Часть 3. Виллемстад.

 

Посвящается Эжену Годфриду Пресилия — патриоту Кюрасао

(1952-2008)

 

Глава 20. Вышел прово[1] из тумана...

 

«...Буду резать, буду бить,

Все равно тебе водить!»

(детская считалка)

 

«Вот потому, что вы говорите то, что не думаете и думаете то, что не думаете, вот в клетках и сидите. И вообще, весь этот горький катаклизм, который я тут наблюдаю...»

(“Киндза-дза»)

 

 

...Дети - самое прекрасное и действенное средство от неразделенной любви. Я раньше по молодости лет не понимала этого. Со свойственным юности максимализмом слушала я в свое время, как мама читает письмо от своей институтской подруги Ольги, у которой была безумная любовь к французу, закончившаяся трагично (деталей я не знаю), и которая нашла в себе силы забыть про него, выйти замуж («не по большой любви, а просто потому что «так надо», как писала она сама) и родить 3 ребятишек. «Как же так можно?»- брезгливо морщилась я. – « Замуж- и без любви? Да еще и троих детей? Фу, как некрасиво! Неужели нельзя остаться верной своему чувству и жить одной?»

 

Теперь, в 30 с гаком и одной большой неразделенной любовью позже, я прекрасно понимаю, как... Если бы у меня не было сейчас  моих близняшек , я бы продолжала изводиться, «сохнуть» по человеку, который меня - назовем вещи своими именами! - отверг. Пытаться заплакать по ночам в подушку -  и выпивать по выходным. Дети не позволяют тебе заниматься всеми этими глупостями. Сон - такая роскошь, что добравшись до подушки, ты моментально отключаешься. И просыпаешься с одним- единственным желанием - поскорее снова иметь возможность заснуть. Если за ночь тебе пришлось вставать не больше 2-3 раз, тебе очень повезло. Утром вскакиваешь с постели под аккомпанемент детского плача  как стойкий оловянный солдатик. Ты уже не чувствуешь ни романтических мечтаний, ни плотских желаний, за исключением одного: выспаться! Ты вообще уже не чувствуешь себя женщиной, а порой – даже и  человеком. Ты превратилась во что-то бесформенное, с отвлислым животом и с трудом открывающимися от постоянного недосыпания глазами. Это Мадонны и Виктории Бэкхейм могут ходить в гимнастические залы и урезать и утягивать что там им мешает: у тебя на это нет ни денег, ни времени, ни сил (ведь у тебя не стоит наготове взвод высокооплачиваемых нянек!).

 

И это тебе не Советский Союз: настоящие бабушки, на которых можно положиться как в разведке, здесь давно вымерли как сорт! Жизнь рядовой молодой матери суровее, чем тренинг в британской армии. С рассвета и до заката ты превращаешься в машину по обслуживанию всех, кто в тебе дома нуждается. Но думать об этом и переживать по этому поводу  тоже некогда. Ты - в заколдованном круге: кормежка-памперсы-гуляние-купание, с ревом в качестве бонуса. И от этого никуда не деться: даже когда ты сбегаешь на кухню и закрываешься на все замки с обеих сторон, на окне, словно нарочно, оказывается орущая кошка, требующая кормежки. Ты накладываешь ей на блюдечко рыбы и тихо и искренне радуешься: хорошо еще, что ей не надо менять подгузники!

 

Какая уж тут любовь! Какие страдания могут быть сильнее мучений от недосыпания! Если бы были силы философствовать. можно было бы даже начать искать в этом что-то мазохистское, какое-то самоналоженное добровольное искупление собственных грехов. Но времени нет: на плите кипят и пригорают макароны,  надо доставать выстиранное белье из машины, а молодое поколение, которое, к счастью, еще ничего не успело выбрать[2], тем временем все ломает и крушит в гостиной, и после отдирания от кастрюли макарон вам предстоит ежедневная порция  ползания на четвереньках по  зеленому паласу в бесплодных попытках вычистить с него щедрые капли вишневого варенья, похожие на пролитую в бою кровь...

 

Тот, кто испытал все это на собственной шкуре, не будет уже задавать идиотских вопросов о том, почему это женщины не совершили  столько же мировых открытий в области химии или физики и не сотворили в истории человечества столько же музыкальных и поэтических шедевров, сколько мужчины. Интересно, что получилось бы из «Войны и мира», если бы на Льве Николаевиче висели днем и ночью все его 12 отпрысков?  И если бы после каждых написанных 10-15 строчек ему приходилось сломя голову бежать в соседнюю комнату на детские требовательные крики?

 

К вечеру мое состояние, как правило, уже бывало близко к состоянию старшины Васкова в финальной сцене  фильма «А зори здесь тихие...», когда он в одиночку ведет захваченных ими в плен фашистов через болото, стараясь не свалиться от усталости. И так - каждый день, 7 дней в неделю, на протяжении нескольких лет.  От хронического недосыпания я впервые в жизни  стала выглядеть на свой возраст. Что ж, разве не сама я сама этого добивалась? В народе подобная шокотерапия именуется «выбивать клин клином». ...

 

... И все-таки я солгала бы, если бы сказала, что совсем забыла Ойшина. A wishful thinking[3]. Это утопать в жалости к самой себе теперь, слава богу, не было ни времени, ни сил. Но долго еще не было ни одного-единственного дня, чтобы я его совсем не вспоминала. Как правило, ночью, перед сном.  Господи, боже, помоги же ты мне наконец совсем выбросить его из головы! Так обычно начиналась моя ежевечерняя молитва.

 

Чудес не бывает. Конечно, он женился. Конечно, у него родился ребенок. Конечно, он даже и не вспоминает теперь про меня. А чего же еще я ожидала? В конце концов, человек просто выполнял задание. Ну, немножко поразвлекся в процессе... В конце концов, он же не робот.

 

Я долго еще по-прежнему еще ненавидела себя - за то, что дала волю своим чувствам,  его - за то, что он все это время только «подбрасывал дровишек в костер» и ветеранов ирландского освободительного движения - за то, что они слетались ко мне как мухи на мед, совершенно не думая о собственном возрасте и семейном положении и несмотря на то, что я не давала им никакого для того повода. Я ненавидела их за то, что моего очарования оказалось почему-то вполне достаточно для них, хотя я и не пыталась их очаровать – все эти «симпатичные стариканы» мне были совершенно не нужны- , но недостаточно для Ойшина, на котором для меня действительно сошелся клином белый свет.

 

У меня не было даже его фотографии на память. Не положено. Я никого не могла спросить о нем. И когда случайно, от третьих людей, мне удавалось хоть краем уха услышать его имя, я ужасно боялась, что кто-то из них заметит, до какой степени он мне не безразличен...

 

Иногда есть вещи, которые лучше не знать, думала я. Лучше не знать, например, что предмет твоего обожания – «ленивый такой мужик», да еще к тому же и «из плохой семьи». Лучше не знать, что у него есть жена, страдающая неврозом и похоронившая уже до него одного жениха, умершего от неизлечимой болезни. Лучше не знать, что его брат бил свою бывшую жену, которая родила ребенка в тюрьме, чуть ли не будучи закованной в наручники....

 

К чему такое знание? Чтобы доказать себе, что тебе повезло, что его нет рядом?

Но кто сказал, что все это - не лишь чей-то личный взгляд на него и его жизнь, настолько же субъективный, как и мое его идеализирование? И недаром любимая песня Чавеса –

 

«No soy monedita de oro

 pa' caerle bien a todos;

 asн nacн y asн soy,

si no me quieren, ni modo.[4]»

 

Или, говоря по-русски, «я не червонец, чтобы всем нравиться!» Чавес молодец - он знает, что говорит...

 

А Ойшин жил где-то своей будничной жизнью, зарабатывая на жизнь починкой мебели. Его жена – естественно, даже не подозревавшая о моем существовании - может спать спокойно: я не из тех женщин, кто разбивает чужие семьи. It’s not my style[5].

 

За все эти годы я только один раз мельком видела его - в аэропорту в Дублине, через стекло. Я улетала, а он только что прилетел и шел по противоположному коридору в противоположном направлении. Мне показалось, что в этом был свой глубокий символизм... И, как ни странно, но именно эта встреча помогла мне в конечном итоге успокоиться и преодолеть в себе то, что так долго мне казалось непреодолимым..

 

...Он не видел меня, но я растерялась и почувствовала, как мне хочется спрятаться. За спиной у него типично ирландской размашисто-раскидистой походкой маршировала серая мышка - такая, что я совершенно не запомнила ее лица. Наверно, я  даже и не узнаю ее при встрече. Помню только, что у нее были узкие бедра, выступающие пивной животик и грудь, широкоскулое крестьянское лицо и белобрысые волосы, завязанные в конский хвост. К тому же мне не хотелось терять время на ее рассматривание - у меня ведь было всего несколько секунд на то, чтобы перезарядить его образ в своей памяти..... Ойшин, к слову, совсем не изменился. Разве что немного поправился, как и положено, от семейной жизни.

 

Я не Екатерина Шевелева, чьи героини благоговйено называют своих дочек Татьянами потому что «самую счастливую женщину на свете зовут Татьяна» (это жену ее любимого героя). Наоборот, когда я увидела эту «самую счастливую женщину», я наконец-то почувствовала, как у меня проклевывается долгожданное разочарование в Ойшине. Не только потому, что впечатления счастливицы она совсем не производила...  Конечно, в песне поется : «все говорят кругом: «С лица воды не питъ...», но на ее лице была нарисована такая интеллектуальная нищета, что ни в каких комментариях это не нуждалось. Я вполне допускаю, конечно, что наша «Татьяна» хорошо готовит ирландское рагу. Или даже что она кандидат наук - в какой-то очень узкой области, как те портные у Райкина, что специализировались на пришивании пуговиц, но в общей картине это ничего не меняет. Еще бы мне поговорить с ней пару раз о погоде и о детских подгузниках за кружкой пива в каком-нибудь пабе - и я бы, пожалуй, окончательно сумела с презрением выбросить его из головы!  За такой выбор.

 

Et tu, Brute[6]?… Есть какая-то ирония в том, что мужчины, занятые переустройством мира, выбирают себе вот таких, не интересующихся ничем, кроме мыльных опер, шоппинга да вязания крючком, а на нашу долю достаются мужчины, которые лучше бы как раз подошли этим мышкам. Хотя мне уже кажется, что такие мямли, как Ойшин, вообще никого не выбирают сами. В этом плане он как Шурек. Выбирают их.

 

Я тоже не выбирала. Судьба прибила меня к Кирану Кассиди как штормовой ветер прибивает к берегу чудом не перевернувшуюся во время девятого вала лодку. Он просто оказался в нужное время в нужном месте. И так как было нужно себя повел... Мне повезло с тем, кто стал отцом моих детей. В практических терминах. Киран напоминал мне большой и надежный спасательный круг. Именно такую роль он сыграл в моей жизни. Когда ты чувствовала, что тонешь, достаточно было только обвить руки вокруг его длинной шеи и закрыть глаза...

 

Помните, я говорила вам, что семейные пары в современной России по большей части напоминают мне двух зацепившихся друг за друга просто чтобы выжить людей? Они вместе не обязательно по большой любви, они давно уже не равноправные партнеры,  шагающие вместе по жизни, будучи преисполненными чувства собственного достоинства и уверенности в будущем, как это зачастую было в советские годы – нет, сегодня они даже по улице идут, держась за руки с таким видом, словно боятся их отпустить. Словно если они сделают это, ветер тут же подхватит их и унесет в разные стороны, как воздушные шарики. The unfamous “wind of changes”[7], так прославляемый «Скорпионс». Эта песня для советского человека сегодня звучит как издевательство высшей пробы. 

 

И уж тем более эти пары у нас сегодня - не соратники, стремящиеся вместе изменить мир к лучшему. «Не до жиру – быть бы живу!»- написано на их лицах. А ведь я всю жизнь искала себе соратника. И Ойшин пробудил было во мне иллюзию, что я наконец-то его нашла...

 

Никогда не думала, что я сама окажусь составной частью подобной пары. Потому что только именно это мы с Кираном и пытались сделать –  выжить. Ведь вместе это сделать легче, чем поодиночке.

 

Я долго не считала его своей парой, даже уже ожидая от него детей. Во-первых, из-за того, что не хотела обременять его своими заботами- как я и вообще никого не хотела ими обременять. Но он как-то совершенно естественно и непринужденно взял их частично на себя, не навязывая мне при этом своего образа жизни или своих решений, как то делал Сонни. 

 

Во-вторых, наверно, потому, что мы больше были друзьями, чем страстными влюбленными. Maatjes[8], как говорят голландцы. Я могла говорить с ним открыто о чем угодно - наверно, даже о своих чувствах к другому человеку, - и он бы не обиделся и понял. Но, конечно, я не говорила о таких вещах - потому что Киран стал мне по-своему очень дорог, и я ни за что не хотела оскорбить его и его чувства. Я подозревала, что где-то в глубине души у него тоже скрывается безответная любовь, но не ворошила эту его душу. Вместо этого мы вместе выполняли свои семейные обязанности, вместе переживали, вместе смеялись и радовались, поддерживая и подменяя друг друга, когда у кого-то одного иссякали силы.

 

Я никогда ни на чем не настаивала, ничего не требовала от него. Он сам впрягся в семейную упряжку, со всей присущей Тельцу усердностью. Киран был ярко выраженный трудоголик: он не минуты не мог сидеть на месте спокойно, разве что когда курил. Когда в доме не оставалось несделанных мужских дел, он переходил на женские: пылесосил, протирал окна, мыл посуду, готовил. Если обед был уже готов, он готовил его впрок, на следующий день. Это, конечно, была тоже своего рода ненормальность, но намного более полезная, чем мои бесконечные покупки книг и прочих вещей. Кирана совершенно не пугало состояние Лизы, он видел в ней просто нормального, полноценного человека, заслуживающего уважение. Он безо всякой натяжки в голосе всегда говорил, что детей у нас трое.

 

После рабочего дня в комнете Кирана пахло совершенно так же, как в свое время – на кухне от моего дедушки после прополки им картофеля на огороде и рубки дров. И это делало его еще более родным. У него были большие, добрые карие с зеленцой глаза за толстыми стеклами очков и длинный нос с горбинкой. Ростом он не по-ирландски напоминал Михалковского дядю Степу. А еще у него было совершенно искрометное, саркастическое чувство юмора, с которым он никому не давал спуску. Тем, кто любил овощные салаты, например, он говорил задумчиво:

 

-Смотрю вот на тебя и думаю... интересно, а кто за тобой клетку будет чистить?...

 

Он не принимал на дух ничего нового, неизвестного, как и большинство северных ирландцев. Он не пробовал незнакомой еды и не слушал незнакомой музыки. Годами он ел, пил и смотрел по телевизору одно и то же. Как он не побоялся при этом связаться со мной, навсегда осталось для меня загадкой.

 

Было совершенно очевидно, что он не ищет для дома хозяйку: со многими хозяйственными делами он, к стыду моему, справлялся намного лучше меня. Больше того: семейный быт был для него, закоренелого холостяка, большим потрясением  всего привычного ему образа жизни. Но он никогда ни на что не жаловался, даже когда сам почти падал от усталости. Не был он чрезмерно озабочен и физической стороной семейных отношений: к моей радости, у него не было ни одной из тех нездоровых фантазий, что так бесплодно мучали Дермота. В этой сфере он, как и с пищей, не экспериментировал. В здоровом теле – здоровый дух. Wat een opluchting[9]!

 

Киран вырос в Белфасте – к сожалению, как и многие католики из западной части города времен военных действий, в seriously dysfunctional family[10]. Эмоциональные и психологические последствия «The Troubles”[11]  для уроженцев этого гетто были примерно такими же, как для индейских племен - последствия жизни в резервации:  среди братьев и сестер Кирана были шизофреники, алкоголики, страдающие депрессией и фанатичные католички -поклонницы Падре Пио[12],  причем иногда сразу несколько из этих проблем совмещались в одном лице.  Самым нормальным человеком в семье была его пожилая мама - симпатичная, хорошо одевающаяся «веселая вдова», не так давно похоронившая второго мужа и собирающаяся замуж в третий раз, совершенно не похожая по стилю ни на кого из своих собственных детей, ни на католических женщин Белфаста вообще. Возможно, потому, что несмотря на свой собственный убежденный католицизм, корней она была протестантских. Если я хоть чуть жаловалась миссис Кассиди, что устаю и не высыпаюсь из-за детей, она на полном серьезе советовала мне попросить помощи... у святого духа! «The Holy Spirit will protect you[13].” Было очень трудно слушать это, сохраняя серьезное лицо...

 

Никто из 8 ее детей не получил приличного образования, хотя это несколько компенсировало то, что некоторые из них, включая Кирана, от природы были умны. (Ирландцы вообще - нация талантливых, но не очень образованных, в силу исторических колониальных причин, людей.) Но в жизни, кроме врожденного ума, нужны знания - и увы, дипломы, а ни того, ни другого у них не было, и таким образом путь «наверх», выход из гетто, был для них более или менее отрезан... Это была вещь типичная для католиков их поколения. Они не очень переживали по этому поводу и поколениями «варились в собственном соку», помогая друг другу выжить, в том числе экономически. Особенно республиканцы. Порой казалось, что они уже все переженились друг на дружке: еще пара-тройка поколений такой жизни, и у их потомков начнутся на этой почве генетические заболевания...

 

Киран легко все схватывал на лету, умел все по дому - от ремонта любой аппаратуры до оштукатуривания стен -, любая работа  у него в руках горела!

И людей и их намерения и мысли он тоже видел насквозь: так хорошо он их изучил не по книгам, а на опыте собственной жизни.  «Когда тобой всю жизнь пытаются воспользоваться или тебя надуть, в один прекрасный день it just clicks with you[14]”. Но он не ненавидел людей за это, а наоборот, умел смотреть на вещи с различных позиций и проявлять ко всем ним понимание. Примечательно, правда, что когда он так умело ставил себя на место других людей, Киран почему-то предпочитал воображать, что бы он сделал на месте американских или британских солдат в Ираке, а не повстанцев, ведущих там борьбу с оккупантами...

 

Киран никому не позволял вить из себя веревки. Старого воробья на мякине не проведешь. Несмотря на всю внешнюю добродушность, шуточки и покладистость, парень он был с норовом, упрямый.

 

Книг Киран почти не читал, а если читал, то водил по строчкам пальцем, и губы его шептали, повторяя прочитанное. Если ему приходилось заполнять какие-то официальные формуляры, это требовало от него большого умственного усилия. В такие минуты нельзя было и слова промолвить - это сбивало его. Нужно ли удивляться тому, что, как и Сонни, он поручал мне, иностранке, проверять, без ошибок ли он написал тот или иной документ на своем родном языке! Киран совершенно не мог делать то, что для меня было легким и естественным – multi-tasking[15]. У него это вызывало панику.

 

Политически в голове у него была невероятная каша. С одной стороны, в нем говорили его республиканские происхождение и былая боевая молодость. Плюс глубокое внутреннее чувство справедливости. С другой, он твердо решил, что хочет теперь просто жить спокойно и обеспечить детям «достойное будущее» (вам не бросилось в глаза, что когда о «достойной жизни» говорят наши с вами современники, воспитанные на капитализме, под этим «достоинством» они подразумевают исключительно финансы?) - хотя в то же время презирал республиканских политиков за то, что те тоже всего лишь захотели наконец «кусочек пирога для себя». «Разница между мной и шиннерами - в том, что я не продолжаю притворяться революционером, получая Crown’s shilling[16]!”- говорил он. С этим было трудно не согласиться, особенно после того, как «революционеры» окончательно перестали обращать внимание на нужды населения, как и все остальные политики - продолжая в то же самое время петь самим себе хвалебные гимны о том, как они на других политиков непохожи...

 

Киран не знал точной разницы между Кубой и Колумбией и был против того, чтобы называть сына Фиделем – «еще подумают, что мы поддерживаем терроризм». Хотя в то же самое время с восторгом говорил о своих местных борцах за свободу - таких, как Доминик МакГлинчи[17]. К счастью, его не смущали мои два университетских диплома и то, что я знаю вещи, о которых он и понятия не имеет - потому, что он знал, что есть вещи, о которых, в свою очередь, понятия не имею я. Например, о том, какого рода существуют эмульсии для окраски стен, и как выбрать самую для них подходящую. (Это хорошо, конечно, ибо сколько союзов развалились из-за чувства собственной неполноценности одной из сторон! Мне не надо для этого было ходить далеко за примерами). Так что мы неплохо дополняли друг друга.

 

Иногда мне казалось, что наш союз - это какой-то социальный эксперимент. Но по-человечески я к нему привязалась. Киран не затыкал мне рта, как Сонни, а честно и даже с интересом выслушивал... Он не боялся признаться задним числом, если в  чем-то был неправ. И главное - на него всегда можно было положиться в трудную минуту! Это был классический случай из серии «чтоб не обижал» и «чтоб не убежал»[18]. И я старалась отвечать ему тем же.

 

Детство Кирана прошло под свист пуль и звуки взрывов. Прежде чем осваивать премудрости физики или химии, он уже знал, как делается домашнего изготовления «напалм» (для напалмовского эффекта необходимо использовать стиральный порошок), и в каком именно месте лучше всего бросать «коктейли Молотова» в британские конвои (в середине колонны, чтобы блокировать и ее начало, и ее конец). В отличие от пустомель вроде Джефри, он не рисовался этим и не рассказывал об этом сказок. Но тихо гордился тем, что бритам ни разу не удалось арестовать его брата, который сражался с ним вместе. Его отец, старый республиканец, сидел в свое время в тюрьме на корабле «Мэйдстон» во время войны, умел говорить по-ирландски и умер когда Кирану было лет 20 - от врачебной ошибки. Семья была традиционная: папа работал (когда не был за решеткой), мама занималась детьми; дети видели папу только по выходным, и нужен он был в основном для наведения дисциплины. Тем не менее, все они уже с 11-12 лет начали курить или выпивать, а чуть попозже – и все остальное... Киран курить начал в 11 лет и к 40 годам выкуривал в день по две пачки.

 

Жизнь с жертвами конфликта в Северной Ирландии - а судя по тем или иным психическим проблемам большинства ее населения, на мой взгляд,  все его можно смело причислить к ним!- требует своих тонкостей. Их нельзя раздражать - у них очень слабые нервы. И дело не в том, что они все непременно агрессивны - вовсе нет, но нервы сдают у них быстро и неожиданно, и в таких случаях они способны на что угодно - от самоубийства через повешение до анонимной кляузы на вас в социальные службы. Несмотря даже на то, что доносчиков тут традиционно вываливают в дегте с перьями.

 

Если честно, то жалко их.  Постороннему человеку трудно понять, отчего в Северной Ирландии, например, люди так легко кончают жизнь самоубийством. Кажется, пальчик им покажи, и они уже побежали травиться или топиться. А ведь вроде бы с виду такие веселые, такие легкие по своему духу... Для того, чтобы понять, с какой нагрузкой на психику они выросли, надо здесь родиться. Веревочка натягивается-натягивается, да и лопается...

 

Для того, чтобы это понять, нет необходимости даже заводить речь о самоубийцах: посмотрите хотя бы, чем живут здесь те, кто продолжает жить... Безработица годами - такая, что человек уже рад донельзя, если его не трогают и не мешают продолжать привычное ему бытие на пособие, со сном до полудня и гуляниями далеко за полночь. На пособие, конечно, особо не разгуляешься: тут помогают компенсации: упал на улице в яму - подал в суд на местную администрацию, что не заделала ее; сожгли тебе машину - подал на компенсацию от государства потому что у тебя слабые нервы; подрался с кем-нибудь по пьянке - засудил его с той же целью...

 

Так вот и живут.  Пособие по инвалидности считается предметом зависти - и до людей, кажется, просто не доходит, что есть на свете такие, кто его получает потому, что он на самом деле инвалид... Они напоминали мне Вырикову из романа Фадеева «Молодая гвардия»:  «...- Вы же сами знаете,  Ольга Константиновна,  что у меня тебеце,  - вот, слышите? - И Вырикова стала демонстративно дышать на Немчинову и на толстого немецкого ефрейтора,  который,  отпрянув на стуле,  с  изумлением смотрел на Вырикову  круглыми петушиными глазами.  В  груди  у  Выриковой действительно

что-то захрипело. - Я нуждаюсь в домашнем уходе, - продолжала она, бесстыдно глядя то на Немчинову, то на ефрейтора, - но если бы здесь, в городе, я бы с  удовольствием,  просто с  удовольствием!»[19]

 

Советскому  человеку этого не понять: как можно самому хотеть, чтобы твой ребенок на всю жизнь имел галочку в графе «с отклонениями»,  исключительно ради пары сотен фунтов в месяц.  А северные ирландцы - хотят. И потом с гордостью говорят: «У моего сына - аутизм (синдром дефицита внимания; шизофрения. Ненужное зачеркнуть.)» Не только ради денег, а еще и потому что это снимает с них, как они считают, всякую ответственность за поведение их чада. «И  надо  было  сказать: нездорова...  Там,  на  комиссии,  врачом  Наталья Алексеевна с  городской больницы,  она  всем дает освобождение или  неполную годность,  а немец там просто фельдшер и ни черта не понимает.  Дура, дура и есть!  А меня определили на службу в бывшую контору «Заготскот»,  еще и паек  дадут...[20]» - Нет, Вырикова точно была северной ирландкой времен мирного процесса!

 

Неизвестно еще, конечно, как бы мы вели себя, если бы провели под оккупацией не пару лет, а все 800. Но, извините, нам повезло: на то у нас и был социализм и коммунистическая партия - и люди, не стремившиеся к «консенсусу» с оккупантами, - чтобы этого не произошло!

 

Многие дети здесь уже с 5-6 летнего возраста сидят на антидепрессантах – причем по рецепту врачей. В школах, которым хронически не хватает фондов, на совершенно нормальных, но из бедных семей детей заводят специальные досье, усиленно выискивая у них отклонения там, где ими и не пахнет, и напуская на таких детей всевозможных психологов и терапевтов - с тем, чтобы их любой ценой провозгласили «нервнобольными» и выделили под них школе средства на дополнительную учительскую ставку. Зато когда ребенок действительно болен, и ему действительно нужны всяческие специалисты, от него только отмахиваются. Ведь с таким-то ребенком действительно придется заниматься и что-то делать...

 

Так вот и живут люди - от среды до среды[21], да еще при этом жалеют тех, за чей счет мы вообще-то все здесь живем, включая тех, кто работает  - жителей стран Третьего Мира. «Как мне повезло, что я родился в цивилизованной стране!»...»Как мне жаль бедных африканцев!»

 

Чем дальше, тем больше я начинала ощущать себя среди них, как Молния Маккуин - среди обитателей Радиатор Спрингс: «Don't leave me here! I'm in hillbilly hell! My IQ's dropping by the second! I'm becoming one of them!»[22]

Причем  заметьте, я имею в виду не только безработных жителей городка или не получивших формального образования. Как сейчас помню одного политического активиста, выпускника истфака местного университета, который любил сравнивать себя с Бобби Сэндсом-  потому, что ему тоже было 27 лет. Этот нахрапистый молодой человек был уверен, что Прага - столица Венгрии. «Лондон - столица Парижа, а Париж - столица Рима, а Рим...[23]» И эти люди еще берутся рассуждать о Дарфуре или Косово!

 

Раньше это не так бросалось в глаза и такого значения для меня не имело. Я восхищалась не только отчаянной смелостью здешних людей и их преданностью своим идеалам, но и их чувством взаимопомощи, их умением несмотря даже на пробелы в образовании каким-то шестым чувством найти решение для многих проблем на местах. И больше всего - тем, что им было не все равно, что происходит!

 

Если раньше, во время ведения военных действий, в минуты кризиса в людях проявлялись их лучшие черты, то сейчас, с наступлением мира по рецепту Троцкого (я уже упоминала о нем – «ни мира, ни войны, а армию распустить!») они, как по мановению волшебной палочки, стали на глазах превращаться в обыкновенных обывателей - подобно Золушкиной карете, обратившейся в тыкву с наступлением полуночи. «Пусть еще что-нибудь даст![24]» стало их жизненным кредо.

 

А что будет с Северной Ирландией, когда взрослым станет нынешнее молодое поколение - джойрайдеры[25] и прочие цветочки мирного процесса, обозначаемые собирательным наименованием  «hoods[26]”, которые по ночам стаями рыщут по улицам, словно полчища гиен -, поколение, выбравшее американские инвестиции? Подумать даже страшно. Это будет почище землетрясения, помяните мое слово. Думаю, будет похоже на то, что случилось в свое время с гордостью здешнего кораблестроения – «Титаником». Да-да, я не ошиблась, они действительно гордятся даже им, хотя все нормальные люди такого «мастерства» до ужаса бы стыдились...

 

Этот кусочек Ирландии напоминал мне одну большую демобилизованную с войны армейскую дивизию, которую, демобилизовав, поселили скученно, в одном месте, в эдакой «потемкинской деревне» мирового империализма, куда свозят непослушных со всего мира с целью демонстрации тех пряников, которые обрушатся на них, если они со своей участью смирятся (вчерашние партизаны вкрадчиво их уговаривают как герои «Того самого Мюнхгаузена»: «Присоединяйтесь к нам, господин барон, присоединяйтесь!»)...К тому же поселили их, забыв при этом забросить на вертолете психотерапевта для помощи поселенцам от пост-травматического синдрома…

 

Сказать им об этом вслух нельзя - начнутся истеричные вопли: «Ты что, хочешь продолжения войны? Ты против мирного процесса?!” Да ничего я от вас не хочу, герои не моего романа. Только уж вы определитесь - или наденьте трусики, или снимите крестик[27]. Или вы поклонники и продолжатели дела Че и Хо Ши Мина, или вы приветствуете на своей земле американские инвестиции  и Джорджа Буша, чье благословение для ваших планов вам так позарез почему-то требуется, и учите марионеточную администрацию оккупированного Ирака «как надо вести мирный процесс».. Что получается из сидения меж двух стульев, мы хорошо помним по своей горбостройке...

 

Империалистические эксперименты над человеческой психикой породили целое поколение глубоко ущербных людей, которые сами не осознают своей ущербности. У нас в стране ведь сейчас происходит по сути то же самое. Люди просто еще не осознали этого и продолжают по инерции думать, что наши сегодняшние соотечественники, которые, мягко говоря, ведут себя неадекватно - это какие-то изолированные явления: либо «такие от природы», либо «сами в своем состоянии виноваты». Еще лет 10-15 «демократических реформ» - вот тогда до них наконец дойдет, что есть прямая и непосредственная связь между общественной системой и состоянием умов и психики населения!

 

За примером далеко ходить не надо: вон в Англии профессор Чарльтон в начале XXI века все еще продолжает утверждать, что «у рабочих интеллектуальный коэффициент ниже, чем у выходцев из высших социальных слоев»[28] . И, живя в  Северной Ирландии, можно бы было ему на глаз поверить. Если бы не знание другой действительности - по-настоящему открывающей людям в жизни все дороги.  В Советском Союзе, на Кубе, в других странах социализма почему-то запросто и спокойно выходят из рабочих семей и академики, и профессора, и пилоты, и капитаны морского флота, и полководцы, и политики. «80-90 процентов советской интеллигенции - это выходцы из рабочего класса, крестьянства и других слоев трудящихся.»[29] Своя у нас интеллигенция, а не скупленная по дешевке со всего мира, чтобы не тратиться на массовое образование собственной, как в вашей Британии, мистер Чарльтон ! Или, может, это только у британских рабочих  IQ ниже от природы, господин профессор? Лучше бы объяснили, почему в таком случае его уровень считается вполне достаточным для пополнения рядов пушечного мяса в Ираке и в других странах...

 

... Наблюдать за бытием семейства Кассиди было грустно. Не буду даже пересказывать все подробности. Ближе всех к нам была старшая сестра Кирана, Лиз, в замужестве Девайн, которой я очень сочувствовала.  Это была замученная, похожая на залежавшуюся на прилавке общипанную курицу женщина с маленькой, в кулачок головкой. Her life was a mess.[30] Лиз была глубоко фрустрирована годами семейной жизни с бьющим ее мужем и с сыновьями-подростками, которые вслух называли ее не иначе как «старой шлюхой» и славились на  весь городок тем, что снабжали спиртным несовершеннолетних. Когда сыновья эти били друг друга, истинная христианка Лиз запиралась у себя в комнате с биографией матери Терезы и с бутылкой вина в руках: «Let them kill each other!”[31] Почти каждую неделю она вызывала полицию, чтобы выгнать этих сыновей из собственного дома, а через два дня после этого пускала их обратно и даже заказывала для них абонемент на широкополостный интернет... Она затаила злобу на Кирана за то, что он как-то раз не отлупил ее старшего пацана, как она того просила.

 

-Лиз, я не могу этого сделать. Это называется «assault[32]”, и за это меня могут посадить, - объяснил ей Киран.

 

- А я скажу им, что это сделал не ты!- простодушно ответила она. Но Киран все равно от такой чести отказался.

 

Когда же Лиз все это совершенно надоедало, она попросту бросала детей одних (ее муж по ночам работал калымщиком, а днем отсыпался) и уезжала на несколько недель в Тунис или даже к сестре в Новую Зеландию...Вот так поживают североирландские безработные.

 

Я долгое время думала, что Лиз хотя бы что-то знает о других культурах и народах и потому выгодно отличается от других наших родственников и соседей. В юности она чуть не вышла замуж за алжирца по имени Абдулла и до сих пор с нежностью о нем вспоминала. (Честно говоря, жалко, что она этого не сделала!) Были среди ее поклонников в юности и голландец, и даже китаец.

 

Лиз обладала удивительной способностью, именуемой голландцами «zichzelf in de nesten werken”[33] Это было ходячее стихийное бедствие.С нею всегда что-нибудь случалось. Классический пример: когда ее дети нанялись на лето на работу в какой-то ресторанчик, она попросила хозяина не нанимать одного их приятеля потому, что он младшего из ее сыновей дразнил. Но ей оказалось мало того, что она это сделала - она с гордостью начала всем об этом рассказывать. И дорассказывалась до того, что это дошло до мамы парнишки, о котором идет речь - местной пятитонки по имени Берни, которая тут же явилась к Лиз - грубо говоря по-русски, бить ей морду, да еще и не одна, а со старшим сыном на пару... Полчаса на всю улицу стоял визг и мат, пока наконец не проснулся Киран и не вышел посмотреть, в чем дело...

 

Нет картины более противной, чем дерущиеся бабы. Берни от Лиз пришлось буквально отдирать. Жаль, под руками не было шланга. Киран заступился, естественно, за свою сестру, не вдаваясь в детали, кто и что там сделал. А на следующую ночь нам (а не Лиз!) расколотили окно булыжником... Вот так от нечего делать развлекаются простые ирландцы...

 

До этого Лиз несколько лет подряд занималась тем, что выживала из дома соседей, с которыми поругалась. И добилась своего: они продали дом. Это тоже было предметом ее гордости. Тогда еще я думала, что виновной стороной в конфликте были сами соседи - так она мне это представила. Пока я не узнала Лиз поближе. С нами она не ссорилась, Киран вообще-то был ее любимым братом, а мне она помогала смотреть за малышами и постоянно высказывала свое женское сочувствие:

 

-Ах, я так хорошо знаю, что такое не высыпаться! Эти мужчины - они такие бесчувственные, ничего не понимают... Думают только о себе. Эгоисты они все. И я тебе скажу: хоть Киран и мой брат, но он тоже может быть весьма противным!

 

Лиз постоянно заверяла меня, что я могу обратиться к ней за помощью в любую погоду и в любое время суток. Однажды меня скрутила боль в пояснице, да так, что для того, чтобы встать с постели, мне требовалось не меньше получаса. Я, конечно, вставала - со стонами и с холодным потом на лице, но о том, чтобы в таком состоянии мыть, например, полы, не могло быть и речи. Я попросила Лиз о помощи, она была само дружелюбие. А через несколько дней в дверь ко мне постучала незнакомая  женщина.

 

- Я из социальной службы, - сказала она, - К нам поступил анонимный сигнал, что с вашими детьми не все в порядке.

 

- С моими детьми? - гром и молния не поразили бы меня так, как это   заявление.

 

- Да Вы садитесь, садитесь, я сейчас зачитаю Вам список...

 

   -  Список???

 

И она его зачитала. Это действительно был список, из которого я с изумлением для себя узнала, что:

 

а) я регулярно подливаю в детское молоко снотворное;

б) я не кормлю детей ничем, кроме чипсов, конфет и макарон с рисом;

в) я швыряюсь в них книжками, а потом обвиняю в этом их самих;

г) у меня в шкафчике на кухне лежат таинственные черные таблетки «из России» (это было произнесено таким тоном, словно речь шла по меньшей мере о полонии! На самом деле это был лишь активированный уголь)

д) у меня дома грязно, особенно под кроватью.

 

Но самым чудовищным было обвинение в том, что я.... бью Лизу! От такого у меня действительно «в зобу дыханье сперло»[34].

 

В такие моменты начинаешь лихорадочно думать, кто же это тебя так ненавидит, и за что. Но я ни с кем не ссорилась, никому не вставляла в колеса палки. Я вообще предпочитала не иметь слишком близких отношений с соседями: мой девиз  «leven en laten leven”[35].  Я не сую свой нос в чужие дела и органически не перевариваю сплетен. Когда ко мне в офисе подходили с тем, чтобы о ком-то посплетничать, я обычно такое «сарафанное радио» выключала на корню. Впрочем, к тому времени я уже совершенно точно поняла, кто был таинственным анонимом, и открытие это лишило меня дара речи. Ни один посторонний человек не бывал у нас на кухне, где лежали зловещие «русские таблетки» (даже детей я туда не пускала)....

 

Какой тут Брут... Бруту такое и не снилось! Даже знаменитый змей-искуситель из любимой настольной книжки Лиз просто в подметки ей  не годился.

 

Киран, естественно, тоже сразу понял, из чьих уст исходит вся эта чудовищная ложь. Я бы не стала даже говорить с Лиз об этом, притворилась бы, что ничего не случилось, и только сделала бы для себя соответствующие оргвыводы. Но Киран немедленно отправился к ней - выяснять отношения. Через 10 минут Лиз примчалась ко мне:

 

- Женя, Киран думает, что это я.... Господи, да как вы могли такое подумать!

 

Я смотрела на то, как немолодая мать 4 детей, которой уже пора вставлять зубы, внаглую врет, широко растопырив глаза - и чувствовала такую гадливость, что к горлу начала подкатывать тошнота.

 

- Лиз... у нас на кухне кроме тебя, никто не бывает. Никто не знает, какие там у меня таблетки лежат, - тихо сказала я, - У меня молоко на плите сейчас закипит, извини...

 

И вышла на кухню. Когда я вернулась, Лиз в комнате уже не было...

 

Через два дня она ему созналась. Но продолжала уверять, что совершила богоугодное дело. Почему богу не было угодно, чтобы она просто помогла мне вымыть пол, раз ее так не устраивало его состояние- вместо того, чтобы спать до двух часов дня ежедневно- и каким это образом богу угодно вранье, которое могло иметь роковые последствия  как раз для самих детей, осталось в тайне.

 

Последовали три совершенно кошмарные недели. Я ощущала себя настолько преданной Лиз и униженной, словно меня публично выпороли на площади. Я чувствовала, что задыхаюсь, не могу больше оставаться жить в этом месте. По ночам мне снились ужасы. Днем оба мы, и я, и Киран ходили словно оглушенные, онемевшие, будто бы нас огрели поленом по башке; он чуть было не запил, хотя до этого совершенно бросил пить лет 10 назад. Последовала куча телефонных звонков и визитов различных социальных работников, медиков и так далее, пока те не убедились, что с детьми,естественно, все в порядке. Хорошо, что у меня уже была собственная социальная работница -  из-за Лизы-, которая знала меня как облупленную...

 

Несколько раз, когда Киран напивался пива, я даже всерьез опасалась, что он наложит на себя руки. В такие моменты его прорывало, в нем всплывали все его фобии, боли и страхи, которые он обычно отгонял от себя с помощью работы. Целыми вечерами говорил он в такие моменты о Шивон[36]...

 

Шивон была самой младшей сестрой Кирана, моложе даже меня. Она умерла за год до этого, от алкоголизма. Я знала ее недолго, но даже за это короткое время Шивон произвела на меня такое неизгладимое впечатление, что и сейчас, стоит только мне закрыть глаза - и она стоит передо мной, как живая. Невозможно поверить, что ее больше нет...

 

Это был очень светлый, добрый человек – иначе не скажешь. Несмотря на все свои проблемы, которые в конечном итоге ее безвременно похоронили. Шивон была из тех, кто поделится с тобой последним куском хлеба - причем безо всяких ссылок на мать Терезу и на падре Пио.  Когда я в первый раз увидела ее - на расстоянии, то сначала приняла была ее за Лиз, только почему-то лет на 20 помолодевшую и похорошевшую. За все почти 10 лет жизни в Ирландии, и в южной, и в северной, ни разу не встречала я здесь более красивой женщины, чем Шивон Кассиди. Если не более красивой, то уж во всяком случае, более милой. Тем грустнее было наблюдать, как она постепенно убивает себя.

 

Киран и Шивон были очень близки духовно - изо всех его братьев и сестер именно она была его настоящим  soulmate[37]. И потому он особенно винил себя, что не смог предотвратить то, что с ней случилось. Хотя, если честно, никто как следует не пытался этого делать: все родственники были заняты собственными жизнями, а принудительного лечения в «свободном мире», естественно нет (и не из-за того, что это противоречило бы свободе личности, а потому, что это стоит денег!).

 

Все началось для Шивон так же, как и для меня с Сонни - разногласия с мужем, который был control freak[38] (замуж она вышла очень рано, как здесь принято,и у них было 4 детей), долги, выпивание вместе... Муж сумел вовремя остановиться, а у нее организм оказался более слабым... Джерард перепробовал все средства, чтобы лишить ее самостоятельности и подчинить себе: запретил водить такси, потом отобрал швейную машинку, на которой Шивон шила резинки для волос на продажу. Когда она начала ходить к соседке и шить там на ее машинке, он донес шиннерам, что Шивон шьет не только резинки цветов ирландского флага, которые особенно хорошо расходились под Пасху, но и такие же банты, только в красно-бело-голубых гаммах - для протестантских клиентов. После этого шиннеры перестали у нее товар покупать. Шивон не сдавалась и стала подрабатывать парикмахерством- она виртуозно стригла. Но Джерард повыбросил из дома все ножницы... 

 

Когда он понял, что она все равно не будет подчиняться ему по жизни, он использовал ее слабость против нее: выгнал Шивон из дома и отобрал у нее детей, ссылаясь на ее пристрастие к алкоголю. После этого жизнь для Шивон потеряла всякий смысл. Не каждый человек - борец по своей натуре, но это не значит, что утопающего обязательно надо бить веслом по голове!...

 

... Многое о том, как она жила все это время, мы узнали уже только на похоронах. Как она спала в лесу, а старушка-соседка, помнящая, как Шивон в свое время возила ее на своем такси до центра и обратно и не брала за это денег, выносила ей туда поесть горячего супу... Как ее периодически избивали другие такие же как она бедолаги обоих полов: Шивон была маленькая и худенькая как тростинка. Как ее один раз изнасиловали. Как с ней отказались общаться старшие дети, и как она подкарауливала тайком у школы младших - мальчика лет 8 и девочку лет 5 - чтобы приласкать их и сунуть какой-нибудь подарок, купленный на последние гроши....  Чем больше всплывало этих деталей, тем сильнее мрачнел и уходил в себя Киран. После этого он купил для себя диск Эми Уайнхаус и по выходным целыми ночами слушал одну и ту же песню- «Rehab”:

 

«They’re tryin to make me go to rehab
I said no, no, no
Yes I been black, but when I come back
You wont know, know, know.»[39]

 

В Советском Союзе я была воспитана так, что презирала пьющих женщин. Но в Советском Союзе их почти не было - потому что не было социальных причин для их пьянства. На мужа-изверга всегда можно было найти управу - например, через партком. Никто не позволил бы выгнать тебя из дома. Наконец, если надо было тебя принудительно лечить, вылечили бы.

 

Презирать североирландскую женщину только за то, что она пьет - все равно, что презирать здешних католиков за то, что они пишут или говорят с грамматическими ошибками. Это не Советский Союз, где у тебя были все условия для того, чтобы учиться и стать грамотным. «Это не Земля, родной. И не Африка. Это планета Плюк, галактика Киндза-дза в спирали...»[40]

 

В последний раз Шивон приходила к нам в гости на рождество. Конечно, никто не знал, что это будет последний раз, но выглядела она нездорово. У нее уже начал распухать живот, а она все еще отказывалась даже признать, что у нее есть серьезная проблема. Она шутила, бодрилась, говорила о какой-то ерунде, о том, как ждет, когда получит очередную компенсацию - за то, что кто-то чуть не сломал ей ногу, - и как пригласит нас пообедать на эти деньги,  а потом поедет загорать в Испанию. Шивон очень любила солнце.

 

Потом я еще видела ее на улице, на лавочке, с 3-литровой бутылкой самого дешевого сидра в руках. От нее нехорошо пахло, и проходящие мимо благообразные старички тихонько отворачивались.

 

- Завтра годовщина моей Норы... Ей сейчас 7 лет было бы. - голос Шивон дрожал. Нора была ее мертворожденная дочка.- А тут даже поговорить не с кем.  Me ma is doing my head in.[41] I just can’t cope without me wee drink.[42]

 

Действительно, по большому счету она никому оказалась не нужна. Маме она мешала благообразно жить, заниматься благотворительностью и посещать святые места (можно было бы взять ее к себе, но вдруг она дома что-то сломает или испортит? Жаловалась же Лиз на то, что  Шивон как-то облевала ее диван - хотя сыновьям самой Лиз, которые регулярно делали то же самое (и по той же причине), никто не говорил и слова...) Киран был занят собственными детьми. Иногда он давал ей немного мелочи или старые сигареты, но говорить по душам ему было некогда....

 

Это потом уже, в марте, когда у нее пошла горлом кровь, и ее увезла «скорая», семья всполошилась. Приехала специально ради нее из Новой Зеландии еще одна сестра- тюремный охранник по специальности. Белфастская сестра подняла на ноги газеты, чтобы найти Шивон жилье. Мама с Лиз не выходили из больницы, туда же пришли и все ее дети, и даже Джерард. Старшая дочка, которая до этого отказывалась с ней даже разговаривать, плакала, делала ей прически и красила ногти. Но Шивон уже ничто не могло спасти, и ее положили в специальное крыло больницы - умирать. Умирала она долго, несколько недель. Ее тело медленно наливалось жидкостью и распухало. Но жизнь еще теплилась в ней до тех пор, пока этот процесс не дошел до самой головы. Она была вся исколота: только морфин мог немного смягчить ее боли. Киран не мог смотреть на такие страдания. Он заранее мысленно попрощался с Шивон, вернулся домой и только каждое утро звонил в больницу и спрашивал, нет ли каких-то изменений....

 

Она умерла в День Парижской Коммуны. Иногда я думаю, что она сама стремилась приблизить свою смерть – чтобы хоть на смертном одре еще раз увидеть детей и почувствовать, что о ней заботятся и что ее любят...Видимо, Кирану не давали покоя такие же мысли. «What a rotten death the wee girl had…. She didn’t deserve this.[43]”

 

... Через два года Кирана тоже не стало. Рак... Это страничка нашей жизни, о которой я предпочитаю не рассказывать.

 

Я вспоминаю его с большим теплом. Он многому научил меня, на многое открыл мне глаза. Например, на то, что нормальная семейная жизнь возможна только с человеком, которого ты не любишь так, как в романах.  Иногда - не выспавшись (он сильно страдал от того, что голландцы называют «ochtendhumeur[44]”) или по какой другой причине - Киран так огрызался на меня, что если бы это сделал человек, которого я любила бы так, как Ойшина, я бы просто умерла на месте от разрыва сердца. Я поняла, что скорее всего именно по этой же причине, даже если отбросить все остальные, был с самого начала обречен и мой брак с Сонни... «Он меня не любит!»- автоматически думаешь с болью, когда на тебя орут. Но когда вспоминаешь вдруг:  «Да, но ведь  и я не люблю его тоже!», - на душе сразу же становится легче. И можно продолжать жить под одной крышей и совместно выполнять необходимые обязанности. Воспитывать детей, зарабатывать на жизнь и тому подобное. В конце концов, именно это ведь и требуется от супругов - и родителей, а не сидеть всю оставшуюся жизнь в  садочке, прижавшись плечом к плечу и любуясь звездами.... Только сейчас, когда его нет больше рядом, понимаешь, что это тоже была любовь, только любовь другого уровня, которую нельзя запихивать в прокрустово ложе «ощущения бабочек в животе»[45] из дамских романчиков.

 

Он не был идеалистом  и искателем приключений - и не давал их искать другим. Он научил меня тому, что еще никому не удавалось – бережному отношению к деньгам. И если бы Киран был жив, наверняка не случилось бы всего, что было дальше.

 

...После того, что с нами сделала Лиз, мы оба просто не могли оставаться жить поблизости от нее. Киран продал часть дома, доставшуюся ему в наследство, а я - свой, в котором я когда-то надеялась прожить остаток своей жизни. Мы купили небольшую полуразвалившуюся ферму и переехали в горы. Подальше от цивилизации «touts[46]”.

 

...Из окон фермы открывался панорамный вид на зубчатую гору с романтическим названием «Чертов зуб». Добраться до нее нелегко даже в хорошую погоду: высоко в горах надо не пропустить вовремя одну из небольших грунтовых дорожек, отходящих в сторону от местной провинциальной дороги, спуститься по ней вдоль склона и завернуть за небольшую сосновую рощицу. Традиционный ирландский коттедж внутри был полутемным (в прошлом ирландские крестьяне платили налог «за солнечный свет»: чем больше по размеру окна в доме, тем выше сумма налога!), с настоящим действующим камином и с лестницей, ведущей наверх прямо посреди гостиной. Только там, наверху, начиналась его современная, пристроенная позже часть.

 

Два раз в год горы залиты желтым цветом: это цветет колючий утесник. В августе они наливаются фиолетовым: расцветает вереск. А зимой они частично «лысеют», когда опадает хвоя с лиственниц... В горах идет борьба не на жизнь, а на смерть - между рыжими и серыми белками. Серые пока побеждают, и местные активисты Шинн Фейн уже призвали к их отстрелу.

 

Весной и летом жить на ферме - не без опасностей: местная молодежь, забираясь в горы, от скуки поджигает утесник, которым здесь заросло все вокруг, а он горит почти как вата... Пожарные могут сюда добраться только вертолетом.  Зимой- если выпадет снег,- отсюда не выбраться никакими силами, до тех пор, пока он не растает. Поэтому полезно иметь запасы продуктов, дрова, а также запастись электрическим генератором.

 

В любое время года во дворе у нас пасутся - и я не преувеличиваю! – густые, похожие на кисель облака. Так и кажется, что они вот-вот заговорят с тобой, как в сказке «Лоскутик и облако». Иногда, на удивление мне, выросшей в долине, с одной стороны дома светит солнышко, а с другой - льет дождь, хотя дом достаточно маленький. Еще у нас есть два поля, которые Киран сдал в аренду тем, у кого есть лошади, а пастбища для них нет...

 

Летом по горам бродят туристы, а в остальные времена года - только британские солдаты. Тренируются. В Иране ведь тоже есть горы... Некоторые восходят на вершины даже по ночам. Одного из таких искателей приключений не так давно убило молнией на самой вершине Слив Донарда[47]. Если они заходят к нам на ферму, у меня подспудно возникает чувство, что они сейчас спросят на ломаном русском: «Где дорога на Москву?» , а потом попросят арбузов и шоколада[48].  По возможности я делаю вид, что никого нет дома, и тихо выпускаю во двор нашу достаточно злую собаку...

 

Несмотря на мирный процесс и широко разрекламированную в прессе демилитаризацию, рано по утрам  вдали хорошо слышны раскаты автоматных очередей: с британской базы в Балликинлере. Да, британские солдаты нынче не патрулируют улицы североирландских городков и деревень. Мирный процесс позволил им сконцентрироваться на более важных современных задачах: в Балликинлере, например, эти молодчики сейчас тренируются для предстоящего полицайствования «независимого» Косова. И наверно, очень благодарны ирландцам, что те развязали им руки. Если бы еще так же поступили и иракцы, война бы уже давно переместилась в Иран...

 

Нам вообще-то повезло. Подумаешь, какие неженки - стрельба из автоматов по утрам! Вот в Тайроне над деревнями по ночам летают британские вертолеты, отрабатывая атаки на населенные пункты Ирака. Но гораздо больше вертолетных лопастей оглушает нынешнее могильное молчание на эту тему ирландских «борцов за свободу». Видимо, их больше интересуют серые белки...

 

«Аполитично рассуждаешь», Женя, «аполитично рассуждаешь, клянусь, честное слово! Не понимаешь политической ситуации!»[49]  «Пойми, студент, сейчас к людям надо помягше, а на вопросы смотреть ширше.»[50]

 

?)

 

Летом я сдаю комнату туристам и даже научилась готовить ирландский завтрак так, что от ирландки меня по нему не отличить. Многие туристы считают меня местной, самые проницательные  думают, что я француженка или немка.

 

Больше к нам никто не заходит, но я даже рада этому. Если случайные люди пытаются завязать со мной разговор, я им портрет Путина показываю. Я неверующая - и не хочу оскорбить чувства верующих!- но это фото у меня дома было как крест в доме обывателя времен средних веков: отпугивать чертей. Приятно было показывать его заходящим на огонек  и наблюдать их реакцию: «Чур! Чур меня!»...

 

Мне понадобилось много месяцев усердного самовнушения, чтобы дистанцироваться от того, чему я так искренне была предана. Чтобы оторвать себя от общения с кругами, в которых я была как юный пионер: всегда готова и никому не нужна. Сказать, что я была поражена тем, с какой скоростью последовали за моим общением с Ойшином известные вам всем здешние события[51], - это было бы мягко. I felt emotionally abused.[52]  Я была не поражена - за свой век я давно уже устала поражаться таким вещам. Когда сегодня с пафосом говорят «больше социализма!», а назавтра отпускают цены на хлеб. Когда сегодня говорят: «Нынешнее поколение ирландцев будет жить в объединенной Ирландии»[53], а назавтра стыдливо, через черный ход,-  «по состоянию здоровья», «в силу личных причин» или вообще без какого бы то ни было объяснения,- потихоньку выпихивают из своих рядов тех, кто действительно посвятил достижению этого всю свою жизнь.... Что ж, «мне хорошо - я сирота»[54]. Я этого сделать не успела.

 

Происходящее – и не одно только событие, а все, что я наблюдала вокруг - окончательно для меня подтвердило: если эти люди - борцы за свободу, то я - троллейбус. Armani Boys[55]-  такие же борцы за свободу, как Михаил Сергеевич - коммунист ленинского типа. Сейчас они  приветствуют Джорджа Буша- он, видите ли, приедет одобрить наши местные реформы. Их мотивация – та же, что у нашего лучшего друга Мэгги Тэтчер в середине 80-х: “We have to talk to these people”. И, конечно, желательно – что-нибудь с них заполучить...

 

Нет даже сил возмущаться: «Мы что, американская колония, черт побери??!» Знаете что? Флаг вам в руки, ребята...

 

Как-то раз весенним вечером в мою избушку пожаловали агитаторы: надвигались выборы. Что ж, спасибо, что вспомнили, a chairdе[56].. Они несли какие-то правильные слова про интеграцию и про защиту интересов рабочих-мигрантов, повторяя почти дословно все то, что я сама говорила им  лет эдак пять назад, только тогда они все это пропускали мимо ушей – не видели насущной надобности. Я попыталась вести себя как Кролик из «Винни Пуха» (помните, “А что подумал Кролик - никто не узнал. Потому что он был очень воспитанный»?) Но, когда они выразили горячее желание защищать и мои интересы, не выдержала. Я не считаю себя больше рабочим-мигрантом. Мне не надо, чтобы меня водили за ручку, как детсадовца. Я не собираюсь отказываться от своего языка, своей культуры и от своих взглядов, о которых я так долго вынуждена была молчать, чтобы «не пугать» всех воспитанных доисторическими, как динозавры, священниками в духе панического антикоммунизма. И я не буду больше никого развлекать историями из жизни моей страны, как то от меня ожидается – словно я новый в ирландском цирке коверный. Awor esei ta basta[57]!

 

- Да не хочу я больше  в вас интегрироваться. Понятно? И не надо меня ни от кого защищать. Как-нибудь сама, своими силами. Мй fйin.[58]

Они остались с открытыми ртами. А я потом еще долго ожидала, когда мне высадят окно...

 

...Самое неприятное в воспитании детей в чужой стране - это когда они не отзываются на родной тебе язык, даже если ты говоришь с ними на нем, потому что больше его ни от кого не слышат. Разговаривать с детьми на чужом для тебя языке, как бы свободно ты сама на нем не говорила - хуже пытки. Не только потому, что хотя бы дома хочешь быть самою собой, но и потому, что от этого собственные дети начинают казаться тебе чужими.

 

Ерунда собачья, что это необходимо для того, чтобы дети лучше учились в школе. Для этого прежде всего надо хорошо научиться думать на каком-то одном языке! Что пользы от родителя, который, показывая ребенку цветы в поле, не знает все до одного их названия без словаря? Для того, чтобы научить ребенка языку, мало на нем свободно разговаривать. Нужно им жить. Я не живу чужим языком - для меня он только инструмент общения с окружающими. Я с удовольствием говорю на других языках, когда общение на них доставляет мне удовольствие. Иногда я думаю по-голландски, но, как правило, только тогда, когда я настроена саркастически. По-английски- тогда, когда обдумываю то, что собираюсь кому-то англоязычному рассказать.

 

А школа... Я выучила голландский за год, уже будучи взрослой,  и отучилась в голландском университете со средним баллом выше чем у наследного принца Оранского! 

 

С тех пор, как не стало Кирана, я все больше и больше чувствовала себя в Ирландии словно лось, застрявший в трясине.  Больше меня ничего с ней теперь не связывало. После того, что совершили Лиз и прочие ирландские горлодерики всех рангов, Ирландия померкла в моих глазах, и ничто больше не могло вернуть ей ее прежней невинной прелести. Как будто над ней коллективно надругались Буш, Блэр и примкнувшая к ним ирландская диаспора с толстым кошельком.

 

Porkeria[59] охватывала Ирландию сначала медленно, но верно, а затем – все быстрее и быстрее, в геометрической прогрессии, как язва- желудок. Я чувствовала это всякий раз, когда спускалась из-под облаков своего горного жилища за продуктами в город-  и видела пьяных подростков и детей, начиная с 7-8 летнего возраста, шатающихся по его улицам. Родителям не было до них никакого дела, полиции – тоже. Если ей на них жаловались, она просто сгоняла их с одного места на другое. Да еще и с таким видом, словно тебе делалось при этом большое одолжение.  Избранные «народные представители» даже охраняли хулиганов от полиции и чуть что, вступались за их права человека. Еще несколько лет назад представить себе такое было немыслимо.

 

Что ж, прогресс налицо... Я  чувствовала облегчение всякий раз , когда городок с его грязными заборами, исписанными словами «Спи спокойно, Косой!»(Косой был местный тинейджер, умерший, наглотавшись наркоты) и «Recking force[60]” (эти грамотеи не знали, что «Wrecking” начинается с буквы «w») оставался позади, и за окном машины снова вздымались синие величавые горы...

 

Но даже в горах все труднее становилось спрятаться от всепоглощающего свинства.  Все, от чего я бежала из Голландии, ныне хлынуло сюда, как поток из прорвавшейся канализационной трубы. Когда как-то раз весной во время моей прогулки с детьми в горах мимо нас со свистом пронесся грузовик с изображением совершенно голой женской задницы и с надписью «Покупайте прокладки с крылышками нашей марки!», я поняла, что с Ирландией покончено окончательно... Пора драть когти. Если, по крайней мере, еще осталось куда.

 

I was badly trapped[61]. Не так-то просто сорваться с места с 3 детьми. Но еще труднее продолжать жить, аплодируя и делая вид, что все идет как надо.

 

Я жила по инерции, на автопилоте. Скучала по Кирану. Еще больше - по Советскому Союзу.  Дошло до того, что я плакала после просмотра каждого старого советского фильма, даже самой веселой комедии - до такой степени тоскливо было после этой полнокровной жизни, которую я так хорошо помнила, после этих добрых, умных, замечательных людей возвращаться к окружающей меня реальности с ее “Косыми» и безграмотными выпускниками вузов.

 

Я старалась не думать о многих вещах. Но знала, что так не может продолжаться до бесконечности.

 

... Это случилось однажды зимним утром, когда я меньше всего того ожидала. Ночью выпал снег, у нас вырубилось электричество, а дороги были занесены, так что ребята продолжали спать - отвезти их в детский сад и в школу  было физически невозможно.

 

Я рано встала, развела камин – потому что система отопления соляркой без электричества тоже не работала- и вышла прогуляться вокруг дома, подышать свежим воздухом. Снег бывал здесь так редко, что душа радовалась, глядя на него.

 

На улице, естественно, не было ни души. С моря дул легкий ветерок, сдувая с деревьев наметенные за ночь белоснежные копны. Снег вкусно поскрипывал под ногами - так что если закрыть глаза, можно было представить себя дома во время новогодних каникул. Я решила дойти до моего любимого места - небольшой лавочки на опушке соснового леса, за поворотом, смести с нее снег и немножко посидеть там.

 

Но на лавочке уже сидел кто-то. Завидев меня, он поднялся мне навстречу, опираясь на палку, и у меня оборвалось сердце и нехорошо засосало в желудке. Это был Дермот Кинселла по прозвищу Хром-Костыль.

 

-  А, Женя! Слан[62]. Присядем? - сказал он. Так, словно мы расстались только вчера и причем друзьями-не разлей водой.

 

 - Зачем? - спросила я. Мне было сильно не по себе. Не потому, что я в свое время исчезла из поля его зрения так же неожиданно, как в нем появилась, а потому что я хорошо помнила, каким  беспощадным, даже жестоким  он может быть, если кто-то не в том месте перешел ему дорогу. С таким человеком не очень-то приятно встречаться в лесу зимой один на один да еще после ссоры. Особенно начитавшись британских таблоидов.

 

 - Поговорить, - Дермот был невозмутим.

 

- По-моему, я уже все тебе сказала.

 

 - Нет, не об этом. Насчет этого ты можешь не беспокоиться.

 

 - Тогда о чем? Ты, кстати, как здесь оказался? На вертолете?

 

 - Вроде того... А к слову, ты совсем никогда не скучаешь по тем  временам?

 

 - Вот видишь, опять ты за свое...

 

-  Нет, это я не в том плане... Это я о политике.

 

-  Если совсем честно, то интеллектуально мне тебя иногда не хватает. Устала быть окруженной людьми, которые не знают, кто такой Пушкин и разницу между Кубой и Колумбией. Не говоря уже о том, что не с кем поговорить о гражданской войне в Чаде и об идеях чучхе. Но я бы на твоем месте не стала строить для себя на этой почве большие надежды...

 

Он засмеялся - резким, коротким смешком и стряхнул со лба упавшие с елки снежинки.

 

- Хорошо, что мы друг друга так понимаем. Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы еще иметь иллюзии, что ты можешь испытывать ко мне  какие-то другие чувства?

 

- Нет, я хорошо знаю, что ты очень умный человек. И уважаю тебя за это.

 

- Тогда скажи лучше, почему ты удалилась от нас в политическом плане? Тебе не нравятся результаты мирного процесса? У меня так и не было возможности поговорить с тобой и как следует объяснить тебе нашу стратегию...

 

- А что тут надо объяснять? Результаты, по-моему, говорят за себя сами. - И я сама удивилась тому, как спокойно я говорю о том, что еще пару лет назад вызывало во мне такие бурные переживания. - Почему не нравятся? Добиться того, чтобы стать равноправными британскими гражданами- это дело большое. An achievement in itself[63]. Очевидно, стоящее того, чтобы положить за него  3 с половиной тысячи  человек. Да и вообще, кто такая я, чтобы выносить свои суждения? Я не имею на то права. Я не жила здесь во время военных действий. Я не ирландка, даже по бабушке. По вашим понятиям, a major handicap[64]. Мы с вами не одной крови, ты и я.  Это не моя страна. И это, естественно, ваше дело, как вы тут хотите жить, чьими гражданами быть, и какие у вас жизненные приоритеты. Так что все в порядке. No hard feelings[65].

 

Он был явно слегка ошарашен моими словами - видимо, ожидал, что я начну с жаром обличать  республиканский оппортунизм, и на этот случай у него уже была заготовлена речь. На то, что он от меня услышал, ответа у него явно запланировано не было. Мне даже стало его немного жалко.

 

- Я не со злом это говорю. Я просто долго слишком близко к сердцу принимала происходящее здесь. А не стоило. Мне понадобился почти год, чтобы эмоционально  дистанцировать себя от здешних событий. («It took me ages to detach myself emotionally from your whole shebang![66]»- мелькнуло у меня в голове, но я сдержалась.)  Зато теперь, когда мне это удалось, я намного лучше себя чувствую. Никаких больше фрустраций. And I would like to keep it that way[67].

 

«И никаких иллюзий насчет того, что в Европе еще якобы остались настоящие революционеры «- про себя подумала я. «-Они вымерли вместе с динозаврами, и расстраиваться по этому поводу не имеет смысла. Надо просто признать этот факт - и двигаться дальше. Можно убиваться до бесконечности, но что это изменит?»  I wanted to find real comradeship… all I found was a sect of blinked experts in boasting and chest-beating[68]. Я вовремя прикусила язык.

И больше тебе нечего сказать?

 Мне много чего есть сказать, но какой в этом смысл? Твоей позиции это не изменит, и твои аргументы все как один будут подогнаны под то, чтобы ее оправдать. А где не получится подогнать, там будут притянуты за уши. Иначе ведь окажется, что ты зря прожил жизнь. Лишать человека такой иллюзии жестоко. И  я думаю, что не стоит этого делать. А на меня твои аргументы не подействуют. И мы оба это знаем. Какой же толк в дискуссиях?

 

Это очень здравая с твоей стороны мысль,- сказал он наконец таким тоном, что было неясно, говорит ли он всерьез или с издевкой.- Чужому человеку многое из того, что сейчас происходит, может показаться нелогичным. Свои – и то многие сомневаются.

 

Вот чем отличается  революционер – сам-то он никогда в своей правоте не сомневается! И уверен, что неправы все те, кто с ним не согласны... Эх, не быть мне революционером!

 

- Спасибо за подтверждение – того, что я вам чужая, - сказала я, почувствовав, как у меня кольнуло в сердце. Хотя я и знала, что это так, еще ни один из них не говорил мне это открытым текстом. - Единственное, за что я обижаюсь на вас - это за то, что вы ложно дали мне почувствовать, что я была  вам нужна, когда на самом деле моя помощь вам совсем и не требовалась. Это называется  «emotional abuse[69]”, голубчик. Но об этом тоже нет смысла теперь говорить. Что было, то было.  Zand erover[70], как говорят голландцы.

 

Если он осмелится  сейчас хоть словом упомянуть Ойшина, то я...

Но вместо ответа Дермот заулыбался широко, как на именинах  и шумно хлопнул себя ладонью по толстой ляжке.

 

- То, что надо! Дело в том, что нам как раз именно нужна твоя помощь.

 

- Опять ваши «сказки Венского леса»? Опять  - «из России с любовью»?- разозлилась я.

 

- Нет-нет, на этот раз дело предстоит совершенно другое!- он посерьезнел.-  Нам нужен свой человек в одной из стран Карибского бассейна...

 

-  I beg you pardon[71]?

 

- Наши венесуэльские друзья знают, что против их страны опять что-то затевается и попросили нас помочь с информацией. Как ты знаешь, под боком у Венесуэлы - две американские базы ВВС. Когда нам передали эту просьбу,  то мы сразу подумали о тебе....

 

- Мы - это кто? Ваш бородатый дендрофил[72]? Или «Бойцы вспоминают минувшие дни»...?

 

-  Именно. Считай, что о помощи тебя просит The Old Boys Club[73]!- он озорно подмигнул.-  Ну, говоря точнее, о тебе подумал я. Ты ведь уже знакома с регионом, знаешь языки....

 

- И как это вы мне вдруг доверяете? Ведь я же добровольно и давно  вычеркнулась из всех ваших списков. На митинги не хожу, «одобрям-с» не кричу.... Даже не голосую больше за вас - и не делаю из этого секрета.

 

- Вот именно потому и доверяем, что секрета не делаешь. И  самое главное  как раз в том, что ты «вычеркнулась», как ты изволила выразиться, -  не только из наших списков. Теперь ты совершенно вышла и из поля зрения бритов. Теперь, когда ты не общаешься со мной и за нас не голосуешь, они уверились в том, что ты была всего-навсего еще одной иностранной искательницей приключений, которую потянуло на ирландскую экзотику. Тем более, что твое собственное поведение... гм... только помогло подкрепить эту легенду. И не бросайся на меня с кулаками: это не я так думаю!  Это даже хорошо, что они такого мнения. Просто замечательно. Мы проверили по своим каналам, и ты - как раз именно то, что нам надо. Всех наших, знающих испанский язык, или имеющих хоть какие-то контакты в регионе, они знают наперечет. Тебя сняли со счетов. Мы тебя подготовим в одной нейтральной стране, поедешь с нашим человеком, но он будет держаться в тени. Он просто будет тебе вроде наставника, у него большой опыт, хотя и не за границей. И на нем будет держаться связь.

 

- А что я там, по-вашему, должна делать?

 

-  Ты просто будешь там жить. И наблюдать. Наблюдать, устанавливать нужные нам контакты - и передавать информацию. Все. Этого и так будет предостаточно. Твоя помощь может оказаться незаменимой!

 

-  А дети?

 

- О детях не беспокойся. Ты их будешь видеть не меньше 2 - нет, 4-х раз в году. Они будут жить в безопасности, в нейтральной стране, и мы к ним выпишем твою маму. Или найдем им няню, по твоему выбору. Получат первоклассное образование. И за ферму тоже не беспокойся. За ней тоже будет уход.

 

- Дермот, ты говоришь таким тоном, словно за меня уже все решено! Я ведь еще не говорила, что я согласна! – возмутилась я. – Посмей еще только сказать, что я «хорошо на этом заработаю»- и я пошлю тебя знаешь куда?...

 

- Догадываюсь!- засмеялся Дермот. - Я просто хорошо знаю твои взгляды, Женя. И знаю, что нам бы ты в помощи, может, и отказала, а вот  братскому народу, строящему социализм, не откажешь....

[1] Прово – член ИРА(от Provisional IRA)

[2] Намек на российскую рекламу «Пепси-колы» -« Молодое поколение выбирает Пепси»

[3] Выдавать желаемое за действительное (англ.)

[4] Песня  Марии Хосе Кинтаниллы, которую любит президент Чавес

      «Я не золотая монетка, чтобы всем нравиться»

[5] Это не мой стиль (англ.)

[6] И ты, Брут? (лат.)

[7] Ветер перемен (песня группы «Скорпионс» времен перестройки)

[8] кореши, напарники (голл.)

[9] Какое облегчение! (голл.)

[10] семья с серьезными отклонениями (англ.)

[11] североирландский конфликт

[12] католический святой

[13] Тебе поможет святой дух (англ.)

[14] до тебя доходит (англ.)

[15] заниматься несколькими делами одновременно

[16] Crown’s shilling- термин для обозначения британских денег (англ.)

[17] боец INLA (Ирландской Национальной Освободительной армии)

[18] строчки из песни «Такого как Путин»

[19] А. Фадеев «Молодая гвардия»

[20] А. Фадеев «Молодая гвардия»

[21] Среда – день получения пособия по безработице

[22] «Не оставляйте меня здесь! Я в аду! Мой интеллектуальный коэффициент падает поминутно! Я становлюсь таким же, как они!» )цитата из мультфильма «Cars» («Тачки»)

[23] Л.Кэролл «Алиса в стране чудес»

[24] Цитата из фильма «Киндза-дза»

[25] угонщики автомобилей –ради развлечения

[26] хулиганы (сев-ирл. англ.)

[27] Анекдот о Березовском в бане

[28] http://news.bbc.co.uk/1/hi/england/tyne/7414311.stm

[29] И.В. СТАЛИН: О ПРОЕКТЕ КОНСТИТУЦИИ СОЮЗА ССР. ДОКЛАД НА ЧРЕЗВЫЧАЙНОМ VIII ВСЕСОЮЗНОМ СЪЕЗДЕ СОВЕТОВ 25 НОЯБРЯ 1936 ГОДА

 

[30] Ее жизнь была полным хаосом (англ.)

[31] пусть убивают друг друга (англ.)

[32] нападение (англ.)

[33] загнать саму себя в трудное положение (голл.)

[34] из басни И. А. Крылова «Ворона и лисица»

[35] Жить и давать жить (другим) (голл.)

[36] Siobhan – ирл. женск. имя

[37] родственная душа (англ.)

[38] человек, который маниакально хочет все и всех контролировать (англ.)

[39] из песни Эми Уайнхаус «Rehab»

[40] из фильма «Киндза-дза»

[41] моя мама сводит меня с ума (англ.)

[42] я не могу справиться без моей выпивки (сев-ирл англ.)

[43] Какой гадкой смертью умерла малышка! Она такого не заслужила (сев ирл англ.)

[44] Ochtendhumeur- плохое настроение по утрам, встать с левой ноги (голл.)

[45] Голландское выражение «vlinders in je buik hebben”, описывающее влюбленность.

[46] Стукачи (на североирландском жаргоне)

[47] Slieve Donard – самая высокая гора в Северной Ирландии

[48] Вопросы из англо-русского разговорника для американской армии начала 80-х годов.

[49] Цитата из фильма «Кавказская пленница»

[50] Цитата из фильма «Операция «Ы»

[51] Имеется в виду разоружение ИРА.

[52] Я чувствовала себя  так, словно надо мной надругались в эмоциональном плане (англ)

[53] Парафраза на тему слов Хрущева о том, что «нынешнее поколение молодых людей будет жить при коммунизме»

[54] слова Шолом-Алейхема

[55] народное прозвище руководства ирландских республиканцев

[56] Друзья  (ирл.)

[57] С меня хватит! (папиаменто)

[58] Я сама (ирл.)

[59] Porkeria – свинство (папиаменто)

[60] Разрушающая сила (англ., с ошибкой)

[61] Я здорово попала в западню (англ)

[62] Привет (ирл.)

[63] Достижение уже само по по себе (англ.)

[64] Крупный недостаток (англ.)

[65] Без обиды (англ.)

[66] Мне понадобилась вечность, чтобы оторваться от всей этой компании в эмоциональном плане (англ)

[67] И я хочу, чтобы так и оставалось (англ.)

[68] Я хотела настоящего товарищества, а нашла только кучку экспертов по хвастовству и биению себя кулаками в грудь – с шорами на глазах (англ.)

[69] эмоциональное надругательство (англ.)

[70] Посыпать песочком сверху (голл. поговорка означаюшая «забыть»)

[71]  Простите? (англ.)

[72] Человек любящий деревья (намек на Лидера)

[73] Клуб ветеранов (англ)