Оглавление

«Ситуация спокойная. То, что стреляют... здесь бывают и плановые перестрелки».

(С. Ильясов, глава правительства Чечни)

..Обратно мы прилетели вьюжной, беззвездной, холодной декабрьской ночью, после долгой тряски в небе на подлете к Ирландии: кажется, она находится в самом солнечном сплетении розы ветров...

После Кубы- солнечной, яркой, веселой - это было похоже на возвращение героев «Кин-дза-дзы» с планеты Альфа обратно на Плюк. Причем тоже совершенно добровольное. Как и им, нам было от чего пасть духом!

У входа в аэропорт  нас уже ждал наш верный фермер Фрэнк, который вызвался довезти нас до дома. Путь до Севера из Шеннона неблизкий, ночь была темная, снег уже не шел, только завывала по все еще почти голой земле извилистая поземка. Фрэнк так лихо вел машину, что на ухабах нас кидало из стороны в сторону. Лизе это очень нравилось, она даже повизгивала от удовольствия, а вот нам с мамой не нравилось совсем. Но Фрэнк не замечал этого: он гнал машину, как герой Евгения Леонова в фильме «Гонщики»  по грузинским горам, на ходу рассказывая нам ирландские новости и то, что он успел прочитать за этот месяц по истории Смутного времени в России. Увлекшись биографией Марины Мнишек, он время от времени начинал клевать носом, и тогда мы заставляли его остановиться подышать свежим воздухом, чтобы он не заснул за рулем окончательно. Так, «на перекладных» и добрались мы в конце концов уже ближе к утру до дому. Предложили Фрэнку выспаться у нас, но он, невзирая на свое полусонное состояние, упрямо отправился обратно в родной Каван, где ждали его все еще недоенные коровы....

Возможно, в самолете подумали, что мама, подобно какой-нибудь Татьяне-любительнице английских джентльменов, решила запросить в Ирландии убежище и поэтому не вернулась в него после посадки в Шенноне, хотя билет у нее был до Москвы.  Ничто не было дальше от правды, чем это! Мне стоило огромного труда уговорить маму остаться в Ирландии хотя бы  для того, чтобы мы все вместе отпраздновали Новый год: я так надеялась, что уж теперь-то Лиза останется со мной насовсем, но кубинцы, сами того не зная, подарили маме новый повод для возвращения с ней в Россию - разумеется, в Ирландии не было русскоязычных логопедов. В ней даже ирландскоязычного-то логопеда  было найти почти невозможно, на что мне как-то жаловались мои ирландскоязычные друзья, у которых были дети. Что же касается англоязычных... Я заметила, что англоязычные представители самой гуманной из профессий весьма охотно оказывают медицинскую помощь тем, кому она зачастую не требуется вообще, но попробуйте вы только обратиться к ним с каким-нибудь  по-настоящему серьезным заболеванием, и вас отфутболят так, что вы это запомните надолго: ведь по-настоящему больного и лечить -то надо по-настоящему! А для этого надо что-то действительно знать, а не просто вешать на стенку диплом с присвоенными тебе многочисленными Bs., Ms.и прочими буквосочетаниями. Куда легче слыть эскулапом, прописывая какие-нибудь маловредные, но дорогостоящие таблетки тому, кто просто внушил себе (или другие внушили ему), что он болен...

После Кубы все это резало глаз как никогда. «Отчего же не жить как-нибудь?» гоголевских запорожцев отныне перестало меня устраивать. Ведь есть же, есть она – другая жизнь! С одной стороны, я воспрянула духом. С другой, стала еще больше нетерпимой к тому, чего терпеть нельзя. И вскоре на меня обиделась за называние вещей своими именами Вэнди. Да не просто обиделась, а смертельно.

Видите ли, я посмела  высказать крамольную мысль: что на Кубе - прекрасное медицинское обслуживание. Доступное для всех и совершенно бесплатное для кубинцев. Когда одна из местных  газет предложила мне интервью на тему медицины на Кубе, меня не пришлось уговаривать: наконец-то появилась возможность поведать здешним людям правду о стране, о которой им  известно так немного и по большей части – злые выдумки дядюшки Сэма.

Мне повезло с журналистом: Джордж сам бывал на Кубе и был от нее в восторге. Социалист по взглядам, он вынужден зарабатывать на жизнь сентиментально - слезливо-сенсационными репортажами в одной из широко читаемых в Ольстере бульварных газет. И свой стиль держать соответствующим общему профилю этой газеты. Поэтому он предупредил меня, что заголовок будет драматическим, а также - что будет некоторое «драматизирование» событий, изложенных в тексте. Слушая мой рассказ о Кубе, он только вздыхал.

- Эх, хотел бы я все бросить и туда уехать!- доверительно сказал он мне. -Но надо же кому-то содержать семью, платить счета и так далее...

По крайней мере, мне не надо было опасаться, что его интервью со мной будет не  симпатизирующим Кубе. Именно то, что надо - газета, которая широко читается; пусть это не будет высокоинтеллектуальным очерком, но зато до людей дойдет хоть немного правды, и на доступном им языке! Впрочем, как я еще раз убедилась, правда приятна далеко не всем, и далеко не все хотят ее знать.

Напасть пришла с неожиданной стороны - от моей подруги-юнионистки Вэнди. Я

даже не знала, что она читает подобную прессу - она казалась мне для этого

слишком респектабельной дамой!. Я уже рассказывала о том, какие теплые чувства я питала к этой женщине, бывшей, в моем представлении, лучом света в темном царстве здешних оранжистских расистов. И  потому была весьма удивлена, когда вскоре,одним морозным, мокрым воскресеньем Вэнди позвонила мне и дрожащим от гнева голосом потребовала извинений. Не перед ней, нет - официальных извинений с моей стороны в газету, опубликовавшую мое интервью о Кубе, ибо я, по ее мнению, смертельно оскорбила великолепную и непогрешимую британскую систему здравоохранения вообще и белфастских врачей в частности.

Статью я к тому времени еще сама не читала и потому поспешила заверить Вэнди, что я в мыслях не держала оскорблять здешних врачей или вести на них какой-то поклеп. Однако ее это не удовлетворило. Я пообещала тут же пойти в магазин, купить злополучную газету и прочитать, что же ее так разгневало.

- Ты должна была прочитать статью до публикации!- почти кричала на меня сдержанная обычно Вэнди, -И потребовать от газеты исправлений, если там было что-то не так!

 Как будто бы она только что родилась (или, как говорят в Северной Ирландии, «всплыла

на поверхность в пузыре посреди реки Лаган») и не знает, что здешние газеты так не работают: когда я встретила Вэнди в первый раз в жизни, у нас обеих как раз брали интервью о детях Чернобыля, отдыхающих здесь ежегодно, и мы обе заметили потом, сколько ошибок было в опубликованном тексте. Но никто и не подумал извиняться перед нами или давать нам читать текст заранее…

Под дождем и пронизывающим ветром добралась я до единственного открытого в тот вечер магазинчика при бензоколонке в нашем городке. Еле добежав до дома, сразу же открыла злополучную газету. «Британская система здравоохранения заставила больного ребенка поехать на Кубу!» - кричал типичный бульварный заголовок, со вполне естественной для бульварной газеты целью -привлечь внимание читателя. Но я прочитала весь текст, и я не нашла в нем никаких оскорблений в адрес белфастских врачей или британской системы. Ни одного грубого слова или преувеличения. Я, кстати, предупредила Джорджа, чтобы он ничего плохого о здешних врачах не писал, ибо они делают все, что от них зависит, чтобы помочь пациентам, - не их вина, что они работают в рамках системы, безразличной к человеческому страданию, и что у них тут такое фрагментарное образование. И Джордж свое слово сдержал. Да, он вставил, в мои уста кое-где свои собственные слова, которых я не говорила, - например, о том, что на Кубе, в отличие от СССР, нет социальных различий между статусом врача-специалиста, медсестры и нянечки, и все они обедают в одной и той же столовой (это правда); но по-моему, и у нас в СССР такое различие было минимальным, ни в какое сравнение не идущим с «классовым» статусом привилегированного отряда врачей по сравнению с «недочеловеками»-уборщицами в «fantastic» UK, но я это ему простила. Моей главной целью было сказать хорошее о Кубе, дать знать людям здесь, что она из себя представляет, каким глубоким гуманизмом пронизан весь кубинский образ жизни.

Так на что же обиделась Вэнди? Ведь она сама совсем недавно в разговоре со мной «поливала»  здешние больницы за невероятные очереди на элементарные операции (многие больные раком или болезнями сердца, которые ждут своей бесплатной операции потому, что не в состоянии заплатить за частную, умирают, потому что становится слишком поздно!), приведя в качестве примера свое собственное ожидание бесплатного костыля после операции на бедре: когда она, наконец, его получила, он был ей уже не нужен!

На что обижается Вэнди, если британские газеты каждый день пишут о скандальном положении здешних публичных, государственных бесплатных больниц, где 90-летние старики сутками лежат в коридоре в реанимации, ожидая приема у специалиста; где администрация больниц вскоре намеревается нанимать полицейских для насильного выдворения с больничных коек больных стариков, которым некуда больше идти; где пациенты все чаще вывозятся для операций за границу, ибо в здешних больницах нет мест; где ежегодно сотни людей умирают от врачебных «ошибочек», многие из которых связаны с тем, что доктора работают без перерыва по 48 и по 72 часа, а у большинства из них - 70-часовая рабочая неделя; где происходят такие вещи, как, например, изнасилование 70-летней старушки, смертельно больной раком, по пути с больничной койки в больничный туалет?

Заметьте, что ни об одной из этих душераздирающих вещей я в своем интервью даже не упоминала. Я только рассказала о безразличии системы к людям - из собственного опыта. О том, что даже за все, что тебе полагается по нормам медицинского обслуживания, тебе приходится драться зубами: за то, чтобы быть направленным на обследование (это при очереди в 9 -12 месяцев-то!), за то, чтобы добиться направления на компьютерную томограмму; за то, чтобы твои жалобы приняли всерьез; за то, чтобы поменяли неподходящее лекарство; даже за то, чтобы тебе просто дали выписку из врачебной карточки и копию снимков. И все упирается в деньги: это вам не нужно, это слишком дорого стоит. «Общество равных возможностей», где королевиных родственников весьма преклонного возраста, давно уже дышащих на ладан, в очередной раз вытаскивают с того света (причем мы все обязаны этому громко радоваться!), а для «какого-то там «черномазого ребенка», у которого вся жизнь впереди, жалко лишний раз сделать снимок: да вы знаете, во что это обходится налогоплательщикам?!

Конечно, об этом я тоже в интервью не упомянула, ибо за такую «крамолу»его бы зарубили на корню. Вместо этого я сконцентрировалась на Кубе: по-моему, показанная мною разница в подходе к людям говорит за себя сама. Страна с крайне ограниченными ресурсами посылает в страны Третьего Мира для оказания медицинской помощи больше врачей, чем вся Всемирная Организация Здравоохранения! И никому в помощи не отказывает, как бы трудно ей самой ни было!

Я честно попыталась понять Вэнди. Да, неприятно, когда нелицеприятные вещи о твоей стране говорят иностранцы. Но ведь я - живущий здесь иностранец, а не турист, и такой же налогоплательщик, как она. Я имею такое же полное право интересоваться тем, куда идут деньги с моих налогов, и требовать улучшения медицинского обслуживания не за счет нового обдирательства нас, а за счет отказа Блэра от роскошного нового личного  «Конкорда» и сокращения расходов на вооружения!

Ну и почему же ты  в ужасе бледнеешь, Вэнди, в своей «свободной» стране от моего «зато на бомбы для Ирака и Югославии у них есть деньги» -  ведь я же говорю правду? Ведь тебе же тоже будет от этого лучше, если в следующий раз ты вовремя получишь свой костыль!

Я подождала , пока она поостынет. («Мы, юнионисты, народ горячий!») Через несколько недель послала ей по почте, как это принято у кальвинистов-формалистов, красивую открытку с изложением хода событий и с еще раз подчеркиванием, что я ничего не имею ни против доктора Х., которого она мне рекомендовала; ни против доктора У., приема к которому мы ждали полгода.

Открытка вернулась ко мне обратно, вместе с моим подарком, который я к ней приложила. Вэнди сообщала мне, что если я действительно хочу ее прощения, то я должна немедленно сесть за перо и написать опровержение своего интервью в газету, высказав самую глубокую благодарность замечательному британскому здравоохранению. Сделать это для меня было бы равнозначно вынесению благодарности Михаилу Сергеевичу Горбачеву за наше «счастливое, свободное» сегодня. Кроме дружбы, есть еще и такая вещь, как совесть и принципиальность. И отказ лгать.

Так прекратилась моя дружба с Вэнди. В своем прощальном письме я тоже вспылила и пообещала ей высказать все, что я действительно думаю об этой «замечательной системе», - даже то, о чем. я близко не упоминала Джорджу. «Очевидно, Вы считаете, что только Вам, как истинной британке, позволено высказывать любые  критические замечания в адрес здешнего здравоохранения», - написала я. «Мы, иностранцы, должны «лопать, что дают» и быть благодарными за это. Мы не имеем права критики ничего «великого» британского. Это называется - «расизм». Я должна восхищаться тем, что эта система - бесплатная, когда там, откуда я родом, это было нормой. До приезда сюда я не знала вообще, что такое многомесячные очереди на прием к специалисту. Ни разу в СССР мне не приходилось ждать своей очереди у хирурга, окулиста, любого другого специалиста больше нескольких часов. Вы никогда не поймете, о чем я веду речь, когда я пишу о Кубе, - моя критика не в адрес индивидуальных врачей, а в адрес бездушия, безразличия к людям этой системы здесь. И мне от души Вас жалко, потому что Вы другой системы не знаете и даже не можете себе представить, что она может существовать. Ну, раз уж Вы не верите мне, не британке, то я позволю себе послать Вам копию того, что написал о кубинской медицине самый что ни на есть британец - Джон Уоллер в своей брошюре «Куба: здоровье для всех».

И  я послала ей эту брошюру.

Думаю, что после прочитанного, увы, Вэнди только возненавидит меня и Кубинскую революцию. Ведь так неприятно, достигнув пенсионного возраста с верой, что ты живешь в великой державе, и жалея «нищих белорусских детей», которым можно для ощущения собственной доброты отдать свои старые платья, вдруг прочитать, что «в Британии число стариков чаще всего описывается как проблема; на Кубе его рассматривают как триумф».  Как  серпом по одному месту самозваной «цивилизации»...

…Когда я опустила этот конверт в почтовый ящик и вернулась домой, я нашла на своем автоответчике сообщение. Совершенно отчаявшиеся родители и бабушка с дедушкой местной маленькой девочки Кивы[1] просили о помощи. У девочки - редкая форма  эпилепсии, и открылась она совершенно неожиданно. Периодически она падает в обморок, и ее лицо все разбито. Местные врачи отнеслись к ее состоянию совершенно равнодушно, прописав ей стандартный коктейль медикаментов, которые на нее не действуют. Даже снимок сделать они отказываются. 

Родители обшарили интернет и нашли американскую спецклинику, которая могла бы Киве помочь. «Мы принимаем только американцев!»- ответили им американские врачи. Лечение в клинике в Мюнхене - имеющее побочный эффект в виде болезни сердца - обойдется этой незажиточной семье в 15.000 фунтов…

«Что делать?» - в отчаянии спрашивают они, не в состоянии больше смотреть,

как страдает их малышка.

И я хватаюсь за трубку телефона - надо срочно звонить в Гавану…

Пусть Вэнди продолжает жить мечтaниями о «прекрасном  британском здравоохранении». 

Нам надо не мечтать, а действовать!

****

Больше всех моему возвращению  в Ирландию радовался человек, без которого, пожалуй, я никогда бы не смогла отвезти Лизу лечиться на Кубу: Дермот Кинселла. Мы вернулись накануне Рождества, когда жена его как раз укатила к родственникам в свою «империю зла», и он был дома один.

Мы с мамой не празднуем католическое Рождество, и Дермот пригласил меня отметить этот день у него дома - не опасаясь ни соседей, ни того, что меня могли увидеть у него в городке какие-нибудь наши общие знакомые: так он по мне соскучился.

Тогда же я рассказала маме о своих с ним отношениях – ведь надо было объяснить ей свою отлучку. К моему удивлению, она меня чуть ли не впервые в жизни одобрила:

- По крайней мере, хоть человек очень интересный!

Мы по-прежнему были уверены, что все у нас здесь прослушивается, и поэтому я рассказала ей о Дермоте во время прогулки.

- Надо дать ему кодовое название, - решила мама, - Чтобы если мы заговорим о нем, они головы бы поломали, о ком мы это. Какой он из себя?

Я описала ей своего ЛДТ, который лицом  был весьма похож на моего любимого писателя Кира Булычева. Но не такой высокий ростом, а скорее даже наоборот. Плюс сильно прихрамывал.

- Пусть будет Хром-Костыль! - постановила мама. Я не выдержала и прыснула в кулак. И получила увольнительную на один вечер. На том и порешили.

Город Дермота - красивый, но сумрачный, насквозь продуваемый ветрами Атлантики, в котором, казалось, всегда идет дождь и навсегда застыла на городских стенах сделанная каким-то таинственным незнакомцем надпись «Yeltsin is a Prod[2]!», и на этот раз не изменил себе. Только на этот раз вместо дождя в нем шел снег: настоящий, словно сошедший с советской новогодней открытки - огромными пушистыми, медленно кружившимися в воздухе хлопьями. Я даже пожалела «нашу» жену, что она не видит такой красоты. Никакие флоридские крокодилы с этим не сравнятся!

Дермот открыл мне дверь, широко улыбаясь, и из его дома на меня пахнуло теплом. Он был одет в большой махровый халат, и вид у этого грозного, непримиримого, жесткого революционера сейчас был очень домашний. Он походил на большого плюшевого мишку. Из-за спины Дермота на меня грозно тявкал его ирландский сеттер с очень красивого, медового цвета шерстью. Но Дермот сказал,  что сеттер ко мне быстро привыкнет, и так оно и оказалось. Только пес этот был ужасно любопытен и всюду совал свой нос. По дому кроме него еще бродили 3 или 4 кошки, для которых на батареях отопления висели специальные корзиночки. На столе лежало недоделанное «нашей женой» постельное покрывало из лоскутиков – ее главное хобби, видимо, почти такое же захватывающее, как партизанская борьба. В зале стояла елка, горел камин, а еще мне бросился в глаза нетипичный для среднего ирландца битком набитый книгами шкаф. Но Дермот и не был «средним ирландцем»...

Он расселся на диване после того, как мы обменялись поцелуями, жестом приглашая меня к нему присоединиться. Ну конечно - по телевизору показывали «Стар Трек»!....

- Я так рад видеть тебя, ЛДТ! Так без тебя соскучился! Ну, как тебе Куба? Лизе лучше?

И я начала свой долгий рассказ - не преминув в конце упомянуть и о реакции Вэнди на мое интервью в газете...

- Ирландцы ведь сами испытали, что называется, на собственной шкуре дискриминацию по национальному признаку, как в Англии и Америке, так и у себя дома, где английское колониальное законодательство еще в ХVII веке фактически на бумаге «отменило» существование ирландского народа как такового. Кажется, что из-за своего собственного исторического опыта ирландцы должны бы лучше, чем многие другие европейские народы, понимать, что такое быть дискриминируемым, и какое гигантское влияние дискриминация может оказать на твою веру в себя, на ход всей твоей жизни... И тем не менее, мы сейчас видим рост расизма в Ирландии - прямо на наших глазах. Говорят, что это связано с резким ростом числа иммигрантов, прибывающих в непривыкшую к этому страну... Как по-твоему, чем можно объяснить такие сильные негативные эмоции ирландцев в адрес «новичков»? 

- Где-то в глубине нашего сознания прячется предрассудок, укоренившееся предположение, что другие народы - тем или иным образом «не так важны», люди «более низкого уровня». Ирландцы даже не всегда осознают, до какой степени они подвергались пропаганде, которая исходила в основном - даже не в основном, а почти исключительно! - из англоязычных источников. Дети у нас в Ирландии вырастают, веря в то, что американские индейцы, австралийские аборигены и тому подобное - это «существа нижнего порядка», и что европейцы якобы «имели право» отправиться на эти континенты с целью завоевания и уничтожения их культур и цивилизаций. Кроме того, на них обрушивается гигантское количество пропаганды через книги, фильмы, газеты, телевидение, утверждающей, что континентальные европейцы - существа «нижнего порядка», чем «великие британцы»,- ответил Дермот. - И, конечно, многие из нас попались на удочку этой пропаганды, и каким-то образом она отпечаталась глубоко в подсознании даже кто этого вовсе не хотел... Иногда люди даже не осознают этого сами. Например, ирландские миссионеры честно считали, что «несут свет» и «цивилизацию» африканцам и индейцам, и что наш образ жизни, наше христианство намного лучше всех других - и это дает нам право разрушить культуру других народов... Сейчас, когда смотришь на это из сегодняшнего дня, такие взгляды и то, к чему они привели на практике, вызывает ужас, но и до сих пор эти же идеи глубоко «встроены» в человеческие мозги... Так что меня не удивляет, если к нам приезжает человек из, например, Нигерии или Кении, а на него смотрят как на «не такого важного, как мы»... Плюс еще различные расистские предубеждения, типа: «Они отбирают нашу работу, наши дома», «с ними обращаются лучше, чем с нами». 

С другой стороны, на американцев мы глядим снизу вверх, раскрыв рот! На британцев мы глядим как на людей нас превосходящих. И, конечно же, целая история связана с так называемой «холодной войной», когда мы должны были смотреть сверху вниз на русскую или любую другую системы (никарагуанскую, кубинскую и тому подобное...), которые «не одобрялись» британским и американским правительствами: подразумевалось, что они «второсортные», и это было «правильно» - разрушить эти системы, так что все это встроено в мозги людей пропагандой... И неважно, сколько у вас есть доброй воли, эти предрассудки все равно дают о себе знать, и я совершенно серьезно считаю: если мы по-настоящему собираемся бороться с расизмом в Ирландии, то начинать надо в первую очередь, с антиирландского расизма, который определяет наш взгляд на мир и на самих себя!  - продолжал он, наливая мне вкусный ирландский кофе. - А количество антиирландского расизма в ирландских же СМИ - невероятное!  Несколько лет назад исследователи в Канаде обнаружили, что расизм «встроен» даже в школьные учебники, и их пришлось заменить... Самый эффективный способ бороться с расизмом - это обеспечить так, чтобы все его проявления были объявлены вне закона, включая расизм против твоего собственного народа!..

- ...Что подводит меня к следующему вопросу: ирландцы здесь, на Севере, до сих пор еще страдают от сектантской дискриминации. А как  она влияет на повседневную жизнь людей?  Вот на тебя, например, как повлияла?

- Мои родители очень хотели сберечь меня от нее и рано отправили меня учиться в Шотландию. Но, как видишь, все равно у них ничего не вышло: я закончил университет, работал там, женился, даже научился говорить по-гэльски, но от борьбы за свободу своего народа отказаться не смог. Моя первая жена была местной коммунисткой. Она пережила со мной два моих ареста. Мы и до сих пор дружим. Она просто не захотела поехать со мной жить ко мне на Родину. Здесь у нас, с одной стороны, наблюдаются достаточно открытые проявления дискриминации: людям не дают работу, жилье, даже не позволяют жить в определенных районах из-за их религиозного происхождения. С другой стороны, сейчас уже появились люди, которые постоянно хотят сказать или сделать тебе приятное, высказываются насчет того, как они восхищаются твоей культурой или религией... Это принимает такие масштабы, что иногда просто говоришь самому себе: «Я не хочу больше с такими людьми разговаривать!» - ведь они вновь собираются рассказать мне, сколько католических священников они знают, или насколько замечательны ирландские танцы или ирландский виски... Если следовать их логике, можно дойти до высказываний типа: «Как замечательно встретить ирландского католического священника, потому что он всегда предложит тебе замечательный ирландский виски!»...  Глупо? Да! Но так устроено их мышление: что они должны говорить тебе «приятности»... 

Другая примечательная черта нашей жизни - ужасная потребность в том, чтобы знать религию каждого твоего нового знакомого... С этим приходится бороться в себе каждому из нас - когда говоришь себе: «Нет, мы не будем об этом даже спрашивать!..»  Но самая ужасная вещь, - это, конечно дискриминация при приеме на работу и распределении жилья. Сейчас это происходит в немножко меньших масштабах, законодательство против дискриминации в сфере приема на работу хоть плохо, но срабатывает... 

- Знаешь, Дермот, должна тебе признаться, даже я борюсь с этим в самой себе, хотя я и приехала сюда недавно! Когда меня знакомят с кем-то здесь, этот вопрос о религии как-то сам собой, помимо моей воли, всплывает в голове... Даже если я его вслух и не задаю. И все же есть еще одна разница в отношении к иммигрантам на Юге и на Севере: северяне кажутся мне гораздо более заинтересованными в нас в плане общения, чем несколько более высокомерные южане... Возможно, это потому, что до недавнего времени иностранцев на Севере было так мало, что каждому из них представители обеих общин стремятся показать свою страну только с лучшие стороны... Но я думаю, еще и потому, что люди здесь лучше знают цену жизни и пережили столько всего, что это позволяет им ближе к сердцу принимать положение других людей, в то время как на Юге жители все больше и больше «избаловываются» Кельтским Тигром... Становятся материалистичными и эгоистичными. 

- Очень трудно сказать, почему именно. И вот почему я хотел бы, чтобы началось исследование проблемы: а что же такое расизм? В чем именно выражаются его проявления? Если мы оказались в такой ситуации, когда церковь и политические партии содержат в себе и распространяют предубеждения, что одни люди - лучше а другие - хуже, от природы, то это найдет свое отражение и в настроениях на улицах. Мы здесь, на Севере, например, гораздо быстрее дискриминируем кого-то по признаку сексуальной ориентации, чем. по цвету кожи. Могу сказать, что в Белфасте есть районы, в которых черному человеку нечего опасаться - зато «голубому» - о котором люди знают, что он «голубой» - ой как есть чего... В то же время в Дублине все как раз наоборот: вопрос о гомосексуализме широко обсуждался, люди привыкли к этому, это мало кого волнует, а вот цвет кожи - это то, с чем, к сожалению, у стольких дублинцев до сих пор еще есть проблемы... Так что есть только разница в проявлении того, как люди выражают свою неприязнь к том, что «отличается», «не похоже», «другое»... 

Я думаю, что у нас на Севере были такие хорошие инициативы, как традиция ирландско-африканской дружбы, связанной с африканскими учеными работающими в нашем университете... Но если мы посмотрим на прошлое, то в 1969-1970 году, когда североирландская ситуация наконец «взорвалась», наблюдались две главные формы манифестации расизма: - церковные власти жаловались, что на улицах были британские черные солдаты: «Это мы должны поддерживать у них порядок - а не они у нас!» Это было своего рода саморазоблачением, так как впервые такой в открытую расистский комментарий исходил от этих таких вроде бы респектабельных людей... А ведь этот черный солдат, скорее всего, был просто англичанином из Ливерпуля или шотландцем из Глазго! Они были такими же англичанами, как люди, которые живут здесь - ирландцы!  Другое проявление расизма заключалось в том, как обращались у нас с монахинями матери Терезы. Они приехали к нам и спросили: «Чем мы вам можем помочь?». И причина того, что их помощи не захотели, во многом была расистской: «Чему они могут научить нас?» У них на двери была вывеска: «Сестры-миссионерки», так наше церковное начальство взбеленилось: «Это мы посылаем миссионеров к ним, а не они к нам!» В то же время у обычных людей таких предрассудков не было. Так что всегда была большая разница между простым народом и «большими начальниками»: чем выше, тем больше они чувствовали собственное «превосходство»... В Дублине, в то же время, много расизма исходит от тех, кто плохо живет, а не от «начальников». Это все очень смешанная ситуация! 

-Я вот слушаю тебя и вспоминаю о том, как я когда-то приехала в Нидерланды с советским дипломом, а там мне заявили, хотя эти люди ни малейшего понятия не имели о том, что из себя представляет наша образовательная система в нашей стране, и какого уровня было наше образование, что мой диплом «не имеет в этой стране никакой ценности»... Образование, которое я получила в родной стране, было превосходным и я могу сказать, что учиться в Москве было гораздо сложнее, чем в Голландии (хоть там обучение и шло на чужом для меня языке!), где мне волей-неволей пришлось учиться заново! Но таковы уж были предрассудки западного общества в отношении нашего, и их непоколебимая вера в собственное «превосходство»... 

- Это очень интересно, потому что точно такое же представление здесь есть у нас, о том, что как только ты оказываешься за пределами Америки или Британии, ты оказываешься в странах с «недоразвитыми» людьми, у которых - «недоразвитая система образования». Такую идею нелегко принять, если знаешь, что большая часть европейской классической музыки и литературы происходит не из Британии, а из Франции, Германии, Италии, России... Но все-таки она существует, эта идея, - что иностранный университет каким-то образом «менее высокого уровня»... Я помню, как велико было мое удивление в юности, когда я впервые открыл для себя, что итальянцы - замечательные архитекторы! Или удивление, которое я испытал, когда увидел фото африканских городов с многоэтажными зданиями... «Это не так, как нас учили!» 

- У нас в России тоже этого хватает: когда люди всерьез говорят об африканских студентах, что они «только что слезли с пальмы». Я дома всегда с этим боролась... 

-Это очень грустно. Когда люди сами страдали от дискриминации или различного сорта угнетения, сами становятся расистами, и причем расистами агрессивными! Я замечал это много раз в Америке, куда я ездил в 80-е годы: это было поразительно! Когда я встречал там людей ирландского происхождения - с самыми дикими предрассудками в отношении афроамериканского или латиноамериканского населения... Так что меня не удивляет то, что мы сейчас видим в Ирландии. Нужна огромная, всеохватывающая кампания с целью остановить и ликвидировать это, а возможно это уничтожить совсем или нет, я не знаю... 

- Но стараться и пытаться все равно надо продолжать... 

- Вот именно! И надо быть по-моему, очень строгими с теми, кто позволяет себе такое. Видишь ли, я не верю в возможность реформ государственных и прочих институтов... Это все равно что говорить о «реформах банков», - когда люди говорят, например, о «реформе церкви». Это не срабатывает! Много раз пробовали, но не срабатывает, и все.  Вместо этого надо сконцентрировать все усилия на создании таких законов, которые будут немедленно наказывать любого, кто позволит себе хоть малейшее проявление расизма. И пока таких законов у нас не будет - мы далеко не уйдем! Посмотри на наши сегодняшние законы, как на Севере, так и на Юге: есть закон, что нельзя оскорбительно высказываться о другом человеке. Но если ты попытаешься применить его на практике... Ты откроешь для себя: если ты не сможешь доказать, что это высказывание нанесло тебе конкретный физический ущерб, твое дело в суде - труба! 

- А ведь еще надо доказать, что сказано это было намеренно... 

- Да, и все эти ограничения специально введены в закон - чтобы «обеззубить» его. Однажды такое высказывание было сделано в адрес католического епископа, который был вполне в состоянии защитить себя, - но тогда церковники решили просто попробовать, как действует наш суд. И им сказали там: «Если вы сможете доказать, что именно это высказывание привело к тому, что кто-то пошел к дому епископа и высадил там все стекла, вы можете выиграть в суде... Ну, а если нет... Это означает, что на практике можно оскорблять человека как угодно - закон не работает. 

- Это как раз было одним из моих самых сильных впечатлений на Западе, когда я приехала сюда из СССР, - что здесь у преступников прав всегда оказывается больше, чем у жертв... 

-Это действительно так - и людям здесь пора задуматься над тем, а почему это так!  Например, кто-то вломится к вам ночью в дом и сломает ногу - не вашу, свою ногу. Так вы знаете, что он может подать на вас в суд, потому что это произошло в вашем доме, и, скорее всего, еще и выиграет это дело? Людям трудно в это поверить, но это так! Вы также будете привлечены к ответственности, если взломщик ворвется к вам в дом, а вы побьете его в целях самозащиты. Вот полиция и говорит в открытую людям: «Извините, но если вы попытаетесь защитить себя, в своем же доме, вас за это посадят в тюрьму!»  Такие законы делаются намеренно - потому что государство хочет быть уверенным в том, что никто не будет иметь права на защиту своей собственности или другого человека, - кроме полиции. Полиции дается  монополия на использование силы. Так же, как и армии. Мне кажется, это очень зловещее положение вещей. Речь идет не о защите людей, а только о том, чтобы быть уверенным в том, что только полиция и армия будут обладать этой монополией. Даже если они ею не пользуются. Они должны ее иметь. И больше никто! И поэтому вам запрещается защищать себя! 

- Это тоже бросилось мне в глаза на Западе. Я выросла на идее, что со злом нужно бороться. Что когда ты видишь, как происходит что-то несправедливо, нужно не стоять, а действовать. Зло для того и зло, чтобы не давать ему спуску! И в 9 случаях из 10 преступники - трусы, они убегут, как только им будет дан достойный отпор! Это просто вопрос человеческого достоинства, наконец - не смотреть на зло, не бежать от него, а бросить ему вызов. А ведь именно как раз этому и учит Запад своих граждан с детства: не борись со злом, зло неизбежно, оно всегда было и всегда будет, не заступайся за обиженных, думай о самом себе, отдай вору кошелек, в полицию можно будет позволить позже, зло - это человеческая природа...  Главная идея этого общества, кажется, именно эта – не борись со злом, оно было всегда, оно будет всегда.... Даже если оно будет всегда, немногого мы достигнем в жизни, да и как вообще можно считать себя человеком, если с ним не бороться?

- И, конечно, если мы начнем бороться с ним, мы научимся защищать себя! И отберем таким образом немного власти у полиции и у государства... А этого они не могут вам позволить. Закон очень определенно высказывается в этом отношении: гражданин лишен всякой власти! Это происходит в нескольких сферах: в сфере пропаганды. Нам всегда говорили здесь, что это коммунистическое государство так обращается со своими гражданами. Но люди здесь не замечают, как их собственная власть, их собственная возможность быть хозяевами своей судьбы у них давно отнята. Они остались с тем, что не имеют даже права защитить себя, не имеют право дать детям такое образование, какого они бы хотели, не имеют даже права выбора программ на телевидении - потому что везде одни и те же программы... Люди не имеют права решать практически ничего. А с приходом Евросоюза будет еще хуже.

-Знаешь, Дермот, я заметила, что для того, чтобы лучше понять свою собственную жизнь, хорошо знать жизнь другую - другой страны, другого общества. Наверно, потому ты и понимаешь меня настолько лучше, чем многие твои товарищи, что ты знаешь жизнь в других странах, в отличие от них. У меня тоже теперь такой опыт есть. Может быть это одна из причин того, почему «система» здесь так боится иммигрантов: ведь мы принесем с собой и знание этой другой жизни и можем развеять хотя бы некоторые из тех мифов, которые здесь распространяют о нас. И люди здесь начнут понимать, что их собственная жизнь - тоже далеко не то, что им всегда о ней говорили... 

- Плюс еще у иммигрантов будут свои нужды, о которых надо будет позаботиться: культурные, религиозные, и тому подобное... В такой стране, как наша, - в основной своей части христианской - найти мечеть уже вызывает у людей изумление. Синагогу - это еще туда-сюда, а вот мечеть... Люди говорят:

 «Мы не знали, что у других людей есть все эти нужды». И это - большой тест : способны мы принять иммигрантов или нет. Со временем, они, я думаю, поймут, что многие из расистских замечаний - это оскорбления того же рода, какие отпускаются в адрес местных людей своими же. Это то же самое, что оскорблять кого-то за то, что он хромой, слепой или болельщик другой футбольной команды. 

- Просто потому, что они-  другие? 

-Именно! А для того, чтобы понять почему люди так поступают, почему они испытывают такую жажду оскорбить того, кто на них непохож, надо дойти до самых корней глубокого человеческого желания обидеть других людей. Именно поэтому я и хотел бы, чтобы люди посмотрели в лупу на самих себя и на антиирландский расизм самих ирландцев. В этом - корни. 

- Потому, что люди плохого мнения о самих себе? 

- Конечно. Они самоутверждаются за счет унижения других. Самое ужасное в том, что обидеть другого позволяет тебе почувствовать себя лучше. Это - воспитательная проблема. Есть и другая сторона: людей пугает другое, непохожее, и из-за этого они атакуют того, кто «не похож» на всех. Школы скажут вам, что они борются с расизмом, - но как они могут с ним бороться, если именно они требуют от учеников быть совершенно одинаковыми? В школе дети должны иметь одну и ту же религию, быть одного возраста в классе, читать те же книги, те же молитвы... У них даже одежда одинаковая! Как можно научить людей уважать разницу, если даже не уметь самому уважать ее?  Если всерьез бороться с расизмом, надо создать «культ разницы» в школах. А этого как раз никто и не делает - и в церквях, конечно, тоже, люди все говорят одно и то же, верят одинаково... Представьте себе: сотни тысяч людей, которые все одинаково верят! Я не знаю, как это возможно! Они не могут верить все одинаково - а если они это утверждают, значит, они лгут... 

Каким-то образом, внутренне, люди сопротивляются всему отличному от них самих. Если это делается в целях культурного самосохранения, это хорошо. Но можно так перегнуть палку...Самая большая проблема - в том, что люди не уважают разницу. Расизм - это только проявление гораздо более глубокой проблемы: отчаянного человеческого желания обидеть других для того, чтобы самому хорошо себя чувствовать!

Мы замечательно провели вечер. Дермот показывал мне свои книги - и даже подарил несколько привезенных им из Ливии и из КНДР.

-У корейцев нам всем есть чему поучиться, - рассказывал он, - Посмотри, почему они выжили, несмотря на крушение социалистического лагеря? Потому что всегда были духовно самостоятельными, не плясали под - не в обиду тебе будет сказано!- вашу дудку, как другие соцстраны. И строили социализм не без учета местных условий,  по вашему образцу, а основываясь на своей собственной реальности.

- А я и не обижаюсь, - сказала я, - Я тоже не в восторге от «доктрины Брежнева». Я бы непременно вмешалась, когда американцы вторглись на Гренаду...

И так мы продолжали разговор до глубокой ночи, уже и в спальне. Мое чувство того, что Дермот - мой «Д» и «Т», еще больше усилилось. Хотя для него самого, кажется, «Л» по-прежнему оставалось важнее, чем эти другие две буквы алфавита...

****

Утром накануне Нового года мама нервничала :она собиралась приготовить свое фирменное мясо в горшочках, которое долго надо тушить в духовке, а его еще надо было сначала разморозить. Мясо мы ели здесь не каждый день, но по такому случаю...

Как раз, когда мама прикидывала вслух, успеем ли мы приготовить все, что хотели, к нам в дверь постучали. Неутомимый фермер Фрэнк «случайно проезжал мимо» и решил завезти к нам гостей.

Увидев, что он стоит на пороге с какими-то двумя незнакомыми женщинами, мама рванула наверх по лестнице и, как я ее ни уговаривала, наотрез отказывалась спуститься.

- Опять ты со своими ирлашками! Дайте уж хотя бы Новый год-то спокойно встретить...

- А вот и не с ирлашками, мам... Это же наши – из Литвы! И они очень хотят с тобой познакомиться.

Услышав слово «Литва», мама моментально спустилась. Литва была самой ее любимой из наших республик. Будрайтис, Адомайтис, Банионис, Масюлис, Чюрленис, «Жальгирис», Гиндзюлис[3]...

- Ну, так бы сразу и сказали, что из Литвы...

Годы жизни за границей – и степень моей собственной подверженности «облучению» западной пропаганды – видимо, дают о себе знать, ибо когда Фрэнк сообщил мне, что мои гости - литовки, я заволновалась: а как они воспримут нас, русских? Ведь здешние СМИ не устают повторять о том, как «литовцы дискриминировались при советской власти», о «русской оккупации Литвы», о «религиозных гонениях в Литве в советское время», и т.п., и т.д. .... 

В последний раз я была в Литве еще в 9-летнем возрасте - но сохранила об этом крае самые удивительные воспоминания, вплоть до литовских легенд и даже песни про кукушку и зеленое вино, которой нас научила, прямо на литовском языке, наш экскурсовод Вильгельмина Викентьевна. Благодаря ей мы все, россияне из провинции, полюбили этот край и запомнили на всю жизнь литовскую фразу: «Лаба дена!» – «Здравствуйте!»

 «Ой лиля-дериля, ой лиля-куку!» - хором пел весь наш русскоязычный (за исключением самой Вильгельмины Викентьевны, ее сына и нашего шофера) автобус. После каждого следующего куплета полагалось прибавлять на одно «ку-ку» больше...

За две недели мы исколесили Литву вдоль и поперек. Купались и искали янтарь в Паланге, бродили по замку в Тельшяе, по немецкому концлагерю «Девятый форт» в Каунасе, побывали на самой настоящей, действующей мельнице, заезжали на ферму к какому-то пасечнику, подарившему нам по стаканчику меда, у которого была собственная баня с нарисованной весьма похабной по советским меркам картинкой во всю стену , к крестьянке, у которой мы пили топленое молоко и любовались вырытым ее семьей на их личном участке собственным маленьким прудом с живыми лебедями... У крестьянки были мозолистые трудовые руки - до того трудовые, что даже без ногтей на некоторых пальцах. «Знаете, я заметила, у вас принято, чтобы старые бабушки сидели на лавочках и обсуждали соседей... А у нас это так не принято..»- пояснила нам она каким-то даже извиняющимся тоном, когда увидела, что мы смотрим на ее руки.

А еще я плавала в лесном озере с ледяной водой, а леса вокруг были такие густые, что так и казалось: сейчас выйдут оттуда какие-нибудь «лесные братья», как в фильме Жалакявичюса... В Каунасе мы ходили в музей Чюрлениса и в даже в... музей чертей! Я смеялась над тем, как величали в литовских журналах моего любимого тогда актера - Аленас Делонас. А по ночам мне снились Эгле, Бируте и Витовт...

Магазины в Шяуляе, где мы жили в общежитии какого-то местного вуза, были переполнены молочными продуктами местного производства - вкусными до ужаса. Чего там только не было! Никакого «угнетения национальной культуры» я не заметила: школы, вузы, театры, журналы, книги, газеты, телевидение, - везде местный язык преобладал над русским, хотя по-русски и говорили все, если было надо. Мы восхищались трудолюбивыми литовцами и даже, если честно, смотрели на них немножко снизу вверх - наверно, почти как ирландцы на американцев. Мы были уверены, когда Прибалтика стала независимой, что люди эти благодаря своему трудолюбию, теперь действительно будут процветать. Нам и в голову не приходило, что она превратится в паневропейского поставщика почти дармовых батраков и секс-рабынь. И им самим наверняка тоже: они, бедняги, ожидали, что европейские «братья» с жаром примут их в свои объятья, как блудного сына, вернувшегося в лоно европейской семьи. И сейчас гордость не позволяет им признаться даже самим себе в том, как же здорово их  «кинули»...

И уж и в голову нам, жителям России, не могло прийти тогда, что культурные, вежливые прибалты - в особенности латыши и эстонцы - будут так позорно вымещать на русскоязычном меньшинстве у себя в странах свои какие-то неведомые нам психологические комплексы. Это напоминало поведение малышей из книги Носова, злобно высмеивающих Незнайку после того, как прибывший откуда-то издалека Знайка подал им к тому сигнал - хотя еще накануне все те же малыши Незнайку совершенно добровольно захваливали. Вы, кстати, никогда не задумывались над тем, почему носовский Знайка - герой, казалось бы, глубоко положительный- настолько несимпатичная фигура?...

...Но когда я увидела  улыбающиеся лица наших новых знакомых – Виды и  Регины, – все мои опасения сразу оказались напрасными. Они встретили нас как самые старые друзья –мы сразу же на пороге обнялись, и обе женщины заговорили наперебой о том, как скучают по дому, о том, как в Литве они уже 10 лет лишены возможности смотреть российские телепередачи, и как не хватает им новогоднего «Голубого Огонька» «Песни-года» и наших фильмов... 

- Да вы садитесь, садитесь, я сейчас чай поставлю! Картошечки накладывайте, побольше!- суетилась мама.

Гости сели за стол. Фермер Фрэнк не понимал ничего, но видел, что все мы рады, и его лицо расцветало от этого на глазах.

- Какими вы здесь судьбами?

- Зовут нас Вида и Регина, мы из Литвы. Приехали сюда... Да что тут говорить! – за деньгами! Надо кушать что-то, надо платить за квартиру, надо детей учить... Вот, через одну посредническую фирму устроились сюда, паковать грибы в ящики..., - начала рассказывать та, что постарше, с усталым бледным лицом.- Работа, прямо скажем, не из легких...  Много надо ящиков за день перетаскать. А они – килограмм по 20 каждый.... Но ничего, мы уже привыкли... Ко всему можно привыкнуть... Все будет хорошо...  У меня вот сын сюда тоже приезжает скоро, университет закончил. Будет здесь в отеле работать... Нет, не в одном городе со мной. На другом конце Ирландии. Но все-таки не так далеко... Волнуюсь за него, писем жду... Как он там? Так и живем... 

- Мы сами здесь уже почти 2 месяца,- вступила в разговор Вида – та, что помоложе, красивая брюнетка.- Что самое трудное? Все! Можно сказать все! Язык... Думали, что хорошо знаем его...Но у ирландцев здесь – свой английский язык. Ничего не понимаем! Я вот чуть-чуть уже понимаю теперь. Это хорошо...  Кухня странная. Ой, как тяжело нам, Боже мой! Не знаем, что кушать... 2 недели почти ничего не ели совсем. Нам ребята из Латвии – они тоже работать приехали – говорят: «Нельзя так! Так можно и ноги протянуть! Может, у вас денег нет, чтобы кушать?» Предлагали деньги нам, помочь хотели... А мы просто не можем здешнюю пищу есть...  Природа очень красивая... Очень гуляем много. На нас все смотрят как на дурачков – потому что мы пешком любим ходить. А здесь-то ведь все такие лентяи – на машинах... Озеро здесь есть прелестное...Сидим на берегу, успокаивает очень. 

- У нас здесь контракт на год. Зарабатываем ничего. Устраивает[4], - подхватила Регина.- Дома я продавцом работала. 20 лет на одном месте и не хотела уходить. А Вида дубленки шила на фабрике. А теперь... Теперь все... Работы в Литве нету. А где есть – на такие деньги невозможно прожить. Только для того и приехали, чтобы помочь своим семьям выжить. Для того и оставила Вида дома детей и мать больную... В школе же теперь надо платить за все... Что делать?  Тяжело, по ночам плохо спится. Все думаем про своих – как они там? И такая тоска по Родине! Все радуешься, если из дома присылают газеты, журналы, все хочется знать, как у них там дела... Родине изменить нельзя ни в каком случае. Родина – она одна! Ни за какие деньги.  Ездить интересно, но – только посмотреть... 

Тут эмоции подступили у Регины к горлу, и она замолчала.

- Здесь у нас в деревне литовцев 3... нет, 6, нет, больше...8! Живем дружно. Мой день рождения отмечали, такой сюрприз мне сделали! Очень приятно было. Держимся друг за дружку. Не только с литовцами, Русские есть, латыши. Очень хорошо общаемся, очень дружим, - продолжила за нее Вида. - Когда мы сюда ехали, нам дали неправильную информацию про работу. Можно сказать, нас немножко обманули. Нам обещали, что работа будет сидячая- сидеть и перебирать грибы, хорошие от плохих... Пе-ре-би-рать! А не стоять у конвейера, паковать их в гигантские ящики и бросать их из стороны в сторону... Хорошо, у нас с Видой здоровье еще есть, а если женщины приехали, у которых нет здоровья? Если у них, как у моей подруги, расширение ножных вен? Вот этого делать нельзя- так обманывать людей! 12-15 часов работаем на ногах. Иногда по 18 часов смены бывают – от заказов зависит. А перерыв – всего полчаса.  Работаешь – а начальник за спиной стоит и смотрит, как ты работаешь! Ну, как так можно? Люди здесь какие-то дикие, нецивилизованные... Регина покрасила волосы, пришла на работу в шапке – они стянули с нее шапку и волосы все руками трогают... Можете себе представить?  Но главное – надо людям справедливую информацию давать о том, какая их работа ждет. У нас есть мужчины, которые такую работу не выдерживают. Им плохо с сердцем делается. А подать виду нельзя. Уволят. Отправят домой, а что там?.. 

Регина тем временем пришла в себя.

- Есть у нас здесь мальчик, Юра. Квалифицированный электрик. Ему сказали, что он здесь будет работать электриком, дали все документы об этом...А здесь его поставили на конвейер, как нас всех. Он очень переживает, хочет говорить с боссом, а босс ничего не хочет слышать. Юра говорит: «Вы меня обманули! Я сюда приехал электриком работать, у меня все документы!», а босс: «Ничего, стань у конвейера и стой!» Ну, нельзя так... И отбор такой был строгий, чтобы сюда поехать... Очень многие из Литвы хотят ехать и заработать деньги. Легально заработать! Мы ждали вот 4 месяца, а сын мой- 6 месяцев, чтобы сюда приехать... Да и больших денег все это стоит...Не каждый человек может поехать. Потому что денег много надо, А что делать? Дома работы совсем нет, жить-то надо, и детей учить надо... Выходит, чтобы заработать, нужно сначала заплатить! Вида одолжила около 1500 долларов, чтобы сюда приехать. Теперь вот отдает деньги. Работает, чтобы отдать эти деньги, а потом уже будет собирать деньги для себя. И у всех такие же истории, все заняли эти деньги, потому что люди не имеют таких денег, чтобы заплатить за билет, заплатить офису, заплатить за визу...  Когда мы сюда летели, нас в Копенгагене задержали. Мы в таком шоке были – ведь у нас же все документы были, и все как надо...А нас задержали, как каких-то преступников...Не отпускают, и все... Мы же не в Данию летим – у нас там только пересадка... Потом извинялись, в отель поместили, по городу покатали... Хоть мы посмотрели на ночной Копенгаген... Но все-таки шок. Мы же не преступники, мы едем работать, у нас все документы есть, мы же легально... 

- Об Ирландии у нас другое представление было, - пожаловалась нам Вида.-  Мягко говоря. А тут мы поняли, что наша страна – более цивилизованная страна... Что больше всего разочаровало? Трудно сказать. Ну все! Все! Интеллект людей разочаровал. Да. И интеллект, и все. Они здесь рады только материальному. Рады каждому дому, который построят. Думают, что у нас нет таких домовХозяин спросил наших девочек, видели ли они телевизор! Вы можете себе представить?! Они думают, что мы такие бедные, такие тупые... Очень плохое представление имеют о нас. У них такая плохая информация.  Может быть, и не интересуются... Они ничем не интересуются. Когда я сказала, что я- литовка, мне одна женщина говорит: «А, Литва – это в Испании находится!» А у нас мальчик из Латвии лежал в больнице, он такой смуглый весь, так ему медсестра, молодая такая девушка, говорит: «А Латвия – это в Африке?» Он даже подавился, говорит:»Почему в Африке? В Европе!» «А как же ты такой смуглый?» Вот представления у людей- раз смуглый, значит, Африка! Андрис говорит: «Это как анекдот какой!»  Когда наши мальчики травму получают на производстве, хозяин не лечит совсем. Мы не знаем – здесь вся медицина такая допотопная , или это на нас тратить деньги не хотят? У одного из наших ребят до сих пор открытая рана в боку, скоро гноиться начнет. Только мы еще его сами и спасаем... 

- А так люди здесь безобидные, хорошие люди...- поспешила на помощь Регина, глядя на Фрэнка,-  Никакой агрессии: ночью с работы в 4 часа можно через лес идти – и ничего! В отличие от Литвы. Вот только машин опасаемся. Очень много пьяных водителей на дорогах. Мы пешком ходим много, я говорила уже. Только вот плохо – в городе присесть негде, ни парков, ни скверов, ни скамеек. А так люди помогают хорошо, если их о чем спросить Добрые люди. Ограниченные , но добрые. Надо людей принимать такими, как есть... Надо уважать их такими, как есть. Свободного времени у нас тут мало. Когда оно есть – поспим хорошо и идем гулять .В любую погоду. И гуляем себе, гуляем... А что тут еще делать? Ни театра, ни кино.. А телевизор – что там смотреть?

 - Надо будет язык учить все равно, - переменила Вида тему. -Нехорошо. Мы сюда приехали и надо уважать, знать язык.. Если бы они к нам приехали... Надо понимать людей, и мы будем стараться. Будем жить... Может, и на второй год останемся... А что дома делать?  Пенсия будет маленькая, надо иметь сбережения. Как жить дальше? Боже мой, какая обстановка страшная! Человек хочет работать в своей стране и помогать своей стране, а он ей не нужен! Здесь все удивляются на нас, как мы хорошо работаем, а нам плакать хочется! Нашей стране человек такой рабочий не нужен! Это очень обидно... 

Тут и Регину прорвало.

-Они здесь живут без проблем, они получают деньги и могут спокойно прожить до конца месяца.... Идешь в магазин, они берут сумками, чего захотят. А у нас люди, пенсионеры... бабушки, они всю жизнь работали и не могут себе мяса кусочек купить! Здесь пожилые женщины сидят в барах, а у нас - увидишь пожилую женщину в баре?! Они даже стакан сока себе не могут позволить! Разве это жизнь? Это только существование! В Советском Союзе как хорошо было! Я объездила весь Юг, все курорты, была в Киеве, в Тольятти, могла поехать куда угодно, везде... Хорошо нам было жить в Советском Союзе! Иногда говорят: «Такая дискриминация была!» Мне очень хорошо было. Я себя дискриминируемой не чувствовала. Я- просто жила! Я не боялась за завтра себя и своего сына. Правда! Я не боялась!  Многое мы не ценили. Тебе и бесплатное жилье, и бесплатное лечение, и работа. Если ты человек и хотел работать, для тебя были открыты все пути! Всего можно было достичь – и образования, и всего...А теперь в Литве со следующего года все образование будет только за деньги...Я рада, что мой сын успел получить диплом! И то надо было последние деньги отдать на общежитие, дорогу, еду... 

Долго еще мы ели - по-русски и по-литовски, до отвала,-  и говорили о жизни.

-... Зачем , скажите, она нужна, такая свобода, если я не могу жить и 

работать в своей стране?!  В такие годы я должна куда-то ехать! Почему я не могу помогать своей стране? И почему наши люди, которые имеют высшее образование, должны здесь мыть посуду? Потому, что чтобы получить работу, надо жить в большом городе, за квартиру платить невозможно, надо иметь свое жилье. ... Сначала надо заработать на жилье мытьем посуды за границей, а только потом уже можно будет искать нормальную работу дома! Это страшно... Свой человек, с таким образованием, хочет жить в своей стране, хочет приносить пользу своей стране,. отдавать все силы... Голодный человек не может быть свободным!  ...

- ...Здесь люди не злые, они не знают этого недостатка, таких проблем... Но наше впечатление такое – они имеют деньги, но им ничего не интересно! Некуда ходить, ни театра, ничего... Они только встречаются в пабах, с друзьями, выпить, поговорить – и все. Их это устраивает. А нас это не устраивает! Нам надо и кино хорошее, и театр... У нас Леша здесь есть из Питера – он не может жить без театра! Ему и нам это надо. Концерты надо. А у них тут – другое... Люди здесь этого не понимают. Они имеют деньги, могут поехать куда угодно, но им это не интересно. Паб, пиво – это вся их жизнь... 2 часа ночи, кругом накурено, шум, грязно, а они детей туда с собой берут! Что такой ребенок видит с детства, кроме этого? ...

- ...Мы очень хотим поездить по стране, посмотреть. И в Англию хотим съездить. Но денег нет пока. Вот Вида отдаст долги – а уж тогда... Надо отдать как можно скорее, ведь все соседи собирали. Они очень Виду жалели, когда она 3 года не работала и сидела дома с детьми. Они ее любят, а она – их. Очень хорошие люди. У самих денег нет – вот и надо им отдать поскорее! И так уходит на жилье 30 фунтов в неделю, на еду... Совсем денег не остается.  Но надеемся увидеть страну. Надо все знать, посмотреть, людей, интересные места... Надо жить, надо верить! Как иначе еще можно выжить?...

А когда гостьи наши собрались обратно в Каван, мама воскликнула:

- Девчата, ну куда уже вы поедете на ночь-то глядя? Оставайтесь у нас, будем Новый год вместе встречать! Песни петь будем...

И мы встретили его все вместе - как в старые, добрые советские времена...

****

А через неделю мама уехала и опять увезла Лизу, отрывая кусочек от моего сердца - и я не хочу еще раз подробно описывать свои при этом чувства... Только на этот раз я взбунтовалась и сказала ей твердо:

- Лечи ее, мам, но давай с тобой договоримся: после лета я за вами заеду. Ты будешь ездить с ней домой два раза в год, если хочешь, но жить Лиза будет со мной. Хватить уже таскать ребенка туда-сюда.

Мама согласилась - возможно, просто для того, чтобы поскорее уехать. Ведь ее отношение к Ирландии оставалось прежним.

****

Тоску мою несколько скрасил неожиданный визит соотечественницы, знакомой мне до этого только по электронной почте - девушки из Москвы по имени Алена. Это была первая россиянка, умеющая играть на кельтской арфе, причем Алена сама научилась как этому, так и ирландским танцам! Кроме того, она готовилась к защите диссертации и не по каким-нибудь там ирландским сказкам, а по органической химии! Было от чего такого человека зауважать.

Алене очень хотелось впервые посмотреть Ирландию и заодно показать ирландцам свои незаурядные музыкальные способности. И она приехала ко мне в гости на неделю.

Мне очень хотелось показать ей как можно больше всего за эту неделю. Я прекрасно понимала, что Алену не интересовала политика - не всех же она должна интересовать!- вот только в Северной Ирландии от этого никуда не денешься, как ни крути. Но я все-таки постаралась прикусить себе на время язык и возила Алену на могилу святого Патрика и в другие подобные места. Хотя и очень уставала после работы. Алена, как человек творческий, моей усталости не замечала.

На могиле святого Патрика, изгнавшего по легенде когда-то из Ирландии всех змей (злые языки говорят, что в Америку!)  Алена расчувствовалась, села прямо чуть ли не на могильный камень и сыграла что-то такое душевное на арфе. Народ косился на нас, но из своей ирландской вежливости ничего не говорил.

- Чувствуешь? Камень отзывается!- сказала она мне, не замечая косых взглядов окружающих. Камень для нее, видимо, был важнее.  А потом Алена долго обнимала в парке деревья, пытаясь с ними заговорить. «Чудная же девка!»- вспомнились мне слова парубка Вакулы....

После этого я повезла Алену в Белфаст - чтобы она своими глазами увидела все «прелести» тамошней жизни и рассказала дома тем, кто не верит. Притворяться туристом мне еще до этого ни разу в жизни не приходилось. Но так было интереснее – послушать, что именно нам скажет гид, если мы представим себя как две совершенно наивные девушки, имеющие представление о здешней жизни только по 20-секундным клипам из новостей об очередном взрыве бомбы.

Мы с Аленой заключили своего рода пари – сможем ли мы угадать, к какой из двух общин будет принадлежать наш гид.

Конечно, теоретически говоря, гид должен быть нейтральным и объективным – и повествовать о сухих фактах, разбавляя их парочкой местных анекдотов, чтобы туристы не заснули на заднем сиденье. Но в Северной Ирландии, «стране контрастов», как и y нac в России, людей нейтральных днем с огнем поискать....

Однажды я  ездила по Белфасту с гидом, фактически уже здесь обосновавшись – и тогда не стала делать из этого секрета. В результате чего гид всю дорогу мучил меня расспросами: «А там, где Вы живете, флаги какие-нибудь есть? Ну, хоть какие-нибудь?» – и никак не хотел поверить мне, что нету…

Тот гид был парнишка образованный, умный, многое знающий – и он честно старалcя казаться нейтральным. Но я все равно быстро «вычислила» его. Kaк?

Когда он привез нас на могилу к Карсону – первому премьер-министру Севера, у меня уже возникли подозрения о его происхождении, но еще не было 100%-ной уверенности. Для католической части населения Карсон - местный Адольф Гитлер, для протестантской – герой и отец нации. Для гида он, конечно, должен был быть всего лишь исторической фигурой , о которой следовало говорить без эмоций. Но как можно говорить без эмоций о том, что тебя касается так близко? Вот и Брайaн – так звали того гида, - все его эмоции отражались на лице, как он ни пытался не выпускать их наружу…

Он не говорил «мы правы, а они виноваты», «мы-красные, они-белые», но когда он провозил нас мимо офиса Шинн Фейн на Фоллc Роуд и прокомментировал «мюрал» (настенную картину) с портретом самого знаменитого, пожалуй, человека из Северной Ирландии со словами: «А сейчас перед вами – портрет приговоренного террориста Бобби Cэндca...»,  я тихо хлопнула себя по коленке и сказала себе: «Прямо в точку – все, я знаю теперь, кто он, никаких сомнений!»

Брайaна было интересно слушать: всегда интересно выслушать другую, менее известную тебе точку зрения, если человек излагает ее аргументированно и без оскорблений. До того, как мы увидели Бобби Cэндca, Брайaн никого не оскорблял. Но при виде героя противоположной общины все-таки  не выдержал…

Я продолжала его слушать со вниманием, а он воспринял мое внимание как знак одобрения его взглядов, - и это его вдохновило. Проезжая через Антрим, он то и дело с тоской поглядывал в сторону моря и доверительно сообщил мне раз 5:

- Знаете, а в хорошую погоду отсюда видно Шотландию! - с таким видом, словно бы кто-то не пускает его в страну его предков…

На этот раз, пока мы с Аленой ждали гида, я сказала ей, что по его имени (Майкл) его «вычислить» невозможно. Майклы, как и Брайaны, бывают и среди «зеленых», и среди «оранжевых». Черные такси тоже бывают и у тex, и у других. Хотя при вызове этих одинаково черных такси тебя иногда всерьез спрашивают: «А вам какое такси – зеленое или оранжевое?»

Мы с Аленой договорились, что обе попытаемся определить его принадлежность по тому, куда он нас повезет, и по комментариям, которые он будет делать. Но когда он показался в дверях, честно говоря, на мгновение у меня даже пропало желание с ним куда-то ехать…

«Майкл» оказался на самом деле»Чарли» (что тоже может встречаться и там, и там). Но главное было не это, а его вид: перед нами был настоящий парамилитаристский громила, с тупым затылком, бритый, с мощными бицепсами, выписывающимися из-под тельничка безо всякого намека на рукава… Вид у него был такой, словно он только что вернулся с дачи или огорода: обгорелые плечи и лицо.

Чарли не блистал ни знаниями, ни интеллектом. Но он и не стремился, в отличие от Брайaна, потихоньку склонить тебя на сторону своего народа, совершенно серьезно считая, что «Кукулин был… древним защитником Ольстера от ирландских атак» , как мы с удивлeнием для себя узнали в Восточном Белфасте…

Чарли просто хотел заработать свою двадцатку, - и, естественно, знал больше и чувствовал себя лучше среди своих…

Возможно, жаль, что Алена  не узнала многих фактов по истории и архитектуре Белфаста, которые она могла бы узнать от Брайaна, - но зато она получила редкую возможность увидеть достаточно замкнутую лоялиcтскую общину, так сказать, лицом к лицу.

Скажу только, что даже для меня, работающей в лоялистском квартале, Чарли был настоящей экзотикой.

Начал он, конечно же, с Карсона.  Но запас фактов и дат и него был небольшой. Не показал он нам ни парламент в Стормонте (где Карсону стоит такой выразительный памятник, что, кажется, он указывает пальцем вслед посетителям парламента, чтоб убирались поскорей из «протестантского государства для протестантского народа»), не показал он нам даже Ватерфронт Холл и Арену «Одиссей» – здания, которые являются символом и гордостью нового Белфаста…

У Чарли была узкая специализация: «мюралс»[5], причем тоже преимущественно свои.

Так мы оказались на Шанкилле , который даже Вэнди с краской стыда на лице называла «бандитской страной».

Шанкилл – единственный протестантский район в Западном Белфасте, и у здешнего «люмпен-пролетариата» сложился глубоко осадный менталитет. Незнакомых людей здесь рассматривают пристально и с недоверием, пытaясь определить, «не из Дублина» ли они, а на ваши улыбки здесь не отвечают… Толстопузые татуированные с голoвы до ног молодчики с Шанкилла продолжали совершать «набеги» на католические кварталы, преимущественно на менее защищенный Северный Белфаст. Я как-то сказала, что после нападений на дома пенсионеров и на детский летний лагерь лоялистским «героям» осталось только перекинуться на госпитали – и они словно бы подслушали меня:  в местных газетах появилиcь сообщения о том, что Белфастскому Королевскому госпиталю и других больницам в центре города грозит закрытие реанимационных отделений – из-за того, что «борцы за свободу Ольcтера» не велят медработникам выходить на работу, под угрозой смерти…

Вот в таком месте оказались мы… Хотя Чарли с очаровательной улыбкой уверял нас, что здесь больше нет никаких проблем, и держится перемирие, а «пис процесс[6]« идет своим чередом, глядя вокруг, было трудно ему  поверить. От заброшенных грязных улиц Шанкилла, от его забитых домов, от развалин вокруг веяло таким неуютным, недружелюбным, чужим…

Несколько десятков семей в то время- около, кажется, 300 человек - было «этнически вычищено» с Шанкилла: что обиднее всего для них, никакими не «врагами», а своими же. Две крупнейшие протестантские парамилитаристские организации начали своего рода маленькую войну между собой, за территорию и сферы влияния (обе они финансируют себя и свои закупки оружия торговлей наркотиками), а жертвами ее стали не только несколько «паханов», но и их жены, дети, родители, чьи дома поджигали и взрывали, вынуждая их переселиться…

Судя по тому, что мы там увидели, заварушка эта все перевернула там вверх дном, а и без того изолированная, маргинализованная группа людей превратилась в совершенных изгоев (что, конечно, сделало их только еще более обозленными на весь свет!).

Грустное это было зрелище. Грустнее ослика Иa – когда на твоих глaзах люди деградируют и начинают «развиваться в обратном направлении»: кажется, еще немного – и вновь встанут на четвереньки…А ведь и здесь есть такие таланты – судя хотя бы по тем же мюралс, которых здесь делается все больше и больше: чем еще заняться здоровенным неработающим мужикам в перерывах между отстрелами католических детей и стариков, как не росписью стен ?  Когда Брайaн привозил меня на Шанкилл, он даже порывался познакомить меня с одним из «художников». Теперь год спустя, картина, над которой он тогда работал, была готова:с высоты на нас взирал бесславно погибший в «разборках» местный «боевик»...

«Художников» в лоялистской общине много. Например, начавший рисовать в тюрьме Майкл Стоун – длинноволосый, с демоническим огнем в глазах и с лицом запорожского казака «герой», «прославившийся» тем, что обстрелял толпу католических мирных жителей на кладбище во время похорон 3 добровольцев ИРА…Говорят, он неплохо зарабатывает теперь своими картинами. Даже устроил недавно персональную выставку.

И хотя о качестве – и о вкусе ! - отдельных из этих мюралс можно спорить (как точно подметила Алена, принцесса Диана, красующаяся здесь рядом с маниaкальными убийцами детей и женщин типа Билли Райта и с наркоторговцами типа Джонни Адера, у них больше была похожа на Маргарет Тэтчер!), все-таки есть здесь и проявления фантазии, и даже свой черный юмор : на нас большое впечатление произвел новый мюрал, на котором изображенный в виде зайца Лидер лихо удирал от одетого в британские цвета « положительного героя «-бульдога по дороге по направлению в Дублин ! Не обязательно было соглашaться с идеей картины –но невозможно было удержаться от смеха, глядя на так точно переданное выражение лица Лидера.

Мы сделали вид, что не только не знаем, что происходит на Шанкилле, но и не знаем, кто это изображен на картине… Тут мы, по-моему, малость перегнули палку.

Чарли искренне порадовал наш хохот по поводу мюрала с Лидером и то, что мы сфотографировали его с разных ракурсов.

-Здесь много eсть чего поснимать! – с гордостью сказал он нам.

Но больше поражали на Шанкилле не картины, а его всепроникающая запущенность. Посреди почти замкнутого круга из домов, половина которых была с забитыми железными листьями окнами и с полуразобраннынми крышами, на поляне виднeлось гигантское, во всю ее величину, выгоревшее пятно.

- А костерок здесь был неслабый!- сделала вывод Алена.

Коллекционировать «дрова» – старые ящики, тару, обломки мебели,- вообщe, все, что горит!- лоялисты и их даже очень маленькие детишки начинают чуть ли не за пару месяцев до «вальпургиевой ночи» : ночи с 11 на 12 июля , перед главным для оранжистов днем в году: годовщиной битвы на реке Бойн в 1690 году.  Но есть кроме нее и еще несколько дней в году, когда здесь устраивают подобные «костерки».

В такую ночь на своих гигантских кострах лоялисты жгут чучела всех, кто им не угодил –от Папы Римского, который, как многие из них всерьез считают, мечтает захватить власть в Англии и уже давно ее захватил бы, если бы не они, и все того же многострадального Лидера до Маргарет Тэтчер (после подписания ею Англо-Ирландского соглашения в 80-е годы) и полицейских (которые вынуждены были все-таки хоть как-то, хоть мягко выступить против их хулиганства – но даже эта на редкость скромная попытка внешней «беспристрастности» была воспринята последними как «предательство»!). Лоялисты заявляют, что это – всего лишь проявление их «культуры», которую надо «охранять». Но до чего же она напоминает американский Ку-Клукс-Клан! Особенно когда вокруг костров появляются «парниши что надо» в масках и начинают беспощадно палить в воздух из незаконных (а может, и чьих-то законных?) ружей, сдавать которые их никто так и не призывает.

 Побывав на Шанкилле и насмотревшись на его безрадостные будни, можно почувствовать к лоялистскому народу жалость. Никто не заслуживает того, что творится сейчас в «бандитской стране «. Но факт остается фактом: вместо поиска истинных причин своего сегодняшнего положения и попыток исправить его, начать создавать что-то позитивное, подобно тому, как возродили из пепла свои общины и свою культуру за последние 30 лет северные католики, лоялисты предпочитают спрашивать себя не «что делать?», а «кто виноват?» . И ответ на этот вопрос у них всегда однозначный: ирландцы-католики! Лидер. И Папа Римский заодно. «Если в кране нет воды…» - и так далее.

И что делать, им тоже ясно: отстреливать и запугивать последних – пока те не признают что ставшая игрушечной по размеру по сравнению с недавним еще прошлым «Великая» Британия – «самая лучшая страна в мире»… Как хорошо, что у Вэнди нет пистолета!

А пока им все так ясно и понятно, и они упиваются жалостью к самим себе, Шанкилл зарастает крапивой (видела я такие дома, где на окнах висело аж по 5 разных парамилитариcтскиx флагов, а задний двор скрылся под зарослями двyхметровых сорняков!). И поглядев нa это, они еще сильнее жалеют самих себя…

«No surrender[7]!» – кричат надписи с заборов. Еще лет 10 –  вас и никто и не спросит, surrender или нет. Некому будет сдаваться: протестантская молодежь во все больших количествах уезжает в Англию и Шотландию. И даже на Юг, в Дублин. И не из-за каких-то угроз со стороны католиков, а потому, что честным людям просто невмоготу. Стыдно, когда тебя отождествляют с Джонни Адером – только потому, что ты имел несчастье вырасти здесь.  А многих с Шанкилла тайно «эвакуируют» британские власти – тех, кто много знает об их собственной роли в здешних событиях; тех, кто причастен к силам безопасности здесь…

Из Шанкилла, подробно рассказывая по дороге про то, что ему известно лучше всего – о лоялистских «бравых солдатах» и обстоятельствах их гибели, - Чарли везет нас наконец-то на католическую Фоллс Роуд. Через одни из 4 ворот в «Стене Мира» – здешней «берлинской стене», которая до сих пор разделяет этот город на протяжении 4 миль. Ворота закрываются ровно в 7 вечера, чтобы предотвратить нападения орд юнцов на соседей. У всех домов вдоль линии – заделанные решетками окна… Но и это не всегда помогает.

«Стена мира» исписана пожеланиями проезжавших мимо туристов в адрес местных жителей. В прошлом году моя мама оставила на ней и надпись на русском: «Мужики, хватит дурью мучиться!»- написала она…

…Черное такси Чарли ныряет в ворота – и мы оказываемся в окружении трехцветных ирландских флагов. Со столбов нам улыбается с неубранных еще со времени выборов плакатов знакомое лицо. Эти плакаты с Лидером в Америке среди тамошних ирландцев расходятся по $ 400 за штучку.

- А теперь мы въезжаем на Фоллс Роуд! Здесь нет ни одного протестанта!- объясняет нам Чарли.

« Как это – « ни одного» ? А вы?»- eдва сдерживаюсь чтобы не спросить я…

Алена, у которой тоже уже давно не осталось никаких сомнений в происхождении нашего гида, заметила ту нервозность, с которой он вел здесь машину. Брайана не волновало, что он на Фоллс Роуд – его, как гида, знали «по обе стороны баррикад» и никто нигде не обижал. Не знаю, кто, где и когда обижал Чарли, но он припустил по Баллимерфи с такой скоростью, что ему позавидовал бы сам знаменитый северный мотогонщик Эдди Ирвайн (протестант по происхождению, но, в отличие от шанкильцев, настоящий ирландский патриот). Чарли даже ни разу не остановился как следует, на ходу показывая нам картину с изображением британского солдата (не объяснив, конечно же, что надпись на ней – «Slan Abhaile!»- означает в вольном переводе «счастливо добраться до дома!»). Именно этого желают ему жители Фоллс Роуд, вовсе не мечтающие «убить всех бритов и продов» .

Баллимерфи, Фоллc – человеку постороннему они могли бы показаться неуютными, бедными, «не таким районом, в котором хотелось бы жить». Но в одном их никто не мог бы упрекнуть, - во враждебности. Враждебности к чужим здесь не было По крайней мере, такой, как «по другую сторону баррикады «. Здесь никто не рисовал, например, Иaна Пейсли в издевательском виде, никто не писал на стенках оскорблений в адрес другой общины. Все мюралы и комментарии на Фоллc Роуд касались исключительно британцев – лоялисты как таковые вообще игнорировались. Ибо народ справедливо видел, кто является настоящей причиной сегодняшнего положения – а что взять с тех, кто является опасным, но безмозглым орудием в их руках?…

Есть в Фоллc в Западном Белфасте – со всеми его запущенностью, неухоженностью  и нищетой- какая-то удивительная, грозная красота. Один из последних уголков Европы, где в наше «контрреволюционное» время теплился еще очаг грядущих революций… Казалось, жители Западного Белфаста поддерживают этот огонек, как когда-то, в далекие доисторические времена люди поддерживали его для того, чтобы сохранить своему племени жизнь.

Поскольку Чарли почти ничего нам больше не рассказывал, я попыталась хотя бы немного восполнить этот пробел и сама показать Алене то, что я здесь знаю (на русском). Чарли насторожился:

- А вы какой день в Белфасте?

-Второй!- ответила ему правду Алена. Впрочем, Чарли был здесь уже для нас «безопасен», и я даже представила себе, как вытянулось бы его лицо, если бы в этот момент зазвонил мой мобильник, исполняющий у меня ирландский национальный гимн!

Наконец нам удалось уговорить его остановиться хотя бы у одного мюрала. Ему не хотелось даже объяснять нам их значение. Пересиливая себя, рассказал он нам про пластиковые пули – и про то, что это –единственная страна в Европе, в которой такое варварское оружие разрешено к употреблению, да еще против гражданского населения…

Большого возмущения в голосе Чарли при этом не звучало. «Ну, подумаешь, перестреляли несколько фениaнских детей… Их и так развелось слишком много!» – говорило его лицо.

Пока мы с наивно-восторженными выражениями лиц фотографировали стены, Чарли приветствовал знакомый – водитель другого такси, проезжавшего навстречу. Они перекинулись между собой весьма выразительным взглядом в наш адрес:»Глупые туристки, которые не знают, что такое «саш[8]« и как прочитать «Шинн Фейн»!»

Но Чарли был, как оказалось парой дней позднее, не единственным «оголтелым гидом « в Северной Ирландии; пальму первенства я бы присудила Ронни, который в выходные повез нас по побережью Антрима.

Мы договорились заранее с его фирмой о том, что мы после экскурсии не возвращаемся в Белфаст, а едем в Дерри -, попросили высадить нас где-нибудь, где бы мы могли сесть на общественный транспорт до него. Нам посоветовали сделать это в Баллимони – и сказали, что нас отвезут туда безо всяких проблем. В своей электронной переписке с этой тур-фирмой я использовала нейтральное «Л/Дерри» – так как знала, что это фирма протестантская. Впрочем, протестантизм не мешал Брайану, как и большинству населения Севера , называть этот древний город просто «Дерри» – как он назывался с момента своего основания и до самой передачи его в руки нескольких лондонских компаний.

Название этого города – своего рода «лакмусовая бумажка» на меру «оголтелости»: вовсе не «все протестанты», а только совершенно оголтелые называют его «Лондондерри». Это вcе равно как если бы Тбилиси назывался « Москватбилиси» или если бы Дакар переназвали в «Париждакар»!

Если в наших общественных туалетах на стенках пишут, кто кого любит, то в Дерри – ведут политические настенные дискуссии. «Я была в Дерри», – пишет одна посетительница. «Не в Дерри, а в Лондондерри!»,- негодующе поправляет ее другая. «А я думала, что Лондон – это в Англии ! « - ехидничает третья. «Лондондерри? Лондон моя ж*** ! « - восклицает четвертая.

Это – предыстория к тому, что с нами приключилось. А сама история – очень простая.

… Ронни внешне не походил на парамилитариста Чарли. Он больше походил на члена «Комитета « - тайного сектантского общества банкиров, бизнесменов и других «уважаемых « людей, которое, как документированно рассказано в книге Шона Макфилеми « Комитет» (запрещенной, кстати, к продаже в Великобритании! ), существовало здесь с целью организации террора против мирного католического населения : убийств ирландцев, чаще всего не имеющих никакого отношения к ИРА, с целью поголовного их запугивания. Именно эти «уважаемые» люди – богатые оранжисты и масоны - и являются настоящими «направителями к цели» «дубоголового братства телепузиков» с Шанкилла, из Ларна , Портадауна и других тому подобных мест.

Ронни не знал ничего об истории тех мест, через которые он нас вез: захваченная твоими предками страна – она ведь не родная, и ее история устраивает лоялистов только в том виде, в каком они ее сами придумывают. Единственное, в чем он показал себя корифеем, - это парамилитаритские флаги и история парамилитаритских лоялистских организаций. Когда один из американских туристов имел неосторожность спросить его о том «зверинце», который творится вокруг Бушмилла в Антриме, Ронни показал в ответ такие глубокие познания на эту тему, что он, пожалуй, тут же мог взяться за докторскую диссертацию на нее.

А когда мы попросили высадить нас в Баллимони, говоря, что мы едем в Дерри, это слово произвело на него такую реакцию, как краснaя тряпка на быка. Но поскольку он был не здоровенным громилой, а тихоньким гаденьким, лысеньким человечком, относящимся к окружающим «несаксонских кровей» как к существам низшего сорта, он ничего не сказал, а просто высадил нас за пределами Баллимони, так что нам пришлось топать до станции 2 мили (проехать это расстояние на машине ему стоило бы 5 минут). Да еще и дал неправильное расписание поeздов.

Наверно, он был очень счастлив от того, что смог так отомстить двум иностранкам, осмелившимся назвать второй по величине североирландский город «фениaнским названием «. Наверно, он всю дорогу мурлыкал мелодию «Саш» от удовольствия. И чувствовал себя неуловимым народным мстителем за поруганную честь «доброго короля Билли».

Баллимони - не самое приятное место для двухмильной ходьбы. Этот городок – не только родина знаменитого мотоциклиста Джои Данлопа, погибшего трагически на гонке в Эстонии (Джои был протестантом, но прежде всего- он был нормальным хорошим человеком , которого все любили, и на чьи похороны ирландские «католические» байкеры не побоялись приехать со всего острова). Люди никогда не забудут одну из самых больших трагедий современной Северной Ирландии – вызванного лоялистским психозом вокруг Драмкри убийства здесь троих маленьких католических мальчиков – братьeв Куинн, сожженных заживо в своем доме…

Ронни был бы очень раздoсaдован узнать, что мы успешно добрались до цели, - погода была превосходная! - и попали даже на более ранний поезд .

Когда поезд тронулся, мне подумалось о том, что при таком «ольстерском гостеприимстве» «провинции» трудно ожидать не только «международной солидарности с делом оранжистов», которой теперь вдруг резко стали искать эти сектанты, как-то не замечавшие раньше собственной «блестящей» (как протертые штаны) изоляции» , но и расцвета туризма. Кому охота, будучи туристом, попадать в руки местных Иванов Сусаниных - за одно лишь сказанное и вполне невинное при том слово?

Следующий день мы с Аленой провели в городе Дермота - ночевали у одной гостеприимной пожилой республиканской активистки, которая встретила нас как родная бабушка. Я по-прежнему старалась не говорить с Аленой о политике, но политика тут буквально перла изо всех щелей. Даже в пабе, в который мы зашли вечером, чтобы послушать музыку.

По слухам, паб этот принадлежал армии, но я не знаю, не спрашивала. Находился он на католической стороне города, и с потолка в нем свисали огромные флаги разных стран. В том числе и наш - советский. Мы с Аленой практически не пили, хотя хозяева и предлагали нам. Я успела сообщить Дермоту эсэмеской, что мы у него в городе, и он зашел в этот паб, якобы случайно - и якобы очень удивился, увидев меня. Я представила его Алене – естественно, ничем не выдавая характера наших отношений. У Дермота были широкие контакты по международной части, поэтому его общение с нами здесь никого не удивило и ни у кого не вызвало пересудов.

Алена во все глаза смотрела на пожилого ирландского  дедушку, который зарабатывал себе по 2 пинты в каждом баре, весьма профессионально исполняя тирольские напевы - где только научился?  Я же говорю, что от природы ирландцы очень талантливый народ. Как неотшлифованный, натуральный алмаз.  И до щемящего сердце восторга непредсказуемый!

Пока Алена любовалась ирландскими талантами и рассеянно слушала рассказ Дермота о его родном городе, на улице начали сгущаться тучи. Паб полукольцом потихоньку окружили полицейские броневички, а разгоряченная молодежь так же потихоньку готовила за углом «коктейли Молотова».

В городе Дермота это случается практически каждые выходные и давно уже никого не удивляет. Полиция явно намеренно провоцировала потасовку, ибо до ее появления никому и в голову не приходило «хвататься за оружие».

Оценив складывающуюся обстановку, Дермот резко поднялся с места:

- Пойдемте-ка отсюда, девушки...

И вывел нас из паба под свет полицейских фар. Кажется, в первый раз Алена по-настоящему прочувствовала, что такое жить здесь. Не думала же она, что я все это специально для нее организовала!

Мы шли вверх, в гору по темной уже улице, и Дермот показывал нам мюрал, на котором было написано и его имя. Он немного выпил и совершенно бессовестным образом пару раз ущипнул меня сзади. Алена вроде бы ничего не заметила, а вот я обиделась . Революционеры так не поступают! Вот подожди, Дермот, доложит об этом кто-нибудь твоей жене - и правильно сделает!

Когда мы наконец подошли к дому нашей хозяйки, стоящему на холме, внизу уже шло настоящее «ледовое побоище». Только безо льда. Полицейские, как и полагается «тевтонскому ордену»,   наступали «свиньей» - клином, а местные жители окружали их плотным кольцом.

....В оставшиеся несколько дней я успела найти для Алены через свои контакты настоящего ирландского танцора для пары уроков, она выступила в Белфасте с маленьким соло-концертом и, судя по всему, была своей поездкой довольна. Радовалась и я – приятно было смотреть на счастливого человека, приятно было доставить ему эту радость.

Когда Алена вернулась домой, мне все еще хотелось сделать для нее что-нибудь приятное. Мне очень хочется, чтобы и другие люди узнали  и полюбили бы Ирландию так, как люблю ее я. Я спросила у Алены по электронной почте, не хочет ли она, чтобы ее музыка прозвучала в местном документальном фильме. Просто так спросила – я ведь даже еще не говорила с его авторами. Я думала, что Алене это будет приятно.

А в ответ Алена словно облила меня из холодного душа: мне пришло электронное письмо, в котором она обвиняла меня в том, что я намереваюсь ... нажиться на ее музыке и чуть ли не потребовала соблюдения авторских прав.

Ребята, да вы что? За кого вы принимаете людей? Или, может, вы по себе о других судите? И какая там может быть нажива – в Ирландии вполне хватает своей любительской самодеятельности!

У меня даже в груди сперло от обиды. Все время, что Алена была здесь, ни я, ни кто-либо другой ни разу не говорил ей ни о каких деньгах. Деньги были самой распоследней вещью на моем уме. Но видимо, капиталистическая зараза, от которой у людей переплавляются мозги, и им в каждом Деде Морозе начинает мерещиться педофил, а в каждом желании тебе помочь - непременно какая-то корысть, поразила уже и эту неглупую и талантливую девушку - до самого нутра.

Я попробовала еще было пристыдить ее, но в ответ Алена разошлась и обвинила меня в том, что я чуть ли не насильно всю неделю пичкала ее, маленькую фею, которой хотелось поговорить с деревьями и побренчать на чужих могилах на струнах, «политикой». Сквозь обиду я даже удивилась - какая же это политика? Это была не политика, это была сама жизнь! От которой не убежать и не спрятаться.

Аленино письмо напомнило мне Зиночкино «Пойми, Александр, я вся в кино, в искусстве!»  Но такая уж это была компашка. Пока  нормальные люди жили подлинными заботами и радостями, пытались, как могли, выжить в становящемся все более и более равнодушным к людским горестям и нуждам мире,  эта «могучая кучка» избалованных 20-и даже 30- летних великовозратных ребятишек на содержании «элитных» пап и мам (работали многие из них самих только лишь для самоутверждения) самозабвенно игралась, представляя себя ирландцами, друидами и эльфами. «Ну-ну, играйтесь, мужички...»  И барышни тоже.

Алена попыталась еще было извиниться- видимо, сообразив-таки, что приглашать ее в Ирландию больше некому, кроме меня, - но мне после этого просто не хотелось с ней иметь ничего общего.

«Знаешь, Алена, мне так неприятно, словно меня оплевал верблюд в зоопарке»,- написала я ей в прощальном письме. –«Давай прекратим нашу переписку. Желаю тебе творческих успехов.» ....

****

Меня невзлюбили за что-то партийные женщины- те самые, переодетые мужчинами феминистки. Причем не рядовые, а по большей части среднего звена. Соответственно, имеющие влияние. За что, ей-богу, не знаю, но это факт. Разговаривали они со мной сквозь зубы, сообщения, которые надо было мне передать, не передавали....

Впрочем, я их не виню… Когда я смотрю на них, я говорю себе с сочувствием и пониманием: «А что еще таким остается делать ?» Белфастские красавицы, например, спокойно разгуливают по улице днем в пижамных штанах: лень переодеться. Разве я в этом виновата?

Я старалась не замечать этого и делать вид, что все в порядке. И вела себя с подобными созданиями так, словно ничего не замечаю. Подумаешь, важность – что тебя недолюбливает какой-нибудь очередной феминистский сатир женского пола!.. Lekker belangrijk[9].

Но когда я вернулась с Кубы, и одна добрая пожилая душа мужского пола поведала мне, что есть в партии женщина, которая вслух говорит, что я «корыстно использовала свою ситуацию», чтобы съездить на Кубу (дело в том, что она сама давно уже мечтает туда съездить, да все никак), я взорвалась.

 -Дети у нее у самой есть, у этой вашей умницы? - вспылила я.

- Нет, детей нет, - сказала душа мужского пола, заранее предупредившая меня, что не скажет мне, о ком идет речь.

- И не надо говорить, я и так знаю: это Джилл, правда?

Душа мужского пола стушевалась.

- Правда... но только я тебе этого не говорил...

Какая же гадина, честное слово... Извините, но на такой случай у меня просто не нашлось другого слова. Послать бы ей кассету с песней Тупака «You wonder why they call you b***?[10]«- и записку «Если бы у Вас были собственные дети-инвалиды, Вы бы рассуждали по-другому. Впрочем, если Вы будете так сильно дымить своими сигаретами, можете не беспокоиться, детей у Вас уже никогда не будет! Даже таких» Но я сдержалась в последний момент. Сделать это означало бы опуститься до ее уровня.

Я долго думала, в чем же тут все-таки дело. Может быть, в том, что в отличие от женщин, мужчины в партии - их мужчины ко мне как раз относились очень хорошо?

Но я ведь никогда не злоупотребляла этим. Не уводила ни у кого мужей и даже ни с кем из них не кокетничала. Держалась исключительно по-товарищески – как и с самими женщинами тоже. (Дермот - дело другое, он сам не пользовался уже  среди женщин популярностью, и о наших с ним отношениях никто не знал.)

Кроме того, успехом я пользовалась вовсе не среди всех мужчин, а только среди одной весовой - простите, возрастной - категории. «Для тех, кому за 60»... Или ну самую малость меньше.

Почему - я так никогда и не узнала, но какие-то мои личные качества делали меня для этой категории республиканцев совершенно неотразимой. И смех, и грех.

Я не предпринимала для этого никаких усилий - да и зачем бы оно мне было нужно? Я просто была с этими людьми самой собой. Относилась я к ним с большим уважением, но как мужчин их не рассматривала и полагала, что они сами тоже должны трезво оценивать нашу с ними разницу в возрасте и относиться ко мне соответственно. Иногда мне тоже симпатичен какой-нибудь 20-летний парнишка, но я же не хватаю его за коленки с предложением  «поехать в горы и предаться там страстной любви», как предложил мне один член местного парламента весьма преклонного возраста. Надо же соблюдать природную дистанцию, mo chairde[11]!

Я бы подумала, что он шутит, если бы не это его жадное хватание за коленки - и не другое предложение на полном серьезе: поехать с ним на Юг, в далекое графство, где никто его в лицо не знает, чтобы продолжать заниматься там именно этим. Черт побери, да он себя в зеркало видел?!

Данный член парламента внешне напоминал Георгия Милляра в роли Кощея Бессмертного - только ростом, в отличие от Милляра, был высок. Я была хорошо знакома с его женой - красивой женщиной намного моложе его. Я знала его дочерей. Как, скажите, я должна была на все это реагировать?

А ведь я ничем не давала ему повода так обо мне думать. Он заехал ко мне как-то раз, когда  еще я искала врачебной помощи Лизе в самой Ирландии: посмотреть, чем он, как наш местный депутат, может нам помочь. Я рассказала ему нашу ситуацию, а потом налила стакан чаю и сдобрила его парой анекдотов - советских народных и из своей собственной жизни. Упаси боже, не неприличных!

И одного этого хватило, чтобы сразить его наповал? После этого я его еле выдворила: он все повторял: «Ну, еще что-нибудь расскажи!», пока я не сказала открытым текстом, что мне завтра рано вставать.

Потом он пригласил меня в парламент, где я брала у него интервью. Я все еще не подозревала, какие у него далеко идущие планы. И на обратной дороге (он вызвался подвезти меня, нам было по пути) он начал вдруг говорить  мне все эти «гадости, которые порядочная женщина не выдержала бы и пяти минут»...

Я еще долго надеялась все-таки, что он пошутил. Стала избегать его, когда он звонил мне по телефону - чтобы он понял, что такие шутки не по мне.  Но однажды, когда я сидела на ступеньках лестницы дома и говорила по телефону с Фрэнком (честь ему и хвала, Фрэнк, в отличие от прочих своих ровесников, был настоящим другом и настоящим джентльменом!). в дверь ко мне вдруг постучали. Мне не было видно, кто именно, я попросила Фрэнка подождать и открыла дверь.

На пороге стоял наш озабоченный депутат. С улыбкой до ушей.

-Можно мне войти? - спросил он.

Я до такой степени растерялась при виде этого незванного и нежданного гостя, что у меня вырвалось:

- Думаю, что лучше не надо...

И я захлопнула дверь перед его носом.

Потом он позвонил мне и начал выяснять отношения: почему я так поступила.

 - А Вы сами не догадываетесь? - спросила я.

-  Нет.

-Ну так слушайте... - и я выдала недогадливому депутату все, что я думаю - и о нем, и о его предложении «страстной любви».

На другом конце трубки воцарилось молчание. А потом он сказал:

- Это недоразумение, я пошутил.

Ха, хороши шуточки! Но я дала ему возможность «спасти лицо».

- Я очень надеюсь, что Вы пошутили!- воскликнула я с ударением на слово «надеюсь». - Я готова извиниться перед Вами, если неверно Вас поняла.

Но мои извинения ему не потребовались. Он был обижен, что «рыбка сорвалась с крючка».

- Больше я не подойду к Вам без свидетелей!- холодно сказал он, с таким видом, словно это мне было нужно, чтобы он ко мне без них подходил. Мне стоило большого труда не засмеяться.

Да, я такая. Скользкая! На удочки не ловлюсь. Если ловилась бы, как некоторые, то тоже, глядишь, уже была бы какой-нибудь «восходящей звездой».

А мне не нужно это такой ценой. Мне нужно уважение за мои деловые и личные, а не постельные качества. Мне вообще не были нужны посты и почести - только чувство, что я занимаюсь полезным делом. Конечно, мне хотелось делать большее, чем только листовки разносить. Но как раз ничего больше делать мне не удавалось. Ревнивые женщины (пусть они прочитают мой рассказ, и им станет стыдно!) даже все время «забывали» сообщить мне, когда будет очередное собрание - чтобы я на него не попала. Можно, оказывается, даже принять человека в партию -  и все равно не обращаться с ним как с товарищем. Ирландцы, если кто еще не знал, - изобретатели тактики бойкота. И вместо того, чтобы обсудить вещи в открытую, предпочитают делать гадости исподтишка.

Думаете, я не пыталась что-то с этим сделать? Пыталась. Говорила разным людям, чтобы пристроили меня к любому делу - неважно, какому, лишь бы настоящему и такому, где я могла бы быть полезна. Один сослался на то, что в нашем районе «такие уж республиканцы странные: их три местные группировки, и они все борются между собой», но что я должна в такой ситуации делать, не сказал. Другой пообещал дать мне электронный адрес человека, который помог бы мне найти достойное занятие - и не дал.

Когда я напомнила ему об этом пару раз, тоже по электронке, он упорно молчал. Тогда я, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию и удостовериться, что он жив, поинтересовалась у этого молодого человека, а где, собственно, выпускаемый им журнал (на который я подписалась на год, а он прекратил выход после двух номеров) и намекнула, что порядочные редакторы в таких случаях вообще-то возвращают деньги.

Что тут началось! Визг и море крови.

Во-первых, ответ я получила уже через пять минут, хотя до этого он не отвечал на мои письма неделями,  Во-вторых, никаких денег он, конечно, возвращать мне не собирался (честно говоря, для меня дело было не в деньгах, а в принципе: обещал что-то сделать - разбейся в лепешку, но сделай. Я же не тянула его за язык насчет того электронного адреса!) . Зато щедро посыпал свое письмо руганью в мой адрес, описывая мне в красках, как, оказывается, «все говорят», что я человек ну просто невозможный.

Конечно, невозможный: пива в баре по кругу на всю компанию не покупаю... от обещаний ожидаю, что их будут исполнять... Кто ж такого будет терпеть-то?

...Между прочим, я очень благодарна теперь тому молодому человеку, что он не дал мне тогда тот злосчастный адрес. Потому, что человек, чей адрес это был, оказался британским шпионом. Уж он-то точно нашел бы, чем мне заняться!...

Про все эти обиды свои я поведала - не называя имен обидчиков - человеку, который мог бы стать самым хорошим моим другом, если бы не возомнил себя кем-то совсем в моей жизни другим...

Лингвист дедушка Том - человек поистине замечательный. Он не только читает книги, и у него их есть целый шкаф, но еще и говорит на нескольких языках. А еще это добрейшей души человек, и он был мне всегда искренне симпатичен. С ним у нас было столько общих интересов, что нам всегда было о чем поговорить,  и я представляла себе нашу с ним дружбу такой же, как моя дружба с Фрэнком, и гордилась ею. Я никак не ожидала от Тома никаких подвохов. Тем более, что он знал с моих же слов, как я отношусь к ухаживаниям мужчин не моей возрастной категории.

Дедушка Том был женат - и женат очень счастливо. Он так хорошо относился к своей бабушке, что просто сердце радовалось слушать, когда он о ней говорил.

А потом случилась беда. Когда Том был где-то за границей по делам, бабушку его сбил насмерть в западном Белфасте джойрайдер[12]. К слову, его даже до сих пор не посадили за это - да здравствуют британская свобода и демократия!

И у дедушки Тома, как в свое время и у меня, от горя, видимо, стали сдавать нервы. Он был очень-очень одинок. От первого брака у него остались взрослые теперь уже дети, но жили они от него далеко. Первая жена разошлась с ним, к слову, как Алена со мной - из-за того, что он «все время говорил только о политике». «А я даже и не замечал этого за собой»...- искренне удивлялся он.

Когда хоронили его вторую жену, я не смогла заставить себя позвонить ему, потому что совершенно не знаю, что в таких случаях говорить. Словами ведь человека не утешишь. А «бог дал, бог взял», как говорят некоторые католики, или «она теперь на небе»- это вообще не слова, а форменное издевательство. Поэтому я просто послала ему траурную открытку.

- А я так ждал тогда, что ты мне позвонишь... - сказал он мне при случайной нашей встрече через год после этого. - Мне очень помогало, когда люди звонили мне...

Я чистосердечно объяснила ему, почему я не звонила. Потому, что исходила из своего собственного жизненного опыта, а мне от звонков других людей в такой момент было бы только хуже. И мне показалось, что он понял.

«Вот и встретились два одиночества»- поется в известной песне. В известной мере это можно было сказать о нас с ним, только что касается разводимого одиночествами придорожного костра из песни, то каждый из нас вкладывал в этот костер разные дрова. Для меня этот костер был невинным, пионерским, а для дедушки Тома... Очень жаль, что я это слишком поздно поняла.

Тормоза у него совсем отказали, и он после нескольких наших совместных посещений китайского ресторана, где мы вели беседы на лингвистические и политические темы, начал клясться мне в вечной любви.

Моей первой реакцией было бежать от него на край света. Но это был такой славный, такой безобидный и такой несчастный человек, что сделать это было не так-то легко. Мне было его очень жалко. Я пыталась урезонить его, объяснить ему, что дело тут не в любви и уж тем более не во мне: он просто внушил ее себе, от одиночества, и что мы могли бы быть прекрасными друзьями –мы так похожи, у нас даже знак гороскопа один! А разве настоящая дружба - это не здорово?

Но он никак не мог оставить свои надежды... Его фантазии были безграничны, как у настоящей Рыбы.

- Представляешь, что скажет Он, когда увидит нас вместе!- говорил мне Том, имея в виду Лидера. Я попробовала себе представить - и мне чуть не стало дурно...

Во всем ему виделся глубокий смысл, во всем он искал какой-то символизм... Даже в моем небезупречном английском: когда он спросил меня, как отреагировала бы моя мама на его мне признания, а я сказала:  «She will kill me» вместо  «she would kill me»[13]

Это «will»  дало ему каким-то образом надежду на возможность наших с ним отношений! Я слушала его – и видела перед собой гипертрофированную версию самой себя. И от этого становилось неуютно. Я все больше начинала задумываться о своем собственном поведении и отношении к жизни.

Он разговаривал со мной, как подвыпивший Бунша-  с царицей: что бы я ни говорила, это всегда было «ну очаровательно, Марфа Васильевна!». К слову, подвыпившим он бывал довольно часто - и тогда он звонил мне поздно вечером и начинал рассказывать прямо по телефону, что, где и когда.

- А после этого мы с друзьями пошли в ресторан...

-... И выпили по бутылке вина каждый!- подсказывала я.

-  Правильно, а откуда ты знаешь, моя милочка?- умилялся Том.

-  Так вы же это делаете каждую неделю!

Тут он переходил на ирландский и долго и бурно клялся мне, что я – любовь всей его жизни. Хорошо еще, что я не все понимала!

От него я узнавала вещи, которые я его совсем не спрашивала и даже не хотела знать: кто в республиканском движении какой сексуальной ориентации или как один из очень известных в нем людей (не буду называть его фамилию) утащил у него из шкафа редкую книжку про Южную Африку... Я слушала его и думала, что из меня могла бы, пожалуй, получиться неплохая Мата Хари. Вот только мне совсем не хотелось ею быть.

- Да что я Вам  так сдалась? – недоумевала я, - Зачем я Вам вообще, что во мне такого? Вам просто одиноко, вот и все. Так давайте же будем друзьями.

- Женя, ты сама не знаешь, какой ты человек...

- Мне только недавно сказали, что невозможный.

- Какой идиот это сказал? Оливер? Он сам – скрытый «голубой» и ненавидит женщин, я это знаю точно. Его баскская подруга - это просто для отвода глаз, а ей - причина, чтобы здесь остаться...

- Не надо мне этого рассказывать, пожалуйста...

- Хорошо, не буду. Так вот, я начал о тебе... Ты понимаешь, ты вся такая свежая... непосредственная.. в тебе есть что-то почти детское, очень ранимое, открытое... и в то же время у тебя острый ум,  совершенно беспощадная сила самоанализа. Ты видишь все свои слабости, разбираешь их по полочкам - и сама смеешься над ними. Когда большинство людей даже боятся себе в своих слабостях признаться! Я таких как ты еще никогда не встречал...

«И слава богу, что нет»,  подумала я.

Он уже представлял себе, как «на нас» отреагируют его соседи, и я поняла, что надо что-то делать...На каких на нас, Том? Hello?! Wake up and smell the coffee![14] А еще он был страшно ревнив – не имея еще даже никаких прав на ревность. Нет, пожалуй, здесь лучше выбросить словосочетание  «еще даже», а то это опять подаст ему надежду...

И когда Том докатился уже до того, что начал иносказательно описывать мне свои физические достоинства, нервы у меня сдали окончательно. Да что это с ними со всеми? Какой дряни и где они начитались или насмотрелись? Неужели он всерьез думает, что это имеет для меня хоть какое-то значение? Даже если бы я его любила? Он что же, человеком не считает меня?

Я поставила ему ультиматум: или мы остаемся только  друзьями, или ...

Том выбрал второе «или». Теперь он со мной не разговаривает. Что ж, это его выбор.

Сейчас он уже женат в третий раз. На этот раз на своей ровеснице. Я же говорила, что это был лишь приступ одиночества. И оказалась права. Надеюсь, что «молодые» счастливы вместе.

Я вовсе не смеюсь над пожилыми людьми - наоборот, теперь уже я и сама хорошо представляю себе, каково это: быть внешне немолодым или толстым, а в душе оставаться прежним стройным юнцом.. Но какой бы юной я ни чувствовала себя в душе, я никогда теперь не забываю, сколько мне на самом деле лет. И не позорюсь больше. По крайней мере, стараюсь не позориться. Вот главный результат моего знакомства с Томом.

****

...Постепенно обида моя росла. И чернело  у меня на сердце, как мне описывала когда-то это состояние моя бабуля.  И в конце концов я сказала себе «Awor esei ta basta![15]«

На тот день, когда Лидер должен был проехать по Кавану с предвыборной агитацией, я наметила операцию «Прощание славянки». Почему она так называлась, я объясню чуть позже.

Я ничего никогда не рассказывала о ней - ни фермеру Фрэнку, ни кому-либо другому.

Я приехала в Каван заранее, под вечер, и фермер Фрэнк, у которого были ключи от местного партийного офиса, потому что он только что закончил его отделывать, пустил меня в этот самый офис с ночевкой. Дело в том, что собственного дома он стеснялся - коровник свой он мне продемонстрировал, даже с гордостью, а вот дом - нет. В таком уж, видимо, тот был творческом беспорядке. Ну, а поскольку ночевать в коровнике возможным не представлялось, я и оказалась вместо этого в офисе Шинн Фейн...

Спала я на втором этаже, на полу. Там все еще не было отделано, даже вместо пола все еще были голые доски. Было холодно. Фрэнк притащил мне электрический обогреватель, и я ужасно боялась, что ненароком мы с ним на пару спалим все здание как раз накануне визита Лидера: сочетание открытой раскаленной спирали обогревателя с сухими досками вокруг не предвещало ничего хорошего. К зданию была подключена сигнализация, и Фрэнк показал мне, как отключать ее изнутри, когда я утром спущусь вниз. (И после всего этого он еще будет заверять меня, что когда-то состоял в рядах армии? Да ни за что не поверю!)

Утром я проснулась и еще раз хорошенько подумала, стоит ли мне делать то, что я решила. И решила, что стоит - если я хочу оторвать себя от этих людей, к которым я так приросла всем сердцем, а они только издеваются надо мной.

...Когда Фрэнк вышел Лидеру навстречу, то не знаю почему , но он начал меня тому заново представлять. Хотя сам прекрасно знал, что мы уже знакомы.

- А это Евгения, она из города, где делают «Калашниковы». И сама она тоже Калашникофф...

Услышав слово «Калашников», Лидер сморщился как от зубной боли. Оно было теперь не в моде. «Не то, не то, Базилио...» - поняла я. Но Фрэнк так ничего и не понял. И продолжал гнуть свою линию.

- Я знаю эту женщину..., - вздохнул, перебив его, Лидер.

И я вручила ему – нет, не бомбу и не бокал отравленного вина, но для меня самой это было даже хуже того! - видеокассету с песнями и танцами народов разных стран: пусть привыкает ирландский товарищ не вариться в собственном соку. Пусть привыкает к тому, что мир вокруг него изменяется.

Мне хотелось поделиться всем тем огромным культурным разнообразием и богатством мира за пределами Ирландии, которые для меня самой давно уже были неотъемлемой частичкой моей жизни и которые для большинства ирландцев -  по-прежнему что-то такое марсианское.

Но была здесь и еще одна причина. Почти самобичевание.  Связанное с той невидимой обструкцией, с которой я столкнулась в рядах его соратников, и от которой мне было так непередаваемо больно.

Ах, вы думаете, что я просто глупенькая иностранная искательница экзотики, которая сбежит от вас при малейшей трудности?Как ваши дамочки, бегающие жаловаться в ФБР? Только их вы терпите потому что они «ирландской породы» и при долларах...

Ну что ж, продолжайте так думать. Флаг вам в руки. Вот вам даже материальчик, который до конца поможет вам самим в это поверить. Так вам! Вот так! И еще раз так!

А если честно, то я просто сжигала за собой мосты. Потому что после этого видео, где среди прочих и я сама отплясывала латиноамериканское меренге,  никакая сила на свете не заставила бы меня больше показаться Лидеру на глаза... Ну, и всем остальным – с ним заодно.

Он не знал этого, но это так я прощалась с ним. И не только с ним – с ними со всеми. Если бы я не подарила ему ту кассету, мне было бы гораздо труднее заставить себя это сделать. Так уж я устроена. Понимаете?

...Всех их я знаю в лицо, знаю имена некоторых или место работы, - но, хотя мы видимся каждый день, мы остаемся практически незнакомыми друг другу… 

Каждое утро я вхожу в двери самого первого автобуса на Белфаст, поеживаясь от холода и до конца не проснувшись. Каждое утро мы приветливо здороваемся я и невысокий мужчина средних лет чисто шотландской внешности, который уже сидит в автобусе, когда в него вхожу я - хотя нас никто друг другу не представлял. 

Я знаю, что его зовут Джим. Знаю потому, что в Баллинахинче в наш же автобус войдет другой мужчина, который всегда со мной здоровается, маленький круглый веселый старичок, судя по его форме - тоже работник автобусной компании, чьего имени я так до сих пор и не знаю, - и, поздоровавшись со мной, гаркнет на весь автобус «шотландцу»: «Привет, Джим!» 

Мы никогда не разговариваем друг с другом, - но всегда здороваемся. И когда Джима или Водителя в автобусе не оказывается, я даже начинаю думать, а не заболели ли они? Или, может, у них отпуск? 

Около самой «озверелой» деревни в нашем районе, от которой остались практически одни руины, однако ее жители продолжают заниматься исключительно развешиванием флагов и подкладыванием взрывных устройств в деревни соседние, в автобус обычно входит молодой длинноносый жгучий брюнетик, тоже работник автобусной компании, - судя по внешности и месту жительства, один из тех, кто так усиленно пытается выдавать себя здесь за потомков шотландцев и англичан. Для себя я зову его Додиком. Он застенчиво улыбается и заливается румянцем до самых ушей, а я делаю потише свой walkman, чтобы не оскорблять его нежные чувства тем, какую музыку я слушаю…

Флаги развеваются по ветру, 365 дней в году. Когда они вылинивают и выветриваются, жители закупают партию новых в Тайване… Развалины главной улицы деревни при этом выглядят так, словно по ней ударила по меньшей мере американская крылатая ракета. Но это их не волнует. Они привыкли. Можно жить без магазинов и без библиотек, - а вот без флагов… «Общество, в котором нет цветовой дифференциации штанов, не имеет смысла!» 

После этой деревни мы въезжаем в густой лес. Летом здесь - необыкновенная красота. Но многие боятся сюда ходить - и не из-за диких зверей, а увидев выкрашенные в красно-бело-голубой цвет бордюрчики тротуаров вдоль дороги. 

Католиков здесь нет. Ни одного. Автобус отчаливает, набирает скорость, а вдоль дороги бежит кошка. Я вспоминаю и перефразирую «Кондуит и Швамбранию» Льва Кассиля: «Мама, а наша кошка - тоже протестант?» [16]

Главная улица Баллинахинча - живой памятник апартеиду: практически все фамилии владельцев магазинов на ней - шотландские и английские. Ватсоны, Дугласы, даже есть Дж. Бонд. 

После Баллинахинча, где мы здороваемся с Водителем и не здороваемся с Блондинкой - дамой с постно-скучным лицом, которая тоже всегда ездит на нашем автобусе, дорогу иногда преграждает стадо сбежавших с фермы коров. Почему-то фермеры все еще спят, хотя уже почти 7 часов, и спросить, чьи именно это коровы, не у кого. Они трусят впереди автобуса, причем с резвостью лошади, и нет никакой возможности их объехать. Наконец водителю удается загнать их на обочину с помощью ловкого маневра - и мы продолжаем путь. 

К слову, о животных. Есть здесь и настоящая «заячья полянка», на которой летом - полным полно местных зайцев, греющихся на восходящем солнышке.  Изредка дорогу перебегают лисы - маленькие, как дворняжки, и ужасно симпатичные.  Вдоль дороги продаются большие молочные фермы - построенные на земле, несколько столетий назад отобранной у коренных жителей. Я до недавнего времени удивлялась воинственному характеру протестантских «колонистов», но экскурс в историю помог мне их лучше понять: большинство их предков, оказывается, было родом из Южной Шотландии / Северной Англии, «приграничной» зоны, в которой в то время царил такой разбой на дорогах, что власти не знали, как с ним справиться.  Вот и придумали: для тех бандитов, которые соглашались отправиться в Ирландию, объявлялась амнистия, а еще им обещалась ирландская земля в награду…

Потомки «приграничных бандитов» сегодня в большинстве своем - весьма уважаемые люди. Землевладельцы, банкиры, бизнесмены, - как принято говорить в России, - «элита» североирландского общества. Но нет-нет, да и проглянут в них наследственная, видимо, агрессивность и бессовестность… Что поделаешь - «зов предков»! 

Автобус останавливается вновь. В дверь бочком протискивается дорожный рабочий, похожий на старинную расистскую английскую карикатуру на ирландцев; выступающая челюсть, темно-красное от загара лицо, глубоко посаженные глаза: Его я вижу не каждое утро - видно, он работает по сменам. 

Потом за окнами автобуса начинаются пригороды Белфаста. «Карридафф говорит: «Нет!» - висит на столбе самодельная заржавевшая табличка. «Нет!» - это мирному соглашению 1998 года. С тех времен она здесь и висит…

Около садового питомника из автобуса начинают выходить первые люди - спрыгивают с него две молодые девушки из Баллинахинча, видимо, работающие вместе. 

За поворотом после ресторана «Айвенго» в автобус, зевая, входит «Джон Смит». Это я его так зову. Молодой высокий ослепительно красивый блондин с чисто английским лицом. Он, как и каждое утро, совершенно сонный и часто моргает своими длинными, пушистыми ресницами. Почему Джон Смит? Когда я немножко поближе познакомилась с англичанами, я нашла их такими несимпатичными, что совершенно не могла понять, как могла Покахонтас полюбить одного из них. Когда я впервые увидела этого блондина из Карридаффа, я поняла, что бывают и среди англичан исключения из правил - по крайней мере, в плане внешности.  С пор я так и зову его для себя - «Джон Смит». Иногда Джон Смит опаздывает на автобус и долго бежит за ним, размахивая длинными ногами по пустынной улице. 

После Джона Смита в автобус поднимается пожилая пара. То есть, они не пара в традиционном смысле слова, - они просто ездят на работу из одного места и одновременно. Женщина - седовласая и не пытающаяся этого скрывать - всегда безукоризненно одета, просто, но с таким вкусом, что меня каждое утро разбирает любопытство, а в чем же она будет сегодня. Все на ней всегда в тон, все классическое и безукоризненное. Мужчина - истощенный, тоже седой, к квадратным неприветливым лицом и выступающим вперед, словно у канадского профессионала, подбородком, едет до первой остановки после моста Ормо. Это я уже тоже знаю. 

Заходят в автобус и еще двое мужчин из «лже-шотландцев». Оба они читают на ходу утренние газеты - исключительно английские, в которых почти ни слова нет о местных событиях.  В автобусе тихо. Те, кто могут спать «на ходу», досыпают. Спит Додик, спит Дорожный Рабочий, борется со сном Джон Смит: Эдакая идиллия. На подъезде к Белфасту водитель (кем бы он ни был - а их я уже тоже всех знаю в лицо) обычно включает радио, где, как правило, читают бюллетень новостей. 

И идиллия разрушается - нам вновь напоминают о том, сколько поджогов и взрывов было за ночь. В нас вновь разогревают горечь и враждебность. Додик отворачивается от Дорожного Рабочего, «лже-шотландцы» утыкаются в свои газеты, делая вид, что они находятся не здесь, а через пролив. Только Джим продолжает мне улыбаться. Но я же ведь не ирландка…

Иногда мне хочется, чтобы радио это сломалось. Может быть, тогда «знакомые незнакомцы» смогут, наконец, заговорить друг с другом и узнать друг друга по-настоящему…

****

Лиза, по словам мамы, успешно занималась у нас в городе с логопедом, на которую мама не могла нахвалиться, и уже был заметен определенный прогресс. А вот у меня прогресса заметно не было: кошмары о прошлом все продолжали меня мучить по ночам...

Дермот не мог прогнать эти мои кошмары - его не было рядом именно в те моменты, когда он мне был больше всего нужен. Но глупо было бы ему на это пенять - понятно, что в его положении он и не смог бы этого сделать. И я не пеняла.

Тем не менее, меня коробило от его любимого «As soon as I can[17]« - и еще больше от того, как он постоянно требовал от меня словесного подтверждения, что он хорошо со мною обращается («I am treating you fair, am I not?[18]«).

Мне это казалось таким же несуразным, как и его требования сказать ему, что он самая большая любовь в моей жизни. Такие вещи не вытягивают из человека клещами. Если он сам не говорит их, глупо даже об этом и спрашивать.

Как вы считаете?

[1] ирландское имя  Caoimhe – женская форма имени Кевин (Куивин по-ирландски)

[2] Прод – это оскорбительный термин в адрес реакционной части протестантcтва. Почему Борис Eльцин попал в них, было не совсем ясно, спросить было не у кого, но подмечено было здорово!

[3] Герой литовских анекдотов

[4] Рабочие получают на этой фабрике минимальную заработную плату: меньше уже не позволяет ирландский закон. Раньше на сортировке грибов подрабатывали местные домохозяйки – пока дети были в школе, но теперь уже на такую работу местные жители добровольно не идут... 

[5] настенная живопись.

[6] мирный процесс  (англ.)

[7] Не сдаваться! (англ.)

[8] саш – особый шарф оранжистов.

[9] подумаешь, важность! (голл.)

[10] «Ты еще спрашиваешь, почему тебя называют сукой?»

[11] мои друзья  (ирл.)

[12] хулиган- автоугонщик (англ.)

[13] «она меня убьет» вместо «она меня убила бы»

[14] Проснись и понюхай кофе (в значении «очнись!»)

[15] все, с меня хватит! (папиаменто)

[16] В оригинале «мама,  а наша кошка тоже еврей?»

[17] Как только, так сразу

[18] «Я с тобой хорошо обращаюсь, разве не так?»