антилл мало чем отличается.

Интересно, а исполнял ли Нандо Бум эту песню в Европе?... Представляю себе, какие вопли подняло бы цивилизованное сообщество! Что ж, каждому - свое. Одни оскорбляют марику. Другие, считающие себя более цивилизованными, не дают прохода мусульманам и делают все возможное, чтобы лишить мусульманок любого доступа к общественной жизни – только потому, что они одеты не так как они сами. Не вижу разницы!

***

Во время дискотеки после фестиваля произошлои еще одно событие. Эйдан познакомил меня с Энрике - Человеком, Который Был Знаком с Бобби!

Энрике Схоневольф (что переводится на русский как «красивый волк») был маленький, щупленький антильский пацан из Лелистада, державшийся с большим достоинством - он уже был профессиональным певцом и даже выпустил свой диск (правда, где его можно было приобрести, осталось тайной). Лелистад - это город в Нидерландах, один из самых новых, административный центр провинции Флеволанд, построенный на искусственной земле, возникшей после осушения моря благодаря строительству дамбы.

- Женя, помнится, ты как-то говорила, что тебя интересует Бобби Фаррелл? Вот Энрике хорошо его знает....

У меня задрожали колени, ладони рук словно пронзило электричеством . Я вдруг почувствовала себя девчонкой-школьницей. Сонни, замужество, жизнь в Голландии, кааскопы, переворот ГКЧП- все уплыло в какую-то дымку….

- Правда? Ну, как он, где он? - только и смогла выдавить из себя я.

- Дела у него не сахар, - улыбнулся Энрике,- Живет на пособие по безработице (у него отобрали имущество в Германии за неуплату налогов, и они с женой переселились в Голландию), Sociale Dienst 58  постоянно наступает ему на пятки, думают, что он подрабатывает по-черному... Одним словом, хорошего мало. Но я уважаю старикана, это такая сильная личность и настоящий профессионал!

Старикана? Да что он понимает! Любовь и жалость к Бобби хлынули мне в сердце с неслыханной с 13-летнего возраста силой. Бедненький! Он заслуживает лучшего! Боже мой... я живу с НИМ в одной стране... Это просто невероятно! Я могу его живым увидеть! Это было не только похоже на сказку- это превосходило ее во всех отношениях. Да если бы я только могла поведать ему, как много он значил для меня в моей жизни... какой счастливой он и его коллеги сделали меня в моем детстве... что я даже выходя замуж, думала о нем...!

- Ой, а Вы не могли бы передать ему от меня привет? Мне так ужасно хотелось бы хоть раз в жизни поговорить с ним!- вырвалось у меня помимо моей воли.

Энрике понадувал для важности щеки и пообещал помочь. Дома я поспешила поделиться своей радостью с сеньором Артуро. Но он ее почем-то не разделил.

***

...Увы, до отлета на Кюрасао никаких хороших новостей не поступило. Энрике несколько раз заходил к Бобби, но, по его словам, он куда-то уехал, и даже Боббина жена не знала, где он. Мне это показалось немного странным: как жена может не знать, где ее муж, если его нет уже несколько месяцев? Почему так было, я узнала позже.

Советский поклонник того или иного актера, певца или тем более писателя - совсем не то, что западный фанат. Нельзя даже сравнивать. Помню, когда я впервые увидела в кино, как по-идиотски ведут себя фанатки «Битлз», с их истеричными воплями и паданием в обморок, это вызвало у меня чувство глубокого омерзения. Для советского поклонника вести себя так означало бы не уважать ни себя, ни своего кумира.

Прежде всего, советский поклонник видит в любимом актере или певце талантливую, творческую личность, а не «секс-символ». Во-вторых, он уважает право предмета своего почитания на спокойную частную жизнь и потому не будет торчать у него под окнами, бросаться в него на сцену своими трусиками и даже признаваться ему письменно в любви. «Но пусть она Вас больше не тревожит – я не хочу печалить Вас ничем!»- вот оно, кредо советского поклонника!

Более того, даже при случайной встрече на улице такой поклонник просто посмотрит на своего кумира, улыбнется ему – ну, максимум попросит автограф! - и пойдет себе дальше, хотя и с сильным сердцебиением: глубоко уважая покой последнего. Кому из известнх людей приятно, когда у них на улице выдирают последние волосы! Помнится, как те же «Бони М» были поражены тем, как реагирует на их концерты наша публика: никто не вскакивает с мест, не танцует, но зато по окончании песен все бурно аплодируют! Это из той же серии.

Я глубоко старомодный, советского стиля поклонник. Я никогда в жизни не стала бы вешаться Бобби на шею - даже если бы не была замужем. Не стала бы искать, где он живет. Но это не значит, что он мне от этого менее дорог. И подышать одним с ним воздухом хотелось. В ближайший свободный день я поехала в Лелистад - посмотреть, что он из себя представляет.

Оказалось, что ровным счетом ничего. Скучнющий, с новенькими домами городишко. И как это ЕГО угораздило здесь оказаться?

***

...Перед полетом на Кюрасао я вновь была охвачена мечтами - как в детстве. Возвращаясь по вечерам из своей смены в «МакДональдсе», я мечтала, что Бобби – естественно, совсем неожиданно для меня!- ждет меня за поворотом. За поворотом, конечно, никого не оказывалось. Кроме стаи проституток: домой после смены нас развозили на такси, и мой маршрут проходил через роттердамскую набережную, бывшую их негласной зоной «работы» по ночам. Проститутки распахивали перед машинами короткие плащики, демонстрируя «сексуальное» белье. Мохаммед из Схидама, который обычно был моим попутчиком, брезгливо морщился. У Мохаммеда была жена, пятеро детей и мечта - открыть собственный овощной магазин. Проститутки в его мечтах не фигурировали.

Ко мне Мохаммед относился по-отечески. Подкладывал мне в сумку после смены оставшиеся гамбургеры - когда не видел менеджер. Голландцы удивятся, если я скажу им, что все мои арабские и прочие мусульманские коллеги на работе очень хорошо ко мне относились, с уважением. С некоторыми из них мы беседовали по-французски о работах Ленина. Они были вежливы, предупредительны - и никогда не позволяли мне таскать тяжести или надрываться. Самую тяжелую работу они всегда брали на себя. Никто из них не позволял себе двусмысленных шуточек подобно нашим голландским менеджерам - о том, «какие у вас в России красивые девушки легкого поведения», как, подмигивая, говорил мне голландец Бас.

- Всему свинству мы у вас научились! - парировала я.

... Из дома доходили обрывочные, смутные, тревожные вести. О каких-то ваучерах, по которым все сходили с ума, воображая, как они разбогатеют. О том, что начали закрываться заводы, а народ массово подается в «челноки», ездя в Китай и Турцию за тряпками и свято веря, что это и есть путь к счастью и процветанию. Я отгоняла мрачные мысли - неужели те, кто пришел к власти под такими правильными, хорошими лозунгами, не знаю, что делают?...

...Я была рада, когда и университет, и «МакДональдс»- и вообще вся Голландия!- остались позади. Впереди - Сонни и 3 месяца солнца, моря и знакомства с совершенно новой для меня жизнью!! Даже Бобби, и тот может подождать.

****

... Это был бесконечный, солнечный и радостный день. Бесконечный - из-за разницы во времени, потому что я летела в западное полушарие. От раннего утра в Маастрихте, когда я погрузилась в голландский «кукурузник» в его провинциальном аэропорту и до вечерней зорьки на берегу Карибского моря прошла, казалось, целая вечность. Когда летишь обратно, в восточном направлении, и день, и ночь оказываются скомканными, перемешанными друг с другом, как гоголь-моголь. Но я тогда еще не знала ни того, ни другого.

Из Амстердама впервые в жизни я летела на двухярусном «Боинге». Авиакомпании тогда еще не экономили на всем и на всех, и по дороге нас кормили и поили как на убой. Рядом со мной сидела арубанка, которая ехала домой в отпуск. Она только что поссорилась со своим бойфрендом и вскоре завязала разговор с голландским пассажиром сзади- типичным двухметровым кааскопом- -из тех, которые кладут ноги на соседнее сиденье потому что в проходе они у них не помещаются-, который летел на Антиллы отдыхать.

Первые 2-3 часа раговор их не выходил за рамки приличия, но вскоре их обоих развезло от выпитого. Еще через час голландец только что не висел у нее на шее и даже пытался заглянуть мне через плечо, чтобы прочитать, что я там пишу в своей тетрадочке (я всю дорогу набрасывала сценарий нового фильма с участием Ики Верон). Естественно, прочитать он ничего не смог, так как писала я на русском, но голландский недотепа подумал, что у него просто разбегаются перед глазами строчки от количества выпитого.

- М-да... я, кажется, немного перебрал! Что это она там пишет?- громогласно на весь салон произнес он, так, будто бы меня рядом и не было. Я заметила, что находясь в других странах (и даже еще только в полете на пути к ним!), голландцы позволяют себе то, чего они сами себе не позволяли в своей родной стране: быть самими собой. Может, поэтому у них обычно были такие грустные лица, когда им приходилось домой возвращаться?...

Мне было глубоко противно наблюать за этой парочкой и их лизаниями через пару часов после знакомства. Они уже договаривались, где они встретятся на Антиллах, и обменивались телефонами, а у меня не выходила из головы картинка темнокожей рабыни и белого плантатора. Ну, и чем эти двое отличаются от них? Что изменилось за пару сотен лет? У одной- комплекс неполноценности как у рабов, и ей непременно нужен «белый господин» для самоутверждения, а другой - такой же считающий себя подарком для туземок, как плантаторы.... Да у этих Покахонтас вообще есть хоть какое-то чувство собственного достоинства?!

Полет до Кюрасао длинный, часов 9, не меньше. Из-за перегара, которым уже разило от голландца, было трудно заснуть. А алкоголь все не переставали подавать, и я вздохнула с облечением, когда самолет наконец пошел на посадку.

Сверху была видна ослепительно красная земля, резко контрастировавшая с глубокой, темной синевой моря и утыканная казавшимися с высоты игрушечными колючками кактусов. Я тогда не знала еще, что эта область на Кюрасао так и называется - Tera Korá 59 . Кое-где на фоне этого пустынного, похожего на марсианский пейзажа виднелись белые как ромашки головки ветряных электрических турбин.

Как только я вышла на трап, меня обдало горячим воздухом - горячим настолько, что на секунду перехватило дух. Еще несколько недель я не могла к этому привыкнуть: сидя в машине с кондиционером (невиданное тогда в Европе дело!), я начисто забывала о том, какая жара на улице, и всякий раз ступив наружу из ее прохладно-уютной глубины, поражалась этому.

А еще я поняла, что даже самый прочный лак для волос не поможет здесь сохранить в порядке свою прическу - настолько сильный дул ветер. По этой же причине большинство женщин здесь носили брюки, или короткие обтягивающие комбинезончики, которые местные жители называли «pegaditu», или хотя бы велошорты под юбками: ветер задирал юбки немилосердно.

Сонни уже ждал меня. За время, проведенное им на родном острове, он немного поправился, но это было ему даже к лицу. И загорел! Кожа у него потемнела и стала цвета какао без молока. На носу выступили веснушки! Мы с ним не могли оторвать друг от друга восторженных глаз - как два молочных теленка, впервые выпущенных на просторы солнечного луга...

Была суббота, он был свободен, спешить нам было некуда. День для меня начался, казалось, целую вечность назад, а на улице все еще вовсю палило немилосердное солнце. Я никогда раньше не бывала в тропиках и не представляла себе, какой оно может быть силы.

Сонни только вчера проводил в Голландию свою маму - мы с ней неудачно разминулись. Жил он все это время, оказывается, не в своем родном доме: их дом мама сдала жильцам. Его приютила бабушка.

Семья матери Сонни жила неподалеку от аэропорта. Здесь прошло все его детство, и он с гордостью демонстрировал мне свои родные места. Я с любопытством оглядывалась вокруг, а на меня с не меньшим любопытством смотрели местные дети. Они были белые, хоть и смуглые - хотя, как я успела заметить пока мы добирались до Сонниных родных, большинство населения острова было темнокожим. Одна из девочек подбежала ко мне и что-то сказала на непонятном мне языке. Я смешалась, а Сонни расхохотался.

- Это наши соседи, португальцы. Я сказал им, что ты тоже португалка, а они и поверили! Вы, русские, внешне похожи на португальцев.

Португальцы - единственные на Кюрасао, кто еще занимается земледелием. Уж слишком неблагодатная здесь почва. На острове нет ни одной реки, почти круглый год здесь сухо, а дожди проносятся молниеносно и шумно, и после них почти сразу же все высыхает. Кроме подземных источников в некоторых местах (у людей, на чьих участках они есть, обычно имеется колодец возле дома), питьевую воду здесь добывают путем опреснения морской, и она очень дорогая. Эту же воду используют и для полива, и потому содержать здесь хороший зеленый сад - роскошь, которая по карману далеко не каждому.

А еще португальцы славятся тем, какие они замечательные мороженщики.

Земля вокруг была совершенно сухая, хотя и не такая красная, как возле самого аэропорта. Единственное, что росло здесь самопроизвольно, были колючки и всяческой формы кактусы. Это сверху из самолета они казались игрушечными, а на самом деле достигали здесь такой высоты, что многие жители Кюрасао традиционно выращивали их вокруг дома вместо забора: дешево и сердито. А еще здесь росли деревья с причудливо снесенными на один бок кронами, похожие на задутую ураганом свечу: из-за непрекращающегося морского ветра. Они назывались дивидиви. По острову слонялись стаи беспризорных коз, пожиравших и кактусы что помельче, и всяческие колючки, и все, что попадется на их пути. Если на их пути попадался благопристойный сад с фруктовыми деревьями, начиналась страшная паника: его зажиточные хозяева вкупе с садовником, а то и с другими работниками гоняли коз чем попало, чтобы его спасти.

Бабушка Сонни ждала нас на кухне своего дома. Дом был старый, но большой, светлый и просторный, с каменной открытой верандой, называвшейся американским словом «porсh”, укрытой поросшей диким виноградом крышей, на которой стояло старое кресло-качалка. Все двери и окна в доме были раскрыты настежь, ветер гулял по дому, и во всех комнатах работали вентиляторы. Было прохладно и хорошо. Где-то в углу кухни под полом шуршали мыши. Временами по стенам и даже потолку пробегали быстрые как молнии лагадиши – мелкие ящерицы, на которых никто,кроме меня, не обращал внимания. Я сначала ужасно боялась, что они упадут на меня сверху, но через несколько дней поняла, что в намерения лагадиши вовсе не входило падать на человеческие головы. А вскоре я, как и сами островитяне, совершенно к ним привыкла и даже стала считать их симпатичными.

Бабушка - Май оказалась красивой величавой женщиной с очень темной, почти черной кожей. У нее был крутой нрав, она пользовалась в семье непререкаемым авторитетом и была крайне набожна. В церковь Май ходила даже не раз в неделю, а каждый день. Это был настоящий матриарх! Как в какой-нибудь африканской деревне (хотя сами антильцы за подобное сравнение могут обидеться, я в нем ничего обидного не вижу), большинство ее детей жило в отдельных домах вокруг ее дома или в непосредственной близости от него.

Дедушка Сонни, который давно умер, судя по фотографии, был намного светлее ее, и многие дети пошли в него - как цветом кожи, так и оттопыренными ушами. У них было 12 детей: четыре дочери, среди которых и Луиза, мама Сонни и Петронелла, мама Харольда, и 8 сыновей. Профессии у них были самые разные: таксист, строитель, полицейский, учительница... И даже телохранитель одного из известных антильских политиков! Дядя Уго, тяжеловесный, с лицом боксера и с симпатичной арубанской женой индейского типа и с 3 взрослыми детьми, жил тут же рядом.

Май неплохо говорила по-голландски. В ее доме, кроме нее, жили дядя Сонни Эдгар - единственный из всех 12 детей Май, страдающий синдромом Дауна; Жанетт, 15-летняя дочка младшей из Сонниных тетей, которую та еще младенцем оставила у Май, уехав в Голландию; и Кармела, колумбийская помощница Май по хозяйству. Платили Кармеле все дяди и тети – вскладчину. Кармела была лет на 10 постарше меня, с первой сединой, пробивающейся в ее красивых густых волосах - и единственной на Кюрасао, с кем мне пришлось объясняться буквально на пальцах: я не знала испанского, а она не знала тех языков, которые знала я. Но зато к концу моего пребывания у Май я уже прилично по-испански понимала. Основной обязанностью Кармелы, кроме стирки и уборки было приглядывать за дядей Эдгаром: он все норовил то залезть без спроса в холодильник, то уйти к соседям играть в бейсбол, а то и достать из сарая баночку пива. В сарае содержался маленький бизнес Май: магазинчик на дому. К ней приходили в выходные и поздно вечером, когда обыкновенные магазины были закрыты, и покупали у нее все то же самое, что продавалось там, но с небольшой наценкой. У нас в СССР это называлось спекуляцией.

У дяди Эдгара было в жизни 2 страсти: мойка машин и стирка. Стоило только зазеваться и оставить где-нибудь что-нибудь из своих вещей, как он тут же отправлял их прямиком в огромную, старой модели, как у моей бабушки - с загрузкой сверху - стиральную машину. А потом обегал всех близживущих дядей и тетей, спрашивая, не помыть ли кому их автомобиль. Казалось, что он так и родился с тряпкой в руках.

Эдгар до сих пор еще ходил в «школу», хотя ему было за 40.

- У меня там есть жена!- радостно заявлял он с логикой детсадовца. - Это наша учительница!

- А у Уго есть жена? - подзуживал его когда он еще жил на Кюрасао сеньор Артуро.

- А у Уго - три жены!- показывал на пальцах Эдгар.

- Ты думаешь, Эдгар дурачок?- рассказывал мне потом Артуро. - Эдгар - он знает, что говорит!...

По-голландски дядя Эдгар не говорил. Меня он стеснялся и называл «сеньора». «Это он потому, что ему нравятся такие, как ты- чтобы сама была белая, а волосы темные!»- пояснил Сонни. «Схожие у вас вкусы!»- подумала я.

Жанетт - симпатичная грустная девчушка - приходила в себя после недавнего возвращения из Голландии. Тетя Имельда, ее мама, которая не видела ее уже лет 12, вдруг неожиданно решила забрать ее к себе. Конечно, Жанетт обрадовалась: она так соскучилась по маме! Но оказалось, что маме просто была нужна бесплатная нянька: она недавно во второй раз вышла замуж, за чилийца, и у них в Голландии родились два малыша. Через 3 месяца Жанетт взвыла от такой жизни. Привыкшая жить на природе, в неспешной антильской среде, она возненавидела Голландию всеми фибрами души, но деваться ей было некуда. Помогла жена дяди Умберто Марбелла: купила ей билет до Кюрасао и довезла до аэропорта. С тех пор тетя Имельда не разговаривает с Марбеллой, а заодно - и с дядей Умберто тоже...

- А, вот и вы! Сонни тут совсем тебя заждался, - сказала Май. – Добро пожаловать. Надеюсь, что тебе на Кюрасао понравится. Я к твоему приезду испекла bolo pretu 60 , сейчас попробуешь. Но сначала поешь как следует. Устала небось с дороги?

И несмотря на всю несхожесть зарослей из кактусов с белыми русскими березками я тут же почувствовала себя как дома.

К ужину подошли и другие родственники: всем было любопытно на меня взглянуть. Голландцы в этом большом семействе еще иногда попадались, а вот русских отродясь никто из них не видел, только по телевизору.

О дяде Уго я уже упоминала. Кроме него, в семье были дядя Рикардо - хозяин строительной фирмы (его работники- контрактники из Венесуэлы снимали тут же во дворе у бабушки продуваемый насквозь пылью двухэтажный мини-барак). Дядя Освальд - самый старший, таксист (все его дети жили в Голландии). Дядя Томас - самый красивый на лицо, самыи темнокожий и самый занудливый по характеру. Вечно он был всем недоволен; помню, когда к нему приходили наниматься на работу, жаловался, какая неопрятная пошла молодежь: приходить на собеседование с такой шевелюрой - это же просто неприлично! («Ха! Ты бы видела его самого с его афро в 70-е годы!»- шепнул мне Сонни). Дядя Патрик - высокий, худощавый и элегантный полицейский и таможенник в одном лице, которыи успевал еще и подрабатывать на стороне: у него была собственная охранная фирма, а кроме того,он сдавал голландцам дом и даже в своем собственном доме сдавал на выходные первый этаж под вечеринки и званые ужины. Дядя Патрик славился своей эксцентричностью: это был большой поклонник Соединенных Штатов Америки. Настолько большой, что на 4 июля он всегда вывешивал над домом американский флаг, а свою самую младшую дочку назвал Нэнси - в честь жены Рейгана.

Все эти дяди и тети, кроме одной - учительницы младших классов Мариэллы, которая только недавно вышла замуж - были разведены и снова женаты, по 3-4 раза, и у всех была куча детей. Дочки дяди Томаса - хорошенькие малышки лет 8-9 с типичными для Антилл «русскозвучащими» именами Тошка и Надюшка - приезжали к нему после школы каждый день, на выходные – на весь день, а вечером их забирала мама. Толстенькая симпатяга Надюшка, увидев меня, обиженно надула губки и спряталась в отцовской машине.

- Чего это она? - спросила я.

- Да ничего, просто ей наш Сонни очень нравится. Ревнует ребенок! - засмеялась Омайра, с которой меня только что познакомили. Сестра Марбеллы, жены дяди Умберто тоже снимала у бабушки комнатку - в другом «сарае». Ей предстояло стать нашей с Сонни соседкой на эти три месяца. Внешность у Омайры была совершенно индейская. Маленькая, хрупкая, она казалась живым воплощением веселья, и только когда я познакомилась с ней поближе, я узнала, какая нелегкая и невеселая у нее жизнь.

От обилия новых лиц и имен голова кружилась.

- E ta hopi kansa,- сказал родственникам Сонни.- - Lagele na pas. 61 

- Хорошо, хорошо, пусть отдыхает! Завтра увидимся!- не возражала Май.

Наконец-то после этого бесконечного дня начало темнеть. Я и не знала, что в тропиках темнеет так рано и так молниеносно: кажется, только что еще светило солнце, а вокруг уже - черная ночь, и небо усыпано звездами! Было всего около 7 часов вечера.

Сонни вывел меня во двор, но повел меня неожиданно не к нашему «сарайчику», в который мы уже занесли мой чемодан, а к машине, которую ему по такому случаю одолжил дядя Рикардо.

- Поехали!

Я не возражала, не стала даже спрашивать, куда. Любопытство намного превосходило мою усталость.

Знойный вечер опустился на остров. У маленьких киосочков, торгующих вдоль дороги разными местными вкусностями выстроились неторопливые очереди, пританцовывающие под звуки чувственной латиноамериканской музыки, раздающейся из проезжающих мимо машин. Женщины ходят по улицам и даже сидят за рулем автомобилей прямо в бигудях, иногда даже непокрытых платочком (у нас дома такой вид - верх неприличия). На ногах и у женщин, и у мужчин по большей части резиновые шлепанцы. У многих мужчин в волосы заткнуты афро-расчески. Лампы в домах и на улицах - преимущественно дневного света, какие у нас бывают только в магазинах или в конторах. Теперь я понимаю, где Сонни к нему так пристрастился.

Все дышит покоем, а Сонни так и дышит счастьем. Чувствуется, что здесь он - на своем месте; в Голландии я никогда не видела его таким естественным и расслабленным. Мы проезжаем еще несколько поворотов - и вдруг оказываемся прямо на берегу моря! Карибского моря,о котором я прочитала столько книг, и на берегах которого выросли мои кумиры! В это трудно поверить, происходящее слишком для того фантастично....

Остатки далекого солнца на горизонте тонут в воде, а на небе уже полно звезд. По всему пляжу в рядочек выстроились машины с влюбленными парочками - на почтительном расстоянии друг от друга. Мы присоединяемся к ним, а темнота все сгущается... Какая романтика! Ради того, чтобы оказаться здесь и увидеть все это, стоило терпеть целый год ожоги от кипящего масла и руки, воняющие луком и горчицей... Занудная Голландия осталась позади как кошмарный сон, и мне так хочется, чтобы этот ослепительный теплый вечер длился всю мою оставшуюся жизнь!...

***

... Комнатка, где поселились мы с Сонни - маленькая, душная, несмотря на то, что всю ночь в ней открыты все окна и работает на полную катушку вентилятор. Кухни в доме этом нет, есть только две маленькие спальни - наша и Омайры, плюс душ с туалетом и зал, заставленный заржавелыми пыльными фитнесс-аппаратами, на которых Омайра время от времени со скуки упражняется.

Хотя было воскресенье, нас все равно разбудили рано утром - когда еще даже как следует не рассвело. Бабушкины петухи. У нее их было целых 4 горластых штуки, и они имели обыкновение собираться со своими ритуальными утренними песнями как раз под окнами нашей комнаты! Рассвирепевший спросонья Сонни побежал их ловить, а я - ловить его, так как мне вовсе не хотелось, чтобы он свернул кому-нибудь из них шею. Ведь птица не виновата - против природы не попрешь.

Но Сонни и не думал сворачивать петухам шеи. Изловчившись, он поймал одного из них и запер его в пустую клетку под окнами бабушкиной кухни.

- Это ему будет урок!- сказал он сурово.

Потом, уже в разгаре дня я пошла посмотреть на него и ужаснулась - у бедняги в клетке не было даже воды, а стояла она на самом солнцепеке! Я не выдержала и тайком от Сонни освободила его.

К слову, с животными на Кюрасао вообще особенно не церемонились. Не хочу показаться такой животно-озабоченной, как голландцы (о голландском отношении к животным см выше), но не могу понять, зачем непременно надо бросать камнями в любую пробегающую мимо кошку или собаку. Я попыталась выяснить мнение местного населения на этот счет. «Пусть знают свое место!»- таким был почти единодушный приговор. И кошки и собаки его знали: при приближении людей большинство из них ловко прятались. Прячутся от людей не только собаки и кошки: и застенчивые огромные зеленые игуаны, которых мне показывал на Вестпюнте 62  Сонни, тоже. Они знают, что из них могут сделать суп.

Кроме кур, у Май была еще и парочка коз. К ним относились немного лучше: козы паслись по крайней мере в тенечке. А еще кто-то притащил Май маленькую собачонку, с которой я любила играть. Но накануне нашего отъездв в Голландию ее заперли в такую же вот железную клетку на солнцепеке, и я до сих пор стараюсь не думать, выжила ли она после этого, хотя прошло уже больше 10 лет....

Извините, что начала свой рассказ о Кюрасао с таких невеселых ноток. «Цивилизованный» читатель - завсегдатай магазинов с попонками для собачек, конечно, возмутится и воскликнет, что остров этот населен какими-то монстрами, но это совсем не так. Просто у этих людей, как мне кажется, за века рабства и дискриминации накопилось много клокочущих внутри фрустраций, которые хочется на ком-то выразить. А фрустрации все выражают, как правило, на тех, кто слабее - вне зависимости от степени собственной цивилизованности. Для этого достаточно посмотреть, например, на настоящую эпидемию расправы с собственными детьми после развода (из серии «не доставайся, собака, ни тебе, ни мне!» - как говаривалось в русской сказке), охватившую сегодня те же благополучные Нидерланды. Или на ставшие практически ежедневными изнасилования в мирной ныне Северной Ирландии, которая, как уверен Иан Пейсли, должна стать примером для всего остального мира... Не говоря уже о том, как затравливают здесь собаками котов обкурившиеся черт знает чего дети мирного процесса (ведь ИРА теперь не борется с наркоторговцами, а больше некому...). О том, как обращаются не с животными даже, а с людьми в перенявшей наконец-то общечеловеческие ценности России, и вовсе лучше промолчать. Так что «кто без греха, тот пусть первый бросит камень...» и т.п.

Потянулись удивительные дни... Мне несказанно повезло, что мое пребывание на Кюрасао было не просто отдыхом, что я не валялась целый день на пляже среди голландцев и американцев где-нибудь в отеле Ван дер Фалка, зная местных людей только по подношению мне коктейлей и уборке моей комнаты. Я оказалась в самой их гуще, жила среди них, даже некоторое время работала и имела возможность по-настоящему узнать их и увидеть их жизнь без прикрас.

Самое прекрасное и необъяснимое - что я совсем не чувствовала себя на Кюрасао чужой, хотя естественно, все знали и видели, что я не местная. Я впервые в жизни оказалась в меньшинстве, среди людей с другим цветом кожи - и дай-то бог, чтобы так обращались с людьми с другим цветом кожи в своих странах «цивилизованные» европейцы, как жители Кюрасао обращались со мной!

В таких странах, как Антилы, быть туристом в западно-массовом понимании слова стыдно и противно. Это означает ставить себя над народом, «облагодетельствовав» его своими чаевыми. Такой туризм не по мне. Он претит советскому человеку.

Конечно, мне хотелось повидать на острове как можно больше мест и каждый день – по возможности что-нибудь новое. Это оказалось невозможным по техническим причинам: у Сонни не было машины, а сам он 5 дней в неделю был занят на практике. На место работы его обычно подвозил кто-нибудь из родственников, с работы -тоже. В выходные, когда мне - что греха таить!- хотелось на море, ему хотелось просто отдохнуть:поваляться в гамаке в тени пальм. Не надо забывать, что море для него было чем-то вроде дома-музея одного знаменитого русского писателя в нашей области для меня: я отродясь не бывала там, хотя это в двух шагах от моего дома, пока меня не попросили свозить их туда знакомые голландки: когда что-то совсем рядом, то как бы оно ни было интересно, всегда думаешь, что еще всегда туда успеешь!

Общественный транспорт на острове, как я быстро поняла, был развит очень слабо. Время от времени мимо дома проезжали небольшие автобусы, которые местные жители называли словом «конвой», но у них не было даже настоящего расписания. Проблема транспорта меня тем не менее меня не смущала: я привыкла помногу ходить пешком, как у нас дома, так и в Голландии, прикинула по карте расстояние от Сонниного дома до Виллемстада и объявила ему, что он может не волноваться: я вполне могу дойти пешком до города и вернуться обратно пока он работает.

- Ты с ума сошла!- воскликнул Сонни.

-Почему? Такое расстояние мне вполне по силам.

- Белая женщина будет здесь ходить по дорогам одна??!

- А что? А если на велосипеде?

- Я же говорю, что ты с ума сошла!- и больше никаких объяснений мне от него добиться не удалось.

К слову, Кюрасао в то время, в далеком 1992 году, совсем не был таким опасным, как сегодня. Огнестрельного оружия не было практически ни у кого. Один-единственный раз во время какого-то уличного праздника кто-то где-то выхватил пистолет – я была в толпе и даже сама его не видела, он даже не выстрелил, но началась такая паника, и толпа так рванула в разные стороны, что было ясно: это здесь событие из ряда вон выходящее. Как интересно, что огнестрельное оружие наводнило Кюрасао ну практически одновременно с американской военщиной, которая здесь теперь находится якобы для борьбы с наркотраффиком....

Если я оказывалась где-то одна, никто на меня не набрасывался. Кюрасаоские мужчины, как и кубинцы, привлекают твое внимание змеиным свистом и шипением:

- Пс-с-ст! Пс-с-ст! - раздается откуда-нибудь из-за угла. Сначала я даже не понимала, в чем дело. А когда поняла, то это развеселило меня до глубины души. Уж слишком забавно оно звучало!

Так что, я думаю, все дело было только в том, что Сонни меня ревновал. И совершенно, между прочим, напрасно. Другие мужчины меня абсолютно не интересовали. Даже Бобби, раз уж на то пошло.

В любом случае, походы в город или на пляж были редкостью. И это было даже хорошо: так они стали для меня чем-то по-настоящему особым!

....Виллемстад чем-то похож на праздничный пряник: по крайней мере, его парадные улицы, с их колониальными голландскими домами. Я с первого взгляда окончательно и бесповоротно влюбилась в оба его моста, названных - как же еще может быть в этом свободном мире? - конечно, именами голландских королев. Понтонный мост для пешеходов, раскачивающийся у тебя под ногами, который отводили в сторону всякий раз, когда в бухту Виллемстада заходил или выходил из нее корабль. И высоченный - такой, что под ним любой круизный лайнер или танкер пройдет - мост для машин, по которому пешеходам ходить запрещалось.Тем не менее, он был излюбленным местом на острове для желающих покончить жизнь самоубийством... Мосты эти соединяют две части города - Пунду (центр) и Отрабанду 63 , более новую его часть. Вообще, резкой границы между населенными пунктами на Кюрасао нет. Если добираться от Сонниного дома до Виллемстада, то кажется, что дома тянутся почти непрерывной стеной. В Пунде - дорогие ювелирные лавочки, толстенькие американские туристы в шортах, куча ресторанов фаст-фуд и старейшая в западном полушарии действующая синагога. А еще - плавучий рынок, на котором знойные латиноамериканские кампенсинос прямо с лодок продают свежие овощи и фрукты. Практически вся зелень на Кюрасао – импортная, из соседней Венесуэлы; большая часть прдуктов питания - тоже оттуда и из Америки. Это было хорошо заметно, когда мы с Сонни ходили за покупками в ближайший к его дому супермаркет – «Эсперамос». Здесь были всякие штучки-дрючки, о которых я в Европе и не слышала, например, порошковый американский напиток «для бедных» «Cool Aid». «Для бедных» - потому что было намного дешевле развести его в воде, чем покупать натуральные соки. После Советского Союза такие вещи на Западе не переставали меня поражать: у нас наоборот, все натуральное - соки, хлопковые ткани и т.п. было намного дешевле искусственного! Не понимала я и реклам, в которых естественные или органические продукты нахваливались: разве это не само собой разумеется, что это нормально?...

На Кюрасао я впервые в жизни увидела работающих детей: подрабатывающих упаковкой продуктов в сумки на выходе из магазина у кассы и тем, что помогают вам эти сумки донести до машины. Было ужасно неловко от этого. Я не привыкла, чтобы меня обслуживали. Разве я инвалид или ветеран?

Кроме мостов, в Виллемстаде бросалась в глаза «раффинадерей» или на папиаменто «рефинерия» - нефтеочистительный завод, почти в центре, недалеко от них. Когда-то он принадлежал «Шелл», и на нем работала значительная часть мужского населения острова. Ко времени моей туда поездки он уже давно был передан в аренду венесуэльской фирме – после увольнения большей части работников,- и нефть здесь перерабатывалась венесуэльская. Под определенным углом от завода исходил совершенно зверский запах. Одна из Сонниных тетей - только не с материнской, а с отцовской стороны - жила почти у самой «рефинерии», и у нее возле дома впору было круглосуточно носить противогаз... С охраной окружающей среды на Кюрасао вообще дело обстояло неважно.

Один раз во время моей поездки на заводе возник небольшой пожар... Ребята, я не шучу: практически весь остров бросил работать, и все кто мог съехались туда – посмотреть, что же будет дальше Слава богу, обошлось без жертв...

Развлечений у рядовых местных жителей было немного: каждый вечер практически все население острова усаживалось у телевизоров - смотреть очередную серию венесуэльского сериала «Cara Sucia” 64  по каналу «Веневизьон”. У нас в советское время бесконечных, как прожеванная жевательная резинка, сериалов не было, и мне трудно было привыкнуть к этому жанру, тем более не зная языка. За компанию я усаживалась у телевизора с Сонни и Омайрой, которые наперебой пересказывали мне происходящее на экране. По субботам Омайра непременно смотрела «Супер Сабадо Сенсасьональ» по тому же каналу. Это она пристрастила меня к колумбийской музыке валленато. Как раз в то время в Колумбии был застрелен популярный певец Рафаэль Орозко, и один из таких субботних вечеров был посвящен его творчеству. Омайра в буквальном смысле слова плакала - так ей было его жалко,- и тут же вскакивала и танцевала под его весело-грустные песни в сопровождении аккордеончика. Эта неподкупная искренность ее чувств меня глубоко взволновала, и я тоже полюбила его «Ritmo cha cun cha» и «Recorriendo Venezuela». Хотя до этого я к латиноамериканской музыке относилась в общем-то прохладно. Видимо, во многих случаях для того, чтобы ту или иную народную музыку полюбить, необходимо сначала окунуться в ту атмосферу, в которой она создается и исполняется...

Никаких тебе опер или театров здесь не было. Я не имею в виду только европейских - местных тоже. Были дискотеки, казино и бары. Даже кинотеатры к тому времени уже вымерли на Кюрасао как сорт развлечения. Остались только пустые их здания.

Большим событием в жизни острова стал приезд на него венесуэльских телевизионщиков из того же субботнего шоу. В один из погожих деньков они снимали прыжок каскадера (bungee jumping) с моего любимого высокого моста. Опять- таки посмотреть на это собрался практически весь остров - хотя съемки проходили в рабочее время. К нашему разочарованию, каскадер прыгнул всего только раз, после чего в рупор громогласно объявили:

- E no ta bula mas 65 ! – чтобы все расходились по домам. А потом далеко от города, субботним вечером шла прямая трансляция концерта местных и венесуэльских музыкантов. Помню, как на нем выступал Гильермо Давила - актер из «Кары Сусии». Омайра до такой степени хотела его увидеть, что поехала туда с нами даже больная. Май не велела ей выходить из дому (удивительное дело: ведь Май даже не была ей родственницей, но ее все слушались!), и мы тайно вывезли Омайру на концерт на заднем сиденьи машины, накрыв ее сверху старым одеялом....

После передачи о Рафаэле Орозко мы с Омайрой на полном серьезе собирались поехать вместе с Кармелой в ее родную Барранкилью, когда она соберется в очередной раз в отпуск к родным. Мы уже строили детальные планы поездки, когда о наших планах проведал Сонни. Он схватился за голову и заявил, что если я так хочу, чтобы мой труп нашли где-нибудь в колумбийских кустах, то он, конечно, не станет меня останавливать... Из поездки в Колумбию ничего не вышло.

Омайра стала моим самым большим другом на Кюрасао. Ей можно было доверить все - даже массирование больной спины собственного мужа. Она была очень веселая, почти бесшабашная женщина - и тем не менее чем-то глубоко трагичная. Совершенно не похожая на остальных своих трех сестер.

- Я такая потому, что я выросла не дома, а в больнице,- рассказала она, - Я все детство провела в больнице с больной печенью. Мои сестры все помешаны на деньгах и вещах, а я плевать на них хотела.

У Сомайры был единственный сын, которого она очень любила – мальчик лет 12. Но рос он не с ней, а в Голландии у одной из ее сестер: потому что Сомайра не смогла бы на свою зарплату продавщицы его прокормить. (Как тут не вспомнить советский фильм «Дамы приглашают кавалеров», в котором скромная продавщица галантерейного магазина срывается с места, выпрашивает у начальника отпуск и отправляется с бухты-барахты безо всяких финансовых проблем на курорт? А ведь этот фильм был не сказкой, а вполне обычной для нас реальностью!). Сомайра откладывала деньги ему на пару модных кроссовок - и мечтала о том дне, когда он наконец приедет домой на каникулы...

И еще у нее была одна тайна, которую она сама мне рассказала: за несколько лет до этого она пыталась покончить жизнь самоубийством, наглоталась снотворного, но успела об этом проговориться. И родные всю ночь не давали ей заснуть, обливали ее холодной водой и заставляли ее ходить по комнате. А когда она оклемалась, отправили ее пожить у Май - подальше от собственных родственников.

Когда я вспоминаю, что день рождения у Омайры - в один день с моей Лизой, становится очень не по себе... Нехорошо быть такой суеверной, но я ничего не могу с этим поделать.

Виллемстад был такой же двуслойный, как веселая на поверхности жизнь Омайры. За парадными улицами, тщательно выскребаемыми каждое утро в ожидании опустошения туристских кошельков, скрывался совсем другой город: полуразвалившихся старых домов и нищеты. Настоящей нищеты, которой я, еще тогда незнакомая с грядущими «достижениями» в этой области ельцинской России, никогда в жизни своей вот так, напрямую, в глаза не видала.

Здесь бедствовали не только безработные - были и люди, которые, как Омайра, работали, но не могли себе позволить снова подключить отключенное дома за неуплату электричество - потому что все деньги сверх отведенных на еду у них уходили на бензин, необходимый для того, чтобы до своей работы каждый день добираться. Естественно, у таких людей не было возможности пользоваться холодильником, и из-за этого продукты питания, которые каждый день нужно было покупать поэтому свежими, обходились им еще дороже... Получался замкнутый круг.

Кто мог, бежал от нищеты в Голландию. Или хотя бы стремился вывезти туда своих детей, отдавая их уже живущим в Голландии родственникам – разбивая помимо своей воли семьи и человеческие сердца. Послушать голландцев - так можно подумать, что антильцы эмигрируют в Голландию от какой-то избалованности или лени. Их бы самих хоть на время в шкуру последних - посмотрю, какую бы песенку они тогда запели!

Остров был полон недостроенных домов: люди начинали их строить, чтобы «застолбить» за собой участок (он считался официально занятым только если на нем стояло жилье), но на то, чтобы строительство закончить, не было денег, и поэтому тут и там из зарослей колючек торчали заброшенные фундаменты и стены...

Были и такие, кто никуда не мог себе позволить уехать. Они жили на окраинах острова в деревянных продуваемых ветром хибарках, которые я видела только в документальных фильмах о Ямайке. Мимо этих хибарок иногда со свистом проезжали роскошные «мерседесы» местных политиков, с иголочки одетых по европейской моде. Голландские политики, так любящие говорить об Антилах «met hun vingertje klaar» 66 , там вообще никогда не появлялись.

...Но были и такие, кому даже Кюрасао казался раем на земле: люди, в чьих собственных странах жизнь была еще невыносимее. Кюрасао с каждым годом все больше и больше наводняют колумбийцы, гаитяне, ямайцы и доминиканцы.Да, те самые зачастую неграмотные ямайцы, которые с пеной у рта кричат, что «не хотят жить при диктатуре, как на Кубе»!...

Помню, с каким удивлением Сонни и я обнаружили для себя во время нашего визита в бар на вершине горы в Виллемстаде, что наша Кармела-то, оказывается, клеится к дяде Томасу - несмотря на всю его занудную сущность. Они так чувствительно танцевали вместе сальсу, что мы оба тут же поняли, к чему идет дело. Через некоторое время дядя Томас купил для нее учебник голландского языка....

Вскоре я поближе познакомилась еще с одним из таких бедолаг. Это был Жан – маленький, худенький, вечно босой и очень черный по сравнению с
жителями Кюрасао гаитянин, с которым я познакомилась в саду у дяди Патрика. Жан работал у него садовником.

Вообще-то его звали вовсе не Жан, но его настоящего имени никто не знал.
Просто на Кюрасао многие называли так всех гаитян – по первому попавшемуся
французскому имени, которое они знали. Все равно как всех наших девушек за рубежом зачастую именуют «Наташами»...

К гаитянам здесь oтносились свысока. Точно так же, как и к колумбийцам, и к
доминиканским женщинам. Ирония ситуации в том, что сами антильцы являются точно такими же экономическими беженцами в Нидерландах, как гаитяне и доминиканцы – на их острове. С той единственной разницей, что голландцы пока не нашли ещё способа лишить их нидерландского гражданства и ввести для них въездные визы, сохранив при этом власть над их островами, - хоть и давно мечтают об этом.

Мы подружились с Жаном, - возможно, потому, что я была единственной из всех окружающих, кто не смотрел на него, как на безмолвную прислугу, а
действительно интересовался, чем он живет, его родным островом – первой
независимой страной западного полушария (мы ещё в школе учили о восстании
Туссен-Лувертюра!).

Жан немного говорил по-голландски, потому что до Антил
он жил и работал в Суринаме, где осталась его любимая девушка, тамошняя
китаянка. Она иногда присылала ему кассеты с записью своего голоса, на
которых она тоненько пела грустные, протяжные, непонятные мне песни, а Жан
слушал их (я давала ему тайком от дяди Патрика магнитофон) со слезами на
своих больших карих глазах…

Мы общались на смеси голландского и французского. Он рассказывал мне о том, как любили они с друзьями ездить на лодке вокруг родного острова. Правда, при этом они рисковали жизнями, потому что никто из них не умел плавать. Я не понимала, как это можно жить на море и не уметь плавать, но, оказывается, можно… Иногда я тайком (чтобы не увидели Соннины родственники, которые полагали, что незачем так баловать слуг!) делилась с ним самым вкусным блюдом из местного китайского ресторана – «steak Spanish style», при воспоминании о котором у меня до сих пор текут слюнки.

Я хотела забрать его к нам домой, когда мы с Сонни насовсем переедем на Кюрасао, - потому что дядя Патрик обращался с ним далеко не лучшим образом. «Слуг нельзя баловать. А то они на шею сядут!»- поучал меня Сонни....

- Тебе хорошо! Ты такую хорошую работу можешь здесь найти!- уверял меня Жан.

Хорошую работу? Я? На Кюрасао? Это какую же?

- Тебя с твоими языками в любое казино возьмут!- уже не скрывая легкой зависти, пояснил он.

И это - хорошая работа?!...

Жан не знал, откуда я родом. Он был неграмотным. Я попыталась показать ему
свою страну на карте, но это ни о чем ему не говорило. Я попыталась
объяснить словами.

- Советский Союз. L'Union Sovietique. Sovjet Unie. Россия, Russie, Rusland?

Он только застенчиво улыбался и пожимал плечами. Я совсем отчаялась - ну, как ему объяснить? 

- Коммунисты, - сказала я. При этом слове он оживился. Он его знал.

- Коммунисты – это плохо. Ils sont tres mauvais, – убежденно сказал Жан,
никогда не видевший нашей страны и даже не знавший, как она называется и где она находится.

- Est-ce que tu veux dire que je suis mauvaise? – По-твоему, я плохая? - спросила я его напрямик.

- Нет, ты добрая. Ты хорошая. Таких, как ты, здесь больше нет. А вот
коммунисты – плохие, -повторил он.

- Ну так вот, Жан, я – коммунист. Задумайся над этим, пожалуйста!

Он выглядел очень удивленным и обещал задуматься. Когда я познакомилась c Жаном, жизнь на Кюрасао не была такой безрадостной и бесперспективной, как сегодня. Тогда там еще вполне можно было жить. Но МВФ и Всемирный Банк добрались и туда и зажали этот прекрасный остров в такие тиски, что сейчас каждый 8-ой его житель подумывает об эмиграции. Туда, где он тоже станет всего лишь «Жаном». Туда, где с ним будут обращаться так, как обращался с Жаном дядя Патрик…

... По ночам Виллемстад наводняли чоллеры 67 . В то время, много лет назад, они не были агрессивными. Они только искали возможности заработать на кусок хлеба. У меня сердце кровью обливалось, когда Сонни вывозил меня вечером в город на дядиной машине, и не успевали мы выйти из нее, как откуда-то из темноты появлялись несколько человек с заготовленными уже ведрами и тряпками, которые наперебой просили нас дать им помыть нашу машину. Сонни величаво разрешал это кому-нибудь из них, но мне было жалко всех. Я привезла с собой на Кюрасао 900 гульденов на 3 месяца и готова была раздать их все.

Чоллеры были честные: Сонни давал им деньги наперед, мы уходили, и я, если честно, ожидала, что когда мы вернемся, машина по-прежнему будет грязная, но она сверкала как новенькая.

...Только не надо думать, что Голландия в этом плане как-то принципиально от Антил отличается. До того, как я оказалась в «цивилизованном мире», я никогда вообще не видела нищих. Милостыню у нас в Советском Союзе просили только цыгане, у которых это было более или менее профессиональное занятие, поэтому на них особого внимания никто не обращал.

В СССР мы были начисто лишены свободы быть бездомными и безработными.

Какое безобразие! Какое вопиющее нарушение прав и свобод человека!

Первое, что меня поразило в Голландии, было именно вопиющее равнодушие, с которым окружающие к бездомным относились. Казалось, никто просто не воспринимал их как живых людей. В Роттердаме почти все они обитали вокруг вокзала. С тех пор, как я начала каждый день ездить в университет из Роттердама на поезде, все городские бездомные стали мне как бы знакомыми.

Как-то раз я ехала в поезде, где просил милостыню молодой человек, которого я уже запомнила в лицо. От него неприятно пахло. Одежда его была явно ему не по размеру.

- Если я не наберу 7 гульденов 50 центов, меня сегодня вечером не пустят в ночлежку!- пожаловался он. Я порылась у себя в сумке. Лишних 7,50 у меня не было, но я дала ему какую-то мелочь и, чувствуя себя виноватой, что не могу предложить большего, протянула ему начатую уже мной коробку конфет. Я сделала это автоматически и тут же испугалась: ой, что же это я делаю, он же обидится, кто же предлагает людям начатые коробки? Но бомж, к моему удивлению, остановился как громом пораженный.

- Класс! - воскликнул в восхищении он - Я конфет уже сто лет не пробовал!

Это был голландец, еще совсем молодой парень, но когда он открыл рот и улыбнулся, я увидела, что все зубы у него уже практически сгнили... И мне стало еще стыднее.

Когда моя университетская подруга Фемке говорила мне, как удивляет ее, что бездомных в Голландии, кажется, становится все больше и больше, я поражалась ее наивности. Чему же тут удивляться? Карла Маркса надо было читать. У него все это очень хорошо описано....

... У меня сложились непростые отношения с антильским солнцем. Загорать я начала сидя на стуле около дома, в первый же понедельник, когда Сонни вышел на работу. Чтобы не терять зря времени. Я представляла себе антильское солнце примерно равным по силе нашему черноморскому. Ну, или хотя бы средиземноморскому французскому. Но антильское солнце начисто сжигало твою кожу уже минут за 20, а если остаться под его лучами на час, то оно совершенно тебя нокаутировало. За эти три месяца кожа успела сползти с меня целиком – даже под бровями и на веках!- раз пять. И один раз со мной случился солнечный удар: когда Сонни оставил меня одну на пляже в Сиаквариуме 68 , а я заснула. Помню, как люди бросали на меня удивленные взгляды, когда мы шли оттуда домой, но я списала это на собственную неотразимость в бикини. Когда же мы до дома добрались, и я пошла в душ, то там я свалилась без сознания. Я была действительно неотразима: красная как вареный рак!

Сонни здорово было перепугался, когда мне стало плохо, и повез меня в ботику. Ботика - это вовсе не бутик (boutique), а нечто вроде аптеки, хотя там продают не только лекарства, но и например, крем для загара. И целую полку, как правило, занимают разноцветные бутылочки, на которых - на полном серьезе!- написано «эликсир от несчастной любви», «средство для сдачи экзамена» или даже «приворотное зелье»! В ботике нам выдали крем от солнечных ожогов и посоветовали мне несколько дней не выходить из дома.

Мы тогда как раз только что временно поселились у родителей Марины в Домингиту 69 , которые отмечали в Голландии получение их сыном диплома и попросили нас присмотреть пока они будут в отъезде за их домом и за двумя собачками, которым каждыи день надо было варить рис с мясом. Маленькую из собачек звали глупым для ее габаритов именем Рэмбо. Дом был большой и после бабушкиной комнатушки для квартирантов шикарный: каменные полы, биде в туалете, постель с матрасом на воде (waterbed), которые я до этого видела только в фильмах ужасов, гранатовые деревья во дворе и даже кондиционер в одной из комнат. Там я и зализывала свои раны, запершись в этой холодной комнате на весь день и с наслаждением стуча зубами от холода!

Пляжи на острове были разные: частные в отелях, туристические и простые. Занимают они южное и западное побережье: на севере и на востоке Кюрасао круто обрывается в море скалами. Мы побывали хотя бы по одному разу почти на всех из них: от фешенебельных Барбары и Ян Тиля, где песок был усеян приспособлениями для приготовления шашлыков, а отдыхали преимущественно местные «богатенькие Буратино» до Сиаквариума, где на солнышке жарили свои обвисшие молочные железы голландки не первой свежести (porkeria чистой воды!) и до моего самого любимого - Маленького Книпа на западном побережье, где туристов, к моему удовольствию, практически не бывало -только местные жители. Местные жители на пляже держались с достоинством и никогда не обнажались сверх меры и напоказ, как это делали озабоченные голландцы. Еще мне нравился пляж в Сонесте, который вообще-то был предназначен для отеля, но поскольку отель еще не был построен, туда ходить можно было всем. Волны на Сонесте были такие, что зазеваешься на мелководье- с ног тебя сшибут! Я прыгала в море в такт с ними, с таким ощущением легкости во всем теле, словно я была на Луне: при каждом прыжке волна подхватывала меня и дополнительно подбрасывала вверх! Тем временем двоюродные братья и сестры по горло зарывали Сонни в песочек на берегу, налепливая на него сверху различные дополнительные песочные части тела. Им это казалось очень забавным. Что ж, каждый развлекается как может...

Когда у Сонни была возможность, он старался показать мне остров. Постепенно мы объехали все его уголки, даже крайне восточное побережье, где почти никто не живет, кроме нескольких рыбацких семей, а в некоторых местах даже не проведено электричество. Там все буквально заросло деревьями дивидиви, а еще тихо пасутся стада латиноамериканских коров. Когда я впервые увидела латиноамериканского быка, он показался мне больше похожим на слона! К слову, видели мы на Кюрасао и обыкновенных голландских, черно-белых коров. Одна из них уныло сидела на красной земле в Тере Коре и изнывала от жары. Вокруг нее не было ни травинки. Она напомнила мне северного оленя в разгаре лета в стокгольмском зоопарке...

Гораздо больше по душе мне было побережье западное! Сонни возил меня туда, когда на пляжах не было ни души! И на дорогах тоже - он даже предлагал поучить меня водить машину, но я позорно струсила. (Сейчас бы не струсила, но уже поздно....) Дело было неподалеку от развалин, которые считались пристанищем привидения. «Распутин»- к моему великому удивлению, было написано на их стенах. Машина летела по воздуху, а я, к удовольствию Сонни, визжала как недорезанный поросенок! Но не только из-за пляжей нравилось мне западное побережье: оно было более уютное, домашнее и не переполненное бледнолицыми, как юг острова.

Периодически ко мне начали возвращаться на Кюрасао мои голландские фрустрации, особенно если, не дай бог, кто-то принимал меня за голландку! Дошло до того, что я начала притворяться, что по-голландски совершенно не понимаю, ибо признать, что понимаю, автоматически означало бы риск быть за голландку принятой. Не было для меня ничего обиднее, чем это. Когда жена одного из Сонниных дядей заикнулась мне было во время нашего пикника на пляже Барбара, что я могу здесь загорать как хочу, «даже топлесс», я чуть не перегрызла ей за такое предложение горло! «Ik ben geen Nederlandse, hoor! Geen prostituee 70 ». Бедняжка, она, наверно, просто считала, что европейцы все одинаковые...

Еще несколько таких выпадов - и родственники Сонни прочно решили меж собой, что Соннина жена – «Русиана лока» 71 , но я ничего не могла тогда с собой поделать. Чувство обиды, чувство душевной травмы, чувство отвращения к голландскому образу жизни были сильнее меня. Если бы у меня только была надежда, что мне не всю жизнь придется провести среди голландцев – да я свернула бы ради этого горы!

На Кюрасао я голландцев старательно избегала. Я видела, как нагло и развязанно они себя ведут. Даже те из них, кто жил на Кюрасао годами, не удосуживались хотя бы попробовать выучить язык местного населения, который я освоила безо всяких курсов за эти несколько месяцев. Просто они были абсолютно уверены, что все обязаны говорить с ними на их языке- языке хозяев. Люди, которым так не нравится, когда по улицам их собственных городов ходят женщины в парандажах, не считают для себя зазорным ходить по улицам чужих городов- где тоже, между прочим, есть свои нормы и свои ценности!- и даже оплачивать счета в тамошних банках будучи в плавках и в купальниках.

В знак протеста я выкрасила свои волосы в черный цвет - чтобы не быть на них похожей ни с одной стороны. И своего добилась: народ тут же начал кричать мне вслед «Venezolana!» 72  и обращаться ко мне исключительно по-испански...

Со злорадным удовольствием восприняла я то, как один голландец на улице даже принял меня за местную жительницу и попытался завязать со мной разговор на папиаменто (и на голландскую старуху бывает проруха!)

Дядя Патрик с симпатией воспринимал мои подобные чудачества. Он и сам недолюбливал голландцев - его кумирами, как я уже упоминала, были янки. И даже пытался просветить меня насчет того, насколько это замечательная держава. Поскольку дело было еще до Югославии, до Афганистана, до Ирака, I let him get away with it 73 .

Дядя Патрик искренне стремился меня развлечь: приглашал потанцевать во время своего дня рождения, на котором он был облачен в ослепительно-белый, красиво контрастирующий с цветом его кожи костюм в талию; предложил мне временную работу у себя в своей частной лавочке и даже дал бабушкин номер телефона одному русскому капитану корабля, который как раз тогда зашел в Виллемстадскую гавань. Как таможенник, дядя Патрик чуть ли не первым об этом узнал. «Мой племянник женат на русской!»- порадовал он капитана. Это сейчас такой фразой даже на Папуа Новой Гвинее никого не удивишь, а в то время капитан, несомненно, удивился. И позвонил мне.

Мы беседовали минут пятнадцать. Капитан пригласил меня в гости на корабль, но я постеснялась - кто знает, как к этому отнесется мой Отелло...

- Ну и как, нравится Вам здесь? - спросила я его, будучи сама в таком восторге от Кюрасао, что заранее предвидела, как мне думалось, что он скажет.

И услышала в ответ:

- Да, ничего, но бывают места и намного красивее.

Я даже обиделась. Я просто не могла в это поверить.

Работа в офисе у дяди Патрика была нетрудной. Я работала на телефоне в приемной и на компьютере и получала около 500 антильских гульденов в месяц (прожить на такие деньги было нельзя, но я ведь только подрабатывала на каникулах!). Фирма занималась наймом частных охранников для магазинов и прочих заведений. В то время в Европе цивилизация еще до такого расцвета не дошла: Кюрасао шагал впереди своего времени. Прямым ходом за флагманом мировой цивилизации любимчиками дяди Патрика Соединенными Штатами...

Сначала я подумала, что дядя Патрик и другие Соннины родственники (а эту фирму совместно создали четверо из них) просто очень жадные до денег. Потом я поняла, что они просто пытаются выжить: на одну зарплату таможенника и полицейского не очень-то понаразводишь у себя во дворе пальмовые сады...

Тем не менее, семейство Госепа (кстати, это была типично кюрасаоская фамилия - образованная не от мужского, как у большинства народов, а от женского имени: видимо, потому что кто у рабов мать всегда было ясно, а вот кто отец- не всегда) действительно были очень money-minded 74 . Вся семейка. И периодически они из-за денег смертельно ругались - хотя обычно и помогали друг другу в трудную минуту.

Чем ближе я их узнавала, тем больше меня удивляло замужество Сонниной мамы с сеньором Артуро. У Зомербергов не было с Госепа ничего общего. Зомерберги были по большей части интеллектуальные бессеребренники - именно то, чем так боялся стать сам Сонни... Брак сеньора Артуро с Луизой Госепа был для него вторым. Она была на 15 лет моложе его. Видимо, его действительно привлекла в ней только ее внешность. А вот что привлекло ее? Его солидность? Ее родственникам он не нравился, и они плохо это скрывали.

А еще я узнала то, что мне так не хотел почему-то рассказывать Сонни: оказывается, Зомерберг - фамилия не кюрасаоская, а... арубанская! Он был того же происхождения, что и мой кумир Бобби! Видимо, потому Сонни и не хотел в этом признаваться: «Бони М» он не переносил на дух:

- Они - такие глупые, как вы, европейцы, хотите, чтобы были мы все! Вы просто такими хотите нас видеть.

I do see his point. I just never looked at it that way when I was a child. 75 

Я была очень близка к тому, чтобы посетить Арубу – «родину героя»- опять-таки благодаря дяде Патрику, который уже даже договорился, чтобы нас взял туда на пару дней какоы-то попутный корабль. Но опять-таки ничего не получилось из-за Сонни...

...Работать у дяди Патрика мне нравилось. Я целый день вкалывала на компьютере, поглядывая время от времени вниз с балкона двухэтажного просторного здания, окруженного высокими пальмами,которые по утрам поливал Жан. Один раз дядя Патрик попросил Жана покрасить забор, и Жан старательно покрасил его - с одной стороны.

- Все равно с другой не видно!- объяснил он мне.

Мимо дома проходила оживленная дорога на Вестпюнт. На дорогах на Кюрасао часто происходили несчастные случаи. Вдоль дорог продавали билеты местной лотереи, выиграть в которую шанс был намного выше, чем в Европе. Но шанс того, что с тобой на дороге что-нибудь может случиться, был еще выше.

Периодически приходили соллиситанты 76  - подавать заявления на работу в качестве охранника. Я только принимала у них заявления, интервью проводил сам дядя Патрик. Особенно отчетливо мне запомнился один из соллиситантов: в резиновых шлепанцах-«вьетнамках» на босу ногу, с воткнутой в шевелюру расческой и с лицом пофигиста. Его буквально за руку притащила в офис его беременная жена. Она же отвечала за него на все вопросы. Мне было ее очень жалко.

- Может, наймете-таки его, сеньор Патрик?- спросила я вечером после работы. - Жалко женщину, она так старалась! В конце концов, какая там особая работа?

Сеньор Патрик снисходительно улыбнулся и произнес длинную пространную речь, из которой следовало, что с человеческой точки зрения он совершенно со мной согласен, а вот с точки зрения бизнеса -нет. А мне виделся один только голодный маленький ребеночек... Плевать я хотела на какой-то там бизнес, если он останется голодным! Он себе, в конце концов, жизнь не выбирал.

Конечно, не все были настолько американизированными на острове, как дядя Патрик. Отношение к голландцам на острове было чаще всего умеренно-неприязненное. Но отношение к вопросу о независимости было более сложным: несмотря на всю неприязнь к колонизаторам и на осознание фактов дискриминации и эксплуатации, ее мало кто безоговорочно хотел. Люди просто не верили в свои силы. Они приводили в качестве примера другие небольшие карибские страны, жизнь в которых после достижения ими независимости, мягко говоря, лучше не стала. Естественно, самая старая в полушарии независимая страна - Гаити - была в этом отношении просто кричащим примером. Но сказывалась все-таки и американизация молодого поколения здесь - чуть ли не с пеленок. Уроженец Кюрасао растет на американской культуре в гораздо большей степени, чем европейские дети. В атмосфере восхищения американцами и почти религиозного трепета перед ними, которые те создали в отношении себя сами. «Сам не похвалишься, кто тебя похвалит?»- как любил повторять бабушкин брат. Это про янки. Жители Кюрасао видели в них, казалось, некий противовес голландцам и старались сыграть на этом противопоставлении. Чаще всего - не очень-то удачно.

Тем не менее, как я, к своему удивлению, обнаружила, на Кюрасао многие с большой симпатией относились к Кубе и к Фиделю. Казалось бы, с такими настроениями, как у них, логично было бы поддерживать бешено-антикубинские выпады, столь характерные для собственной метрополии и ее псевдо-левых «интеллектуалов», не говоря уже об «американских инвесторах»- ан нет, народ Кюрасао хорошо знал, что на Кубе прекрасная медицина, хорошее образование и вообще нормальная жизнь. Многие возили туда на операции своих родственников: выходило намного дешевле и качественнее , чем в соседние Венесуэлу или Колумбию. В Венесуэле тогда Чавес еще не пришел к власти...

В самом конце моего пребывания на Кюрасао в моей жизни произошло еще одно событие: я... окрестилась. В католической церкви. У самого местного епископа и под его непосредственным руководством. Не потому, что я вдруг стала такая верующая, и не для того, чтобы угодить бабушке Май - хотя, понятно, она была на седьмом небе от счастья. А потому, что меня об этом попросила моя собственная мама-коммунистка, которой к тому же почему-то вдруг теперь казалось, что католическая церковь – «не такая коррумпированная, как наша». Тут бы мне и насторожиться: да что это там дома происходит, они что, все с ума посходили? - но я даже не задалась этим вопросом, настолько эгоистично были мои думы в тот момент заняты только этим прекрасным островом...

Май устроила по этому случаю большую пирушку. И даже предложила нам в тот же день и пожениться церковным браком: чего зря время терять?

Мы к тому времени были расписаны уже два года. Трения между нами еще не были фатальными, но уже достигали такой степени, что их было достаточно, чтобы вызвать мои сомнения в необходимости такого шага. Я ведь знала, что церковный брак бывает только один - и уже тогда не была уверена на 100% , что я этого с Сонни хочу. Но не могла же я сказать вслух, что сомневаюсь в прочности нашего с ним союза - после совместных двух лет жизни! Вот так я и оказалась в один день крещеной, причащенной и замужем церковным браком…

За три месяца я срослась с Кюрасао душой и сердцем. Я уже не представляла себе своего будущего без него. Сонни не перебивал меня, когда я вслух строила планы на наше с ним будущее здесь, и потому я была уверена, что он их поддерживает.

... Уезжать мне не хотелось до такой степени, что я рыдала навзрыд. Омайра сама пустила слезу, вытирая мне щеки. И когда наш самолет взлетел, у меня на глазах все еще стояли слезы. Возвращаться в ненавистную Голландию для меня было хуже горькой редьки.

Но я в тот момент верила, что быстро на Кюрасао вернусь.

Ну, не позднее, чем года через три.

С тех пор прошло уже гораздо больше лет....

И когда я разводилась с Сонни, это был развод не только с ним.

Я разводилась и с его Родиной, и с его близкими, и со своими антильскими друзьями. С нашими мечтами.

И это было гораздо больнее, чем сам развод как юридический факт.

Мое последнее воспоминание о Кюрасао - небольшое заросшее поле за Сонниным домом, на котором я случайно обнаружила среди сорняков несколько кустарников хлопка. Напоминание о временах, когда его предки своим трудом создавали богатства тех, кто и по сей день продолжает держать этот остров своей мертвой хваткой, не переставая при этом громко кричать, что Антилы - это только обуза.....

Pot verdorie 77 , если только обуза, тогда что ж вы все так отчаянно цепляетесь за них?

Примечания

1  Давайте все вместе вспоем величие Кюрасао / Кюрасао - маленький остров / Скала в море / Кюрасао, мы тебя любим / Превыше всех наций / Мы поем тебе славу / От всего своего сердца.

2  Pim Fortuyn – голландский политик-крайний националист (1948-2002)

3  Varken – свинья (голл.)

4  Geert Wilders, Rita Verdonk- голландские националисты- популисты

5  Dushi- милая, дорогая (папиаменто)

6  Имеется в виду сцена из бельгийского комедийного фильма «Коко Фланель»

7  Очень приятно. Какая у тебя красивая маленькая попка! (голл.)

8  Голландские супермаркеты.

9  1 пакетик кокосового хлеба и 1 копченая колбаска на неделю (голл.)

10  Начинка для бутербродов (голл.)

11  Голландский вариант «Поля чудес»

12  Временная рабочая сила (голл.)

13  Временная работа (голл.)

14  Нелегально, без выплаты налогов

15  «Наступило лето» - песня о первом сексуальном опыте голландского подростка

16  - Как дела? - Спасибо, хорошо (амхарск.)

17  Господин (голл.)

18  нормы и ценности (голл.)

19  Straatkrant- газета для бездомных (голл.)

20  Принц Бернард – отец королевы Беатрикс.

21  Адинда – индонезийская героиня знаменитого антиколониального романа голландского писателя Мультатули «Макс Хавелаар».

22  Люди, дети! (голл.)

23  «Неправильный кофе» - кофе, в котором больше молока, чем воды (голл.)

24  вишневый пирог из (германского) Черного леса (вид торта) (голл.)

25  Современный промышленный город (голл.)

26  Брабант – провинция на юге Нидерландов

27  Твенте - область на крайнем востоке Нидерландов в провинции Оверэйссел.

28  Суп из козлятины

29  Тушеная курица

30  Обжареный в масле кусок теста определенной формы, который еще горячим надрезается, и в него кладется ломоть сыра, который сразу плавится

31  Сорт каши, похожий на манную (без сахара), сродни западноафриканскому фуфу.

32  Антильские сладости из кокосового молока

33  Дословно «собачьи зубы» - сорт сладостей

34  Фаршированная головка сыра

35  Антильские пирожки

36  Ponche crema – венесуэльский по происхождению ликер, из рома, смешанного с молоком, яйцами, сахаром, ванилью, корицей и лимонной кислотой.

37  Porkeria – свинство (папиаменто)

38  Che! Porkeria, swa! Nan ta porko!- Ay dios!- Ой боже! Фу! Ну и свинство, приятель! Они свиньи!- (папиаменто)

39  Vallen en opstaan – падать и вставать (голл.)

40  Недопеченные мачо (голл.)

41  12 гамбургеров на плиту! (смесь голл. с англ.)

42  Годовой проездной для студентов (голл.)

43  Ruslandkunde - россиеведение (голл.)

44  Nieuwe Westen – квартал в западной части Роттердама

45  Кабо Верде – острова Зеленого Мыса

46  Суринамское нац. блюдо

47  Пицца с начинкой внутри, как пирог

48  Столица Нидерландских Антильских островов

49  Чужак судьбы (англ.)

50  Острова ABC- Aruba, Bonaire, Curacao.

51  Les forestiers- лесные жители (в данном случае - жители юга Гвинеи)

52  Поздравляю (англ.)

53  Большое спасибо (англ.)

54  Настоящее имя Дэйва Бентона, уроженца Арубы, победившего от Эстонии на Евровидении в 2001 году

55  Mariku – гомосексуалист, гей (папиаменто)

56  Marikunan – мн.ч. от марику

57  Песня панамского певца Нандо Бум «No queremor mariflor» – антигомосексуального содержания, была большим хитом на Антилах в 1992 году

58  Инстанция, выдающая пособие по безработице (голл.)

59  Tera Kora – Тера Кора, Красная Земля (папиаменто), район на севере Кюрасао недалеко от аэропорта Хато.

60  Bolo pretu - дословно «черный торт», долгохранящийся антильский торт на основе чернослива, с добавкой алкоголя. Готовится по особо торжественным случаям.

61  Она очень устала. Оставьте ее в покое (папиаменто).

62  Westpunt – крайне западная область на Кюрасао

63  Otrоbanda – дословно «другая сторона» (папиаменто)

64  «Cara Sucia» – «Замарашка» (венесуэльская «теленовела”)

65  Он больше не прыгнет (папиаменто)

66  C (указательным) пальчиком наготове (голл.)

67  Choller – бродяга (папиаменто)

68  Seaquarium – Морской Аквариум –туристическая достопримечательность Кюрасао

69  Dominguitu- квартал на Кюрасао

70  Эй, я не голландка! Не проститутка! (голл.)

71  Rusiana loca- сумасшедшая русская (папиаменто)

72  Venezolana – венесуэлка (папиаменто)

73  Ему это у меня сошло с рук (англ.)

74  Ориентированные на деньги (англ.)

75  Я вижу, что он имеет в виду. Я просто никогда не смотрела (на них) с такой позиции, когда бьла ребенком (англ.)

76  sollicitant (голл.) – поступающий на работу

77  Черт побери (голл.)