Оглавление

«Куба - любовь моя!
Остров зари багровой...
Песня летит, над планетой звеня:
«Куба - любовь моя!»

(из советской песни)

... Я не помню, что я говорила по телефону полиции. Все происходящее было как во сне, словно окутано какой-то пеленой тумана - потому что не могло, ну просто не могло все это происходить на самом деле! Ноги стали ватными, язык не поворачивался. У меня было такое чувство, что я пьяна, хотя, естественно, у меня ни грамма не было во рту. Где-то в подсознании всплыло: помнишь, как некоторые у нас, когда еще не было бульварной прессы с ее «желтухой»,  любили читать в «Литературке» судебную хронику? Да я и сама ее почитывала. Зачем? Пощекотать себе нервы? Порадоваться несчастьям других людей? Да нет, нет же - просто хотелось попытаться представить себе, а что чувствуют люди, на плечи которых свалилось что-нибудь страшное. Но все равно это давалось с трудом. Думалось, я бы на их месте, наверно, билась в истерике. Ну, вот, а теперь и представлять не нужно. Теперь я знаю. И никакой истерики нет. Нет даже слез. Просто очень страшно. Так страшно, что внутри все холодеет, как в морозилке. Я стараюсь не думать о худшем, но как не думать, когда я не вижу никакого другого объяснения тому, что произошло?

Полиция приехала довольно быстро. Дверь ломать просто так они не имели права, толпу собирать тоже приятного было мало, и они меня взяли с собой в полицейский участок, где меня еще раз попросили изложить все, что произошло. Я изложила.

- А телефоны родственников Вашего мужа у Вас есть? - спросили они меня. Я дала им телефоны, и они начали по этим телефонам звонить. Потом мне передали трубку. Это был сеньор Артуро. Он... очень сердился на меня и спрашивал, зачем  я вмешала в это дело полицию. При этом он ничего не говорил ни о Сонни, ни о Лизе.

- Мне ничего говорить не велено, - каким-то извиняющимся тоном сказал он, из чего я сделала вывод, что по крайней мере, он что-то знает, и что они оба живы. - Так зачем ты позвонила в полицию?

- А что еще я должна была делать?- удивилась и рассердилась я.  Я здесь с ума схожу, а он беспокоится о своей репутации! - Я приезжаю, в двери заменен замок, а их обоих нет... Я испугалась Сонни - человек эмоциональный, и Вы же знаете, что жизнь у нас в последнее время шла негладко...

Это была правда. Сеньор Артуро действительно это знал, знала и Луиза. К ее чести, она старалась не выбирать сторон и даже пару раз по моей просьбе с Сонни беседовала, надеясь помочь нам наладить наши отношения. Не помогло...

Сеньор Артуро так и не стал ничего мне говорить, а попросил передать трубку полицейским. Странно, но я просто физически не могла закатывать никаких истерик. Я действовала машинально, как во сне. Если он не хочет говорить ничего мне, то им-то, по крайней мере, скажет? Тогда какой же смысл мне с ним ссориться, пытаясь вытянуть из него ответ?

Полицейские говорили с ним в другой комнате, а я сидела как на иголках и ждала. Я старалась просто ждать и ни о чем не думать - потому что если начать думать, так и с ума было недолго сойти. Рядом со мной сидела голландская девушка -полицейский. Мне ужасно было нужно, чтобы меня кто-то обнял, прижал к себе, говорил бы мне что-нибудь ласковое, успокаивающее - так нужно, просто как кислород! Видимо, она это почувствовала. И, как истинная голландка, предложила мне максимум душевной теплоты по местным понятиям:

- Давайте я Вам водички попить принесу! – и быстро выбежала.

Я чуть не застонала вслух сквозь зубы  - от того, насколько же  чужими мне были эти по-своему доброжелательные люди, которые не понимали таких элементарных для нашей натуры вещей. Она боялась, наверно, что если она положит мне руку на плечо, то я потом потяну ее в суд за «ongewenste intimeteiten» 1 !

Пока девушка-полицейский приносила мне воду, мне вспомнилось, как прошедшей зимой, когда были сильные морозы, мы втроем долго ждали на улице трамвай, когда перед нами остановился вдруг полицейский фургон: полицейские проезжали мимо, им жалко стало маленького ребенка на холодной улице, и они предложили нас до дома подвезти! Бывают и среди голландцев не бесчувственные люди... Когда мы подъехали к нашему дому, один из полицейских - здоровый, усатый- вдруг сказал:

- А я знаю этот дом. Я когда-то на верхнем этаже комнату снимал, в молодости. В этом доме еще жил один мой знакомый, который там же потом и повесился...- и начал в красках рассказывать об этом.

Интересно, голландцы поймут когда-нибудь, что вовсе не обязательно всегда, везде и всем резать правду-матку в лицо? Особенно такую, о которой их никто не спрашивал? И вот теперь я сидела здесь, вспоминала тот разговор и уже начинала думать: может, это дом у нас такой несчастливый? Мне всегда словно что-то давило на плечи в нем...

Девушка вернулась со стаканом воды:

- Они оба живы, с ними все в порядке. Но больше мы пока ничего не можем Вам сказать. Это нельзя классифицировать как похищение, потому что ребенок находится с отцом – понимаете? Некому этим сейчас заниматься – мы-то только по вызовам ездим на срочные дела. Приходите после праздников в свой местный полицейский участок. Замок Вы тоже сами имеете право взломать, а мы не имеем. Пригласите завтра специалиста по вставке замков, и... Правда, это гульденов в 300 Вам обойдется, в выходные-то дни.

А Вам сегодня остановиться есть где? - участливо спросила она.

Я спохватилась и вернулась в реальность. У меня было с собой заработанные на уроке у Адинды 50 гульденов - и больше ничего. Ни свитера на случай холода, ни даже банковской карточки: моя сломалась, и я заказала себе в банке новую, но она должна была прийти по почте только после праздников. И ведь Сонни знал об этом! Знал, что мне даже неоткуда будет взять денег на ночлег, когда менял замок... А впереди были не просто выходные, а долгие: все поголовно было закрыто до самого вторника. И это он тоже знал. В панике я начала названивать всем своим знакомым, но никого не было дома - все, как назло, видно, разъехались на праздники.

Единственная, до кого мне удалось дозвониться, была адвокат, с которой я обсуждала свой предстоящий развод. Полная, властная темнокожая суринамка, мефрау Доорсон была колоритной фигурой. Еще во время моего первого к ней визита, совсем не зная Сонни, она за глаза возненавидела его лютой ненавистью: так, что я была этим даже в какой-то степени ошарашена, потому что сама я, как я уже говорила, никогда его не ненавидела. Эта ее ненависть - к незнакомому ей человеку, по чужим рассказам, - меня насторожила, и возможно, именно поэтому я на развод еще так и не подала. Я решила сначала защитить диплом, а уж тогда... А теперь... какой теперь может быть диплом, когда я не знаю, где моя дочка, и что будет завтра?

Я рассказала ей, что случилось.

- Меня это не удивляет, - твердо и даже безапелляционно заявила она, - Эти мужчины, из нашей части света, они такие, от них всего можно ожидать.

Говорила она таким тоном, словно ей тоже от них доставалось. Вполне возможно, что так оно и было. Практика у мефрау Доорсон была на дому, и я заметила, что она живет с дочкой одна: видимо, сама она тоже была в разводе.

- Я забронирую Вам на ночь место в отеле, заплачу за Вас, а Вы потом мне эти деньги вернете- сказала она, - Постараюсь Вам помочь. Ишь что придумал - отрывать ребенка от матери...

И я поехала на поезде к ней, в городок, где я училась. Всю дорогу в поезде я сидела в тамбуре, на откидном сиденье и почему-то раскачивалась всем туловищем взад-вперед. Заплакать я так и не могла. Что происходит, не понимала - кроме того, что Сонни спрятался где-то с Лизой потому что не хочет, чтобы я с ним разводилась, и это его единственное средство заставить меня этого не делать.  

...Отель оказался маленьким, старым, на берегу канала. Такое впечатление, что в нем не было никаких постояльцев, кроме меня – несмотря даже на праздники. Я плюхнулась с размаху одетой на постель - я была совершенно вымотана всем случившимся - и тут же почувствовала, что как бы я ни пыталась, заснуть я просто не смогу. Я ощущала, как задыхаюсь - горе и бессилие физически душили меня. Всю ночь я бродила по номеру, словно тигр, запертый в клетке. Часа в три ночи не выдержала - мне так хотелось с кем-нибудь поговорить, что я чувствовала себя так, словно меня физически разорвет на клочки, если я этого не сделаю. И я спустилась вниз и почти до утра рассказывала свою горькую историю тамошнему администратор , путаясь и в который раз повторяясь. Бедняга, представляю, как я ему надоела! В Голландии не принято рассказывать вот так о своей жизни посторонним, и с его стороны было просто героизмом, что он меня выслушивал...

Я спала буквально пару часов, просыпаясь каждые десять- пятнадцать минут в холодном поту и снова проваливаясь в очередной кошмар. Не могу передать словами все, что я передумала в ту ночь.

Утром на улице светило солнышко, было тепло, по улицам шли веселые люди- словно ничего и не случилось. Я не смогла съесть завтрак. Позвонила единственным знакомым в Роттердаме, которые могли бы помочь мне с задуманным мной взломом замка в собственном доме - русской профессорской чете, с которыми мы познакомились за несколько месяцев до этого. Мы пару раз были с Сонни и Лизой у  них в гостях и даже один раз ходили. к ним... мыться!  В январе был такой холод, что вода замерзла у нас в трубах (чтобы понять это, надо знать, что в Голландии трубы прокладывают не внутри стен дома, а снаружи, вдоль них!). Помнится, Сонни очень удивился, когда Татьяна Сергеевна, жена профессора Вячеслава Федоровича нам это предложила: в Европе такое немыслимо! А потом ему даже понравилось. После теплого душа Сонни отогрелся, выпил вместе с профессором пару рюмочек и  с удовольствием начал налегать на русские закуски. Тогда же Татьяна Сергеевна и сфотографировала нас с Сонни вместе. Как потом оказалось, это была наша последняя с ним совместная фотография...

…Да, это были не голландцы, и Татьяна Сергеевна с полуслова все поняла, примчалась встречать меня на вокзал и обняла меня прямо на перроне  как мама. Я  повисла у нее на шее и в первый раз зарыдала, не обращая внимания на пялившихся на меня автохтонов....

Татьяна Сергеевна одолжила мне деньги на новый замок и слесаря. Слесарь пришел, сломал вставленный Сонни замок и вставил новый. Я дала ключ от него нашей насмерть  перепуганной и ничего не понимающей маленькой соседке сверху, которая сказала, что Сонни с Лизой она не видела со вчерашнего дня. Сонни ничего не говорил ей, просто сказал, что меняет замок - и тоже вот так же дал ей новый ключ...

Перед дверью я остановилась словно мне предстояло ныряние в чан с кислотой.

- Я пойду с тобой, - сказала Татьяна Сергеевна, - Мало ли что там, на всякий случай...

И я была ей очень за это благодарна. Одна бы я, наверно, умерла от разрыва сердца. В обеих комнатах все было буквально перевернуто вверх дном. Все вещи были вывалены изо всех шкафов, - как Мамай прошел. Перевернута мебель. Татьяна Сергеевна сразу же предложила мне все это сфотографировать - на всякий случай. Чтобы показать потом,  кому надо, в каком Сонни был состоянии. Так мы и сделали. Сама бы я, если честно, до этого не додумалась бы - настолько я была потрясена. Но главные потрясения еще ждали меня впереди. Например, когда я обнаружила, роясь в вещах, что исчез мой российский паспорт. Моя тетрадка со стихами, которые я писала  в ней с детства. И старый переносной компьютер, на котором я писала свою дипломную работу. За месяц до защиты!

Что было потом, что она говорила мне, как-то выпало из памяти. Даже не помню, сколько она просидела со мной. Помню, что она ушла, а я так все и не могла набраться сил и привести комнаты в порядок. Я не могла сидеть спокойно, мне хотелось с кем-нибудь говорить, но говорить было не с кем, и я начала названивать всем своим знакомым, рассказывая, что случилось - причем каждый раз как только я клала трубку, мне снова становилось так страшно, словно я, не умея плавать, почувствовала, что земли под ногами нет. И я снова хваталась за трубку и звонила кому-нибудь еще... Дозвонилась и до родных. Они, как и я были в шоке - и уверяли меня, что Сонни еще одумается. Его родным после вчерашнего разговора я звонить больше не стала - это было выше моих сил. Я боялась сорваться, поехать в Тилбург и натворить чего-нибудь такого, что эту историю совсем бы уж стало не расхлебать.

Потом позвонила мне Татьяна Сергеевна и стала приглашать меня пожить у них. Мне действительно страшно было оставаться в этом пустом захламленном доме, где в любую минуту под дверями мог появиться мой разгневанный супруг (я была совершенно уверена, что если он и появится, Лизы с ним не будет. Я боялась, что он уже увез ее на Кюрасао!). И я только открыла рот, собираясь уже было согласиться, как трубку у Татьяны Сергеевны отобрал Вячеслав Федорович и бодренько, голосом заправского голландца сказал, что мне ни в коем случае нельзя покидать мой дом, иначе Сонни опять вернется, опять поменяет замок, и я окажусь бездомной, а бездомным детей не отдают. Все это было настолько невероятно, что просто не укладывалось у меня в голове. Значит, если тебя выгнали на улицу, то ты же еще и виновата? И теперь надо сидеть как в осажденной крепости, боясь выйти даже за хлебом?

Я слышала, как где-то за спиной у Вячеслава Федоровича плакала в голос Татьяна Сергеевна - плакала и кричала на него матерными словами, которые я никогда в жизни не ожидала услышать от кандидата наук и жены профессора:

- Чурбан бесчувственный!- это было единственным цензурным из всего, что она кричала сквозь плач.

А Вячеслав Федорович, оставаясь вежливым и корректным, просил у меня извинения, прикрывал трубку рукой, и я приглушенно слышала:

- Татьяна, Татьяна, прекрати истерику! Не вмешивайся ты в чужую жизнь! Ты ей сегодня поможешь, а они завтра помирятся...

Ага. Вот, значит, как. Ну, спасибо, дорогой соотечественник..

- Одним словом, держитесь, Женя!- бодро сказал он, возвращаясь к трубке. И я подумала, что сейчас он добавит «мысленно вместе».

- Спасибо, - сказала я, делая вид, что не слышала всего, что происходило на том конце трубки. - Постараюсь.

А когда я повесила ее, я разревелась с новой силой. Еще никогда в жизни я не была настолько одна.

Вторая ночь прошла тоже плохо. Вещи так и лежали везде, и в них и в разбросанных Сонни моих бумагах всю ночь шуршали мыши. Дело в том, что дома вокруг нашего уже начали сносить, и все мыши из них рванули к нам. В нашем доме было полным-полно маленьких дырок, и избавиться от мышей не было никакой возможности. Не заводить же за пару месяцев до сноса кошку. К утру я почти начала сходить с ума от этого шуршания, от бессонницы и оттого, что уже два дня ничего не ела. Но кусок в горло мне по-прежнему не шел. Я поняла, что ни за что не смогу оставаться в этом доме, - даже если Сонни и вселится обратно и заявит, что я ушла отсюда добровольно. Еще одна такая ночка - и я наложу на себя руки, как тот знакомый полицейского много лет назад. А интересно, кто он был, почему он это сделал?....

Как только я поняла, в какую сторону повернули мои мысли, я тут же позвонила своей университетской подруге Петре - той самой, высокой краснощекой, прямой в обращении Петре, которая так любила императрицу Елизавету Петровну и дарить мне свои старые наряды...

...В те страшные  месяцы я по-настоящему узнала и человеческую подлость, и человеческое благородство. Узнала, кто мне был настоящим другом, кто- «и не друг, и не враг, а так», а кто оказался, как ни странно, и  врагом. Петра на 200% вошла в первую категорию.

Петра поняла все с полуслова.

- Сиди, никуда не уходи, мы с Филаретом сейчас приедем.

Филарет - это ее сын, который всего на 4 года младше меня. Петра назвала его в честь нашего церковного деятеля: имя уж больно красивое, по ее словам.

А куда еще мне было уходить?... Я решила собрать хотя бы минимум вещей с собой, кое-какие личные бумаги - и заодно перерыла все в поисках паспорта. Но паспорта так и не было. Скорее всего, Сонни запер его в сейф: этот сейф достался мне от университета вместе со старой списанной конторской мебелью, которую разрешила мне взять декан, когда мы с Лизой въезжали в отдельную от Сонни квартиру. Когда я ее так опрометчиво сдала обратно, всю эту мебель Сонни перевез в Роттердам. Сейф ему очень понравился, и я отдала его ему. Вместе с ключом...

Да, паспорта я не нашла, но зато обнаружила в хаосе из вещей написанную Сонниной рукой записку. Обращался он в ней не ко мне: видно, просто решил изложить на бумаге все, что его так мучило, и что я за все это время так и не смогла из него вытянуть.  «Я так любил ее, а она... Она даже не хотела никуда со мной ходить, когда мы были в России - потому, что ей было стыдно, что я черный... Я любил ее, любил, а потом вдруг любовь обернулась каким-то очень гадким и ядовитым чувством»...

Трудно передать словами, что я почувствовала, прочитав эти строки... Эх, Сонни, Сонни... Почему, ну почему ты не сказал мне, как ты себя чувствуешь? Столько недоразумений можно было бы избежать, если бы мы только могли говорить друг с другом и прислушиваться друг к другу... Я пыталась. Но каждый раз натыкалась на стену молчания.

К тому времени, когда приехали Петра с Филаретом, я кое-как прибралась в комнатах и собрала с собой две небольшие сумки.

- Давай заедем все-таки на всякий случай в ваш местный полицейский участок!- предложила мне Петра. - Может, есть что новое...

И хотя мне было тошно ото всего этого и хотелось просто проснуться, и чтобы все происходящее мне приснилось, я согласилась. Может быть, действительно, если с ними будет говорить голландка, а не я, они смогут хоть чем-то помочь...

Надежды мои оказались напрасны. Полицейский как-то ехидно ухмылялся, поглядывая на меня и говоря, что после праздников я все узнаю. Его ехидство не ускользнуло и от внимания Петры, которая устроила ему довольно серьезную «большую стирку», высказав все, что она думает о местных стражах порядка и об их отношении к людям. Впрочем, это ничего не изменило... И не оставалось ничего, кроме самого невыносимого - ждать.

...Во вторник я была у двери моего адвоката ровно в 9 часов утра.

- Садитесь, - предложила мне она, после того, как я дополнила свое изложение ситуации фотографиями того, что я увидела, попав-таки домой.

- Меня и это не удивляет. Типичный сверхревнивый мужчина из стран Карибского бассейна. Хорошо, что у Вас такие фотографии есть. Если есть еще свидетельства того, как он с Вами плохо обращался, несите все!

Ну, какие у меня могли быть свидетельства, если я не просто этого стыдилась, а еще и скрывала от своих знакомых голландцев - потому что не хотела услышать: «Ведь ты же знаешь, что мы о них думаем?»...

- Я тоже кое-что узнала, - сообщила мне она, - Разводиться он с Вами не собирается, а вот родительские права хочет у Вас отобрать.

Сказать, что у меня внутри все похолодело- значит, ничего не сказать.

- А на каком это основании? - выдавила я из себя, - Разве я алкоголик или наркоманка?

- Он утверждает, что Вы собираетесь вывезти ребенка из страны и в качестве доказательства привел Вашу переписку по электронной почте с неким ирландским студентом...

- Что???

В глазах у меня потемнело.

- Да, вот, его адвокат уже прислала мне копии по факсу, я ознакомилась... Выглядит и в самом деле убедительно. Ну, так как все-таки на самом деле обстоят дела?

Такого удара в спину я от Сонни не ожидала. Значит, вот в поисках чего он перерыл весь дом? И это после того, как он столько времени настойчиво давал мне понять, что я ему не нужна, а я сама не скрывала от него, что по его же совету переписываюсь с Бернардом.... Не оправдывая себя, я рассказала мефрау Доорсон все как было: как я отказалась от квартиры и вернулась к Сонни, в очередной раз поверив, что наш брак можно спасти, как  Сонни не разговаривал со мной уже несколько месяцев, как в ответ на мои отчаянные просьбы об общении он посоветовал мне начать с кем-нибудь переписку и даже подарил компьютер, как я плакала над письмами Бернарда, мечтая услышать такие слова от Сонни, как я хотела после получения диплома уехать домой с Лизой (ну не в Голландии же мне было после всего этого оставаться?),  а потом найти работу в Ирландии и перевезти Лизу туда...

- Я не понимаю, что я, собственно говоря, сделала незаконного. Я же не собиралась прятать от него ребенка - наоборот, я предложила ему договориться, что Лиза будет у него на каникулах... Да и Ирландия не на краю света, туда всего час с небольшим на самолете, виза ему для этого не нужна. Что же, мне теперь после развода всю жизнь жить  здесь только потому, что meneer этого так желает? И это называется «свобода»? Да это похуже крепостного права! Я просто хочу нормальной жизни для дочки и для себя, без его угроз, хочу жить и работать, а не сидеть на пособии всю оставшуюся жизнь. Что же в этом преступного? А что касается ирландского студента, то не буду скрывать, я намеревалась с ним встретиться в будущем и познакомиться - что, это разведенной женщине тоже будет запрещено?

- Уж очень пылкий у Вас попался корреспондент... Насколько я поняла, Вашего супруга вывела из себя фраза: «Приезжай к нам в Ирландию; я бы смог вырастить твоего ребенка как своего»?

- Меня эта фраза тоже покоробила. Я же не ответила ему на это согласием! Ведь я его в глаза не видела – только переписывалась с ним. И я ясно написала: «Спасибо на добром слове, но у моего ребенка уже есть отец»! Или это мой супруг к переписке не приложил?

- Ой, разве же можно быть такой легковерной? А он, видно, все подготовил и продумал заранее. Не удивлюсь, если он Вас и на переписку специально спровоцировал.

Ну уж нет. В это я поверить отказывалась. Сонни был импульсивен, раним и эмоционален, но его никак нельзя было представить себе расчетливым негодяем!. Но ведь я же доверяла ему и обо всем ему говорила сама именно потому, что думала, что я его знаю... А теперь уже и не уверена, знаю ли....

- Ничего. Ничего. Вы главное не расстраивайтесь. Ребенок маленький, Вы за ним все это время ухаживали, а он, естественно, этого сам делать не будет. Так что у Вас сильные позиции..., - но все, что она говорила мне дальше, звучало у меня в ушах глухо как вечерний звон из песни, и до моего сознания доходило с трудом...

Оставалось ждать судебного разбирательства. Но если вы думаете, что это было делом быстрым, то ошибаетесь: как ни настаивала мой  адвокат на том, что долгая разлука с матерью нанесет ребенку психологическую травму, нам не удалось добиться назначения судебного заседания раньше, чем через месяц...

- Может быть, это и к лучшему, - сказала мой адвокат, чуть ли не потирая руки, как мне показалось, - по крайней мере, у нас будет время подготовить солидное досье.

Настроена она была очень по отношению к Сонни агрессивно. Я  - нет; я была просто раздавлена горем и тем, что я воспринимала как Соннино предательство. Хотя я хорошо понимала, что он волен так же интерпретировать мое собственное поведение. Но меня гораздо больше мучило не то, что он думает обо мне и не то, что будет с нами или даже со мной, а то, как себя сейчас чувствует Лиза, что думает она, как воспринимает то, что меня нет рядом... Ведь мы никогда не разлучались так надолго. Что они сказали ей про меня - ведь она наверняка спрашивает, где мама? А у Сонни и даже у его родителей один ответ на все: заткнись, замолчи, не твое дело... Я так живо представляла себе, как Сонни запугивает Лизу, а она беззвучно, чтобы не рассердить его еще больше, ревет по ночам в подушку, что с трудом побарывала в себе желание поехать в Тилбург и разбить нашей «оме» все окна... Или сидеть у нее на ступеньках, пока кто-нибудь не выйдет из дома, и тогда уже намертво вцепиться в него или нее... И я держалась как можно дальше от Тилбурга именно потому, что не могла за себя поручиться, а ведь если бы я сделала что-нибудь подобное, я тем самым только перечеркнула бы все шансы на наше с Лизой воссоединение...

Я не была уверена, что Лиза находится у Луизы: на все мои телефонные  расспросы она по-прежнему отвечала: «Мне ничего говорить не велено». Даже хотя бы подтвердить, что с ребенком все в порядке, моя свекровь не хотела. Сонни же упорно избегал меня по телефону. Он, естественно, опять вломился в наш роттердамский дом, и опять поменял там замок, как мне и предсказывали (могу себе только представить, что подумала наша соседка, только это меня сейчас волновало меньше всего). Но я ни капли не жалела о том, что уехала: я действительно что-нибудь сделала бы с собой, если бы осталась в том доме. Пару раз я звонила нашей соседке сверху и просила ее спуститься к Сонни и позвать его к телефону, но он отказывался со мной говорить... Разница между тогдашней мною и Сонни была в том, что я ни за что не смогла бы так поступить с ним, как поступил он: я бы все время мучилась и думала о том, как он себя должен чувствовать.

Потянулись длинные, бесконечные дни, полные отчаяния. По ночам я не могла спать, днем я не могла есть. Даже снотворное, которое мне впервые в жизни выписал врач, помогало только лишь в сочетании с небольшой бутылочкой красного вина. Это не значит, что я спивалась- днем я не пила ни капли, но спать без этого средства просто никак не получалось. И снотворного-то обычно хватало только на полночи: я просыпалась часа в два от того, что словно невидимой холодной рукой сжимало сердце, и потом не могла заснуть часа два-три....

Как только я начинала задумываться над происходящим и представлять себе, где сейчас Лиза и каково ей, я начинала задыхаться словно тонущий человек, которого с головой накрыло волной - и это не слова, я физически так себя чувствовала. Ночью с этим ничего нельзя было поделать, кроме как принять еще одну таблетку, а вот днем я начинала в такие моменты судорожно барахтаться: например, заниматься сбором свидетельств о том, каким был мой брак... Нужно ли говорить, что сердобольные друзья, даже толком ничего не зная, были готовы подтвердить для меня все, о чем бы я их ни попросила? Это было не очень честно, но, с другой стороны, мне и выдумывать ничего было не надо. Да, если по-честному, мои друзья были не в курсе всех этих вещей, но все они имели место на самом деле.

Мне надо, так надо было знать, что с Лизой все в порядке! Просто для того, чтобы продержаться на плаву и не потерять совершенно голову. Слава богу, у меня нашелся неожиданный союзник в лице Сонниного двоюродного брата Харольда. Говорить прямо он боялся, но видно, ему было очень жалко нас с ней обеих.

- Женя, ты знаешь, что кровь крепче воды... это мои родственники, и поэтому много я не могу тебе сказать. Но если бы я был на месте Сонни, я бы ни за что так не поступил. Я не могу тебе сказать, где Лиза, но ты сама подумай логически: где еще она может быть, если Сонни работает?...

Логически получалось, что ей негде быть, кроме как у своей бабушки.

- Ну вот... Не знаю, почему они не могут тебе сказать хотя бы что с ней все в порядке. Это очень жестоко. Я ее видел недавно, выглядит она хорошо...

Я была так ему благодарна! Харольд стал единственной ниточкой, связывающей меня с моей дочкой...

Другим моим неожиданным союзником оказалась одна из Сонниных коллег, Хелена, валлийка по национальности. Думаю, не потому, что она его недолюбливала и не столько потому, что она была на моей стороне: просто есть такой тип людей, который ужасно обожает разные приключения и сплетни. И то, что для нас было драмой, для нее было именно захватывающим приключением.  Хелена пообещала информировать меня как только узнает что-то новое,  сказала мне, что я могу звонить ей на работу под кодовым именем «Бренда» - и поведала мне неожиданные для меня вещи. Оказывается, в те дни, когда Луиза бывала чем-нибудь занята, Сонни использовал в качестве няньки... Анюту из Схидама. Да-да, ту самую альбиноску-демократку, проголосовавшую сердцем  (или что у нее там вместо него было) за Ельцина «на благо России» и спокойненько укатившей после этого в свою Голландию... Сонни был доволен: не надо будет искать переводчика, если Лиза опять попросит «курочку с картошкой». Но больше того: эта самая Анюта, оказывается, переводила для Сонни, по его просьбе, мои стихи из моей детской тетрадки (бедняга, видно, и там искал «крамолу», которую можно было бы против меня использовать в суде!).

Это была подлость каких еще поискать, - тем более, что она даже не соизволила выслушать мою сторону истории, и я мысленно на полном серьезе прокляла  рыжую мымру. Теперь мне стало понятно, почему ее всякий раз «не было дома», когда я звонила ей, а трубку неизменно брал ее муж!  А вам должно быть еще раз понятно теперь, почему я не горю желанием общаться с соотечественниками за границей...

Через неделю от меня осталась одна тень - хотя до этого после рождения Лизы я три с лишним года тщетно пыталась похудеть. Вот он, рецепт стройности, милые сидящие на бесполезных диетах дамы! Только не дай никому из вас бог его на себе применить... Кроме мыслей о Лизе, очень мучило меня и то, как поступил Сонни. Я чувствовала себя так  словно он физически надругался надо мной  - после того, как он отдал в руки чужих людей мои подростковые стихи и записки, с их делавшими меня когда-то такой счастливой и уносящими меня в небеса мечтами. Вдруг враз все мечты эти оказались будто оплеванными, словно затисканными чужими сальными руками...

У Петры я прожила всего несколько дней - уж очень трудно из ее деревни было куда-либо добираться без собственного транспорта. Автобусы там ходят раз в час, да и то только днем. Однажды рано утром, когда я в тумане посреди поля ждала автобус, возле меня притормозил огромный фургон, из него выпрыгнул дальнобойщик и на ломаном английском попытался разузнать у меня дорогу. Я ему ответила, но он меня не понимал, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не подул ветерок, туман не рассеялся бы немного, и я не увидела на его фургоне российский номерной знак!

- Господи, так бы и сказали, что Вы из России!- вырвалось у меня на русском. Дальнобойщик ошалело посмотрел на меня пару секунд, а потом мы оба расхохотались. Я слышала свой смех как бы со стороны, словно чужой и сама удивлялась - как же это я могу еще смеяться в такой ситуации. Потом я объяснила ему дорогу, он поблагодарил меня и уехал. А я подумала, что мне пора в наше посольство - оформлять новый документ, с которым нам с Лизой можно бы было вернуться домой, когда мы снова окажемся вместе. Поступок Сонни только придал мне решимости при первой же возможности бежать из этой страны куда глаза глядят. Лучше было гореть в аду, чем продолжать жить здесь - какими бы замечательными ни были Петра, Адинда с Хендриком, Катарина и другие мои друзья.

В посольстве меня приняли, к моему удивлению, хорошо. Я ожидала обычной у нас дома бюрократии, но нет – меня приняли с человеческим участием. Правда, я отстояла длинную очередь, но нам не привыкать... Пока я в ней стояла, я успела рассказать о своем положении соседке по очереди - нашей соотечественнице. Она слушала меня, затаив дыхание, - так, словно я была Агатой Кристи, на ходу сочиняющей один из своих знаменитых детективных рассказов.

- Ой! Надо же! Ну, а дальше что было?? поминутно восклицала она с огнем в глазах.

С одной стороны, это польстило моему таланту рассказчика, но с другой стороны, очень меня задело за живое: как и Хелена, эта женщина не осознавала, кажется, что речь идет не о книжных героях, а о живых людях и об их страданиях.  И больше всего - о страданиях маленькой девочки, у которой вдруг пропала мама, и никто не говорит ей, что случилось, и когда она маму теперь увидит...

Работники посольства отнеслись ко мне с сочувствием. Выписали нам с Лизой документ на возвращение домой, с которым потом надо было пойти в местный ОВИР и сделать новый паспорт. А заодно сделали Лизе и российское свидетельство о рождении (тогда были немножко другие правила на этот счет, чем сейчас).  Дело оставалось за малым, невесело подумала я - снова оказаться с ней вместе...

Чтобы не сорваться, чтобы выдержать я начала себя по полной загружать: по новой, с нуля начала писать диплом (до защиты оставалась всего пара недель) и начала искать работу. Хотя бы с 9-и до 5-и мысли мои не будут постоянно зациклены на одном и том же, думала я... А сама по-прежнему по тысяче раз в день прокручивала произошедшее в голове, и мне становилось все тяжелее и тяжелее.

Я переселилась к Катарине в Амстердам - там было легче найти работу, да и доехать в любом направлении тоже.  Я была по-настоящему тронута, когда она не только разрешила мне у нее прописаться, но и сказала, что я могу жить у нее столько, сколько будет надо, и она никаких денег с меня за это не возьмет. По голландским понятиям это было неслыханное гостеприимство – хотя по советским вполне нормальное дело, -  и после почти 8 лет жизни в этой стране я смогла оценить его по-настоящему!

Катарина к тому времени рассталась со своим суринамским другом Венделлом, но успела родить от него очаровательную маленькую девочку-бесенка (по характеру) по имени Шарлотта. Шарлотта была на год младше Лизы, и я поначалу всерьез опасалась, как я отреагирую на то, что рядом окажется маленький ребенок, который постоянно будет напоминать мне о моем собственном. Тем более, что только за пару месяцев до этого обе девочки играли вместе, и Лиза прибегала ко мне жаловаться на Шарлотту что та «кусается и дерется» (сама Лиза была в этом отношении настоящим маленьким ангелом).

Но ничего, все прошло нормально. Когда я затащила в дверь Катарины свои сумки, Шарлотта исподлобья посмотела на меня и потребовала объяснений, а где та девочка, с которой она играла. Катарина как могла объяснила ей. А я почувствовала прилив нерастраченных материнских чувств - и если бы не Катарина, избаловала бы ее малышку за это время совсем...

Катарина жила в старом угловом доме на одном из амстердамских каналов - в таком, в каких обычно здесь бывают магазины, и поэтому жилье ее было очень необычной планировки. Там, где обычно размещается собственно магазин - сразу на входе, c окнами на две стороны - у нее была холодная, неотапливаемая зимой заваленная вещами и одеждой прихожая, из которой одна лестница вела вниз, в гостиную, находившуюся в подвальном помещении, а другая -наверх в спальню.  Гостиная небольшой перегородкой отделялась от кухни, из кухни другая лестница уводила наверх, в туалет и душ, и там, наверху, круг смыкался: рядом с туалетом и душем был маленький будуарчик, переделанный под спаленку для Шарлотты,  и спальня самой хозяйки, в которую можно было войти и с другой стороны... В прихожей были гигантские, магазинные окна, завешанные наглухо белыми занавесками, а окна в гостиной были на уровне тротуара. По вечерам в гостиной этой было очень уютно. Мы сидели на полу возле  газовой печки с бокалом вина, и я в который раз рассказывала Катарине о годах замужества с  тем, с кем она познакомилась когда-то на нашей с ним свадьбе. Катарина умела удивительно хорошо слушать. Ее собственный опыт общения с карибскими мужчинами и отсутствие расовых предрассудков помогали ей как следует меня понять.

- Женя, бедная ты моя!- говорила она мне и обнимала меня как настоящая мама. - Все обязательно будет хорошо!

Спала я на полу в гостиной. По утрам Катарина уходила на работу в свою библиотеку и увозила Шарлотту в садик. Работала она теперь 4 дня в неделю, с дополнительным выходным по средам.

Мне было очень хорошо с ними - и в то же время очень не хотелось им мешать, ведь у них же своя жизнь. И поэтому когда до суда оставалась еще неделя, я решила не путаться у Катарины под ногами, надоедая ей своими страданиями, а поехать в Ирландию. Все равно же меня обвинили в том, что я хочу туда убежать....

Автобус до Дублина уходил вечером. Помню, когда он тронулся и выехал за город, и я увидела бушующие зеленью поля и море цветов, до меня дошло наконец то, что не доходило пока я жила у Петры - что уже наступило лето. А я и совсем не заметила, как.... Впервые за 30 лет жизни лето меня совершенно не радовало. Я не чувствовала ни солнечного тепла, ни запаха цветов, ни птичьего пения. Все вокруг меня казалось мне застывшим как на картине.

...Ирландия была хороша собой. Ах, как хороша... В тот раз я впервые увидела ее почти всю, проехав от Дублина до Вестпорта и далее по западному побережью через Лимерик на юг, до Корка  и обратно в Дублин по побережью восточному. Я останавливалась в B&B, дышала свежим воздухом, помогала фермерам загонять коров на другое поле ( с удивлением открыв для себя, что тяжелые на вид коровы, оказываются, бегают как заправские спринтеры!), лазила по скалам Мохер, побывала на месте гибели Майкла Коллинза (оно в жизни совершенно не такое, как в фильме!) и даже свистнула на память камешек из стены его родного дома в Клонакилти...

Я восхищалась страной своей мечты, а радости не испытывала. Вместо этого я на каждом шагу представляла себе свою дочку. Она мерещилась мне даже среди бледных как смерть веснушчатых ирландских ребятишек. Возможно, я была бы в Ирландии счастлива, - но только если могла бы разделить вот все это с Лизой! Зачем оно мне без нее?

Все мои чувства были обострены до предела, и наверно, поэтому, хотя я не верующая, никогда не была ею и никогда скорее всего не буду, со мной там произошло два странных случая, о которых не могу не упомянуть. Сначала в Вестпорте на заре я несколько раз услышала крик банши 2 . Если серьезно, то я не знаю, что это было - но никогда ни до этого, ни после того я нигде не слышала такого протяжного, высокого и жалобного звука. И вокруг я не видела ничего и никого, кто или что могли бы такой звук издать. А второй случай  произошел в  Ноке - святом месте паломничества ирландских католиков, где вся деревня, казалось, живет за счет торговли святой водой и картинок с объемным распятым Иисусом, кровоточащим так натурально, что даже смотреть страшно, а не то, чтобы на стенку его повесить. Когда я там переходила улицу, я вдруг почувствовала, что моей руки что-то коснулось - это было не человеческое прикосновение, а что-то мягкое, похожее на мех, но в то же время теплое. И в прикосновении этом я ощутила почему-то сочувствие. Около фонтанчика со святой водой ко мне подошел мужчина, давший мне какую-то брошюрку с молитвами за тяжело больных и умирающих. Не знаю, почему именно мне, и брошюрка эта у него была в единственном экземпляре. Но странное было даже не это, а то, что когда я отвернулась от него буквально на секунду, он исчез - словно сквозь землю провалился, хотя вокруг совершенно некуда было спрятаться...

Потом я часто вспоминала об этих пророческих встречах. Но объясняю я их все-таки по-прежнему обостренным в тот момент собственным предчувствием. Хотя  ирландцы со мной, скорее всего, и не согласятся...

... У меня больше не получается, как раньше, по свежим следам, поведать всю эту историю за один присест. Я выдавливаю ее из себя по капле, как герой чеховского письма Суворину по капле выдавливал из себя раба. Она блокирована в моей памяти мощными эмоциональными «защитными заграждениями», воздвигнуть которые потребовало в свое время немалых усилий, и когда я даже теперь приоткрываю их, болезненные воспоминания грозят вырваться наружу  словно гной из проколотого нарыва. Нет, хуже  того - таким сметающим все на своем пути потоком, что я вынуждена тут же «захлопнуть дверь». Это чем-то похоже на то, как вспоминают о прошлом ветераны войн. Это тоже была своего рода война  - невольная...

На этот раз «захлопнуть двери» помогло то, что мой поезд подъезжал к Дублину. Слава богу!  Я с облегчением вздохнула, увидев за окном маленькие домишки неподалеку от Коннолли-стейшн, окутанные вечерней дымкой.

Я ехала в Дублин из Белфаста после работы - читать лекцию о Советском Союзе в ветеранской республиканской организации Финтана. Ехала - и очень боялась: во-первых, потому, что я не привыкла публично выступать, во-вторых, потому, что не знала, какого рода вопросы будут задавать мне, и смогу ли я передать в немногих словах атмосферу, в которой мы жили. Ведь лекция была не о «доктрине Брежнева», а о том, что здесь знают меньше всего - о нашей повседневной жизни. Вернее было бы даже сказать, что о ней ничего не знают совсем, кроме набора внушенных фильмами вроде «Рэмбо» пропагандистских западных штампов. Но, увы, многие уверены, что знают о ней все....

Я так нервничала, что про себя даже желала, чтобы на лекцию никто не пришел. Хотя тогда получилось бы, что я зря старалась.

Мои молитвы, видимо, были частично услышаны, потому что в тот день в Дублине проходил какой-то футбольный матч, и вся молодежь, в том числе и республиканские «птенцы гнезда Финтанова», рванула туда. Но зато на встречу со мной пришла значительная группа республиканских ветеранов- слушателей очень благодарных, имеющих представление о чем я веду речь, и желающих только еще расширить свои познания.

Волнение мое быстро прошло, когда я почувствовала доброжелательную атмосферу в аудитории.

- Если бы мне надо было охарактеризовать повседневную жизнь, атмосферу в Советском Союзе времен моего детства и юности одним словом, - начала я, - я бы, пожалуй, выбрала прилагательное «добрый»...

Зал прислушивался к каждому моему слову. С собой я привезла советские книги, открытки, фотографии -и свою гордость, фотоальбом с портретами всех моих друзей по переписке, изо всех уголков СССР...

И вопросы мне после лекции задавали хорошие- глубокие, вдумчивые и в то же время доброжелательные. Злопыхателей не нашлось.

А потом мы всем залом отправились - правильно, вы уже угадали!- в ближайший паб, продолжать свои дискуссии. Среди слушателей оказался и верный и вечный фермер Фрэнк, который, правда, на лекцию немного запоздал, загоняя коров в хлев на ночь. Он посматривал на многих из моих слушателей с заметным уважением, хотя мне, конечно, как человеку новому, они были совершенно незнакомы.

- Ты знаешь, кто это? - зашептал Фрэнк мне на ухо громогласным шепотом, кивая на моего соседа слева, спокойного немолодого уже дяденьку, который задавал больше всего вопросов и был ко мне, пожалуй, доброжелательнее всех, если не считать Финтана.

- Нет, - честно ответила я.

- Это... , - и он назвал мне какие-то типично ирландские имя и фамилию. Настолько типичные, что они тут же вылетели у меня из головы.

- Все равно не знаю.

Фрэнк посмотрел на меня укоризненно:

- Это же сам заместитель Финтана по инженерной части!

Значение этих его слов я поняла намного позднее. А пока... Пока мы замечательно провели вечер, и у меня появились новые - если не друзья, то во всяком случае, хорошие знакомые.

- Огромное тебе спасибо, Женя!- сказал мне, пожимая мне руку на прощание Финтан, - Ты не представляешь, насколько для нас важны вот такие беседы. Жалко, молодые сегодня не были - это просто такое совпадение с футболом. Если мы тебя еще раз пригласим выступить, теперь уже для них, приедешь?

- Приеду!- теперь уже без тени смущения уверенно сказала я.

                                    ***

... Раз в месяц я брала на работе отгул и ездила в Дублин - работать с Дугласом над вопросами курса партии по отношению к мигрантам и по антирасистской работе. Не скрою, это общение доставляло мне большое интеллектуальное удовольствие. С Дугласом мы были, что называется, настроены на одну волну. Он сразу понимал, о чем я веду речь.

- Люди у нас здесь часто забывают, что на нашем острове, если копнуть поглубже, то все мы - мигранты, - любил повторять он.

Наверно, потому, что сам Дуглас, ирландский патриот, свободно говорящий по-ирландски, по происхождению был шотландских сеттлерских кровей. Но он даже фамилию свою – довольно распространенную в Шотландии – перевел на ирландский язык. Мне сделать такое со своей никогда даже не приходило в голову. По-моему, это то же самое, что показательно нацепливать на майку какие-нибудь революционные значки – чтобы за версту твои взгляды было видно. Сплошное детство, играющее в одном месте. Взрослому человеку с глубокими убеждениями не нужно никому ничего доказывать. А Дуглас весь словно состоял из этого. Из доказывания чего-либо другим. Иногда мне даже казалось, что он интеллектуально прибедняется: например, когда я привезла ему очень интересную бельгийскую монографию на интересующую нас обоих тему и пыталась отдать ее ему при свидетелях, Дуглас сказал нарочито грубовато, даже не заглядывая в книгу, что это для него слишком мудрено. Видимо, он привык казаться менее образованным, чем он был на самом деле  - чтобы стать среди рядовых активистов  «своим парнем».

Но его все равно многие недолюбливали. Только не за высшее образование, как он думал, а вот за такую легкую наигранность. Как он ни старался быть своим, как ни ходил ежедневно по рабочим кварталам (даже иногда оставлял намеренно грязными ногти, чтобы казаться человеком физического труда!), все равно была у него какая-то определенная оторванность от реальной жизни масс. Вообще-то я тоже не ткачиха-многостаночница; в детстве я была большой белоручкой и когда у нас в школе после 9 класса была практика на заводе, я даже к сверлильному станку долго боялась подойти, но с тех пор утекло много воды, и где я только не поработала.... И считала после этого, что для того, чтобы хорошо понимать нужды других людей, надо, конечно, пожить их жизнью, но вот притворяться кем-то, кем ты на самом деле не являешься- это только оттолкнет людей от тебя, потому что фальшь они хорошо чувствуют.

Но это мелочи, а по большому счету Дуглас, как мне показалось, был именно тем человеком, работая вместе с которым, можно было переломить традиционное отношение к мигрантам даже среди левых, прогрессивно настроенных  сил  как к «братьям нашим меньшим». Для меня такое отношение было очень обидно, а уж со стороны прогрессивных сил - втройне. Сама я сталкивалась с ним довольно часто. Например, когда с тобой говорили нарочито медленно. Или когда тебе пытались вложить в рот те или иные слова. И даже когда за тобой регулярно «забывали» заехать, когда надо было на собрание в соседней деревне, хотя и обещали...

Наши консультации приобрели регулярный характер, и вместе мы выработали целый ряд рекомендаций, которые потом возьмут на вооружение не только шиннфейновцы, но даже и многие местные органы власти: например, по подготовке специальных практических справочников для мигрантов, в которых содержалась бы полезная для них информация о том, куда и к кому надо обращаться в каких случаях, о здешней системе образования, здравоохранения, банковской и т.д. Дуглас уже размечтался и вслух представлял себе «клиники»  для мигрантов - пункты, куда бы они могли обращаться за помощью и информацией, созданные партией по крайней мере в Дублине, когда по его мечтам был нанесен сокрушительный удар...

Я ничего не подозревала, когда в очередной раз взяла отгул и поехала на нашу очередную встречу. Проходили они в головном офисе партии, и в них участвовали обычно еще 1-2 человека из дублинского актива. Но на этот раз я оказалась перед закрытой дверью, причем никто не знал, где Дуглас, а мобильник его оказался отключенным. Я уже начала было волноваться, когда в дверь вошел местный секретарь.

- А, Женя!- приветствовал он меня, - А Дуглас заболел и прийти сегодня не сможет.

- А что же он мне не позвонил? - удивилась я, - У него же есть мой мобильный номер. Я брала отгул, ехала за три часа...Теперь еще 3 часа возвращаться...

- Ну, не знаю... Нам сюда его жена позвонила и сказала, что он очень сильно болен.

Больше всего меня задело, что Дуглас даже не извинился. Можно было бы хотя бы эсэмеску прислать, чтобы я не ехала в такую даль?

Дело было в пятницу. В выходные Дуглас так и не извинился, молчал он и после них, и я решила уже, что его, наверное, положили в больницу. А когда на следующие выходные я поехала в гости к Финнуле и Финтану и собиралась уже справиться о нем у них, Финтан стал рассказывать мне об одном республиканском митинге, на котором он был неделей раньше, в субботу, и начал показывать фотографии. На одной из них с краю я с удивлением обнаружила Дугласа, задумчиво уходящего куда-то вдаль с детской коляской. На следующий день после того, как он «смертельно» заболел!

Не люблю врунов.

Я попросила эту и еще несколько фотографий у Финтана, не сказав ему, с какими целями они мне нужны; вернувшись домой, отсканировала это фото и послала Дугласу по электронной почте с одной только фразой: «Да, ты действительно выглядишь здесь очень больным. Ну как, тебе лучше?»

Ответ превзошел мои ожидания. Дуглас взорвался. Вместо того, чтобы просто попросить прощения, что не оповестил меня, что наша встреча отменяется - чего мне, собственно, было бы вполне от него достаточно, - он письменно набросился на меня словно Карлсон который живет на крыше: «Что, я уж и заболеть не могу, как все люди?» - и начал подробно описывать мне в красках, где, когда и что именно заболело у него в пятницу, словно оправдываясь.

А мне не надо было, чтобы передо мной оправдывались. Мне достаточно было бы слова «извини». Неужели непонятно? Но видимо, в лексикон гордых ирландских  республиканцев это слово не входит...

Я серьезно на него обиделась - и рассказала эту историю маме, когда мы в очередной раз беседовали с ней.

• Подкаблучник!- таким был ее вердикт.

*****

...Лето уже подходило к концу, а я до сих пор так еще и не была в отпуске. Все было как-то не к спеху. Да и куда мне было ехать одной, зачем? Я заметила, что с тех пор, как поселилась в Ирландии, мне больше не хотелось никуда уезжать. И даже если приходилось, я с тоской смотрела на зеленые поля за иллюминатором самолета и мысленно говорила им:  «Я скоро вернусь!» Наверно, поэтому я решила взять отпуск всего на неделю и провести его там, где отдыхает большинство северных республиканцев - в Донегале. Такую идею мне подал Финтан. Я сняла на неделю коттедж в маленькой прибрежной деревеньке, откуда был виден остров Тори в Атлантическом океане, и уже готовилась к поездке, когда случилось еще одно из ряда вон выходящее событие...

В тот день я, как обычно, рано легла спать. Около двух часов ночи вдруг застрекотал телефон: эсемеска. От Дермота.

«Ты новости видела?»

«Нет, а что?»

«Включи телевизор, как раз сейчас показывают»

С трудом разодрав глаза, спустилась я по лестнице и включила телевизор. С экрана на меня прямо и как-то даже немного напряженно смотрел Финтан. На руках у него были надеты почему-то наручники.

Наручники? Мне показалось, что я еще сплю.

Где это он? Да что случилось?

Я включила звук, прислушалась - да так и села на пол. В мыслях у меня не могло быть, что человек, который стал для меня за эти полтора года таким близким и родным (втайне я почти считала его своим отцом – во всяком случае, в духовно-идеологическом плане), оказывается, сейчас находится от меня за тысячи километров. В далекой Латинской Америке...

Все остальное было несущественно – и что арестовавшие его еще не выяснили, кто он; и что он там делал; и что о нем теперь наговорят по телевизору и напишут в газетах. Зная Финтана не с их слов, я была абсолютно уверена, что чем бы он там ни занимался, это было дело полезное для революции. Для того, чтобы противостоять тем, кто бомбил Югославию и разорял мою собственную страну под красивыми лозунгами «свободы и демократии». Финтан не был пустословом или фантазером. Я почувствовала гордость от того, что могу назвать своим другом такого человека. А я-то недооценивала его, думая, что он уже давно «ушел на пенсию»!

Существенным было теперь только то, что он – там, за океаном, в тюрьме одного из самых оголтелых на том континенте государств. И когда он теперь вернется в Ирландию, неизвестно. И я ничем, абсолютно ничем не могла ему помочь....

Естественно, что никто из нас, даже самые близкие его люди не знали о его поездке. Финнула с детьми в это время путешествовали по Ирландии на машине и узнали о происшедшем, когда на следующее утро пошли в какой-то деревне в магазин за продуктами - и увидели первые полосы газет....

Финнула была очень рассержена и отказывалась говорить о Финтане. Когда ее знакомые приставали к ней с глупыми расспросами типа «Ой, как мне тебя жаль! Ты ведь не знала об этом?», она, зная что все телефоны прослушивались,  взрывалась:

- Конечно, знала. Если хотите знать, это я его туда отправила!

Но за показной сердитостью скрывалось, по-моему, то, что ей по-настоящему было за него страшно. И, честно говоря, в такой стране, как та, где его бросили за решетку, было чего бояться....

На работе я в тот день была в абсолютной прострации. Само собой, я никому не могла рассказать, что случилось - то есть, из новостей-то это и так все знали, но никто не знал, что я знакома с этим человеком, и больше чем просто знакома... Хорошо, что на следующий день у меня начинался отпуск!

***

...Я лежу в постели у открытого окна, за которым убаюкивающе-ласково шумит Атлантический океан. Ни ветерка, хотя еще сегодня утром, побитая песком и брызгами на пляже, я думала, что меня сдует прямо на остров Тори:Ночь кажется теплой, почти тропической, а сам пейзаж - совершенно южным, словно с какой-то рекламной картинки. И хотя я знаю, что это не так - я только что выходила на улицу в аранском свитере, - но по ирландским понятиям на дворе лето, а пожив здесь, учишься не переживать по таким пустякам, как пара градусов температуры воздуха или горстка дождя тебе в лицо.

Я - в Донегале. В том самом таинственном, мистическом Донегале, который кажется раем моим северным друзьям. Я только что выходила на улицу посмотреть на мириады звезд в небе, которые можно так хорошо рассмотреть, несмотря на свет маяка с острова Тори - единственный уличный свет, который отражается на потолке моей комнаты. Я хотела найти хоть одну падающую звезду, чтобы загадать, чтобы все было хорошо у Финтана, по чьему совету я отдыхаю здесь: Я думаю о нем все время. Да и когда же, как не в августе, искать падающие звезды в небе?

Пусть у тебя все будет хорошо, мо кара мор 3 ! Когда ты вернешься домой, в родной Донегал, я буду говорить на твоем родном языке, я обещаю тебе.

****

...Донегал – это тоже Ольстер.

Об этом овсем не думаешь, когда приезжаешь сюда. На самом деле, географически, это самое северное из 32 ирландских графств. Именно здесь находится самая северная точка острова - мыс Малин Хед. Донегалу, когда-то так сильно пострадавшему от «картофельного голода», что он потерял значительную часть своего населения умершими и иммигрировавшими, как это ни странно и ни противоречиво, «повезло»: его католическое население на начало 20х годов 20 века продолжало превышать протестантских колонистов, и его не захотели включать в «Северную Ирландию». Хотя и здесь есть свои оранжисты, марширующие раз в год в одном из здешних поселков, это является для местных жителей безобидной экзотикой: они составляют ничтожный процент населения, а большинство донегальских протестантов считает себя ирландцами, и в донегальских Гэлтахт часто можно увидеть вывески на ирландском языке над магазинчиками с явно шотландскими по происхождению фамилями - Макинтайр, Макфадден… Донегал - классический пример того, что представители обеих общин могут прекрасно жить в мире. Если нет поблизости подстрекающего их в своих интересах британского империализма.

Значительное количество протестантов проживает и в других графствах Ольстера, оставшихся за Ирландской республикой после раздела ее территории: Каване и Монагане. И хотя мне известны случаи «Ромео и Джульетты» в Монагане на почве происхождения, как правило, они кончаются мирно, а на мой вопрос, есть ли какие-то трения между общинами в приграничных графствах, фермер Фрэнк ответил, что, пожалуй, нет. За исключением того, что протестанты - из чувства солидарности - предпочитают делать покупки в лавочках, принадлежащих одному из них: Но разве это можно даже близко сравнить с тем зоопарком, в который превратили 6 графств британцы?

За время жизни в Ирландии я успела побывать здесь почти везде. Донегал оставался одним из немногих малознакомых мне уголков. Побывать здесь я мечтала уже давно: этот край - своего рода «республиканская Ривьера». Кого ни спроси в сентябре, где они отдыхали летом, почти все республиканцы назовут Донегал. Всем им дает новый заряд бодрости на предстоящий год этот красивый и суровый край, глядя на который, невольно вспоминаешь песню Кола Бельды: «Если ты полюбишь Север, не разлюбишь никогда!»

Это было одной из причин, побудивших меня увидеть Донегал собственными глазами: что такого особенного в нем, что дает столько сил и вдохновения этим людям в их нелегкой борьбе? Я хотела сама почувствовать, что он значит для человека, который приезжает сюда из 6 графств.

Другой причиной, как я уже говорила, был совет Финтана - одного из немногих людей, с кем я могла поделиться своими самыми сокровенными мыслями, чувствами и даже фрустрациями..

- Мне надоело быть «экзотическим животным»! Я просто хочу быть одной из вас! - сказала я ему за кухонным столом, когда он, по обыкновению, готовил для меня чай. И он, сам уроженец этих мест, посоветовал мне провести отпуск в Фалькаре, походить по здешним пабам и пообщаться с местными людьми.

- Вот увидишь, все станет другим после этого! Все образуется! - до сих пор звучит у меня в ушах его негромкий спокойный голос.

Его нет рядом. Его жизнь сейчас напоминает мою несколько лет тому назад, - когда каждый день казался дурным сном, плохим дешевым голливудским фильмом. Но все кошмарные сны когда-то кончаются - и я теперь знаю это. И я искала сегодня ночью в небе падающую звезду - для того, чтобы этот его дурной сон кончился поскорее. ..

Чем знаменит Донегал? Конечно же, своими длинными песчаными пляжами, которые на открытках так похожи на антильские (если бы не крытые соломой старые ирландские коттеджи на заднем плане). Конечно же, Гэлтахтом 4 : именно в Донегале сохранилось, наряду с Коннемарой, наибольшее количество районов, где люди до сих пор еще говорят по-ирландски! Это породило здесь настоящее паломничество тех, кто стремится, вопреки практицизму сегодняшней жизни, выучить свой подлинный язык - язык своих предков. Летом по всему Донегалу открыты специальные школы - как для детей, так и для взрослых, в которых можно обновить свои познания в ирландском языке или начать учить его с нуля. Приезжают сюда для этого люди и из Америки, Голландии и других стран. А для подростков в Гэлтахте Донегала организуются специальные летние курсы, на которых за все время пребывания на них запрещается говорить по-английски. Ошибка прощается только на первый раз: пойманные во второй раз беспощадно посылаются домой, и нет большего стыда для ирландской семьи, чем такое вот преждевременное возвращение!

Не обходится и без курьезов: как рассказывала мне Мэри, одна из моих знакомых, когда она в ее отрочество была в Донегале на таком курсе, у одного из ее друзей начался приступ аппендицита. Никто не знал, как будет по-ирландски аппендицит - и бедняжка чуть не умер, пока Мэри не завопила, наконец: «Доктор! Ан оспидал 5 !», и учителя не разобрались, что к чему.

Вам кажется это крайностью? А Вы знакомы с тем, как «милые и чрезвычайно цивилизованные», как нас заверяет сегодня наша пресса, англичане насильно отучали ирландцев от их родного языка? Еще 100-150 лет назад Гэлтахт был значительно больше. Как пишет английская писательница Лиз Кертис в своей книге «Все та же старая история: корни антиирландского расизма», «когда в 1831 году была введена так называемая «национальная» система образования - названная позднее поэтом-революционером Пориком Пирсом «орудием убийства»: ирландскому языку в ней не было места, и он быстро начал вымирать. Ирландские дети должны были носить на шее особую табличку: каждый раз, когда ребенок говорил по-ирландски, на табличке делалась зарубка, и в конце дня его наказывали соответственно числу зарубок». Причем дети должны были доносить друг на друга - чтобы сильнее наказали не тебя, а другого....

Мой первый день в Донегале прошел хаотично - как проходит хаотично все там, где находится фермер Фрэнк.  Он вызвался быть моим шофером на день, и мы договорились встретиться в столице Донегала - Леттеркенни, куда на автобусе еще можно было добраться. К моему удивлению, на этот раз он приехал вовремя. Часто Фрэнк ведет себя вроде Карлсона который живет на крыше: «Я же сказал, что прилечу приблизительно? Так оно и вышло - я прилетел приблизительно!» и обижаться на него при этом невозможно.

И на этот раз он, как обычно, был полон планов. Мне хотелось всего лишь добраться до места своего отдыха, но Фрэнк вызвался «показать мне Донегал». Что заняло у него полтора дня. Остается только надеяться, что его коровы от этого не пострадали!

Для начала мы раз пять пытались выехать из Леттеркенни. При этом я каждый раз осторожно указывала ему, что он выбирает не ту дорогу, - а он каждый раз хватался при этом за голову и производил звук, подобный Юрию Никулину в «Бриллиантовой руке», когда ему указывают, что негоже прятать пистолет под летней кепочкой. Фрэнк - из тех, кто непременно напарывается на засаду даже там, где ее нет …

Он своего рода олицетворение медлительной, неторопливой сельской Ирландии, и с ним надо иметь ангельское терпение, если вы - вечно торопящийся горожанин. Правда, машину он водит почти как Шумахер - ветер свистит в ушах и начинает закладывать под ложечкой. При этом он, увлекшись разговором, периодически отрывает обе руки от руля, описывая что-то, - до тех пор, пока машина не влетает с размаху в яму или он не бывает вынужден затормозить так, что ты чудом не вылетаешь сквозь лобовое стекло. Однако сердиться на него за это тоже никак не получается - потому что тут же следует обезоруживающее «sorry 6 »…

Когда нам наконец удалось после долгих трудов выбраться из Леттеркенни, погода испортилась. Мне захотелось увидеть самую северную точку Ирландии - мыс Малин Хед на полуострове Инишовен, и мы рванули - по-другому не скажешь! - туда, зачастую по таким узеньким тропинкам, что я была уверена, что мы заблудимся. Однако мой Сусанин меня не подвел! Раза три мы еще заезжали на Север - через границу - никак не могли найти дорогу вокруг Дерри на Бункрану. Граница здесь еще менее заметна, чем по дороге он Дублина на Белфаст: здесь ее вообще практически нет. Недаром деррийские магазины принимают к обращению южные деньги, да еще по курсу 1:1: больше мороки с обменом.

Сам Малин Хед меня разочаровал. Мы сфотографировали метеостанцию и вышли на высокий мыс, на котором красовались три уродливых бетонных сооружения, напоминавших заброшенные автобусные остановки хрущевских времен. Зачем они там были построены, мне так и не стало ясно. Может быть, для того, чтобы туристы могли прятаться от дождя? Внизу виднелся сам выступающий в море мыс, до которого стремились добраться самые спортивные. На нем камнями было выложено гигантское «Эйре», а также имена многочисленных побывавших здесь путешественников, включая некую Елену русскими буквами.

Когда мы выехали с Малин Хеда, начался проливной дождь. Горные одичавшие овцы неспешно трусили по дороге, не обращая никакого внимания на гудевшие им машины. Инишовен в целом выглядел довольно мрачно, и я была рада, когда мы оставили его и Бункрану позади и устремились в более красочную часть Донегала - Ратмуллен, Милфорд и Портсалон. Погода тоже улучшилась, выглянуло солнышко, позволившее мне оценить всю красоту здешнего побережья. Правда, до этого неутомимый Фрэнк еще успел настоять на своем и завезти меня к древнему памятнику между Дерри и Леттеркенни, - круглому форту конца бронзового - начала железного века - бывшей резиденции королей Ольстера О' Нилов. Он оказался стоящим на высоком холме белокаменным сооружением, напоминавшим наш старый Кремль (можно было подняться на стены и походить по ним, сверху было видно по меньшей мере пол-Донегала), только гораздо более древним. Я насмерть замерзла на этих стенах и отогрелась только уже ближе к Дунфанаги.

Донегал действительно красив, но я не могла оценить его полностью пока не побыла в нем пару дней. Например, места, где я живу, тоже красивы, - и я долгое время не могла понять, почему же все без исключения мои друзья хотят отдыхать в Донегале, когда у нас и красиво, и ближе к дому. И только на третий день своего пребывания в Минларе (так называлась деревня, в который я сняла себе на неделю «дачку») поняла: когда вся прониклась спокойствием этих мест. Позади, в каком-то ином мире остались, словно в дурном сне, ежедневно взрываемые и еженощно бросаемые в окна тех, кто «не угодил» сделанные из водопроводных труб лоялистские бомбы, ежедневные депрессивные сводки новостей - об избиениях и поджогах, о парадах и угрозах, само чувство угнетенности, висящее в тяжелом воздухе: когда не можешь сказать вслух все, что думаешь, когда идешь по улице, внутренне напрягшись, когда вокруг тебя снуют взад-вперед натовские броневички.

Если бы я приехала отдыхать в Донегал из Дублина, а не из Северной Ирландии, я никогда не смогла бы понять того, что он значит для моих друзей - СВОБОДУ!

Нормальность жизни такой, какой она должна быть для всех. И какой она, без сомнения, была бы и на Севере, - если бы не «добренькие» английские «миротворцы» с их натравливанием людей разных национальностей друг на друга, в многовековом опыте чего они так преуспели, от Ольстера и Ближнего Востока до Зимбабве и Фиджи!

Уже начинало темнеть, когда мы добрались до Фалькарры - деревни, посетить которую так советовал мне Финтан. Как-то не вязалось в голове, что мы находились далеко на Севере - настолько южная, курортная обстановка была вокруг: От Фалькарры рукой подать до Гортахорка, в котором находятся летние дома многих известных деятелей республиканского движения. Гортахорк - маленькая деревня на берегу замкнутого почти кольцом залива, который в период отливов практически становится сухим. По данным переписи населения, здесь живет всего 123 человека. Конечно же, все знают друг друга.  Дух захватывает, когда проезжаешь маленький утопающий в зелени Гортахотк и оказываешься на горных, похожих на крымские дорогах, с которых открывается вид на необозримые просторы Атлантики и длинные, ослепительно-желтые, без единого камешка донегальские песчаные пляжи… Если бы еще вода была теплой!

Минлара находится всего в 5 километрах от Гортахорка. Маленькая деревушка делится на Верхний Город (над шоссе) и Нижний Город (под шоссе, ближе к океану). Между Гортахорком и Минларой - маленький причал, откуда ежедневно уходят катера на остров Тори - один из самых интересных  уголков традиционной Ирландии.

Коттедж, в котором я провела ту неделю, был совсем новенький. В этих суровых северных местах, как и в нашем Крыму, местные жители пытаются заработать на год вперед сдаванием жилья туристам на лето. Я решила устроиться в комнате на чердаке - оттуда не только видно океан, но, если спать с открытым окном, можно убаюкиваться его шумом. Я надеялась что за эту неделю мне тоже удастся отключиться от всего, но меня продолжали преследовать новости. Хотела бы я оказаться хоть на недельку там, где нет ни телевизоров, ни радио, ни газет! И хотя я намеренно не включала телевизор, Дермот все равно находил способ изложить мне последние известия - по телефону…

К вечеру первого своего дня в Минларе я заснула после всего свежего воздуха как убитая, твердо намереваясь наутро осмотреть пешком все окрестности и съездить на остров Тори

.Но этим моим планам не суждено сбыться на следующее утро. Разбудили меня завывание почти ураганного ветра, плеск волн и стук дождя по крыше.

Открывающаяся из окна картинка напомнила старую детскую считалку: «Море волнуется раз, море волнуется два…». Ничего не оставалось делать - только ждать хотя бы прекращения дождя: я не взяла с собой плащ, а городской зонтик по донегальской стихии - это чистое самоубийство. Дело не в том, что тебя осмеют бывалые сельские жители: дело в том, что, даже если тебя не собьет с ног и не унесет в воздух, подобно Мэри Поппинс, этот твой зонтик просто пару раз вывернет в разные стороны у тебя в руках, - и от него останутся рожки да ножки: А ты все равно вымокнешь до ниточки.

Я честно подождала, пока дождик кончится. Когда со всех сторон засветило ласковое солнышко, а в небе не осталось ни облачка, я осторожно открыла дверь… Тепло! Ура!

Первый катер на остров Тори отходил по расписанию в 11:30, и я поспешила к гавани. Дул ветерок, но, в общем-то, вполне, по-моему, терпимый. Велико же было мое разочарование, когда я увидела бумажку на дверях сарая, в котором продавались билеты на Тори, что сегодня все рейсы отменены в связи с погодными условиями! Я, конечно же, свалила это на емелеподобную ирландскую лень, - и, недовольно ворча, двинулась в сторону пляжа: хоть вдоль океана погуляю, раз больше делать нечего. Волн на море почти не было, и мне, честное слово, было непонятно, о каких таких метеоусловиях можно говорить, оправдывая отмену рейсов.

Всего лишь минут через 20 я не только поняла всю мудрость ирландцев и призналась самой себе в том, что я - не морской человек, но и проклинала свое решение выйти на прогулку: ветер на побережье достигал почти ураганной силы. Волн в океане действительно почти не было видно: ветер дул с противоположной стороны и сдувал их обратно еще до того, как они успевали достичь берег. Но если оказаться в такой момент на воде на лодке или даже в катере, их как пить дать перевернуло бы набок! Пока я шла по направлению к песчаной косе, почти соединяющей берег с островом Инишбофин, на котором виднелся с десяток беленьких домиков, идти было еще можно. Когда же я повернула обратно, несмотря на всю воду кругом, мне быстро начало казаться, что я нахожусь в пустыне Каракумы: ноги завязали в песке, ветер относил тебя обратно после каждых нескольких шагов, а по пляжу струилась удивительная «мокрая» поземка: как у нас в феврале бывает поземка из снега, так здесь она была из смеси воды и песка. Было видно, как вода «бежит» тебе навстречу, а периодически, когда вокруг становилось посуше, она превращалась в потоки песка, который с неимоверной силой хлестал тебе в лицо. Одно ухо мое оказалось совершенно забитым песком, другое - залитым водой. Самое милое начиналось, когда при всем при этом - и при продолжающемся солнышке! - с неба начинал хлестать мелкий, противный дождик, недостаточный для того, чтобы открывать зонтик (тем более что не хотелось рисковать, чтобы тебя унесло в пучину!), но вполне достаточный для того, чтобы вымокнуть до нитки! Ветер начал менять направление с каждым порывом: Представьте себе все вышеописанное одновременно - и тем из вас, кто когда-нибудь пользовался лаком для волос, вполне по силам представить себе, в каком виде я добралась до дому…

Недаром меня испугался даже бывалый местный рыбак, который в это время сидел на берегу по горло в деревянном ящике, полном живых гигантских крабов! Он вылавливал эти клешнявые вонючие создания оттуда по одному и бросал в ящик со льдом - их надо было довезти живыми до Испании. При виде меня рыбак этот чуть было не нырнул в свой ящик с головой! Нет, Донегал определенно не позволяет городской женщине хорошо выглядеть…

До дома я добралась вся избитая дождем и ветром. Было такое чувство, словно в моем теле переломана каждая косточка. Поднимаясь вверх по склону от причала, я наконец плюнула на то, как я выгляжу и что обо мне подумают окружающие - и для снятия стресса перешла на «подножный корм». Весь склон наглухо оброс зарослями ежевики - похожей на малину, только черной и кисловатой, - и я, не обращая внимания на слипшиеся столбом на голове волосы и на мокрую обувь, напустилась на ягоды: Холодный дождик с солнечного неба, как и днем раньше, помог мне остудить свой пыл и вновь начать думать трезво.  И уже подходя к дому в хлюпающих кроссовках и продолжая вытряхивать воду из одного уха и песок из другого, я твердо поняла: того, кто вырос в таких погодных условиях, никакая латиноамериканская тюрьма не возьмет!

К следующему утру ветер совсем притих, и катер возобновил свои рейсы на остров Тори. Катер этот - маленький, синий, - был похож на катерок из нашего мультфильма с песенкой про Чунга-Чангу. Почти как живое существо.

На пристань я пришла слишком рано и поэтому решила опять пройтись вдоль пляжа. Ну не верилось мне, что мое мерзкое ощущение от первого дня может повториться!

На самом деле, ветер был значительно слабее. Хотя в ушах и продолжало гудеть всю дорогу. За ночь на пляж нанесло-таки булыжников, причем довольно здоровых. Здесь же валялись какие-то невиданные водоросли, похожие на целые деревья! Мне захотелось дойти до самого краешка, до того места, где дюны обрываются, а песчаная коса уходит в океан. Из-за этого я чуть не опоздала-таки на катер, хотя до краешка дошла - и убедилась, что за поворотом делается еще только интереснее! «Долгую дорогу в дюнах» пришлось отложить на следующий день…

С радостными воплями соскочили с катера на землю немцы, чей «фольксваген» стоял на причале вот уже пару дней: они застряли на Тори из-за погоды и, судя по их лицам, уже и не чаяли вернуться в «цивилизованный» мир! Пока они ласкали свою машину, которую, конечно же, никто не тронул (в Минларе никто даже двери домов не запирает!), я как раз успела купить билет в сарае и добежать до палубы.

На Тори ездят в основном туристы - и любители ирландского языка. Тех, кто хочет немного больше узнать о его прошлом, можно отослать к предисловию к книге Кевина Тулиса, чьи предки были отсюда родом, - «Сердце бунтаря». Там он рассказывает о том, как Тори был последним клочком земли на западном побережье Ольстера, куда были согнаны выжившие самые гордые и непокорные его жители, и о том, как перебивались они там столетиями: мужчины уходили на заработки в Шотландию почти на 9 месяцев в году, возвращались с деньгами летом, давали их семье (где обычно к тому времени рождался новый ребенок) на год вперед, а когда кончалось лето, уезжали вновь - а женщины и дети с Тори зимой были вынуждены жить попрошайничеством… На острове часто свирепствовал голод. Это и не удивительно: земля здесь - почти сплошной камень, даже деревья не растут. Удивительно даже в наши дни, как здесь могут выжить люди.

Но - живут! Летом по несколько раз в день приходит катер, зимой - в зависимости от погоды… Сейчас ирландское правительство планирует начать зимние рейсы на остров вертолетом. Недавно здесь открылось отремонтированное здание местной школы. Правда, учителей здесь катастрофически не хватает. Жители Тори до сих пор в повседневной жизни пользуются ирландским языком. Именно здесь я впервые услышала его «в натуре», - и это было вам не вымученно-выученное «диа дыч 7 », которым меня встречали на дороге в Минларе отправленные туда на лето подростки!

Путешествие морем заняло минут 50. Я стояла на палубе, и катерок изрядно швыряло вниз и вверх, хотя волны и были маленькими. Сначала было как-то неуютно, но под конец я втянулась, и мне даже понравилось. На пристани на Тори нас ждал старый местный морской волк, который приветствовал новоприбывших: «Фалче» 8 . Большинство туристов приезжает сюда на день, но есть и такие, кто останавливается на целую неделю. На острове есть один отель, один хостел и пара «би-энд-би» (частных гостиниц на дому). По вечерам в единственном местном пабе, который с виду тоже напоминает сарай, и называется даже не пабом, а местным клубом, разжигают торфяной огонь в очаге - и начинается вечер местного фольклора… Такого, какого не увидишь больше в замызганном туристами Дублине или даже Голуэе! Люди не только поют и пляшут, но и рассказывают истории и легенды, - и все это на ирландском языке: Ради этого стоит остаться здесь хотя бы на 1 вечер!

Ночью остров совершенно изолирован от Большой Земли, которую здесь называют словом «Land»: последний катер отходит отсюда в 6 вечера. Правда, по ночам Тори освещают электрические огни фонарей - от одного ее поселка, Западного Города до другого, более маленького Восточного Города. От одного до другого вполне можно дойти пешком, хотя некоторые туристы берут напрокат велосипеды у предприимчивых островитян. Все - главная гавань, магазинчик, отель, кафе, клуб - сосредоточено в Западном Городе. Восточный - это всего несколько домов, которые обрываются у почти совсем отделенной от острова его «дикой» части, чьи обрывистые скалы не уступают по красоте знаменитым скалам Мохер.

Есть у островитян и автомобили: всего около десятка машин, большинство из них - такие старые, что на «материке» ими не разрешили бы и пользоваться, как с южными, так и с северными номерами, они, казалось ездили вокруг тебя кругами, пока ты осматривала остров. Дело в том, что так местные подростки учатся водить машину, а чем еще здесь днем можно развлечься, кроме как «слежкой» за туристами?

Первое впечатление от Западного Города - сельская лавочка, «шопа ан фобал» («народный магазин»), как гордо гласила вывеска. Она была действительно похожа на наше российское сельпо, где все продавалось в куче. Внутри было темно, пахло, как ни странно, бананами, которые продавались тут же, а продавец - симпатичный кудрявый брюнет не первой свежести - беседовал со своими покупательницами по-ирландски. Я попыталась «обслужиться» тоже на ирландском, благо числа и как сказать «спасибо» я знаю. Мои попытки вызвали у продавца и других островитянок доброжелательное «май ху!» (молодец!).

«Шопа» закрылась уже часа в три, а «шопадор 9 » лихо промчался мимо меня на старом джипе, когда я возвращалась из Восточного Города на пристань, и на ходу оторвал в приветствии одну ладонь от руля, как в Ирландии принято приветствовать всех проходящих мимо - знакомых и незнакомых…

Улицы на Тори - не везде асфальтированные, многие дома заброшены, многие - наоборот, только строятся… Знаменит остров местными художниками, а также тем, что когда-то здесь жила особая секта, которая расслаблялась… криками.

По мнению ее членов, живших здесь в поле между Западным и Восточным Городами, так они выгоняли из себя негативные эмоции. Не всем жителям Тори это было по душе, и секту «изгнали». Все, что осталось от нее на Тори сегодня, - это один из таких заброшенных вагончиков на каменистом поле, заросшем фиолетовым вереском… А секта перебралась в Латинскую Америку, где ее члены организовали собственную органическую ферму.

Посреди Западного Города возвышаются останки высокой башни, подобной тем, которые можно увидеть по всей Ирландии, например, в Глендалох. Есть здесь и пара других древних памятников , и старое кладбище для местных жителей, и церковь. В конце улицы находится кафе с меню обычным для любого ирландского маленького ресторанчика. Внешне оно неуловимо напоминает наши сельские столовые тех времен, когда нас посылали на работу в колхоз. Обслуживают туристов всего две женщины - быстрые, ловкие, проворные, внешне тоже очень похожие на русских деревенских женщин, «кровь с молоком».

Клуб - последнее здание на улице, за ним - пустынная местность до самого маяка, того самого, что светит мне по ночам в окно в Минларе.  Туристы разбредаются по городку, кто-то хочет поесть, кто-то - купить картину, кто-то - просто полежать на травке, и мало кто отваживается пойти за Восточный Город: до скал добираются только самые большие любители приключений. А зря. Ведь именно это, на мой взгляд, - самая большая природная красота этого сурового острова. Тем более, что нам повезло быть здесь в хорошую погоду - и упускать такой шанс просто грех.

«О скалы грозные дробятся с ревом волны...» Именно эти строчки из «Арии варяжского гостя»  из оперы «Садко» пришли мне на ум, когда я оказалась на необитаемой части острова Тори - на скалах. И идти по ним было на удивление легко, серые камни под ногами поросли низким розовым вереском, и оставалось только прыгать с одного каменного плато на другое.

Впереди меня на некотором расстоянии на тропинке виднелись еще 2-3 туристские фигурки. На некотором расстоянии друг от друга - галантно позволяя друг другу почувствовать себя одиноким странником, завидевшим нежную фиалку на горизонте. На вершине каменистого склона было сложено из плоских серых камней несколько пирамидок: непонятно, то ли древними жителями здешних мест, то ли романтичными туристами, подделывающимися под них. Каждый вновь добравшийся до вершины клал в пирамидку новый камень… Склон был достаточно пологим и блестел на солнце от протекавших по нему между ветками вереска ручейков. Солнышко отражалось от этих плоских камней - и совершенно незаметно для меня самой сожгло мне лицо! Обнаружила я это только под вечер, уже в Минларе.

Трудно было представить себе, что когда в общем-то без большого труда доберешься до вершины, с другой стороны тебя ожидает настоящая пропасть над глубокой океанской пучиной! Когда я добралась туда и посмотрела вниз, в сторону моря, у меня закружилась голова… Скалы высотой не меньше чем c 7-этажный дом резко обрывались над темно-голубыми волнами с белыми гребешками где-то там далеко внизу… Они образовывали причудливые заливчики, закрытые от океана почти с 3 сторон, в которые с грохотом врывался прибой. Посреди одной из таких бухточек виднелась скала, удивительно напоминающая всплывающую подводную лодку… Скалы были буквально облеплены морем горланящих птиц всех сортов.

Туристы предпочитали любоваться всей этой красотой на расстоянии друг от друга. С другой стороны, внизу под склоном начинался, словно в слоеном пироге, другой «слой» обрывов. Здесь же была тихая бухточка с пристанью для рыбаков Восточного города.

Да тут только кино снимать!

Когда-то в 70е годы ирландские власти пытались переселить жителей Тори на «Большую Землю», но те начали такие бурные акции протеста, что от этой затеи пришлось отказаться. Тогда же здесь образовалась «коммуна» художников-примитивистов, которые и по сей день здесь живут и творят. И продают свои картины туристам, а также демонстрируют их в местной картинной галерее…

Я чуть не опоздала на катерок - слишком долго пришлось ждать в кафе печеную картошку. Если бы опоздала, пришлось бы здесь заночевать! В обратный путь я отправилась, гордо стоя на корме судна. «Врагу не сдается наш гордый «Варяг!» – крутилось в голове. И совершенно напрасно я приняла там такую гордую позицию, потому что уже минут через 15, когда наш «Варяг» разрезал носом первую волну, меня с головы до ног окатило из холодного, как погреб, океана! Стоявшие рядом со мной старушки завизжали и ретировались в кабину. Но я - человек упрямый - продолжала стоять там, в результате чего пока мы добрались до берега, меня окатило еще раз 5 и на мне не осталось ни одной сухой нитки… Но холодно не было: ведь на Тори я обгорела, и меня, наоборот, бросало в жар!

При приближении к берегу нас ожидал «приятный сюрприз»: начался отлив, да такой мощности, что пристань обнажилась почти до самого дна, и возможности подойти к ней у катера не было ни малейшей. Он тихонечко бросил якорь где-то в миле от берега, а навстречу нам устремилась с тарахтением допотопная рыбацкая лодка, в которую нам и предстояло пересесть…

Нам велели надеть броне… извините, спасательные жилеты. А потом рыбаки поддерживали нас за руки, а мы по одному спрыгивали в эти лодку с маленькой лесенки на борту катера. Самое захватывающее дух происходило, когда ты уже сидел в лодке, а в нее прыгал кто-нибудь новый : она так накренялась на один борт, что казалось: еще одно движение, и не миновать нам судьбы «Титаника»!

Нас набилось в эту лодку как муравьев (всего ей пришлось делать 3 или 4 рейса), она погрузилась в воду почти по самый бортик… Но рыбаки продолжали оставаться такими же невозмутимыми. Когда им показалось, что больше «Боливар уже не вывезет», один из них завел мотор и мы так резко рванули с места, что пожилые американцы сзади меня чуть не выпали за борт.

- Да, Салли, это тебе не Карибское море! - сказал один из них чуть не потерявшей вставную челюсть жене. Последовавшие за этим 10 минут показались мне вечностью. Хотя вокруг царил почти полный штиль, когда даже легкая волна ласково плескала нам в борт, она казалась настоящим цунами! И когда нас наконец за руки вытянули из этой лодки на берег, у многих дрожали коленки…

- Какая экзотика! - воскликнула Салли.

Когда я добралась до дома, не хотелось делать больше ничего - только упасть и спать богатырским сном, на все оставшиеся 3,5 дня! Но я пересилила себя и включила телевизор…

…«В графстве Антрим лоялисты сегодня ночью взорвали  бомбу. Полиция подтверждает сектантский мотив нападения. Католическая церковь была подожжена ближе к утру…»

Боже мой, смотришь на все это - и на даму из СДЛП, умудряющуюся при этом спрашивать с совершенно серьезным и невозмутимым лицом: «Так что же все-таки произошло там, в Латинской Америке? Это же так важно для мирного процесса!» - и думаешь: неужели надо будет всего через несколько дней возвращаться в этот зверинец?

Квартирная хозяйка - медсестра - сказала мне, что через Минлару даже автобус ходит. Целых два раз в день!

В четверг утром я проснулась с твердым намерением посетить Фалькару и совершить «паломничество» в Гортахорк. Когда я спустилась на кухню пить чай, то к ужасу своему обнаружила, что красивые ракушки - розовые, желтые, полосатые, - которые я вчера вечером насобирала на травке в дюнах, где гуляли коровки, а ракушками этими были унизаны почти все травинки, и коровки ели травку прямо с ними, - так вот, эти ракушки ожили и разбрелись по столу! Вчера они казались мертвыми, но сегодня их обитатели проснулись и выползли поразмяться… Оказалось, что это даже не моллюски, а обыкновенные улитки! С отчаянным визгом я начала ловить их и нежно выбрасывать за окошко. Это отняло у меня минут 15.

Автобус в сельской Ирландии тоже ходит как Карлсон - приблизительно. Когда я поднялась в «верхний город», я увидела, что у обочины сидит одинокий экзотического вида ирландский фермер с обветренным загорелым лицом. На мой вопрос, во сколько будет автобус, он ответил примерно как старики в фильме «Белое солнце пустыни» - красноармейцу Сухову: «Давно здесь сидим…» - и это все, чего мне удалось от него добиться.

Я пошла на почту и в единственный в Минларе магазинчик, которые были тут же у обочины - посмотреть, что и как. На почте никого не было, а в окно были видны пачки денег на столе. У нас, да и в Дублине тоже это окно давно уже оказалось бы разбитым! В магазинчике было тесно, продавались среди прочего «набора сельпо» какие-то совершенно экзотические провинциальные газеты. Народ в магазинчике говорил между собой по-ирландски… Кстати, моя хозяйка рассказала мне, что в школе ее детям государство приплачивает за знание ирландского языка по нескольку сотен фунтов в год, а тем, кто решает поселиться в Гэлтахте, государство помогает денежной ссудой на жилье.

Автобус пришел в половине 11-го вместо 10-и. Он был старый и битком набит говорящими по-ирландски бабушками, которые ехали в Фалькару за покупками. Ехал он из Данглоу. Бабушки верещали, из их речи мне не было понятно ни слова, за исключением вдруг промелькивающих «агус» (и) или «го май» (все в порядке), за окном светило солнышко, мелькали традиционные коттеджи, крытые соломой, и уже минут через десять мы были в Гортахорке. В народе Гортахорк и окрестности теперь так и называют - «Коста Дель Прово 10 ». В прошлом году в адрес Гортахорка меня питали чувства типа «увидеть Гортахорк и умереть», - но все хорошо делать вовремя, и сейчас я даже удивлялась на себя, что во мне ну совершенно ничего не трепещет…

Фалькара была «возвращением в цивилизованный мир»: магазины, в которых тебя пытаются обсчитать! И не один, а много. Именно в здешние пабы походить по вечерам советовал мне Финтан. Нет, увы, за отсутствием транспорта я такой возможности была лишена. Я накупила всяких «благ цивилизации», недоступных в Минларе, типа готовой жареной курятины, и успела на 12-ти часовой автобус....

...И все-таки и в Донегале мне не было покоя. Вместо того, чтобы спокойно отсыпаться по утрам и общаться с отдыхающими республиканцами в пабе по вечерам, по вечерам я часами ворочалась в постели, считая на небе звезды через окно, проделанное в крыше, а по утрам просыпалась ни свет, ни заря и бесцельно бродила по окрестным тропинкам, поедая на ходу попадающиеся по дороге в огромных количествах ягоды ежевики.

Я пробовала, как вы сами видите, все - ездила на катере на остров Тори, залезала там на скалы, бродила часами по бескрайнему пустому после отлива заливу в Гортахорке, прячась от океанского ветра за высокими дюнами... Но ничего не помогало: я думала только о Финтане. Когда вечером на небе зажигались звезды, я размышляла о том, а какие звезды там, где он сейчас: такие же, как у нас, или другие из-за близости к экватору. Когда я просыпалась утром, я думала о том, скоро ли мы его теперь увидим...

Так ничего и не вышло из этого моего отдыха. Мне не отдыхалось, не сиделось на месте.

Мне очень не хватало Финтана. Его мудрого совета, его спокойного тона, его уверенности в том, что справедливость на нашей планете восторжествует.

Когда я вернулась, было очень трудно настроиться на деловой темп после спокойной, сонной донегальской деревушки с ее единственным магазинчиком, совмещенным с почтой. А еще – хоть я и перебралась на Север уже некоторое время назад, только теперь я, пожалуй, начала в полной мере ощущать, насколько ненормален мир, в котором я живу: как только пересекаешь невидимую границу его с Югом, то тут же чувствуешь облегчение. Это был мир, где в порядке вещей были поджоги, отстрелы, шпики, избиения (кажется, ничего другого здесь в новостях и не показывают) - и невозможность было высказывать в открытую свои мысли. Здесь тебе грозила за это не какая-нибудь разборка на партсобрании – пуля в лоб. После Советского Союза и даже после Голландии к этому было трудно привыкнуть. Но было надо - и не для того, чтобы с этим смиряться, а именно для того, чтобы такое положение вещей в конечном итоге изменить. И я продолжала работать, брать свои интервью, делая для себя при этом заметки в памяти и не проявляя вслух гнева, когда я в очередной раз сталкивалась с интеллектуальным и моральным средневековьем...

***

…Виллем - длинный, тощий, чем-то напоминающий Кощея Бессмертного из детской сказки «Новогодные приключения Маши и Вити», только не такой симпатичный – сидит у окна и курит. Он потягивает кофе в голландском стиле – крепкий, с молоком, но почти черный, с сахаром, но почти несладкий. 

Когда живешь в Голландии, поневоле начинаешь думать, что голландцам жалко молока или сахара. Но им действительно нравится такой кофе, а мы с Виллемом – вовсе не в Голландии. Мы сидим в фойе самой часто взрываемой в прошлом гостиницы в Белфасте.

Виллем польщен моим вниманием к нему – тем, что я узнала о нем и решила взять у него интервью для ирландского радио. Ведь хотя он сам и считает себя радиожурналистом, его подлинной профессиональной «гражданской» специальностью был звукотехник на радио.

Виллем - голландец, и мы говорим по-голландски. К его большому удовольствию: приятно все-таки, когда вдали от дома незнакомый тебе человек вдруг заговаривает на твоем родном языке.

Виллем начал рассказ о себе с воспоминаний о детстве в далекой голландской провинции. Потом перешел к собственно работе на радио. В Голландии Виллем  был социалистом. Не настоящим социалистом, конечно, а сторником голландских «лейбористов». В Северной Ирландии его симпатии повернулись на сторону местных фашистов. Не побоюсь использовать этот термин и называть вещи своими именами.

Приехал он сюда, в общем-то, из финансовых соображений: где работать «вольному журналисту»? В Израиле все «места под солнцем» голландскими журналистами уже  раcхватаны, а «кушать хочется всегда»: надо же как-то зарабатывать на жизнь. Вот Виллем  и решил попробовать для себя менее горячую точку: Белфаст.

- Ну и как, зарабатывается?

Виллем  не улавливает иронии в моем голосе. Голландцы вообще славятся тем, что все воспринимают буквально – и мне самой приходилось бороться в себе с этой чертой после того, как я прожила в Нидерландах много лет. В Ирландии ничего воспринимать буквально нельзя. Во всяком случае, если ты хочешь ее понять…

Он увлеченно начинает рассказывать мне о гонорарах. Когда что-нибудь случается – ну, какой-нибудь мощный взрыв, какой-нибудь очередной кризис в мирном процессе, очередной разгон демократически избранных местных органов власти колониaльными наместниками, - то Виллему удается быстренько запродать свой репортаж и получить круглую сумму. В другие времена ему бывает туго, и приходится затянуть пояс на и без того тощей талии. Сегодня он при деньгах, и чтобы продемонстрировать мне это, он заказывает нам обоим по ирландскому кофе – с виски…

После второй чашки ирландского кофе непривычного к виски голландца начинает тянуть на подвиги, и он стремится произвести на меня впечатление. Он рассказывает , каких местных знаменитостей ему довелось интервьюировать. Тримбл, Пейсли, Сэмми Вилсон, леди Силвия Хермон, Найджел Доддс 11 … Я замечаю, что юнионисты, причем крайние по своим взглядам, среди них – в преобладающем большинстве. Если Виллем  и берет интервью у республиканцев, то это, как правило, диссиденты, которые ему нужны для очернения основной массы шиннфейновцев.

- Ну, а ты? Кого тебе удалось записать? – спрашивает он. Я, конечно, преуменьшаю свои достижения и скромно говорю:

 - Ну, например, Мэри Нэлис 12 .

- Крутая бабушка!- с уважением в голосе (не к Мэри, а ко мне, что мне это удалось!) говорит Виллем . И тут же сам начинает монолог о шиннфейновцах; о том, какие они, по его мнению, «сталинисты». 

-  Эх, Виллем , не видел ты настоящих сталинистов! - вздыхаю я. Для меня-то они как раз «недостаточно сталинисты»...

Он все еще ничего не понял и по-прежнему хочет произвести на меня впечатление. Рассказывает о том, где он живет: в центре Южного Белфаста, в районе, который опаснее Шанкилла и называется Виллидж – Деревня. Лоялистская деревня. Все здесь знают друг друга, и любой появившийся новичок проверяется досконально. Виллидж «прославился» тем, что недавно отсюда , учинив погром, прогнали единственную здесь африканскую семью, которая и понятия не имела, в какой гадюшник ее поселили социальные службы. Когда я напоминаю Виллему об этом, он только отмахивается. И приглашает меня с собой завтра – интервьюировать Пейсли-сына:

- Я вас познакомлю! - Виллем  явно думает, что я должна ну просто умереть от счастья!

- Знаешь, Виллем, у меня как-то несколько другие идеалы,- отшучиваюсь я. -Когда я была молодой, я мечтала встретить в своей жизни Патриса Лумумбу…

- Лумумбу? - восклицает здорово уже набравшийся Виллем .- Да это был фрукт тот еще!

Хотя почему-то в чем. именно заключается это «тот еще», он не спешит мне объяснить.

Он торопится говорить о себе. А то вдруг я не успею оценить, какой передо мной талант, - ведь мне уже скоро пора домой. Когда он только что появился в Виллидж, для того, чтобы он там поселился, требовалось разрешение высшего собрания местных лоялистов! И они ему это разрешили! Зато теперь у него ни с кем нет никаких проблем, отношения просто замечательные.

- Ну, а как насчет того африканца, Виллем? - говорю я, но он меня самовлюбленно не слышит. Подумаешь, какие мелочи! Ведь вокруг него – такие герои!

Когда вы начинаете читать его материалы повнимательнее, то в глаза начинает бросаться, что Виллем далеко не так нейтрален в освещении конфликта, как он хочет казаться, и как - в теории, конечно! – полагается западному журналисту. Еще более это бросается в глаза в ходе разговора с самим Виллемом. Особенно если вы сначала не высказываете вслух своих собственных взглядов…

В своих «сбалансированных» произвeдениях  Виллем идет даже дальше, чем. британские СМИ или североирландская полиция, которые знают, что за клевету и недоказанные обвинения им придется отвечать по закону, а потому камуфлируют свою пропаганду под «мы верим, что» или в избытке пользуясь условным наклонением глаголов.  Просто он уверен, что никто из его «жертв» не прочитает написанное им – на другом языке.

В одном таком репортаже Виллем  голословно обвинил Финтана и его друзей в «обучении латиноамериканских террористов в изготовлении автобомб в обмен на наркотики».  Ну уж ты хватил, Виллем! Финтан и наркотики – это все равно, что Джордж Буш, прочитавший полное собрание сочинений Ленина. Из области ненаучной фантастики!

Как раз в те дни в Северной Ирландии полицией была обнаружена и конфискована самая крупная за всю историю партия наркотиков. Принадлежала она, между прочим, тем, кому Виллем так рьяно симпатизирует: лоялистам. Но пишут здесь об этом исключительно мелкими буквами. А сам Виллем , естественно, молчит об этом в тряпочку вообще. Зачем ссориться с соседями?

На День Королевы, национальный праздник в Нидерландах, именно Виллем был одним из главных инициаторов его празднования местной голландской общиной… в оранжистском холле…Более сектантское место трудно было бы подобрать! 

А как же «принцип нейтральности»? Как же «журналистский профессионализм», Виллем ?

Все мы знаем, что «нейтральной» журналистики не бывает. Это – миф придуманный капиталистической пропагандой для того, чтобы запретить левым журналистам иметь и отстаивать свою гражданскую позицию. Зато правым – таким, как Виллем - всегда дается зеленый свет. Их «пристрастности» не замечают. 

И если, к примеру, советские журналисты всегда свою позицию выражали в открытую (нельзя быть нейтральным по отношению к подлости и нельзя симпатизировать расистам, если ты сам не расист!), то такие, как Виллем , под маской «сбалансированности» стремятся отравить ядом пера своих неискушенных читателей. 

- Это такие люди!- прочувственно говорит Виллем о юнионистах-лоялистах. - Их просто не понимают! Люди недооценивают глубину их чувств! Глубину их духовно-эмоциональной связи с Британией!

…А у меня перед глазами стоят плачущие маленькие девочки из католической школы, по дороге на уроки оплевываемые и забрасываемые камнями и бутылками с мочой вот этими его «чувствительными» друзьями… Которые сами наотрез отказываются признать, что чувства могут быть и у других, у кого-то еще, кроме них.

А интересно, как бы отреагировали милые соседи Виллема, если бы они узнали, что по происхождению – католик? Ох, сдается мне почему-то, что пошли бы тут клочки по закоулочкам!…

***

...Лето тем временем подошло к концу. Постепенно я заставила-таки себя снова втянуться в рабочую рутину, и потекли серые, похожие один на другой дни: подъем-автобус-работа-автобус-дом-сон- подъем... Так и шла моя жизнь. А сама я все ждала ответа с Кубы на мое письмо. Насколько был информирован Дермот, дело продвигалось, но когда именно придет ответ, и каким он будет, никто из нас не знал. Я старалась не думать о том, что будет дальше, если ответ этот окажется негативным... Неужели мы так и не сможем Лизу вылечить? Неужели она так никогда больше и не заговорит? Неужели мы с ней так всю жизнь и проживем в разлуке друг с другом? Разве для этого я так  за нее боролась?

Летом мы виделись с Дермотом редко - даже когда я была в Донегале, совсем неподалеку от него, он не нашел возможности ко мне выбраться хоть на день: у него не было собственной машины, а тут еще и приехала в гости американская теща, которую надо было развлекать...

Чувствовала ли я себя виноватой, встречаясь с женатым мужчиной? И да, и нет. Да - потому что это шло вразрез с моим воспитанием. Нет - потому что я не собиралась уводить его из семьи и потому, что мой собственный развод и болезнь Лизы травмировали меня таким образом, что я перестала верить в «счастье в личной жизни». (Я даже не могла больше смотреть лирические фильмы – сразу выключала их.) Дополнительным «смягчающим фактором» было происхождение «нашей» супруги.

Я не испытывала никаких особых чувств по отношению к жене Дермота и уж само собой, не намеревалась его у нее отбивать: что бы я с ним стала делать? Да и сам он с самого начала недвусмысленно дал мне понять, что из семьи уходить не собирается. Обоих такое положение вещей устраивало. Правда, со временем меня начало раздражать, что он все чаще непрошенно начинал клясться мне в вечной любви и уверять, что я - единственное в его жизни настоящее чувство. Может быть, он считал, что мне будет приятно это слышать, но я только морщилась: во-первых, я ему не верила (когда ТАКАЯ большая любовь, то тут бросают и жену, и даже детей, а у него их тем более не было), а во-вторых, мне вовсе и не нужны были такие слова и совсем никакого удовольствия они мне не доставляли. Разве что подогревали мое самолюбие: смотри-ка, мы и тут обскакали «янок».

Ну, а если это была правда, тогда еще хуже, потому что сама я, если честно, таких пылких чувств к Дермоту не испытывала, и от этого мне было немного неловко подобные вещи выслушивать. Поэтому я старалась внушить себе, что это он просто говорит красивые слова – как полагается. Я очень уважала Дермота, мне было интересно с ним общаться в интеллектуальном плане (большая редкость здесь!), и он был для меня своего рода старшим другом. И еще – просто я была очень одинока...

Негативные чувства к неведомой мне супруге моего «ЛДТ» я начинала испытывать только тогда, когда ее родина вытворяла какую-нибудь очередную пакость на международной арене. То есть, это случалось со временем все чаще и чаще. В такие дни я полушутя сердито выговаривала Дермоту:

- Как тебе не стыдно! Да как ты только мог жениться на человеке родом из такого гадюшника! Я бы не вышла замуж за американца даже если бы это был последний мужчина на Земле. Разве что для Дина Рида сделала бы исключение.

Шутка шуткой, но в каждой шутке есть доля правды. После Югославии меня переполняло такое возмущение, что кажется, если бы меня поставили в один забег с какой-нибудь олимпийской чемпионкой из той страны, я бы на одном гневе своем у нее выиграла.

Дермот смущенно пытался заверить меня, что жена его все-таки ирландка. Ага, я тоже грузинка - по приемному дедушке...

В Америке и в современной Ирландии это – целое социальное явление: вообразившие себя ирландцами янки, решившие посвятить свою жизнь «борьбе за ирландскую независимость». В Дублине я познакомилась с одной очень яркой представительницей этой группы людей, которая родилась и выросла в Бостоне – городе с самой, пожалуй, большой общиной «американских ирландцев». Ирландского в этой громогласной белокурой Барби с неизбежно выдающим ее американским «р» и с неизменной сигаретой в зубах, всеми своими манерами напоминающей булгаковскую «женщину, переодетую мужчиной» из «Собачьего сердца», – только имя. Причем имя у нее было хоть и ирландское, но мужское: страдающие «ностальгией» родители, никогда не жившие в Ирландии, не знали об этом, когда называли свою дочку.

- Я- ирландка!, – не уставала подчеркивать она, хотя ее никто, собственно, об этом не спрашивал. Заметим, она приехала в Дублин всего три года назад и уже давно высокомерно поучает всех вокруг, как надо жить и, что еще интереснее, как надо бороться. Такое впечатление, честное слово, что американцы страдают каким-то комплексом неполноценности на почве собственного этнического происхождения: отсюда и такая страстная тяга к «поискам своих корней» - ведь мы, те, кто точно знает, откуда он родом, и кто были его предки, даже если они были родом из самых разных частей страны и самых разных национальностей, таким страдать не склонны. Мне вот почему-то не хочется никому доказывать, что я казачка, и размахивать шашкой направо и налево.

- Ух, как я подошла к полицейскому участку в Кроссмаглене, да как начала колотить в стенку, да как закричу: «Откройте, мне надо к вашему начальству!» А они как испугались меня, дверь открыли, впускают, а там – темный коридор, а дверь за мной уже закрывается… Я как прыгну да как подложу в дверь булыжник, чтобы она не закрылась! А они как завопят на меня: «Закрой дверь!» А я как закричу на них: «Не закрою!»… – рассказывала американская мадам о своем «геройстве». И с гордостью добавляла:  - У меня армия три пленки изъяла! – как будто за это ей полагалась, по меньшей мере, медаль «За отвагу». 

Я тоже была в Кроссмаглене и тоже фотографировала там всяческие объекты. Вот только почему-то ни разу ничего у меня не изымали, и не заставляли меня английские солдаты разуться при выходе из машины, в грязи… Я просто тихо делала свое  – это для «псевдоирландцев» «размер геройства» измеряется децибелами созданного вокруг себя шума.  «Много шума из ничего». Стало ли хоть кому-то в Кроссмаглене легче жить от того, что очередная янки нашумела там и нахамила местным полицейским? Думаю, что нет.  Однако это позволило ей самой ощутить себя «подлинной бесстрашной революционеркой».

На мой взгляд, источником этой псевдореволюционности является, в первую очередь, нечистая совесть тех американцев, у которых ее еще  немножечко осталось. Участие в освободительном движении «страны своих предков» позволяет им заглушить в себе чувство вины от того, что творят их собственные власти во всем мире, по отношению к стольким его народам. Именно это-то они предпочитают усиленно не видеть: недаром рассказывал мне, вернувшись из Америки, Конор из Портобелло, как он был поражены тем, что бостонские ирландцы напрочь не видят сходства между борьбой за полную независимость Ирландии и борьбой арабского народа Палестины за самоопределение.

А еще «американские ирландские республиканцы», в отличие от республиканцев подлинных, ужасно боятся за свои жизни. При малейшей им угрозе, пусть даже словесной эти «борцы за свободу» бегут жаловаться…. «большому брату» из ФБР! 

Жена Дермота – которая до начала острого приступа революционности называлась Джейн, и так я и буду ее называть, а не ее ирландским псевдонимом – особенно остро вообразила себя ирландкой, когда на ее горизонте появился он. Что ж, любовь зла - Сандра Рулофс 13  вон тоже теперь «Сулико» распевает...

Будучи дома, Джейн она вела «неутомимую кампанию за объединение Ирландии»: дальше веб-сайта, на котором она печатала имена и адреса членов Оранжистского ордена, дело не шло, но это позволило ей вообразить себя подлинной Софьей Перовской местного масштаба. Полная героических побуждений и предвкушения полной приключений жизни, она  покинула родные теплые берега и переселилась с героическим супругом на его родину – в дождливый северо-ирландский городок. И вот тут-то и оказалось, что к таким «революционным будням» она не была готова.

Поначалу все шло гладко – Джейн выпускала воззвание за воззванием на бумаге, в перерывах между кройкой и шитьем.  Однако вскоре наступило горькое похмелье: ей начали угрожать.

Всякий республиканец в Северной Ирландии внутренне готов к этому, а многие получают по несколько угроз их жизни в месяц. На жизни многих, в том числе и лидеров республиканцев, были  совершены покушения. Но боже ты мой, попробуйте кто-нибудь только пальчиком погрозить «бесстрашным» американцам! Впрочем, в этом виноваты мы сами, весь остальной мир: недаром американцы и прочие западные «сователи носа в чужие дела» так привыкли уже, что их неизменно отпускают из всех пленов целенькими и невредимыми, что действительно поверили в собственную «неприкасаемость» и ненаказуемость. Отпускали их и из Югославии, и даже из Афганистана. Напрасно, на мой взгляд, проявляли такой гуманизм, надеясь на ответный – по отношению к невинному мирному населению, хотя бы к детям. Иногда полезно проучить непрошеных гостей, чтобы в следующий раз эти «благодетели» не совались, куда их не просят! Но это к слову.

Джейн отплатили ее же собственной монетой: на сайте американских республиканских диссидентов (есть и такие!) какой-то лоялист опубликовал ее адрес и номер машины и «выразил угрозу» ее жизни и безопасности. Она не стала задумываться над тем, как чувствовали себя «разоблаченные» ею когда-то оранжисты – в совершенной панике она на второй день села в самолет и помчалась домой… в ФБР. Требовать от них  закрытия сайта своих «политических врагов»… «Вот тебе и весь сказ!» – как говорил герой носовского «Незнайки» Пончик…

Есть две очень мудрые старые пословицы. Одна из них гласит: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят», другая – «Скажи мне, кто твой друг, и я сказу тебе, кто ты». Думаю, что с «революционностью» тех, кто просит помощи у ФБР – того самого ФБР, которое терроризировало, унижало и мучило великую дочь американского народа Ассату Шакур, все кристально ясно.

А «революционные» янки продолжают тем временем ходить в ирландский монастырь со своим уставом. Думая, что за их доллары ирландцы должны терпеть их высокомерные проповеди и позволять им развеивать их собственное чувство вины и стыда за свою Империю Зла.  Легко, однако, «бороться за свободу», не отрывая зада от кресла и абстрактно рассуждая о злодеях-лоялистах.  Но стоит только этот зад от уютного кресла оторвать и оказаться там, на передовой чужой борьбы, как они сразу вспоминают о том, что они – американцы, и зовут на помощь мамочку и Федеральное бюро расследований...

Если Дермот и ждал от меня сочувствия человеку, который жалуется на свои проблемы в ФБР, то напрасно. Так что не знаю, зачем он рассказал мне эту историю. Собственно, я  предпочитала о Джейн вообще не думать - чтобы не сказать ему чего-нибудь неприятного. Иногда она звонила по телефону, когда мы были вместе в какой-нибудь гостинице и говорила так громко, что ее даже мне было слышно. Громогласность – это у них, видимо, национальное. Один раз Джейн не на шутку расшумелась, - правда, не на Дермота, а в адрес строителей, которые что-то у них там дома пристраивали и, видимо, напортачили. Джейн вопила в трубку, Дермот ее как мог успокаивал, а меня вдруг разобрал такой хохот, что я согнулась пополам и едва успела отползти в ванную - мне вдруг вспомнились строчки Маршака:

«Сели в машину сердитые янки,
Хвост прищемили своей обезьянке!»

Я чуть не каталась там по полу, затыкая себе рот полотенцем, чтобы мой хохот не вырвался наружу, а внутри у меня все просто клокотало. Не знаю, как я еще жива осталась...

По мнению Дермота, главными злодеями в мире были, конечно же, британцы. А американцы, согласно его убеждениям, - лишь наивные и доверчивые, неискушенные простаки. Думаю, что такая точка зрения на мировое расположение империалистических сил - тоже специфически национальная, ирландская. Британцы, конечно, гораздо опытнее американцев в раздувании всяческих гадких интриг и организации провокаций и в бессовестной, геббельсовской лжи, но американцы быстро и успешно у них учатся. Что же касается физическсих, то есть военных, экономических и пр. сил, то Джон Буль по сравнению с дядюшкой Сэмом - беззубый старикан. Все знают, что его время давно кончилось - и только сам он с завидным упрямством по-прежнему в это не верит. И подтявкивает из-за американской спины что твой шакал Табаки. Чтобы подчеркнуть собственную значимость на мировой арене.

На эти темы мы могли спорить с Дермотом часами - азартно, но не переходя на оскорбления. А потом он снова начинал рассказывать мне занимательные истории из своей жизни- например, о своем задержании британцами на въезде в Евротуннель, когда тот еще даже не был официально открыт: Дермот сразу же потребовал адвоката, на что ему ответили, что он не арестован, а Дермот в свою очередь спросил, притворяясь глупеньким: «Раз не арестован, значит, я могу идти?».

Я начинала задавать ему вопросы о том, чего не понимала в республиканской тактике. И хотя все, что он мне на это отвечал, звучало вполне логично, мне иногда казалось, что стоит только отступить от этой его логики на шаг в сторону, и вся логическая цепочка рухнет. Есть ли у них план «Б»? Например, доказывал Дермот мне, для Шинн Фейн сейчас важнее всего обойти СДЛП по результатам выборов: тогда с ними не смогут не считаться на переговорах, так как это будет партия, представляющая большинство католического населения Севера. Логично? Логично. Ну, а если все-таки не станут? Или если ценой такой победы, достигнутой переманиванием избирателей СДЛП за счет перехода на рельсы «среднего класса» станет перерождение партии в обычную реформистскую - а ля «новые лейбористы» в Британии?  Тогда почему же и не считаться  с ними - да о таком британские власти могли только мечтать! И почему республиканцы так уверены, что это не оттолкнет от них тех, кто всегда партию традиционно поддерживал? Или, может быть, мнение этих людей, на которых движение держалось столько лет, теперь становится для них неважно?  Почему нельзя иметь ясные программу-минимум и программу-максимум вместо того, чтобы все время делать программу-максимум все более и более скромной (а ее требования сворачивались такими же темпами, как печально знаменитая шагреневая кожа) ? Все эти вопросы я задавала ему.

Мне очень хотелось верить на 100%  в своих ирландских товарищей. Я  двумя руками за политическую гибкость – но против беспринципности. Где проходит граница между ними? Пример бессовестного предательства политиков в нашей собственной стране настолько был жив в памяти, а нанесенная им травма - так глубока, что относиться к каким бы то ни было лозунгам и заявлениям с полным доверием было очень трудно, если не невозможно. Стоит ли удивляться, что среди нас, восточных европейцев, теперь так много видящих во всем заговоры? Правда, как справедливо говорил мне один ирландский республиканец, «если тебе кажется, что у тебя паранойя, это еще не значит, что за тобой не следят»!

Мне нужно было, чтобы Дермот рассеял эти мои сомнения. Как поется у Аллы Пугачевой, «успокой меня, любимый, успокой...» Ну, любимый, как я уже сказала - это было громкое слово, но тем не менее именно на это я так надеялась. Часто Дермоту это удавалось, и я успокаивалась, но иногда - нет. Дело в том, что для меня как для человека постороннего нужны были аргументы более веские, чем одно лишь «Я его/ их знаю», а такие аргументы у Дермота тоже встречались.

После развода  во мне что-то сломалось: если в годы замужества я была тише воды, ниже травы и старалась скрывать на людях свои эмоции (часто чтобы не сердить Сонни), то теперь характер у меня стал ершистый, занозистый. Я часто лезла в бутылку, потому что сказала себе: больше я не буду терпеть несправедливость только ради того, чтобы казаться «нейтральной  и взвешенной».  Нет, теперь у меня такой же девиз, как у Карлсона, который живет на крыше – «я поклялся, что если замечу какую-нибудь несправедливость, то в тот же миг, как ястреб, кинусь на нее»! Причем особенно доставалось от меня как раз «своим» - тем, с кем я была по одну сторону баррикады и по-настоящему переживала, если на мой взгляд, они совершали какую-то ошибку. Я слишком хорошо помнила цену подобных ошибок  и хотела помочь их предотвратить. Нужно ли говорить, что популярности мне такая прямота не добавила... Иногда я с грустной улыбкой думала, что это у меня, наверно, от дедушки: вместо того, чтобы тихо схватить человека за руку, кричать:  «Ты что делаешь, гад?»

Дермот был одним из немногих, кто понимал, что мое эмоциональное поведение было вызвано тем, что я искренне принимала близко к сердцу происходящее вокруг. (Если бы мне было все равно, я бы как раз не стала даже тратить энергию на дискуссии). Понимал – и потому пытался объяснить мне некоторые особенно уж загогулистые республиканские «шахматные ходы».

В тот день мы только что закончили небольшую дискуссию на тему, может ли настоящий революционер быть поклонником «Стар Трека». Дело в том, что сам Дермот был без ума от этого сериала и не пропускал ни единого его выпуска. Когда дело доходило до телевизора, он мало чем отличался от простого капиталистического обывателя - разве только пристрастием к политическим программам с выдаванием во время их трансляции собственных комментариев, как это делали и мы у себя дома. Но Дермот был из тех, у кого телевизор должен был оставаться включенным чуть ли не 24 часа в сутки - а вот я, например, спокойно могу без него прожить и будучи дома одна, без мамы и Лизы, не включала его совсем, месяцами. За новостями я следила регулярно, но по интернету: я предпочитаю интернет не только из-за разнообразия источников, но и потому, что даже на новостной страничке  BBC я могу спокойно выбрать только то, что меня интересует - без необходимости чертыхаясь, переключать канал всякий раз, когда там появляется циничная, наглая физиономия какого-нибудь Блэра и выслушивать, как очередной виток политических событий «будет для него трудным». Почему-то в британских новостях все преподносится непременно с этой точки зрения: как то или иное событие повлияет на политическую карьеру того или иного политикана. На эту тему корреспонденты там могут рассуждать часами. «А что это означает для Блэра?» Господи, да нам-то, нормальным людям, какая разница, холодно ему от этого или тепло? Как у них там повернуты мозги, если они считают, что людям это интересно? В этом было даже что-то оскорбительное для населения – значит, его карьера важнее чем то, как его политика повлияет на нашу повседневную жизнь?

Дермот был новостным маньяком:  даже будучи где-нибудь на конференции он умудрялся чуть ли не ежечасно считывать их с телетекста на каком-нибудь забытом в фойе телевизоре. И комментировал происходящее он жестко, метко и беспощадно.  Но вот когда дело доходило до художественных фильмов, он был, на мой взгляд, чрезвычайно к их качеству нетребовательным.  Он мог, подобно типичному воспитанному на потребительской культуре человеку, смотреть какую-нибудь сущую ерунду просто «для развлечения» или даже «ради спецэффектов», а я - нет.

Для меня фильм или программа, из которых я не могу почерпнуть для себя ничего познавательного или научиться чему-то в эмоциональном плане, сопереживать его героям, а не любоваться устроенным ими «морем крови», просто неинтересны. (У нас даже дискотеки были призваны людей не только развлекать, но и просвещать). Уже через 5-10 минут с начала показа таких фильмов я начинаю неимоверно скучать.  А еще минут через 10 - возмущаться: да за кого принимают нас авторы этого бреда сивой кобылы? За одноклеточных?

В свое время я немало крови попортила Сонни тем, что в кинотеатре начинала предсказывать ему, что сейчас произойдет на экране. В большинстве американских фильмов это настолько очевидно, что, мне кажется, это даже детсадовцу будет нетрудно сделать. Сонни сердился, что я мешала ему «наслаждаться спецэффектами», а я- что он водит меня на такие фильмы, которые «ни уму, ни сердцу». А он ведь просто никогда и не видел других... Даже уже в 20 с хвостиком.

Лет до 12 я  вообще не видела американских фильмов, кроме «Звуков музыки» и «Смешной девчонки». «Звуки музыки» мне, как я уже говорила, понравились - так, что я даже всерьез намеревалась какое-то время стать монашкой!. Но оба эти фильма были старые, добрые - тех времен, когда рядовые американцы, видимо, еще не в достаточной степени озверели.

Из зарубежных фильмов у нас показывали тогда в основном классические французские - с благородным героем, который даже противников своих бьет элегантно и красиво как в балете, да и вообще, драки в них были не главным, хотя и были весьма зрелищными, причем без особой крови. Герой такой, как правило, чем-то походил на наших - тем, что боролся за справедливость, против угнетения, а не всего лишь пытался кому-то отомстить на почве личной, собственной обозленности. Ну, а про французские искрометные комедии- в которых высмеивались жадность, чванство, высокомерие, расизм и прочий «букет моей бабушки» из человеческих недостатков -  я уж и не говорю! Их и до сих пор смотреть приятно.  Показывали у нас и итальянские фильмы, и испанские, и немецкие, и японские, и аргентинские и даже иногда африканские (а уж индийские и арабские-то вообще пользовались в СССР колоссальным успехом!) Сейчас почти ничего этого нет, равно как и нет теперь национального кинематографа в большинстве «независимых» бывших советских республик.... А когда-то даже Туркмения у нас снимала свои фильмы – например, »Невестку» с Майей Аймедовой.  Вся страна по вечерам приникала к экранам телевизоров, переживая за грузина Дату Туташхиа или за таджикскую девушку Ниссо 14 .

Первым в моей жизни «настоящим» американским фильмом стал боевик «Козерог Один», в котором одну из главных ролей сыграл небезызвестный О. Дж. Симпсон. Именно поэтому я так долго думала, что он актер - не зная о его футбольной карьере.

Я с большим трудом досидела до середины этого фильма. Мне очень хотелось заплакать и уйти. Настолько угнетающе он действовал на психику - и тем, что все вокруг сплошные подлецы, кроме пары героев, и бешеным темпом, в котором мелькало все на экране, не оставляя никакого времени ни на размышления, ни на полноценные диалоги,  и количеством «жертв и разрушений». От продолжающегося беспрерывного нагнетания напряженности (когда казалось бы уже некуда больше нагнетать!)  на душе становилось все муторнее: стремительно нарастало отвращение к показываемому на экране. Я пришла в кинотеатр с естественным для нас желанием сострадать положительным героям, но сумасшедший темп, в котором развивались на экране события в сочетании с их какой-то недостойной настоящего героя злобной мстительностью не позволяли мне этого сделать. И от этого усиливалось мучительное чувство: если я не сострадаю героям, тогда зачем я здесь вообще? И зачем вообще такие фильмы? Героев было часто жалко, но жалость это была граничащая с брезгливостью. Сопереживать им по-настоящему не получалось. А уж чтобы восхищаться или подражать... Не смешите меня!

Через некоторое время я заметила, что американские фильмы учат зрителя блокировать все нормальные человеческие чувства - потому что если за такого американского киногероя переживать всерьез, как за живого человека, то просто с ума можно сойти ото всех  придуманных изощренных зверств, которым он со смаком подвергается на экране. Такие фильмы совершенно намеренно ничего не оставляют для воображения - и зритель не просто теряет способность воображать, не просто привыкает к «морю крови» как к чему-то «в порядке вещей», а еще и  уговаривает себя (просто даже чтобы досидеть до конца фильма): это все понарошку, это только кино, не стоит переживать, все равно все хорошо кончится, даже если герой по ходу фильма «бух в котел и там сварился»... Трудно осуждать зрителя - в данном случае это у него своего рода эмоциональная самозащита. Но в итоге такой зритель сам в себе убивает способность сопереживать. Потом уже он и в реальной жизни увидит что-нибудь драматическое и скажет себе: это все понарошку, это не мое дело, я только зритель...

Никогда не забуду, какими глазами смотрели дублинцы на мою маму, когда она - единственная на всей оживленной улице!- вмешалась в достаточно суровую драку двух молодых ирландцев. Увидев, как они мутузят друг друга, мама рванула к ним навстречу через дорогу, с криком:

- Эй вы, что вы делаете? Вы что, с ума сошли? А ну-ка, прекратите сейчас же!

Естественно, по-русски. Но - удивительное дело!- парни тут же прекратили драться, и каждый из них начал горячо объяснять ей, что именно они там не поделили. Тоже естественно, на английском! Но ведь драться-то перестали. А поступила моя мама так потому, что воспитана она на наших советских фильмах и нашей советской реальности.

Она не боится терминаторов и годзилл. И ей не все равно, что будет с окружающими.

Бывают, правда, «творения» еще и похуже, чем американские триллеры. В первый раз я увидела «фильм ужасов» уже в Голландии... Потом не могла спать всю ночь - сначала испугалась тихо вошедшей в дверь собачки, которую я не увидела (дверь заскрипела и как бы раскрылась сама собой, и я чуть не заорала в голос), а потом еще полночи ворочалась, пытаясь понять, ну для чего же такие фильмы снимают, и какой человек в здравом уме и с неповрежденной психикой станет их добровольно смотреть. Мне лично хватило на всю жизнь того одного.

Не надо сравнивать американское кино с советским. Наплевать мне, сколько они там на свои спецэффекты потратили,и какие у них кассовые сборы. Такое сравнение -оскорбление для советского кино. Все равно, что задницу сравнивать с половником только потому, что они оба круглые.  Герои американских фильмов - обозленные фрустрированные одиночки. Герои советских фильмов никогда не были одиноки в своей борьбе за справедливость. Американское кино «развлекает», советское - вдохновляло и воспитывало. Наши фильмы заставляют думать, переживать, волноваться, использовать свое воображение – «их» фильмы убивают всякое воображение своим назойливым «натурализмом», обесценивают человеческие боль и страдания, учат привыкать к ним и ко всякой мерзости ради того, чтобы «пощекотать нервы». А уж мыслями там и не пахнет.... Да, в Америке есть хорошие содержательные фильмы, но их очень мало. И чем дальше, тем их становится меньше: до такой степени, что потребитель – пардон, зритель!- скоро вообще уже будет не в состоянии такие фильмы понимать. 

Если им такие фильмы нравятся, господь с ними, пусть смотрят. Но дело-то в том, что с нашествием на наши экраны всей этой мутной волны экранизированных болезненных подростковых фантазий нас лишили самой возможности выбора. Ничего другого нам просто не оставили. Ну что ж, по мне, так лучше в таком случае совсем в кино больше не ходить. Остается откапывать интересные, содержательные фильмы на видео - да и это становится делать чем дальше, тем труднее...

- ...Ты пошла бы за меня замуж, если бы я тебя встретил, когда не был женат?- спросил с любопытством Дермот, потягиваясь и зевая. Конечно, ему очень хотелось услышать, что да.

- Ни за что!- воскликнула я, - Как я могу хотеть выйти замуж за человека, который целыми днями будет «Стар Трек» смотреть? Пусть живет себе отдельно и смотрит сколько хочет.

- Напрасно ты так про «Стар Трек»... Знаешь, в одной из его серий, еще в 1990 году, предсказывалась единая Ирландия - к 2024 году в результате «успешной террористической кампании». Так вот эту серию в Британии запретили к показу. Я не шучу 15 .

- Что ж, из-за одной этой фразы его теперь и смотреть? Что это с вами, мужчинами, вообще? Вы как сговорились, честное слово. Сонни тоже всегда мечтал стать капитаном Джеймсом Ти Керком – «у него на каждой планете по подружке», как он мне объяснял. Наверно, и тебе именно это в нем нравится...

Так мы долго еще беззлобно перешучивались в то утро.

- Что же теперь будет с Финтаном? - спросила я его,посерьезнев. Мысль об этом грызла меня не переставая все это время.

- Скоро будет суд. Будем надеяться, что их приговорят только за путешествие по поддельным документам, - ответил Дермот. - Делаем все, что можем, чтобы вызволить ребят оттуда.

- Мы живем в очень опасное время, - добавил он, прощаясь со мной.

Но оба мы даже тогда еще не представляли себе, в насколько опасное...

... Из отеля я отправилась прямиком на работу, благо было недалеко. Это был обыкновенный рабочий день. Я к тому времени уже стала супервайзером в своем отделе и не сидела весь день на телефоне. Вместо этого я занималась мониторингом звонков подчиненных и поддерживала связи с региональным офисом в Голландии. Одновременно я весь день регулярно проверяла свою электронную почту и держалась в курсе новостей - по интернету. .

Когда среди дня я прочитала на сайте BBC, что в одно из высотных зданий Нью-Йорка влетел самолет, я сначала ничего такого не подумала, кроме «Ну пилот дает!» Никто из нас не знал еще, что через час все мы фактически бросим работу и соберемся в столовой у телевизора.

Даже клиенты на это время прекратили нам звонить. В офисе стояла мертвая тишина. А мне вспомнился почему-то наш августовский переворот в 1991 году: возникло совершенно такое же ощущение театральной постановочности, неестественности происходящего.

Когда рухнуло первое здание, я почему-то была абсолютно уверена, что всех людей оттуда успели увести - или снять с крыши вертолетами, как это всегда бывает в «крутых» американских боевиках. Потом уже я заметила в другом здании людей, высовывающихся из окон и даже прыгавших вниз - и в тот конкретный момент меня пронзила острая к ним жалость...

Мне вовсе не хотелось прыгать от радости на одной ножке. Не хотелось злобно кричать, подобно героям их триллеров «Yes! Yes!».  Но чувства, которые я испытывала, глядя на эти дымящиеся обломки, наверняка были не такими, как у моих западных коллег. Их лица были растерянными и испуганными.

«Ну вот, допрыгались...,» – подумала я про себя. И – с отчаянной надеждой: - «Ну, может, хоть теперь до них что-нибудь дойдет?»

На следующий же день, послушав радио и почитав газеты,  с сожалением поняла – нет, так и не  дошло. И жалость, естественная человеческая жалость снова испарилась...

На следующий день ирландские газеты (про британские нет смысла и говорить) были полны соболезнований и «гневного, решительного осуждения». А я так надеялась, что хоть одна из них задастся простым вопросом: «Почему?»...

Потому что без постановки этого вопроса ни одной мировой проблемы не решить.

После 11 сентября я как никогда чувствовала себя в Ирландии неравноправной. Нет, конечно же, я не мусульманка, да и внешне я не отличаюсь от ирландцев, но между нами после этого дня прошла невидимая разделительная черта - проведенная, как это ни грустно, самими ирландцами, которые того даже и не заметили. Это они присоединились к разделению мира на «нас» и «их» - от имени и по поручению «цивилизованного» Запада.

Они требуют - да, именно требуют!- от нас надеть траур и скорбить по западным жертвам, хотя сами  даже и секунду молчания никогда не объявляли  в память незападных жертв своих собственных правительств, которые и по сей день продолжают уничтожать  людей по всей планете во имя «свободы и демократии».

Если ты не уступишь этим требованиям добровольно-обязательной, показной скорби, тебя тут же заклеймят - хорошо еще, если не «террористом».

Давайте назовем вещи своими именами: наши, незападные жертвы для большинства из вас не считаются. От нас ожидается, что мы будем скорбить только по вашим убитым.

А я отказываюсь скорбить эксклюзивно по обитателям  стран «золотого миллиарда».

Несмотря на всю свою красивую антирасистскую реторику и дифирамбы Манделе, Запад разделяет людей на категории даже после их смерти. Им были введены в оборот две категории жертв. Жертвы первого класса - жители богатых стран - заслуживают, по его мнению, минут молчания, дней национального траура, массового организованного скорбления со свечками в руках, моря слез, голливудских экранизаций и миллионных компенсаций. Но есть и второй сорт - мы, весь остальной мир. «Побочный ущерб», как нас мило и цивилизованно здесь именуют со времен миротворца Клинтона.

То, что я собираюсь сейчас сказать, не принесет мне здесь популярности. Но мои боль и гнев в адрес двойных стандартов западного «общественного мнения» слишком велики, и мне слишком больно, чтобы продолжать молчать.

Пепел «побочного ущерба» западной «цивилизации» стучится в мое сердце.

Убивать женщин, стариков и детей в других странах во имя «свободы и демократии» - это, по-вашему, о'кей. Так вот что представляет из себя ваша «цивилизация». В сегодняшнем, ХХI веке, как и много столетий назад, очевидно: »что можно (самопровоглашенному) чемпиону, того нельзя быку «. 

Кого вы надеетесь одурачить? Война ведется не «против Милошевича» и не «против террористов» - война ведется против людей стран, которые посмели выбрать независимый от Запада курс. Если рассуждать так, как это делают западные СМИ, то логично будет, что и 11 сентября было  не «войной против американского народа», а войной против политики западных лидеров. В чем разница?

А разница  в том, что западное общественное мнение придает различную ценность человеческим жизням различных наций.  И именно 11 сентября обнажило это с предельной откровенностью.

Попробуйте-ка назвать вслух погибших в нью-йоркских башнях-близнецах «побочным ущербом» всемирной борьбы  с западным доминированием и с западным государственным терроризмом. И вам эту разницу быстренько где-нибудь в полицейском участке «свободного» государства объяснят...

Предполагать что не все человеческие жизни равноценны есть не что иное, как самый обыкновенный, вульгарный расизм.

А ведь западные правительства и средства массовой информации это не просто лишь предполагают – таково все их видение мира. И это совершенно очевидно из их действий на международной арене - вне зависимости от того, что они там говорят. Им это кажется аксиомой, чем-то таким, что не требует никаких доказательств. Вот почему их собственных лидеров, которым давно уже место в тюрьме голландского Схевенингена, до сих пор еще приветствуют в Ирландии как миротворцев.

…В день, когда нам принудительно полагалось скорбеть, я нарочно взяла на работе отгул и поехала в Дублин - ну, не в туалете же мне, в самом деле, прятаться на время этих «минут молчания».

Первое, что поразило меня в ирландской столице - это то, что нигде нельзя было ни поесть, ни даже, извините,  в туалет сходить. Почему в связи с гибелью людей в Нью-Йорке необходимо было закрыть все до единого общественные туалеты в Дублине, так и осталось тайной за семью замками. Не иначе как для того, чтобы там никого не замочили...

Не осознавая глубины ирландской скорби, я утром не позавтракала, и к полудню желудок у меня урчал безбожно. Но даже булочку или бутерброд нигде невозможно было купить. В отчаянии я зашла в какую-то гостиницу в центре - и к радости своей увидела менеджера, который смотрел новости по CNN, пожирая огромный сочный сэндвич.

Я поинтересовалась, можно ли у них перекусить.

- У нас все закрыто в связи с трауром, - бросил он, не отрываясь от экрана, где в двухсоттысячный раз показывали достойную голливудских режиссеров сцену крушения обеих башен.

- Что ж людям теперь с голоду из-за этого умирать? - не выдержала я.

- Постыдитесь!- возмущенно вскочил он, по-прежнему не выпуская изо рта своего сэндвича - В Америке люди погибли!

- Стыдиться, любезный, надо не мне, а Вам - за всех, кого Ваша Америка уничтожила в Югославии, на Гренаде, в Корее, во Вьетнаме, в Ираке... Да Вы сэндвич-то выньте изо рта, а то еще подавитесь!- посоветовала я ему.

А он не смог мне ничего ответить, потому что уже шла минута молчания. Я видела только, как он побагровел от злости.

Я засмеялась и вышла на улицу, немного опасаясь автоматной очереди в спину...

.Долой эксклюзивную скорбь!

После 11 сентября, когда мистер Буш поставил нас перед выбором: или с ним и с его пониманием того, что такое свобода (то есть, свобода одной нации бомбить любую другую, без какого-либо обращения к международному праву, и запугивать любого, кто с этим не согласен), или..., я все больше и больше чувствую, что чем такая свобода ,уж лучше или...

Как могу я быть на стороне Запада? Мне же только что предельно ясно напомнили, что такие как я, равными людьми не считаются. Что для множества ирландцев массовая гибель людей только тогда становится «невероятной трагедией», когда среди жертв есть люди ирландских кровей. Руанда отдыхает...

Так что я - незападный человек здесь. Я этого не выбирала, просто такая я есть - по своей сути. Да, на человеческом уровне мне жалко близких погибших в Нью-Йорке - именно потому, что я знаю, что такое терять тех, кого ты любишь. Теперь наконец-то Америка как нация тоже это почувствовала. И что, вы думаете, она стала, как было бы логично, понимать страдания других?...

То, что делает Америка в мире после 11 сентября - это вовсе не «мера возмездия». Если бы таким путем стали искать возмездия за преступления против человечества все другие страны, то сам Запад давно уже был бы сравнён с землей.  То, что мы видим - это возвращение на мировую арену восставшего из гроба империализма. И что самое грустное - некоторые страны, которые сами познали его на себе, на наших глазах присоединяются к этому новому «крестовому походу».

«Меры возмездия»? Какого возмездия? Ведь это не мы открыли огонь первыми!

Голландская газета «Фолкскрант» 10 октября 2001 года на полном серьезе писала: 

«Счастливый афганец, которому сегодня удалось заполучить один из 37.500 продовольственных пакетов, сброшенных амерканцами в первую ночь бомбардировок, обнаружил там: порцию коричневой фасоли, рис, полоски сухофруктов, арахисовое масло И клубничное варенье. Достаточно калорий (2200) на 1 человека на 1 день. Никакого мяса, чтобы не вызывать возможных религиозных возражений. ... Пакеты сбрасывались с весьма большой высоты, чтобы предотвратить обстрел самолетов, и на них были пластиковые «крылышки», чтобы смягчить падение. В каждый пакет была вложена записочка с американским флагом, рисунок с изображением человечка, едящего из пакета и со словами на английском, французском и испанском языках (3/4 афганцев неграмотны) :» Эта еда – подарок Соединенных Штатов Америки».   »Это наш способ показать, что мы являемся друзьями афганского народа,» – заявил президент Буш на прошлой неделе...» 

Счастливый афганец? Дай Бог вам самим такого счастья когда-нибудь,  «цивилизованные» господа!

Америка и прочие «мы, нижеподписавшиеся» не будут жить в мире до тех пор, пока они не перестанут насиловать весь мир. 

И не помогут им ни вылизывание им пяток теми, кто надеется таким образом на »повышение по службе «, ни пакеты с огрызками с собственного переполненного награбленным со всего мира  стола, которыми они пытается заткнуть рты своим жертвам. 

... Через некоторое время, однако, мне снова предложили помолчать в американскую честь - на этот раз на партийной конференции ирландских республиканцев. И вот тогда-то у меня действительно возникли сомнения, а по пути ли нам. Никакие долларовые донации, никакая «политическая поддержка ирландской диаспоры», никакие тактические соображения не заставили бы меня так покривить душою. Из тактических соображений достаточно бы было осудить то, что произошло и посочувствовать родственникам погибших. Но устраивать ради них  еще раз то, чего не устраивали ни для кого больше - это было просто оскорбление всех остальных жертв на нашей планете.

В тот день я остановилась в гостинице в Дублине вместе с Дермотом - в той же гостинице, где размещались и остальные участники конференции. Не знаю, как нас никто не увидел вместе, но Дермот был достаточно отчаянным человеком, чтобы этого не побояться.

Впрочем, ему не до того было тогда. И даже не до меня с моим невыплеснутым гневом: у него только что умер отец. И хотя он давно уже был болен, и хотя Дермот уже знал, что отца его нет в живых, он находился в состоянии близком к шоку. Только к вечеру он понял, что не может больше оставаться в Дублине и хочет домой....

Я, конечно, очень расстроилась, хотя и прекрасно понимала его. Мне было поздно в тот вечер ехать к себе домой, а то бы я тоже поехала. Но теперь мне предстояло остаться одной на всю ночь - в тот момент, когда как раз так тяжело было эмоционально: после того лизоблюдства, которое я видела и слышала - иначе я просто не могла это назвать. Но делать было нечего...

Дермот уехал, оставив меня в своем номере и заплатив за него. А я выспалась как могла и на следующее утро направилась пораньше к автобусной остановке... И столкнулась нос к носу  - изо всех людей, с которыми я могла бы там столкнуться!- с Хиллари.

Хиллари, история моего знакомства с ней и та роль, которую ей подобные играют в левых движениях - это отдельная история.

... С первого взгляда она казалась скромной и тихой, как мышка. Маленькая уютно-круглая как копна сена  брюнетка с лицом Виктории Адамс-Бэкхем и с неизменным накладным загаром, элегантная, в костюме с иголочки, разьезжающая на шикарной машине, Хиллари как-то не вязалась даже в моем неискушенном сознании с образом типичной ирландской республиканки- замученной жизнью многодетной матери из бедного городского квартала, с сигаретой в зубах и в неизменном спортивном костюме, тянущей на себе лямку не только поддержания семьи, но и груз партийной, а зачастую и вооруженной борьбы, пока глава семейства зачастую находился за точно такую же борьбу в тюрьме .

Много горя, много невзгод вынесли эти неброские с виду, грубоватые, начисто лишенные женственности, но добрые, отзывчивые и отважные, сильные ирландские женщины. Они не искали и не ищут для себя каких-то должностей, почестей и постов – их главной заботой, как правило, остается по-прежнему семья, и мало кого из них удается уговорить обратиться в профессиональные политики. Хотя, конечно, есть и исключения из этого правила: именно из таких кругов вышла, например, депутат североирландской Ассамблеи Мэри Нэлис: швея, воспитавшая 10 детей и обратившаяся к политической борьбе после ареста одного из них, которая ужасно напоминает мне знаменитую горьковскую Пелагею Ниловну!.

Хиллари ничем не напоминала этих женщин. Из зажиточной семьи , она работала в каком-то исследовательском институте, писала диссертацию, а в ряды Шинн Фейн пришла из другой, совершенно противоположной ей политической партии - представляющей интересы крупных землевладельцев, фермеров и «новых ирландцев», слоя, выросшего здесь за время экономического бума «кельтского тигра», который сейчас так высокомерно эксплуатирует новоприбывших на Зеленый Остров восточноевропейских батраков…

Участие в политических партиях и даже простое голосование за них на выборах в Ирландии - это дело потомственное, традиционное: многие семьи уже поколениями голосуют за одну и ту же партию, потому что так было принято в их семье. Хиллари пробыла в рядах той партии год; быстро поняла, что путь наверх ей там не светит, ибо в ее рядах состоит практически вся местная элита плюс ее дети и внуки, и все теплые местечки давно уже расписаны на 10 лет вперед.

И тогда Хиллари смело решилась порвать c семейными традициями. Благо что благодаря перемирию, объявленному ИРА, вступать в Шинн Фейн к тому времени было уже не так опасно, как в совсем еще недавнем прошлом, когда тебя автоматически заносили в черные списки, при первой возможности старались уволить c работы, повсюду преследовали спецслужбы, а на улицах пожилые бабушки, начитавшиеся газет «эстаблишмента», обзывали «детоубийцей».

После долгих уговоров Питер Коннелли сжалился и согласился-таки принять Хиллари в нашу ячейку – хотя к перебежчикам республиканцы относятся с недоверием.

…- Я – политический беженец, - дрожащим, как у ягненка, голосом, заявила Хиллари с порога на первом в ее жизни собрании женского актива Шинн Фейн, умильно улыбаясь суровым, закаленным в боях республиканкам. И ее по-матерински пожалели…

Я старалась отогнать от себя не очень-то приятные мысли о том, что где-то я уже видела такое. Дома. В CCСР. В нашей родной КПСС. 

Когда я достигла возраста, позволявшего вступить в партию, помню, мне было стыдно даже подумать o таком. Не потому, что у меня не было коммунистических убеждений, или я была равнодушна к происходящему в стране и в мире, а потому, что было в нашей партии тогда уже, несмотря на все правильные произносимые ее функционерами слова, что-то такое омерзительно фальшивое, неестественное, лживое, - и большинство моих ровесников искренне cчитали вступающих в нее, тем более в нашем молодом возрасте, чистой воды карьеристами. Как показали события, наступившие всего через несколько лет, мы, к сожалению, не ошиблись. Спасло бы это партию, если бы в нее пошли такие, как мы – решив бороться с такими, как эти карьеристы? Возможно, да. Но может быть и так, что спасти ее к тому времени было уже поздно, и их не надо было пускать туда, в первую очередь…

Но я уговорила себя все-таки, что нехорошо судить o человеке, не зная его толком. Может быть, Хиллари действительно по молодости лет заблуждалась в том, какие партии в ее родной Ирландии были прогрессивными, а какие- реакционными. Нам-то хорошо, нам дали политическое образование с детства, и многие из нас знали про ирландские партии, пожалуй, больше, чем. сами ирландцы. Хотя бы и в теории – но, по крайней мере, нам было ясно, кто есть кто.  Может, и Хиллари так: поработает как следует несколько лет, покажет, что ей можно верить, что у нее действительно есть соответствующие убеждения, - и станет частицей республиканской семьи…

Но что вы, куда там…

Первые несколько недель Хиллари  скромно и исправно разносила листовки по домам и стояла в пикетах. Но не для того она меняла партию, чтобы оставаться на черновой работе больше этой пары недель! Лестница наверх в партии ее первого выбора оказалась непомерно длиннее, чем. в гораздо более малочисленной и менее образованной по своему составу ( в силу социального происхождения ее  членов, у которых зачастую просто не было возможности получить образование) Шинн Фейн.  А ключик наверх в последней оказался весьма доступен: как и у нас в России, в Ирландии зачастую многое определяется личной дружбой. Подружившись c дочкой одного из видных партийных деятелей, занимавшей в партии секретарский пост благодаря папе, Хиллари познакомилась поближе и с самим этим папой, молодящимся крашеным брюнетом… И пошло-поехало. Меньше, чем. через полгода после того, как бедняжке пришлось потоптать белы ноженьки, разнося листовки по не самому благополучному из дублинских кварталов, «папик» с высокой партийной трибуны провозгласил ее «нашей восходящей звездой».  А «звезде», как известно, полагается сиять…

… Американское посольство в Дублине. Проливной дождь. Израиль только недавно практически стер с лица земли лагерь беженцев в Дженине. У посольства протестует против американского покрывательства  Израиля группа ирландцев – несмотря на ливень. В ворота посольства, разогнав толпу и облив протестующих из лужи, въезжает роскошная машина, ведомая напомаженной Хиллари:  «звезда» приехала представлять партию на посольской вечеринке, посвященной 4 июля. Одна из демонстранток, узнав ее, дружелюбно кричит представительнице левой, прогрессивной партии, по-ирландски, на языке, который всегда защищает и пропагандирует республиканское руководство:

- Присоединяйся к нам!

Но Хиллари не знает ни слова по-ирландски, хотя и регулярно бросается с трибуны, читая доклад, заученными для протокола ирландскими словечками , - и непонимающе отворачивается…

Никто из актива партии не захотел сам явиться на это мероприятие, ибо они солидарны с палестинским народом и его борьбой , однако отказать американскому послу в открытую было нельзя – и Хиллари с радостью отправилась «сиять»…

Можно, конечно, сказать, что это было нужно партии. Но почему-то вот только Хиллари  всегда оказывается лишь на приемах и балах, на телевидении и на трибунах, - в то время, как другие, скромные, не ищущие славы и зенитов прожекторов, состоящие в партии много лет женщины из Шинн Фейн продают партийные газеты, организуют группы продленного дня для детей, помогают друг другу: одним словом, занимаются подлинными делами, а не партийной трепотней «а-ля КПСС», от которой ничего не изменится. 

Что же касается настоящих дел… Дермот жаловался мне, как Хиллари сообщила ему неправильную дату проведения очень важной встречи, на которой ему обязательно надо было присутствовать. На встречу он из-за этого не попал. Хиллари даже не извинилась перед этим немолодым, заслуженным человеком, без которого не было бы сегодня ни Шинн Фейн в таком виде, в каком она есть, ни мирного процесса.

Уже через пару месяцев после того, как республиканцы приняли ее в свои ряды - с оглядкой на ее небезупречное политическое прошлое и с испытательным сроком, - Хиллари, не моргнув глазом, выступала с трибуны со словами:

«Мы из Шинн Фейн…» - чем напомнила мне переехавшую в наш славный город землячку Михаила Сергеевича Горбачева, уже на третий день после своего переезда заявившую на партcобрании: «Мы, жители города N…».

Хиллари клеймила с трибун противников мирного процесса и своих бывших сопартийцев со страстью и энергией, которой позавидовали бы делегатки съездов РКП (б) сталинских времен. Где же только пропадал этот талант все те годы, когда за членство в Шинн Фейн преследовали? Как только республиканцы справлялись без нее все эти годы- когда их пытали, бросали в тюрьмы, когда они умирали на голодовках протеста и под пулями расстреливавших их без суда и следствия британских солдат! 

Особенно яро выступала Хиллари, естественно, за «позитивную дискриминацию» для женщин в обход нормальных избирательных процедур в партии – что, как нетрудно понять, позволило бы ей взлететь еще выше. К сожалению, авторами такого курса является как раз мужская часть руководства партии – которая настолько хочет 100% равноправия в ее рядах, что предпочитает кропотливой, долгой работе по привлечению женщин в свои ряды поставить пару выскочек в юбках на полу-важные позиции (такие, чтоб они были на виду, но никаких особенно важных решений сами, боже упаси, не принимали!), не понимая, что один только вид их способен раз и навсегда отбить oхоту у любой нормальной женщины попробовать себя на политическом поприще. Разве хоть один нормальный человек согласился бы занять тот или иной пост, зная, что его выдвигают не за его личные деловые качества, а просто по «гендерному» признаку?

Как только вступать в Шинн Фейн стало безопасно, как только у партии появилась перспектива прийти к власти, в нее рванули карьеристы всех мастей. У старых, проверенных активистов, подлинных борцов за народное освобождение, оказался не так подвешен язык, не было таких дипломов, - и они зачастую просто растерялись перед напором таких, как Хиллари, а некоторые – даже и обрадовались: «Они будут за нас говорить, а мы займемся настоящими делами!» 

Не дадут они вам заниматься делами, хорошие вы товарищи мои. Не успеете вы и оглянуться, как они отнимут у вас вашу же партию, опошлят ваши идеи, займут ваши места, погубят вашу борьбу…. Разве мы уже не видели всего этого у нас в стране? Разве не до боли узнаваемо нам поведение этой «профессиональной партийной проститутки»?

...Один мой друг-республиканец (о котором у нас речь еще пойдет!), проведший больше 10 лет в британских застенках, задумчивый, временами нервный, но ужасно славный, стойкий и сильный по характеру человек, выслушал как-то мои аргументы, которые я постаралась освободить oт каких бы то ни было эмоций, не отрывая от меня глаз. Затем так же задумчиво спросил:

- А что же случилось с ними со всеми, с теми преданными идee людьми, которые были в вашей партии?

- Что с ними случилось? Их выгнали на улицы и смеются теперь над их идеализмом и честностью, называя их дураками, не умеющими жить. Тех самых людей, которые все отдали борьбе и создали для нас лучшую жизнь. Я понимаю, что каждый человек и каждaя партия должны сами учиться на своем собственном опыте, и что чужие ошибки еще никогда никого ничему не научили. Я понимаю, что может быть,  неприятно слушать меня, рисующую  далеко не радужную картину. Но я так не хочу, чтобы подобные типы смеялись вот так же завтра над тобой и такими, как ты! Они погубят ваше живое дело.

...И вот теперь эта самая «этуаль» стояла передо мной. С папочкой с политически корректным докладом в руках.

- Здравствуй! Пойдем? - кивнула она мне на здание, в котором скоро должно было начаться утреннее заседание. С таким видом, словно она была в этом здании полной хозяйкой и делала мне большое одолжение, приглашая меня с собой. И уж конечно, ни на капельку она не задумывалась о том, стоило ли устраивать вчера эту показуху с еще одной минутой молчания. И о том, насколько оскорбительно это было в отношении югославской девочки Милицы Ракич и детей Ирака, умерших в результате санкций ООН. Она думала только о своей карьере.

Не знаю, как я еще сдержалась и не сказала ей ничего, кроме:

- Нет.

И отвернулась.

...Я стояла у забора, закрывая лицо и плача гневными слезами. Меня кто-то тронул за плечо:

- Это Вы Евгения Калашникова?- cпросил незнакомый голос на русском языке с небольшим акцентом, - Вам пришел факс из кубинского министерства здравоохранения. Можете везти свою дочку на Кубу. Будем ее лечить бесплатно.

И  я так и рухнула на руки того, кто мне эту новость сообщил...

****

....Конечно, на саму поездку - на авиабилеты, на карманные расходы и пр. - тоже были нужны деньги, но по сравнению с тем, сколько стоило бы лечение, а уж тем более если бы это было лечение в какой-нибудь частной западной клинике, это были мелочи. Я воспрянула духом и мобилизовалась -  и через полтора месяца нужная сумма была собрана. Но мне ни за что не удалось бы это сделать без помощи моих ирландских друзей.

Узнав о нашей ситуации, за дело взялась Патриция - сама когда-то на Кубе бывавшая и очень любившая эту страну. Она подняла на ноги свои контакты: пожилую монашку по имени сестра Ассумпта и известного в западном Белфасте своей работой в благотворительной сфере  Данни Келли. Втроем они по вечерам, в свое свободное время, в любую погоду обходили белфастские пабы с... раскрытым зонтиком, перевернутым вверх тормашками. Патрицию в Белфасте хорошо знали. Она рассказывала людям нашу историю, и те бросали деньги прямо в этот раскрытый зонтик. Данни опубликовал о Лизе заметку в местной газете, призывая народ помочь. В Дублине Финнула организовала благотворительный вечер в пользу нашей с Лизой поездки – в ирландскоязычном ресторане. Помогли нам и еще несколько моих знакомых. 

Помню, как мы вчетвером сидели за столом в маленьком белфастском кафе, подсчитывая собранное. Сестра Ассумпта совсем не походила на классическую монахиню в моем представлении – это была веселая пожилая женщина с короткой стрижкой и в брюках. Она долгие годы проработала в Африке и, заметив мое удивление,  рассказала, что она уже отборолась в свое время за более либеральные формы одежды для монахинь.

- Когда-то мои носили такие смешные колпаки на головах… нам не разрешали даже подпоясывать плащи, чтобы не было видно нашу фигуру. Я обычно брала пояс с собой в кармане и надевала его, как только выходила за стены монастыря…

А Данни поведал нам несколько историй, из которых явствовало, что самыми отзывчивыми были те, у кого денег было мало. 

- Я был знаком с одним ирландцем у которого еженедельный доход был в 26.000 фунтов. И что, вы думаете, он мне ответил, когда я попросил его помочь боснийской девочке, которой была нужна операция? Он порылся у себя в кармане, достал фунтовую монетку и величаво подал ее мне со словами: «Пожалуйста!» А я так же величаво отдал ее ему обратно со словами: «Да нет, судя по всему, она Вам нужнее!» 

Данни  рассказал нам, что часто даже когда здешние больницы обещают детям из Восточной Европы бесплатные операции, на поверку они оказываются далеко не бесплатными.

-  Бесплатна только помощь специалиста. А за пребывание в больнице, за использование операционной палаты надо платить -  3000 с лишним фунтов за неделю! Были случаи, когда «бесплатная» операция на деле оборачивалась счетами в десятки и даже сотни тысяч фунтов. Ребенок, конечно, не сможет заплатить эти деньги – и его родные тоже не смогут. И нам приходится выпрашивать где только сможем, понемногу…

Слушаешь Данни – и становится грустно. От того, что знаешь и помнишь ты – и чего не знают и не могут представить себе здешние люди. Что медицинская помощь не должна быть такой. Что она должна быть доступна в равной степени всем, кто в ней нуждается, без ломания головы над тем, где взять деньги. Без унизительного обивания порогов у высокомерных толстосумов, которые, дай Бог, смилостятся и швырнут тебе монетку в 1/26.000 их недельного «честно заработанного» дохода.

И напоминания о том, что у нас тоже были «кремлевские больницы», меня не впечатляют. Зато не было у нас такого скандального положения вещей, какое так прекрасно раскрывается на примере классической истории, произошедшей с жителем Дерри, 47-летним Мартином Клиффордом.  Он как-то после Рождества занемог и обратился к своему семейному врачу (то есть, терапевту) с жалобой на рези в желудке. Врач отослал его к специалисту, который, в свою очередь, послал его для сканирования живота в местную больницу Альтнагелвин. Дело было уже в мае. «Я думал, что мне придется ждать несколько недель,» – рассказывает Клиффорд. –» И тут я узнал, что очередь на этот простой скан – не меньше 9 месяцев!»   В конце июля он увидел заметку в английской газете «Дейли Mиppop» о том, что в зоопарке в Блэкпуле горилла страдала симптомами, похожими на то, что мучило его самого. В заметке говорилось о том, что горилла получила скан в течение недели – за счет государственной системы здравоохранения.   «Я был поражен. Горилла ведь не сама себе сделала скан. Я подал жалобу на больницу здесь в Ассоциацию Пациентов.»  Через некоторое время Мартин Клиффорд получил ответ, что представители системы здравоохранения «не комментируют, почему гориллы в Блэкпуле получают медицинское обслуживание быстрее, чем люди в пределах юрисдикции Северная Ирландия»…. 

Да, британские «эксперты» по здешней жизни не считаются со здешними людьми. Они заслуживают, очевидно, меньше заботы, чем горилла в английском зоопарке – что подтверждается, например, и тем, как несмотря на протесты местных жителей, «Бритиш Телеком» строит здесь свои вышки для сотовой телефонной связи, которые могут вызвать рак у людей: прямо в центре жилого квартала, хотя вокруг полным-полно пустых полей и гор… 

- А Вы знаете, почему они это делают? – завершает нашу беседу сестра Ассумпта. - Потому что так дешевле: ведь фермеру за размещение вышки на его земле надо платить!

Раз уж замечательное демократическое британское государство равных возможностей, у которого нет денег на здравоохранение, но они всегда найдутся на то, чтобы бомбить Югославию, Ирак и Афганистан, не хочет брать на себя заботу о больных, то уж  североирландские бизнесмены от помощи больным точно не обеднели бы…

Вот, например, отели одной известной здесь сети, к которым принадлежит и знаменитый «самый часто взрываемый отель в Европе».  У него такие доходы, что ему приходится платить лоялистской «крыше». Это «пикантное»дело, стоившее отелю многих весьма респектабельных клиентов , стало достоянием гласности, когда Патриция, постоянно «курирующая» лоялистские веб-сайты с целями обнаружения возможных угроз своим клиентам, нашла на сайте теx, кто терроризировал маленьких католических девочек в Северном Белфасте, не давая им спокойно ходить в школу, ссылку на то, что их спонсором является этот отель… 

Менеджеры отеля были ужасно сконфужены, когда данные об этом просочились в прессу – ибо выплату рэкета они совсем не хотели рекламировать, как «спонсорство»....

- Они попытались вывернуться, что это был просто линк к их сайту, который лоялисты использовали без разрешения. На самом деле, если вы посмотрите на поисковую машину на том же сайте – весьма мощную, кстати говоря, - она предоставлена лоялистам все той же группой отелей... - неторопливо, без эмоций рассказывает Патриция. 

- У тебя такая интересная жизнь, Патриция! - с восхищением восклицает сестра Ассумпта. -Ты совсем не бережешь себя! Вот недавно в тебя и гранатой кинули...

Это правда- насчет гранаты. Это произошло недавно, когда Патриция наблюдала за соблюдением правил проведения лоялистского парада в северном Белфасте: она стояла слишком близко от заградительной линии, и с лоялистской стороны в нее кинули гранату. 

Граната упала у ее ног, не разорвавшись, и Патриция машинально схватила ее, чтобы отдать стоящему рядом полицейскому... Чудом никто не погиб. А граната эта оказалась, как сообщили ей потом, из арсенала британской армии в Боснии. Вот только добиться установления того, каким путем она оказалась в лоялистских руках, Патриции от полицейских не удалось. Дело замяли. Впрочем, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы мысленно вообразить себе эту логическую цепочку...

- Я ничего особенного из себя не представляю,- отвечает Патриция.- Вот Брендан – это совсем другое дело… Вот кто заслуживает восхищения!

Брендан – это знакомый уже вам лидер жителей Гарвахи Роуд в Портадауне, который почти в одиночку преобразил жизнь этого бывшего католического гетто, создав для людей рабочие места, культурный центр и дав им надежду на будущее.  

- Никогда не забуду, как в прошлом году нас вызвали в замок Хиллсборо 16  – как нам сообщили, по просьбе самого Тони Блэра... С тех пор я и такого низкого мнения о нем – после этого нашего печального опыта. Мне жалко его жену: кажется, очень милая женщина и очень его любит... 

Нас заперли в комнате и сказали, что никуда не выпустят, пока мы не подпишем документ о том, что мы разрешаем оранжистам пройти через Гарвахи Роуд. В то же самое время пресса и ТВ активно сообщали о том, что мы «ведем переговоры с правительством» от которого ожидались «весьма позитивные результаты».  Нам заявили, что соглашение о параде уже поддержали все – Дэвид Тримбл, Джон Хьюм и лидеры Шинн Фейн, и что дело оставалось только за нами. Дверь оставалась на замке. И вот тут-то Брендан так спокойненько сказал: «Ну что ж, если они все согласны, пусть они все придут к нам сюда - и лично расскажут нам , почему они считают такой шаг правильным...» 

Они буквально впали в истерику от гнева. Тримбл был здесь, Хьюм даже и не подумал приезжать, а потом в дверь вошел один из видных республиканцев, который не смотрел нам прямо в глаза, и вид у него был тихий, как у овечки...  Нас посадили в закрытый автобус и стали возить по территории замка – ожидая, что мы согласимся. Мы ждали встречи с премьером – ибо мы именно для этого сюда и приехали.  Наконец он соизволил заявиться. Джо с Гарвахи Роуд преподнес ему в подарок книгу, над которой он работал больше двух лет: воспоминания тамошних жителей о том, что они перенесли.

И вы знаете, что он с этой книгой сделал?  – рассказывает Патриция. - Он небрежно открыл ее одним пальчиком – и запустил от себя через весь стол, как будто перед ним было что-то заразное… Джо весь застыл от обиды. И с этого момента Тони Блэр перестал существовать для меня как хоть сколько-нибудь заслуживающий уважения политик!  Брендан все так же спокойно поднял книжку и сказал: «Премьер-министр, если бы Вы затруднили себя познакомиться с данным изданием, то на странице 135 (или еще какой-то; он точно знал, где искать) Вы нашли бы для себя полное объяснение тому, почему мы никак не можем согласиться на прохождение этого марша через наш квартал в настоящих условиях. – и с невозмутимым лицом вновь подал ему раскрытую на нужной странице книгу. 

Тони Блэр побелел от злости. А Брендан указал ему на то, что он подвергает опасности наши жизни – тем, что по радио во всеуслышание объявили, где мы сейчас находимся, и что нас будут поджидать лоялисты на дороге домой.  «О, я об этом уже позаботился! – важно сказал Блэр. - Для вас расчистят дорогу и доставят вас домой».  Это британская армия нас доставит! Домой - это в нашу общину, -после того, как по радио уже практически заявили, что мы готовы согласиться на проведение оранжистского парада через наш квартал!… 

Брендан встал и все так же спокойно, ни капли не повышая голоса, заявил британскому премьеру, направляясь к двери, что тот может «засунуть свою армию себе в ж…» .

Я не сторонница крепких выражений, но я считаю, что в данном случае он был прав, - говорит Патриция точно так же, не повышая голоса. И неторопливо допивает свой стакан чая.

А на столе кучкой лежат деньги. Трудовые деньги, собранные далеко не зажиточными жителями Белфаста для маленькой больной девочки по прозвищу «Дружба народов»...

***

К концу ноября наступил наконец день Икс. Я страшно нервничала, потому что путешествие получалось очень сложным: мама с Лизой летели из Москвы, а я должна была подсесть к ним в их самолет в ирландском Шенноне. Шеннон очень далеко от того места, где я живу; самолет прилетал туда часа в 3 ночи, но неутомимый Фрэнк сказал мне, что это его не пугает, и что он довезет меня туда. Мы договорились, что он заедет за мной в 9 часов вечера, и я стала ждать.

На работе я взяла отпуск. Лица моих коллег, да и начальника тоже вытянулись, когда я упомянула Кубу, но я знала, что эта компания не американская, и что увольнение мне за это во всяком случае не грозит. Просто они совершенно ничего о Кубе не знали - как, впрочем, и об СССР-, и у них были о ней довольное дикие представления.

Мне все еще было трудно поверить, что все это не сон. Чувство благодарности моей к кубинцам - вне зависимости от исхода Лизиного лечения - было так велико, что у меня подступал комок к горлу при одной только об этом мысли. За годы жизни при капитализме я научилась по-настоящему ценить то, что раньше казалось нам само собой разумеющимся и прекрасно понимала, что кубинцы вовсе не обязаны были ответить нам согласием. Тем более если учитывать нелегкое экономическое положение на самой Кубе.

Летя на Кубу, я волновалась: какой-то предстанет передо мной та почти единственная на сегодняшний день в мире страна, которая чудом сохранила и сегодня по-прежнему представляет на становящемся все более безумном и невозможном для жизни земном шаре те нормы и моральные и духовные ценности, на которых выросла я? Увижу ли я перед собой «лебединую песню социализма» или  все то, что так дорого мне с детских лет?

Во многом волнение мое объяснялось чувством вины за предательство Острова Свободы моей страной - вернее, тем, что от нее осталось, а еще вернее, той шайкой компрадорских  временщиков, которая захватила в ней власть более десять лет назад.

Забегая вперед, приведу слова моей новой знакомой на Кубе – ирландки, в Гаване работающей. «Знаешь, чем. отличается кубинское правительство от всех других, включая твое и мое?  Тем, что у него есть этика; есть даже в наше время, этические принципы». Вспоминая недавние шаги российских властей - и в отношении курса на «заклание» Средней Азии дяде Сэму после 11 сентября, и в отношении самой революционной Кубы, которой практически был нанесен удар ножом в спину закрытием российской станции слежения в Лурдесе, при воспоминании о котором мои щеки до сих пор заливает краска стыда,  невозможно с ней не согласиться. Этикой от сегодняшних наших политиков даже и не пахнет.

Фидель Кастро - к которому я испытываю глубокое уважение - сегодня выглядит  на нашей планете как благородный Дон Кихот, борющийся с немыслимым числом омерзительных ветряных мельниц. Как бы вы ни относились к социальной системе Кубы, невозможно не проникнуться восхищением перед тем, кто, в отличие от струсивших, смалодушничавших и просто грубо купленных мировых лидеров, продолжает бесстрашно говорить правду о своем гигантском соседе-хищнике. В том числе - и правду ему в лицо, продолжая бесстрашно существовать по своим собственным законам под носом у тех, кто бомбит «за непослушание» разные страны….

И я недаром приводила Кубу в пример своим знакомым ирландским республиканцам после того, как они начали оправдывать свои шаги по разоружению «объективными условиями, сложившимися в мире после 11 сентября».  Этим вообще слишком многие и слишком многое оправдывают.

Фидель личным примером показал, что альтернатива  всеобщей  «политике овечек в американском стаде» есть: можно «пойти другим путем», в открытую осудив как терроризм - под которым на Кубе подразумевается и  американский и британский государственный терроризм!- , так и развязанную современными колониалистами войну в Афганистане. «Объективные» условия его не испугали.

...За окном хлестал проливной дождь, а Фрэнка все не было. Я начала волноваться еще больше. Мобильник его не отвечал.

Через полчаса волнение мое переросло в панику. Я представляла себе и Фрэнка влетевшим из-за меня в какую-нубудь жуткую аварию, и маму с Лизой, которые одни, без меня улетают на неведомую им Кубу, не зная даже, почему я не появилась. Я хоть кое-как могу изъясняться по-испански,  на почве знания папиаменто, а что они там будут делать одни?! В другое время я бы,наверно, не удержалась от слез, но тут некогда было тратить на эмоции время. Надо было брать свою панику под контроль и решать, что делать. Выбора у меня, собственно, не было никакого, и я сняла трубку с телефона и позвонила в местный таксопарк...

Мне очень повезло, что еще нашелся шофер, который взялся повезти меня в такую даль на ночь глядя. С другой стороны, он это делал не из сочувствия ко мне: «меркантильные кю» за такие «ке-це» тоже всю Вселенную на карачках проползли бы 17 . Поездка на такси до Шеннона обошлась мне во столько же, сколько стоит полет из Дублина до Москвы. Но жалеть об этом не было смысла - снявши голову, по волосам не плачут.

Шофер мне попался, наверное, протестант, потому что он как-то неуверенно начал себя чувствовать, как только мы пересекли границу, хотя, конечно же, никому там до него не было дела. Он почти всю дорогу молчал - еще одна верная примета. Но когда мы добрались до Дублина, тут уже мы оба с ним хором начали ругаться  - на то, в каком состоянии находятся там дорожные знаки. Мы три раза проезжали мимо поворота на Шеннон - настолько «ясно» он был обозначен...

- В Британии такого Вы никогда не увидите!- с негодованием пожаловался он мне. И я впервые в жизни, пожалуй, была готова с ним согласиться.

Когда мы уже почти подъезжали к Лимерику, у меня вдруг зазвонил телефон: Фрэнк! Оказывается, он приехал к моему дому буквально минут через двадцать после того, как я отбыла на такси: сосед-фермер, видите ли, попросил его заехать по дороге за кафелем  в соседнее графство...  Я не знала, ругаться мне или смеяться. Ругаться я, пожалуй, все-таки не имела права: Фрэнк и так делал мне одолжение. Но с другой стороны, когда что-то такое обещаешь людям,они ведь рассчитывают на тебя! Так тоже нельзя.

В любом случае, теперь Фрэнк ехал за нами следом, потому что ему еще надо было передать мне деньги, собранные для нас в Дублине стараниями Финнулы. Нет, пожалуй, это все-таки была скорее забавная ситуация!

В Шенноне он догнал нас. Я рассчиталась, вылезла из такси и сразу же столкнулась с ним – мокрым до нитки и очень рассерженным, как будто это я его подвела, а не он меня.

 - Неужели трудно было подождать? – возмущался Фрэнк. – Такие деньги пустила на ветер...

- А откуда мне было знать, что Вы еще приедете? А что было бы, если бы я не попала на этот рейс?

Постепенно мы оба успокоились, и он проводил меня чуть ли не до самого самолета. Когда я шла на посадку по коридору, у меня вдруг мелькнуло в голове: а что, если мамы с Лизой в самолете не окажется?

Но они были там! Лиза спала у мамы на коленях. За то время, что я не видела ее, она здорово выросла.

- Тихо садись, не разбуди!- сказала мне мама вместо приветствия.

А через несколько минут самолет уже разбегался, готовясь к перелету через океан. И тяжелый камень наконец упал у меня с плеч. Только тут я почувствовала до чего же я устала: на ногах с 6 утра, а уже была половина четвертого следующим утром – без малого 22 часа! Спать, спать, скорее спать...

И я как будто провалилась в какую-то черную дыру.

...Мне снился концерт кубинской группы «Иракере»,  которая побывала у нас в городе, когда мне было лет 15. Мы ходили на него с мамой. Почти все зрители в зале были обучавшимися у нас кубинскими студентами, и нам было так непривычно видеть, как они совершенно естественно вскакивали со своих мест и начинали танцевать прямо в проходе, потому что у нас тогда это было не принято. Внутри у меня тоже все танцевало, но я не осмеливалась встать и присоединиться к ним - не только потому, что я была намного младше, но и потому, что у меня  внутри словно были встроены какие-то тормоза. Кубинцы, казалось,от природы все были такими одаренными танцорами, что я еще и боялась показаться рядом с ними смешной. Я любовалась ими. А когда мы с мамой начали фотографировать музыкантов «Иракере»,- без вспышки, потому, что ее у нас с собой не было - один из них, самый пожилой на вид, темнокожий, заметил это и начал усиленно нам позировать, вызвав веселый смех всего зала...

Дома у меня уже до этого были пластинки «Иракере», хотя латиноамериканская музыка тогда еще не была для меня привычной. Для того, чтобы воспринять ее как надо, необходимо пожить в регионе. И после Кюрасао я воспринимаю ее гораздо ближе к сердцу.

А еще у меня была годовая подписка на журнал «Куба» на русском языке, из которого мне больше всего запомнилась заметка о кубинской девушке, поехавшей работать в Анголу. Когда ее жених поставил ее перед выбором: «Ангола или я», она, не задумываясь, сказала: «Ангола!» И я бы на ее месте поступила точно так же. Я немного завидовала кубинцам - что им, кажется, настолько легче поехать работать в Африку, чем нам.

А еще у меня были книги Николаса Гильена, и мне очень нравилась Эслинда Нуньес в роли Исидоры Каварубии в советско-кубинской экранизации «Всадника без головы». Я просто не понимала, как можно было предпочесть ей Людмилу Савельеву! Хотя как кому-то может понравиться Олег Видов, я понимала еще меньше...

А как я переживала за кубинских спортсменов на московской Олимпиаде! Почти так же сильно, как за Мируса Ифтера. Когда Сильвио Леонарду присудили серебро в забеге на 100 метров, я залезла во дворе на дерево и долго там плакала: я была абсолютно уверена, что его засудили, только для того, чтобы дать золото шотландцу Алану Уэллсу, приехавшему в Москву несмотря на бойкот нашей Олимпиады его страной. А Теофило Стивенсон, а Альберто Хуанторена!...

Все это мысленно проплывало передо мной в моей дреме, сквозь которую я слышала заносчивый тенор какого-то новорусского пассажира:

- …У нас там друг есть, он уже подторговывает сигарами, но не дают ему развернуться. Ничего, вот не станет Фиделя, и все пойдет как надо...

Несколько раз я порывалась на этот голос открыть глаза, чтобы посмотреть, кто это там решает за кубинцев, как им надо, а как нет. Мало того, что свою страну в гадюшник превратили, еще и в другие лезете!

Но у меня не хватало физических сил, чтобы поднять веки, и я снова проваливалась в глубокий сон…

****

… С самолета Куба кажется такой похожей на Россию, но только пока он летит еще достаточно высоко над аэропортом Хосе Марти, и не видны кокосовые пальмы и банановые плантации. Видны только длинные заборы да многочисленные многоэтажки.

Но вот самолет снижается, садится, мы выходим -  и сразу оказываемся  в липкой, влажной жаре. А у мамы и Лизы на ногах валенки... Правда, над нами никто не смеется. Люди приветливые, хотя, в отличие от Кюрасао, на первый взгляд тихие и немного застенчивые. Застенчиво улыбается пограничник, проверяющий мой паспорт на паспортном контроле.

В аэропорту нас встречает представитель клиники с микроавтобусом - симпатичный пожилой седовласый человек. Мы быстро погружаемся в этот микроавтобус, он трогается - и мы с жадностью смотрим в окно. Какая-то она, Куба?

До того, как я приехала на Кубу и увидела ее своими глазами, я, честно говоря, со свойственным нам после 15 с лишним лет правления «временщиков» цинизмом, сомневалась в ней. Масла в огонь пыталась подлить Татьяна - наша бывшая соотечественница, обосновавшаяся в Дублине в качестве «политического беженца» лет восемь назад, после почти 25 лет, проведенных на Кубе с мужем-кубинцем, военным летчиком и покинувшая Остров Свободы, когда там наступили экономические трудности после развала СССР. Во всех своих экономических и личных бедах она винила лично Фиделя  (наверно, именно за такое усердие ей и дали статус беженца, хотя она такой же политический беженец, как я - троллейбус!), даже в собственном разводе (по ее утверждениям, мужу велела развестись с ней кубинская компартия!). В Дублине Татьяна ударилась в религию, стала чуть ли не духовным лидером православной общины,

но я обратила на нее внимание по другой причине: очень уж знакомыми показались ее имя в сочетании с ее испанской фамилией, хотя мы до этого никогда не встречались. Только потом уже я вспомнила, что видела эти имя и фамилию в газете бесплатных объявлений русских иммигрантов, выходящей в Лондоне, под объявлением : «Дама средних лет ищет английского джентльмена…» Вот в чем - а не в «кознях кубинской компартии» крылась истинная причина ее развода и приступа религиозности. Даже Ирландия для этой мадам Брошкиной является только временной остановкой на пути к ее истинной цели - «материально обеспеченному супругу». За англичанина она не вышла раньше только потому, что в советские годы английские «джентльмены» не шлялись по Союзу в поисках хорошеньких дурочек для украшения своего дома. Однако пока кубинский муж-военный летчик был обеспеченным, он ее вполне устраивал,  со всем своим коммунистическим мировоззрением. Интересно, куда она побежит дальше, когда Англию тоже охватит экономический кризис? ...

...Признаюсь, что когда я увидела окна без стекол во многих домах, сердце у меня на секунду сжалось. Но я  тут же вспомнила - во-первых, мы в тропиках, где жалюзи на окнах важнее и нужнее стекол, а во-вторых, по Кубе же только недавно прошел ураган!

Гавана еще несла на себе следы недавнего урагана Мишель- самого сильного здесь за последние 50 лет. На многих домах, особенно в высотных зданиях, окна еще до сих пор были заклеены крест-накрест коричневой клейкой лентой; некоторые окна выбиты, со стен домов облуплена краска. Но почти из каждого окна, как знак продолжающейся своим чередом жизни, развевалось на ветру чистое выстиранное белье….

Настолько хорошо была скоординирована на Кубе эвакуация жителей, что Мишель унесла на острове всего пять жизней. Их число могло бы быть намного больше, если бы не тот самый «тоталитарный» «кастровский» социализм. Но об этом западная пресса, конечно же, предпочитает не писать…

Так вот она какая, красавица Куба!

Народ не торопится, медленно прогуливается по улицам, голосует на дорогах. Большая часть машин - наши, знакомые, такие домашние «Москвичи» и «Лады», «ЗИЛы» и «Камазы». На мгновение кажется, что ты действительно оказалась дома - и особенно отрадно видеть и слышать  мотороллер «Муравей», которого я давно уже не вижу даже на улицах своего родного города…

Но когда мимо с грохотом проезжает «камео» - местный автобус, с кубинской изобретательностью сделанный из автомобиля ЗИЛ, к которому сзади вместо кузова прикреплен импровизированный корпус автобуса, понимаешь, что ты не дома… В таком автобусе, кстати, излишне писать на стенках : «С водителем не разговаривать!» - водитель сидит совершенно отдельно от пассажиров, набитых в корпус автобуса плотно, словно солененькие огурчики в кадушке. Самое главное в кубинском автобусе, наверно, - точно знать, когда выходишь, и заранее пробиваться к выходу. Потом уже я заметила, что на Кубе, как и в России, в ходу два характерных выражения - «Кто последний?» и «Вы не выходите?»  В Голландии тебя никто ничего не спрашивает, просто расталкивают людей локтями.

Улицы - широкие, красивые, усаженные пальмами, и можно хорошо представить себе, как они выглядели в годы расцвета острова, в 60-70-е. Но даже и сегодня остается только поражаться тому, как умудряется выжить и сохранить свое человеческое лицо страна с весьма ограниченными ресурсами, в условиях жестокой экономической блокады и предательства со стороны ее бывшего главного союзника.

В центре Гаваны много коммуналок. В бывших виллах - старинных белокаменных зданиях испанского колониального стиля с верандами и широкими балконами теперь проживает по нескольку семей. По-моему, справедливая попытка решения жилищного кризиса. А еще - по всей Гаване, несмотря на нелегкое экономическое положение страны, раскинулись стройки...

Никто не выглядит нищим. На улицах нет бездомных, нет одетых в лохмотья, нет истощенных, нет беспризорных детей. Нет  тупоголовых «крутых»парней, пасущихся около каждого ресторана в качестве «крыши».  Есть веселые, доброжелательные, несмотря на все свои повседневные заботы, люди. И - гигантское количество театров, музеев, клубов, кинотеатров, дворцов культуры, концертных залов и стадионов... Улицы полны гомонящих школьников в горчичного цвета юбочках и брюках и в настоящих пионерских галстуках. В школы и из школ их развозят на больших желтых автобусах.

Тем временем наш микроавтобус уже подъехал к воротам клиники - настоящего мини-городка, утопающего в зелени деревьев. Мы прошли в головное здание, где нам выделили уютную, аккуратную, без излишеств палату с кондиционером на втором этаже. Я заметила на дверях таблички с именами детей: здесь собрались маленькие пациенты со всей Латинской Америки, да и из других стран были-  например, итальянцы. На нашей палате красовалось «Лиза, 8 лет, Rusa-Irlandesa 18 ». Сонни хватил бы удар от такого обозначения ее национальности!

Была суббота - лечение должно было начаться только в понедельник, с полного Лизиного медицинского обследования. А пока у нас было время осмотреться, привыкнуть к новой для нас обстановке. Очень хотелось сразу посмотреть город, но мы настолько устали от перелета, что почти сразу же заснули все трое - крепким сном. Так хорошо и спокойно я не спала уже несколько лет...

А когда мы проснулись, уже поздно было куда-либо ехать; над лохматыми пальмами сгущались сумерки, за окном запели цикады... Вообще-то с Лизой полагалось оставаться только одной из нас, и у меня было «резервное» место для ночевки: дом сестры подруги моей знакомой, которую почему-то звали мужским русским именем Юра - наверно, в честь нашего Гагарина. Но сегодня уже поздно было его искать.  Я надеялась, что меня на ночь глядя не выгонят – и действительно, никто не сказал мне ни слова. Повариха, полная, темнокожая женщина, принесла нам ужин – двух порций вполне хватило на троих.

- Яблоко – ребенку!- строго, как нам показалось, сказала она по-испански. Я перевела для мамы. Мама удивилась – во-первых, потому, что мы и не думали яблоко у Лизы отбирать, а во-вторых, что такого особенного в яблоке? Но я объяснила маме, что яблоки в тропиках свои не растут, и поэтому они здесь редкость. Примерно как бананы у нас раньше.

Объясняться с кубинцами мне удавалось каким-то удивительным образом. Я не говорю как следует по-испански и использовала для общения с ними смесь отдельных испанских слов, папиаменто, английского и русского. Нельзя сказать, что по-русски говорили многие, но многие понимают и помнят отдельные слова, а старшее поколение неизменно радостно приветствовало меня рассказами о том, как было замечательно в те годы, когда они учились в СССР.

Убедившись, что мы ее поняли, повариха с доброй улыбкой посмотрела на Лизу:

- Отец кубинец? - спросила она.

- Курасао 19 , - на пальцах показала я.

- А ты? - спросила она, - Ирландеса?

- Руса.

- А, совьетика!- обрадовалась повариха. Она так красиво произнесла это мягкое слово, с ударением на «и», что мне вспомнилось, как когда-то совсем недавно ,в Голландии, все было наоборот: это голландцы нас называли русскими, а мы удивлялись и обижались, поправляя наших хозяев: «Нет, не русские. Мы советские!»

Вскоре я убедилась, что слова поварихи не были на Кубе исключением: где я только ни побывала, везде я сталкивалась с этим - когда я говорила, что я русская, меня непременно как-то естественно, ненавязчиво поправляли «А, совьетика!». И чем дальше, тем отчетливее я начинала понимать, что кубинцы правы; что они, сами, возможно, того не зная, «попали в яблочко», выразив этим словом самую мою суть.

Что бы ни говорила Татьяна, а живут до сих пор на Кубе и наши женщины - выходившие замуж по любви, а не по паспорту мужа. И, несмотря на все заверения ее в том, что к нам здесь теперь ужасно плохо относятся, на меня ни один кубинец, знавший, что я из современной России, даже взгляда косого не бросил. Наоборот, все жалели, что здесь мало наших туристов, и с удовольствием вспоминали своих советских друзей или годы, проведенные в нашей стране.

...Мама тем  временем открыла для себя в палате телевизор. В отличие от меня, она жить без него не может!

Каналов в телевизоре оказалось достаточно. Что нас удивило - даже CNN на испанском языке. Я пишу именно «удивило», а не «удивило и обрадовало», потому что радоваться тут было абсолютно нечему: во-первых, американская пропаганда давно уже была у меня вот где, а во-вторых, как раз в то время показывали там почти исключительно бомбежки Афганистана...

Начались они, конечно, еще когда я была в Ирландии.  Глядя на то, как американские «точные» бомбы утюжат афганские деревни, Дермот, знакомый еще с Наджибуллой, мрачнел. Я вспомнила наш последний с ним разговор перед моим отъездом.

- Теперь еще долгое время нельзя будет даже говорить вслух о том, что поддерживаешь вооруженную освободительную борьбу. Вот что наделали эти подручные американского наемника Бин Ладена! Ведь именно Америка вырастила его и выпестовала. Хотя у многих народов,- например, в той стране, где сейчас наш Финтан - просто нет других, мирных возможностей бороться за свои права. Как только там становишься легальным левым политиком и хочешь поучаствовать в выборах, тебя тут же уничтожают. Такая вот демократия...

- Дермот, я считаю все-таки, что сами те парни не думали, что их действия вызовут такую реакцию. Я думаю, что они действовали искренне...

- Вот именно, не думали! А надо было думать!- горячился он. - Теперь под лозунгом «борьбы с терроризмом» во всех странах любое реакционное законодательство можно провернуть, - никто и не пикнет. Американцы на Афганистане, конечно, не остановятся, - рассуждал он вслух, - Их следующая цель - Ирак. Потом они захотят заграбастать и Иран... Ну, там они нарвутся как следует... А уж если они хоть пальцем попробуют тронуть Северную Корею - от них там мокрого места не останется. Я был там как-то, знаю, какие там люди.  Корейцы - это им не афганские пастухи, живущие до сих пор при феодализме! Да и афганские пастухи, если надолго застрять в Афганистане, возьмут их в конечном итоге умором. В конце концов, американцы разинут свою пасть шире своих возможностей и попробуют откусить кусок, который им не по зубам... И вот тогда - тогда все встанет на свои места, в том числе и отношение в мире к вооруженной освободительной борьбе. Но сколько же крови мирных людей еще до этого прольется...Эх...

- Значит, по-твоему, это арабы во всем виноваты, а не те, кто довел нашу планету до такой жизни? Впрочем, чему я удивляюсь - ты ведь женат на одной из них...

- Слушай, Женя, если ты это об американских ирландцах, то я тебе вот что скажу: мы – всего лишь попутчики в одном автобусе. Пока нам с ними по пути, но у нас своя конечная цель. Некоторые из этих людей сейчас считают – особенно после последних событий и после Финтана,-  что они могут управлять нашим автобусом. Напрасно они так полагают...

...- Мам, убери, пожалуйста, это безобразие, - попросила я, - Ты не понимаешь, что они там несут, а мне ну просто уши режет...

И мама послушно переключила телевизор на другой канал, на этот раз кубинский. Там тоже шли новости и показывали те же самые взрывы в афганских горах, но комментарий к ним был совсем другой. Гораздо больше отражающий мое об этом мнение. А потом начались совсем другие картины. Мирные. И не кто кого где ограбил, поджег, убил и изнасиловал, и не то, как та или иная политическая интрига отразится на карьере того или иного политикана, а  как проводят электричество в отдаленные уголки острова, какие новые заводы открываются, как восстанавливается в стране разрушенное ураганом... Любо-дорого было на все это глядеть!

Кубинские программы новостей растрогали меня почти до слез. И я не стесняюсь этого. Столько лет мне не приходилось уже видеть на голубом экране людей труда, их достижения, заботы и радости! Тех, на ком и держится на самом-то деле наша планета. Вместо этого меня пичкают «новостями» о миллионных зарплатах каких-то футбольных тренеров (почему меня должно интересовать содержание чужого кошелька?) и о «демократических» бомбардировках одной из самых бедных наций в мире нацией самой богатой, разбавленными сплетнями из жизни пустых, как трехлитровая банка из-под огурцов, кинозвезд, да еще и повторяется все это каждый час - видимо, по методу Леднева из «Большой перемены»,  чтобы «наматывалось на корочку» ...

Не дождетесь! Мне гораздо отраднее видеть, как восстанавливаются электрические сети на Кубе после урагана, и как устанавливает новый мировой рекорд в прыжках в высоту кубинский атлет Сотомайор, которого пытались переманить в Соединенные Штаты и в другие страны гигантскими суммами, но который  не продается и не покупается...

Для чего нужны сообщения почти исключительно о плохих новостях? Не только для того, чтобы человек «дрожал за свою шкуру» и радовался, что «сегодня пронесло».  Еще и для того, чтобы он привык ко злу.

Лейтмотивом через все эти новости проходит мысль, что другой жизни «нет и быть не может».  Ах, вас изнасиловали или ограбили? Подумаешь, вы что, одни такие?

А ведь другая жизнь не только очень даже возможна – она есть.

Пройдитесь по Гаване, чтобы в этом убедиться.

Мы прошлись по ней на следующий день. Центр города оказался довольно далеко от клиники – пешком по тропической жаре, пожалуй, и не дойдешь. Мы поехали по такому случаю на такси. Не каждый же день мы здесь!

И вот уже мы идем по раскаленной солнцем гаванской улице Инфанта. На тротуаре сидят двое мужчин и азартно сражаются в шахматы. У них даже есть шахматные часы. Где еще, в какой из так называемых «развитых» стран можно увидеть такое?

А когда мы выходим на набережную Малекон, где на  горячих от солнца камнях сидят молодые парочки, а мальчишки ныряют в море прямо с этих же камней, и нас обдает морскими брызгами, в памяти у меня тут же всплывают сцены телерепортажей с далекого уже теперь XI Всемирного Фестиваля молодежи и студентов в Гаване в 1978 году... А вот XIV-ый гаванский, в 1997 году, я уже не видела.. Репортажей о таких мероприятиях в Голландии не показывают – это же не какой-нибудь конкурс порнофильмов...

Если бы на моем месте был какой-нибудь западный корреспондент, он бы непременно написал о пожилой женщине, которая, нарочито хромая, подошла к нам в старой Гаване и начала демонстрировать, какая у нее старая юбка, требуя денег на новую.

Да, есть на Кубе некоторое количество взрослых, которые пытаются выклянчить что-нибудь у туристов, особенно в Старой Гаване, но у таких людей это уже, как говорится, «призвание», и делается это как дополнительный «заработок», а не от непосильной нужды. Это понимаешь, пробыв на острове подольше – и не только как турист. И потом, разве сравнить это с тем, как и какое количество людей побирается в других странах – в тех, что именуются «свободными странами рыночной экономики»? Только об этом писать западным «курилкам» почему-то неинтересно. Точно так же как они расписывают «ужасы отключения электричества» в Пхеньяне – и ни словом не обмолвятся о точно таких же регулярных его отключениях где-нибудь в Конакри! Хотя обе эти страны – развивающиеся...

А вот на меня гораздо большее впечатление на Кубе произвело другое – именно то, чего в других странах не увидишь.  Например, отсутствие рекламы по телевизору – боже мой, какое счастье! Или первое, что меня поразило в кубинском магазине сувениров, - это то, что здесь нет ни одной похабной пляжной «эротической» открытки, которыми полны прилавки всех курортных стран, от Испании, до Кюрасао.

А каким извращенным, боящимся других людей и ожидающим от них только гадостей стало наше собственное сознание за годы «свободной» жизни, хорошо показывает рассказ моей мамы о том, что произошло, пока я бегала в книжный магазин, оставив их с Лизой в тени в ближайшем скверике.

- Мы сидим на травке, ждем тебя, вдруг в скверик заходят двое: мужчина и женщина. Смотрю - мужчина начинает снимать брюки… Я думаю : «Е-мое, куда ж я попала! И куда бежать…» Смотрю - у него под брюками шорты. Ну ладно, думаю, может, ему жарко. Смотрю - а он и рубашку снимает, а под ней пузо голое.»Ой!»- думаю, - «Куда же все -таки бежать? Чем они сейчас будут заниматься?» Смотрю опять- а он маечку надевает. Ну, думаю, решил переодеться, зараза, наверное банк какой-нибудь грабанул! Имидж, сволочь, меняет… Смотрю - а он отдал женщине свою одежду, она села на травку, а он побежал трусцой по кругу… Это он, оказывается, тренируется! 

А теперь представьте себе, что подумали бы вы на ее месте? И намного ли отличались бы ваши мысли от ее после годов «демократической» российской действительности?

Книги в том  книжном магазине, в котором  я была, пока мама заново открывала для себя мир социализма, стоили дешевле даже, чем овощи и фрукты на базаре. Выбор - огромный , в том числе весьма серьезных и интересных монографий, которые у нас в России сегодня уже просто не издать, потому что они - «не коммерческие». 

Когда мы побывали на Кубе, на 11 миллионов человек населения там насчитывалось 247 музеев, 53 театра, 350 библиотек, 123 художественных галереи, 354 книжных магазина и 278 домов культуры. С 1959 года более 600.000 человек получили высшее образование. В стране было 1114 детских садов, освободивших для работы 135 000 кубинских матерей. Более 100 000 взрослых кубинцев получало тогда второе образование.  На Кубе насчитывалось 181 учителей  на каждую тысячу населения и один доктор на каждые 175 человек (всего - 63 483 врача, данные 1998 года). Расходы на образование составляли почти десять процентов  годового бюджета. 

А еще на Кубе - одна из самых низких в мире детских смертностей (6,4 на каждую тысячу младенцев). Средняя продолжительность жизни кубинцев - 74,7 лет. Уже в первые месяцы жизни все кубинские дети получают прививки от 12 болезней ( в то время как на Западе Билл Гейтс провозглашается чуть ли не благодетелем человечества, пожертвовав мизерную часть «своих» денег на прививки детям в Африке!). На маленькой Кубе практически нет наркомании, а число серопозитивных и больных СПИДом составляло всего около 1800 человек. 

Кубинские ученые разработали потенциальную профилактическую вакцину против СПИДа, которая проходит стадию тестирования. Но даже после этого вряд ли эта вакцина поступит на мировые рынки - не дадут Соединенные Штаты. Уже сегодня Куба, например, является единственной в мире страной, успешно предотвращающей и излечивающей менингит. Однако Соединенные Штаты не позволяют Острову Свободы запатентовать и поставлять в другие страны созданные здесь медикаменты - и сотни тысяч людей в мире продолжают ежегодно умирать от менингита, в  том числе и в «развитых» странах.  Куба является мировой державой и в области спорта.

...Когда развалили Советский Союз, кубинцы придумали не только автобусы на грузовиках - «Камео», но и, например, «коллективные сады»: что-то вроде подсобного хозяйства для городских жителей в пределах их же квартала, где выращивают овощи и фрукты для местного потребления. В отличие от пытающихся выжить огородами и дачами нас, россиян, у кубинцев это- дело не частное, а коллективное. 

Сегодняшнее экономическое положение на Кубе надо видеть в реальности, в контексте того, в каких объективных условиях находится эта маленькая страна, оставшаяся верной своим принципам и высоким идеалам. Страна, чье руководство тоже не покупается. 

Еще в Ирландии, когда я оформляла документы для этой нашей поездки, я познакомилась с одной замечательной кубинской женщиной, которая поразила меня своей человечностью и душевным теплом.

- Я побывала во многих странах  Восточной Европы после так называемого «крушения коммунизма,»- рассказала мне она. - И то, что я там увидела, только еще раз убедило меня в правильности выбранного нами пути. Возьмите, например, Болгарию: страна в развалинах. Она выглядит так, словно там прошла война. Страшная нищета - и никакого просвета, никакого света в конце туннеля. Никто не будет вкладывать деньги в эту экономику, и болгары не особенно тешат себя надеждами на это, хотя многие видят в этом нереальном решении единственную панацею от всех бед. А прежние рынки сбыта товаров - потеряны… Смотришь на то, до чего дошли эти страны - и говоришь себе: у нас нет выбора. Просто нет. Мы должны продолжать то, что начато. Несмотря на все трудности, несмотря на все проблемы.  Мы верим в возможность социалистического общества в одной стране - да и достойной человеческой жизни, а не прозябания. Альтернативы у нас просто нет.

Конечно, я мысленно сравниваю увиденное на Кубе с Кюрасао -  и соглашаюсь с ней. Далеко не самый бедный остров региона, кстати: на него стремятся эмигрировать гаитяне, жители Доминиканской республики и даже колумбийцы.  В чем.-то он похож на Кубу, однако нет там ни бесплатного медицинского обслуживания, ни бесплатного образования, ни условий, позволяющих людям выжить, если они потеряли работу. Плюс зверские цены на энергоносители и воду и почти полное отсутствие общественного транспорта…  Вот и тянутся тысячи антильцев каждый год в Нидерланды, где их встречают с расистскими предубеждениями и ненавистью, а их дома скупают за бесценок богатые «макамба» 20  … А для того, чтобы сделать вид, что что-то делается для коренного населения, голландское правительство лицемерно провозглашает «схему репатриации», при которой каждому антильцу, умудрившемуся найти работу дома и решившему вернуться из Нидерландов, будет выдаваться  16.000 гульденов на семью. Неясно только, как найти эту работу, - если новые рабочие места на Кюрасао не создаются, а если и создаются, то зачастую распределяются еще в самих Нидерландах «среди белых». И только тюрьма на Кюрасао называется здесь «Bon Futuro» - Счастливое будущее»…

… Я листаю страницы купленного в букинистическом магазине в Гаване альбома «Дружба - Амистад», изданного в 1978 году в Москве «Молодой Гвардией». С них смотрят на меня счастливые, полные задора и энтузиазма молодые лица моих соотечественников и их кубинских друзей. Непереносимо больно смотреть на них сегодня - и читать эту книгу, вспоминая недавнее ликование российских газет по поводу того, как обрадовало российское руководство своим недавним ножом в спину революционной Кубе кубинских отщепенцев-иммигрантов в Майами. Стыдно. Стыдно до слез....

Информация к размышлению: 

«Из-за продолжающейся десятилетиями американской блокады, при которой из этой страны запрещались поставки на Кубу всего, от таблетки аспирина до зернышка пшеницы, кубинская экономика потеряла десятки миллиардов долларов и была вынуждена торговать с географически весьма удаленными странами. Блокада также ограничивает ее возможности приобретения новых технологий… В 90-х годах Куба пострадала от экономических последствий  внезапного разрыва ее прочных экономических связей с бывшими социалистическими странами Европы, особенно с Советским Союзом. Страна потеряла связи своей внешней торговли, свои надежные источники энергоресурсов и практически весь свой кредит на развитие, и в то же самое время как раз драконовским образом усилилась американская блокада. Главные источники поставок сырья и запчастей для кубинской промышленности были практически полностью отрезаны, и кубинская промышленность практически остановилась, хотя негативный эффект этого на рабочую силу был смягчен благодаря усилиям социальной политики кубинского правительства. И все же, несмотря на все негативные прогнозы, Куба прочно стоит на ногах, благодаря патриотизму и техническим знаниям ее народа, и сохранила свою прекрасную бесплатную систему образования, здравоохранения и социального обеспечения, наряду с другими основными услугами. В период, предшествовавший чрезвычайной ситуации начала 90-х годов, который на Кубе называют «особым периодом», более 90% страны было электрифицировано, была построена широкая сеть дорог, шоссе, железных дорог, аэропортов и морских портов, сотни дамб и ирригационных сооружений, и именно это помогло Кубе преодолеть стадию рецессии.  В 1994-1995 годах наблюдался драматический упадок урожая сахарного тростника - из-за того, что страна перестала получать около 80% всех удобрений, гербицидов, горючего и сельскохозяйственной техники. В 1994 году страна достигла «экономического дна»: ее валовой национальный продукт достиг всего 0.7%. Однако уже к концу 1996 года ВНП вырос до 5%. С 1991 года наблюдается ежегодный рост туризма в 17%. В 1997 году этот рост составил 46%, а число туристов превысило один миллион» .

Представьте себе, в каких условиях приходится выживать кубинскому социализму - как экономически, так и политически, под боком у мирового империалиста номер 1 -  и посмотрите теперь на нашу с вами богатейшую в мире страну, у которой, в отличие от Острова Свободы,  есть все необходимые природные и экономические ресурсы для успешного самостоятельного развития, и которая сдалась без боя на милость «сникерсам и памперсам», доведя наш народ до уровня существования населения где-нибудь в Гватемале или Гондурасе….

Нас продолжают заверять- и заблуждение это широко распространено в России, - что Куба и другие социалистические и развивающиеся страны «сидели у нас на шее». Сегодня у нас «на шее» сидят не только капиталисты других стран, сбывающие на наш рынок продукты гораздо худшего качества, чем продукты такие же отечественные , но и наши собственные капиталисты, успешно наживающиеся за счет уничтожения нашей промышленности и сельского хозяйства импортом, прибирающие к рукам их остатки ( как произошло, например, с фабрикой «Красный Октябрь» ) и выкачивающие из России сырье. То, которое совсем недавно еще было народным достоянием.... Вот о чем. совершенно забывают упомянуть ярые противники интернационализма и солидарности: сегодня на шее у нас сидит армия бездельников и паразитов от Березовского до Чубайса, которые прожирают гораздо больше, чем была вся наша помощь братским народам даже в лучшие годы! Или вы предпочитаете кормить их, этих паразитов, россияне - только потому, что они «наши, отечественные»? ...

…Нас везет обратно в клинику по вечерней Гаване на такси «Коко»- особой, чисто кубинской разновидности мототакси, в котором пассажиры сидят за спиной водителя-мотоциклиста, накрытые желтой крышей в виде полусферы, глотая свежий приморский ветер - молодая задорная кубинка в военной кепке как у Фиделя Кастро, с копной развевающихся по ветру длинных черных волос. Мы объясняемся на смеси жестов и слов, но она никак не может найти нашу клинику. Вокруг уже совсем темно. Она без всякого страха подъезжает к первому попавшемуся строению и обращается к тамошнему сторожу - молодому парню: «Компаньеро!»- «Товарищ!» Он объясняет ей, куда надо ехать, но она не знает этого района и просит его подъехать с нами и показать нам дорогу. Безо всякого страха, даже без тени сомнения в том, что с ней ничего не случится. Точно так же, как поступили бы мы при социализме…

В конце концов мы нашли-таки нужную улицу. И лишних денег она с нас брать не стала.

Перед сном мы выкатили Лизу в коляске – погулять еще по территории клиники, подышать свежим воздухом.  Было все еще немножко душно, но становилось прохладнее, откуда-то с моря потянул свежий ветерок. Небо над пальмами было чернильно-фиолетового цвета, и в нем высоко красовалась темно-желтая, почти оранжевая луна величиной с хорошее колесо от телеги. Где-то неподалеку слышались голоса - в военном госпитале за забором все еще играли на площадке в волейбол.

- Que linda 21 !- раздалось вдруг откуда-то из-за угла. От неожиданности мы обе чуть не подпрыгнули. А из-за угла вышел местный сторож - симпатичный седовласый мулат маминого возраста. И слова эти его были адресованы именно ей. Мне не надо было даже переводить - мама сама догадалась, что это был комплимент. И вдруг застеснялась как маленькая девочка. Я даже не ожидала от нее такой реакции. Сторож послал нам воздушный поцелуй и продолжил свой обход.

Когда мы вернулись в палату, мама выглянула в окно перед сном. Тот же сторож стоял под уличным фонарем,  широко улыбаясь и продолжая посылать ей воздушные поцелуи, и вид у него был такой, словно он вот-вот запоет ей серенаду.

- Я здесь, Инезилья, я здесь, под окном... – пропела я в шутку. Мама вспыхнула и задернула занавеску.

****

...Вечером мне долго не спится. Я не могу перестать думать – обо всем  увиденном.

Когда-то и у нас была такая жизнь. Сегодняшнему молодому поколению, которое ее не застало, очень трудно разобраться и разгрести авгиевы конюшни лжи и клеветы, воздвигнутые на могиле нашей страны «перестройщиками». Тем более, что ничего не разгребать, не задавать вопросов и вообще не думать легче и проще. Порой им просто даже не хватает уже воображения, чтобы представить, что все это действительно было, и поэтому они не верят нам, тем, кто лично все это застал и помнит : легче оказывается поверить чернушникам-кликушам - видно, делают все-таки свое черное дело капания на мозги негативными новостями обо всем подряд изо дня в день...

Дело в том, что им  теперь уже все время хочется развлекаться вместо того, чтобы думать - в точности как тем коротышкам на Дурацком острове. Я тоже иногда не прочь поразвлечься - но разница именно в том,  что то, что они считают развлечением, мне попросту неинтересно. Мне неинтересны такие развлечения, которые не требуют умственных усилий. Помнится, я еще летом после четвертого класса для развлечения читала учебник истории древнего мира- для класса пятого. Да как читала - взахлеб, не оторвать! Мне делается скучно и тоскливо, когда не надо думать. Для меня развлечение - это как раз возможность поразмять размышлениями свои мозги.

Я не могу иначе – я так воспитана. Даже цирк у нас был не просто для развлечения:

«От великого - шаг до смешного:

Стоит только шагнуть не туда ...» - помните песню из знаменитого циркового представления «Я работаю клоуном» клоуна Андрея Николаева? Представления острого, сатирического, такого, что я ходила на него 8 раз (и каждый раз оно было немного другим) – как в драматический театр!  У клоуна Андрюши, как мы все его звали, отец был дипломатом, служил послом в Австрии и Венгрии, а мама была филологом. Такие вот у нас были клоуны!

«Как ни горько, это так: раньше наша страна гордилась ракетами, балетом и цирком, который восторженно встречали во всем мире. И кстати, государство на этот предмет гордости не жалело средств. А сейчас, брошенный «в рынок», цирк превратился исключительно в место развлечения для маленьких детей... Да, раньше тоже были представления для детей — дневные и были вечерние, для взрослого, вдумчивого зрителя. В цирке часто бывали знаменитые писатели, драматические актеры. А теперь что им там делать? Цирковая молодежь хочет не учиться, а зарабатывать деньги, как можно быстрей и больше, например развлекая на пикниках детей «новых русских». Когда-то мы с Леней Енгибаровым специально ездили в Красногорск, в киноархив, платили солидные взятки, чтобы увидеть фильмы с участием великих клоунов прошлого. Теперь все доступно, но, увы, — никому не нужно...» 22  - говорит он сегодня.

А вот на Кубе – нужно!

Вот почему я и говорю,что  Куба - не бедная страна. Она богаче многих из так называемых самопровозглашенных «цивилизованных».

И когда следующим утром, еще в темноте меня разбудили гаванские собаки и крик горластых кубинских третьих  петухов, моим первым ощущением было чувство, которое я не испытывала уже много лет, с советских времен - радостного покоя и ожидания долгого-долгого солнечного дня…

***

…- Да какая там может быть медицина, на Кубе!- скептически протянул один мой

североирландский коллега. Тот самый,  который делился со мной тем, как в следующем году он собирается отдыхать в Испании (на одном из тех дешевых курортов, на которых обычно «отрываются по полной» англичане) и как он надеется на то, что к тому времени «от Афганистана не останется камня на камне». Это пояснение - для того, чтобы вы поняли, какого рода это был человек.

К сожалению, люди такого сорта -  вполне массовое явление там, где я живу, да и у нас в России теперь тоже. За них «думают» газеты, телевидение, радио. Они просто как попугай повторяют все услышанное, - так жить намного проще. При этом, конечно, они уверены, что знают всю истину, в последней инстанции, - ведь они же «следят на новостями»...

«Новости: все, что вам нужно знать!»- в открытую заявляет Си-Эн-Эн на испанском языке. Вот в том-то все и дело - что это они определяют за таких, как Майкл, что им нужно знать, а что - нет, «даже вредно». И в том-то все и дело, что такие, как Майкл, этого не понимают. В немалой степени - потому, что и не хотят понимать.  После моей поездки на Кубу я смело могу пожелать Майклу, чтобы в его «Великой Британии» (частью которой он считает Ирландию) появилась, наконец, хоть одна такая общедоступная клиника, какие я видела здесь. И чтобы там, наконец, появились врачи, которых действительно волнует состояние всех их пациентов, а не только тех из них, у которых есть толстые кошельки.

… Информация к размышлению:

«Только прямые замечательные результаты Кубы в улучшении состояния человека - путем достижения полного излечения или значительного облегчения болезни - могут объяснить резкое увеличение за последние 5 лет числа иностранцев, посещающих Кубу в рамках оздоровительного туризма. Ни неуклонно продолжающийся рост стоимости подобного лечения в других странах, ни их нехватка средств на здравоохранение, ни их недостаток оборудования не могут быть названы в качестве решающих причин для этого наплыва (десятки тысяч!) посетителей в кубинские оздоровительные центры, в рамках того, что может быть описано как современное паломничество к жизни.

Оздоровительный туризм сегодня приводит на Кубу людей из почти 70 стран мира.

Как врачи, так и организаторы кубинской национальной системы здравоохранения избегают термина «чудо», хотя большинство пациентов полностью излечивается, даже те, кто считались «безнадежным случаем», или чья способность двигаться и качество жизни были серьезно нарушены.

Эти результаты можно объяснить существующей сетью здравоохранения, охватывающей все кубинское население, и технической и кадровой инфраструктурой (учеными кадрами и научно-исследовательскими центрами), целиком и полностью преданными своей работе. Это можно объяснить их почти религиозной преданностью заботе о здоровье людей, но никаким не чудом.

Необходимо добавить, что на Кубе - 1050 ученых на миллион жителей, и 200

научно-исследовательских центров.

Другая причина успеха здешней медицины - сама незагрязненная природа архипелага: отсутствие массового загрязнения окружающей среды, чистый воздух, которому способствует роза ветров, направления морских течений и необычайно чистые и теплые пляжи.

На основе этих естественных факторов Куба смогла развить хорошо технически оборудованную инфраструктуру, в то же самое время поддерживая систему массового здравоохранения высшего качества, несмотря на сегодняшние экономические трудности.

Все это не означает, что комфорт, условия, приемлемые цены для иностранных пациентов и возможность сочетания всего этого с отдыхом, морем и солнцем не являются одной из главных целей руководящей отраслью оздоровительного туризма Государственной Компании по Туризму и Здоровью группы Кубанакан. Около 200 туристических агенств в мире предлагают поездки на Кубу за здоровьем. Самая лучшая реклама кубинскому здравоохранению исходит от самих пациентов, их родственников и друзей. Возможности кубинского здравоохранения простираются далеко - от общей медицины и хирургии, лечения зубов и протезирования в Центральной Клинике Сира Гарсия в Гаване до наиболее сложных и современных терапевтических методов потрясающего разнообразия в Международном Центре Неврологической Реставрации (СИРЕН). В кубинской столице также находятся хорошо известный клинико-хирургический госпиталь «Эрманос Амехейрас», знаменитый своими операциями по пересадке спинного мозга, почек, сердца, легких, и больничный комплекс «Франк Паис», занимающийся ортопедической хирургией и травматологией, восстановлением и ревалидацией остемиоартикуляторной системы, с потрясающими результатами.

В международном центре «Камило Съенфуегос» лечат печально-распространенную наследственную болезнь - так называемую «ночную слепоту».. .. Надо назвать также Центр «Гистотерапия Плантария», который занимается лечением псориаза и других кожных болезней. В клинике Эль Кинке, в Ольгуине и в Психиатрическом Госпитале Гаваны лечат в основном иностранных пациентов - от почти не существующей до сих пор на Кубе наркозависимости. Самый знаменитый пациент кубинских врачей в этой области, - конечно, аргентинский «футбольный король» Диего Марадона, который был в весьма и весьма плачевном состоянии, когда он прибыл на остров». (Кубинское правительство предоставило ему лечение бесплатно, и Марадона был так восхищен Кубой, что даже захотел на ней остаться и просил кубинское гражданство!)

Прочитав все это, можно сказать: ну и что? Разве мало на свете стран, в которых иностранцы могут получить качественное платное лечение?

В том-то все и дело. Уникальность Кубы на нашей планете на сегодняшний день - в том, что средства, полученные от лечения иностранцев, которые могут себе это позволить, идут не в карман хозяевам клиник, а в государственную систему бесплатного качественного медицинского обслуживания для всех кубинцев. Более того, - те же самые медицинские услуги предоставляются рядовым кубинцам в тех же самых клиниках, в которых лечатся иностранцы, - и бесплатно! Один мой знакомый ирландский республиканец, помнится, все возмущался тем, что «на Кубе  местным жителям не разрешается останавливаться в одних отелях с иностранцами». Не знаю, почему его так до глубины души взволновали права немногочисленных спекулянтов сигарами и проституток, что ради них он готов закрыть глаза на остальные факты кубинской действительности, в том числе и тот факт, что местные жители спокойно себе лечатся - причем совершенно бесплатно! - в тех же самых больницах и лечебницах, что и иностранцы. Скажи мне, что из этого для тебя важнее, и я скажу тебе, кто ты...

С раннего утра в понедельник в клинику потянулись врачи, медсестры, нянечки и разный  обслуживающий персонал – это было похоже на перелетных птиц, возвращающихся в родные края. Они шли на работу неторопливо, весело переговариваясь друг с другом, причем - что поразило меня после стольких лет жизни на Западе - все шли вместе, рядом и спокойно разговаривали друг с другом о жизни, как равные: от самого крупного медицинского специалиста до уборщицы. Никаких тебе каст. Раньше мне никогда бы это настолько не бросилось в глаза, как теперь – и моя мама тут же повторила вслух мои мысли:

- Смотри-ка, Женя! И уборщицы, и доктора - здесь все коллеги, все товарищи! Здорово-то как...

Тут в дверь к нам постучалась задорная дежурная медсестра с русским именем Нюрка и бурно жестикулируя, объяснила, что пора собираться на обследование. Мы засобирались...

У подъезда нас уже ждала вчерашняя машина, а шофер старательно и терпеливо погружал в нее различного возраста детишек на инвалидских колясках. Он жизнерадостно улыбался - искренне, не наклеенно, как в американских фаст-фуд ресторанах, - и я заметила, как эта жизнерадостность его передавалась измученным мамам-латиноамериканкам.

Им было немножко проще, чем нам: они не только понимали все, что говорили врачи и медсестры и могли им ответить, но и друг с другом постоянно общались, а поддержка людей, которые понимают, каково тебе, значит так много! И все-таки, даже не умея как следует объясняться на испанском, по дороге в другой корпус клиники, где должно было начаться обследование, я сумела переговорить с одной из мам, аргентинкой.

- Rusa? Ну,и  как у вас там жизнь?- поняла я ее вопрос.

- Да честно говоря, паршиво, - сумела объяснить я ей.

-У нас в Аргентине тоже,- жестами и словами объяснила она, - Сейчас, кажется, везде в мире стало скверно. Кроме как здесь...

Я была очень благодарна ей, что она не стала доказывать мне с пеной у рта, как моя страна теперь процветает, как это делали голландцы...

Клиника, в которую мы привезли Лизу, первоначально она создавалась как медицинское учреждение довольно узкой специализации: для исследований и лечения болезни Паркинсона. Кстати, кубинские врачи достигли в этой области поразительных успехов: свидетельством тому - тот факт, что самым, пожалуй, знаменитым пациентом СИРЕН стал страдающий этой болезнью бывший американский боксер-легенда Мохаммед Али, который, уж конечно, мог позволить себе любое современное и дорогостоящее лечение в Соединенных Штатах, но тем не менее приехал на Кубу.

- После этого мы задумались: а не расширить ли нам сферу наших научных исследований и на другие сферы неврологических нарушений? - рассказал нам с мамой наш сопровождающий в машине (он хорошо говорил по-английски) - А сегодня мы уже достигли в этой сфере таких успехов, что к нам едут лечиться со всего континента и с других континентов тоже. Среди наших пациентов много известных лиц - артисты, политики, спортсмены. Гражданам развивающихся стран лечение дается с большой скидкой, по сравнению с ценами для пациентов из стран более экономически развитых. Но даже и цены для них не идут ни в какое сравнение с тем, что пришлось бы им заплатить за подобное лечение у себя дома. Посудите сами: каждая неделя пребывания в специализированной частной неврологической клинике, например, в Англии (государство там лечения такого класса просто не предоставляет!) стоит около 3000 долларов. У нас же самая высокая цена за месяц пребывания, полное обследование, проживание и 3-кратное питание - около 7000-8000 . Большинство цен гораздо ниже. В отдельных, особых случаях мы предоставляем лечение бесплатно: для кубинцев до сих пор священным понятием является наш интернациональный долг и интернациональная солидарность с прогрессивными силами во всем мире.  Обычно, когда подводится финансовый баланс в конце года, большая часть заработанных нами денег отводится на покупку медицинского оборудования для других больниц нашей страны, для поддержания по всей Кубе - в том числе и в самых отдаленных ее провинциальных уголках - качественного бесплатного медицинского обслуживания для всех ее граждан. Наша работа важна для всей страны! Нынешний год был для нас самым успешным за всю историю клиники: мы принесли государству около 9 миллионов долларов! Оставшиеся деньги идут на развитие самой клиники, на научные исследования и - на предоставление бесплатного лечения некоторым иностранным пациентам, которые не в состоянии за него заплатить, но остро в нем нуждаются.

- Расскажите нам про вашу девочку, - попросил кубинский врач, поздоровавшись с нами, когда мы вошли в первый кабинет. Здесь уже у нас была переводчица – несколько врачей в клинике учились у нас и говорили по-русски.

- Лиза получила повреждение коры головного мозга в результате пищевого отравления, когда ей было всего 4 года. Полностью потеряла речь, гиперактивна, страдает эпилепсией, отстает в развитии от своих ровесников. Из нормального ребенка в считанные дни она превратилась в инвалида. Мы тоже перепробовали все средства, самые разные места лечения. Больше всего обидно вспоминать врачебное безразличие (не только и не столько, кстати говоря, в России!) и «советы» «сбагрить» ее в приют для слабоумых детей! А ведь Лизочка все понимает, у нее просто нарушение коммуникационного процесса, а многие врачи смотрели на нее с открытой брезгливостью, как на «слабоумную», - хотя это их профессия: лечить таких, как она.... – волнуясь, начала рассказывать мама. Мне по-прежнему было слишком тяжело обо всем этом говорить.

Обследование было доскональным. Оно заняло несколько дней. Лизе без разговоров и уговоров, что ей это не надо, да и стоит дорого, сделали все снимки, которые я так долго и отчаянно уговаривала врачей сделать ей в Белфасте. Уже через пару дней мама была под таким сильным впечатлением от кубинской медицины, что в восхищении начала писать письмо домой:  «Практически нигде нет такого подхода к больным, как здесь на Кубе, - такого комплексного обследования и такой же комплексной реабилитационной программы. В других странах врачи смотрят на каждый симптом изолированно: у них, как у портных-героев Аркадия Райкина , «узкая специализация»! А здесь - совсем иное.  А вы бы только видели, как они занимаются с больными: с утра и до позднего вечера, до изнеможения! И у всех - от шофера, который целый день грузит в свою машину пациентов на инвалидных колясках до уборщицы, которая с улыбкой так отдраивает нашу палату, что она вся светится, - непременно для каждого больного находится доброе слово, слово ободрения, поддержки, которое вселяет в них веру в собственные силы и в себя!»

Во дворе клиники, когда мы прогуливали там Лизу, нам как-то встретилась еще одна российская семья. Сережа и его мама. Семья Сережи была из «новых русских» с Урала, и была в состоянии заплатить за его лечение. Но мама его оказалась очень простой в общении женщиной.

- Куба - это просто чудо! – поделилась с нами она, - Мы здесь уже почти 4 месяца, и, скажу вам честно, даже не хочется уезжать. Сережа упал в бассейне, когда ему было 8 лет; сломал позвоночник. С тех пор прикован к инвалидной коляске. Мы перепробовали уже все, что было доступно в России; самые лучшие клиники. Безрезультатно. Никто даже не соглашался сделать ему операцию. Кубинцы согласились! Сейчас он занимается по восстановительной программе каждый день. Программа очень интенсивная. Замечательные здесь люди: добрые, трудолюбивые, простые, внимательные! Когда мы ехали на Кубу, у нас головы были забиты всякими предрассудками (это после родной прессы!): ожидали увидеть нищету, не могли себе представить, что в здешних больницах может быть современное оборудование. Оборудование - самое современное, больничная палата напоминает больше гостиничный номер, а кормят вообще на убой!

- А нас знаете, что поразило нас больше всего? – вступила в разговор моя мама, - Когда нашей Лизе делали ЭЭГ, понадобилось сделать ей несколько уколов, а потом долго налепливать электроды на ее голову, в ее достаточно густые кудри. Конечно, это ни одному ребенку не понравится, - она стала плакать. И тогда наш кубинский доктор включил радио и тихонько запел и затанцевал под музыку для нее, не переставая делать свое дело! Лиза была так удивлена, и ей это до такой степени понравилось, что она замолчала…Ну где, скажите вы нам, в какой еще стране бывают такие удивительные доктора?!

Всю неделю мы ни разу не ездили в город: было не до того. Мы с волнением ждали, что нам скажут кубинские врачи по окончании обследования - каким будет их вердикт в отношении Лизиного будущего.

Утром мы ходили по разным врачам, потом обедали, потом у нас был тихий час, а потом все начиналось сначала. Я решила отложить свое переселение к неведомой мне Юре по крайней мере до конца обследования: мама одна не смогла бы общаться с врачами без моей помощи. По утрам, когда нам приносили завтрак, я пряталась в ванной, чтобы у нас не было каких-нибудь проблем из-за моих ночевок. Но проблем не было, хотя кубинцы быстро нас раскусили. Та же неугомонная Нюрка постучалась как-то раз в дверь, за которой я пряталась:

- Эй, мама! Выходи, завтрак остынет!

Что мне оставалось делать? Я покраснела, но вышла...

Потом я попробовала-таки переехать временно к Юре....Дом ее оказался тоже довольно далеко от клиники, и туда мне пришлось-таки опять добираться на такси. Когда я из него вылезла, у меня было такое ощущение, что все жильцы этого дома, в полном составе, вышли на балконы своих квартир, чтобы меня получше рассмотреть. Мне даже стало неловко.

Юра оказалась симпатичной смуглой работающей одинокой мамой лет 30. Оказывается, Юрой ее хоть и действительно назвали в честь Гагарина, но была тому и еще одна причина: ее папа был русским... Что с ним теперь, и где он, мне узнать не удалось – для этого у меня был недостаточный запас испанских слов.  Квартира у Юры была широкая, просторная, насквозь проветриваемая свежим ветерком; просто, но со вкусом убранная, с двумя спальнями, гигантской ванной и закрывающимися ставнями от солнца на окнах. Никакой  нищеты и здесь не было - только не было горячей воды, но уж к этому-то нам, россиянам, не привыкать…

Я прожила у нее пару дней, она поила меня по вечерам крепким черным кубинским кофе, и мы даже кое-как умудрялись разговаривать, но я быстро затосковала по своим. И добираться отсюда до них было сложно, да и как-то они там без меня... И через пару дней я извинилась перед гостеприимной Юрой и от нее съехала - ну, не выгонят же меня из клиники, в самом деле... А лишнего я не ем и лишнего места тоже не занимаю.

Как-то раз медсестра Нюрка прервала наш послеобеденный тихий час:

- Совьетика! Тебя к телефону!- весело забарабанила она в дверь.

К телефону? Кто бы это мог мне сюда звонить?

Конечно же, это оказался всеведущий фермер Фрэнк... В Ирландии, между прочим, к тому времени уже была глубокая ночь!

-Вы как узнали мой номер? – поинтересовалась я.

- Спросил в справочном.

 -А здесь меня как нашли?

- Ну, они, конечно, не сразу меня поняли... Но с божьей помощью... Wait till I tell you, madam,- проговорил он слегка даже кокетливо,- You better get yourself prepared 23 …

И он поведал мне – в типичном Фрэнковом стиле «по секрету всему свету»- что к нам едет ревизор... то есть, простите, Лидер! В составе небольшой делегации. Мое сердце радостно забилось. Для меня это было еще одним доказательством того, что я не ошиблась в своих ирландских друзьях.

Лидеру никогда еще не доводилось посещать настоящую социалистическую страну, и я, если честно, про себя немного жалела, что ему не довелось увидеть наш СССР в его лучшие годы… Но сделанного не воротишь.

Мне, горячей голове, некоторое время казалось, что визит этот долго откладывался потому, что ирландцы «боятся рассердить»своих американских спонсоров – и это вызывало у меня довольно сердитую реакцию. Я доказывала своим ирландским друзьям, что хотя Владимир Ильич Ленин и воспользовался финансовой поддержкой немцев для возвращения на Родину весной 1917 года, плясать под их дудку и уверять их в незаменимости их помощи для процесса демократических преобразований в его стране он ни за что бы не стал! И, отправляясь на Остров Свободы, я отправила Лидеру достаточно язвительную открытку, в которой выражала свою надежду увидеть их на Кубе до Рождества,-  хотя «очевидно, что она не относится к числу ваших приоритетов», написала я.  Циник Фрэнк мне, конечно, не поверит, но когда он сообщил мне свою новость, я некоторое время не могла преодолеть весьма приятное ощущение, что я каким-то образом могла повлиять на это их решение…

Дело в том, что для меня, воспитанной в СССР и не стесняющейся своих коммунистических взглядов, визит к Фиделю Кастро – это что-то такое совершенно естественное, что мне даже непонятно, как это может кого-то «не удовлетворить «, и какое право имеет кто-то, кроме самих ирландцев и принимающей кубинской стороны, вообще что-либо говорить по этому поводу.

Я не имела никакого понятия о том, какому остракизму подвергнут ирландских республиканцев за этот визит западные СМИ и какими помоями они заплюют Лидера за совершенно естественный поступок: посетить страну, которая всегда была солидарна с ирландским республиканским движением, никогда не предавала его в трудную минуту и, в отличие от так называемых «ирландских американцев», никогда не пыталась определять за руководство Шинн Фейн, каким путем ему надо идти.  Да, недооценила я подлинный «размах свободы» западного общества.  Могу с полным основанием заявить, что все значение того  визита и даже, не побоюсь этого выражения, всю глубину  личного мужества Лидера в данном случае я осознала, только уже вернувшись в Ирландию и пробежав глазами по страницам газет: ирландских, английских и американских... 

... А фермер Фрэнк все говорил и говорил и говорил... Пока я не напомнила ему, что звонит он мне не в «6 графств», а за океан. И что его телефонный счет, наверное, уже достиг астрономических высот.

***

…Мы гуляем по Гаване с Дунканом – обосновавшимся в Белфасте шотландцем из Глазго, неисправимым идеалистом, ни от кого не скрывающим своих взглядов. Он обещал показать мне новенький, только недавно построенный памятник Отважной Десятке – ирландским республиканцам, умершим в ходе голодовке протеста в 1981 году.

С Дунканом я познакомилась еще в Белфасте – он был активным членом местного отделения группы солидарности с Кубой. И вот теперь, сама оказавшись на Кубе, я не могла упустить возможности встретиться с «земляком», с которым меня, кроме места жительства и языка, объединяли еще и политические взгляды…

… Есть в старой Гаване улица, носящая совершенно ирландское имя – О ‘Райли. О ее существовании я впервые услышала от все того же неутомимого фермера Фрэнка.

-О'Райли когда-то был губернатором Гаваны,- рассказал мне он. - А корни его - из нашего Кавана, в деревне Килналек похоронен его отец…

Может быть,не все у нас в России знают, что в жилах легендарного революционера Че Гевары тоже течет ирландская кровь: его бабушкой по отцовской линии была ирландка по фамилии Линч.

Улица О'Райли была первым, что я захотела увидеть в Гаване. Честно говоря, ирландского в ней было мало: расположена она в одной из самых красивых частей традиционной, старой Гаваны. Но на стене на одном из ее домов красуется надпись: «Два островных народа – одна судьба. В море борьбы и надежды Куба и Ирландия едины». Надпись эта сделана на трех языках: испанском, английском и ирландском.

Честно говоря, я бы просто не поверила своим глазам, если бы мне не рассказал о ней еще задолго до моего посещения Кубы Дункан. Сам шотландец, но, пожалуй, больший патриот Ирландии, чем. многие уроженцы Изумрудного острова...

Все ирландцы, которые сегодня приезжают в Гавану, неизменно приходят на улицу О'Райли, чтобы сфотографироваться рядом с трехьязычной табличкой. А с недавних пор появился в кубинской столице и еще один памятник, связанный с Ирландией, - памятник 10 ирландским республиканцам во главе с Бобби Сэндсом, к которому меня и повел Дуглас.

Собственно говоря, в тот день он официально еще не был открыт. Дело в том, что честь открытия памятника должна была быть предоставлена как раз ирландской делегации, которая собиралась приехать.

Дункан перевел для меня испанскую надпись на памятнике – слова Фиделя Кастро, сказанные им о Бобби Сэндсе и его товарищах еще тогда же, в 1981 году. В них он сравнивал обращение режима Маргарет Тэтчер с ирландскими политзаключенными со средневековой инквизицией. Те, кто читал тюремные записки Бобби, не может не поразиться тому, насколько верно это сравнение передает то чувство, которое возникает при чтении о его страданиях. Просто невозможно поверить, что описанное происходит в наше время, а не в средние века, да еще в одном из государств, так кичащихся своей любовью к правам человека. 

В каждом углу этого скверика стояло по памятнику. Один из них был посвящен матери Хосе Марти, и я с удивлением для себя узнала, что она была родом из масонской семьи. Упоминание о масонах вновь вывело нас с Дунканом на разговор о Северной Ирландии, - ибо нигде, кроме как там и в Шотландии, не видела я масонских лож, да еще в таком количестве. На Кубе, оказалось, масоны тоже существуют и не запрещены законом, - как не запрещены и всяческие другие религиозные и культурные группы. Я видела потом несколько масонских лож в Камагуее.

По дороге в скверик нас несколько раз беспокоили предлагавшие свои услуги таксисты, продавцы газет и даже фарцовщики сигарами. Если меня еще с большой натяжкой можно было принять за кубинку (особенно в компании Лизы), то Дункан - розовокожий, за версту выглядевший европейцем, - очень болезненно относился к подобному вниманию: стоило очередному кубинцу только приблизиться к нему, как он уже громко говорил :

- Мне ничего не нужно, большое спасибо!... Я не собираюсь поощрять попрошайничество – когда я достаточно хорошо знаю эту страну и знаю, что правительство здесь никому не дает умереть с голода.-  Дункан очень высокого мнения о кубинской социальной системе - как, впрочем, после того, что я увидела, и я сама.

Путеводители по Кубе, выпущенные западными издательствами, пытаясь искать негативное даже в позитивном -  в стране, которая посмела жить не по их правилам, - подчеркивают, например, что туристы обязаны своей практически полной безопасностью на Кубе... «огромному количеству полицейских на улицах». Что-то не помогает огромное количество имеющих право открывать огонь на поражение полицейских на улицах снижению преступности в Соединенных Штатах Америки... А? Или наличие такого числа «вооруженных и очень опасных» милиционеров и спецназовцев на улицах российских - по сравнению с невооруженными нашими советскими дядями степами и анискиными, которых все знали и уважали? Теперь же отношение к милиции у нас в России стало таким, что я сама была свидетельницей того, как от милицейской машины, застрявшей в яме на дороге, отворачивались все проходившие мимо люди.

Дело не в полицейских, господа хорошие. Дело - в людях. «Разруха - не в сортирах, разруха - в головах», как говаривал Михаил Булгаков.

- На Кубе нет такого уличного воровства, как в других странах, потому что если кто-то что-то украдет, допустим, у туриста на улице, за ним сразу побегут все, вся улица, не только полицейские, но весь народ, - рассказывал мне с гордостью Дункан. По-моему, он думал, что я не представляю себе, как это может быть.

А ведь это точно так же, как еще совсем недавно было и у нас. Это в «свободном» (очевидно, от совести и от ответственности за свои поступки!) обществе людей с самого детства воспитывают: не сопротивляйся, если тебя кто-то грабит; отдай кошелек, жизнь дороже; если видишь, что нападают еще на кого-то,  вызови полицию, а сам не вмешивайся... Точно так же учат и нас в современной России, воспитывая поколение, без принципов, без чувства справедливости и необходимости бороться за нее, без чувства собственного достоинства.

Люди, воспитанные так с детства, практически неспособны понять, почему на Кубе нет такой преступности, как у них, и они начинают пытаться объяснить это с точки зрения своего куриного мировоззрения: «преступности нет потому, что некого грабить» и т.п. ... И ничего другого они не понимают, хоть тресни.

Мы разговорились о мировом коммунистическом движении. Дункану было грустно от того, что в летней политической школе, в которую он записался в Ирландии минувшим летом, самый молодой ученик был лет на 20 старше его. А я смотрела на него, молодого парня, моложе меня лет, наверное, на 10 – и радовалась тому, что есть такие,  как он. И ведь он не одинок, хотя, быть может, сейчас он этого и не замечает.

Тут он показал мне на гордо возвышающееся над Гаваной здание отеля «Гавана Либре» – «Свободная Гавана»-, в которой когда-то, сразу после революции, временно размещался офис Фиделя, и с неожиданной мечтательной тоской в голосе произнес:

- Вот бы и у нас так… Наши лидеры – в отеле «Европа»,  с «АК» в руках! Вот как надо!

Да, нам всем не повезло с контрреволюционным временем, в котором мы живем. Но если бы так размышляли в свое время декабристы или народники – что они ничего не могут сделать, потому что не созрели объективные обстоятельства для революции, ее бы никогда и не было . Каждый из нас делает что может. В меру своих сил приближает тот день, когда человечество, наконец, заживет достойной жизнью для всех своих детей… И делают это по-своему и Лидер, и сам Дункан, и Финтан – в далеких джунглях…

***

Наконец наступил тот день, когда врачи должны были вынести свой вердикт состоянию Лизы и прогноз на ее будущее. С одной стороны, я очень нервничала, с другой - после всего мною здесь увиденного была абсолютно уверена, что если кто на этом свете и сможет Лизе помочь, так это именно кубинские доктора.

Лизин врач - симпатичный молодой еще человек в очках - вошел к нам в палату сразу с утра, в сопровождении большой группы студентов-медиков. У студентов были умные, милые лица. Мне невольно вспомнились слова Дункана - насколько его, западного человека, поразили познания в медицине даже совершенно не имеющих отношения к ней кубинцев: такое общее образование давали в здешних школах. Ну, а уж если кто решил избрать ее своей специальностью...

Переводчицы на этот раз с ними не было, но за ней уже послали, и поэтому доктор сразу сказал мне, что если я чего-то не пойму, сразу бы ему говорила, а он постарается неясные мне вещи объяснить еще раз, уже с ее помощью. Я кивнула. Он достал распечатку с Лизиным диагнозом и, говоря медленно и отчетливо, в два счета объяснил мне все, что столько времени не мог объяснить и рассказать нам ни один врач - ни в Голландии, ни в Ирландии, ни в капиталистической России, ни в «Великой» Британии.  Передо мной возникла полная и четкая картина того, что произошло в Лизином мозгу, каково его состояние сейчас, и что надо делать, чтобы помочь ее реабилитации. Заметьте, я никогда специально не учила испанский язык! Но доктор этот так подробно и так доходчиво излагал мне результаты обследования, время от времени даже диаграммы на бумажке рисовал, что это было словно ты открываешь для себя, как сложная задачка-то по математике, оказывается, совсем не так запутана, как ты сначала думала.

- Оперативное вмешательство не понадобится. Степень прогресса предсказать сложно, потому что все зависит от того, насколько интенсивной будет терапия - например, те же занятия с логопедом. А такая терапия должна быть продолжительной. Сейчас главное - поставить под контроль эпилептические приступы вашей девочки. Когда станет меньше этих хаотических электросигналов в ее мозгу, тогда она сможет лучше концентрироваться и сможет многому научиться. У вас есть дома такие возможности для терапии?

Мы только развели руками. +

- Хм... если бы вы жили на Кубе, тогда, конечно, не было бы с этим проблем. Не переживайте, мы подумаем, что можно сделать. Может быть, наши специалисты покажут вам, как надо с ней заниматься?. Кстати, у нас тут есть логопед, говорящая по-русски. Она и будет заниматься с Лизой и сможет ответить на все ваши вопросы по части речи. А что касается противоэпилептических средств, я прочитал, что вам прописал ваш лечащий врач. Это очень старое лекарство, его у нас на Кубе уже почти не употребляют. Даже странно, что он не выписал вам, например, карбомазепин. Давайте его попробуем и посмотрим, будет ли Лизе лучше...

«А чего тут странного?»-  подумала я, -»Западным врачам полагается экономить, как коту Матроскину, если пациент лекарства получает бесплатно. Вот если бы он за них сам платил... А может, доктору Банионису вообще пора на курсы переквалификации... Если бы дело было за мной, я бы непременно его туда отправила!».

Пока кубинский доктор нам все это рассказывал, двое его студентов с удовольствием играли с Лизой в мячик...

Мы остались в клинике еще на 3 недели. Лиза ходила на озоновую терапию, на массаж, перешла на карбамазепин, и с ней ежедневно занималась логопед - приятная, большеглазая женщина, которая сначала немножко напугалась, потому что не говорила по-русски с момента окончания института. Но с нами она быстро все вспомнила. Занималась она с Лизой подолгу - и с ангельским терпением, потому что Лиза не могла сидеть спокойно на одном месте больше 5 минут.

- Лизочка, лошадка!- говорила она, показывая Лизе на картинку. И Лиза радостно цокала языком. С учетом ее состояния это уже был прогресс!

Ежедневно ходя по самым разным уголкам клиники на процедуры, мы видели, как не покладая рук  занимаются с пациентами кубинские медики - с каким безграничным терпением, с каким участием и с какой человеческой теплотой. Среди пациентов было много заново учащихся ходить. Много детей с церебральным параличом. От многих увиденных нами там сцен комок поступал к горлу - но не столько от человеческих трагедий, сколько от торжества человеческого духа и от того, на что способны люди, когда они по-настоящему, а не по лицемерным церковным книжкам любят своих ближних. И дальних, таких как мы- тоже!

...Со временем – не сразу, конечно – приступы у Лизы действительно стали все более редкими и слабыми. Спасибо кубинцам! Доктор Банионис приписывал этот успех себе – видимо, забыл уже, как я настояла после нашего возвращения с Кубы на том, чтобы он выписал ей порекомендованное ими... А логопеда - прекрасного, редкого, именно такого как надо,  и такого,каких днем с огнем не отыщешь ни в одной Британии - мы нашли... у себя дома, в родном нашем городе. Буквально в двух шагах даже от нашего дома. Это была бывшая однокурсница нашей кубинки. И принимала она в местном детском санатории совершенно бесплатно, даже подарки не брала: пережитки «проклятого советского прошлого»!...

Вот так.

...В оставшееся нам на Кубе время очень хотелось хоть немного повидать остров. Несколько раз выбирались мы на такси в город. Я хотела было как-то дойти туда одна пешком, но быстро поняла, что переоценила свои силы и недооценила гаванские расстояния.

- Скажите, а где здесь можно найти такси?- на ломаном испанском спросила я водителя, мывшего на обочине свою старенькую «Ладу».

- А вам куда? - спросил он вдруг по-русски, - Давайте садитесь, я подвезу!

И подвез! И денег не взял с меня. И всю дорогу вспоминал своих советских друзей...

Бывали и комичные случаи. Например, один как-то раз, когда мы сели в такси, и я стала из окна фотографировать город , мама сказала мне:

- Вот там похоже на какой-то военный объект, не фотографируй на всякий случай...

Тут таксист обернулся к нам и вдруг на чистом русском языке сказал:

- Да, не надо, пожалуйста!

Встречались нам и бабушка-кассирша в магазине, окончившая когда-то военное училище в Киеве (ого!), и женатый на нашей землячке один из докторов клиники, и еще много-много людей, помнящих и любящих нашу с вами страну...

Однажды я шла в одиночку по Малекону - мама и Лиза остались в тот день в клинике, - когда со мной захотел познакомиться какой-то молодой человек. Я уже говорила вам, какая у меня на это обычно бывает реакция, но вот чего я совершенно не ожидала - так это приглашения... в музей!  Молодой человек разглядел у меня на шее бусы из африканских ракушек:

- Вас интересует афро-кубинская культура? Здесь как раз сейчас открылась выставка афро-кубинской живописи, давайте сходим вместе, а?

Я вспомнила приглашающего меня в паб при знакомстве на улице молодого ирландца Фитцпатрика в Дублине.... Один -ноль в пользу социализма!

Помню, мы сидели на лавочке, и я рассказывала своему новому знакомому по имени Анхель - насколько опять-таки позволял мне словарный запас - о концерте Национального балета Бенина, на котором я побывала еще в школьные годы. Такого чуда я не видела ни до, ни после этого. А наши горожане, не особенно Африкой интересовавшиеся, -  и подавно. Случайно попавшие на концерт зрители наши даже с мест повскакали, чтобы получше рассмотреть, как один из бенинских танцоров таскает по сцене в зубах стул с сидящей на нем девочкой- самой юной бенинской танцоркой из тех, что к нам тогда приехали...Раньше подобные танцевальные группы приезжали к нам в СССР довольно часто, и по телевидению их всегда показывали на день независимости той или иной страны, а посол ее в тот же вечер, как правило, выступал в программе «Время». И потому я и до сих пор помню даты всех дней независимости всех африканских стран...

Увидеть и еще лучше  узнать Кубу нам помогла и моя новая знакомая - ирландская журналистка Орла, которой меня представил Дункан. Орла была замужем за кубинцем и жила и работала на Кубе уже несколько лет. Встретила она меня почти как землячку.

Благодаря Орле познакомилась я и со многими другими иностранными журналистами, которые, покинув привычные условия в родных странах, решили посвятить свою жизнь Кубе: с англичанами, американцами и даже с одним антильцем!.

Орла - одна из немногих ирландцев в кубинской столице. По подcчетам Дункана, ирландцев здесь не более 8-10 человек. Орла много лет ездила на Кубу в составе бригад солидарности, а потом встретила здесь своего нынешнего супруга и осталась насовсем. В Ирландии она читала лекции по женскому движению и истории феминизма, здесь – является редактором англоязычных программ. Жизнь на Кубе ее вполне устраивает, как и очень скромная (по сравнению с Ирландией) зарплата.

- Зато мне предоставили бесплатную квартиру, - говорит она. Как и многим кубинцам.

В отличие от них, Орла, как иностранная гражданка, не снабжается по карточкам.  Иногда с этим связаны некоторые житейские трудности: например, в долларовых супермаркетах нет яиц, потому что их не дадут в свободную продажу там, пока не обеспечат всех собственных граждан по системе распределения продуктов. Но из любого положения всегда есть выход, когда человек человеку - друг, товарищ и брат, а не волк, и одна из кубинских соседок принесла ей яйца в ответ на оказанную когда-то давно другую услугу...

Такие вещи как яйца волнуют Орлу меньше всего. Она наслаждается возможностью посещать почти бесплатно театры, концерты, кинотеатры (как раз в это время в Гаване проводился очередной фестиваль латиноамериканских фильмов, и было таким освежающим наконец-то увидеть на экранах нормальные человеческие фильмы, а не бесконечные американские боевики!).

Под стать Орле и ее коллеги по работе. В одной из кубинских газет вот уже несколько лет работает приехавшая на Кубу 7 лет назад, в самое трудное для Острова Свободы время, англичанка Дженни, лучшая подруга Орлы. Она переводит на английский язык различные публикации. Глядя на нее и разговаривая с ней, я невольно мысленно сравниваю ее с Татьяной, сбежавшей с Кубы тогда же, когда Дженни покинула ради «бедной» Кубы «богатую» Англию, и мне вспоминается пословица о крысах, бегущих с корабля... Вот только корабль этот не тонет, а упорно плывет дальше, залатав порванные бурей истории паруса. Крысы просчитались...

Мы быстро подружились с Орлой и с Дженни, а муж Орлы даже попытался снять о нас с Лизой документальный фильм. Не знаю, что у него получилось, но он действительно пару дней снимал нас с большой телекамерой в клинике.

У Дженни был небольшой старый автомобиль, и она пару раз в свое свободное время возила нас с Лизой на пляж неподалеку от Гаваны. Пляж был великолепен.

- Вы заметили, как здесь спокойно? - с гордостью сказала нам она.

Я огляделась. Действительно, было очень мало народу. В воде резвились два красивого телосложения парня, а еще два эдакие Аполлона  шли неспешно по берегу. Кроме них и нас вчетвером, на пляже никого не было.

- Это пляж для геев, - сказала Дженни, - Я очень люблю сюда ходить - чтобы мужчины не оказывали излишнего внимания...

Как-то вечером Орла пригласила меня в ресторан.

- Я знаю такое место, где можно пообедать очень здорово, причем за кубинские песо!

Мама сказала, что для них с Лизой это было уже слишком поздно (да и Лиза за столом – это отдельная история), но посоветовала мне сходить  - интересно все-таки. И я пошла.

…Я иногда пытаюсь внушить себе, что, может быть, я несправедлива по отношению к людям, метко прозванным  у нас «америкосами».  В конце концов же, были американцами и  Дин Pид, иАнджела Дэвис, и Ассата Шакур, и Стокли Кармайкл. Но каждый раз, когда я встречаюсь c американцами в своей собственной жизни – пусть даже левыми и прогрессивными!- я, к великому своему сожалению, убеждаюсь, что я, увы, не ошибалась, и что я мало могу сказать хорошего про них.  Может быть,  мне просто до сих пор на это не везло. Во всяком случае, хотелось бы верить. Но пока мои впечатления все еще именно такие.

Мы, кажется, мыслим настолько разными категориями, что нам просто не понять друг друга. Мне кажется, что американское видение  мира заключается в том, что весь мир обязан походить на Америку, и что все и все продаются и покупаются. С ними даже не хочется спорить- их духовную бедность становится просто жалко. Охарактеризовать этот менталитет можно на одном примере: вовсе не крайне правого, а скорее типичного американца, который работал в Дублине – и всерьез утверждал, что НАТО проигрывает войну в Югославии потому, что «мы взрываем бомбой, которая стоит десять миллионов долларов здание, которое стоит всего 30 тысяч.». При этом подумать o людях – о жертвах НАТО и его собственного правительства в первую очередь - ему просто не приходило в голову. Для него это был действительно «второстепенный ущерб». Главный ущерб для него заключался в деньгах американских налогоплательщиков. Очевидно, надо было либо удешевить бомбы, либо бомбить более дорогие объекты. Такой вариант его бы вполне устроил, и он мог бы есть, пить, спать и смотреть телевизор со спокойной совестью. 

Главная проблема «янки» – не только и не столько ограниченность, сколько то, что в английском языке называется «arrogance». По-русски – высокомерие. Орла рассказала мне о том, как она когда-то наблюдала за выборами в Боснии, и как приехавшие туда «америкосы» всерьез, как маленьких, учили местных жителей голосовать, бесконечно их этим обидев. «Уж если мы чему-то и научились за годы социализма, так это тому, как голосовать!»- заявил «америкосам»один из них. «Зато на этот раз вы впервые не знаете, кто победит!» – парировали те.  Ха, голосуй не голосуй, все равно получишь какого-нибудь ярого сторонника «свободного рынка»!...

Трудно найти более яркое выражение цинизма, чем. эта фраза, - ибо у всех у нас свежа в памяти та паника, которая охватила Америку, когда на выборах в Белоруссии победил не тот, на кого они ставили, и когда результаты свободных выборов оказались как раз не такими, какими ожидали их янки. Свежо у нас в памяти и то, что произошло с «непредсказуемо» демократически выбранным президентом Чили Сальвадором Альенде – и то, как до сих пор оправдывают свержение его правительства и убийство его самого американские комментаторы по телевидению : «Да, но он же был коммунистом!» 

Встречаясь c такими людьми, очень трудно им не нагрубить. Хотя грубить тоже неприятно - особенно если вы случайно оказались в общей компании, и они – не ваши гости. Но иногда очень трудно не вступиться за местных жителей, за свою страну - и вообще за весь земной шар, который, как они всерьез верят, обязан жить по их законам. 

Мэрилу встретилась мне в компании иностранцев, которым Орла решила показать, что представляет из себя типичный кубинский частный ресторанчик. Она была из Сaн-Франциско и очень гордилась тем, что говорит по-испански – после романа с каким-то мексиканцем. Первое, что она произнесла за столом, - это поучение единственному за нашим столом кубинцу, … как надо говорить по-испански! Согласно ей, так же, как привыкла она в Мексике. 

Затем она сделала замечание о том, что многие гаванские улицы называются номерами, а не названиями «очевидно, под американским влиянием». 

- Как это скучно, когда у улиц нет даже названий!- не выдержала я. 

Находясь за столом, Мэрилу продолжала допытываться у нас, «какое из блюд в меню – гамбургер». (Естественно, что гамбургерами и поп-корном в традиционном кубинском ресторане и не пахло!), а потом перевернула меню на другую сторону – и громогласно, с почти животной радостью, сообщила нам:

- Я узнала, узнала, - это меню отпечатано в программе PowerPoint Майкрософта!-, с таким видом, словно Билл Гейтс приходится ей лично двоюродным дядюшкой…

Как можно всерьез принимать таких людей – и их «левые»симпатии, если за тем же столом моя ирландская знакомая принялась объяснять eй, что такое интернационализм, и как он представляет собой неотъемлемую часть марксизма – ибо наша «левая» любительница гамбургеров, оказывается, и понятия о таких азах марксизма-ленинизма не имела? 

Правда, когда Орла, объясняя политику интернационализма на примере Че Гевары, высокомерно заметила, что Че, конечно, тоже наделал ошибок, мы с единственным за столом кубинцем, не сговариваясь, переглянулись и саркастически хмыкнули. Для того, чтобы иметь моральное право судить o Че, о его жизни, о его взглядах, надо сначала сделать что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее по своим масштабам то, что сделал для мирового революционного движения он…

Мы обсуждали интернационализм кубинского правительства на примере той бесплатной медицинской помощи, которую онo оказывает, руководствуясь чувством солидарности с левыми движениями во всем мире.

- Да, наше правительство не способно на такое благородство!- со вздохом признала жительница Сан- Франциско.

- А наше знаете на что способно?- вмешался в разговор сидящий за нашим столом до этого молча англичанин, которого, вероятно, смутила моя майка с надписью «Путь к свободе» с изображением женщины – снайпера ИРА. - Вот сейчас оно бомбит Афганистан. Так оно вполне может взять одного-единственного тяжело больного афганского ребенка (не неизлечимо больного конечно: им нужен гарантированный результат!), вывезти его в Англию и предоставить ему там бесплатное лечение. Чтобы потом трубить o своей «гуманитарности» во всех газетах…

И он глубоко вздохнул от стыда.

Ресторан, в котором мы сидели, был частным: на Кубе сейчас проводится своего рода НЭП. Правда, частный бизнес здесь oчень oграничен, и ему не позволяется вытеснять государственный, доступный всем сектор. Ограничено было и число столиков в этом ресторане. Цены – очень низкие для иностранцев (это было одно из немногих мест в Гаване, где иностранцы могли платить не долларами, а так же, как и кубинские клиенты, песо) и достаточно приемлемые для самих  кубинцев - чтобы пообедать по торжественному случаю.

Снаружи не было даже никакой вывески, и, если не знать, где он находится, я бы, например, вообще его никогда не нашла. Мы поднялись на второй этаж старинного, колониaльного испанского стиля, дома; постучали в какую-то дверь, нас впустили, мы шли какими –то долгими коридорами, по стенке виднелись двери каморок, в которых кто-то жил; затем мы прошли прямо через кухню – и оказались на крытом соломенной крышей балконе-галерее, где потолок был увешан пустыми пивными банками, а со стен свисали клетки с попугаями и голубями и типичные для «частников» мещанско-аляповатые плакаты с какими-то красавицами, в одной из которых я узнала знакомую мне еще со времен, проведенных на Кюрасао, венесуэльскую поп-звезду Алессандру Гусман. 

Попугаи, естественно, сразу же потребовали от нас, чтобы мы поделились c ними ужином. Лишенные возможности переговариваться голуби только с завистью поглядывали на них, и мне стало их жалко. 

В ресторане не было никаких прохладительных напитков: только алкоголь или простая вода. Прямо при нас один из поваров нарезал на части огромную свежую рыбу. 

Мэрилу смирилась, наконец, с отсутствием гамбургеров и заказала какой-то бифштекс. Кубинская еда в основном состоит из риса с фасолью, салатов и кусочка мяса, чаще всего свинины или курятины. Было вкусно! 

Хозяйка, крупная темнокожая женщина, оказалась родом из Гуантанамо. То есть, говоря по-испански, «гуантанамера». Я про себя молилась, чтобы Мэрилу не завела речь oб «их» военной базе в Гуантанамо . Ибо тут уже у меня не хватило бы запаса вежливости… К счастью, она промолчала – была слишком занята поглощением за обе щеки «негамбургерной» еды. 

Возвращались мы уже по совсем темной улице, хотя было всего лишь около 7 часов вечера: темнеет в тропиках не только рано, но и моментально. Только что еще светило солнце, а через 20 минут вокруг уже глухая ночь… 

Орла повела нас к скверику, в котором сидел (именно сидел – на лавочке, смотря на тех, кто к нему подсядет, выразительно-ироничным взглядом!) памятник Джону Леннону. «Кто же его посадит – он же памятник!»- вспомнилась мне легендарная фраза героя Савелия Крамарова из «Джентльменов удачи»…  Оказывается, можно и памятник при желании посадить!

Для западных людей «Битлз»представляет собой что-то такое особое, что объединяет их всех, в независимости от гражданства и даже возраста. И что отделяет их от большинства из нас, восточных европейцев (хотя у нас тоже есть много поклонников «Битлз»), выросших на другой музыке. Это хорошо показал в своей повести «Плавать c сухими волосами» голландский писатель Кеес Ван Коотен. Его герой, пытаясь найти общий язык со своей румынской гостьeй-ровесницей, говорит ей: «Битлз»!» На что она отвечает ему: «Адриaно Челентано!» 

Примерно так же чувствовала себя около этого памятника и я. На Кубе в эти дни широко отмечалась 20-ая годовщина со дня убийства Леннона. Не как праздник, конечно, а концертами  и выставками его памяти. Этот памятник поставили около года назад, и после того, как какой-то шутник умудрился украсть у Леннона его каменные очки, была введена даже специальная должность: «охранника Леннона». 24 часа в сутки, сменяясь, охраняют символ западной поп-музыки, кубинские старички… 

Наши «западники» сразу же стали фотографироваться с Ленноном, громко гомоня на всю улицу. Предложили и мне, но я вежливо отказалась. И, когда мы пошли дальше по улице, окруженные кубинцами, я острее, чем. когда-либо , почувствовала, насколько они ближе мне, несмотря на языковый барьер и тысячи километров, разделяющих нас, чем те люди, в компании которых я была… 

Наше внимание привлек свет дневной лампы в одном из местных двориков, чисто символически огороженных несколькими рядами редкой проволоки. Под высоким деревом там раскинулся импровизированный гимнастический зал: несколько уже не новых снарядов-тренажеров, на которых накачивали мускулы молодые ребята-кубинцы.

- Боже мой, какая экзотика! – воскликнула Мэрилу, и я поняла по ее голосу, что на самом деле она подумала «Боже мой, какая нищета!» 

Я вспомнила свой родной дом на Пролетарской набережной – маленький деревянный домик с двумя окошками, печкой и «всеми удобствами» на улице, единственный дом, который я по-настоящему считаю своим Домом с большой буквы; годы, проведенные в нем и то, как счастливо и интересно жилось нам там в те годы. Если бы эти люди увидели его, они бы тоже подумали, что мы были бедными, - в то время, как в действительности у нас было все необходимое для жизни, и в действительности-то мы были в тысячу раз богаче их… Вспомнила дядин шкаф, доверху набитый книгами; походы в театр, путешествия по всей необъятной нашей стране ; солнечный сад со сладкими яблоками и кислыми, сочными вишнями; добрых людей, которых не надо было бояться… 

«Жилось нам спокойно и весело», - как говорит моя мама. Но впитавшим в себя с молоком матери дух CNN это понять не дано. 

- Боже мой, как здорово! Как работает у людей фантазия и изобретательность – и как замечательно, что они по вечерам занимаются спортом, а не торгуют из-под полы наркотиками, не бегают друг за дружкой с пистолетами или не сидят весь вечер, развалив толстый живот, на диване, наблюдая глупости по телевизору! – сказала я. 

И тогда мои спутники, наверное, почувствовали то же самое. Что я - на кубинской стороне баррикады....

****

В выходные, когда не было процедур, мы втроем съездили на автобусе в Варадеро.

- Небо надо мной, небо надо мной
Как сомбреро
Берег золотой, берег золотой,
Варадеро,
Куба далека, Куба далека,
Куба рядом,
Это говорим, это говорим
Мы!- пели мы на пляже.

Лиза бегала вдоль берега, пытаясь отыскать в золотом песке камни, чтобы бросить их в морскую воду, в которой то тут, то там мелькали головы купающихся. А я бегала за ней, чтобы не давать ей этого делать. Слава богу, что камней здесь было днем с огнем не найти!

Конечно, у нас не было ни времени, ни возможности объехать всю страну: ведь Куба – огромный остров, площадью в 104.945 км. кв. … И все же я не могла позволить себе упустить такой шанс и ограничиться одной только Гаваной: будучи сама уроженкой города провинциального, я как нельзя лучше понимала, что по одной только столице нельзя составлять впечатление о стране. И я поехала на пару дней в провинцию - правда, в турпоездку, но лучше уж так, чем совсем никак.

Мама отказалась поехать со мной - Лизе надо было на процедуры. Я почувствовала себя ужасной эгоисткой – но когда еще я здесь окажусь?

Рано утром, когда еще было темно, вышла я из клиники. И натолкнулась на того немолодого охранника, что все вздыхал по моей маме. Он даже и сейчас еще не мог ее выбросить из головы.

- Пс-с-ст! - подозвал он меня свистом. Только для того, чтобы спросить «замужем сеньора или нет». Когда я поведала ему, что мама в разводе, он на глазах повеселел, воспрянул духом и показал мне на прощание большой палец. «Новость - во!»

...Кубинская провинция приятно поразила меня своим гостеприимством, простотой, скромностью и добродушием. Может быть, с материальной точки зрения жизнь обитателей этих мест и скромнее, чем. в Гаване, но именно скромнее, а не хуже. Повсюду я ощущала в людях то, чего нет в них даже в самых зажиточных европейских городах - чувство собственного достоинства, dignidad, которое может дать людям только социализм. Там, где я живу сейчас, большинству жителей даже просто непонятно, что за такой зверь достоинство, и с чем. его едят.

Нет, я далека от утверждения, что все кубинцы – идеальные люди, и что никто здесь не унижается, попрошайничая перед туристами. Но число таких людей, несмотря на все трудности кубинской экономики из-за развала мировой системы социализма и жестокой американской блокады, настолько незначительно по сравнению с числом гордых, трудолюбивых, честных и мужественных кубинцев, идущих по жизни с неизменным достоинством, что это сразу бросается в глаза тому, кто знаком с жизнью при обеих системах. Причем особенно это заметно именно в провинции, - ибо кубинская столица, как и все столицы мира, в наибольшей степени , чем. другие места, концентрирует в себе «люмпенский» элемент (кстати, не любят упоминать  западные недружественные к Кубе СМИ, что «люмпенские» кварталы старой Гаваны – это наследие прошлого режима, наследие многих веков.).

Западные СМИ любят нападать на Фиделя или на президента Венесуэлы Чавеса, ядовито говоря о том, что немногое им удалось изменить, умалчивая о том, что речь идет об изменениях всего за какие-то несколько лет, в то время, как система грабежа, рабства, угнетения и эксплуатации существует много столетий! Если бы социализм мог беспрепятственно развиваться на нашей планете в течение такого же количества лет, - вот тогда бы их можно было сравнивать! 

В это свое путешествие я отправилась в компании западных туристов – из Испании, Италии, Швейцарии, Германии и Канады. Нас сопровождали 2 гида: одна женщина говорила на английском, другая – сразу на нескольких языках, итальянском немецком и французском. Одна из них взяла с собой свою дочку, - что сразу ностальгически напомнило мне о том, как делали совершенно то же самое наши гиды в советское время. 

Сразу скажу, что мне крупно не повезло с языком: лучше бы я говорила по-итальянски или по-немецки, ибо благодаря моему знанию английского я вынуждена была провести эту пару дней в компании классического карикатурного западного «колониального» туриста, неизменно имеющего обо всем заранее свое ограниченное, как у курицы на насесте, мнение, которое, по его представлению, является единственно правильным на планете. Я изо всех сил старалась быть вежливой, но если наш кубинский гид в силу того, что она была при исполнении служебных обязанностей, и не могла иногда заступиться за свою страну без того, чтобы не поставить его на место, то это за нее взяла на себя я. Была вынуждена взять – ибо всякое высокомерное и наглое невежество имеет предел.

Звали высокомерного невежу канадец Кайл, - и слушая его, я пришла в совершенное отчаяние: если в этой части света такие интеллектуалы (он работал в одном из университетов), то какое же там тогда остальное население! Впрочем, обо всем по порядку… 

Тур начался с Гаваны. Многие из туристов только-только приехали в нее, но я уже успела к тому времени привыкнуть к ее шумным, похожим на парижские по архитектуре, улицам, к продаваемым на улицам пирожкам и кусочкам пиццы, к ананасовому соку со льдом и  к крепкому черному кофе, который люди покупают на улицах и пьют из пустых кофейных банок, к рынку со свежими овощами и фруктами, где можно было встретить говорящих по-русски пожилых людей, неизменно радовавшихся возможности перекинуться с тобой парой словечек на твоем родном языке, к развешенным на балконах посреди города, даже на самых главных магистралях, выстиранным пододеяльникам, к Старой Гаване, которая, будь это на Ямайке или на Гаити, была бы по-настоящему страшным гетто, в которое нельзя бы было зайти без риска для жизни, но которая умудрялась продолжать быть здесь вполне безобидным местом, несмотря на всю свою внешнюю «экзотичность; к гаванскому «Чайна-тауну» (китайскому кварталу), где кубинцы в китайских костюмах работают в многочисленных ресторанчиках, а настоящие китайцы есть, но их очень мало; к желтым кузовам яйцевидной формы местных мотороллеров-такси «Коко» («эх, прокачу, с ветерком!»); к свисту и змееподобному шипению тебе вслед кубинских мужчин, выражающих тем самым одобрение твоей внешности – да, на Кубе долго одинокой или одиноким не останешься!- ; к раскаленным почти добела камням набережной Малекон; к таким знакомым будкам местных «гаишников» и очередям в кафе-мороженое, напомнившим мне о прекрасном кафе-мороженом в моем родном городе, где когда-то по воскресеньям ели мороженое с подливкой из черноплодной рябины, закрытом после наступления «свободы и демократии» и замененном лавочкой типа сельпо по продаже китайско-турецкого барахла; даже к силуэту нашего российского посольства – по всеобщему мнению, самому некрасивому зданию во всей Гаване… 

… Мы проезжали мимо апельсиновых и манговых садов, мимо самого глубокого каньона на Кубе по самому высокому ее мосту; мимо маленьких ферм, вокруг которых разъезжали гордые «гаучо» – босые, белозубые, на горячих лошадях…  Через провинцию Матанзас, которую называют «кубинскими Афинами»- по числу интеллектуалов, которые родом из этих мест. Я впервые увидела, как выглядит сахарный тростник – похожий на гигантские «петушки», которые мы в детстве так любили обрывать: «Петушок или курочка? «… Повсюду кипела работа, сады, поля и огороды были ухоженными, хорошо прополотыми, недавно политыми. 

В Матанзасе меня поразило число увиденных мною даже из окна автобуса масонских лож! Я больше нигде их никогда не видела, кроме как в Северной Ирландии, где они являются печальным символом сектанства и того, что многочисленные «тайные общества» практически заправляют всей жизнью. Окна в североирландских масонских ложах всегда наглухо забиты, здания – чаще всего на замке (когда только масоны собираются в них? Не иначе, как под покровом ночи!), а узнать их можно только по масонскому знаку на воротах. Именно так и узнала их и на Кубе, - до Северной Ирландии я даже не знала, как он выглядит! 

Мое впечатление от Кубы, - что по сравнению  с СССР она намного «мягче». Многие вещи, которые нам в СССР даже не пришло бы в голову делать, на Кубе не запрещены: наверно, кубинцы правы, хотя я бы на их месте была более осторожной; но именно поэтому мне так дико слушать, когда Запад обвиняет Кубу в знаменитых «нарушениях прав человека», нарушать которые на нашей планете, как очевидно, позволяется только друзьям и лакеям Соединенных Штатов!  Ну, и конечно же, им самим.

Бросилось в глаза, что кубинские шоссе – очень хорошего качества, но почти пустые. В городах и на подъезде к ним многие люди долго стоят вдоль дороги, голосуя, чтобы добраться до работы. Связано это, конечно, с уже упомянутым выше экономическим и энергетическим кризисом: нехватка горючего не позволяет выводить на дороги большее количество машин, хотя кубинские конструкторы и проявляют чудеса изобретательности, и здесь можно увидеть прекрасно действующими машины, которые в любой другой стране давно бы не смогли запустить… 

В одной из таких машин нас катал незадолго до этого по Гаване красавец Рафаэль (или Александр, мы так и не успели точно выяснить) – родственник одной из знакомых Орлы, который, как и у нас в России, подрабатывает таким способом частным образом. Рафаэля трудно было назвать убежденным коммунистом, но он был очень внимательным и дружелюбным и завез нас в такие места, попасть куда я и не мечтала без него. Говорил он только по-испански, но почти все было понятно. Рафаэль хотел «жить, как человек». Он пожаловался на то, что не может остановиться в шикарном отеле в центре своего родного города, на то, что не может в открытую заниматься своим «извозческим» бизнесом с иностранцами.

- Если нас остановят, я скажу, что ты – моя жена, - пошутил он, а я посмотрела в его бархатно-карие глаза, и у меня захватило дух от одной такой мысли! 

Я  слушала его и вспоминала наши магазины «Березка» или отели типа «Космос »и «Интурист»… В свое, советское время это нас тоже иногда раздражало, хотя нельзя сказать, чтобы серьезно: ну, посудите сами, зачем вам останавливаться в отеле в своем родном городе? Зачем вам матрешки и шикарные меха? А сейчас я смотрю на Кубу, страну с несравнимо меньшими ресурсами, чем. СССР, - и понимаю, что все это здесь необходимо для того, чтобы дети Рафаэля могли бесплатно учиться; для того, чтобы его престарелые родители получали бесплатную медицинскую помощь; для того, чтобы никогда ни сам он, и ни вся его семья не испытали голода и не оказались бездомными. Слишком хорошо уж я знаю, каково живется подавляющему (а точнее, подавляемому!) большинству людей «в условиях свободы и демократии», - и если бы мои познания в испанском были немножко глубже, я бы непременно постаралась ему это объяснить… 

Видели мы и  местную добычу нефти – как нам рассказали, низкого качества, но все-таки своей и пригодной к употреблению «Хорошо, что низкого качества!»- подумала я, -»А то посмотрите, что творится от жадности капиталистов в тех местах, где она качества высокого...

Наш гид, Мария, поразила меня своими поистине энциклопедическими познаниями и гигантским количеством фактов и цифр, которые она помнила. Она, казалось, знает все – от истории до ботаники ( она подробно рассказала нам о самых различных видах кубинских пальм) и зоологии и от истории архитектуры до организации сельского хозяйства. Я мысленно сравнила ее с гидами, знакомыми мне в моих поездках по Европе (чаще всего шофер совмещает эту функцию, из экономии, - и его познания не идут далее местных анекдотов, а в Северной Ирландии иногда – и парамилитаристских флагов, причем только со стороны общины, к которой гид принадлежит) – и сравнение было явно не в пользу последних…

Слушая Марию, я наслаждалась давно уже не обрушивающимся на меня потоком информации об архитектурных стилях городков, через которые мы проезжали, о знаменитой фабрике, производящей кубинский ром (когда я потом привезла его с собой на работу, наши «свободные демократы» побоялись этот великолепный ром даже попробовать - несмотря на мои заверения, что никто еще не стал коммунистом от рюмки «Havana Club»!) ; о числе студентов в вузах, мимо которых мы проезжали… Кубинский школьник по своему общеобразовательному уровню превосходит многих из , кто позаканчивал знаменитые западные университеты! В этом я еще раз имела возможность убедиться, слушая сидевшего рядом со мной всю дорогу канадца Кайла… 

Хочу сразу оговориться и отдать ему должное, что он, по крайней мере, интересовался и задавал вопросы. Могло бы быть и хуже. Значит, это еще не безнадежный случай. Хотя я сильно в этом сомневаюсь- ибо несмотря на самые подобные и интересные ответы Марии (я даже стала потихоньку записывать за ней!), он продолжал оставаться уверен в том, что все знает лучше всех… 

Мария рассказала нам о том, что на Кубе запрещены скачки на деньги; показала нам свою продуктовую карточку – кстати, не жалуясь и без тени стыда, ибо чем. Здесь стыдиться, если в тяжелом экономическом положении Кубы виноват вовсе не ее социализм, а внешние силы, и как вообще можно стыдиться социальной справедливости?

Молоко, мясо выделяется здесь в первую очередь детям и старикам. Кубинец получает 3 кг риса и сахара в месяц. Люди могут меняться выделенными им продуктами, которые им не нужны, но не имеют права их продавать на рынке. Она рассказала нам также, что положение в кварталах Старой Гаваны объясняется не тем, что в стране нет работы – работы предостаточно, но нелегкой, в провинции, в сельской местности, а люмпены из Старой Гаваны такой работой заниматься не хотят. Для того, чтобы поправить положение и покончить с их маргинализацией, правительство начало новый проект: по подготовке из жителей этого района социальных работников, которые затем будут заниматься проблемами местной молодежи и стараться ввести ее в русло нормальной жизни.

- Иностранцы думают, что помогают этим людям, когда те попрошайничают, но на самом деле они только способствуют иждивенческим настроениям среди населения Старой Гаваны,  – пояснила она. - Зачем работать, когда турист всегда даст тебе пару-тройку долларов?

До революции на Кубе было всего 3 университета, причем ни одного – в провинциях, а сегодня их в стране уже 52! Средняя продолжительность жизни за годы революции увеличилась с 55 до 76 лет (сравните эти цифры с соответствующими в любой латиноамериканской или карибской стране сегодня!), детская смертность снизилась с 26 до 7,6 на 1000 рождений. До революции 75% населения было неграмотным – сегодня неграмотных практически нет. Около 250.000 учителей было направлено на работу в сельскую местность. Новые кварталы в кубинской столице (такие, как Аламар) и в других городах были построены методом добровольных «микробригад» (когда люди совместно строят дома для себя). Гигантское развитие получил за годы революции спорт.

Кубинские фермеры организованы в кооперативы, но все они имеют землю в частной собственности. Типичный распорядок дня кубинского крестьянина: работа на поле ранним утром, отдых в самые жаркие часы (с 12 до 3) и снова работа, после 3 и до вечера, даже в темноте во времена уборки урожая. Фермеры сдают государству 75% своей продукции, а остальное продают на рынке, кроме таких продуктов, как мед, молоко и табак, которые принадлежат государству. Кубинские кооперативы имеют все – от собственного детского сада до собственной аптеки. 

Глядя на реакцию Кайла на рассказы Марии, я опять невольно вспоминала «модель человека, неудовлетворенного желудочно» профессора Выбегалло у братьев Стругацких. Когда мы остановились на обед в ресторане, он хотел заранее заказать себе двойную порцию – боялся, бедняга, что ему не хватит; ведь Куба – такое «голодное место».

- Я заплачу отдельно!- подчеркнул он, это розово-белое лысеющее существо с голыми коленками, торчащими из-под колониальных шортиков и с классическим «пивным» животиком. Велико же было его удивление, когда даже та одна порция, которая была включена в сумму нашей весьма скромной платы за тур, оказалась таких размеров, что справиться с ней ему было не под силу! 

Я поражалась терпению Марии с ним. Даже у меня начинало все медленно закипать внутри от отвращения. Особенно когда он «извергал»что-нибудь страшно глубокомысленное, вроде: «Венера – это планета!». 

Подруга Кайла дома, в Канаде, была бедной студенткой из Эквадора, которая ужасно боялась, что с тех пор, как канадское правительство ужесточило материальные требования к иностранным студентам для получения въездных виз, она больше не сможет въехать в эту благословенную страну, - и поэтому решила больше никогда из нее не выезжать, даже на каникулы, заручившись наличием канадского «партнера». Жениться на ней он и не собирался, более того, - он даже не удосужился ни слова выучить по-испански, не зная через 2 года отношений с ней даже таких элементарных вещей, как что такое «амистад». Он был настолько самоуверен, что ему даже не приходило в голову, что его «любят» только за его толстый кошелек и паспорт.

Более того, он полагал себя истинным интеллектуалом и либералом, - что не мешало ему доверительно заявить мне о немцах (видимо, он считал, что мы должны их ненавидеть после последней войны!):

- Эти немцы всегда тыкают нас, канадцев и американцев, тем, как мы обошлись с индейцами, - это только для того, чтобы отвести внимание от своего Холокоста!

Холокост европейских колонизаторов и поселенцев в Америке и трансатлантической работорговле уничтожил целые нации и унес жизни по меньшей мере 40 –50 миллионов африканцев и более 100 миллионов коренных обитателей «Нового мира»… Тем не менее, его по-прежнему «нельзя» называть своим подлинным именем, а потомки его жертв и по сей день не имеют никакого права на возмещение ущерба… 

Кайла удивило то, что кубинцы находятся в таких достаточно доброжелательных отношениях с сегодняшней Испанией: по его мнению, испанцы были такими жестокими колонизаторами, что об этом кубинцам не стоит забывать и по сей день. Он считает, что англичане были колониалистами гораздо более «гуманными». … Надо бы ему поговорить на эту тему с моими ирландскими друзьями!

Но я все еще сдерживалась. Пока Кайл не стал давать свои «цивилизованные»советы Марии о необходимости на Кубе «свободных»выборов и многопартийной системы. Она и здесь осталась стоически-вежливой: ей так полагалось по должности. За нее – и за наши социалистические страны! – ответила я, ибо по опыту знаю: такие, как Кайл, принимают вежливость за слабость. 

- Лучше уж иметь одну партию, которая заботится о народе, чем. 20 таких, которые заботятся только о собственных карманах. И какой, скажите мне, смысл в том, чтобы иметь 20 партий, когда на деле они ничем не отличаются друг от друга?- сказала я ему.

У него полезли на лоб глаза. Он испугался.

- Я просто так говорю,…- промямлил он.

- Я тоже…просто так говорю,- и я сурово посмотрела на него в упор. 

Потом мне стало его жалко: может, не надо было так сурово с человеком? Ну, не понимает он другой жизни… За обедом я решила дать ему шанс и выслушала поток его сбивчивых «мыслей» о Солженицыне и Чомском (которого он вовсе не любил, но чтобы загладить инцидент со мной, показательно для меня тут же купил его книгу на английском языке о Латинской Америке). Я не стала спорить  с ним о Солженицыне и только когда он завел речь о колонизации НАТО Балкан, высказав, что в ходе операции в Боснии и в Косово («НАТО впервые действовало без каких-либо корыстных интересов для себя»), я ничего не сказала, но так на него посмотрела, что он стушевался, покраснел и промямлил :

- Ну, есть такая точка зрения…

Да, было от чего прийти в отчаяние… Если таких элементарных вещей не видят и не понимают на Западе даже псевдо-левые (если бы Кайл был правым , он бы не приехал на Кубу туристом!), то чего тогда ожидать от остальных? 

В тот день после обеда мы оказались в Санта-Кларе, в месте, которое для меня, как и для миллионов коммунистов и борцов за национальное освобождение своих стран, было очень особым. В мавзолее Че Гевары… 

Мавзолей Че возвышается над городом, на подступах к нему. Гигантская фигура героя революции видна за много миль. Внутрь мавзолея не пускают с камерами, но это можно пережить…

Я видела слезы на глазах многих даже из западных его посетителей, - настолько волнует прикосновение к камням, под которыми покоится вечно молодой, вечно бессмертный, вечный солдат и вечный революционер с коротким, звучащим как свист пули на ветру именем - Че… За тем камнем, под которым он похоронен, покоятся его товарищи, погибшие вместе с ним в той неравной схватке, включая и легендарную партизанку Таню…. 

От них остались только имена, - думаешь в первый момент, когда оказываешься в этой небольшой, тускло освещенной и холодной комнате. И тут же поправляешь себя, - нет, не только! Осталось их бессмертное дело борьбы за справедливость на нашей планете, остался и пример, который будет звать за собой все новые и новые поколения борцов во всем мире, осталась их незабвенная память… 

Незадолго до приезда сюда я познакомилась со многими работами и письмами Че – многое из них я прочитала впервые. По его письмам чувствуется, что это был нелегкий человек, - нелегкий в общении из-за своей удивительной прямоты, аскетизма и бескомпромиссности. Но если бы все мы равнялись на Че и никогда не шли на компромисс со своей совестью, насколько бы лучшим местом была сегодня наша планета! 

Часть мавзолея отведена под музей. Здесь, среди прочего, можно увидеть и знаменитый берет и куртку Че, в которых он изображен на своей самой известной фотографии. Судя по куртке, он был очень невысоким, - и было так странно это осознать, ибо такие люди, как Че, - такие гиганты мысли и действия! -- всегда представляются нам великанами и исполинами…. 

Город Санта-Клара – город велосипедистов. Этот вид транспорта получил особое развитие здесь после начала энергетического кризиса в стране в «особый период» начала и середины 90-х годов. Здесь также можно увидеть особый вид провинциального кубинского такси, который не встретишь в Гаване – тележку, запряженную лошадью, в которой сидят горожане-пассажиры. Город чистый, ухоженный, люмпенов-попрошаек вовсе нет, чувствуется, что здесь сильны индустриальные традиции.

Провинциальные дома – с узкими высокими дверями, настежь распахнутыми после захода солнца с двух сторон дома окнами, так что дом продувает насквозь. Днем эти окна закрыты от палящего солнца деревянными ставнями. Практически вся жизнь происходит на улице : можно видеть все, что творится внутри таких домов, семьи пьют кофе по вечерам на верандах, убранство в домах скромное, но очень приятное, с неизменным ковриком на стене с изображением каких-нибудь зверюшек и с кучей фотографий…Многие люди ходят по улицам, неся на поднятой кверху ладони накрытые прозрачными крышками ослепительной красоты белые праздничные торты.. Конечно, Кайлу тут же хочется такой торт съесть! Но искать кондитерскую некогда: нас везут в другой музей, знаменитый бронепоезд, который в свое время захватил Че с товарищами! В вагонах до сих пор установлены пулеметы и кровати. Я прыгаю из одного вагона в другой, забыв о тортах и о прочих материальных «прелестях»: какие торты, когда здесь можно буквально почувствовать дух революции! 

… К вечеру нас привозят в маленький провинциальный город Санкти-Спиритус, который и по сей день является для меня олицетворением провинциальной Кубы и ее очаровывающей простой красоты. Многое отдала бы я за то, чтобы жить в таком месте! 

Уже начинает темнеть, когда к нам на площади, стесняясь, подходит какой-то ветеран с протянутой рукой. Он ничего не говорит, но мне становится так жалко пожилого человека, что я не выдерживаю и даю ему кубинскую банкноту. Он, так же ничего не говоря, исчезает.

-Какая наглость! - восклицает Кайл, чьего мнения я совсем не спрашивала. -Вы заметили, они здесь вам даже спасибо не говорят, если им что-то дать!

Он не понимает, что люди не говорят спасибо потому, что им стыдно просить. Если бы сам Кайл бедствовал, можете быть уверенными, он пополз бы на карачках на край света, целуя чьи-то ботинки, как пацаки и чатлане из фильма Данелия – за спичками-кэ-цэ. 

Нас отвозят в небольшой мотель за городом. Он состоит из серии разбросанных посреди зеленого тропического сада маленьких белых домиков с бассейном в центре этого сада. У нас есть немного свободного времени до ужина, - хотя Кайл выражает свое этим недовольстве, ибо он, как Карабас Барабас, умирает от голода. Ничего, Кайл, полежи, -пройдет! 

Кубинцы извиняются перед нами за качество отеля, но я упорно не вижу, почему. Отель  очень комфортабелен, в каждом домике –кондиционер, телевизор и внутренний телефон, душ с теплой водой (нагрелась за день в баке на крыше!), вокруг все сверкает чистотой , а на постели, где лежат полотенца, свернутые вместе с покрывалом в виде гордо плывущих лебедей (такой красоты я еще нигде не видела!), лежит и нарисованная от руки открытка с акварелью на обложке и написанным от руки же на испанском языке лирическим стихотворением внутри, с пожеланием приятного пребывания здесь…

У меня на глазах выступают слезы. Я как никогда остро ощущаю, что туризм на Кубе , - это «метание жемчуга перед свиньями». Ни один свиноподобный Кайл не оценит такой красоты и такой тонкой культуры. Завтра он вместо этого будет жаловаться на качество отеля из-за того, что его грызли комары! А стихи выбросит в мусорную корзину, тем более, что они все равно на чужом языке… 

Я беру открытку с собой на память. Что будет в мире в будущем, если в нем победят такие вот Кайлы и их менталитет? Страшно себе представить, что их духовная нищета охватит всю нашу планету и уничтожит такие мирные оазисы настоящей человеческой культуры, как Куба. Такие, каким был наш СССР. Да во имя одного только этого, ради того, чтобы твои дети имели возможность приобщиться к тому, что подносилось нам всем на тарелочке с детства, и о существовании чего и не подозревают те, кто при социализме не жил, стоит посвятить всю свою оставшуюся жизнь борьбе с тем, что такие, как Кайл, собой олицетворяют! 

Мне надо было позвонить в Ирландию на работу, а международного телефона в отеле нет. Портье – худенький, симпатичный парнишка лет 20 – вызывается довезти меня до соседнего отеля (где-то километра 2!) на своем велосипеде. Я от души тронута, но меня терзают небольшие сомнения, справится ли он… Он такой худенький, а я женщина достаточно упитанная, причем уже лет 10 как не сидела на багажнике велосипеда! Но позвонить действительно нужно...

Через 5 минут мы со свистом несемся по совершенно темному шоссе, причем он на ходу рассказывает мне про свой родной город. «Мы работаем для жизни», - светится в темноте транспарант со словами Фиделя. Я отчаянно балансирую на багажнике, чтобы не упасть и время от времени повизгиваю, к восторгу моего ретивого водителя. Когда дорога поднимается в гору, мне делается его жалко, и я предлагаю слезть и пойти пешком, но он только качает головой и еще крепче нажимает на педали…

Вы когда-нибудь звонили себе на работу таким необычным путем? 

Мы возвращаемся как раз к ужину. Кормят нас вновь до отвала, причем все необычайно вкусное, хотя Кайл жалуется, что оно то слишком солоно, то слишком сладко, а потом его опять несет в дискуссии – на этот раз с печальными для него последствиями… Ему захотелось поговорить об Ирландии. 

-Делегация Шинн Фейн сейчас здесь с визитом, - нейтрально замечаю я. 

-А, это они, наверно, приехали отдавать Фиделю оружие ИРА, которое они от кубинцев получили!- ехидно отвечает он, надеясь, что я оценю его невероятно острое чувство юмора. 

- Ну что же, очень верное решение! Кубинцам оно может еще ой как пригодиться!- сухо отвечаю я. 

Но Кайл не понимает, что его юмор не оценен, и продолжает. :

-Посмотрите, эти безработные ирландские боевики, которым нечего больше делать дома, становятся наемниками наркодельцов в Латинской Америке...

Он говорит о моем друге Финтане, который сейчас томится там в застенках, где его каждый день могут убить…. Гнев и горечь волной поднимаются у меня в груди, ибо я-то знаю, что такие, как Финтан, не продаются и не покупаются ни за какие деньги! Но я, вместо того, чтобы встать и сказать, как это сделал герой «Всадника без головы» Морис-мустангер, когда при нем начали оскорблять ирландцев: «Я ирландец», только ухмыляюсь уголком рта. Нам завтра еще целый день предстоит в одном автобусе… 

Кайл уходит, не заплатив за стакан лимонада, а напитки не включены в стоимость ужина… Кубинский персонал некоторое время ищет его, но безуспешно. Поскольку на Кубе нет казино, он, очевидно, отправился в кабаре. 

Завтра ты пожалеешь о том, что оскорбил моих друзей! 

… Утро, на траве роса, но уже не холодно, даже в такую рань. Народ медленно собирается на завтрак, и как я и ожидала, жалуется на комаров. Не нравятся вам комары? Боже мой, да сидите в своих холодных странах! 

Я замечаю, что этот отель не только для иностранцев, но и для кубинцев, причем если для иностранцев он стоит около 40 долларов за ночь, то для кубинцев – всего 35 песо (средняя месячная зарплата на Кубе – 200 –300 песо!). Грех жаловаться, Рафаэль (или Александр), про себя отмечаю я. 

Кайл, наконец, тоже выходит к столу – с заспанной физиономией. Я жду, пока все не будут в сборе, а затем ласково, но достаточно громко, на весь стол, заявляю ему:

- А куда это Вы вчера запропастились? Мы Вас искали-искали… Вы же ведь не заплатили за лимонад… 

Кайл багровеет. Затем начинает что-то мямлить про то, что в Канаде напитки всегда включены в стоимость ужина, на что я ( в духе Нонны Мордюковой «Не знаю, как там в Лондоне, я не была…») , дружески улыбаясь ему, говорю:

- Не знаю, как там в Канаде, а вот в Европе – как на Кубе… 

«За Финтана!»- про себя говорю я. 

Мы погружаемся в автобус и едем в Тринидад. Этот регион когда-то был ведущим производителем сахарного тростника во всем мире. Известен он также и скотоводством, и производством табака. Мария сыплет цифрами, а Кайл – впервые за всю поездку – наконец-то молчит и не перебивает ее. 

Когда-то Фернандо Кортес завербовал все население Тринидада в свою команду, и здесь оставалось всего 14 семей. Нас знакомят со знаменитым местным коктейлем: смесь рома, меда, лимонного сока и воды. Нам показывают башню, с высоты которой местный рабовладелец когда-то следил за тем, чтобы не убежали его рабы… Нам показывают дом рабовладельца. Шикарно жили эксплуататоры и кровопийцы всех времен! 

Мы приближаемся к самому городу Тринидаду, провозглашенному UNESCO архитектурным памятником под открытым небом, всемирного значения. Автобус скачет по каменным узким мостовым; над нами  - ослепительно голубое небо, а вокруг – маленькие белые домики испанского колониального стиля. Ни одно здание не выше 2 этажей – за исключением знакомой мне еще с детства по открыткам и журналам UNESCO и «Куба» зданием здешней церкви. 

- А почему здесь нет высотных  зданий? Не разрешается правительством? - спрашивает совершенно серьезно Кайл у Марии, и его слова звучат на фоне этой красоты настолько нелепо и несуразно, что я опять не выдерживаю :

- Соскучились по небоскребам? 

… Мы – снова в доме бывшего рабовладельца, чьи потомки давно уже уехали в Испанию – и, наверное, славятся там сейчас, как «успешные»бизнесмены, обязанные своим капиталом исключительно собственному труду и замечательным деловым качествам… 

Дом поражает прежде всего своей прохладой – ибо жара в Тринидаде стоит ужасающая, даже в декабре. Но рабовладелец жил на холме, а двухэтажный его дом насквозь продувается свежим ветерком. Здесь все продумано – для собственного комфорта. Рабы размещались на первом этаже, -- вместе со скотом. Экскурсовод по музею – интеллигентная пожилая женщина рассказывает нам, из каких стран была ввезена сюда та или иная мебель. Она общается с нами через Марию – из-за языка. Кайл продолжает задавать самые нелепые вопросы, но сбежать от него нет никакой возможности, ибо мы единственные два англоязычных туриста в нашей группе.

Все, что я могу сделать, - это понимающе переглядываться без слов с не говорящей по-английски нашей провожатой, которой эти вопросы задаются: вот, мол, какие ходячие недоразумения бывают на белом свете! Между нами устанавливается такое взаимопонимание без слов, что в конце экскурсии она осторожно оглядывается и манит меня к себе рукой. Я подхожу, а она ловко ныряет рукой под подушку на музейной кровати рабовладельца и вытаскивает из-под нее… кучу белых кружевных носовых платков, которыми так славятся тринидадские рукодельницы. На пальцах она объясняет мне, что сама вязала эти платочки короткими тропическими вечерами, и что они всего по 2-3 доллара за штуку… Краем глаза я вижу, что точно такие же «тайные экскурсии»под подушки и в шкафы устраивают для отведенных в сторонку туристов и другие экскурсоводши… Причем каждая из них действует так, словно она – единственная рукодельница в этом коллективе. 

Кайл тем временем восторгается каменной ванной рабовладельца, выделанной из целого куска мрамора. В отличие от современных ванн, в ней нет отверстия с пробкой: рабы просто ведрами таскали воду на второй этаж, наполняли ее, а затем таким же образом опустошали.

-Такое обращение с людьми, в течение столетий, - это хуже любого холокоста! – говорю я громко и вижу, как Кайл молча багровеет… 

У нас остается еще около часа для свободной ходьбы по городу. Он потрясающе красив, но я чувствую себя здесь ужасно неловко и боюсь поднять глаза на местных жителей – ибо впечатление такое, что весь город ведет на туристов настоящую охоту! Нам просто не дают прохода, предлагая самые различные товары собственного производства, и уже через 10 минут я оказываюсь нагруженной корзинкой из пальмовых листьев (мне было жалко дедушку, который их продавал!) и сфотографированной на маленьком ослике… Я никогда до этого на ослов не влезала и ужасно боялась сломать терпеливому симпатичному животному шею! 

Повсюду в Тринидаде – базары с местными кружевными изделиями. И меня вдруг пронзает острое чувство: люди продают здесь, как и у нас, и во многих других странах, за бесценок сделанное своими собственными талантливыми руками,  - и все эти люди в мире кормят огромную армию самопровозглашенных «элитных» бездельников и дармоедов, разных там супермоделей и охранников, от которых обществу пользы меньше, чем от козла молока! До какой же степени тяжело болен сегодняшний мир, если столькие из нас даже не замечают всей этой уродливой абсурдности! 

Я сижу на веранде маленького ресторанчика в ожидании всей группы. Нас развлекают пением местные музыканты, а затем с кухни приходит повар в белом колпаке и тоже начинает петь. Да еще как! Но мне невесело. Все острее и острее ощущаю я, что быть туристом из «богатой страны» отвратительно. Я чувствую себя так, словно эксплуатирую всех этих людей. Я не хочу, чтобы вокруг меня прыгали на задних лапках. Я не хочу быть такой, как эти западные туристы, все поголовно выглядящие, как сошедшие с карикатуры! Я не хочу вообще быть туристом – я хочу быть одной из них, из местных людей! 

Я делюсь своими мыслями с Марией, и она пытается меня утешить:

- Не надо так … Люди так себя ведут потому, что мы, кубинцы, очень гостеприимны и делимся с гостями самым лучшим…

Я смотрю на своих согрупников – и они становятся мне все противнее. Вокруг нас – талантливые люди, народ, который столько всего может сделать своими руками, а что можете вы, - кроме эксплуатации и грабежа других народов? 

Мимо ресторана проезжает грузовик с кузовом, заполненным местными рабочими – веселыми, простыми. Я с тоской смотрю на него: как мне хочется вскочить за его борт и умчаться отсюда вместе с ними! 

.. Мы возвращаемся в Гавану через Сьенфуегос. В его окрестностях нам показывают единственную на Кубе атомную электростанцию, которую Фидель велел сразу же закрыть после катастрофы на Чернобыльской АЭС. В Сьенфуегосе перед нами предстает множество красивых зданий – в одном из них раньше размещалось казино, принадлежавшее сыну диктатора Батисты. Сегодня на Кубе казино - совершенно справедливо, на мой взгляд! - запрещены. На прощание мы прогуливаемся по самому длинному на Кубе бульвару…. 

Дорога обратно в Гавану кажется поистине бесконечной. Мы потихоньку начинаем изнывать в автобусе. От мрачных мыслей спасает только зрелище крестьян, в сумерках убирающих сахарный тростник  - и как они дороги мне, как приятно мне их видеть, как хочется мне остаться среди них! 

Автобус подпрыгивает на каких-то кочках в темноте, когда я неожиданно для себя открываю, что сосед Кайла справа по автобусу – наш человек! Немец из ГДР! Он тоже в восторге и с удовольствием переходит со мной на русский. 

- Ну, Женечка, – с милым акцентом говорит он минут через 15, - Давайте выпьем!-  и достает в темноте из кармана бутылку кубинского рома.

- На брудершафт!- отвечаю я, и рука моего нового знакомого, Рональда («Меня зовут Рональд, как Рейгана, а моего брата – Михаэль, как Горбачева!»- шутит он) тянется ко мне с пластмассовым стаканчиком – через вконец напуганного, оказавшегося зажатым посреди «социалистического лагеря» Кайла! Он напуган многим: и тем, что мы пьем алкоголь в темноте, и тем, что мы говорим на непонятном ему языке, И тем, что мы, совершенно очевидно, коммунисты, и абсолютно непонятным ему  - «как это русские могут дружит с немцами после войны?»…. 

После одной маленькой рюмочки нам становится весело, и мы предлагаем Кайлу к нам присоединиться. Но он запуган настолько, что, кажется, вот-вот выпрыгнет из автобуса!

- Мне так приятно по-русски поговорить, - заявляет мне Рональд.- Есть у нас такие, кто говорит, что нам было плохо раньше, но я так не думаю. Отлично было – и много здесь кубинцев встретил, которые у нас учились, и они тоже так говорят…

На горизонте показываются огни Гаваны. Мы затягиваем хором «Интернационал» – каждый на своем языке. Да, нескоро наш канадский знакомый забудет эту поездку! 

***

Наше пребывание на острове Свободы подходило к концу. Мне очень захотелось как-то поблагодарить тех, кто сделал возможным Лизино лечение здесь - и я направилась для этого к человеку, чей телефон мне дали в Ирландии на тот случай, если возникнут какие-то вопросы. К работнику ЦК кубинской компартии по имени Карлос.

… И вот уже я - в здании ЦК. Нет здесь никакой вооруженной до зубов охраны, люди просто одеты, нет у них и гонора, свойственного в наших руководящих учреждениях даже вахтерам.

- Спасибо! Спасибо! Какое же вам спасибо! Что бы мы делали, если бы не Куба!- говорю я, с волнением пожимая при встрече руку своему новому знакомому.

Карлос – жизнерадостный смуглый брюнет, судя по всему, ненамного старше меня самой,- извиняется  за то, что в комнате, в которой мы встречаемся, не работает кондиционер.

- Вы, наверно, знаете, что недавно по нашему острову прошел ураган. Особенно сильно досталось центральной части страны. Там были выведены из строя все электрические сети. Сейчас часть из них восстановлена, но мы в ЦК отключили все кондиционеры  с целью сбережения электроэнергии для этой части страны. Так же делается и во всех других госучреждениях.

Он рассказывает о себе. Карлос выучил русский язык когда-то, еще в начале 80-х, когда он  учился в Москве в Высшей Комсомольской Школе. Со смехом вспоминает, как когда-то учился у нас ходить по снегу и по льду.

- Когда-то, еще в середине 80-х годов, когда у вас началась перестройка, Фидель в одной  из своих речей сказал о том, что может случиться такое, что Советского Союза не будет, и что мы должны быть готовы к этому и к тому, чтобы продолжать свое революционное дело в новых условиях. Ему никто не верил, народ между собой поговаривал о том, что вот, мол, куда хватил наш лидер! Не может быть такого, чтобы не было Советского Союза! А теперь мы видим, как он был прав, и как хорошо, что мы все-таки оказались морально готовы к этому…. Не сразу, конечно, оказались.  В начале 90-х годов, сразу после развала СССР, у нас царило ужасно пессимистическое настроение. Но мы прошли через это - и сегодня верим в свои силы!

Разговаривая с Карлосом, я поняла, что передо мной - коммунист другого типа. Другого, по сравнению с разъевшимися на государственных хлебах членами горкомов и обкомов нашего бывшего КПСС. Кубинской революции - 40 с лишним лет, а члены кубинского ЦК по-прежнему ездят на работу на рейсовых автобусах. И не с показательно-популистскими целями, как когда-то Ельцин в Москве: просто такая у них жизнь. Карлос до сих пор живет с женой и дочкой  в одной квартире с тещей и тестем и сейчас только временно переселился в квартиру своих друзей - дипломатов, уехавших за границу. («Мои друзья очень добрые - они даже разрешили мне пользоваться их холодильником!»). Денег они с него не берут: на Кубе это до сих пор не принято. Как не принято и брать плату  с того, кого подвозишь по дороге на своей машине: многие кубинцы голосуют на дорогах, и ни пассажиры, ни водители не боятся друг друга.

Проживают члены ЦК тоже не в «элитных»домах, а в обыкновенных кубинских «хрущевках», почти за пределами Гаваны, и на работу ездят оттуда вместе со всеми. А многих из работников ЦК развозят после работы по домам желтые автобусы - совершенно такие же, как для школьников. Вспомните-ка наших партийных лидеров, с их «Волгами», «Чайками» и «ЗИЛами с персональными шоферами…

И делается это кубинскими коммунистами не потому, что у страны совершенно нет средств -  здесь тоже есть маленькая прослойка «новых кубинцев», которые изо всех сил строят что-то из себя, заводя дорогих породистых собак и скупая все мороженое мясо в долларовых магазинах, - а потому, что у них, в отличие от наших «коммунистов горбачевского типа»  есть принципы.

Любое общество несовершенно. Особенно когда приходится жить и бороться в таких условиях, в такой контрреволюционный период всемирной истории. По необходимости в кубинскую экономику был ограниченно допущен доллар. Однако я заметила, что государство, в отличие от нашего, держит ситуацию под строгим контролем.

- У нас много трудностей, но мы этого не отрицаем. Многое мы переняли от вас, - смеется Карлос, - В том числе, например, бюрократизм. Но многое мы изобрели и сами. Главное - не терять из виду наших целей и - социальная справедливость. Да, у нас сейчас карточная система, но зато каждый ребенок получает литр молока в день. Все без исключения.

Я говорю Карлосу  о том, что мне так бросилось в глаза на Кубе: что детям так нравится в школе, что никто не спешит домой после уроков, что я ни разу не видела на улицах Гаваны плачущего ребенка - только счастливые, смеющиеся детские лица; что улицы Гаваны поражают своей чистотой по сравнению с другими крупными городами мира; что люди здесь постоянно чем-то заняты: стригут газоны, прокладывают новые трубы… Все вокруг буквально светится от ухоженности - даже при финансовых трудностях и нехватке краски для домов.

- Даже сейчас, в нелегких экономических условиях, в провинции Гуантанамо продолжается работа по завершению 100% электрификации страны!- с гордостью подтверждает он.

Как может человек в здравом уме и трезвой памяти добровольно хотеть бежать от такой жизни?  Беда в том, что некоторые кубинцы думают - как думали в свое время и многие россияне -, что их СМИ лгут, рассказывая о капиталистической действительности. Тем более когда на остров 24 часа в сутки вещает сладенькие сказочки «Си-Эне-Эне ан эспаньол»…Цену этим сказочкам мы, россияне, как и другие жители восточноевропейских стран, теперь уже хорошо знаем.

- Некоторые кубинцы думают, что стоит только ввести капитализм - и мы будем жить как в Америке, - говорит Карлос. - В реальности, конечно же, это не так. Гаити - более подходящий пример того, что ждет нас при капитализме. 

Господи, да меня и от такой жизни, как в Америке избавь, пожалуйста!...

Всесторонне развитых личностей гораздо больше привлекает к себе романтический образ Че Гевары и Фиделя Кастро. И они стремятся на Кубу изо всех уголков мира, стремятся увидеть это живое чудо, которое теплится в отдаленном уголке земного шара, как огонь, поддерживаемый Прометеем для спасения человечества от бездушной ледяной зимы капитализма с хрустальными сосульками его сверкающих витрин, которые на поверку тают в ваших руках… 

Хорошо, что есть на свете коммунисты другого типа, чем те, кто предал своих товарищей, решив, что отныне он - «господин», превратившись на самом деле в последнего холопа у дверей заморских Змеев Горынычей. Хорошо, что есть такой остров - Остров Свободы, чьи коммунисты  не покупаются!

... Уезжая из клиники, мы чуть не плакали. Долго прощались со всеми и с каждым по отдельности. Особенно бурно - с уборщицей, которая каждый день до блеска надраивала полы у нас в палате. Она обнимала Лизу на дорогу, желая мне «еще много детей». У нее самой были две дочки.

- Да я уже старая, куда мне!- отшучивалась я. В ответ она повисла у меня на шее:

- Не грусти, совьетика!  Совьетикам  это по штату не положено.

Так вот я все-таки кто. Я- Совьетика! И я с гордостью поднимаю к солнцу свое все еще  заплаканное лицо.

Примечания

1  Ongewenste intimiteiten – нежелательная близость (голл.)

2  Banshee -  сказочное существо женского пола из ирландских легенд, вестница смерти, возвещающая о ней своим криком или плачем.

3  Мой большой друг (ирл.)

4  Ирландскоязычные регионы в Ирландии.

5  Доктора! Больницу! (ирл.)

6  Извини (англ.)

7  Добрый день! (ирл.)

8  Добро пожаловать! (ирл.)

9  Продавец (ирл.)

10  Берег Прово (исп.); прово – член ИРА (Provisional IRA)

11  Юнионистские политики.

12  Депутат североирландской Ассамблеи от города Дерри, пожилая женщина, включившаяся в политику под влиянием своего сына (Шинн Фейн).

13  Голландская жена грузинского президента Саакашвили.

14  Героиня многосерийного фильма «Ниссо: Юности первое утро» (1979).

15  И не показывали до мая 2006 года !

16  Резиденцию английского губернатора в Северной Ирландии.

17  Намек на героев фильма «Киндза-дза!»

18  Русская ирландка (исп.)

19  «Кюрасао»по-испански.

20  Голландцы (папиаменто)

21  Какая милая (красивая)! (исп.)

22  http://www.gazetakoroleva.ru/?arhivyear=2006&month=10&number=2006114&st=53

23  Что я тебе сейчас скажу, мадам... ты лучше приготовься... (англ.)