Лариса Васильева, в девичестве Кучеренко, выдающаяся деятельница современного антиленинизма, оказывается из семьи знаменитого советского танкостроителя. Отец ее участвовал в создании легендарного танка Т – 34, крепил оборонную мощь Советского Союза. Облекал, так сказать, коммунистические, ленинские идеи в победоносную броню. Утверждал тем самым советскую систему в Европе и Азии. Но это обстоятельство не помешало этой самой Васильевой (Кучеренко) принять активное участие в антисоветском шабаше эпохи «демократии», оклеветать семью Ульяновых. Другими словами говоря, госпожа Васильева (Кучеренко) предала дело и память отца.

Предательство под луной не ново. В свое время Иуда предал Христа, потому что бабло любил поболе заветов Спасителя. А новейшая эпоха вообще предателей наплодила видимо – невидимо. Горбачев с Ельциным и прочие деятели Политбюро ЦК КПСС и рангом пониже тому Иуде еще и фору дадут. Предательство свое творцы современного российского капитализма объясняют замысловато, пытаются натянуть красивые идейные одежки, предстать пред общественным мнением этакими принципиальными борцами с «тоталитаризмом и коммунизмом», «сторонниками демократии и свободы». Но все эти ужимки и увертки не более чем словесная мишура, если не сказать больше. Другое там под ворохом красивых слов. Не все еще предано огласке, а известное из метаморфоз сего рода вызывает только брезгливость. Наглядный пример – судьба предателя Гордиевского, бывшего сотрудника советской разведки, перебежавшего на сторону англичан и американцев. Для него ценой укоренения на туманном Альбионе стала выдача врагу советских разведчиков нелегалов по обе стороны Атлантики. Сам Гордиевский этот дурнопахнущий выбор объясняет чуть ли не врожденным антисоветизмом, впитанным без малого с молоком матери. А люди знающие уверяют, что американцы поймали его как блудливого пса на бляди, шантажировали и раскололи, что называется, до самой задницы.

А что же лежит в основе измены дела и памяти отца у госпожи Васильевой (Кучеренко)? Почему она с начала 90 – х годов так активно бесчестит ленинскую семью, не гнушаясь ничем? Этот феномен объясняется, на мой взгляд, несколькими причинами. Не претендуя на полноту и психологизм, в числе первых отмечу интерес материальный. Путь к ее сердцу через желудок лежал, да она и не скрывает в своих опусах, что в труднейшие для страны послевоенные времена с карточками на хлеб изрядно и регулярно забавлялась и курятиной, и телятиной, и свининой. К изыску гастрономическому с сызмальства приучала всю свою внутреннюю суть, от рецепторов языка до прямой кишки. Это торжество желудочного сока в стиле старика Рабле она называла «долгий и вкусный обед». До пяти вечера, по её словам, тогда еще не госпожа, а юный «товарищ» Лариса Кучеренко предавалась пищевым удовольствиям. Советский народ в поте лица разгребал руины размочаленных войной городов, напрягая жилы лил сталь и строил первые ядерные центры, на себе пахал и сеял израненную боями землю. А будущая госпожа Васильева поглощала без устали разнообразное мясо, и читала, нажравшись, кого бы вы думали? – Достоевского. Ну а потом, все так же напузенившись свежатины, стала строгать свое литературное наследие. А что еще делать в обстановке безделья, когда все заботы на плечах домработницы? Уровень творчества, правда, был далек и от прозы того же Федора Михайловича, и от поэтических строф «золотого» и «серебряного» века отечественной литературы. Печатали, однако. Подозреваю, из уважения к отцу. А с начала новейшего российского капитализма прежние страницы Ларисы Васильевой вообще оказались ненужными. В те времена таланты порядком повыше умирали в бедности и забвении. Вот и оказалась «наша» ненавистница ленинской семьи перед выбором с голодным существованием, а как она его решила – вы знаете. Уверен на все сто, что пресловутые «ножки Буша» и «бичпакеты» вместе с голытьбой российской она не ела. Те, кто семью Ленина порочил и хаял Великий Октябрь в нищете не мыкались.

Но это еще не все. Думаю, что не только желудок определял нравственные и идейные превращения госпожи Васильевой. Плотоядная диета обострила еще одну характерную особенность её антиленинианы. Я имею в виду насквозь антисанитарные сюжеты и тех же васильевских «Детей Марии Бланк» и «Возраста любви» с откровенно порнографическими нотками в описании семьи Ульяновых. Тут больные сексуальные фантазии автора причудливо переплетены с откровенной клеветой. И в этом я вижу парадокс несомненный. Я не о жалких комплексах госпожи Васильевой, в общем то понятных. Мясо от пуза вкупе с праздным существованием и, судя по всему, еще и с недостатком мужского внимания сделали свое дело. Я о том, что царские прокуроры, жандармы и судейские, казнившие старшего сына семьи Ульяновых, и преследовавшие по полной программе всех остальных её членов до уровня Ларисы Васильевой не опускались. Не клеветали, по крайней мере, на Марию Александровну Ульянову. И из Александра Ульянова взбалмошного дурачка не делали, что по каким то мелким обидам и глупым интригам из препараторской с червями шагнул к динамиту. В отличие от госпожи Васильевой служаки хорошо знали путь молодого ученого – естествоиспытателя от скальпеля и реторты к фугасу цареубийцы. Лежал он, тернистый и скорбный, через нищету рабочих кварталов столицы с подпольными кружками, и через молодежный протест против насилия царской полиции. В революционно – демократических студенческих организация атеистического, политэкономического и исторического направления формировалось мировоззрение старшего брата Ленина. И уйти с роковой дороги борьбы в мир чистой науки Александр Ульянов не мог. Совесть человека и сострадание к людям не позволяли. Потому то и воздал ему самодержец виселицей, видя в нем противника не случайного, а смертного врага.

Не понять госпоже Васильевой с её откровенной физиологией и печали Дмитрия Менделеева, скорбевшего по рано ушедшим из жизни Кибальчичу и Ульянову, динамитчикам «Народной воли», что были его первыми учениками. Многого другого из истории русской революции ей тоже не разуметь. Осталась она, великая и светлая, со своими апостолами, праведниками и мучениками для нее тайной за семью печатями. Потому что голодной куме одно на уме.