Оглавление

«- Успеваете ли вы заметить красивых женщин?
- Успеваю. Но только заметить. Ничего больше. О чем горько сожалею»

(Виктор Черномырдин)

...Целую неделю после этого я ходила как во сне и думала только об одном - как бы не проговориться маме. Когда Элис узнала о моем увольнении, она сначала вспылила, как и полагается хорошему профсоюзному активисту, и взялась было за мои права: начала писать моему работодателю официальные письма, хотя я с самого начала предупредила ее, что вряд ли это приведет к какому-то результату: как и во всех американских компаниях в Дублине, профсоюзы в этом банке были фактически вне закона, и никто из нас в профсоюзе поэтому не состоял. Я оказалась права, и Элис, так рьяно было взявшаяся за меня заступаться, как и полагается нормальному ирландцу, так же быстро и внезапно к этому делу охладела. Это уже даже перестало меня здесь удивлять - удивило бы, если бы я вдруг встретила ирландца, который серьезно имеет в виду то, что он говорит или доводит начатое дело до конца.

Без работы я была две с лишним недели. Не было бы счастья, да несчастье помогло: теперь у меня было не только время искать как следует работу на Севере, но и острая в том необходимость. Но все это не помогло бы, если бы к тому времени не создались такие условия в экономике, что вакансии, требующие знания языков, докатились наконец и в этот самый доисторический и оголтелый уголок Западной Европы, правящая прослойка которой ко всему неанглийскому относится с глубоким подозрением, а все иностранные на слух языки принимает за ирландский... Одному господу богу известно, что случилось бы, если бы все это произошло сейчас, в период экономического спада, когда число безработных растет как снежный ком.

В отношении работы на Севере царила еще допотопная круговая порука, причем с обеих сторон: на работу брали обычно тех, кого «знали» (или хотя бы если знали твоих родителей), причем грешили этим как юнионисты, так и «шиннеры» . Профессиональные качества при этом не имели ни малейшего значения. Даже если в газете давалось объявление о вакансии, зачастую это была пустая формальность - люди приходили на интервью потому что работодатель должен был его проводить по закону, а на самом деле уже давно было решено заранее, кого на эту должность берут...

Я, естественно, не подпадала ни под ту, ни под другую категорию. Это было очень неприятно - ты чувствовала себя как коверный в цирке, которого вызвали только для того, чтобы заполнить им паузу, на него поглазеть и поразвлекаться. Мне пришлось пройти через это и в протестантском Баллинахинче, и в республиканском Западном Белфасте. Потом уже мне надоело понапрасну терять время и душевные силы - и я начала заранее осведомляться через знакомых шиннфейновцев, есть ли на объявленную вакансию уже намеченный кандидат. В 100% случаев так оно и было. Среди протестантов мне было некого спросить, но вековые традиции масонских лож оставляли в данном случае еще меньше места для сомнения...

Мне повезло, что ни среди тех, ни среди других не было людей со знанием голландского. Иначе не видать бы мне и этой новой весьма скромной должности как своих ушей...

Во время интервью мне измерили скорость, с которой я печатала. Оказалось, 55 слов в минуту. Я даже сама этому была удивлена. Моя новая фирма была частной инициативой «могучей кучки» местных бизнесменов обоих вероисповеданий, нашедших «дыру» в рынке и создавших фирму, отвечавшую не на телефонные звонки собственных клиентов, а на... электронную почту самых различных фирм из самых различных стран. Иными словами, они занимались электронным аутсорсингом. И проводили первый в истории своей фирмы набор лингвистов. Зарплата здесь была аж на 6 тысяч фунтов в год ниже, чем на моей предыдущей должности. Почти такая же, как на моей самой первой работе в Дублине- когда я жила там еще одна и платила только за комнату, а не за целый дом. Мне стало страшно, когда я подумала, как мы будем выживать на такие деньги втроем. Но в тот момент у меня не было выбора – даже такая работа в Белфасте была ужасным везением.

Новая фирма очень хотела показать, что она «не такая», как другие североирландские, и мы были своего рода манекенами в ее витрине: работы для лингвистов как таковой еще не было, нас брали с расчетом на будущее. Пока же предполагалось, что мы будем отвечать на англоязычную электронную почту.

В общей сложности я прошла в разных западных странах через достаточно большое количество фирм - и практически во всех них было одно общее. Нездоровая атмосфера, в которой вместо того, чтобы просто заниматься на работе своим прямым делом, приходится постоянно что-то доказывать (насколько ты лучше других, на что ты способна ради фирмы и т.п.), оглядываться, чтобы тебя не ударили «ножом в спину»- и улыбаться до боли в скулах. На собственно работу времени поэтому остается мало. В такой атмосфере ты постоянно находишься в состоянии внутреннего напряжения, которое негативно сказывается на твоей работоотдаче. Здесь постоянно что-то недоговаривалось, постоянно кто-то на кого-то потихоньку доносил начальству и постоянно требовалось притворяться до чего тебе здесь безумно нравится - и периодически вслух об этом восклицать. Тут мне, конечно, скажут, что стукачей среди коллег у нас тоже всегда хватало - и будут, наверно, правы. Но вот это самое выслуживание - «а я его еще больше «ку»- у нас было делом исключительно добровольным, и подхалимов, как правило, не любили не только коллеги, а и начальники которые поумнее. Здесь же это было не добровольное дело, а своего рода обязательный ритуал, поставленный на поток, и мне он было противен до глубины души. Просто спокойно хорошо работать здесь недостаточно - надо еще и подпрыгивать за столом, и тянуть вверх руку: «Какая замечательная у нас фирма! Как мне повезло!» Тьфу ты, господи...

К слову, моя знакомая ирландка, которая работает на Кубе, говорит, что с тех пор, как она там оказалась, у нее стало намного лучше со здоровьем - и не только из-за замечательной кубинской медицины, но еще и потому, что именно атмосфера у нее на работе там совсем другая - например, когда ей удается сделать хороший репортаж, ее кубинские коллеги не завидуют ей, а искренне за нее радуются. Она очень долго не могла к этому после жизни в «цивилизованном мире» привыкнуть – и была растрогана до слез. .

В этой новой моей фирме все время полагалось во что-нибудь играть - словно малое дитя,- и при этом делать вид, что ты просто пускаешь пузыри от удовольствия. Это называлось “fun working environment” 1 . Знаете, когда тебе за 30, а дома тебя ждет ребенок-инвалид, меньше всего на свете хочется на работе прыгать на одной ножке….

Началось все еще во время тренинга: нас разбили на будущие рабочие группы, которые назвали различными цветами. Наша оказалась моего любимого цвета - фиолетовой. The Purple Team. Потом нам велели придумывать какие-нибудь «задорные» лозунги, которыми можно расписать в рабочем помещении стены. Я прикусила себе язык: до того хотелось предложить «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Потом нам велели представить себя «в забавном виде» остальным членам группы. Что я могла сказать о себе забавного? Я оценивающе окинула взглядом аудиторию и сообщила новым коллегам, что увлекаюсь ямайскими танцами в стиле дэнсхолл, ожидая, что немногочисленная мужская часть ее присвистнет. Но я забыла, где я: кроме ковбойского «line dance» местные юнионисты никаких танцев не знают. А местные ирландцы соответственно - кроме «Риверданса».

Целых две недели мы занимались такими вот глупостями, а под конец нас послали на полдня в город, где по выданному нам плану нам надо было найти «спрятанное сокровище». Делалось это якобы для нашего сплочения и укрепления у нас «духа коллективизма». Единственное, что все эти игрища укрепили во мне - это желание поскорее найти приличную работу и оставить великовозрастных детишек играться друг с другом, раз они еще не вышли из детсадовского возраста.

Сокровище оказалось бутылкой виски. По этому поводу, я думаю, наши водопроводчики с ними согласились бы. В отличие от голландских: до смерти не забуду, как приглашенный Сонни голландский водопроводчик бродил у нас в Роттердаме по кухне кругами, бубня себе под нос: «Понедельник, утро.... утро понедельника...»

- Чего ему надо?- с недоумением спросила я Сонни.

- Дура!- воскликнул Сонни в сердцах, - Он же кофе хочет!...

На новой работе оказалось очень сложное расписание - трехсменное, но смены были какие-то неравномерные: с 7:30 до 4, с 13:00 до 21:30 и ночная - с 21:00 до 7:30. Ночная смена была длиннее дневных, и потому расписание на месяц было таким сложным, что я даже повторять его не берусь. Скажу только, что выходные могли выпадать на любой день недели, после нескольких дней ночной смены их давали не два, а три, а в целом расписание повторялось одинаковым раз в семь недель! С первой сменой и с ночной у меня не было проблем, а вот со второй - были: последний автобус до моего городка уходил в 20:20 вечера... Чтобы меня на эту работу взяли, мне пришлось наврать, что у меня есть машина (а что еще мне оставалось делать?) Хорошо, что один коллега жил где-то в получасе езды от меня: он был настолько добр, что меня домой подвозил. Но что я буду делать, если он будет в отпуске или заболеет?

Отвечать на электронные послания оказалось делом гораздо более напряженным, чем отвечать на телефонные звонки - потому что поступали они непрерывным потоком. Это очень напоминало работу на конвейере и соответственно, оценивали твой труд так же: по количеству отвеченных электронных писем за час. Контроль за качеством производился выборочно - методом тыка. Одно из важнейших мест в нем занимало то, сколько пробелов поставлено, например, между словами «сердечно ваш» и вашей подписью. Их обязательно должно было быть два, а не один и не боже упаси, три... Некоторые из нас так зацикливались на этом количестве пробелов в сочетании с необходимостью «выдать на гора» определенное количество ответов за час, что даже толком и не прочитывали, о чем спрашивает клиент - и посылали ему ответ в стиле «в огороде бузина, а в Киеве- дядька». Я потом сама сталкивалась с подобным - уже в качестве клиента.

О, cколько всего интересного я узнала для себя об изнанке капиталистического сервиса, работая в Ирландии! Например, если вы думаете, что на ваше электронное послание работник фирмы тратит много времени, прилагая какие-то умственные усилия для того, чтобы разрешить Вашу проблему, вы глубоко заблуждаетесь. Единственное, на что направлены его усилия- это побыстрее подыскать наиболее подходящий под ответ на ваше письмо словесный трафарет (все они написаны заранее, от агента требуется только вставить ваше имя и сделать так, чтобы ответ выглядел обращенным к вам лично и о вас заботящимся).

Итак, мы работали, не разгибая спины, а нас при этом продолжали развлекать, не понимая, что тем самым только отвлекают - и потому сильно действуют нам на нервы. По пятницам с утра нам приносили свежие булочки за счет хозяев - и тут же требовали от нас признать, что такой щедрой фирмы больше нет во всем Ольстере.... Зато когда ты работала сверхурочно, деньги эти выплачивались тебе на месяц позже положенного, а попросить аванс, чтобы вовремя заплатить по счетам, было вообще табу...

Наверно, после всего этого у меня должно было развиться стойкое отвращение к электронной почте вообще, но тем не менее, я еще продолжала переписываться. Дома, в свободное время. Так я вышла на один республиканский дискуссионный сайт- где больше читала, чем писала и где я заочно познакомилась с республиканцем по имени Дермот.

Не могу сказать, что это я первой обратила на него внимание - скорее наоборот. Когда он узнал о моем экзотическом для данных кругов происхождении, оно его очень заинтересовало. По его словам, он вышел на данный сайт, чтобы «присматривать за диссидентами». Не нашими, конечно, а собственными, республиканскими. Дермот приятно удивил меня знанием нашей истории и мирового освободительно-революционного движения. Ему не надо было объяснять разницу между ФРЕЛИМО и ПАИГК.

Скоро мы уже заочно подружились до такой степени, что я поведала ему между делом, как когда-то мечтала встретить африканского Че Гевару. «Может, хотя бы здесь у вас такие еще не перевелись!»- пошутила я. На что неожиданно получила немного грустноватый ответ: мой новый знакомый сетовал мне на то, что на Че Гевару он, увы, внешне не потянет, и что я, наверное, очень разочаруюсь в нем, если мы встретимся лицом к лицу. Тон его письма напоминал тон лесного зверя, чуда морского из сказки «Аленький цветочек», когда героиня уговаривает его показаться ей. «Не проси, не моли ты меня, госпожа моя распрекрасная,красавица ненаглядная, чтобы показал я тебе свое лицо противное, свое тело безобразное. К голосу моему попривыкла ты; мы живем с тобой в дружбе, согласии друг с другом, почитай, не разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь к тебе несказанную, а увидя меня, страшного и противного, возненавидишь ты меня, несчастного, прогонишь ты меня с глаз долой, а в разлуке с тобой я умру с тоски». Наши электронные послания после этого тоже стали казаться мне словесами огненными - как в той сказке.

«К тому же я женат», - написал Дермот. Я не ожидала, что он воспримет мои слова настолько лично! И поспешила заверить его, что я и не думала вмешиваться в его личную жизнь.

«А все-таки, если хочешь, мы сможем скоро познакомиться,- написал вскоре Дермот. –«Ты будешь в Дублине на партийной конференции?»

Естественно, я на нее так и так собиралась. Ради этого мне пришлось, правда, поменяться сменами с одной из коллег - и проработать подряд две смены в один день, что вообще-то запрещено даже западным трудовым законодательством. Я добралась до дома чуть живая. Но на следующий день упрямо поехала в Дублин...

Конференция проходила два дня. Это была моя первая конференция совершенно без Питера и Дирдре рядом и, хотя у меня было уже благодаря им несколько знакомых, таких настоящих друзей, какими были они, все-таки пока не появилось. А среди северян я так пока и никого толком не знала, кроме тех своих односельчан, которые возили меня летом в горы.

Питер познакомил меня в свое время с «юным дарованием» дублинского отделения партии - синеглазым полноватым брюнетом по имени Дуглас, одним из немногих образованных людей в рядах организации. Дуглас был историк, свободно говорил по-ирландски, родом был из артистичной семьи. Первое, что он сказал мне, было:

- А я был у вас в Москве один раз... нелегально, с арабским паспортом. Правда, только в аэропорту.

Я посмотрела на него хорошенько, пытаясь представить себе, как его кто-то мог принять за араба. Что он делал там нелегально и куда летал, я предпочла не спрашивать - я уже заметила, что когда люди начинают хвастаться, лучше ничего не спрашивать у них: они только того и ждут, чтобы начать набивать себе цену, а на самом деле их так распирает, что они и сами вам потом все расскажут. Забегая вперед, скажу, что я не ошиблась.

У меня был с собой большой красивый тульский самовар, который мне очень хотелось вручить Лидеру. Чего мне стоило этот самовар пронести внутрь - это отдельная история: товарищи-телохранители очень опасались покушения, помнили, что была такая Шарлотта Корде и совершенно не представляли себе, что такое самовар... Но обошлось.

Мне хотелось сообщить Ему, что я наконец-то вступила в ряды партии- и во многом благодаря его словам. И я попросила Дугласа меня ему представить. Дуглас так и надулся от гордости - он был рад показать, насколько он значимая фугура («С Пушкиным на дружеской ноге»). Им предстояло вместе сидеть на сцене в президиуме.

- Я ему скажу про тебя, - предупредил Дуглас.- А ты смотри в оба: как увидишь, что он сойдет со сцены...

И я начала смотреть в оба.

Выступления на конференции были очень интересные. Резкие и радикальные: конференция была закрытой и можно было говорить, не стараясь быть «политически корректными» и не стесняясь в выражениях. Пока очередная феминистка тщетно пыталась убедить аудиторию что надо выдвигать кандидатов по гендерному признаку, Дуглас нагнулся к Лидеру и начал что-то шептать ему в ухо. Я была совершенно с выступавшей не согласна, хотя и сама женщина: выбирать человека надо за его достоинства, необходимые для пользы дела; такой «феминизм» сродни культу «первой леди», вообще-то глубоко для женщин оскорбительному: неужели они не могут занять достойное место в обществе без того, чтобы быть чей-то женой или быть допущенными к этому месту в результате гендрерных квот?Я так внутренне закипела, что почти упустила Дугласа и Лидера из виду, как вдруг увидела, что острый и немного насмешливый взгляд его остановился на мне. «Теперь пора! царица спрашивает, чего хотите?»-сказал сам себе Кузнец. 2 

Он бочком сошел со сцены, и мы потихоньку двинулись вдоль колонн навстречу друг другу.

Мы сфотографировались вместе. Я вручила ему самовар и объяснила, что это такое. Мне так много хотелось ему рассказать. О том, как я еще пешком под стол ходила, когда впервые услышала его имя и когда увидела по телевизору Кровавое вокресенье. О том, как майским вечером сидела я когда-то на крыше, окруженная зарослями сирени и думала о только что скончавшемся Бобби Сэндсе. О том, что у нас общий враг. О том, как одиноко было мне столько лет без единомышленников. О том, как важно для человека чувство товарищества. Но я не знала, с чего начать - и как сказать все это за пару минут. И только я набрала в грудь воздуха, чтобы хотя бы попытаться, как он неожиданно наклонился к моему уху и тихо сказал, щекоча меня бородой:

- А Вы очень привлекательная женщина!

Таким голосом, каким Зиночка в «Иване Васильевиче...» говорит царю, что он очень темпераментный мужчина.

И еще:

- Я Вам черкну пару строчек.

Каких строчек? О чем это он собрался мне черкать - и куда? - кроме уже начерканного им мне тут же еще одного автографа?

Этот автограф я потом рассмотрела хорошенько. Финнула помогла мне перевести его с ирландского - конечно, я не показала его ей и не сказала, о ком идет речь. Оказалось, что там было написано «Евгении от *** с любовью». А крестики-нолики в конце означали «объятья и поцелуи». После такого мне стало даже жарко.

Я не знала еще, что с ним на память сфотографировались, наверно, пол-Ирландии. И кто его знает, что он при этом говорит им всем... Но во мне снова проснулась голландка, и я восприняла его буквально.

Сначала я просто не поверила своим ушам. Потом - даже обиделась: я с ним хотела о серьезных вещах поговорить, а он... А еще чуть позже - удивилась. Я- привлекательная женщина? Да я никогда даже не думала о себе в таких терминах... Мне это было как-то неважно.

А может, он прав?

Важно или нет, но это было приятно. Сам того не ведая, он здорово подкрепил мою весьма еще шаткую веру в собственные силы...

Сконфуженная услышанным, вернулась я на свое место. Попыталась снова сосредотичиться на выступлениях. А речь шла об очень серьезных вещах: партия фактически находилась на историческом перекрестке, превращаясь из политического крыла вооруженной организации борцов за объединение своей страны в парламентскую умеренно левую партию. Ее экономическая программа, например, становилась не по дням, а по часам все более и более скромной. В 1979 году в программе партии говорилось, например, что государство должно полностью контролировать экспорт и импорт капитала, и что под народным контролем должны находиться финансы, страхование и все ведущие отрасли промышленности. Что должна быть национализирована добыча и обработка полезных ископаемых. Что никто не должен обладать экономическими средствами для экспуатации других людей. Что в ведущих отраслях хозяйства «не будет места частным предприятиям» 3 . А сегодня?...

Есть ли разница между гибкостью, связанной с обстоятельствами и отказом от коренных принципов? И когда говорят, что да, хотят прийти к власти, потому что как же иначе жизнь изменить? – это справедливо, но когда во имя прихода к ней отказываются как раз именно от подлинно революционных перемен, то что от такого прихода к власти на практике изменится?...Я терялась в догадках – так кто же эти люди? Революционеры или ирландские мини-горби? Борцы за свободу или ирландская версия «новых лейбористов»?

Я тогда еще только вникала в положение дел в самой Ирландии. Многого не знала. Среди рядовых членов Шинн Фейн, которых я видела вокруг себя, было много удивительных, замечательных людей - я и по сей день такого же о них мнения и испытываю к ним глубокое уважение. Только вот со временем все больше и больше именно таких людей покидало ее ряды. Кто по возрасту, кто якобы в силу каких-то личных причин...

Но ведь местным людям должно же быть виднее, чем мне, кому здесь можно, а кому нельзя доверять? Да и кто я такая, чтобы с чем-то соглашаться или не соглашаться, если я и в стране-то еще без году неделя? Во-первых, идеальных партий и движений в природе не бывает. Во-вторых, критиковать их по какому бы то ни было поводу в конкретных ирландских условиях означало бы лить воду на мельницу нашего общего врага. Так говорила себе я, если меня что-то в планах и речах моих новых товарищей смущало.

И все же иногда свежим глазом заметны вещи, незаметные тем, кто всю жизнь «варится в собственном соку».... Именно поэтому со мной так любил беседовать Финтан. Именно за это качество он меня так зауважал.

Вместо критики я задавала вопросы, если мне что-то было непонятно. Правда, далеко не всегда получала на них удовлетворяющий меня ответ.

Про себя я думаю, что главная причина происходящего в этой стране - в том, что с незапамятных времен колонизируемым, дискриминируемым и угнетаемым ирландцам «цивилизованный мир» сегодня наконец-то позволил стать белыми. Не по доброте душевной, конечно, а просто потому, что в глобальных масштабах «белых» сегодня не хватает. Например, Британии некем комплектовать войска- уже даже планируют начать набирать рекрутов на Ямайке 4 ... А после подписания мирного соглашения Страстной Пятницы в Ирландии и окончания военной кампании ИРА число ирландцев, добровольно идущих на службу в британские оккупационные войска, выросло - за один только последний год в два раза 5 ! Молодые ирландцы ищут в оккупированном Ираке и Афганистане «приключений, путешествий и товарищества». Только, разумеется, не с «черномазыми» народами, стонущими под британским и американским сапогом...

Дело не только в войсках: не хватает и чиновников, и других специалистов, на которых «цивилизованный мир» мог бы как следует положиться в процессе ограбления человечества. И «новые ирландцы» счастливы - еще вчера на гостиницах писали «не допускаются собаки и ирландцы», а сегодня они допущены ко двору, в них нуждаются! На Америку в Ирландии в силу исторических причин всегда глядели немного снизу вверх - почти так же, как Соннины антильцы. Сегодня многие начинают так же глядеть и на собственного колонизатора- Британию: надо же, этот благодетель соизволил-таки наконец предоставить ирландцам равные права... Какое счастье!

А ведь когда-то их программа гласила: «У нас гораздо больше общего с развивающимися странами мира (где сегодня проживают 2/3 населения планеты), чем с богатым клубом бывших колониальных держав в Евросоюзе. Имея больше общего со странами Третьего Мира, мы надеемся стать членами Движения Неприсоединения» 6 .

Все это так, и исторический опыт Ирландии никто не отменял. Но - поманили издалека куском пожирнее, и ... Вот в чем все дело - изменилось экономическое положение, а вместе с ним и мироощущение нынешних ирландцев. А экономическое положение изменилось прежде всего опять-таки в силу полученных этой страной евросубсидий и американских инвестиций. Награбили у одних, чтобы чуточку поделиться этим с другими, обеспечив таким образом лояльность последних и их осознание своей «принадлежности к золотому клубу»...

Я никому не навязываю свою на это точку зрения. Но сама с каждым днем все больше и больше убеждаюсь, что все дело именно в этом. Нас с нашим перестроечным опытом теперь уже не удивить тем, что перерождаясь, люди продолжают кричать так же уверенно и громко о собственном революционном характере, как вопил Горбачев о том, что он возвращается к ленинским заветам...

Я оказалась в ирландских рядах в самой гуще переходного периода и в меру своих сил стремилась поддержать все здоровое, ненаносное, что в этих рядах было. В конце концов, легче всего убежать, ничего не попытавшись сделать. Я хотела внести свой скромный вклад хотя бы в дело выработки позиции по отношению к мигрантам, которых тогда еще в Ирландии было не так много, но было очевидно, что скоро будет все больше и больше, а опыта мультикультурного общества, как оно именуется в Голландии, у ирландцев не было. Они просто не знали, кто мы такие, и с чем нас едят. Я пыталась показать им, что приняв нас в свои ряды, ирландские республиканцы смогут не только влить в свои вены свежую кровь, но и усилить свои позиции, обратив внимание на нужды потенциальных избирателей, на которых никто в Ирландии практически не обращал внимания во время предвыборных кампаний.

У многих нынешних парламентских партий Ирландской республики такое же «военное» происхождение, как у «Шинн Фейн», только в свое время они, естественно, с полным правом именовались борцами за свободу, а нынче - кто бы, где бы, по каким бы причинам, c какими бы целями и против какого режима ни боролся бы, все автоматически объявляются террористами, даже если речь идет о режиме оккупационном. По такой логике, к террористам надо отнести и наших партизан времен Великой Отечественной и войны с Наполеоном, не говоря уже о французском и голландском сопротивлении. Из списков террористов новый мировой порядок исключает только тех, кто становится беззубым, пушистым, ручным и для этого самого порядка совершенно безопасным.

«Перевоспитавшихся революционеров» империи носят на руках, причем чем больше их революционный стаж, тем лучше: «Присоединяйтесь к нам, господин барон, присоединяйтесь!»... О них в капиталистическом мире слагают песни, снимают фильмы и ставят им памятники. Говорить о таких героях ничего критического в «свободном мире» опять-таки не полагается: тебя заплюет в первую очередь тот же эстаблишмент. (Да и от своего брата - левых достанется на орехи: это же икона! Как ты смеешь, человек же в тюрьме сидел!)

Обычно если хоть заикнешься о таких вещах, сразу же начинаются крики: «Ты что, против мирного процесса? Тебе хочется, чтобы продолжали погибать люди?» Но на съезде никто не был против мирного процесса, и никому не хотелось, чтобы продолжали погибать люди. Вопрос стоял только о различных путях, ведущих к миру. И о том, насколько осторожными надо быть с оппонентом, у которого в крови лгать и нарушать свои обещания – а ведь именно это делали веками в самых разных уголках планеты «цивилизованные» британцы. Достаточно вспомнить хотя бы недавний исторический пример Зимбабве, где во время переговоров о предоставлении независимости, как рассказывал мне Дермот, британцы обещали Мугабе компенсировать материально белых крупных землевладельцев, чьи угодья будут конфискованы. Но - обещали в устной форме. А потом так же элегантно от своих слов отказались. Вот вам и слово «британского джентльмена», в непогрешимость которого так многие у нас еще продолжают верить, начитавшись классической английской литературы- сочиненной самими этими людьми о себе....

Я, естественно, ничего не говорила - только слушала. Мне бросилось в глаза, что какими бы горячими ни были дебаты, в 99% случаев руководству удавалось повернуть их в намеченное им русло и принять нужное по этому поводу решение: настолько незыблемым был в партийных массах авторитет этих людей. В этом было и хорошее, и плохое. В зависимости от того, о каком курсе идет речь.

Каждый из нас в большой степени основывает оценки событий и исторических перспектив на собственном опыте - от этого никуда не деться. И мой собственный опыт, в моей собственной стране говорил мне, что одностороннее разоружение ни к чему хорошему не приводит. Я имею в виду не только и не столько армейское оружие, сколько духовное и идеологическое. Разоружился идеологически - обратной дороги не будет. Новую порцию только что выпущенной сверхсовременной идеологии, способной заменить брошенную тобой на ветер с целью убедить противника в своих дружеских намерениях, никто тебе контрабандой не подвезет....

Пока я размышляла обо всем услышанном и увиденном, заседание закончилось.

Я вышла в фойе, все еще не чуя под собой ног. И прямо у двери наткнулась на Финтана: он не присутствовал в зале, а стоял все это время в фойе за стендом с книжками и разными сувенирами, сделанными ирландскими политзаключенными в тюрьмах, от брелков для ключей до кошельков и статуэток. Сначала я даже не узнала было его - вижу только, что лицо знакомое, а кто это и где мы познакомились, не могла вспомнить. Правда, сразу вспомнила, как только он начал говорить - у Финтана спокойный глуховатый голос, а сам он настолько невозмутимый, что казалось, нет на свете такой силы, которая могла бы вывести его из себя. И поэтому его ни с кем не перепутаешь.

-А, Женя!- сказал он,- Я гляжу, в нашем полку прибыло. Вот и ты наконец в наших рядах! Давно пора.

-Ой!- обрадовалась я,- Здравствуйте! Как там Финнула, как ребята Ваши?

- Спасибо, хорошо.

- А что это Вы тут делаете?

-Да вот, видишь, продаю поделки наших товарищей, которые все еще в застенках. В фонд материальной помощи их близким. Я работаю в организации бывших политзаключенных. Скоро у нас торжественное открытие нового офиса. Хочешь - приходи, будем рады! Заодно договоримся о твоей лекции?

- Спасибо!- просияла я, - Обязательно приду.

Тут к нам подошла какая-то незнакомая мне девушка - рыжая как огонь. Одета она была... не знаю, как это описать. По-походному. Было такое чувство, что она вот-вот подхватит рюкзак и винтовку и двинется в бой. У нее были румяные щеки и неопределенного возраста, хотя и очевидно, что не старого, симпатичное лицо.

- Айрин, - сказала она первой, протягивая мне руку.- Мы с Франсес поспорили, откуда Вы. Она думает, что Вы из Южной Африки, а я говорю, что нет. Вы из басков, да?

- Вообще-то ни из тех, ни из других. А почему Южная Африка? - полюбопытствовала я.

- Не знаю... это же ей так показалось, а не мне, - Айрин явно стало еще интереснее, откуда же я взялась.

- Женя, а у тебя акцент такой....неопределенный, и что-то южноафриканское в нем проскальзывает, - подсказал Финтан.

- Это, наверно, из-за того, что я говорю по-голландски... Я русская, Айрин.

- Правда? Настоящая?

- Ну, не игрушечная же...

- Ой, пойдемте со мной, а? Я Вас с Франсес познакомлю. Пошли с нами на республиканскую вечеринку!

... И вот уже я сижу в каком-то пабе в центре Дублина. Накурено так, что впору надевать противогаз. Музыка гремит так, что содрогаются на столе стаканы - выступает знаменитая в республиканских кругах группа «Irish Brigade». Рыжая Айрин смотрит на меня, улыбаясь:

- Мне даже «Гиннесс» нельзя пить – мне от него плохо делается! Я всегда в пабе пью только молоко…

В таком случае, она большая редкость среди ирландских женщин...

Айрин живет в Дублине, но – в горах. До дома она добирается пешком по узкой тропинке целых два часа. Её не пугают проносящиеся мимо со свистом автомобили, от которых приходится буквально запрыгивать на горный склон. Её вообще ничего теперь не пугает. Вообще-то у нее было другое имя, но она поменяла его после смерти мамы от рака. Чтобы ничего не напоминало о прошлом... Мама долго болела, и Айрин за ней ухаживала. А когда она умерла, в Айрин словно сломалось что-то. И она «ушла в революцию»...

Обе кисти ее рук украшены татуировками: на одной руке – имя Лидера, на другой – вытатуированный же его автограф. Лидер имел неосторожность расписаться как-то на её кисти по её собственной просьбе – и Айрин сразу же «увековечила» эту надпись! Другой лидер, калибром поменьше, оказался более прозорливым: он сразу понял, зачем эта молодая ирландская женщина просит его расписаться на её руке, и отказался…

Татуировки свои Айрин прячет под длинными пьеровскими рукавами – несмотря на то, что она ими гордится. Ведь окружающие реагируют на них по-разному. Особенно если учесть, что она каждое лето ездит в Портадаун – для солидарности с жителями Гарвахи Роуд, а тамошние лоялисты уж точно не будут в восторге от такого её проявления чувств!

Я с Айрин - на республиканской “function” 7 : музыкальном вечере в пабе, организованном той или иной партийной ячейкой, все сборы от которого пойдут в её фонд. С нами за столом сидит и ее подруга Франсес- мать двоих детей, в очках, чем-то похожая на Валентину Талызину. Та самая, которая чуть не атаковала меня потому что вообразила по моему акценту, что я родом из “расистской южной Африки”. Айрин деловито учит меня, как отвязаться от дублинских спецслужб, если они начнут любопытствовать, почему ты проявляешь такой интерес к Шинн Фейн:

- Я им сразу сказала, чтобы отвязались: «Ребята, ну что я могу с собой поделать – я без ума от нашего Лидера!» – и они тут же потеряли ко мне всякий интерес: «ещё одна влюбленная дурочка…»

Действительно, спецслужбы уже привыкли к тому, что практически все республиканские женщины в той или иной степени без ума от своего вождя. Правда, о вкусах не спорят: например, ее подруге Франсес больше по душе Лидер № 2.

- Он – моя лапочка! – громогласно заявляет она, поднимая очередной стакан.

Средняя ирландская женщина способна выпить, по моим скромным подсчетам, около 8 пинт за вечер. Айрин –исключение из правил. И не только в отношении алкоголя – в то время как среднестатистическая современная ирландская женщина буквально бросается на шею мужчинам, Айрин ведет почти монашеский образ жизни: она сообщает мне как страшную тайну, что её пригласил на свидание один из музыкантов выступающей сегодня здесь группы – и тут же заявляет, что не пойдёт, потому что он ей всего лишь товарищ по партии!

Ирландия – маленькая страна, где почти все знают друг друга: меня до сих пор не перестает удивлять, что, куда бы ты ни пришёл, всегда и везде встречаешь либо кого-то, кого ты уже знаешь, либо кого-то, кто знаком с кем-то из твоих знакомых, либо с кем-то, кто знает тебя – хотя тебе самой совершенно неведомо откуда. Секреты здесь хранить невозможно. По слухам, именно поэтому в свое время отсюда несолоно хлебавши ушли наши отечественные спецслужбы. (Англичане приспособились: они вербуют агентов из местных..). Давно известны всей Ирландии и все музыкальные группы, исполняющие музыку на республиканских вечеринках – а все республиканцы, кто того захотел, давно уже лично перезнакомились с музыкантами. Иногда это даже своего рода совместительство: так, один мой знакомый республиканец, учитель в свободное время, по выходным поет в местной республиканской группе – и с довольно большим успехом. Он прочно «забронирован» на все выходные на много недель вперед.

Надо сказать, что практически всем погибшим за освобождение Ирландии посвящены песни, даже таким малоизвестным за пределами их собственного региона бойцам, как Пол Магорриан из Южного Дауна, подстреленный армейским патрулем в начале 70-х. Я разговаривала как-то с его матерью – пожилой тихой женщиной, хозяйкой небольшого ресторанчика в деревне Каслвеллан, в котором после убийства Пола любого зашедшего туда с целью пообедать британского солдата сразу же норовили облить кипящим маслом…

На этот раз музыканты умудрились превратить даже балладу «Something Inside So Strong» в настоящий боевой гимн: смогли поднять весь зал, который начал скандировать “We’re Gonna Do It Anyway 8 !” так громко и с таким чувством, что мы втроем – Айрин, Франсес и я - сорвали себе на этом голоса…

...Хохоча осипшими голосами, пробирались мы через горы к маленькому домику Айрин. Она пригласила меня переночевать у нее. Периодически мимо нас пролетали не видящие нас в кромешной темноте (фонарей здесь не было) машины. Тем, что я осталась жива, я обязана исключительно профессионально отработанной реакции своей новой знакомой: каким-то шестым чувством Айрин слышала машину издалека, словно дельфин- ультразвук, хватала меня за руку и тянула на обочину еще до ее появления. Но обочина была такая узкая, что приходилось буквально вжиматься в каменный склон.

- У меня очень злая собака,- сказала Айрин, - С ней мне ничего не страшно, но она действительно никого не выносит, кроме меня. Так что я пойду первой и запру ее, а ты жди меня здесь.

За поворотом гора неожиданно расступилась, и перед нами открылась неповторимая панорама ночного Дублина. Далеко внизу простиралось море огоньков - захотелось спрыгнуть с обрыва им навстречу и полететь, как мотылек...

- Му-у-у!- отрезвила меня из темноты чья-то буренка. А еще через секунду со стороны дома Айрин, похожего на сказочную избушку на курьих ножках, послышался заливистый лай: невидимый пес учуял меня на расстоянии и не хотел, чтобы хозяйка его запирала. Ему очень хотелось неведомую гостью покусать.

Я не очень люблю собак, но вот они меня почему-то обычно любят. Тем не менее, я не посмела проверить, устоит ли перед моим обаянием пес Айрин - уж слишком он агрессивно был настроен. И только потом, совсем уже поздно вечером, когда Айрин демонстрировала мне свою огромную коллекцию видеозаписей (а она записывала все, что только показывали о республиканцах по телевидению - в любой программе, даже если это было всего на 5 минут), я вдруг неожиданно почувствовала, что мне кто-то дышит в ухо. Повернула голову- и чуть не умерла от разрыва сердца.... Но «осторожно, злая собака!» и не думала меня кусать. «Не видишь? Я ей понравилась! 9 » Айрин не поверила своим глазам.

Мы так долго разговаривали – несмотря на то, что обе почти не могли говорить, что к утру я охрипла совершенно. А мне предстояло еще в этот день встретиться в первый раз с тем республиканцем, с которым у меня завязалась письменная дружба - с Дермотом, который не был похож на Че Гевару....

К зданию, где проводился съезд, я пришла в то утро практически первой. Оно было еще закрыто, а возле него стояла легковая машина, в которой сидели двое мужчин, со скучающим видом читающие газеты. Их профессиональная принадлежность была настолько очевидной, что я чуть не оборжала их вслух. Но пощадила-таки их профессиональную гордость и сделала вид, что их не заметила. Мне было нечего бояться и не от кого скрываться - так, по крайней мере, считала я, выросшая в по-настоящему свободном обществе и потому бояться не привыкшая. Я не боялась даже ходить одна по ночному Амстердаму!

Через некоторое время начал собираться народ, и двери открыли. А господа в машине все еще так же читали свои газеты. Хоть бы страницы, что ли, не забывали переворачивать...

Мне предстояло теперь найти неведомого мне Дермота. Я послала ему по «электронке» свое фото, а он мне свое, как истинный конспиратор - нет. Но мы договорились встретиться у определенного места внутри здания в определенное время, и я стояла там и ждала его.

Вокруг меня была уйма народу. Как пчелиный рой. Почему-то в толпе всех этих таких разных и совершенно незнакомых мне людей в глаза бросился один человек: невысокий, полный, очень большеголовый, лысеющий, с умным лицом с резкими чертами. Вчера я его не видела. Не могу объяснить, почему из нескольких сотен участников конференции я обратила внимание именно на него. В голове мелькнуло: «Как пить дать, окажется неведомый Дермот каким-нибудь похожим вон на того типа...»

Я чуть не засмеялась вслух, когда строго в назначенный час ко мне подошел именно этот человек. Но это было бы очень невежливо.

- Дермот Кинселла, - представился он, протягивая мне мягкую,без мозолей руку.

- Евгения Калашникова-, с трудом прохрипела я, - Проще – Женя. Извините, я потеряла голос, мы тут пели вчера...

Это прозвучало так по-детски наивно, почти как Карлсоновское «мы здесь плюшками балуемся», что мне тут же стало за себя стыдно. Но Дермот не счел это смешным. Он только поинтересовался, не родственница ли я Михаилу Тимофеевичу. Увы и ах...

- Ты извини, что я вчера не мог с тобой встретиться - я по программе занимал весь день и весь вечер наших иностранных гостей...

Я вспомнила - действительно, он мелькнул где-то в зале вчера, когда дедушка Том, самый знаменитый партийный лингвист, представлял этих гостей участникам съезда. Среди них был даже один премьер-министр - небольшого островного карибского государства!

Так мы познакомились наяву. Дермот был не похож на рядовых республиканцев-веселых балагуров, и не только потому, что он читал и Маркса, и Ленина, и Мао, и Хо Ши Мина и даже «Зеленую книгу» Муаммара Каддафи и прекрасно разбирался в мировой истории и географии: у него был острый, аналитический ум, и во всех вопросах, которые перед ним вставали, он смотрел сразу в корень. В силу своего жизненного опыта он знал и понимал, что есть еще и другие культуры и традиции, кроме ирландских. Так и в разговоре со мной - мы пошли вместе обедать - он буквально двумя-тремя короткими, острыми наводящими вопросами выяснил, что именно известно мне об ирландских республиканцах, а что - нет, и начал свой рассказ. Он говорил не о себе, а о том, почему здешней католической общине нужна защита со стороны «РА» (так называют здесь Армию - ту самую, да, ведь и так всем ясно, что она ирландская!); о джойрайдерах 10  и мелких воришках,  становящихся полицейскими доносчиками под давлением шантажа со стороны  полиции, закрывающей глаза на их действия после того, как они согласятся стать доносчиками на людей, среди которых они живут, о том, как пока ещё, к сожалению, не найдено другого действенного средства борьбы с ними, кроме как «наказание битьем» и стреляние по коленным суставам для самых  неисправимых, о том, как люди жаждут, чтобы у них, наконец, появилась более или менее нормальная полиция, следящая за порядком, а не постоянно обдумывающая только то, как бы ей обделать грязные политические делишки...

По профессии Дермот был школьным учителем. Да вот только собственно учителем ему довелось работать недолго: его арестовали в Шотландии, где он тогда проживал, за участие в ирландской освободительной борьбе. В тюрьме он сидел дважды, правда, оба раза недолго. У него была бурная, интересная жизнь, о которой я никогда не расспрашивала, но отрывки из которой он мне потом постепенно поведал сам. В ней были переезды из страны в страну, чуть ли не по всему земному шару; подготовка и отбор новых кадров и... романы с представительницами различных национально-освободительных движений. Его первой женой была шотландка, второй- сочувствующая борьбе ирландцев американка, вообразившая себя ирландкой. Есть такой особый сорт людей, но об этом позже.

- У вас я тоже был один раз, но проездом, - сказал мне Дермот, - Почти ничего не видел. Кстати, интересно, сколько лет тебе было тогда?

Мы вместе посчитали. Оказалось, что лет 20. Дермоту тогда было 30 с хвостиком.

- Когда я рос, Ленин был моим героем, - острый взгляд Дермота при этом сменился на почти мечтательный.- С самого детства. Многие из моих товарищей в ходе нашей борьбы рассматривали и Соединенные Штаты, и Советский Союз  в качестве «одинакового зла» (такие взгляды были широко распространены и в развивающихся странах в те годы), однако я сам никогда так не считал. И я думаю, что сегодня большинство из нас поняли, что потеряли не только мы, но и весь мир, все прогрессивные силы с исчезновением Советского Союза.

Это не означает, что Советский Союз был безупречным во всех отношениях созданием. Но люди, критикующие его, забывают о том, что это был первый опыт построения нового общества в мировой истории!  И что, если бы не Советский Союз, многие из нас, народов, борющихся за свое освобождение от мирового империализма, столкнулись бы с гораздо более трудными препятствиями на своем пути.

У меня нет времени для троцкистов. Можно сколько угодно переливать из пустого в порожнее и спекулировать на тему, что могло бы и чего не могло бы быть, если бы на месте Сталина был Троцкий, но мы должны действовать не в рамках фантазий, а в рамках реальности. Троцкий не был главой СССР. Сталин был, - и именно с ним приходилось иметь дело и политикам, и борцам за свободу. Сегодня переписывается история Второй Мировой войны, но мы никогда не забудем, что без СССР, без Сталинградской и Курской битв не было бы победы над фашизмом. Союзники без СССР никогда бы с ним не справились.

Основная поддержка оказывалась со стороны СССР не нам, а Рабочей Партии Ирландии, так называемой Официальной ИРА. Нас почему-то считали фанатичными католиками, хотя, как ты сама можешь здесь убедиться, католическая церковь по большому счету - непримиримый враг Шинн Фейн и ирландских республиканцев в целом и пытается ставить нам палки в колеса даже по таким мелочным, казалось бы, вопросам, как организация детского боксерского клуба в какой-нибудь деревне... Почему Советский Союз проводил такой курс в отношении нас? Я думаю, что это было связано с «доктриной Брежнева». Мир в годы его пребывания у власти был практически негласно поделен на зоны влияния.  Это не значит, что СССР не помогал национально-освободительным движениям. Помогал, да ещё как! Просто он считал нужным делать это в одних регионах, но не делать этого в других. В рамках того, какая расстановка сил сложилась в мире. Ирландия относилась к таким регионам, в которых брежневцы решили не вмешиваться. Я думаю, это связано с тем, что если бы в Ирландии победили мы - и Ирландия стала бы и обьединенной, и социалистической, - это серьезно нарушило бы баланс сил в мире, в пользу социализма, напугало бы и могло бы спровоцировать империалистические державы на авантюристические шаги, вплоть до развязывания новой мировой войны. Во всяком случае, кризис был бы не меньше Карибского! Если ты посмотришь на стратегическое положение Ирландии, закрывающей западный флаг капиталистической Европы, ты и сама это поймешь. И советское руководство предпочло не рисковать…

Я лично считаю, что «доктрина Брежнева» нанесла серьезный ущерб авторитету СССР в мировом национально-освободительном движении и здорово навредила ему.Однако я понимаю, что за этим стоял политический прагматизм. И я никогда не забуду то, чего многие наши молодые люди, увы, не знают - того, что Советской Союз если и не помогал нам сам, напрямую, то никогда не препятствовал своим союзникам этого делать . Могу смело сказать, что без СССР мы не достигли бы многого из того, что мы достигли сегодня. Советы всегда относились к нам с уважением - что бы они официально не заявляли, сами они прекрасно знали, какие у нас взгляды, и что мы из себя представляем. Что мы - настоящие революционеры, а не болтуны.

Советское руководство, на мой взгляд, недооценивало национальную специфику различных стран мира и их право на построение социализма в соответствии с условиями каждой данной конкретной страны. Нельзя всех стричь под одну гребенку. Хотя, должен сказать, что именно с непониманием конкретных исторических и национальных условий построения социализма в самом СССР зачастую связана и его сегодняшняя критика западными левыми. Критиковать всегда проще, чем. делать! 

Хотя в книге вашего перебежчика Гордиевского о КГБ и утверждается, что Советы быстро покинули Ирландию - когда поняли, что в такой маленькой стране невозможно хранить секреты, тем не менее, мы гордимся тем, что они обратились именно к нам за помощью в освобождении советских военнопленных из Афганистана. К сожалению, мы не смогли им помочь, - ибо у нас нет контактов с реакционными силами в других странах, такими, как пришедшие там тогда к власти муджахеды…

Да, Советский Союз мог бы больше сделать для нас в свое время, но было бы слишком однобоко оценивать его значение в мировой истории только с такой узкой позиции. Советский Союз - это такая громада, всю величину которой люди ещё не поняли. Пройдут десятилетия, столетия, прежде чем. они её осознают!

Как это ни парадоксально, развал мировой социалистической системы - одна из величайших в мировой истории трагедий! - тем не менее, открыл новые возможности для национального освобождения Ирландии. Сегодня западные империалистические силы не видят такой угрозы в объединении Ирландии, как в годы её существования  - ибо, как считают они, объединенная Ирландия все равно будет капиталистической. На этой основе у нас появились новые временные союзники. Однако на самом деле объединение Ирландии будет только первым шагом. Вторым этапом - несомненно, гораздо более трудным, на котором многие, выражаясь терминологией большевиков, попутчики покинут наши ряды, станет борьба за социализм в Ирландии. К ней надо готовиться уже сейчас. Надо закалять и воспитывать новые кадры.  И мирные условия, в которых мы сейчас находимся, несомненно, помогают нам в этом! В этой идеологической подготовке нового поколения политических кадров для нас, несомненно, будет очень важен опыт СССР. Мы, конечно, постараемся избежать ваших ошибок, но не исключено, что наделаем своих: не ошибается только тот, кто ничего не делает!  А СССР.... СССР всегда будет светлым лучом в нашей памяти, в памяти всего человечества.  Ему ещё поставят памятники!

Я слушала его, затаив дыхание. Он каким-то образом предвидел многие мои вопросы еще до того, как я успевала их задать. С такой позиции по-другому виделось и то, что происходило внутри самого республиканского движения.

- Тебе, конечно, нелегко с нами, - сказал Дермот, допивая свой чай, - Чужому человеку трудно. Его многие воспринимают в штыки. Мы- организация закрытая, действующая, можно сказать, по военному образцу. Но в наших условиях и нельзя по-другому. У нас с ребятами даже есть шутка, что идеи сонгун 11  - это просто с нас списано, приоритет армии в обществе! Точно с нас....

Они даже знают, что такое идеи сонгун!

Как жалко, что я почти не могла говорить... Я слушала Дермота - и все мои сомнения, возникшие было после лицезрения механики съездовских прений, испарились, как утренний туман. И расставались мы уже как старые знакомые.

****

... Незаметно подкралась настоящая зима. Я, наверно, была до такой степени сбита с толку непредсказуемым своим рабочим расписанием, что этого не заметила. Работать все время в разные смены гораздо хуже, чем только в ночную: биологические часы твои запутываются до такой степени, что уже и не знаешь, где день, а где ночь, а спать хочется постоянно, вне зависимости даже от того, сколько часов после смены проспишь... Жить на мою зарплату втроем было непросто, и я старалась по возможности подработать сверхурочно. Иногда- в две смены подряд, хотя это и запрещалось трудовым законодательством. Начальство ахало, говорило мне, что это вредно для здоровья - и на том дело кончалось. Для них же тоже был важен результат. И они знали, что я не побегу на них жаловаться.

Когда я работала в две смены, я не успевала ездить домой и иногда останавливалась в Белфасте у Надетт.

Надетт вообще-то должны бы были звать просто Берни. Но я долго не знала, что её зовут типичным ирландским именем Бернадетта. Я думала, что имя у нее настоящее французское. У Надетт очень интересная работа в НПО. Жила она с семьей своей сестры Мэнди в огромном старинном доме в фешенебельном южном Белфасте.

Надетт была очень добрая. Почему бы ей и не быть доброй? Она никогда не знала, что такое нужда. Выросла в богатой семье филантропов с необычным для ирландцев интересом к различным культурам. От родителей ей достался в Дублине в наследство огромный старый дом, в самом дорогом ныне районе города. Правда, точно так же, как и дом Мэнди, её дом был необыкновенно запущен, но запущенность эта была своего рода творческая - хаотическая запущенность экстравагантного интеллигента, который видит в этом своего рода вызов окружающему обществу. Вот, посмотрите, у меня дома страшный беспорядок, но зато у меня нет прислуги! О том, что вообще-то можно было бы и самому немножко время от времени наводить порядок, такие люди не задумываются.

Надетт - не революционерка и революционерам не симпатизировала. Для нее они - экстремисты. Хорошо, что ей самой никогда не было нужды обращаться к экстремальным методам борьбы за свои права - в силу того, в каких кругах она родилась и выросла. Но все-таки она стремилась к переустройству мира, совесть мучала её - после того, что она видела в разных странах за годы своей работы на различные благотворительные организации и на Эмнести Интернешнл. Афганистан, Пакистан, Индия, Бразилия...

Сегодня у нее день рождения. Надетт может просто вот так, собраться и поехать завтра в любую страну, в какую захочет. Она даже не задумывается над тем, во что упирается всегда вопрос о путешествиях для любого из нас: а по карману ли мне это? И искренне считает, что переделать мир можно посредством одного только искреннего интереса к другим культурам и благотворительности.

Дом её сестры - настоящее «гнездо» СДЛП 12 . До недавних пор СДЛП была самой крупной партией ирландцев-католиков в северной части Зеленого Острова. Умеренная, осуждающая насилие и не прочь бы вообще оставаться в составе Британии, при условии достаточных подачек с «барского стола», хотя она предпочитает и не говорить об этой своей подлинной позиции вслух, СДЛП была сформирована в результате движения за гражданские права конца 60-х годов. Контраст с Шинн Фейн у нее был не только в отношении методов борьбы за права ирландцев. Когда знакомишься с членами СДЛП и сравниваешь их со знакомыми «шиннерами», в глаза прежде всего бросаются различия классовые: эсдеэлписты - люди зажиточные, жизнью вполне довольные, эдакие «католические дяди Томы», эдакие колониальные «эмансипе», ирландский вариант того, что было в бельгийских африканских колониях. «Шиннеры» - рабочие, безработные из католических гетто, фермеры, молодежь и интеллигенция, пожертвовавшая сытой и безоблачной личной судьбой ради борьбы за независимость и объединение страны, как это сделал, например, один мой знакомый университетский преподаватель социологии, отбывший много лет в тюрьме за свою политическую деятельность и с тех пор не имеющий больше возможности работать по специальности. Сегодня он, как и другие члены Шинн Фейн, отдает в партийные фонды почти половину своей и без того скромной зарплаты... Такого вы в рядах СДЛП не увидите.

Впрочем, по сравнению с юнионистами, конечно же, это люди приятные в общении, обходительные, интеллигентные. Хотя ни на один шаг, нарушающий установленные рамки, они не пойдут: Надетт даже выбросила в урну копченую колбасу, которую ей передали для меня родственники, когда она была в России - ведь «в Великобританию запрещается ввоз мясных товаров». Хотя даже в том маловероятном случае, если бы колбаса была у нее обнаружена таможней, ничего бы ей за это не грозило, даже штраф. Колбасу бы просто конфисковали, и все. Но зачем рисковать? Ведь есть законы и есть правила, установленные законными властями. Так они считают.

...Мы сидели за столом в доме Мэнди, на кухне. Она битком была забита всякими восточными специями, всякими экзотическими продуктами, о которых хозяева дома, судя по меню нашего праздничного ужина, имели самое слабое представление. Они просто были куплены для того, чтобы показать : «Вот что мы можем купить!». Тут же - какие-то вещи, поломанные, когда-то явно дорогостоящие - и брошенные посреди дома, от нежелания и отсутствия необходимости их чинить . Ведь можно купить новые.

Обстановка за столом была богемная. Бутыли экзотических вин, обед, приготовленный лично именинницей, - а потому почти несъедобный; но, конечно же, все вслух нахваливают его как только можно. Или лучше сказать, как нельзя. Я принесла Надетт в подарок банку кабачковой икры из русского магазина в Дублине - и она тут же начала рассказывать всем, как она обожает кабачки и баклажаны, а икру намазывала тонюсеньким слоем на ломтики хлеба.

За столом были Мэнди, её муж-англичанин, Надетт, я и респектабельная пара средних лет - друзья Мэнди и её супруга по партии. Время от времени на кухню вбегали дети: у Мэнди был один сын от первого брака и двое - от этого. Младшая девочка вбежала с помпонами в руках и выплясывала перед нами по кухне танец а-ля американские чирлидеры, скандируя: «СДЛП! СДЛП!» Ребенку всего девять лет, и он повторял партийные лозунги явно потому, что просто ничего другого никогда больше не слышал - легко, весело, не задумываясь...

В том, как Мэнди говорит о Шинн Фейн, проблескивает классовая презрительность: «Эти необразованные дикари!» Вопрос о том, почему они не смогли получить образование, её не интересует. Она только что осушила третий бокал старого вина - и осуждает ирландских республиканцев за то, что в маленькой деревне в графстве Фермана они не пустили на культурный вечер английскую аристократку, являющуюся дальней родственницей нашего Александра Сергеевича Пушкина. Не пустили потому, что считают, что нечего делать здесь, на ирландской земле, британским аристократам, ведущим себя здесь так, словно это их земля.

Мэнди удивлена тем, что не видит с моей стороны бурной реакции возмущения в адрес «диких шиннеров» и в её поддержку. А меня, честно говоря, гораздо больше занимает вопрос не о мнимых или действительных родственниках Пушкина, а о том, почему СДЛП поддержала позорную, даже не половинчатую, а четвертинковую колониальную реформу здешней полиции, оставляющую на своих местах тех, кто годами нарушал и продолжает нарушать те самые права человека, о которых так пекутся Мэнди и Надетт. Только не где-нибудь в Пакистане (они очень любят поговорить, например, о тяжелой доле пакистанских женщин), а здесь, прямо у них под носом. В их собственной стране.

Напившись, гости за столом начинают бурно обсуждать жизненно важные проблемы: в какой южноевропейской стране лучше купить себе второй домик, для отдыха в летние месяцы? Во Франции, в Испании, в Португалии? А мне вспоминается многодетная мать из белфастского Полегласса, радующая своих детей обновками из благотворительного секонд-хэнд шопа...

Мне ужасно хочется спать, но меня из-за стола не отпускают. Обижаются. Мне завтра вставать в 5:30, а ведь у богемы - как раз противоположный режим дня...И я, тараща изо всех сил глаза, чтобы не уснуть, продолжаю их слушать. Решения мировых проблем, предлагаемые ими за экзотическим вегетарианским столом, напоминают мне Марию-Антуанетту: «Нет хлеба? Так пусть едят пирожное!» Обидятся ли они, если я скажу это вслух?

Когда я не выдерживаю и отправляюсь спать, принося тысячу извинений, Надетт доводит меня до дверей и по секрету признается, что скоро вернется в Дублин. Хотя до сих пор я ни разу не слышала её жалующейся на здешнюю жизнь или юнионистов. Она отзывалась о них, во всяком случае, с большим уважением, чем. о «шиннерах».

- Почему, Надетт? Что-нибудь случилось?

- Ах, ты не представляешь, как это тяжело! Когда мы сюда переехали, я думала, что уж в таком квартале-то, как наш, не будет иметь никакого значения, католики мы или протестанты. И только теперь, пару лет спустя, я окончательно убедилась в том, какой степени здесь достигает сегрегация между двумя группами населения. Даже среди таких респектабельных людей, как те, среди кого мы живем. Сегрегация просто полная - они совершенно не общаются с нами и отказываются общаться! А ведь казалось бы, между нами больше общего, чем. между ними и лоялистами или нами и республиканцами... Но нет...

«Дама, приятная во всех отношениях», явно расстроена. Я знаю, она хочет как лучше. Но ей есть куда убежать, когда она видит, что её цивилизованные и неэкстремистские методы не действуют на практике.

А куда бежать и что делать тем, кто обречен на жизнь и на пожизненную дискриминацию здесь? И что им остается, кроме как стать такими, как они есть? Кроме того, чтобы подняться с колен и взять свою судьбу в свои руки, - неважно, как громко при этом будут вопить все эти «люди приятные во всех отношениях»?

С Надетт я познакомилась случайно - в процессе поиска новой работы, на одной из конференций по мультикультурности, которые стали учащаться даже на Севере и которые я посещала добровольно в свободное время. Потому что перейти на работу в сектор НПО с моим послужным списком было возможно только через волонтерство. А мне очень хотелось работать с живыми людьми, а не с «клиентами». Причем именно в той сфере, для которой я считала себя просто созданной - с людьми разных национальностей.

Не надо думать, что у меня были какие-то особые иллюзии в отношении НПО. Посещая их в свободное от работы время, я хорошо видела, как отчаянно им приходится бороться за место под солнцем: ежегодно в одно и то же время среди них начиналась лихорадочная борьба за гранты. Ни одна должность в этих «независимых» организациях не была гарантирована от ликвидации через год-два, в зависимости от того, удастся ли выбить очередной грант. А спонсором могли быть как частные благотворительные организации, принадлежащие какой-нибудь кучке толстосумов, так и государство, причем учитывая характер последнего здесь, еще неизвестно, что хуже. В любом случае, о какой независимой работе может идти речь, если, например, будущее существование НПО зависит от продления контакта с министерством внутренних дел? Или когда тебе выдают средства на тот или иной проект на 2-3 года, а потом надо придумывать ему какое-то новое название и одевать его «в новую одежку» - просто для того, чтобы получить деньги для продолжения той же самой работы, нужда в которой за эти 2-3 года только выросла?

Логики, казалось бы, никакой, а на самом деле она элементарна - постоянно напоминать «этим интеллигентам», кто держит в руках вожжи. НПО по сути - обыкновенные содержанки, а «кто девушку обедает, тот ее и танцует». Сделаешь что-нибудь излишне независимое - тебе тут же перекроют финансовый кислород. Делать надо то, что полезно прежде всего спонсору, а уж потом, если останется для того пространство и средства - людям. И поэтому, к сожалению, очень часто занимались в подобных организациях пустой говорильней: проводили семинары, конференции, на которых участников вкусно кормили, и им приятно было пообщаться с другими такими же интеллектуалами, как они сами. В этих кругах тоже все друг друга знали и варились более или менее в собственном соку. О правах мигрантов говорили чаще всего «эксперты» из представителей местного населения, знающие о наших проблемах чисто теоретически. (Никто из них не испытал на своей шкуре, например, то, что испытала я, пытаясь воссоединить свою семью. А мне еще грех было жаловаться, были люди и в гораздо более отчаянном положении.) Если кто из самих мигрантов и попадал на такие мероприятия, то, как правило, для галочки: вот, посмотрите, у нас есть живой нигериец (алжирец, монгол - ненужное зачеркнуть)...

Здесь процветало к нам именно такое отношение, с которым я попробовала было бороться в рядах ШФ: когда за права мигрантов борются не вместе с ними, а вместо них. Это снисходительное отношение к нам - как к детям, которые еще сами до борьбы не доросли, и поэтому это надо делать вместо них - очень меня обижало. Это ощущалось... Ну, как если бы взрослого человека попытались насильно кормить с ложечки. По своей сути это ведь такой же расизм - сродни «миссионерству среди дикарей», которым надо якобы «помогать, просвещая». Вдвойне такое отношение обидно, когда образовательный и интеллектуальный уровень подобных «миссионеров» ниже среднего в твоей собственной стране. Ну, например, у нас вся страна знает и любит книги уроженца здешних мест - Томаса Майн Рида, а здесь и «Всадника без головы» ни в одной библиотеке днем с огнем не сыщешь, и никто о таком писателе даже не слыхивал... И после этого можно воспринимать всерьез попытки таких людей учить тебя как надо жить?!

Но я надеялась пробить эту глухую стену, украшенную в отдельных местах прилепившимися к ней дядями Томами.

Моя тогдашняя работа наводила на меня депрессию. С одной стороны, я уже поняла, что работа здесь - не для души, что это лишь средство для существования. С другой, все мое существо просто не могло смириться с тем, что так будет всю жизнь. Дело было не только в низкой зарплате: если бы мне даже предложили получать зарплату директора банка, но продолжать заниматься тем, чем я занималась - и дали выбор между этим и работой, которая была бы мне по душе, я бы не колеблясь, выбрала второе. Мне необходимо ощущать, что то, что я делаю, по-настоящему нужно людям, приносит им пользу, пусть хотя бы немного, но улучшает их жизнь. Если работая на «горячей линии» компьютерной фирмы, такое себе еще можно было с натяжкой представить, то на моей новой работе это не удалось бы даже писателю-фантасту со стажем. И чем дольше я как автомат отвечала на совершенно пустые по большей части электронные послания – не забывая, само собой, сделать три пробела перед подписью,- тем больше я чувствовала себя продавцом воздуха.

Мы к тому времени обслуживали американских клиентов, собиравших какие-то баллы за покупки, сделанные ими в интернете, которые потом можно было обратить в ваучеры, которые опять-таки можно бы было использовать на получение скидок при новых покупках. В реальной жизни вокруг меня были женщина из Кении, вышедшая замуж за северного ирландца, который вскоре после этого умер, не имеющая возможности привезти к себе двух своих детей от первого брака, которые остались в Кении - несмотря на то, что она работала днем и ночью. Была семья уйгуров, которые с двумя маленькими детьми ушли на нелегальное положение после отказа им в убежище (если бы они были не казахскими, а китайскими уйгурами, можете быть уверены; они бы его здесь получили!). Были работающие за гроши и не каждый день обедающие горячим украинцы, которых увольняли за любую мелочь - даже, например, если у них повышалось давление. И на таком фоне чем дальше, тем больше меня начинали раздражать истеричные послания заморских клиентов с невидимым топанием ногами «за кадром»: «Я такого-то числа купил на таком-то сайте столько-то и столько-то всего, а мне было начислено только *** баллов. Где мои баллы? Где? Где?! Где?!! Начислите их мне... начислите... начислите!!!!»

Да чтоб ты провалился со своими баллами! Бесятся тут с жиру всякие. Get a life. Wake up and smell the coffee 13 . Написать так в ответ, естественно, было нельзя, хотя порою очень хотелось. Но чем дальше, тем больше грызла меня мысль: а чем я вообще здесь занимаюсь? «Кому все это нужно? Все эти цаки, караки?» 14 

Приближалось Рождество, и электронная почта хлынула на нас такой лавиной, что наши серверы несколько раз отказывали, вызывая вынужденный простой. За то время, пока их приводили в порядок, почта продолжала поступать, и потом нам приходилось разгребать эти электронные авгиевы конюшни сверхурочно - а ну-ка, еще раз, кто это там говорит, что «на Западе в рыночной экономике не бывает штурмовщины»?

В такие дни менеджеры - они же хозяева фирмы- тоже не вылезали из офиса. Правда, только для того, чтобы время от времени нам сообщать:

- Ребята, осталось еще 4387 неотвеченных писем. Чья команда первая справится, получит по пицце на человека. Обязательно надо ответить на все сегодня. Постарайтесь сократить паузы. В туалет без разрешения тим-лидера не выходить. Кто хочет подработать сверхурочно - милости прошу. Выплатим вам эти деньги потом вместе с февральской зарплатой.

Из-под наших пальцев только что дым не шел - с такой скоростью мы стучали по клавишам. А мне приходилось еще одновременно управляться и с другой проблемой, в которую умудрилась вляпаться моя мама. Дело в том, что ей незнакомы были тонкости человеческих отношений цивилизованного мира, и она посмела в мое отсутствие - о ужас!- сделать замечание тому подростку, что расколотил еще летом наше окно мячиком для гольфа, чтобы он не играл в него так близко к домам.

Естественно, в советском обществе, в котором обе мы выросли, замечание, сделанное взрослым человеком обычно на детей воздействовало. И совершенно точно так же в «свободном мире» оно только вызывает прямо противоположную реакцию: взрослые здесь для детей не авторитет, и дети свободны терроризировать всю округу как им вздумается. А если, боже упаси, кто-то попытается их пристыдить или - даже страшно подумать!- шлепнуть, то тут же появится целая армия защитников «прав детей» (которые сами, видимо, живут в виллах с бассейнами, окруженными трехметровыми заборами, вдали от всякой подобной «цивилизации»).

С того злополучного дня ни одного вечера не проходило без того, чтобы дом наш не подвергся атаке камнями. Глубоко оскорбленный тем, что кто-то посмел ему делать замечания, подросток этот (его звали Робби, и он был сыном одинокой матери, причем такой, что с ней было тоже лучше не связываться) подговаривал ребятню поменьше колотить к нам в дверь по ночам с криками, залезать через забор, двигая по двору мусорные баки - короче, заниматься всеми излюбленными невинными шалостями североирландских «детей мирного процесса». Спасибо хоть, что не подожгли.

Делалось это обычно когда я работала в вечернюю смену и ничем на таком расстоянии помочь маме не могла. Мама звонила мне на мобильник в совершенной истерике - в тот самый момент, когда я пыталась ответить на какое-нибудь электронное письмо номер 1852 («Дайте мне два билета по безналичному расчету! Дайте мне! Дайте! Мне подождать? Я подожду...»). Она как будто даже и не понимала, что сама разбудила спящих собак - хотя я предупреждала ее не делать здесь ничего, не спросив предварительно у меня совета.

Жизнь в Северной Ирландии настолько отличается от привычной нам и настолько полна различных незримых нам правил и запретов, что «па вправо, па влево - считается побег, гобой открывает огонь без предупреждения». Что могла сделать, чтобы защитить ее, я, находясь за 30 с лишним миль с мышкой от компьютера в руках в качестве единственного оружия? Понятно что - позвонить своим местным друзьям из Шинн Фейн! Тем самым, с которыми она еще совсем недавно сама просила меня не общаться. И я звонила, и они - честь им и хвала - где бы они ни находились, вскакивали в машину (или посылали кого-то, кто мог это сделать) и ехали к нашему дому: прогонять хулиганье...

Пару раз «нападения» случались когда я была дома. Один раз я даже поймала Робби с поличным - когда он попытался пустой бутылкой расколотить наш фонарь над дверью. Буквально у меня под носом! Обращаться за помощью в североирландскую полицию среди моих здешних друзей вообще-то считалось моветоном (почти как на Ямайке: “Junior, you can’t talk to the police!” 15 ), но тут уж я не выдержала и вызвала полицию. Полицай - здоровенный, под два метра протестант- приехал, записал мои показания, подробно меня допросил (очень интересно, какое отношение имеет к случившемуся где я работаю, и есть ли у меня машина?), пообещал разобраться и исчез. Через неделю он позвонил мне и сообщил, что он «поговорил с мальчиком и верит ему, что он этого не делал». Из чего автоматически напрашивался вывод, что я - лгунья...

Надо ли говорить, что мама мальчика была протестанткой? Здесь вообще все построено на этом – «я его знаю» почти всегда автоматически означает «я ему верю», а «я его не знаю» - соответственно нет...

Через некоторое время я встретила этого полицейского на автостанции, когда ждала последний белфастский автобус: я работала в тот день в ночную смену. Был холодный, мокрый и темный зимний вечер, когда он галантно поздоровался со мной, перекладывая тяжелый автомат с одного плеча на другое. И начал рассказывать мне (хотя я его не спрашивала) о своих суровых буднях, жалуясь на маленькую зарплату- с таким видом, будто это от меня зависело ее повысить. Мне было не очень-то уютно в его компании - особенно если учесть круг моего общения и то, как могло здесь быть воспринято, если бы, не дай бог, меня кто в его компании увидел. И я лихорадочно раздумывала, как бы его отшить.

- А автомат у Вас настоящий?- спросила я его с самым серьезным видом. Он напыжился от гордости и заверил, что конечно, да.

- Ой, а можно подержать? Я их так близко никогда не видела... - и я протянула было руку к стволу его оружия. Полицай в ужасе отпрыгнул, а тут как раз показался из-за поворота мой спасительный автобус.

- Ой, извините, мой автобус!- сказала я, сделав вид, что не заметила его реакции. - Ну, до свидания! Приятного Вам дежурства!

И он остался один на мокрой продуваемой насквозь всеми ветрами улице, а я поспешно захлопнула зонтик и вскочила в теплый и сухой автобусный салон...

...А на того мальчика мы все-таки нашли управу. Мама-протестантка - мамой, а отсутствующий папа его был католиком. Да и жил он в католическом по преимуществу квартале. И как только мне предоставилась первая возможность указать на нашего обидчика моему местному товарищу из ШФ, тот не стал откладывать дела в долгий ящик, а сразу же припустился бежать за ним. Бежать - потому, что как только Робби увидел меня в сопровождении шиннера, он моментально пустился наутек. Потому что знал: это тебе не полиция. Эти люди шутить не любят, и лапшу им на уши не понавешаешь.

Через пять минут мой товарищ-шиннер вернулся.

- Все, больше он вас беспокоить не будет.

- Что ты ему сказал? Ты, может, знаешь волшебное слово? - удивилась я. Потому что за эти 5 минут он даже не успел бы накостылять Робби по шее.

- Сказал, мы знаем, кто ты, знаем, где живешь. Знаем, где тебя найти, если будешь продолжать мешать жить спокойно этим людям. Все. Теперь все это прекратится, - сказал мне товарищ тоном, не допускающим сомнений. И еще раз Шинн Фейн так здорово напомнила мне наших тимуровцев и то, как они боролись с хулиганской бандой Квакина! - А если еще хоть раз... То сразу звони мне.

Но звонить больше не понадобилось. С того самого дня Робби действительно оставил нас в покое. Сейчас он уже большой. Служит пилотом в британской армии в Ираке...

А моя мама с тех пор зауважала ирландских республиканцев.

****

…Под Рождество мне пришлось стоять в очереди за хлебом. В самой что ни на есть разблагополучной Западной Европе. Да еще к тому же на улице. Потому что в булочную очередь не вмещалась. Почему очередь? Да потому что магазины закрывались на два дня….

Очереди бывают здесь не только под праздники. Практически каждый уикэнд (а особенно в конце месяца после зарплаты!) в ближайшем супермаркете народ хватает все «напомах». Полки заполнять там полагается во вторник утром, и поэтому с середины дня в воскресенье и весь понедельник магазин представляет собой печальное зрелище. Ну, а уж если идет распродажа и снижают цены - тут начинают хватать что нужно и что не нужно, только что полки из прилавков не вырывают! «Только вперед, а там разберемся!»  16 

Нас, конечно, этим не удивишь. Когда у нас были такие цены, что большинство населения могло себе позволить хорошо питаться, и у нас такое было. Просто, оказывается, прилавки-то полны не там, где существует какое-то неисчерпаемое изобилие, а там, где на достаточно высоком для предотвращения полного опустошения магазина уровне поддерживаются цены!

И все-таки капиталистический потребитель отличается от потребителя советского коренным образом. Своим отношением к потребляемому. Кратко это можно выразить формулой «при социализме потребляют, чтобы жить. В «свободном мире» рынка - живут, чтобы потреблять». И остальные жизненные позиции здесь тоже берут начало именно в этой отправной точке. Советский человек, например, не понимает, как это отмечание праздника или поездка на отдых в отпуске могут человека «стрессировать». Ведь и тому, и другому только радоваться можно! Даже если где-то придется и в очереди постоять- что ж, дело житейское. Но ведь нормальному советскому человеку не было нужды пускать пыль в глаза соседям, сослуживцам и одноклассникам его детей....

Да, советский потребитель часто брал товары про запас, на всякий случай (благо цены позволяли!) и потом берег купленное «на черный день». А капиталистический - нагружает полные тележки для того, чтобы половину через пару дней выбросить на помойку. Ему просто верится, что он действительно все это сможет за один присест съесть. И он часто с этим почти даже справляется. После чего на следующий раз накупает еще больше. Жадность фраера сгубила... «Меня просто тошнит, когда я вижу по скольку они здесь всего хапают!» - с презрением сказала мне как-то о дублинцах знакомая югославка. – «Как только самим не противно!»

Действительно, противно.

Здесь не только постоянно обжираются, а потом изо всех сил стараются похудеть. Здесь еще и не чинят сломавшиеся телевизоры, не умеют зашивать дырки на одежде и выбрасывают на улицу хорошую еще мебель. А если благотоворительный магазин слишком далеко от дома, то в бачок с мусором летит и новая совсем еще детская одежда, из которой дети выросли. И такое же отношение - не только к вещам, но и к людям: вчера еще девочки с ходили с ума по поп-группе «Х», а мальчики развешивали по стенкам постеры с актрисой «Y», а сегодня уже постеры эти на помойке, а девочки стонут по поп-звезде «Z»...

Без шоппинга для западного потребителя нет жизни - как для обитателя планеты Плюк в жизни нет цели без цветовой дифференциации штанов. Шоппинг - не просто его единственное развлечение. Лиши его шоппинга - и вот тогда он действительно пойдет на баррикады! Ибо шоппинг – это его ежедневный «fix», его наркотик. Сам он, как и любой наркоман, этого не видит и не признает, считая свой образ жизни здоровым и единственно правильным.

Недавно я прочитала книгу одного англичанина, проработавшего несколько лет в социалистической Корее. Вот как видит он людей с другой, непотребительской системой ценностей: «В Северной Корее немного того, что мы, все остальные называем жизнью, в которой можно участвовать. Для большинства людей в реальном мире основой жизни является частная жизнь с семьей и друзьями. Вне зависимости от того, испытываем ли мы к своей работе отвращение или воспринимаем ее как глубоко нас удовлетворяющую, мы тем не менее склонны рассматривать ее в первую очередь как средство заработка для жизни. Спросите северного корейца, из чего состоит его жизнь, и он скорее всего ответит вам, что он участвует в строительстве новой жизни, в революции. ... Это еще и потому, что жизнь в Северной Корее мало больше из чего состоит. Там нет практически ничего другого, кроме дома и рабочего места.... Люди в Северной Корее вообще-то слишком заняты революционным строительством, чтобы у них было время на что-то большее, чем час-другой перед телевизором перед сном».

Знаменитый британский сарказм так, извините за выражение, и прет. Наряду с не менее печально известными британским снобизмом и высокомерием. Но смеяться хочется только над инфантильной категоричностью автора. Посмотрите: для него реален только его мир! Все, что от этого мира отличается, он подсознательно считает либо фальшивым («пропаганда»), либо просто отбрасывает как не имеющее право на существование.

То есть, если человек видит в работе большее, чем только средство для того, чтобы выжить, значит, у него что-то с головой. Если в обществе нет пабов (баров), публичных домов, казино, «МакДональдсов», ночных клубов, шоппинг-центров, «мыльных опер» по 300 серий, ежедневных игр с примитивными вопросами и реалити- и ток-шоу по телевидению, не говоря уже о рекламе, то значит, в этом обществе нет НИЧЕГО. Театры, музеи, выставки, кино, библиотеки, ботанические сады, кружки для занятий по интересам (от музыки и танцев до спорта и вышивания гладью), музыкальные школы, парки, цирк (причем все это либо совсем бесплатное, либо стоит очень немного!) - это все, оказывается, «нельзя назвать жизнью»! А перед телевизором обязательно надо сидеть чуть не до рассвета. Желательно с тарелкой картошки с рыбой в руках и с банкой пива.

Толерантен капиталистический обыватель к чему угодно - к проституции, к наркотикам, к молодежному хулиганству, - но только не к тому, кто действительно глубоко отличается от него самого системой жизненных ценностей. Столкнувшись с подобным, он мгновенно становится нетерпимым и агрессивным. «Или с нами, или против нас». Обертка и бренд для него важнее качества - так же, как и в целом в его обществе форма важнее содержания.

В нашей стране такой вид потребителей (мегачелов, как они себя теперь любовно именуют) - явление довольно новое, хотя присущая им агрессивность нам уже хорошо знакома. Сами они, все эти 35-45 летние «дети перестройки», по-прежнему именуют свое поведение «молодым напором» - забыв, видимо, что «молодая давно уже не молода»... Конечно, они не на пустом месте возникли - но помню, как сильно удивило меня, когда мне в первый раз кто-то из соотечественников с завистью сказал о голландцах: «Эх, они там умеют отдыхать!» - именно в таком контексте, которого так позарез не хватало в КНДР нашему англичанину.

Все мегачелы уверены, что «вкалывают как папа Карло» - и именно поэтому «достойно зарабатывают», в отличие от «лохов» - рабочих, крестьян, учителей… Ни один из них не задумывается над тем, а какая же, собственно говоря, практическая польза от его «ударного труда» народу или стране. Для него показателем пользы является его собственное денежное вознаграждение, а не конечный продукт его работы. Если бы им больше платили за зачистку нашей территории от «аборигенов», они уже давно бы начали снимать с нас скальпы....

А собственный продукт его труда – посмотрите, его же просто нет! Мегачел не создает ничего. Кому на Руси польза от повышения продаж прокладок с крылышками, выкачиваемой нефти или вульгарного трепа по радио? Белка в колесе, наверно, тоже уверена, что трудится не покладая лап.

Так вот и живут «цивилизованные люди», именующие себя «весь мир». Сначала жрут все, что душа захочет - а потом жрут таблетки, чтобы похудеть и платят сотни фунтов/ долларов/евро за то, чтобы записаться в спортзал («фитнесс-клаб») на тренажер. Сначала залезают в долги по кредиткам («не могу пройти мимо этого платья... и того... и вон того тоже...!») - а потом работают только для того, чтобы рассчитаться с долгами. (Иногда человека можно и нужно охранять от самого себя. Мы в советское время просто не смогли бы влезть в ТАКИЕ долги при всем желании - нам бы никто не дал в них влезть, хотя покупки в кредит у нас всегда были!). Сначала зарабатывают себе стресс всем своим «цивилизованным» образом жизни (например, неизбежные при капитализме сокращения рабочих мест: «неуверенность в завтрашнем дне», как писали в свое время советские газеты – это вовсе не выдумка. «Любой из нас - всего лишь 3-4 зарплаты от того, чтобы стать бездомным!»- приветливо встречает по утрам идущих на работу огромный плакат в центре города) - а после бегут на рынок адвокатов и психотерапевтов, где их уже ждут с распростертыми объятьями, только поспевай чеки выписывать.... Или летят «оттягиваться» куда-то, сметая все на своем пути.

И детей воспитывают так же – «чтобы у них было все, что есть у других», «чтобы их в школе не дразнили». Когда им говоришь: «А почему бы не воспитать ребенка так, чтобы ему было все равно, что там о нем кто-то говорит, и чтобы ему самому не хотелось иметь то, что ему по большому счету не нужно?», они впадают в ступор. А ведь такое воспитание вполне возможно. Мне в школьные годы было совершенно неведомо, что такое «peer pressure 17 » Мне было абсолютно все равно, что там носит Ленка Н., или с кем там целуется Татьяна Е. Чтобы у меня на этой почве был стресс?! А уж если бы мне кто-нибудь сказал, что мне надо попробовать курить или пора завести себе бойфренда, потому что «у всех они уже есть, а у тебя нету», я бы собеседника так высмеяла, что от него бы только пух и перья летели!

«Я знаю, чего я хочу. И я хочу этого прямо сейчас!» (и буду это иметь, пусть хоть весь мир летит в тартарары!) - поучает будущего мегачела с младенчества реклама. Бедняжка, он думает, что это он хочет того или другого... А на самом деле чего он хочет сегодня, а чего захочет завтра, давно решил за него рынок. Рынок делает его рабом, но он этого упорно не видит. И продолжает считать себя хозяином жизни. «Я себе сегодня такой прибамбас отхватил! Обзавидуетесь!» …

Их зашоренное мышление воспринимает любое негативное отношение к ним как «зависть». Так и вспоминается капиталистическая классика: Дж. В. Буш с его «они завидуют нашей свободе»!

А мне их жалко. Когда я встречаю, к примеру, американца (а тем более - такое редкое существо, как американец прогрессивный), мое сердце просто разрывается – не от ненависти, а от жалости. Как к страдающим неизлечимой и прогрессирующей болезнью. Сын за отца не отвечает, - говорю я себе. Эти люди – продукты своего общества. От некоторых людей нельзя требовать слишком многого.

Какая тут может быть зависть? Завидуют тем, на чьем месте сами мечтают оказаться. Бог с вами, ребята, если вам нравится такая жизнь, да живите! Но вы же упорно ее навязываете нам всем! Я знаю, что такое удовлетворение от купленной вещи. И оно не идет ни в какое сравнение со счастьем, испытанным от того, что у тебя есть единомышленники. От того, что твоя работа оказалась кому-то нужна. От хорошей прочитанной книги. От того, что ты просыпаешься, не задумываясь о том, что завтра тебе надо заплатить по счетам.

Но мегачелы, в особенности отечественные - зачастую хамы, а хамов просто необходимо ставить на место. Желательно без хамства и с улыбкой. Надо их было, конечно, ставить на место вовремя. Но и сейчас еще не поздно. Не чтобы унизить – просто чтобы они не навязывали нам и нашим детям свой образ жизни, свои идеалы. И - свой уровень.

Нам надо почаще называть вещи своими именами. Нам любят говорить о том, что свидетельством неоспоримого преимущества капитализма якобы является то, что многие в годы «холодной войны» стремились эмигрировать на Запад и практически никто – к нам в социалистический лагерь.

Почему западные люди не стремились в социалистический мир? А вот потому и не стремились – ну какой настоящий наркоман признается себе сам в своей мании, да еще и добровольно начнет от нее лечиться? Не потому, что мир этот был хуже, а потому что капиталистический потребитель - наркоман потребления, а социалистическая жизнь для него означала бы неминуемое «going cold turkey 18 ». Ведь здесь едят тогда, когда голоден, а не когда скучно и больше нечем заняться. Здесь пьют на праздник, а не каждый раз когда «выходят в свет» - в бар или в ресторан. А куда же еще, скажет он вам? Библиотеки, театры, выставки - для него это все скучно. Только диктатура может заставить его туда пойти!

Просто рынок выступает в роли наркодельца. Властям легче управлять обремененными долгами и лишним весом наркоманами. Ведь им есть что терять кроме своих цепей: кредитную карточку и дом под ипотеку. Они до конца жизни будут вкалывать чтобы расплатиться со своими долгами - и одновременно будут влезать в новые. И свято верить при этом, что они - свободные, «успешные» люди...

****

...В том году мы отмечали Новый год... трижды. По российскому, по голландскому и по местному времени. На том, чтобы отмечать его и по голландскому времени, настояла мама.

- Ведь Сонни и Лизины ома с опой 19  все еще в Голландии живут!

Не дожидаясь голландского Нового года, мама быстро захмелела и стала искать по приемнику московское радио, надеясь успеть включить предновогоднее выступление президента Путина. Дома она не относилась к числу его поклонников, а здесь вдруг начала переживать, что опоздает. А когда я выразила ей свое по этому поводу удивление, она совсем разгорячилась:

- Ты ничего не понимаешь! Это же голос Родины!...

Не знаю... а я-то всегда думала, что голосом нашей с ней Родины был Юрий Левитан...

Когда подошел голландский Новый год, мама подняла тост за Соннино счастье. Против этого я ничего не имею, но хотелось бы все-таки поменьше о нем вспоминать. Несмотря на наш развод, дома на стенке у мамы по-прежнему висел большой портрет Сонни, и я каждый раз снимала его оттуда, когда домой приезжала: слишком не по себе мне становилось, когда на меня глядели его грустные индейские глаза....Такие же, как у Лизы.

Ну, а к ирландскому Новому году обе мы уже подошли в такой кондиции, что впору было петь «Вечерний звон». Или «Шумел камыш», это уж кому как нравится. Лиза давно спала. Грустно это было - встречать Новый год половиной семьи, без дедушки, без бабушки, без Тамарочки, без Шурека... И уж само собой - без своей страны. Когда я жила в Голландии, я старалась об этом не думать. Сонни вообще был против отмечания любых праздников- и Нового года, и дней рождения; и даже елку я как правило покупала сама, тащила домой на себе (иногда мне помогал сосед-марокканец, содержатель кофе-шопа) и сама наряжала. В такой обстановке не слишком-то попразднуешь. Но и здесь, сейчас праздновать, если честно, не хотелось. Новый год - это прежде всего ожидание чуда, почти осязуемого, а какие чудеса могут ждать нас здесь, где общество застыло в своем развитии на уровне XVII века, - кроме выраженного крылатыми словами Льюиса Кэролла: «Все страньше и страньше, все чудесатей и чудесатей 20 »?

...Праздники прошли, и снова наступили будни. У Лизы продолжались эпилептические приступы; периодически она падала, до крови разбивая лицо. На одной брови у нее так и остался шрам. Ей наконец нашли школу - всего полчаса езды от дома и с доставкой автобусом. Но директриса - страдающая хроническим насморком лопоухая особа - посмотрев на Лизу, сказала, что не возьмет ее в школу без специального защитного шлема, вроде хоккейного. Как можно ребенку просидеть целый день в таком «сапожке инквизитора», только на голове, я себе не представляла. Да и где его взять? Такие шлемы, объяснила мне моя социальная работница, делают по заказу. Но на них тоже очередь - длиной в несколько месяцев. И ребенок по-прежнему оставался сидеть дома...

- А как же она будет все это время без школы? - спросила я.

- А это нас не касается....

И снова все потекло своим чередом: я ездила в Белфаст на работу, раз в неделю ходила вечером на партсобрания в соседней деревне, разносила листовки по домам, ездила на политучебу, а раз в месяц - в Дублин на встречу с Дугласом, вместе с которым мы потихоньку разрабатывали партийный курс в отношении мигрантов...

Пару раз мне приходилось спать после работы и на новой своей белфастской должности: когда некому было подвезти меня домой после второй смены, а автобусов уже не было. Ведь если бы я проговорилась, что своего транспорта у меня нет, меня бы тут же уволили. Поскольку этот офис был значительно меньше дублинского банка, и спрятаться там было особенно негде, я наловчилась спать в обыкновенном женском туалете, закрывшись в кабинке, сидя на унитазе и приложив голову к стене, к заранее захваченной с собой подушке. Других вариантов не было и не предвиделось: я слишком хорошо помнила, как поступила со мной Адриана, и решила больше никому не надоедать своими проблемами. Самое главное было выйти утром из здания незаметно для остальных сотрудников: чуть раньше, чем пойдет по домам ночная смена, но не так рано, чтобы привлечь внимание вахтера. Хорошо, что делать это приходилось не так часто: может быть, раз в месяц.

Днем мама до посинения в любую погоду возила Лизу каждый день взад-вперед на коляске по морскому побережью, потом готовила мне обед и ждала моего прихода с работы, если я работала с утра, чтобы рассказать мне вечером, что она видела по телевизору. Английского она по-прежнему не знала, но научилась многое угадывать. Из программ новостей она быстро выучила два новых слова, наиболее часто там повторяемых, хотя и безо всякой связи друг с другом: Sinn Fein и paedophile 21 . Видимо, это были две вещи, наиболее актуальные для Британии.

На выходных я возила маму с Лизой по стране. Иногда с нами случались в таких поездках истории - забавные и грустные. Например, когда на улице в Эннискиллене нам встретился нищий с протянутой рукой, на которой лежала пара монеток, и Лиза, прежде чем кто-либо из нас успел что-либо сообразить, со скоростью змеи выхватила их у него... Не знаю, кто из нас испугался больше: нищий или мы с мамой. А один раз Лиза здорово напугала нас и какую-то бабушку, сидевшую перед нами в автобусе, неожиданно вцепившись ей в волосы: к тому времени экспериментировавший с разными лекарствами доктор Банионис прописал ей стероиды, от которых приступы у Лизы практически прекратились, но зато она резко потолстела и стала агрессивной. До такой степени, что просыпалась по ночам и вцеплялась спавшей с ней в одной постели маме в горло. За обедом она теперь не просто ела, а прямо-таки урчала от удовольствия, поглощая еду, словно дикое животное. Мы пытались жаловаться на все это доктору Банионису, но он твердил себе тупо как бабушка Карлсона («Переодень носки, Карлсончик! Переодень носки!»): «Но ведь приступы-то у нее прекратились?»- пока я наконец не позвонила на его автоответчик в 3 часа ночи, когда Лиза проснулась в очередной раз и напала на маму, и не пригрозила, что назавтра привезу Лизу в его офис и напущу на него. После чего он прописал-таки ей устаревший уже даже по российским понятиям, но зато безопасный эпилим....

Изменить в определенной степени такую жизнь мне помог случай: как-то раз я дала интервью дублинскому радио о своем опыте жизни в Ирландии. Незадолго до этого ко мне долго приставал по телефону высокомерный английский журналист с BBC, с просьбой рассказать ему об «ирландском расизме». Когда я услышала от кого эта просьба исходит, я только ухмыльнулась; интересно, за кого они меня принимают? Это было бы все равно что жаловаться голландцам на антильцев!

- Ко мне здесь очень хорошо относятся, - подчеркнуто ровно сказала я,- У меня ни разу ни с кем не было никаких проблем. Я здесь себя чувствую как дома.

Это было явно не то, что он хотел услышать.

Интервью же мое дублинское радиоработникам там так понравилось, что меня в числе еще нескольких отобранных по всей стране дядей Томов - простите, перспективных мигрантов!- вскоре пригласили саму работать на эту программу: внештатным корреспондентом, делать репортажи из жизни мигрантов в Ирландии. И прежде всего нас пригласили на инструктаж.

Вот так я и отправилась на трехдневный курс для будущих радиожурналистов в Дублин. Наконец-то у меня начиналась совершенно новая жизнь! Правда, в тот момент я даже еще и не подозревала, насколько новая...

Стоял морозный - по местным, конечно, понятиям - февральский денек. Я приехала в Дублин накануне начала курса и остановилась в гостинице на южной стороне города. Настроение у меня было, конечно, приподнятое. Еще бы ему не быть!

По какому-то невероятному стечению обстоятельств в тот же вечер в одном со мной отеле остановился Дермот Кинселла. Накануне я поделилась с ним своей радостью от предстоящей перемены карьеры по электронной почте - и тут оказалось, что он тоже собирается в Дублин, по каким-то своим делам. С тех пор, как мы познакомились на съезде, наша переписка приняла регулярный характер. Мы обменивались мнениями на политические темы, и, если я не понимала чего-то из местных событий, я честно говорила ему об этом, на что он обычно достаточно подробно отвечал. А в конце неизменно добавлял: «Вот встретимся - объясню тебе поподробнее». Я не надоедала ему лишними расспросами. Встретимся - так встретимся. И вот такая встреча наконец наступила....

Я не задумывалась о том, случайно это так получилось или нет. У меня не было оснований думать, что не случайно. Дермот вел себя со мной очень корректно. И во время этой нашей встречи – причем все время, пока мы говорили, - у меня ни разу не возникло чувства неслучайности.

- Очень рад тебя снова видеть!- приветствовал меня Дермот, пожимая мне руку. - Как дела дома?

- Спасибо, все в порядке!- ответила я, по-прежнему не желая афишировать свои трудности.

Дермот повел меня в индийский ресторан: сам он пристрастился к острым индийским блюдам, живя долгие годы в Британии, а вот китайские кушанья почему-то не выносил. Я же об индийской кухне до встречи с ним совершенно ничего не знала, и именно Дермот пристрастил меня в конечном итоге к наану по-пешаварски 22 .

Он рассказывал мне о себе, и перед моими глазами представали пыльные улочки Триполи, пышная тропическая зелень Флориды и улица имени Бобби Сэндса, на которой стоит британское посольство в Тегеране, которая раньше именовалась улицей Черчилля, и которую иранцы с тех пор отказываются теперь переназывать обратно, несмотря на многочисленные просьбы британских властей. И Монумент идей чучхе в далеком Пхеньяне. И то, как погиб Наджибулла, с которым он был знаком и которого глубоко уважал.

- Его кровь – на руках Горбачева, - c болью в голосе сказал Дермот. – А какой редкий это был человек! Настоящий революционер, каких поискать...

Нет, не подумайте, он не рассказывал мне ничего такого, что я не должна была знать - и я, конечно же, и не задавала подобных вопросов. Просто он делился со мной впечатлениями от увиденного в других странах и своими жизненными наблюдениями. Из него вышел бы хороший писатель - настолько ясно и четко вставало перед глазами то, о чем он рассказывал. Не всякому дан такой талант.

Ощутив его определенное ко мне доверие, я постепенно расчувствовалась - и поведала ему о Лизе. Это вышло как-то само собой, даже помимо моей воли. Наверно, потому, что меня это по-прежнему так мучило. Я ждала в ответ чего угодно – восклицаний «Ах бедняжка!», любопытных вопросов »А что же было дальше?», гневного «Ну и мерзавец же твой бывший супруг!» или даже «Оба вы виноваты! Хороши гуси!». Только не делового:

- Я могу чем-нибудь помочь? Ее еще можно вылечить? Что надо сделать?

А ведь я совсем и не просила его о помощи... Даже и не думала о таком. И своих детей у него не было, так что нельзя было сказать, что он понял меня, как родитель. Его реакция была настолько для меня неожиданной и настолько - в лучших советских традициях, что я чуть было не расплакалась.

- Есть такая клиника, на Кубе....Но для иностранцев это дорого, а я не знаю, к кому обратиться, чтобы рассказать о нашей ситуации...

И Дермот пообещал, что обязательно узнает, к кому и как мне надо обращаться.

Когда мы вернулись в отель, слово за словом, речь у нас зашла о Советском Союзе.

- Расскажи что-нибудь из советской жизни!- попросил Дермот,- Только не анекдот, а? Был у меня тут знакомый ваш журналист, мы с ним в его последний здесь вечер пошли вместе в бар... Так он мне столько ваших анекдотов понарассказал, что я их до сих пор помню!

Я задумалась. Что же мне ему рассказать?

- Жалею, что не успела объехать всю нашу страну в свое время, - сказала я, - Все думала; успеется, вся жизнь впереди. Из пятнадцати республик побывала только в семи, в Сибири никогда не была... Вообще не бывала восточнее Куйбышева. А эти остальные восемь республик, где я не успела побывать, теперь «заграница». Оттяпали по живому, а теперь еще обижаются, когда наши люди на Евровидении голосуют друг за друга... Что еще нам остается? Чувствовала ли я себя когда-нибудь чужой хоть в одной из республик - если судить по отношению местного населения? Какую-либо к нам неприязнь? Нет, не чувствовала. Гостьей в определенной степени - да; например, в Прибалтике довольно сильно ощущалось, что это люди другой культуры, чем мы. Но вражды никакой мы не чувствовали. Даже во Львове. (Вместо этого нам там в женском туалете на вокзале спекулянтки предлагали всякие польские штучки. На хорошем русском языке, между прочим, хотя и с украинским акцентом!) А такое разнообразие культур было мне даже по душе. Прибалтику, Украину, Белоруссию объездила я на турпоезде. Что? Ты не знаешь, что такое турпоезд? Да это была самая дешевая форма туризма в СССР - и на турпоезде можно было уехать и до Средней Азии, и даже до Дальнего Востока! Вообще страна у нас была такая огромная и такая разнообразная, что целая жизнь понадобилась бы, чтобы везде в ней побывать. Трудно было попасть на Камчатку или на Чукотку, но и туда можно, было бы желание. Один мамин сослуживец, художник, на заводе плакаты и стенды рисовал, где только не побывал, в том числе и в знаменитой Долине гейзеров. А сейчас жует хлеб с чаем - и радуется, что хоть в советское время успел мир повидать... Но вернемся к турпоезду. Недельная поездка по столицам прибалтийских республик и с заездом в Ленинград стоила где-то рублей 80. Это с трехразовым питанием- завтрак и ужин в самом поезде, обед - в городе. Ночью поезд едет, а днем - останавливается в очередном пункте твоей туристической программы, где тебя возят на экскурсии и в конце дня оставляют тебе немного свободного времени для самостоятельной прогулки по городу. Живешь ты всю эту неделю фактически в поезде - в 4-х местном купе. Завтраки и ужины - в вагоне-ресторане, в 2 или 3 смены, так как все пассажиры одновременно в вагон не влезут. Поезд длинный был - вагонов 12-15, не меньше. Одних только автобусов экскурсионных для нас в городе требовалось несколько штук. В поезде было свое собственное радио, где объявляли новости, рассказывали о программе на следующий день и даже можно было заказать себе или другу песню в концерте по заявкам. Представляешь себе, какие суммы заломили бы здесь за такую поездочку?

Я была совершенно без ума от Таллинна - тогда еще он писался на русском языке с одной «н» - с его Тоомпеа, Толстой Маргаритой, Длинным Германом и легендой о том, почему Таллинн никогда не будет достроен (если хочешь, расскажу). Мы приехали туда зимой, поезд ехал по заснеженным эстонским полям, где нет таких деревень, как у нас, а есть только отдельные хутора, и помню, как мы смеялись, когда проводник наш по поездному радио нечаянно сказал:

- Вот сейчас мы проехали их станцию...

Что значит – «их»? Они, что ли, нам чужие? Вовсе нет. Когда мы проснулись под Таллинном, вагон наш стоял напротив эстонского тепловоза. Эстонский машинист –веселый блондин, почти альбинос - заглядывал с высоты своей кабинки к нам в окно купе и радостно, с улыбкой и с очаровательным акцентом, говорил:

-Ну, уже проснулись,... это ха-ра-шо. А теперь дафай топ-топ, делай зарядка!

Разве чужой человек так сказал бы?

Люди в Прибалтике были очень вежливые - и потому пользовались среди нас, россиян, репутацией особенно культурных. Мне долго было трудно поверить в то, что там теперь дискриминируют русских. Видимо, к власти пришли какие-то глубоко ущербные люди.

В общественном транспорте в прибалтийских городах было тихо, а наши земляки, врываясь в трамвай или автобус, радостно кричали:

- Мы из славного города ***!, - и мы делали вид, что мы не с ними....

Маму везде в Прибалтике принимали за местную - и очень удивлялись, что она русская. Сначала она обижалась, что на нее не обращают здесь так внимания мужчины, как она привыкла дома - а потом уже она увидела, что прибалты тоже оборачиваются ей вслед, только замедленно, уже после того, как она пройдет мимо...

Вывески везде были двуязычные, в магазинах много местных товаров с этикетками только на местном языке (с небольшим пояснением мелкими буквами на русском). Журналы и газеты в киосках «Союзпечати» в подавляющем большинстве - на эстонском, на нем же- фильмы в кинотеатрах. Конечно, говорить с нами, туристами, местным жителям приходилось на русском. (К слову, никто ни разу не выразил нам даже косвенной неприязни к этому). Ну и что, это угнетение? А сейчас приходится на английском или на немецком. Но все равно же не на своем. Увы, такова судьба малых народов. Зато они все, как правило, знают несколько языков в отличие от нас, народов больших. Разве это плохо?

Рига мне не так понравилась, как Таллинн, хотя она тоже была красива. Таллинн был более таинственным - как средневековая легенда. После поездки туда я начала воображать себя рыцарем - переодетой в мужчину женщиной, заступающейся за бедных в далекие времена, под именем Таллинн... Город этот ассоциируется у меня с серебряным цветом и с запахом ароматизированных свечек, которые для нас тогда были совершенной экзотикой, а в Таллинне их выпускали. Певучий красивый эстонский язык, фольклорные праздники на Певческом поле – все это захватило мое воображение после той поездки.

А сколько наших замечательных советских фильмов снималось на его улочках! И собственных эстонских в том числе. А сейчас снять собственный художественный фильм для эстонцев - проблема: денег не хватает...

Я так искренне любила Эстонию. И Литву, и Латвию. И была всегда за то, чтобы люди, которые переезжают туда на жительство, учили местные языки. И мне так больно сейчас видеть, как из Прибалтики сделали американскую подстилку...

Дермот слушал меня как зачарованный, не отрываясь, подставив себе под щеку ладонь.. Большие зеленые его кошачьи глаза горели. Пожалуй, он чем-то напоминал Андрея Миронова, если бы не был таким полным.

Почему-то он сел на пол - то ли от смущения, то ли чтобы сделать обстановку более непринужденной. Во всяком случае, я почувствовала, что это был какой-то сигнал. На сближение.

- Можно, я сяду рядом? – спросила я, сама не зная почему. Он показался мне в тот момент таким одиноким. Дермот кивнул. И вот так мы сидели рядом - на полу...

...Дальше же все произошло как-то само собой. Когда было еще не поздно остановиться, я спросила себя: «Женя, а ты уверена, что не пожалеешь об этом?» И сама себе мысленно ответила примерно так: «У меня же все равно никогда ни с кем не будет полноценных отношений. Не может быть - в моей ситуации. Да я этого и не хочу – это было бы несправедливо по отношению к Лизе. И ни один мужчина такой жизни тоже долго не выдержит, даже если бы это был его собственный ребенок. К тому же я не собираюсь ни в кого влюбляться. А вот чувство одиночества у меня бывает. Мне нужен настоящий друг. Это очень интересный человек, очень незаурядный. И у нас общие взгляды. Так что почему бы и нет? Что мне терять?»...

... Прощаясь, мы ничего не обещали друг другу и не договаривались о новой встрече. А на следующий день я получила от Дермота совсем короткое электронное послание:

«Не могу выбросить тебя из головы. Это была сказка. Сон.»

Иными словами, донна Женя, я старый солдат и не знаю слов любви, но когда я увидел Вас 23 ...

...Пройдет совсем немного времени – и он окрестит меня «ЛДТ». Любовница, друг и товарищ. Причем именно в таком порядке. Но я лично охотнее именовала бы его «ТДЛ»... Потому что для меня Дермот был и оставался прежде всего именно товарищем.

Примечания

1  Веселая рабочая атмосфера (англ.)

2  Н.В. Гоголь «Ночь перед Рождеством»

3  http://cain.ulst.ac.uk/issues/politics/docs/sf/sinnfein79.htm

4  http://www.theherald.co.uk/news/news/display.var.2403932.0.British_Army_may_recruit_in_Jamaica.php

5  http://www.politics.ie/viewtopic.php?f=11&t=37054

6  http://cain.ulst.ac.uk/issues/politics/docs/sf/sinnfein79.htm

7  Вечеринке.

8  Мы все равно это сделаем! (англ.)

9  Из фильма «Полосатый рейс»

10  Угонщики автомобилей для развлечения (англ.)

11  Корейская теория приоритета вооруженных сил в обществе.

12  Социал-демократическая либеральная партия в Северной Ирландии - умеренная буржуазная католическая партия.

13  Хватит заниматься ерундой. Проснись и понюхай кофе (так говорят в Ирландии в значении «очнись!»)

14  Фраза из фильма «Киндза-дза!»

15  Джуниор, тебе нельзя говорить с полицией (из фильма «Королева дэнсхолла»)

16  К.Булычев «Девочка с Земли»

17  Давление со стороны членов своего круга (в особенности, сверстников, одноклассников, однокурсников, одногруппников).

18  Резкое прекращение употребления наркотиков.

19  Бабушка с дедушкой (голл.)

20  «Алиса в стране чудес».

21  Шинн Фейн и педофил (англ.)

22  Традиционный (сладкий) индийский хлеб.

23  Из кинофильма «Здравствуйте, я ваша тетя» (1975), снятого по мотивам пьесы «Тетка Чарлея» (1892) Брандона Томаса. Слова полковника Фрэнсиса Чеснея: «Донна Роза, я старый солдат и не знаю слов любви, но когда я впервые увидел вас, донна Роза, я почувствовал себя утомленным путником, который на склоне жизненного пути узрел на озаренном солнцем поле нежную, донна Роза, нежную фиалку». Цитируется шутливо-иронически, как вступление к какому-либо «разговору по душам».