1. Конец евроамериканской «левой»         

Когда после Второй мировой войны рухнула Компартия США – главная организация евроамериканских «левых», это было важным показателем исчезновения классового сознания рабочих в среде нации-угнетателя. И неправда, что евроамериканские «левые» были уничтожены маккартистскими репрессиями 1950-х. На самом деле антикоммунистические репрессии без особого труда разбили гниющую пустую оболочку «старых левых» 30-х годов – пустую потому, что белые рабочие, которые когда-то давали ей хотя бы ограниченную жизнеcпособность, ушли. Классовая борьба внутри угнетающей нации очередной раз была практически закончена. Резко повысился уровень классового единства сетлеров на службе империи США.

Оглядываясь назад, видно, что компартия США той эпохи была массовой партией реформизма, проникшей в каждую сферу евроамериканской жизни. На пике своей численности КПСША насчитывала почти 100 000 членов. Приблизительно четверть всех рабочих КПП состояла в профсоюзах, которыми партия прямо руководила. Тысячи профсоюзных активистов и чиновников КПСША играли важную роль в КПП, от заводских организаций до Исполкома КПП.

Влияние компартии среди либеральных интеллигентов 30-х было не меньшим. Натан Уитт( руководитель Общенационального совета по трудовым отношениям в 1937-1940 гг) был членом КПСША. Десятки тысяч управленцев, учителей, ученых, социальных работников, писателей и даже чиновников принадлежали к КПСША.  Это была эпоха, когда такие видные писатели  как Эрнест Хемингуэй, и такие художники как Рокуэлл Кент и Бен Шахн печатались в изданиях КПСША. Знаменитые танцоры устраивали представления в Гринвич Уилледж (богемный квартал Нью-Йорка –пер.) в пользу «Дэйли Уоркер» (газета КПСША –пер.). Максим Либер, один из самых разборчивых литературных агентов Мэдисон авенью (чьими клиентами были Джон Чивер, Карсон Мак-Каллерс, Джон О Хара и  Лэнгстон Хьюджес) не только состоял в КПСША, но и использовал свой бизес как прикрытие для пересылки тайных сообщений между Нью-Йорком и Восточной Европой. Тогда КПСША была типичным явлением евроамериканской жизни – от ткацких фабрик до Голливуда.

Эта, на первый взгляд, история успеха только скрывала растущее отчуждение от КПСША белых рабочих, которые некогда ее основали. В начале 1920-х новорожденная компартия почти целиком состояла из пролетариев-европейских иммигрантов. В первый год ее существования половина ее членов не говорили по-английски – если на то пошло, две трети из них были финские иммигранты, которые оставили социал-демократию и IWW ради большевизма. Практически все остальные были русские, поляки, евреи, латыши и прочие восточноевропейские иммигранты. Когда-то КПСША была партией белого пролетариата на только на словах, но и на самом деле.

Быстрый рост влияния и членства партии в конце 1930-х и в годы Второй мировой был только иллюзией. Евроамериканцы боролись не за революцию, а за сетлерские реформы, и те годы Компартия была не более, чем радикальным крылом Нового курса Рузвельта. Как только евроамериканские промышленные рабочие добились равноправия среди сетлеров и лучшей жизни, которой они искали, им больше не было нужды в КПСША.

Факты изменившейся классовой базы КПСША ясны. С 1939 по 1942 годы число коммунистов на сталелитейных заводах сократилось с более 2000 до 852, на шахтах – 1300 до 289. Похожие потери понесли ряды партии в строительстве, текстильной и автопромышленности.  И пока все больше рабочих отдалялось от евроамериканских «левых», КПСША разбухала от нездоровой диеты – массового пополнения мелкой буржуазии. Представители среднего класса составляли только 5% партии в 1932 году, но целых 41% в 1938 (а вскоре и еще больше). К началу Второй мировой войны 50% членов КПСША были в нью-йоркцы, и типичный коммунистом был мелкий профсоюзный чиновник или адвокат, врач и т.д.

Джозеф Старобин (лидер КПСША) позднее признал: «Задним числом видно, что война оказалась важным переломным моментом для тысяч коммунистов. Многие жители больших городов впервые почуяли огромность Америки, неимоверную политическую дистанцию между профсоюзно-демократически-прогрессивными кругами, в которых левые были укрыты от остального мира, и действительным уровнем сознательности миллионов, призванных воевать за флаг и страну. Значительная часть партийных кадров никогда не вернулись на прежнюю орбиту. Война была цезурой, разломом. Многие перебрались в другие части страны, многие завели семьи и изменили свою жизнь. Для некоторых коммунизм оставался теплым воспоминанием, для других – ошибкой». (3)

Так что можно сказать на с уверенностью, что не репрессии покончили с радикальным течением внутри масс евроамериканских рабочих. Задолго до зарождения маккартизма, в те самые 30-е, когда КПСША достигла величайших организационных успехов, евроамериканские рабочие стали добровольно ее покидать. В 1945 году это уже было свершившимся фактом. Но они и не перешли в другие радикальные партии, к более революционной деятельности. В этом одна из причин, почему явно ревизионистская политика вождей КПСША вроде Эрла Браудера или Уильяма З. Фостера никогда не встречала решительного отпора – рабочие сторонники партии утратили интерес к реформизму и покидали ее, дабы насладиться плодами сетлеризма.