Мы продолжаем публикацию исторического исследования Ж. Буткуса «Окровавленная Литва. Националистический террор и его причины». Уже опубликованные три части здесь:

Часть 3 http://left.ru/2009/6/butkus188.phtml и http://www.left.ru/2009/7/butkus189-2.phtml

Часть 2. http://left.ru/2008/5/butkus174.phtml

Часть 1. http://left.ru/2007/15/butkus167-2.phtml

Жильвинас Буткус – главный редактор марксистского издания Лефтас и ассоциированный редактор Левой России (лефт.ру).

4. Было ли население Литвы единым?

При изучении причин послевоенных событий в Литве необходимо рассмотреть мифы буржуазной пропаганды, связанные с концом войны и началом послевоенного периода. Даже учитывая описанный в прежних частях данной работы глубокий раскол общества предвоенной Литвы и явно социальный подтекст событий июня 1941 г., имеются разные «факты», предоставляемые буржуазными историками, о «единодушном» предубеждении литовского общества по отношению к Советской власти в конце войны. Положение осложняется тем, что эта пропаганда в немалой части основывается не на откровенной лжи, а опирается на настоящие факты из документов советских органов. Всячески спекулируя данными фактами, эта пропаганда рисует искаженную до неузнаваемости картину. Поэтому для восстановления правды надо рассмотреть главные из этих фальсификаций.

Мобилизация в Красную Армию

Особое место среди мифов националистической историографии занимает, разумеется, поведение населения Литвы по отношению к мобилизации в Красную Армию, начавшуюся в июле 1944 г. Особенно буржуазная пропаганда полюбила неудачный призыв июля-августа 1944 г., когда в призывных пунктах было зарегистрировано лишь 15% призывников, подлежащих явке. Характерным примером использования этого факта является книга «Берия и его подручные в Литве», издана в 1999 г., где в разделе «Мобилизация» читаем:

«26 июля 1944 г. началась мобилизация в Красную армию литовских мужчин возраста до 35 лет. Но сделать это было нелегко: из 35 тыс. призванных явились лишь 5,2 тыс. Началась ловля мужчин. С 01. 08. 1944 до 27. 09. 1944 дивизия Ветрова задержала или расстреляла 22,6 тыс. людей. Большую их часть составили лица без документов и уклоняющиеся от мобилизации в Красную армию. Не собрав должного количества мобилизованных, 11 октября 1944 г. объявили вторую мобилизацию. Литовские мужчины ещё со времен немецкой оккупации знали о международной конвенции, запрещавшей мобилизовать жителей оккупированных стран. Поэтому литовцы не шли ни в немецкую, ни в Красную армии. Продолжалась война и многим казалось более разумным при складывавшейся международной обстановке бороться за независимость Литвы, нежели положить голову в чужих войсках»[1]

Дальше приводится письмо некой Вероники Баронайте от 1951 г. (!) брату, служащему в Советской армии, которому она разъясняет, что, мол, он был насильно привезен и «теперь здесь должен служить». Автор добавляет несколько слов о погибших на фронтах и этим раздел заканчивается. В других пропагандистских произведениях ещё можно встретить утверждения, что позже проводившаяся мобилизация была проведена лишь благодаря разгулу внутренних войск (те же самые темы – преследовали, били, пытали, расстреливали и т.д.). Таким образом, создается впечатление, что «патриотично» настроенный литовский народ, прекрасно знающий международную политику и право, только и делал, что в едином порыве бежал от призыва в Красную Армию, так как не желал служить в «войсках оккупантов». «Бойкот мобилизации стал одной из форм сопротивления советской оккупации», - утверждает В. Тининис.[2] Это предложение напрямую списал М. Поцюс в своей книге «Другая сторона луны», изданной в 2009 г.[3], в которой автор по вопросу мобилизации лишь повторяет те интерпретации, которые были написаны десять и двадцать лет назад и созданы посредством разного рода умолчаний и мелких фальсификаций. Это значит, что буржуазная историческая наука, по крайней мере, по вопросу о мобилизации, до сих пор ни на йоту не продвинулась к соответствующим действительности историческим исследованиям.

Замалчиваются многие факторы, обусловившие тяжелый ход мобилизации в Литовской ССР. Редко где найдешь всю информацию из сводки комиссара НКВД ЛССР Й. Барташунаса о ходе мобилизации от 26 июля по 15 августа 1944 г., из которой вышеуказанные данные и берутся. А из этой сводки узнаем, что начатая 26 июля мобилизация по первоначальным директивам почему-то «проводилась без объявления приказа о мобилизации и без персональных повесток» и «призыву подлежали граждане, родившиеся с 1899 по 1926 года». Но «1-го августа с.г. были получены указания о проведении мобилизации только до 35-ти летнего возраста, т.е. с 1926 г. по 1909 г. рождения включительно», «одновременно был объявлен приказ о мобилизации, оповещение производилось персональными повестками». «В результате этого, мобилизация в армию, начатая с 26 июля 44 г., была перенесена на 7 августа 1944 г.», - говорится в сводке.[4]

Эти данные пополняются информационной справкой о мобилизации и регистрации призывников начальника 1 части Военкомата ЛССР подполковника Госькова от 21 марта 1945 г. заведующему военным отделом ЦК КП(б)Л Яковлеву, в которой сообщается, что «Военный Комиссариат Литовской ССР приступил к работе, не имея совершенно никаких данных о людских ресурсах имеющихся на территории Литовской ССР, т.к. в период существования Советской власти в Литве в 1940-1941 гг. полного переучета военнообязанных не было», и как отправные были взяты данные из переучета мужчин, проведенного гитлеровцами ещё в 1942 г.[5]

Значит, первое обстоятельство, которое необходимо отметить при желании понять, что случилось с мобилизацией, это плохая подготовка Советской власти к мобилизации, отсутствие реальных данных о призывниках, организационное метание, когда начатая мобилизация спустя несколько дней останавливается, меняется возрастной контингент призывников (это чередование как отрицательный фактор упоминается, например, в сообщении заведующего Военным отделом Утенского Уездного комитета КП(б)Л Яковлеву от 11 августа[6]) и около 7 дней или треть всего указанного периода, как можно судить со слов Й. Барташунаса, мобилизация не проводится. В сводке Й. Барташунаса приводятся такие примеры плохой подготовки и ее последствий как военкомат и пункты Вильнюсского уезда, которые оказались попросту «не подготовленными» к приему людей. Об Утенском уезде отмечается, что «оповещение призывников и вручение повесток надлежащим образом ещё не организовано». И это уже в ходе мобилизации. Все это не могло не влиять на ее проведение и уже по одним только этим причинам не могло быть зарегистрировано удовлетворительное число явившихся в первые недели призывников.

Дальше в сводке Й. Барташунаса говорится:

«Политическая работа среди населения развернута слабо, а в некоторых уездах не проводится вовсе. Враждебные элементы проводят работу, направленную на срыв мобилизации»[7]

Большое значение этих коротких и сухих строк помогает понять «Сообщение о положении в Литве» от 14 ноября 1944 г. Е. Теумин (должность Е. Теумин не указывается), адресованное С. Лозовскому (последний исполнял должности заместителя министра иностранных дел СССР В. Молотова, заведующего кафедрой высшей партийной школы при ЦК ВКП(б) и начальника Советского информбюро). В сообщении говорится:

«Большинство литовцев настроены антинемецки, а на советскую власть многие жители смотрят нейтрально, как будто чего-то ждут. В буржуазных и мелкобуржуазных слоях города и села сильны настроения «независимости». Имеются иллюзии, что англичане и американцы помогут спасти «независимость» Литвы. Немецкие агенты в последнее время хорошо поработали, усиливая эту иллюзию. Нейтральное, выжидательное отношение к советской власти в деревнях отчасти можно объяснить тем, что там ещё не везде пришла литовская советская власть. Сельские жители не получают литовских газет, не имеют радио; там ещё не появились представители литовского правительства. Единственные представители советской власти, которых видело село, была Красная Армия. Вот что рассказывал председатель комиссии Госплана ЛССР о своей поездке в родное село Симай: «На усадьбу моих родственников пришли крестьяне не только из моей, но и из близлежащих деревень. Они говорили: «Ты на деревню не приехал, Палецкиса и Гедвиласа мы не слышали, а здесь объявили мобилизацию в армию. И немцы тоже объявляли, но мы не шли, и хорошо сделали. Теперь также решили подождать, посмотреть. Ты к нам приехал, все объяснил – это хорошо. В другой раз возьми с собой больше машин, и мы поедем с тобой». (Влияние таких своих агитаторов в селе огромное. Им верят. А ведь все члены литовского правительства, советские и партийные руководители напрямую связанны с селом, но они, к сожалению, в «своем селе» и вообще в селах почти не появляются.)

…буржуазные националисты и германские агенты нагло врут, утверждая, якобы «призыв в Красную Армию только повод, а в действительности русские, стремясь к уничтожению литовцев, сперва расправляются в наиболее активной частью – молодежью, а потом берутся за других».

В целом жителей очень испугала немецкая агитация о «зверствах большевиков». Между прочим, немцы и буржуазные националисты в своей агитации очень ловко использовали выселенных нами фашистских и прогерманских элементов в 1940 г. (наверняка имеется в виду операция по выселению в июне 1941 г., описанная во второй части данной работы – Ж.Б.). Они все три года продолжали кампанию «выселенных», рассказывали о бедах и муках, которых последние якобы испытывают в Сибири, распространяли их подделанные письма и т.д. Они постоянно утверждали, что такая участь ожидает всех жителей Литвы. В конечном счете, этому поверили довольно много жителей»[8]

Все это раскрывает второй момент, который в тех условиях был особо важен – жители не были настроены враждебно к Советской власти, но относились к ней сдержано, а она не проводила среди них пропагандистской и разъяснительной работы, в то время как националистическое подполье свою пропаганду и агитацию вело во всю. Важно это было не только потому, что жителям пришлось 3 года слушать гитлеровскую пропаганду о «зверствах большевизма», но и потому, что в июне 1941 г. они своими глазами увидели внезапное отступление Советской власти и уничтожение тех, кто её поддерживали (и это после почти года продолжавшихся разговоров о непобедимости Красной Армии). И если в 1940-1941 гг. слухи о приходе «спасителя европейской культуры» Гитлера ходили в основном среди буржуазных слоев, которые жаждали этого, то неудивительно, что теперь, в 1944 г., слухам о временном пребывании Красной Армии и скором приходе англичан и американцев поддалась и часть трудящихся масс, потеряв доверие к Советской власти. Было бы тяжело в нелегких условиях войны собрать много людей в армию, когда они думают (потому что негде больше почерпнуть сведений и слышна только агитация националистов), что эта армия вскоре уйдет из их родного края. Тем более, что эти слухи в некоторых уездах ещё подкреплялись объективной обстановкой, как например в Алитусском уезде в августе, когда секретарь Алитусского Укома КП(б)Л сообщил в ЦК КП(б)Л: «…чувствуется близость фронта… когда фронт недалеко и ещё с прорывами немцев в этой полосе до того, что слышны артиллерийские выстрелы – всякие слухи и др. находят себе почву».[9] Националисты пользовались этим. Сложившаяся обстановка в сообщении описывается так:

«…в последнее время усилилась контрагитация националистов, направленная против мобилизации. Контрагитация проявляется распространением разных слухов, что в указанные даты вернутся немцы, что в Литве высадились англо-американские войска и литовцам придется вступать в них, что в Литве англичане и американцы арестовывают коммунистов (явные параллели с тем, что творилось в Литве летом 1941 г. – Ж.Б.), коммунисты берут литовцев не в армию, а на работы в Сибири, и делаются угрозы, что будут уничтожаться семьи и имущество тех, которые вступит в армию. Делаются призывы прятаться от мобилизации».[10]

Итак, жители услышали у националистов то, что они своими глазами видели летом 1941 г. Более того, призывникам и их семьям угрожали расправой, если они пойдут в армию. Это подтверждает и сентябрьская справка начальника Алитусского уездного отдела НКВД Чернышева, в которой упоминаются угрозы в Меркинской и Даугайской волостях «вырезать» семьи и сжечь дома тех, кто пойдет в Красную Армию.[11] И в этом отношении важно замечание Е. Теумин, что ещё не везде основалась местная Советская власть. Если это было замечено 14 ноября, то нетрудно догадаться, какое положение было в июле-августе, когда Красная Армия только вступила на Литовскую ССР и освободила часть уездов. Кто в таких обстоятельствах будет руководствоваться приказами власти, которой ещё даже и нет, а если есть, то она, как выразился один из партийных работников Утенского Укома, ещё «слаба-молода»[12]? Неудивительно, что в таких условиях в армию пошли немногие. И это вовсе не указывает на националистический настрой населения, как пытаются внушить буржуазные историки. Это указывает только на то, что люди боялись, что, уйдя в армию, они лишь себе сделают хуже, так как власть с националистами не борется, положения не объясняет, а вскоре и вообще может уйти из их края.

Более того, что касается фронта, в Алитусском уезде имелись моменты, когда люди даже не знали, в которую армию их призывает – Красную или вермахт.[13]

Учитывая все это, неудивительно, что мобилизация в первые недели практически не шла и утверждения о массовом «сопротивлении литовцев» на этом фоне становится наивным фантазированием.

Ещё больше мобилизацию осложнила хаотичность создания местных органов советской власти, из-за которой к работе в местных органах иногда привлекались не кто другой, а… те же самые националисты. Например, в Сыженской волости председателем волисполкома стал Жильницкий, который служил старшиной у немцев. Среди команды призывников он стал агитировать против призыва, в результате чего 50 призывников возвратились домой. Говоря об Утенском уезде Й. Барташунас тоже замечает, что «имеют место случаи, когда уполномоченными по мобилизации и вручению повесток назначались бывшие старосты, лица непроверенные и неблагонадежные».[14]

Совсем неудивительно, что при такой хаотичной работе вплоть до абсурдных ситуаций, когда к организации мобилизации в армию привлекаются противники этой армии, результаты были неудовлетворительны.

Более того, враждебная деятельность националистического подполья не ограничивалась одной лишь агитацией. Ещё в июле главари националистического подполья дали указания своим подручным начать кампанию террора, как например главарь Расейнского уездного отделения т.н. «Литовской освободительной армии», о которой будет говориться в следующей части данной работы, Йозас Чепонис, 24 июля 1944 г. приказавший создать сеть, которая помогла бы выявить «деятельность бандитов в местных коммунистов, по возможностям ликвидируя последних».[15] На сводке Й. Барташунаса говорится:

«Вражеские элементы угрожают сельскому активу расправой — убить, сжечь дома тех, кто будет помогать проводить мобилизацию.

…

30 июля с.г. в деревне Желвиче неизвестными преступниками был убит быв.староста Скелювской волости, активно принимавший участие по призыву. Из здания Скелювского волостного исполкома неизвестными преступниками похищены списки военнообязанных.

…

В ночь на 8 августа группа белополяков численностью около 60 человек, с целью срыва мобилизации, совершила налет на Дзевенишский волисполком.

НКВД Литовской ССР в Дзевенишскую волость послана оперативно-войсковая группа, принимавшая меры по изъятию вражеского элемента. Следует отметить, что в этой волости, с момента ее освобождения Красной Армией, существует безвластие. Назначенные 5 председателей сельсовета от работы отказались и с/с как таковые не существуют.

… Аналогичное положение с призывом в Красную Армию военнообязанных и по всем остальным уездам Республики».[16]

Итак, ко всем вышеуказанным обстоятельствам добавляется ещё и усиливавшаяся подрывная деятельность националистов, будь то они из литовской среды, или из польской – убийства организаторов мобилизации, преследования, угрозы как организаторам мобилизации, так и призывникам (как это уже тогда было в Алитусском уезде), нападения на органы власти, уничтожение списков призывников. Много ли людей будут руководствоваться указаниями власти, которая в некоторых местах ещё даже не существует, в том время когда под боком вполне активно действует другая, враждебная, «власть»? В таких обстоятельствах, учитывая ещё и все вышеупомянутые факторы, могли колебаться (и колебались, как потом увидит читатель) даже сочувствующие Советской власти люди. И это также не доказывает утверждений о якобы массовом националистическом настроении жителей. Это указывает скорее на их страх перед националистами.

Итак, можно составить весь спектр причин неудовлетворительных результатов мобилизации конца июля и начала августа 1944 г., проводившейся в Вильнюсском, Алитусском, Тракайском, Утенском и Швенченском уездах, которые нынешние пропагандисты обычно обходят или, по крайней мере, не акцентируют:

1) Неподготовленность к мобилизации – не хватало данных о призывном контингенте, менялся возрастной контингент призывников, в некоторых местах с началом мобилизации не было сорганизовано вручение призывных повесток, часть военкоматов и пунктов оказались не готовы принять призывников, что нарушало ход мобилизации (по словам первого секретаря ЦК КП(б)Л А. Снечкуса, военкоматы оказались не готовы к мобилизации из-за «крайне сжатого срока, установленного Главупраформом Красной Армии»[17]);

2) Хаотичность создания местных органов Советской власти, к организации мобилизации в Красную Армию допускались бывшие пособники гитлеровцев, которые, разумеется, разрушали эту работу изнутри;

3) Не проведена пропагандистско-разъяснительная работа среди населения, не распространялась советская печать, советские деятели не общались напрямую с жителями, жителям не хватало сведений о реальном положении (особенно в условиях враждебной агитации и пропаганды);

4) Так как в части освобожденной территории ЛССР не было местной Советской власти или она была ещё слабой, это оставило больше пространства для подрывной деятельности националистического подполья;

5) Активная подрывная деятельность националистического подполья – антисоветская агитация, пропаганда, вводящие в заблуждение и сбивающие с толку сплетни, террористические акты против ведомств и лиц, проводящих мобилизацию, угрозы призывникам;

6) Близость фронта;

7) В результате всего этого сложившаяся общая неопределенность положения, недоверие людей к твердости Советской власти, на которое оказало влияние и память лета 1941 г.;

Одних только этих факторов достаточно, чтоб мобилизация начала пробуксовывать, и для этого не требуется, чтоб литовская беднота тех времен знала международные конвенции и считала за «оккупантов» тех, кто всего несколько лет назад раздал ей землю. Что причины были именно в этом, а не в «массовом бойкоте» при сопротивлении «оккупации», подтверждает, например, то, что когда в части волостей Алитусского уезда призывники не явились на сборочное место и поэтому были проверены их дома и там найдена часть призывников, оказалось, что они уже подготовили вещи для следования в часть, но не отправились потому, что, по их словам, призыв неправильный – «такие и такие тоже такого возраста, а они призывных повесток не получили. Если вступать, то должны все».[18] Секретарь Алитусского Укома в своем сообщении от 16 августа признает – «что остается незарегистрированных нужного возраста мужчин, это правда, учитывая, что от регистрации они свой возраст скрывают, уходят, а из-за спешки некоторые так и остаются».[19]

Указав на эти обстоятельства и слухи, подкрепляемые близостью фронта, которые распространяли националисты, секретарь констатирует:

«Вывод можно сделать такой, что призывники идти в армию готовы, но деморализуются и останавливаются деятельностью враждебного элемента. Усилив борьбу с ним, мобилизация станет удачной».[20]

Как позже увидит читатель, секретарь был прав.

Что вышеуказанные факторы были определяющие для неудовлетворительных результатов мобилизации, подтверждает дальнейший ход мобилизации, особенно в те промежутки времени и на тех территориях, где этих факторов не было, т.е. для работы подготовились лучше и она проведена надлежащим образом, а националистическое подполье ещё не разбушевалось. В этом отношении интересное сообщение заведующего Военным отделом севернее находившегося Паневежского Укома КП(б)Л Яковлеву от 21 августа о ходе мобилизации в городе и уезде, которое охватывает 8-20 августа, т.е. период после всех изменений. Стоит заметить и указанную в сообщении активность советско-партийных органов, которой так не хватало в конце июля – начале августа в других уездах. Результаты были совсем другими. Правда, в сообщении не даются точные цифры о ходе мобилизации, так как её составителю местный военкомат отказался предоставить такие данные, мотивируя это тем, что не имеет соответствующей инструкции. Но на первый взгляд картина представляется следующей:

«На мобилизационные пункты Паневежского города и уезда люди, подлежащие мобилизации, собирались неплохо.

Настроение у вступающих хорошее, так как многие высказывают желание служить в литовских частях Красной Армии.

Это подтверждается ещё и тем, что люди у мобилизационного пункта и при отъезде поют литовские народные песни, кроме того, сами собирались во время отъезда.

Для проведения агит-пропагандистской работы среди мобилизованных были выделены люди их партийного укома и Комсомольского укома, для которых проведен инструктаж насчет агит-пропагандистской работы. Кроме того, договорились с находящимися военными частями, которые показали несколько фильмов и устроили для мобилизованных концерт.

…

Разъяснительная работа перед мобилизацией проведена».[21]

Судя по тому, что ничего не говорится о враждебной деятельности, националистическое подполье своей деятельности здесь ещё не развило. Мобилизация в Паневежисе была закончена уже в сентябре[22], тем временем как в некоторых других городах и уездах все ещё продолжалась.

Похожее положение имелось и в Пилвишкисской и Гижайской волостях Вилкавишкисского уезда, которые были освобождены первыми в уезде. Здесь мобилизация началась 27 и 28 сентября соответственно. Уже 2 октября заведующий Военным отделом Вилкавишкисского Укома КП(б)Л Алмонайтис Военному отделу ЦК КП(б)Л сообщил:

«В апилинках (территориально-административная единица – Ж.Б.) митинги по вопросу мобилизации прошли удовлетворительно, в митингах участвовал немалый процент крестьян, было задано много вопросов насчет мобилизации.

Агит-пропагандистская работа во время мобилизации должной высоты не достигла. Заведующий отделом агит-пропа Комитета КП(б)Л не организовал лекций, удовлетворился лишь групповой беседой.

Результаты мобилизации:

В Пильвишкисской волости ожидалось 318. вступали 356

В Гижайской волости ожидалось 170. вступали 228

Всего вступали 584

Принято в Красную армию 269

Выданы освобождения 465 (так в тексте – Ж.Б.)

(Из них) По работе 360

По болезни 105

Направлено на пересыльный пункт 269

Мобилизовано на месте –

Из мобилизованных 9 дезертиров, 8 на месте и один по дороге».[23]

Подготовительная работа в этих волостях была проведена аккуратно, перед началом работы созвано заседание КП(б)Л и волостного исполнительного комитета, обсуждена подготовка и украшение помещений, на 25 и 26 сентября в Пильвишкисской и Гижайской волостях соответственно намечена агитационно-пропагандистская работа, создана мобилизационная комиссия. 1-2 октября проведены заседания и собрания для обсуждения результатов мобилизации, недостатков, а также для разъяснения вопросов о мобилизации волостному, сельскому, профсоюзному и другому советскому активу. «Собрание (советского актива – Ж.Б.) прошло удачно, собравшиеся активно выступали».[24] О деятельности националистического подполья и уклонении от военной службы кроме 9 дезертиров в сообщении ничего не говорится.

К вопросу о настроениях призывников, пока их не зацепили националисты, интересно такое сообщение члена ЦК КП(б)Л и одного из командиров советских партизан Г. Зиманаса Снечкусу о посещении им вильнюсского пересыльного пункта. К сожалению, на документе не имеется никаких дат, но, судя по разным деталям, описанным в документе, а также рядом находящимся документам, это, скорее всего, был август-сентябрь 1944 г.:

«5 число этого месяца с тов. Палецкисом и майором Лисаускасом навестил вильнюсский пересыльный пункт. Разговаривали с новичками, тов. Палецкис произнес речь. Настроение у людей в целом довольно хорошее. Гордятся. Мол, когда немцы призывали – не пошли, а здесь пришли. Считают себя добровольцами, так как, мол, шли только те, которые хотели, а кто не хотел, тот не шел.

Те, которые понимают, что они не добровольцы, недовольны. Говорят, многие остались дома, оставшиеся ещё и издеваются над теми, кто пошел, говорят, дураки, могли бы скрываться. Некоторые новички доказывают, что если те, которые теперь не пошли, потом и пойдут, то все равно выиграют, так как они теперь уберут урожай, а у тех, которые ушли, урожай останется не убранным.

Некоторые говорят, что ослабели, что в пересыльном пункте с ними разбираются русские офицеры, которых они не понимают. Мол, им были даны обещания, что их офицеры будут литовцы.

А действительно нельзя сделать так, чтоб в руководстве пересыльного пункта был один-другой литовский офицер?

Речь тов. Палецкиса новички встретили очень хорошо. Единодушно поздравляли, кричали «Ура Сталину», «Ура Советской Литве».[25]

И наоборот, в уездах, где местная Советская власть работала хуже, а националистическое подполье уже формировалось и развивало свою подрывную деятельность, результаты мобилизации были хуже. Более подробное изучение вопроса об уклонении от военной службы показывает, что во многих местах призывники не являлись по этим причинам, а не по тому, что сами по себе «сопротивлялись советской оккупации». Так, в Ужпальской волости Утенского уезда делались угрозы сжигать жены мужчин, которые пойдут в Красную Армию.[26] Жители имели основания опасаться таких угроз. 23 ноября в Биржайском уезде в местечке Патилис был обстрелян дом Йонаса Нарбутаса, сын которого служил в Красной Армии.[27] 26 ноября в деревне Русенай Йосвайнской волости Кедайнского уезда националисты увели с собой (в те времена это означало смерть) Антанаса Цивилку за то, что один его сын был бригадмилец, а другой сын служил в Красной Армии.[28]

По состоянию на 15 сентября в Рокишкисском уезде явка на призывные пункты была очень низка. В двух волостях была проведена усиленная подготовка к работе по призыву, после чего выписаны 753 повестки. Из этого числа удалось вручить повестки 451 человеку, 289 от получения повесток отказались. Из получивших повестки на призывной пункт явились всего-навсего 76 человек, остальные 375 не явились. Причина неявки – призывники жалуются, что как им, так и их семьям угрожают жестокой расправой. Один призывник, который решился ехать на призывной пункт, был ранен.[29]

Это не единственные случаи, когда националистическое подполье напрямую воздействовало на призывников не только сплетнями и агитацией, но и угрозами расправится и нападениями. 1 ноября 1944 г. из вильнюсского Военного пересыльного пункта на г. Укмерге была направлена команда военнообязанных. В команду, когда она находилась 15-18 км до города, из кустов была брошена взрывчатка. При взрыве 3 призывника убиты, 13 тяжело ранены, один из которых скончался в больнице, ещё 16 легко раненых. После взрыва поднялась паника, 203 военнообязанные разбежались и скрылись. Бросивший взрывчатку преступник тоже.[30]

В Ариогалской волости Кедайнского уезда действовавшая банда, именовавшая себя «Зеленой армией», в конце декабря 1944 г. напала на группу призывников, направляющихся в Каунас, и их разогнала.[31]

В информационной справке начальника Отдела по борьбе с бандитизмом НКВД ЛССР подполковника А. Гусева от 17 января 1945 г. Яковлеву о ходе мобилизации за полугодие упоминается такой случай:

«В дер.Гордишки Колтыняйской волости (должно быть дер. Гирдишкес Калтиненской волости – Ж.Б.) Таурагского уезда, группа призывников 12 человек собралась для следования на призывной пункт. Ночью на эту группу призывников совершила нападение банда в количестве 11 человек, одетых в красноармейскую форму, избила призывников и разогнала их по домам.

При этом, бандиты, будучи вооружены винтовками, угрожали призывникам и открыли по ним стрельбу. В результате чего группа на призывной пункт не явилась.»[32]

Позже такие призывники в статистиках, обобщающих ход по уезду или республике, попадали в категорию «уклоняющихся», с которой с такой радостью играют нынешние «историки», рассказывая о «бойкоте мобилизации». Как рассказывал во время допроса член одной из действовавших в Алитусском уезде банд Йозас Пуликонис, одной из главных задач банды было «агитировать и принуждать жителей, чтобы не шли в Красную Армию».[33] Посредством устрашения и убийств призывников националисты останавливали мобилизацию также в Рокишкисском, Утенском, Биржайском, Швенченском и Расейнском уездах.[34]

Возрастал террор против местных должностных лиц и активистов. 20 августа в Кедайняйском уезде, где мобилизация шла тяжело, в Сурвилишкисской волости убит председатель сельсовета.[35] В Тракайском уезде, в части волостей которого мобилизация шла не лучше, в ночь на 28 августа убит зампредседателя одного из сельсоветов Адомас Яцкаускас, сожжен сарай с урожаем хлеба у председателя сельсовета Киселевского. В ночь на 30 августа сожжен сарай с урожаем хлеба председателя Ячунского сельсовета Юстаса Арбочуса.[36] 3 сентября в Умергском уезде в Сиесикай банда в количестве до 100 человек окружила Волисполком. В столкновении погибли два лейтенанта Красной Армии, два бойца истребительного батальона, ранен один боец и сотрудник Наркомата заготовок, который спустя два дня умер. В Жемайткемисской волости убиты: сотрудник тюрьмы г. Укмерге лейтенант Дерейко, Председатель Волисполкома Стасис Урбанавичус и его 12-летний сын, ранен замначальника тюрьмы Заянчкаускас. В Тауенской волости ранен Председатель Волисполкома Рубляускас и милиционер Карвелис. В Муснинской волости убиты активисты милиции Зданаускас и Матискаускас.[37] 24 сентября в Желвской волости в хуторе Кейтучу националисты подожгли дом председателя сельсовета Стасиса Акштруниса, убили его жену и 10-летнюю дочь.[38] И это лишь отдельные примеры тогдашней повседневности. Много ли людей в таких условиях слухов, угроз и нападений пойдут служить в армию власти, которая даже своих должностных лиц не может защитить, и которая, как тогда многие думали, вскоре уйдет из Литвы? Советская власть не применяла усиленных мер по борьбе с террористическим подпольем.

Параллельно шла и враждебная агитация. В августе-сентябре в Мариямполськом уезде распространялись листовки националистического содержания и слухи, что «Англия и Америка даст Литве самостоятельность».[39] Как говорится в справке А. Гусева от 17 января 1945 г., житель одной из деревень Таурагского уезда «Шемалюс, кулак, среди призывников агитировал:

«В Красную Армию идти не нужно. В Красной Армии голод. Советской власти в Литве скоро не будет, нужно скрываться до прихода немцев».

Им же распространялись провокационные измышления, что якобы в других волостях в Красную Армию никто не принял повесток, так мол и нам нужно делать.

Шемалюс за проводимую им к/р деятельность арестован и привлечен и уголовной ответственности».[40]

«Алитусский уезд – явка военнообязанных на пункт сбора неудовлетворительна и мобилизация идет крайне медленно. Основная причина плохой явки военнообязанных на сборный пункт – враждебная агитация», - пишется в сводке о ходе мобилизации по состоянию на 30 сентября.[41] Стоит отметить, что борьба с враждебной агитацией здесь велась крайне слабо очень долгое время. Даже 10 апреля 1945 г. в справке начальника Алитусского УО НКВД Чернышева сообщается, что жители о положении на фронте ничего не знают, так как не имеют радио, не получают газет и с ними не работает отдел агитпропа Укома КП(б)Л, в результате чего враждебная агитация легко пускает самые разные слухи ориентируя жителей на то, что Советской власти в Литве скоро не будет, что Литва будет «протекторатом Англии и Америки» и т.д.[42]

Какой эффект имело распространение разных слухов и агитация показывает то обстоятельство, что это воздействовало даже на поддерживающих Советскую власть людей, которые доверяли литовским коммунистам. Конечно, воздействовало в искаженном виде. Например, призывники, укрывавшиеся в Румшишской волости Каунасского уезда, думали, что призыв на армию ложь, что в действительности их вывезут в Сибирь, и они объясняли это так: «Если эта мобилизация правильная, то Палецкис объявил бы нам об этом, а сейчас Палецкис не говорит об этом ни слова».[43]

Это между прочим одно из обстоятельств, указывающих не на националистическую ангажированность уклоняющихся от призыва, не на враждебность к Советской власти и её представителям, а на простейшую неразбериху в головах, которая так или иначе имеет место везде и во все времена.

Практически в каждой справке или сводке того времени о ходе мобилизации отмечается активная враждебная агитация.

Все ещё хаотично создавалась Советская власть, даже после августа 1944 г. к организации мобилизации подпускались бывшие гитлеровские пособники, которые дальше разрушали эту работу изнутри. И поэтому, между прочим, надо осторожно относиться даже к советской документации того времени, так как в некоторых случаях она может дать ложную информацию, например, когда на учет призывников включались не существующие лица, которые, разумеется, на призывные пункты не являлись, и фиксировалось, что это число людей не явилось. Из информационной справки А. Гусева:

«Зафиксировано ряд случаев, когда в силу беспечности уездных военкоматов, подготовка к мобилизации переведена немецким ставленникам, в прошлом старостам деревень и другим, которые умышленно вносят путаницу в учет и срывают мобилизацию:

Так например:

В Таурагском уезде в списки лиц, подлежащих призыву, не было включено значительное число проживающего в уезде призывного контингента, а вместо их в списки были включены несуществующие в уезде лица, в силу чего мобилизация в Красную Армию в ряде уездов по существу оказалась сорванной.

В Таурагском уезде на 10-е декабря 1944 года подлежало явке 7500 человек. Явилось в военкомат 1133 чел., а мобилизованно 292 чел.»[44]

Интересно, что сотрудникам НКГБ ЛССР в декабре 1944 г. пришлось даже подготовить отдельную справку о засоренности советских ведомств и организаций враждебными элементами. В этой справке на 4 декабря упоминается председатель сельсовета одного из сел (можно предположить, что деревни Калтиненай) того самого Таурагского уезда Йонас Юревичус, который во время гитлеровской оккупации работал полицейским и за преданность был назначен гитлеровцами старостой Калтиненай. Или, например, секретарь Комитета комсомола города Шяуляй Радавичус, который во время гитлеровской оккупации поддерживал связь с гестапо, вылавливал скрывающихся красноармейцев и советских партизан, занимался вымогательством. Инспектор Отдела Кадров Шяуляйского уездного Исполкома Гирденас-Гирдаускас при Сметоне служил в авиации, антисоветски настроен. Во время гитлеровской оккупации активно выражал антисоветские взгляды: «Советский строй я ненавижу, проводимая Сов. властью политика довела страну до нищеты…». И это инспектор Отдела Кадров Исполкома! Председатель Попишского сельсовета Вильнюсского уезда Эдуард Комаровский во время гитлеровской оккупации был ставленником гитлеровцев, работал старостой. И т.д.[45] Секретарем Куктишкисского Волисполкома Утенского уезда работал бывший участник истребления еврейского народа в Литве.[46] Такое положение дел не могло не нарушать работы Советской власти на местах, в том числе и хода мобилизации.

На медленный ход мобилизации повлияло и неподготовленность кадров профессионально – как в декабре 1944 г. отметил Военный комиссар ЛССР Соблис, подготовка кадров мобилизационных пунктов проведена на низком уровне, многие работники пунктов не умели правильно оформить документы мобилизованных.[47] Большое значение неизбежно имел недостаток активистов местной национальности и неподготовленность советско-партийных кадров, которым пришлось делать работы, с которыми они никогда не были знакомы. Это иллюстрируется письмом заведующего Военным отделом Биржайского Укома КП(б)Л Антанаса Валейки, который приступил к исполнению обязанностей 15 августа, от 25 августа начальнику военкомата ЛССР:

«…Конечно, в первые дни оказалось, что работа полностью незнакома, потому что этой работы никогда не работал и не знаешь, как её начать, но каждый день становится яснее. Очень хорошие партийные секретари, которые мне помогают в первые дни моей работы. Уже объехал все волости и со всеми апилинками ознакомился. Конечно, ещё не все волости освобождены, ещё в двух волостях находится немецкие захватчики…»[48]

Этот недостаток кадров объясняется тем, что значительное количество коммунистов, советских активистов и просто сочувствующих Советской власти людей во время гитлеровской оккупации погибли или были вывезены на работы в Германию. В то время укрепившиеся в местных органах власти националисты для работ в Германии целенаправленно отбирали сторонников Советской власти, таким образом «очищая» свои территории от неудобных им жителей. Как рассказывал арестованный органами НКВД пособник гитлеровцев Петрас Йонис, работавший при них старшиной Даугайской волости Алитусского уезда, это были «бывшие активисты Советской власти, люди не надежные и подозреваемые в связи с коммунистами». Старосты составляли списки таких людей и передавали их полиции, которая силой отправляла этих людей на работы в Германию. Сколько людей из своей волости отправил П. Йонис не вспомнил.[49] Всего из Литвы в Германию было выселено около 70 тыс. жителей.

Что сочувствующая Советской власти часть населения особенно пострадала во время гитлеровской оккупации, признают даже некоторые буржуазные историки. «В Литве во время войны были уничтожены почти все активные сторонники советской власти», - пишет М. Поцюс.[50]

Но не все случаи плохой работы можно объяснить таким образом. Некоторые случаи просто непростительны и свидетельствуют, что временами мобилизация буксировала исключительно по вине работников властных структур (опять же, если эти работники не были проникшие в ведомства националисты, как нередко бывало). В этом отношении интересно такое письмо от 28 декабря 1944 г., отправленное для редакции «Тиеса» (литовская «Правда»):

«Редакции Тиеса.

От гр. Ленчаускаса Стасиса

Жит. дер. Сукуришкес, вол. Янкай

Шакяйский уезд

Я, Ленчаускас Стасис, и многие другие граждане призывались к Военной комиссии на 26 декабря 1944 г. в Лекечяй, но когда мы приехали, комиссия не работала, сказала, что у них святой праздник. Многие граждане пришли и приехали, и все пошли домой не достигнув цели. Поэтому вопрос к Уважаемой Редакции Тиеса, получим ли мы другие повестки, или эта Лекечяйская комиссия зафиксирует, что мы саботажники, не слушаем приказов, не вступаем, и мы не знаем, когда она закончит праздновать.

(подпись)»[51]

Позорной была работа Утенского уездного Военкомата, который, если верить среди жителей ходившим разговорам, за водку, муку и подобные вещи отпускал кулаков от военной службы. На вопрос «Почему их отпустили» капитан на русском ответил «Мое дело!».[52]

Обобщая можно суммировать причины тяжелого хода мобилизации в 1944 г., указанные в информационной справке А. Гусева от 17 января 1945 г., информационной сводке Военного комиссара ЛССР Соблиса и Госькова от 16 сентября 1944 г. о ходе мобилизации по состоянию на 15 сентября[53] и сообщении Соблиса от 23 декабря 1944 г.[54]:

1) Плохая организация работы уездных военкоматов;

2) Отсутствие надлежащей агитационно-пропагандистской работы советско-партийных органов среди призывного контингента по причине недостатка кадров и их неподготовленности, а также парализовавшей эту работу подрывной деятельности националистов в форме устных и письменных угрозами в адрес проводящих и помогающих проводить мобилизацию кадрам и их семьям, а также прямого террора против этих кадров и их семей – многочисленных нападений, убийств, уничтожения имущества.

3) Активное воздействие контрреволюционно-националистических элементов, проводящих враждебную деятельность, на призывной контингент: устная и письменная агитация и пропаганда, распространение ложных слухов, устные и письменные угрозы призывникам и их семьям, нападения, избиения, убийства призывников и членов их семей.

То, что именно слабость и неорганизованность Советской власти, слухи, что Красная Армия в Литве временно, террор националистов и страх жителей перед ним, а не всеобщий национализм и «сопротивление оккупации» определили тяжелый ход мобилизации на второе полугодие 1944 г., подтверждает тот факт, что ход мобилизации нормализовался сразу же как только Советская власть в декабре 1944 г. стала работать на полную мощь и применила усиленные меры по борьбе с националистическим подпольем. Сразу возросло число добровольной явки, в том числе и тех, которые раньше уклонялись от мобилизации.

Например, как говорится в докладной записке начальника Алитусского (вот здесь и можно вспомнить выше процитированные слова секретаря Алитусского Укома, записанные ещё в середине августа: «Усилив борьбу с ним (враждебным элементом – Ж.Б.), мобилизация станет удачной») УО НКВД Чернышева, датированной январем 1945 г., комиссару НКВД ЛССР Й. Барташунасу, «в связи с возросшей активностью банд-формирований и в целях пресечения их деятельности и дальнейшего роста и полной ликвидации в Алитусский уезд была прислана оперативная группа из работников НКВД и НКГБ Литовской ССР», которой, вместе с Алитусским УО НКВД и при помощи войскового соединения в составе 331 приграничного полка и 1-го маневренного батальона 86 приграничного полка войск НКВД «было проведено 29 оперативно-чекистских войсковых операций по ликвидации банд-формирования в уезде», которые «дали много положительных результатов».[55] Дальше говорится:

«Удар нанесенный бандитскому формированию в уезде оказался довольно внушительным, что можно судить по резкому снижению бандпроявлений и отсутствию фактов нового формирования бандитских группировок, а также парализацией деятельности к-р националистического подполья. Это можно проследить по следующим показателям:

Если с 10 по 20 декабря 1944 года по Алитусскому уезду было зарегистрировано 14 бандпроявлений террористического характера из них 6 с убийствами. Уже с 20 по 31-ое декабря с/г в момент массового развертывания борьбы с бандитизмом зарегистрировано лишь 4 бандпроявления, из них с убийствами – два.

Работа Советских учреждений на селе более активизировалась и выполнение постановлений правительства проходит вполне удовлетворительно. Явка граждан призывного возраста на призывные комиссии по состоянию на 1 декабря 1944 года проходила исключительно не удовлетворительно и отправка в армию призывного возраста происходила только за счет лиц задержанных работниками НКВД-милиции уезда с применением силы оружия, а с 13-го же декабря с/г т.е. с момента развертывания оперативных мероприятий, добровольная явка указанного контингента значительно увеличилась, так например на 10 декабря на призывные участки призывного возраста явилось лишь 570 человек, на 20-ое декабря явилось – 970 человек, то на 30 декабря с/г число явившегося призывного контингента составило – 1346 человек.»[56]

В общем сообщении об этом же периоде начальника опергруппы НКВД-НКГБ по Алитусскому уезду подполковника Сабитова, начальника Алитусского УО НКВД Чернышева и начальника Алитусского УО НКГБ Рогожина отмечается ещё такая деталь:

«…характерным является то обстоятельство, что призывной контингент ранее на призывные пункты являлся без всяких необходимых вещей и продуктов, как для уходящих в Красну Армию, то в данное время все лица призывного возраста на призывные пункты являются вполне подготовленными с необходимыми вещами и продуктами питания, для следования в часть…»[57]

Такое положение после ударов по националистическим формированиям не удивляет, если вспомнить сообщения из этого уезда об угрозах националистов уничтожать семьи и имущества тех, которые пойдут в Красную Армию, и рассказы во время допросов, что одна из задач банд заключалась в агитации и принуждении местных жителей не идти в армию.

Эта тенденция наблюдалась по всей Литве. В информационной справке Гусева от 17 января 1945 г. сообщается:

«За последнее время в результате проведенных оперативно-войсковых мероприятий и нанесенных ударов по бандформированиям и массово-разъяснительной работы, положение с мобилизацией начинает улучшаться.

Значительное количество ранее уклоняющихся от мобилизации добровольно является в уездные военкоматы.

Так например: В Паневежском уезде за период с 19-го по 25-е декабря 1944 г. вышло из лесу до 600 чел. Только по Алунсткой и Молятской волостях Утенского уезда добровольно явилось в военкомат 1200 чел.

Аналогичные случаи имеют место и в других уездах. В Швенчионском уезде в ноябре явилось – 67 чел., в декабре – 141 и в январе – 1321 чел.

…

После проведения среди местного населения массого-разъяснительной работы, заметно возросла добровольная явка на призывные пункты.

Только в Укмергском уезде в декабре м-це, до проведения бесед, на призывные пункты явилось до 300 чел.; после проведения бесед явка увеличилась от 400 до 500 чел. в день. Только с 10 по 14 декабря на призывной пункт явилось 2300 чел., из них 600 чел., ранее уклонявшихся от призыва.

В Утенском уезде, до проведения массовой политической работы, т.е. до 10 декабря 1944 года на призывные пункты явилось всего 700 чел., с 10 по 14 декабря ежедневно явка достигает до 150 чел. в день»[58]

То же самое отмечается и в информационной справке начальника 1 части Военкомата ЛССР подполковника Госькова о мобилизации и регистрации призывников Яковлеву от 21 марта 1945 г.:

«Значительное повышение числа явившихся на мобилизацию в декабре и январе м-цах явилось следствием проведения регистрации военнообязанных и главным образом следствием проведения больших мероприятий по борьбе с бандитизмом проводившихся войсками и органами НКВД».[59]

В декабре и январе было мобилизовано 10 268 и 17 496 человек по сравнению с 9614 и 7651 в октябре и ноябре соответственно (учитывая и то, что в прежние месяцы, не так как в декабре и январе, часть призывников приводилась с помощью силовых структур). К сожалению, после окончания усиленных мер в середине января националистическое подполье начало оживляться.

«В отчетном периоде по Алитусскому уезду преступная деятельность банд по сравнению с прошлой декадой в значительной степени активизировалась», - пишется в докладе Чернышева о состоянии на 10-20 января 1945 г., когда в уезде было зарегистрировано 6 бандпроявлений по сравнению с 3 в прежней декаде.[60]

Буржуазная пропаганда об этих цифрах или вообще не говорит, или умалчивает вышеупомянутые обстоятельства, все сводя к «террору» советских органов. Примером такого искажения истории могут служить комментарии В. Тининиса в его собственном сборнике документов «Преступления коммунистического режима в Литве в 1944-1953 гг.»:

«23 декабря 1944 г. он (литовский военный комиссар Й. Соблис – Ж.Б.) просил председателя Литовского бюро ЦК ВКП(б) М. Суслова одобрить приказ Комиссариата обороны № 064, в котором предлагалось при обыске каждой усадьбы задержать всех уклоняющихся от мобилизации мужчин и не давая им привести в порядок свои семейные и другие домашние дела, сразу отправлять на призывные пункты. В январе 1945 г. Й. Соблис, желая показать активные усилия военкоматов, отправил в ЦК КП(б)Л списки приказов военного комиссара ЛССР, в которых указаны «меры по борьбе с дезертирством». В одном из них военный комиссар требовал всех задержанных дезертиров, сопровождаемых конвоем, отправлять на штрафные части или на Военный трибунал. Судя по тому, что в декабре 1944 г. в Красную армию было взято 10 264, а в январе 1945 г. – 17 496 мужчин, эта и другие меры насилия активно применялись».[61]

Значит, все они в армию были «затащены» благодаря «страшным» мерам Й. Соблиса. Похоже, что В. Тининис сборник документов из факсимилий составлял надеясь, что читали уже не знают русского языка. Потому что в им же составленном сборнике документов публикуется информационная справка начальника Отдела по борьбе с бандитизмом НКВД ЛССР подполковника Гусева от 17 января 1945 г., в которой содержатся такие примеры как 19-25 декабря в Паневежском уезде ушедшие из леса 600 человек, в Алунтской и Молетской волостях Утенского уезда добровольно явившиеся на военкомат 1200 человек или 10-14 декабря в Укмергском уезде добровольно явившиеся на призывной пункт 2300 человек, и т.д. Это никак не согласовывается с теорией, что это было обусловлено ещё только сделанным 23 декабря предложением Й. Соблиса, которого ещё надо было одобрить, и он вообще ещё должен был начать исполняться.

Не согласовывается это и с выше процитированным январским сообщением 1945 г. начальника Алитусского УО НКВД Чернышева, в котором черным по белому отмечается добровольная явка призывников после начатых 13 декабря оперативных мероприятий против националистического подполья – к 20 декабря, т.е. ещё до инициатив Й. Соблиса, число явки возросло почти вдвое. Более того, Чернышев ни словом не упоминает об успешном или неуспешном применении инициатив Й. Соблиса в практике. А это говорит о том, что рост числа добровольной явки напрямую связан с подавлением националистического подполья и информационно-агитационной работой среди населения, а не с ужесточением мер против уклоняющихся от мобилизации (тем более не с мерами против дезертиров, которые вообще уже были мобилизованы!). Люди, увидев, что власть утвердилась, защищается и не похоже, что будет отступать, ощутили себя безопаснее и ситуация в их глазах стала яснее.

Настоящее коварство националистических историков показывают такие слова В. Тининиса о вышеупомянутой информационной справке подполковника Госькова от 21 марта 1945 г.:

«Госьков… Яковлеву писал, что на протяжении указанного периода число мобилизованных очень возросло благодаря регистрации военнообязанных и, главное, благодаря проведенным широкомасштабным мероприятиям органов и военных частей НКВД по борьбе с бандитизмом… Госьков признал, что мобилизация проходит преимущественно за счет уловленных органами и военными частями НКВД уклоняющихся от мобилизации и приведенных в военкоматы».[62]

Как будто В. Тининис не видел слов подполковника Госькова о продолжающейся «в настоящее время» мобилизации, т.е. во время составления справки – в марте, а не «на протяжении указанного периода», т.е. в декабре-январе. Абзац у Госькова звучит так: «Продолжающаяся в настоящее время явка на мобилизацию проходит преимущественно за счет вылавливания уклоняющихся от мобилизации и привода их частями и органами НКВД в военкоматы для призыва и отправки /в тех случаях когда на таких лиц не заводится уголовных дел/».[63] И как будто он не видел справки подполковника Гусева с замечаниями о добровольной явке «на протяжении указанного периода», т.е. в декабре-январе, которую он сам и включил в сборник документов.

И как будто борьба органов внутренних дел определила рост числа мобилизованных таким образом, что внутренние войска переловили уклоняющихся от мобилизации. Действительно, если изъять эти строки Госькова из контекста и вспомнить, что во время операций внутренние войска вместе или отдельно от террористических формирований находили уклоняющихся от мобилизации и отправляли их на военкоматы, может показаться, что так и было. Но если учесть весь вышеприведенный материал – угрозы националистов военнообязанным, нападения, теракты, нетвердость Советской власти и слухи о её временном присутствии, а также данные о добровольной явке в декабре-январе, которая начала расти с началом разгрома подполья – слова Госькова приобретают совсем иной смысл. Да и сравнение данных о задержанных уклоняющихся от мобилизации, например, в Алитусском уезде в декабре-январе с числом явки в комиссариаты и призывные пункты в этом уезде за этот же период противоречит такой теории. В декабре-январе здесь за время операций были задержаны 496 уклоняющиеся от мобилизации[64], а явившиеся, как уже говорилось, считались четырехзначными цифрами.

Поэтому даже факты самого уклонения от мобилизации нельзя автоматически оценивать как антисоветское явление, так как несмотря на то, что действительно определенная часть призывников была настроена антисоветски и поэтому не шла служить, много уклоняющихся от военной службы делали это по куда более прозаичным причинам – боясь навредить близким или сами пострадать от националистов или «будущей» англо-американской власти. И вот таких призывников, которые никогда не брали в руки оружия и не поднимали его против Советской власти, прятались в лесах, сараях, чердаках и даже сундуках, представители советских силовых структур ловили и силой отправляли в военкоматы. Это продолжалось и после января 1945 г., когда подполье в некоторых уездах начало поднимать голову и активизировать свою деятельность. 17 января 1945 г. Юркониса, жителя деревни Кашоняй Езновской волости Алитусского уезда, сын которого ушел служить в Красную Армию, националисты вывели на улицу и расстреляли.[65] 19 января в Бирштонской волости националистические преступники пришли в дом Келе Китури, жительницы деревни Гележунай, старший сын которой служил в Красной Армии, а муж был расстрелян ещё немцами. Не найдя мать, бандиты застрелили её 12-летнего сына и ушли.[66] Такие случаи устрашали ещё немобилизованных призывников и заставляли подчиниться террору националистов. Поэтому неудивительно, что даже после января 1945 г., когда подполье опять активизировалось, все ещё имели место случаи уклонения от мобилизации.

Есть ещё одно обстоятельство, в силу которого не только уклонения от мобилизации нельзя оценивать лишь как антисоветского явления, но даже то, что часть призывников оказывалась в бандах националистов. В Литве, или, по крайней мере, в её южных частях (бывшие жители других уездов такого не помнят), шли фактически две мобилизации – одна в Красную Армию, другая в террористическое подполье. В Алитусском уезде действовавшие банды силой «мобилизовали» мужчин в свои ряды, в Езновской волости действовавшая банда даже тиражировала «призывные повестки», предназначенные для мужчин возрастом от 18 до 35 лет, и, возможно, обеспечивала этими повестками другие банды. Мужчины, силой взятые в банду, отсылались на Пивашюнский лес, где с ними проводили «усиленную тактическую, строевую и политическую подготовку». Банда, таким образом мобилизовавшая мужчин в Бутримонской волости и действовавшая с октября 1944 г., была разгромлена лишь в марте 1945 г.[67] Что такие вещи имели место, даже и теперь подтверждают отдельные жители Варены.

Что оставалось делать рядовому жителю деревни, будь это середняк или малоземельный, в дом которого приходили вооруженные националисты и заявляли, что он должен вступать в «национальные войска»? Можно быть уверенным, что иногда судьбу одного или другого крестьянина определяло то, чьи представители первыми с повестками в руках появлялись в деревне – Советской власти или националистов. Во втором случае «мобилизованным» позже приходилось столкнуться с войсками НКВД. Одни задерживались как уклоняющиеся от мобилизации и отправлялись на военкоматы для отправки в часть, меньше повезло тем, кому националисты успевали всунуть в руки оружие. Времена были куда сложнее, чем рисуют нынешние историки. Часть жителей Алитусского уезда, которые оказывались в бандах, сами не были никакими националистами или даже их сторонниками, а жертвами насилия со стороны националистов. Как показывают архивные документы, при попытках втянуть в банды уклоняющихся от мобилизации юношей националистам приходилось хорошенько им пригрозить и даже избивать, пока те не подчинялись.[68]

К сожалению, на сегодня трудно сказать, насколько широкой по республике и насколько удачной была эта «мобилизация» в террористическое подполье. Этот аспект не был исследован ни в советские времена, ни тем более сейчас, когда для «историков» советская документация априори является подделанной, фальшивой, искажающей, ложной и т.д., уже потому что она советская. Поэтому в данный момент можно лишь случайно в архивах найти об этом отдельные данные. Эта тема еще ждет своего историка.

Тем не менее, даже отрывочные данные о насильственном уводе литовской молодежи в националистические банды позволяют кое-что объяснить.

Так, именно Алитусский уезд, по которому есть документированные свидетельства такого увода, в 1945 г., когда проводилась легализация, занял первое место в республике по числу легализовавшихся членов банд - 4823 (после него шел только Тракайский уезд – 3789, Вильнюсский – 3168, Паневежский – 2661, и т.д.).[69] Такой результат был бы логичен для банд, которые были созданы насильно и поэтому, по сути, были бумажными.

Уже по этим обстоятельствам тезис буржуазной историографии, что уклонения от военной службы могут рассматриваться как проявление антисоветизма, теряет всякий смысл, независимо от того приводились ли уклоняющиеся в военкоматы силой или оказывались в бандах. Теперь уже невозможно установить, сколько призывников не явилось на призывные пункты из-за своего националистического настроя, а сколько, поверив во временный характер Советской власти и боясь за своих близких или будучи «мобилизованными» в банды силой. И то, что из 108 тыс. мобилизованных жителей Литвы около 35-45 тыс. или 32-42% были приведены с помощью силовых структур (точного числа уже невозможно установить из-за противоречий в советской документации), ни о чем не говорит. А если и говорит, так только о том, что в таких сложных условиях 58-68% призывников сами явились на службу в Красной Армии несмотря ни на какие слухи, угрозы и террор.

То, что призывники пришли служить не из-за испуга перед мерами Й. Соблиса, как утверждает В. Тининис, и что не страх перед «мерами насилия» Советской власти заставлял их это делать, доказывает также их служба в Красной Армии. Например, тяжелое положение сложилось в передислоцированной в октябре-ноябре месяцах на территорию Литовской ССР 50-й запасной стрелковой дивизии. Как говорится в сообщении заместителя комиссара НКВД СССР Круглова и уполномоченного НКВД-НКГБ по Литве Ткаченко от 15 декабря 1944 г. Л. Берии, «состояние дивизии очень тяжелое: в частях дивизии не хватает элементарного порядка и в первую очередь – среди офицеров».[70]

«В дивизии не созданы надлежащие бытовые условия для красноармейцев. Много солдат не имеют обуви, необходимого обмундирования и постели, поэтому в частях дивизии стопроцентная вшивость, в полках распространилась чесотка – ею болеют 1000 человек, и брюшной тиф – им болеют более 500 бойцов.

В командном составе частей дивизии распространено пьянство, отсутствует надлежащая дисциплина, и это создает условия для массового дезертирства… В частях дивизии широко практикуется массовые посещения бойцов родственниками: зарегистрировано много фактов, когда родственники увозят с собой бойцов, призывают их к дезертирству и уходу в банды; антисоветской элемент ведет широкую пропаганду среди неустойчивых красноармейцев литовцев, призывает к дезертирству, идти в леса и бороться с советской властью. Боевая подготовка и политическое воспитание в дивизии стоит на низком уровне, большинство командиров не знают литовского языка, литовских офицеров в дивизии только 15-20%.[71]

Эти данные говорят сами за себя. Условия были самые благополучные для дезертирства не только для враждебно настроенных элементов, но и для колеблющихся, своей позиции не имеющих людей. Но в том же самом сообщении предоставляются точные данные о дезертирстве – 1001 человек в октябре-декабре. СМЕРШ собрал данные о 1500 человек, которые собирались дезертировать. Значит, всего около 2500 человек. Тем временем в дивизии служило 25 тыс. А это значит, что в особо тяжелых условиях, когда в частях не было никакой гигиены, нужного обмундирования, командный состав пьянствовал, около 4/5 офицеров не знали литовского языка, не было дисциплины и порядка, а националисты агитировали за дезертирство, да еще когда распространялись слухи о скором приходе англичан и американцев, а Советская власть на местах ещё не утвердилась и слабо боролась с националистическим подпольем, - даже в этих условиях 90% бойцов продолжали служить и, судя по данным СМЕРШа, не планировали дезертировать.

Понятно, что враждебно настроенные люди, которые считают армию, в которой служат, «оккупантом» своей страны, не будут хорошими солдатами. Даже если не будет условий для прямого дезертирства или мятежа, среди такого контингента все равно будут распространяться нездоровые настроения и подобные вещи, как это было в среде буржуазного офицерства в 29-ом территориальном корпусе в 1940-1941 гг. (см. третью часть данной работы «Июньское восстание»: миф и реальность» http://www.left.ru/2009/6/butkus188.phtml). В битвах такие бойцы не проявят себя положительно, могут начать стрелять в спину, как показывает опыт части того самого 29 корпуса в июне-июле 1941 г. Но ничего подобного не наблюдалось среди тех литовцев, которые после декабря 1944 г. были направлены в другие части Красной Армии – прямо на фронт. Советский историк Й. Доброволскас приводит документы из архива Минобороны СССР, в которых говорится о 175 стрелковой дивизии, действовавшей на 1-ом Белорусском фронте, в которую в марте 1945 г. прибыло 207 литовских бойцов. В политинформации от 8 апреля о них говорилось:

«Большинство крестьяне и во время оккупации территории Литвы работали в своих хозяйствах… К военной и политической учебе относятся честно и являются старательными. Разъяснения офицеров слушают внимательно. Приказы исполняют охотно и точно. На замечания командиров реагируют быстро и оказанные недостатки сразу же исправляют.

Общее настроение хорошее. Особенно отрицательных случаев среди литовцев незамечено».[72]

Эти бойцы были высоко оценены теми офицерами, которые вели их в сражение. Политическим работникам, которые посещали раненых офицеров, командир роты 277 стрелкового полка ст. лейтенант Абрасимов о литовских бойцах говорил:

«Новым пополнением я полностью доволен. Они сражались хорошо и сегодня лучше, чем вчера».[73]

Командир взвода пулеметчиков 285-го стрелкового полка лейтенант Никулин говорил:

«Литовские бойцы сражались смело. В начале артобстрела они несколько беспокоились, но позже, убедившись, что наша артиллерия хорошо бьет немцев, бойцы сразу осмелели и все как один ушли вперед».[74]

Более того, многие литовские солдаты за героизм в рядах Красной Армии получили государственные награды. Взвод автоматчиков 665 стрелкового полка 216 стрелковой дивизии, которым командовал лейтенант И. Вайшвила, во время штурма форта IV короля Фридриха Вильгельма в Кенигсберге получил приказ с другими частями атаковать гарнизон форта с тыла. Приказ был удачно выполнен, гарнизон форта сдался, а И. Вайшвиле вручен Орден красной звезды. В наградительном листе говорилось:

«Лейтенант И. Вайшвила с взводом первый ворвался через главный вход в крепость и огнем автоматов и гранатами уничтожил свыше 20 немецких солдат, а других обратил в бегство. Ворвался в казематы и здесь взял в плен около 40 гитлеровских солдат. Бесстрашный офицер своим личным примером воодушевил бойцов для окончательного разгрома врага.»[75]

Лишь в этой дивизии во время битв в Восточной Пруссии орденами и медалями были награждены 15 литовских солдат.

Красноармеец 182-ой стрелковой дивизии Миколайтис, в преддверии битвы принятый в Компартию, после советского артобстрела первый в батальоне поднялся в атаку и повел за собой бойцов штурмовать укрепленную высоту врага. Командир полка сообщил командиру батальона, что Миколайтиса за героизм он приставил к Ордену красного знамени.

Во время битв лишь в Восточной Пруссии командир 51-ой стрелковой дивизии орденами и медалями СССР наградил 16 проявившихся литовцев, 2-ой дивизии – 27 литовских солдат, 208-ой – 29, 216-ой – 15 солдат. В феврале-апреле 1945 г. 42 проявившие себя литовские бойцы 200-ой стрелковой дивизии также получили ордена и медали.

Около 25 тыс. литовцев погибло на фронтах, в рядах Красной Армии.[76] 7-8 тыс. литовских солдат участвовали в берлинской операции.[77]

Так что были те, кто шли в Красную Армию, были те, кто охотно служил. Точнее, даже многие. И это было бы ещё очевиднее, если бы с июля 1944 г. не начался националистический террор против Советской власти и других жителей, который нарушал ход мобилизации. Националисты не спрашивали других жителей, хотят ли они, чтобы их «защищали» от советских «оккупантов». Все, кто не был единодушен с националистами, либо избивались, либо были убиты, либо забрасывались взрывчаткой во время следования в часть, либо обстреливались, либо теряли близких, которых эти «борцы за свободу» «освобождали», отнимая у них жизнь.

Конечно, эти националисты были из местного населения, но тогда надо признать, что мобилизации сопротивлялась и влиять на других посредством агитации, угроз и террора пыталась лишь определенная часть населения, а не все население как таковое. И как можно судить по имеющимся обрывкам данных, это были определенные социальные слои. К сожалению, досконально изучить этот вопрос уже невозможно из-за недостатка точной информации. Многие военкоматы, в которых собирались точные данные о ходе мобилизации, не интересовались этим вопросом: кулак ли, малоземельный крестьянин ли – для военкоматов они были одинаковыми призывниками. А структуры Компартии точные данные о ходе мобилизации получали из тех же военкоматов. Поэтому остается довольствоваться лишь намеками и довольно абстрактными и иногда косвенными замечаниями о социальном характере этого явления в отдельных документах .

Показательна, например, такая деталь в информационной сводке о ходе мобилизации Соблиса и Госькова от 16 сентября 1944 г., что «противодействие начинает ещё более чувствоваться в связи с решением Сессии Верховного Совета Литовской ССР (от 30 августа 1944 г. – Ж.Б.) о ликвидации последствий немецкой оккупации и возвращении бедняцкому населению земли и скота отнятого у него помещиками и кулаками во время хозяйничанья немцев».[78] Значит, были напрямую затронуты материальные интересы определенных слоев, т.е. помещиков и кулаков. И противодействие мобилизации начало расти. «С выходом решения Сессии Верховного Совета Литовской ССР по ликвидации последствий немецкой оккупации и возвращении земли, инвентаря и скота бедняцкому населению отнятого у него помещиками и кулаками, последние (в Укмергском уезде – Ж.Б.) стали выступать против этого заявляя, что они спустят шкуру с большевиков и что скоро придут англичане и американцы и тогда Литва будет самостоятельной».[79]

Итак, как можно судить, эти слухи «генерировались» все теми же слоями. «Хорошо относящиеся к советской власти бедняки и часть середняков не выдают руководителей антисоветских групп боясь мести кулачества (а это был конкретный термин для определения конкретной части крестьянства, хозяйства которой имеют 20 и больше га и применяют наемный труд – Ж.Б.)».[80]

Уже в этом предложении замечается связь между кулаками и антисоветским подпольем, а также поляризация настроений населения, которая проходила соответственно расколу в социальном отношении. В Сейнайском уезде «с проведением земельной реформы на территории уезда в лесах появляются вооруженные банды. Мобилизация проходит медленно».[81]

О классовом аспекте упоминается уже 21 августа в сообщении Военного отдела Паневежского Укома КП(б)Л:

«В Паневежском уезде получаем известия, что некоторые из кулацкого состава категорично отказывается идти на мобилизационный пункт».[82]

Из Кедайнского уезда уже 26 августа сообщается, что «большая часть военнообязанных из зажиточного класса не только отказываются служить в Красной Армии, но и ведет враждебную агитацию… Кулак, владелец 37 га земли Куневичус Антонас вел агитацию среди военнообязанных против мобилизации, скрывался в лесу и был задержан вооруженной силой».[83] 30 августа из Кедайнского уезда уже сообщается: «Основная масса кулачества скрывается в лесах и ведет не только враждебную агитацию, но пытается делать нападения на офицерский состав Военкомата и совпартактив».[84]

Конечно, это довольно общие формулировки.. Не указываются более точные персональные данные лиц, мести которых боялось беднячество, которые пытаются нападать на офицеров, угрожают спустить шкуру с большевиков и т.д. Но хотя бы примерно это позволяет судить о социальном характере этого явления, учитывая ещё и то, что это явление начало обостряться с началом отчуждения средств производства у кулаков.

Обобщая, можно сказать, что настроения у населения Литвы по отношению к Красной Армии в то время были различными, иногда полностью противоположными, а не единодушными, как пытаются внушить буржуазные историки. Что и требовалось доказать.

Кто и почему не брал землю?

Одним из моментов, которые наиболее нелепо искажаются с целью показать всеобщее единство и предубеждение против Советской власти, является начатая 30 августа 1944 г. земельная реформа, во время которой возвращалась земля крестьянам, получившим её в 1940-1941 гг., а также раздавалась новая. Это перераспределение шло особенно медленно по многим причинам, среди которых и нежелание части трудового крестьянства брать землю. Вот как это объясняется в одной из пропагандистских книг нашего времени:

«В 1944-1948 гг. проводилась так называемая «земельная реформа»… В агентурном сообщении источника Йонайтиса, между прочим, составленном знающим агентом, работавшем в земельной комиссии Мариямпольского уезда, предоставляются сведения о той первоначальной сельскохозяйственной реформе, которая положила основу для создания колхозов. Из этого сообщения видно, что большинство безземельных и малоземельных крестьян Литвы понимали, что раздача чужого имущества проводится с целью их подкупить, сделать сторонниками оккупантов и поссорить их с соседями. Понимая это, они от этих «подарков» старались отказаться».[85]

Что ж, можно прикинуться неспособными мыслить и удовлетвориться этим идеологическо-пропагандистским виражем, а можно и обратится к фактам. Уже вышеперечисленных факторов, которые влияли на ход мобилизации в Красную Армию, достаточно чтобы деморализовать трудовое крестьянство и нарушить ход земельной реформы. Это и разгул националистов вкупе с нетвердостью Советской власти, и близость фронта, и слухи о временном присутствии Советской власти, и память лета 1941 г. Но посмотрим, что же 12 ноября 1944 г. Мариямпольскому УО НКГБ сообщил агент «Йонайтис»:

«Ещё в середине августа 1944 года до опубликования закона о земельной реформе, в Земотдел явился офицер Красной Армии, литовец, в чине ст.лейтенанта и заявил, что он командирован военными властями в Мариямполь, для посредничества между воинскими частями и гражданскими учреждениями по ликвидации возникающих недоразумений при занятии и пользовании воинскими частями безхозных хозяйств. Так этот ст.лейтенант, которого больше не пришлось видеть, будучи в Земотделе сказал, что подготовлен законопроект о реформе, и дальше сказал, что многие из членов Совнаркома ЛССР не сочувственно относятся к этому, но проведение реформы требует Москва. Известие о земельной реформе было неожиданно для служащих Земотдела, которые считали, что для этого ещё не настало время.

В начале сентября месяца, когда была организована Уездная земельная комиссия, член этой комиссии крестьянин Урликас при первой со мною беседе высказался, что реформа проводится не своевременно, надо, мол, оставить все по старому до конца войны, чтобы не подвергать хозяйственную жизнь выправке, что не выгодно отразится на с/х производстве, а тем самым и на ведение войны. Впоследствии пришлось слышать и от других крестьян и служащих подобное мнение. При чем иногда давалось чувствовать, что и политическое будущее ещё не ясно, оно после войны было бы определеннее. Неясность будущего, как говорили, поддерживалось и некоторыми лицами старшего командного состава Красной Армии (! – Ж.Б.), которые, мол, высказались, что Красная Армия здесь только временно — на время войны, а после войны она уйдет из пределов Литвы и что судьбу Литвы определит Черчилль.

Опубликование закона о реформе, насколько пришлось наблюдать было встречено непосредственно заинтересованными лицами — крестьянами безразлично.

У владельцев хозяйствах, подлежащих урезке не замечалось того безразличия, какое можно было наблюдать во время реформы 1940 года (скорее всего ляпсус – судя по остальному тексту, наверняка имелось ввиду, что в 1940 г. не замечалось того безразличия, которое наблюдалось теперь – Ж.Б.). И теперь, когда уже все почти подлежащие урезке земли волостными земельными комиссиями зачислены в государственный земельный фонд, редкий из прежних владельцев урезанной земли пользуется предоставленными ему законом правом обжалования действий волостной земельной комиссии. Иначе говоря редкий старается защищать свои бывшие права. Между тем, как в 1940 году редкий этим правом не воспользовался и всякий кто имел к этому хоть малейший повод, подавал жалобу в высшие инстанции, надеясь подальше удержать у себя свою бывшую собственность.

Такое безразличное отношение к происходящей земельной реформе объясняется тем, что реформа проводится в условиях войны, в условиях, когда люди легко теряют самое ценное — жизнь, так стоит ли цепляться за лишний кусок земли, когда не ровен час и оставленной земли не понадобится, либо погибнешь от военных действий, либо выселят на Восток. Поживем и в колхозе, лишь бы не вывозили — высказался как-то один крестьянин середняк.

У некоторых это безразличное настроение вызывается, как сообщают некоторые руководители реформы, надеждою, или даже уверенностью, что проводимая реформа не будет долговечной. Англия с Америкой изменят дело. Другие основываясь на беседах с красноармейцами думают, что и в Советском Союзе после войны будут введены новые порядки во владении землей.

Согласно закона у врагов народа земля урезается до 5 га. Характерно, что в некоторых волостях таких врагов не находилось ни одного, а в других находится сравнительно много.

Другая заинтересованная в земельной реформе сторона это та, которая закон предоставляет право получить землю из фонда. Они в отношении получения земли сдержаны. Почти в течение месяца после опубликования закона в некоторых волостях заняли, назначенные в 1940 году, участки земли только по несколько человек, а в других — по несколько десятков. Теперь, спустя два с половиной месяца после опубликования закона, около половины получивших в 1940 году наделы, начали владеть ими.

Такое положение заинтересовало республиканскую земельную комиссию, которая потребовала составить именной список, не взявших наделенной земли новоселов, с объяснением причин этого явления. Эти сведения Уездной земельной комиссией и теперь ещё собираются. Выяснить причины у самих новоселов оказалось трудным, некоторые из них объясняет словом «не хочу».

Объективно и здесь решающую роль играет война, неясная дальнейшая судьба Литвы вообще и земельной реформы в частности, так пришлось слышать от работников реформы. Пока что замечается только желание получить землю с постройками бывших немецких колонистов, а на землю без построек кандидатов не много, в особенности, как некоторые из работников реформы говорят, мало желающих получить землю из урезанных хозяйств характерный случай:

Член одной из волостных комиссий (не помню Шеловатской, Сосновский или другой какой), получивший в 1940 землю, в сентябре месяце отказался занимать свой участок не объявляя причины.

Отношения между получающими землю и лишающимся ее по сравнению 1940 года также изменились. Эти отношения стали миролюбивее. Они скорее и легче чем в 1940 году сталкиваются между собою и находят мирное решение, интересующего их дела. Так, например, закон земельной реформы дает право получающим землю получать и пропорциональную часть урожая сего года. Этот раздел урожая в громадном большинстве случаев происходит по обоюдному соглашению без вмешательства земельных комиссий. Причем бывают случаи, когда получающий отказывается от своего права получить часть урожая добровольно.»[86]

Итак, в сообщении «Йонайтиса» ни слова не говорится о враждебном отношении у безземельных и малоземельных крестьян. Указываются более прозаические и реальные причины отказов – военная обстановка и неясность судьбы Советской власти в Литве, что ещё более поощрялось разговорами о таких же настроениях среди командного состава Красной Армии, если только эти разговоры не были результатом работы гитлеровских спецслужб. Да и нелогичным выглядит утверждение о появлении дружбы между беднячеством и кулачеством в 1944 г., так как не было ни одного фактора, заставлявшего их подружиться. Уровень жизни бедняков во время гитлеровской оккупации не поднялся, кулаки их богатством не осыпали. Единственные переломы произошли в 1940 г., когда бедняцкое население получило землю, и летом 1941 г., когда кулаки, расстреливая, арестовывая или просто силой оружия прогоняя новоселов, отобрали землю, которой раньше владели. Беднячество увидело, что Советская власть ее не защитила, и естественно, что теперь, в 1944 г., столкнувшись с аналогичным положением, при распространении слухов о возвращении гитлеровцев или приходе англо-американцев, ее энтузиазм был на довольно низком уровне.

Кроме того, было бы несерьезно судить о положении в Литве лишь по одному агентурному сообщению о положении в одном уезде. Оказывается, что в других уездах земельная реформа шла быстрее. Например, по состоянию на 10 число того самого ноября в Алитусском уезде землю возвратили 1385 новоселы, новую землю получили 662, всего подано заявлений о наделении землей – 1733. Тем временем отказались от земли 362.[87] Такое число никак нельзя назвать большинством.

Всего в 14 освобожденных уездах по состоянию на 20-31 октября 1944 г., т.е. ещё до подготовленного «Йонайтисом» сообщения, свою землю возвратили 65,6% получивших её в 1940 г. Это конечно не все, но о «большинстве» отказавшихся не может быть даже речи. В Сейнайском, Зарасайском и Каунасском уездах наделение крестьян землей на тот момент было полностью закончено.[88] Тем более, что даже остальные 34,4%, которые на тот момент ещё не возвратили землю по республике, составляют не только отказавшиеся от земли, поскольку нередко сами уездные земельные комиссии работали неудовлетворительными темпами (иногда из-за недостатка кадров, иногда потому, что в самих комиссиях, как и в случае мобилизации, работали враждебно настроенные лица) или были парализованы националистическим террором. Например, по состоянию на 29 сентября в Укмергском уезде было подано 358 заявлений о наделении землей и ни одно из них до того момента не было удовлетворено.[89] В Молетской волости Утенского уезда было 90 заявлений, но по состоянию на 20-30 сентября удовлетворены лишь 9 по причине вероятного антисоветского настроения работников волостной земельной комиссии.[90] Тяжело шла земельная реформа в Утенском уезде из-за недостатка кадров, вследствие чего имеющиеся кадры занимались несколькими работами сразу:

«Председатель Утенской уездной Земельной Комиссии тов. Кутка уже некоторое время болеет и не предвидится его быстрое выздоровление. Временно работой комиссии руководит секретарь Укома тов. Тиунов, отходя от своей непосредственной работы. Другие члены комиссии также заняты другими делами и не могут полностью отдаться работе Земельной комиссии: например, тов. Бучис работает заместителем Председателя Уездного Исполнительного Комитета, тов. Дудлаускас – заведующий Земельным отделом – уже два недели как уехал по другим делам. Не наблюдается, чтоб Земельная комиссия достаточно руководила работой Волостных Земельных Комиссий и так же энергично работала у себя. Было предложено создать работоспособную Земельную Комиссию Утенского Уезда из лиц, освобожденных от их непосредственных должностей и только работающих в Земельной Комиссии».[91]

Подобное положение имелось и в некоторых других уездах, например, в Алитусском уезде такое положение создалось в конце 1944 г.

Работу Земельных комиссий нарушал и националистический террор. По состоянию на 18 января 1945 г. мать председателя Земельной Комиссии того самого Алитусского уезда прострелена взрывной пулей за то, что ее сын на советской работе. Семья председателя Земельной Комиссии Аловской волости сильно избита (высечена) и ограблена из-за работы отца. Председатель Земельной Комиссии Меркинской волости дважды сильно избит националистами, которые пригрозили смертью, если он продолжит эту работу. Зампредседатель Земельной Комиссии Мирославской волости Бронюс Митрулявичус убит. Постройки зампредседателя Земельной Комиссии Симнасской волости Бузаса сожжены и имущество уничтожено. Заведующий делами Земельной Комиссии Сейрийской волости Рунта, при исполнении обязанностей, ранен брошенной в него и других должностных лиц гранатой. Член Земельной Комиссии Езновской волости Мулерчик убит. Председателю Земельной Комиссии Варенского уезда Баублису делались письменные угрозы не исполнять своих обязанностей, но он продолжал работать. «Есть ещё много примеров, касающихся волостных земельных комиссий».[92] И это примеры только одного уезда одного периода. Расейнская уездная Земельная Комиссия вообще не могла работать вплоть до декабря 1944 г., когда были применены усиленные меры по борьбе с националистическим подпольем:

«Поначалу работа шла нормально, но вскоре начался бандитизм, и в ряде волостей работа была парализована: разогнаны комиссии, никто больше не хотел брать землю.

Такое положение продолжалось до конца декабря. Лишь с началом ликвидации бандитизма создались условия для возобновления работы».[93]

Изучение положения в разных уездах подтверждает, что некоторая часть беднячества в республике отказывалось от земли из-за деятельности националистов, а не потому, что «патриотично» настроенные безземельные и малоземельные думали, что раздачей «чужого имущества» «оккупанты» пытаются их «подкупить» и «поссорить с соседями», т.е. кулаками, с которыми они и так находились в состоянии вражды. Такое объяснение, учитывая разные архивные данные, выглядит по-детски смешным, пригодным разве что для сказок перед сном.

«…должным образом не отражены кулацкие устрашения мнимой неясностью положения и возможным возвращением немцев, что особенно проявляется в прифронтовой зоне», - говорится в записке заведующего Земельным отделом ЦК КП(б)Л Баранаускаса всем укомам партии.[94]

То же самое констатируется в сообщении А. Снечкуса всем укомам КП(б)Л от 29 сентября:

«Местные партийные организации до сих пор не обратили должного внимания на угрозы кулаков и распространяемые слухи о мнимой неясности и не приняли должных мер для отражения угроз и слухов».[95]

Позже А. Снечкус писал Маленкову:

«…до момента полного освобождения территории Литовской ССР от немецких захватчиков значительная часть крестьян занимала выжидательную позицию. В ряде уездов крестьяне избегали брать землю и урожай у кулаков, прежде всего беря ее из бесхозных хозяйств и бывших имений. Это объясняется главным образом близостью фронта, что облегчало агитацию вражеских элементов, которые запугивали крестьян возвратом немцев, а также недостаточная борьба с кулацкими вылазками. По некоторым уездам… работу по проведению закона значительно затруднило наличие бандитских групп.»[96]

Эти факторы иллюстрируются такими сообщениями как выше процитированное сообщение о положении в Расейнском уезде («Поначалу работа шла нормально, но вскоре начался бандитизм, и в ряде волостей работа была парализована: разогнаны комиссии, никто больше не хотел брать землю») или сообщение секретаря Алитусского Укома КП(б)Л Матачинскаса от 13 октября 1944 г.:

«В последнее время кулаки и прочие антисоветские элементы распространили в деревнях листовки. «Кто будет брать землю, тот будет сожжен» и с другими угрозами. «Вернутся немцы». Теперь есть много фактов, что крестьяне не хотят брать землю из урезанных кулацких хозяйств, например, в Даугайской волости Чеснулевичене взяла назад свое заявление и отказалась из урезанного хозяйства брать 1,0 га, таких фактов много».[97]

Угрозы охватили многие уезды. В сентябре 1944 г. в деревне Бусня Гедрайской волости Утенского уезда на двери дома крестьянина Райтедскаса, получившего землю, была вывешена листовка:

«Кто будет брать у литовского крестьянина землю и богатство, тому дадим бесплатно по одному аршину земли и по куску земли на вечное пользование.

Черная рука».[98]

В Аникащяйской волости Утенского уезда распространялись листовки: «Мужики, не берите землю… Если возьмете, то получите 2 метра земли». Жительница дер. Микенай Ужпальской волости Ванагене получила землю в имении Стадяляй. Сразу после этого получила письмо с угрозой: кто брал землю и чей муж ушел в армию, будет подожжен.[99]

Безземельные и малоземельные видели, как небезопасно чувствовали себя те из их рядов, кто уже вернул землю, и это только поощряло их не брать землю. Например, Лесникаускас, сожитель Крауелене, собственницы 170 га из Цесаркского имения Молетской волости Утенского уезда, скрывался вооруженный и угрожал местным крестьянам. Теперь он закидывал камнями дом новосела Усчуса из того самого Цесаркского имения, в котором тот работал батраком 30 лет и в 1940 г. получил в этом имении 10 га, и, проходя мимом, издевался: «Усчус, чего ты ждешь? Не Сталина ли?», «Сталин уже умер!». Другой новосел Игнас Аукштакоис арендовал у Крауелене 2 га земли. Без её ведома он передал Усчусам пару борозд, чтоб те посадили себе овощи. Узнав об этом, Крауелене выбежала на огород и ногами раскидала обсаженные борозды. Ещё пригрозила: «Глупой была, что не перестреляла вас!».[100] Это, между прочим, не единственный случай, когда в 1944 г. свои «сожаления» выражали те кулаки, которые летом 1941 г. не перестреляли новоселов. Кулак Альфонсас Баркаускас из Куктишкисской волости, владелец 80 га, содержал 5 собак, которых часто натравливал на новоселов, их скот и детей.[101]

В Дебейкской волости Петрас Зайкаускас в 1940 г. в хозяйстве кулака Дундулиса получил 4 га земли в добавку к уже имевшимся 4 га, во время гитлеровской оккупации был посажен в тюрьму, побывал в концлагере, в 1944 г. не брал землю, поскольку сын того самого Дундулиса вооружившись автоматом скрывался в лесах и «всем угрожает», «усадьбы обещает в пепел превратить».[102]

В дер. Мустейкяй Таурагнайской волости националисты потребовали у новосела Йонаса Назароваса покинуть хозяйство угрожая поджогом.

У новоселов были основания опасаться этих угроз. Спустя всего лишь два дня после того, как житель дер. Шлавенай Аникщяйской волости Матас Шимкус получил 10 га земли, накануне 24 октября 1944 г. националисты подожгли его строения и не дали тушить пожар, обстреливая тех, которые пытались это делать. В Молетской волости в октябре хозяйства новоселов тоже поджигались, одному новоселу перебили руки. В дер. Бринклишкес новосел ночью был обстрелян. В Ужпальской волости в октябре к крестьянину Ряпшису явились 36 бандитов и стали допытываться, получил ли он участок земли. Получив отрицательный ответ заявили: «Если бы ты получил землю, тебе была бы крышка не месте; видишь, власть коммунистов, а мы ими управляем».[103]

Безземельные и малоземельные крестьяне, отказывающиеся брать свою землю, жаловались: «Они вооруженные, а мы… мы их только фигой тыкать можем… и то, когда никто не видит, потому что и за фигу можешь пулю схватить».[104] Безземельные и малоземельные ждали, когда войска НКВД очистят леса.[105]

В Расейнском уезде «безземельные и малоземельные неохотно берут землю, одни боясь мести кулаков (особенно в хозяйствах врагов народа), другие из-за отсутствия скота, семена, инвентаря и корма, обеспеченные ресурсы очень ограниченные».[106]

Итак, хоть сколько более детальное изучение положения новоселов показывает, что определенная часть безземельных и малоземельных отказывались от земли не потому, что сами были националистами и испытывали единство с кулаками, которое неясно откуда должно было взяться, а наоборот – были испуганными террором националистов, которых составляли те самые владельцы урезанных кулацких хозяйств или их близкие. Поэтому попытка доказать мнимое «единство литовского народа» по отношению к Советской власти основываясь на этом явлении является полностью нелепым.

Поддерживало ли население националистов в начале послевоенного периода?

Существует ещё одно, более умеренное мнение, что в первые годы после войны большинство населения националистов поддерживало, но перестало поддерживать потом, спустя полдесятка лет после окончания войны, из-за того, что они так свирепствовали. В действительности это мнение также ошибочно, как и вышеуказанные утверждения. Об этом свидетельствуют данные об открытых процессах Военных трибуналов против пойманных националистов.

Как видно из этих данных, значительная часть сельских жителей уже тогда враждебно относились к националистам. Им не за что было их любить, учитывая вышеупомянутые примеры террора. Один из таких случаев, между прочим, просочился и в буржуазную литературу. Это в книге М. Поцюса «Другая сторона луны» упоминаемый открытый процесс 30 августа 1945 г. в Онушкис (Тракайский уезд), в котором к смертной казни были приговорены националисты М. Вичкака, Вацловас и Стасис Куодзявичусы, Вацлав Алабурда, Стасис Бекшас и Йонас Юдицкас. Собравшиеся в процесс жители «бурными аплодисментами и одобрительными восклицаниями» одобрили приговор трибунала. Это неудивительно. Дело в том, что ночью с 4 на 5 августа националисты в Онушкисской волости Тракайского уезда и Даугайской волости Алитусского уезда устроили массовую резню мстя за выселение их семей в июле, которое было проведено в ответ на террор самих националистов. Той ночью они убили 48 людей, среди которых 3 председателя сельсоветов, 1 секретарь сельсовета, 2 комсомольца, семья работника укома КП(б)Л, семья бойца истребительного батальона, остальные - малоземельные крестьяне, получившие землю из кулацких хозяйств и положительно отзывавшиеся о выселении семей националистов. Так, в дер. Дусменай Онушкисской волости убито 9 людей, среди которых семья Йозаса Пенюлиса – он, его жена, дочь и 8-летний сын, в дер. Крейвоняй – председатель сельсовета Йонас Синкевичус и два его сына 15-ти и 13-ти лет, в дер. Вергакиемис убит член сельсовета Йонас Линкевичус и его сын, в дер. Груожнинкай – председатель сельсовета Йонас Глебус и его 12-летний сын Стасис, секретарь сельсовета Йонас Гайна и жена советского партизана Ядвига Кутушене. И т.д. Среди пострадавших 2 русские семьи, 2 польские, остальные литовские. Среди убитых половина лиц почтенного возраста и малолетних детей – 6 от 60-ти до 70-ти лет, 7 от 7 до 14-ти лет и 6 девочек от 17-ти до 20-ти лет.[107] Жителям было не за что любить организаторов и исполнителей такой резни. Испуганные террором жители со всей волости валом валили на Онушкисский городок, которой стал переполненным до отказа, люди ночевали под открытым небом.[108] Поэтому их реакция на приговор Военного трибунала 30 августа вполне естественна.

Но это был не единственный случай подобного рода. Аналогичные случаи имели место по всей Литве, только буржуазная литература о них молчит. 29 июля 1945 г. в шедшем в центре Груджяйской волости Шяуляйского уезда процессе Военного трибунала, в котором собралось 600 крестьян из всех деревень и хуторов Груджяйской волости, попытки подсудимых националистов укрыть или смягчить отдельные эпизоды своей деятельности вызывало возмущение собравшихся. Заявление подсудимого Антанаса Петрило, что ему не было известно об объявленной легализации, присутствующим в зале было встречено с большим недовольством, как несоответствующий действительности.[109]

На процессе, шедшем 16 августа того самого года в центре Расейнской волости против трех националистов, собрались около 800 человек. Люди в буквальном смысле плакали, когда свидетели рассказывали о найденных телах убитых мужчин с отрезанным носами, ушами, исколотым телом, сломанными руками и ногами, вырезанной у одного на груди пятиугольной звездой. Свидетель Яцувене, сын которой убит националистами, на вопрос, чем она желает дополнить свои показания, ответила: «Я прошу суд с этими бандитами поступить так, как поступили с моим сыном».[110]

19 августа в Мирославской волости Алитусского уезда шел процесс против главаря одной из банд Тулаба, которой вскоре был приговорен к смертной казни. Люди, осматривая железные нагайки, которыми националисты избивали крестьян, просили дать возможность расправиться с бандитами им самим. В процессе присутствовали примерно 1000 человек. Интересный эпизод после окончания процесса, когда на митинг с винтовкой явился легализованный бандит Каминскас из банды Тулаба, и просил «прощения у народа».[111]

28 апреля 1946 г. в Аникщяйской волости Утенского уезда шел процесс против националиста Адоманиса, в котором присутствовало целые 2000 человек. Когда суд удалился на совещание, народ в зале поднял шум и требовал расстрелять преступника. Трудовым крестьянами было не за что его жалеть – банда, в которой находилось это лицо, истребила 2 семьи новоселов и 8 местных советско-партийных активистов (которые часто бывали из тех самих местных жителей). Сам Адоманис в банде состоял в специальной группе, которая занималась избиением и издевательством над людьми, которые не угодили националистам, Адоманис сам лично избивал девочек, работавших в советских учреждениях, и остригал им волосы. Приговорен к расстрелу.[112]

В тот самый день в Шиленской волости Таурагского уезда шел процесс против четырех членов «Литовской освободительной армии» во главе с ксендзом. В процессе присутствовало свыше 500 человек. Когда ксендз был приговорен к 10 лет исправительно-трудовых лагерей, недовольные «крестьяне-литовцы» говорили председателю Военного трибунала Халявину, что ксендза следовало бы расстрелять.[113]

В процессе, шедшем летом 1946 г. против Йонаса Урбонаса, собравшиеся 400 местных жителей приговор – расстрел с конфискацией личного имущества – встретили аплодисментами. Й. Урбонас участвовал в банде националистов, оперировавшей в Роговской волости Паневежского уезда и занимавшейся убийствами и грабежами лояльно настроенных к Советской власти крестьян.[114]

Подобно тому в Швенченском уезде, в Игналине в процессе над Лауренасом, Паукшта и Жвейте, первый их которых приговорен к расстрелу, а другие получили по 15 и 10 лет лишения свободы, приговор присутствующими был встречен одобрительными шумными аплодисментами.[115]

18 октября 1946 г. в Груджяйской волости Шяуляйского уезда шел открытый процесс против пятерых преступников – Шнораса, Йонаса Глазаускаса, Алексаса Глазаускаса, Антанаса Глазаускаса и Елены Глазаускайте, «борьба за свободу» которых выражалась тем, что Шнорас девять раз ограбил советских работников, также грабежами и избиениями занимались Глазаускасы Йонас, Алексас и Антанас, а Глазаускайте принимала ворованные вещи, перекрашивала и продавала в базаре. В процессе присутствовало 900-1000 человек, из зала требовали повесить – говорили, что расстрелять мало. В ходе процесса собравшиеся опознали в зале бандита и потребовали его арестовать.[116]

Итак, население Литвы уже тогда было расколото. Одни националистов поддерживали, обеспечивали их материально или сами уходили в банды, другие от них страдали, боялись и ненавидели, радовались, когда те привлекались к уголовной ответственности, одобряли выселение семей националистов, жаловались, что выселены ещё не все, ждали, когда войска НКВД прочешут леса. Показательно, что уже из упомянутых деталей виден социальный подтекст этих различий. Не кого-нибудь другого, а поддерживающих Советскую власть бедняков националисты стали убивать в августе 1945 г. в Онушкисской и Даугайской волостях. Как пишет М. Поцюс, по словам одного из главарей националистов М. Вичкаки, при подготовке резни «каждый партизан «рассказал о жителях своей деревни», поддерживающих власть оккупантов».[117] Как выяснилось из состава убитых, поддерживающие Советскую власть и были малоземельными. Банда приговоренного в апреле 1946 г. националиста успела истребить две семьи новоселов. Но случаи, когда националисты убивали кулака, очень редки. В большинстве случаев их действия были выгодны кулачеству, и никогда невыгодны получившим землю беднякам, что указывает на определенную тенденцию и закономерность.

Вообще деталей о различном поведении различных слоев общества можно найти немало. Например, как 2 мая 1946 г. сообщил начальник Каунасского отдела МГБ В. Воронцов министру безопасности ЛССР Д. Ефимову о праздновании 1 Мая в городе, «на политические лозунги, объявляемые с трибуны, студенты высших учебных заведений и большинство интеллигенции не ответили, особенно показательно молчание женщин». Но «рабочие фабрик и заводов отвечали дружно и организовано».[118] А интеллигенция и студенчество того времени было ещё полно выходцами их городских и сельских буржуазных слоев.

Все это лишь подтверждает и иллюстрирует раскол населения Литвы с самого начала послевоенного периода, точнее, даже с конца войны. Это выражалось в неодинаковом отношении литовцев к мобилизации в Красную Армию: nационалистам приходилось угрожать расправами, чтоб никто не шел в нее, нападaть на призывников и убивать их близких. На классовый характер этого раскола указывает ряд явлений.

Так, противодействие мобилизации стало расти с началом земельной реформы, которая была невыгодна лишь кулакам. В то же время малоземельные крестьяне жаловались, что у них нет оружия, чтобы дать отпор террору националистов, ядро которых составляли кулаки, чью землю эти малоземельные и безземельные и получили или должны были получить.

К этому надо добавить ряд свидетельств о публичном выражении ненависти к националистам со стороны значительной части населения, в основном безземельных и малоземельных крестьян. В частности, об этом говорят открытые процессы Военных трибуналов ещё в 1945 году. Никакого единства литовцев не было с самого начала. И только исходя из этого и освободившись от националистической тенденциозности, можно приступить к тщательному и объективному изучению природы послевоенных событий, чтобы ответить на вопрос – было ли это национально-освободительным движением, каким-то образом вылившееся в истребление своих соотечественников, или это было классовой борьбой.

Продолжение следует

[1] Berija ir jo parankiniai Lietuvoje, sudarytojas J. Banevi?ius, Kaunas, 1999 m., p.315-316

[2] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, t. III, Vilnius, 2003 m., p.29

[3] Mindaugas Pocius „Kita m?nulio pus?. Lietuvos partizan? kova su kolaboravimu 1944-1953 metais“, Vilnius, 2009 m., p.56

[4] Lietuvos partizan? kovos ir j? slopinimas MVD-MGB dokumentuose 1944-1953 metais, Kaunas, 1996, p. 128-132; так же LYA. f. K-1. ap.3. b.154. l.52-54

[5] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, t. III, Vilnius, 2003 m., p.262-264

[6] LYA f.1771. ap.7. b.313. l.120ap

[7] Lietuvos partizan? kovos ir j? slopinimas MVD-MGB dokumentuose 1944-1953 metais, Kaunas, 1996, p. 128-132; так же LYA. f. K-1. ap.3. b.154. l.52-54

[8] Juozas Stakauskas. E. Teumino prane?imas apie pad?t? Lietuvoje 1944 m., „Genocidas ir rezistencija“, 2004 m. Nr.2(16) http://www.genocid.lt/Leidyba/16/starkaus.htm

[9] LYA. f.1771. ap.7. b.313. l.74

[10] Там же

[11] LYA. f. K-1. ap.3. b.803. l.36

[12] LYA f.1771. ap.7. b.313. l.120

[13] Там же, l.74

[14] Lietuvos partizan? kovos ir j? slopinimas MVD-MGB dokumentuose 1944-1953 metais, Kaunas, 1996, p. 128-132; так же LYA. f. K-1. ap.3. b.154. l.52-54

[15] Mindaugas Pocius „Kita m?nulio pus?. Lietuvos partizan? kova su kolaboravimu 1944-1953 metais“, Vilnius, 2009 m., p.107

[16] Lietuvos partizan? kovos ir j? slopinimas MVD-MGB dokumentuose 1944-1953 metais, Kaunas, 1996, p. 128-132; так же LYA. f. K-1. ap.3. b.154. l.52-54

[17] LYA. f.177. ap.7. b.313. l.1-2

[18] LYA. f.1771. ap.7 b.313. l.74

[19] Там же

[20] Там же

[21] Там же, л.102

[22] Там же, л.29ап

[23] Там же, л.80

[24] Там же, л.80ап

[25] Там же, л.30

[26] Сообщение Утенской уездной земельной комиссии Республиканской земельной комиссии о ходе земельной реформы и актах террора со стороны буржуазных националистов // Коллективизация крестьянских хозяйств Литовской ССР. Сборник документов и материалов. Вильнюс, 1977 г., с.84

[27] LYA. f.3377. ap.55. b.70. l.3

[28] LYA. f.3377. ap.55. b.72. l.14

[29] LYA, f.1771. ap.7. b.313. l.27ap

[30] Там же, л.143

[31] LYA. f. K-1. ap.3. b.1077. l.43-44

[32] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, III tomas, Vilnius, 2003 m., p.298-300

[33] LYA. f. K-1. ap.3. b.804. l.88ap

[34] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, III tomas, Vilnius, 2003 m., p.298-300

[35] LYA. f.1771. ap.7. b.313. l.29

[36] Там же, l.27

[37] Там же, л.27ап, так же LYA. f.3377. ap.55. b.81. l.1

[38] LYA. f.3377. ap.55. b.81. l.1

[39] Там же, л.27

[40] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, III tomas, Vilnius, 2003 m., p.298-300

[41] LYA. f.1771. ap.7. b.313. l.29

[42] LYA. f. K-1. ap.3. b.804. l.153

[43] LYA. f.1771. ap.7. b.313. l.24

[44] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, III tomas, Vilnius, 2003 m., p.298-300

[45] LYA, f. K-1. ap.3. b.154. l.65-65ap

[46] LYA. f.1771. ap.7. b.306. l.41

[47] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, III tomas, Vilnius, 2003 m., p.294

[48] LYA. f.1771. ap.7. b.313. l.77

[49] LYA. f. K-1. ap.3. b.804. l.93

[50] Mindaugas Pocius „Kita m?nulio pus?. Lietuvos partizan? kova su kolaboravimu 1944-1953 metais“. Vilnius, 2009 m., p.54

[51] LYA. f.1771. ap.7. b.313. l.197

[52] LYA. f.1771. ap.7. b.306. l.41

[53] LYA. f.1771. ap.7. b.313. l.27-28

[54] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, III tomas, Vilnius, 2003 m., p.293-297

[55] LYA. f. K-1. ap.3. b.804. l.5-12

[56] Там же

[57] Там же, л.31

[58] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, III tomas, Vilnius, 2003 m., p.298-300

[59] Там же, с.262-264

[60] LYA. f. K-1. ap.3. b.804. l.41-44

[61] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, III tomas, Vilnius, 2003 m., p.30

[62] Там же, с.31

[63] Там же, с.264

[64] LYA. f. K-1. ap.3. b.804. l.10

[65] Там же, л.41

[66] Там же, л.42

[67] Там же, л. 180-181

[68] Там же, л.6

[69] „Berija ir jo parankiniai Lietuvoje“, sudarytojas J. Banevi?ius, Kaunas, 1999 m., p.306-307

[70] („SSRS vidaus reikal? liaudies komisaro pavaduotojo, valstyb?s saugumo 2-ojo rango komisaro S. Kruglovo ir SSRS NKVD-NKGB ?galiotinio Lietuvai, valstyb?s saugumo komisaro I. Tka?enkos 1944 m. gruod?io 15 d. tarnybinis ra?tas SSRS vidaus reikal? liaudies komisarui L. Berijai“, „Genocidas ir rezistencija“ 1998 m. Nr.2(4) http://www.genocid.lt/Leidyba/4/arhcyvai2.htm#SSRS%20vidaus%20reikal%C5%B3%20liaudies%20komisaro%20pavaduotojo,%20valstyb%C4%97s%20saugumo%202-ojo%20rango%20komisaro%20S.%20Kruglovo%20ir%20SSRS%20NKVD%E2%80%93NKGB%20%C4%AFgaliotinio%20Lietuvai,%20valstyb%C4%97s%20saugumo%20komisaro%20I.%20Tka%C4%8Denkos%201944%20m.%20gruod%C5%BEio%2015%20d.%20tarnybinis%20ra%C5%A1tas%20SSRS%20vidaus%20reikal%C5%B3%20liaudies%20komisarui%20L.%C2%A0Berijai

[71] Там же

[72] Lietuva Did?iajame T?vyn?s kare, Vilnius, 1975 m., p.221

[73] Там же, с.223-224

[74] Там же, с.224

[75] Там же, с.222

[76] Vytautas Tininis „Komunistinio re?imo nusikaltimai Lietuvoje 1944-1953“, III tomas, Vilnius, 2003 m., p.33

[77] Lietuva Did?iajame T?vyn?s kare, Vilnius, 1975 m., p.223

[78] LYA. f.1771. ap. 7. b.313. l.27

[79] Там же, л.27ап

[80] Там же, л.28

[81] Там же, д.29ап

[82] Там же, л.102

[83] Там же, л.26

[84] Там же, л.29

[85] „Lietuvos partizan? kovos ir j? slopinimas MVD-MGB dokumentuose 1944-1953 metais. Kaunas, 1996, p.27-28

[86] LYA. f. K-1. ap.3. b.154. l.72-76

[87] LYA. f.1771. ap.7. b.306. l.74

[88] LYA. f.1771. ap.7. b.305. l.53

[89] Там же, л.41

[90] LYA. f.1771. ap.7. b.306. l.32

[91] Там же, л.30

[92] LYA. f.1771. ap.8. b.407. l.8

[93] LYA. f.1771. ap.8. b.411. l.124

[94] LYA. f.1771. ap.7. b.305. l.31

[95] Там же, л.41

[96] Там же, с.53-54

[97] LYA. f.1771. ap.7. b.306. l.17

[98] LYA. f. K-1. ap.3. b.154. l.56

[99] Сообщение Утенской уездной земельной комиссии Республиканской земельной комиссии о ходе земельной реформы и актах террора со стороны буржуазных националистов // Коллективизация крестьянских хозяйств Литовской ССР. Сборник документов и материалов. Вильнюс, 1977, с.83-84

[100] LYA. f.1771. ap.7. b.306. l.39

[101] Там же, с.39-40

[102] Там же

[103] Сообщение Утенской уездной земельной комиссии Республиканской земельной комиссии о ходе земельной реформы и актах террора со стороны буржуазных националистов // Коллективизация крестьянских хозяйств Литовской ССР. Сборник документов и материалов. Вильнюс, 1977, с.83-84

[104] LYA. f.1771. ap.7. b.306., l.40

[105] Там же, л.40, 42

[106] LYA. f.1771. ap.8. b.411. l.124ap

[107] M. Pocius „Kita m?nulio pus?. Lietuvos partizan? kova su kolaboravimu 1944-1953 metais“, Vilnius, 2009 m., p.131-135

[108] Там же, с.133

[109] LYA, f.1771, ap.9, b.269. l.76-92

[110] Там же

[111] Там же

[112] Там же, л.35-37

[113] Там же

[114] Там же, л.18

[115] Там же, с.71

[116] Там же, с.95

[117] „Kita m?nulio pus?. Lietuvos partizan? kova su kolaboravimu 1944-1953 metais“, Vilnius, 2009 m., p.131

[118] Lietuvos partizan? kovos ir j? slopinimas MVD-MGB dokumentuose 1944-1953 metais, Kaunas, 1996, p.180-181