Продолжение, предыдущая часть здесь

7. Прорыв КПП

2. Профсоюзы наступают снизу

Гражданство империи имело вполне реальное, но все-таки ограниченное значение постольку, поскольку многие белые рабочие оставались «промышленными рабами» корпораций. Растущая централизация монополистического капитализма повторила некоторые черты феодализма на более высоком уровне. И за проходной, и на заводе рабочие-сетлеры подвергались строгой регламентации. В 1920-е годы было не редкостью, когда постоянное ускорение темпа работы удваивало производительность труда, даже без учета механизации.

У Форда, который был самым отъявленным из капиталистов-диктаторов, каждый десятый работник был также хозяйским шпиком. Если они подслушивали слова недовольства, виноватых рабочих избивали тут же у конвейера вездесущие охранники.(7) На заводах ЮС Стил в Хомстеде (штат Пеннсильвания) постоянная слежка родила присловье «Если тебе охота поговорить в Хомстеде, говори сам с собой» (8).

Великая Депрессия и массовая безработица только усилили мощь корпораций. Не только повсеместно была снижена зарплата, но многие компании уволили опытных рабочих и заменили их новичками за долю прежней оплаты. Форд Мотор Компани, которая рекламировала себя как фирму с самой высокой зарплатой в США, предположительно платила производственным рабочим минимум 7 долларов день (что с учетом инфляции было меньше, чем в 1914). На самом деле тысячи евроамериканских работников Форда в 30-е годы обнаружили, что их урезанная плата – 1 доллар 40 центов в день –приблизительно равна плате черной служанки в Чикаго (9). Не требуется особой гениальности, чтобы понять, что рабочие-сетлеры не собирались молча смириться с низведением до уровня колониальных рабочих. Компании в Детройте, Питтсбурге и т.д. вели широкую рекламную кампанию на юге США в поисках рабочих, желая получить еще большую армию безработных, чтобы запугать и ввести в рамки свою рабочую силу.

Профсоюзы АФТ были не только лояльны империализму, но в своем ослабленном состоянии завесили от получения подачек от отдельных компаний за оппозицию любой серьезной борьбе. По этой причине Объединенная Ассоциация Рабочих Черной Металлургии предала забастовку 1919 года. В том же году председатель АФТ Гомперс ни больше ни меньше как заявил Сенату США, что Сухой закон опасен, потому, что алкоголь необходим, чтобы отвлечь рабочих от мыслей о бунте. От новой автоиндустрии АФТ получала сотни тысяч долларов взяток (обычно в виде дорогих реклам в профсоюзных газетах или «пожертвований» на антикоммунистическую пропаганду) (10).

Но когда эту плотину прорвало, весь накопившийся гнев миллионов евроамериканских промышленных рабочих оказался мощной силой. Организация новых профсоюзов и новые забастовки никогда полностью не прекращались, даже в годы репрессий 1920-е. Обычно все кончалось поражением. Но в 1934 году две общегородские стачки в Сан-Франциско и Миннеаполисе, и почти всеобщая стачка в Толедо (штат Огайо) потрясла капиталистическую Америку.

Победы портовиков в Сан-Франциско и водителей грузовиков в Миннеаполисе были важны, но стачка автосборщиков Толедо – во время которой тысячи безработных, поддерживавшие забастовщиков, вытеснили с улиц Национальную Гвардию в открытом бою – была самым ясным предвестником будущего. За победой на заводе авточастей Авто-Лайт немедленно последовали победы на всех остальных крупных фабриках города. В 1934 году Толедо стал первым «профсоюзным городом» в промышленной Америке. Эта приливная волна рабочего недовольства повлияла на все регионы США и на все отрасли промышленности.

Все сходили с ума от новинки – сидячей забастовки. Обычно наниматели срывали забастовки, продолжая выпуск продукции с помощью штрейкбрехеров, в то время как наемные гангстеры и полиция подавляли бастующие организации. Но в время сидячей забастовки рабочие попросту захватывали предприятие, не только останавливая производство, но и угрожая хозяевам разрушением завода, если те попробуют применить репрессии. После постоянных обид и беспомощности молодые боевые рабочие обнаружили, что временный захват заводов – сущее удовольствие. Во время некоторых забастовок незадачливые мастера или служащие, оказавшиеся в конторах, становились пленниками профсоюза на часы и даже дни.

Хотя в 1935-36 годах прошли сидячие забастовки на резиновых фабриках в Акроне (штат Огайо), на автозаводах Детройта, Кливленда и Атланты, именно сидячая забастовка против Дженерал Моторс во Флинте (штат Мичиган) стала решающей профсоюзной битвой 1930-х годов. Флинт был главной производственной крепостью Дженерал Моторс, город их компании, где ДжМ старательно снижало число африканских рабочих и иммигрантов до минимума. Зарплата на многих заводах ДжМ во Флинте была по тем временам относительно высокой.

И все-таки массы воодушевленных рабочих во Флинте организовались вокруг новосозданного КПП Объединенного профсоюза Авторабочих (UAW), и захватили заводы Корпуса Фишер № 1 и Шевроле №4. Тысячи боевых членов КПП со всего Мичигана проводили демонстрации на улицах, в то время как забастовщики, вооруженные ломами и дубинками, забаррикадировались на заводах. Поскольку первый завод был единственным источником корпусов для бьюиков, олдсомобилей и понтиаков, а второй – единственным, где производили моторы для шевроле, эта сидячая забастовка КПП парализовала все автопроизводство ДжМ (11).

После 90 дней упорной борьбы вокруг захваченных заводов, Дженерал Мотрос сдалась. Они признали UAW как профсоюз на семнадцати заводах. Это была ключевая победа во всем евроамериканском профсоюзном подъеме 1930-х. Было ясно, что если уж Дженерал Мотрос – сильнейшая корпорация мира – неспособна победить новые промышленные профсоюзы, началась новая эпоха. Победы рабочих автомобильной, металлургической, резиновой, электронной, мясоперерабатывающей промышленности, докеров и водителей грузовиков и т.д. подтвердили, что так оно и было.

Этот рост новых профсоюзов, начавшийся в 1933 году, продолжался во время Второй Мировой войны и сразу после войны. Число стачек в США подскочило с 840 в 1932 году до 1700 в 1933, 2200 в 1936 и 4740 в 1937. К 44 году 50% рабочих автопромышленности принимали участие в одной или больше стачках за этот год. Столько же сетлеров-рабочих бастовали в 1944 году, сколько в 1937 – в самый разгар сидячих забастовок (12).

Дух непокорства явно ощущался в местах, где профсоюзы были сильнее всего. 14 марта 1944 года около 5000 рабочих Форда в Ривер Руж начали «несогласованную» дикую стачку, во время которой они перекрыли дороги вокруг завода и вломились в контору, чтобы «освободить» дела, заведенные на активистов профсоюза. (13) Было обычным делом, когда во время «переговоров» толпа автосборщиков окружала управляющих компании или избивала охранников.

Существенное повышение зарплаты и улучшение условий труда, включая сокращение рабочего дня, были для многих даже не главным, в отличие от новообретенной силы. Во время большой стачки на сталилитейном заводе Джонса и Лафлина в Аликуиппа (штат Пенсильвания) – поселке компании, которая управляла им почти на фашистский лад – один забастовщик заметил о членских взносах в профсоюз после победы: «Этот того стоит – заплатить 12 долларов в год, чтобы иметь возможность идти по главной улице Аликуиппа, говорить с любым, с кем хочешь поговорить, о чем хочешь, и чувствовать себя гражданином» (14).

Так белая Америка стала такой, какой мы ее знаем. Великий рабочий бунт 1930-х был больше, чем ряд разногласий на заводах о зарплате. Это было историческое социальное движение за демократические права для сетлерского пролетариата. Практически, эти рабочие вышли из промышленного крепостного права. Они завоевали право на классовые организации, права ожидать постоянного улучшения своей жизни, выражать свое недовольство положением дел на рабочем месте, приобретать небольшую собственность и получить некоторое влияние в местной политике своей империи.

На промышленном севере США движение КПП реформировало местные школьные советы, пыталось проверять отсрочки от армии для представителей привилегированных классов, покончила с системой шпиков компаний, смещала антипрофсоюзных начальников полиции, и тысячами способов преобразовывала империю США, чтобы евроамериканский пролетариат мог вести жизнь, которая полагалась им как сетлерам. То есть, более свободную и благополучную жизнь, чем какой бы то ни был другой пролетариат в истории.