Глава 24. Dushi Korsou[1].

               

«Вот он! Вот он!.. Этот коварный тип гражданской наружности»

(«Трое из Простоквашино»)

 

«Ты всегда будешь моим другом. Ты слишком много знаешь»

(североирландская шутка)

 

 

… Вообще-то хорошие сны снятся мне редко. Все больше - кувыркающиеся на лету огромные свиньи, грозящие свалиться прямо тебе на загривок или бушующий прямо под окнами океан. Есть еще и такой кошмарный, внеклассовый, для всех времен и народов, сон, как контрольная по математике, к которой ты совершенно не готова. В последний раз хороший сон мне приснился когда привиделось, что меня взяли работать в кубинскую разведку. Я даже проснулась с улыбкой! Но - просыпаешься, и непрекращающаяся нелепица творящегося вокруг снова и снова давит тебе на сердце. В КНДР – перестала, а здесь навалилась снова...

 

Когда я проснулась, я с сожалением вспомнила, что я не в Пхеньяне. Вчера Донал повел меня на ужин с каким-то своим китайским партнером по бизнесу. Не видя Китая, я очень высоко оценивала выбранный им курс «нэпа» - в особенности сравнивая этот курс на развитие местной индустрии с катастрофическим для России курсом «отца отечественной демократии» Ельцина и его «флибустьеров», уничтоживших как отечественную промышленность, так и отечественное сельское хозяйство на корню.

 

Да, игра с капитализмом не без опасностей, думала я, да, необходимо поддерживать баланс, да, необходимо, чтобы партия сохраняла контроль над процессом, и чтобы государство участвовало в распределении новосозданного благосостояния - хотя бы до такой степени, чтобы ни один из граждан страны не боялся за свой завтрашний день (раз уж, в угоду развитию экономики с использованием капиталистических методов и стимулов, невозможно пока обеспечить такое положение вещей, когда будут созданы условия не только для элементарного выживания, но и для развития личности КАЖДОГО человека)... Но то, что я увидела тут, заставило меня усомниться в социалистических перспективах этого пути. А если мощное развитие страны идет в таком направлении, что в ней и через 20 лет будут многочисленные нищие наряду с «хозяевами жизни», нагло паркующимися на тротуаре возле банка, ну точно, как у нас в России!- то экономическое развитие теряет почти всякий смысл и, уж в любом случае, свою какую бы то ни было привлекательность.

 

Менее экономически развитые, чем. Китай, Венесуэла и Куба за короткий исторический отрезок времени смогли обеспечить для своего населения важнейшие основные его права: ликвидировали неграмотность, сделали возможным бесплатное образование и медицинское обслуживание, широкими темпами ведут социальное строительство.... В Китае начальное образование только недавно стало бесплатным (интересно, что же это был за социализм такой, при котором родителям надо было платить за то, чтобы их дети элементарно научились читать и писать?), в центре столицы по-прежнему сохраняются трущобы на уровне какой-нибудь африканской страны, - хотя тут же рядом днем и ночью идет стоительство гигантских небоскребов под банки и конторы западных корпораций и как грибы растут вокруг «МакДональдсы». Единственное, насколько я успела понять, что сделали за это время для жителей данных трущоб - это асфальт на улицах и постройка общественных туалетов чуть ли не на каждом углу (запах из которых сильно напомнил мне общественные туалеты российские, хотя вообще-то китайцы очень чистоплотные люди, и улицы даже в трущобах Пекина выглядят чище, чем, многие центральные улицы в российских городах).

 

Эти общественные туалеты Донал, большой поклонник и знаток Китая, показывал нам с такой гордостью, словно перед нами было главное достижение китайской новой экономической политики. Дело в том, что раньше в трущобах этих вообще не было туалетов, а теперь ими могут пользоваться местные жители (не знаю, правда, бесплатно или нет!). Как раз пока он это нам рассказывал, из подворотни выбежал маленький симпатичный полуголый мальчуган лет 3 и тут же начал справлять малую нужду прямо в нашем направлении. Донал сделал вид, что этого не заметил...

 

Да, конечно, туалеты - дело важное, особенно в условиях такого жаркого и влажного климата, где легко распространяются всякого рода инфекции. Но я сама выросла в СССР в 70-е годы в квартале, где не было общественных туалетов и водопровода, и, представив себе, что я и мои родные должны бы были пользоваться одним сортиром с соседской тетей Нюрой благодаря заботе властей, я как-то не особенно оценила данное достижение.

 

Квартал,  в котором находился наш отель, казалось, находился в перманентном состоянии России времен Ельцина: люди, одетые во что попало, продают все, что можно продать. Даже набор барахла был совершенно тот же. Я не увидела в Пекине ничего, что хотелось бы приобрести на память о своеобразности этой страны - весь тот же хлам продается в российских «супермаркетах» и на рынках в моем родном городе. Китайцы славятся своим трудолюбием - а я увидела множество слоняющихся и сидящих по стенам возле домов ничем не занятых людей (в чем, конечно, не их вина: видимо, просто для «процветающей экономики» они оказались лишними). Если честно, то на Кубе такое можно увидеть только в социально неблагополучной старой Гаване, да и то во все уменьшающейся степени.

 

Другое различие с Кубой - бережное отношение кубинцев к электроэнергии и расточительное отношение к ней в Китае. Да, это замечательно, что почти у каждого даже в трущобах есть кондиционер (по здешнему климату это не роскошь, а необходимость), но когда кондиционеры работают в отелях весь день даже в пустых номерах... Не могу себе такого представить на Кубе, где местный персонал бережно бы выключил их.

 

Даже Донал, несмотря на все свое восторженное отношение к китайским реформам, был вынужден признать, что за последнее время китайцы «испортились»: стали пытаться обманывать, на улицах стало появляться небезопасно....

 

- Раньше, бывало, в отеле выбросишь пустую батарейку, а тебе ее приносят обратно: а вдруг ты это сделал по ошибке? А сейчас пытаются тебе всучить двойной счет... В КНДР такого пока нет, там люди по-прежнему очень честные.

 

К слову, о КНДР. За ужином его друг-бизнесмен, прекрасно говорящий по-французски, узнав о том, откуда я приехала в Пекин, презрительно скривил физиономию:

 

- Вы хотя бы были готовы умственно к тому, что Вы там увидели? Этот совершенно извращенный менталитет... очень бедная страна...Китай таким был, наверно, в 50-е годы. Мы хотели поставить им электроэнергию, но у них даже нет технических возможностей, чтобы ее принять - ни современных сетей передач, ни проводов... Каждому жителю полагается два приличных костюма, чтобы выходить в них на улицу. Я горячо поддерживаю проводимые у нас реформы - посмотрите, что они дали нашим детям!

 

Я посмотрела. За окно, на улицу, на которую уже спускался теплый вечер - и увидела укладывающихся на ночлег на тротуаре бездомных... Правда, пока не в таких количествах, как у роттердамского центрального вокзала в «высокоразвитой» Голландии, но на которых проходящим мимо молодым людям (тем самым детям, о которых он вел речь) было совершенно по-западному, «по-цивилизованному» глубоко наплевать... Они спешили - в дискотеки, из которых гремела местная полузападная попса, к столикам ресторанов, где подают жирные тушки насильно откормленных уток....

 

Стоило ли только ради этого проводить реформы?

 

Я еще раз хорошенько оглянулась вокруг - и не увидела ничего, от чего стало бы приятно на душе. Гигантские уродливые небоскребы, портящие пейзаж, не сходящий с улиц смог, новые «хозяева жизни», выглядящие как очень бедные люди, которые «наконец-то дорвались» до того, чтобы «жить на полную катушку»...

 

В атмосфере не было человеческого, гуманистского тепла, как на Кубе. Люди были слишком заняты для этого «бизнесом». Два мира существовали здесь параллельно и независимо друг от друга: мир стремящихся поскорее набить за щеки жареную утку, откормленную насильно, и мир стремящихся выжить на задворках, облагодетельствованных общественными туалетами...

 

На Кубу мне до сих пор хочется вернуться. Она - как глоток свежего воздуха. Из Китая мне в первый же день захотелось поскорее уехать и больше не возвращаться.

 

- Подожди, к нему надо немного привыкнуть! - сказал мне Донал.

 

Но я не была уверена в том, что мне хочется к увиденному привыкать. При всем моем глубоком уважении к трудолюбивым, вежливым китайцам, мне стало их ужасно жалко. И жалость эта росла с каждой минутой, как на дрожжах.

 

- А в бедной КНДР есть бездомные? - спросила я своего высокомерного китайского собеседника. Он сделал вид, что не расслышал моего вопроса за шумом строительных площадок «нового Китая»...

 

Хотя конечно, возможно, что в стране с таким гигантским населением и такой нелегкой историей уже просто прокормить людей - это почти подвиг. Не мне об этом судить. Ведь мы, дети 70-х, избалованные расцветом социалистического общества в СССР, многое привыкли считать само собой разумеющимся как воздух, и поэтому не ценить,- пока не столкнулись с реальностью «свободного рынка» и «общечеловеческих ценностей».

 

Я искренне пыталась понять происходящее в этой стране сейчас, но вероятно, слишком мало для этого о ней знала. Просто не лежала у меня душа к увиденному. И услышанному тоже.

 

... Иногда кажется, что все происходящее в реальности - это бред. Это я уже не про Китай, конечно, а про сегодняшнее тупиковое развитие человечества.

 

Посмотрите на нынешних наших с вами соотечественников. Не могут же нормальные, разумные вчера еще люди смотреть на свою собственную историю, на то, чем надо гордиться, через вражеские очки? Не могут же они всерьез верить, что уродливое отражение в кривом зеркале в комнате смеха- это то, как они сами действительно выглядят? А если действительно верят, то не отсюда ли и все их болезненные комплексы перед Великим Октябрем?

 

Не так давно в Бельгии проходила выставка о нашей стране, подготовленная нашими же людьми - под названием «Европалия». Посетивший ее мой знакомый бельгиец был в шоке:

 

- В программке «Европалии» написано, что цари Романовы дали России «мир, процветание и благополучие». В действительности до революции 1917 года царская Россия была самой отсталой, самой варварской страной в Европе. Средняя продожительность жизни русского человека была 32 года, и большинство не умело ни читать, ни писать. Коммунизм осуществил экономическое чудо. В 30е годы промышленный рост составлял в среднем 16,5 % ежегодно. В 1930 году у колхозов было лишь 25.000 тракторов, а в 1941 - уже 684.000. На данной экономической основе была осуществлена и социальная революция. СССР стал первой в мире страной, где рабочим был предоставлен 8-часовой рабочий день, гарантировано бесплатное образование и здравоохранение, а также право на отдых. В 1931 году были закрыты биржи труда, потому что работы хватало всему населению. В деревнях повсюду строились школы…

 

Если это помнят даже бельгийцы, то как могли это забыть мы сами? Как могла получившая в СССР бесплатное музыкальное образование (что ее вполне, видимо, устраивало) и бесплатное образование в школе на родном украинском языке певица Руслана Лыжичко (видимо, от своей фамилии она решила отказаться потому, что ее трудно будет произнести европейским спонсорам) докатиться до того, чтобы поехать выступать в штаб-квартире современных фашистов - НАТО: «чтобы участвовать в брифинге и дискуссиях о связях Украины и НАТО и… обсудить главные вопросы дальнейшего сотрудничества»? Интересно, о каком сотрудничестве может идти речь? Разве что о выпуске для натовских солдат, включая украинцев, в Ираке, роскошного календаря с телесами намеревающееся, видимо, поскорее заработать статус официальной натовской «pin-up» мадам Лыжичко?

 

Плачутся по BBC литовки, проданные в Британии в сексуальное рабство албанскими бандитами. А BBC продолжает бубнить о том, как литовцев и латышей «угнетали русские» в советское время.

 

«Ах, Прибалтика - это цивилизация, это Запад, не чета нам!»- восторгались когда-то многие из нас. А что такого западно-цивилизованного было в Прибалтике? Да, люди тихо говорили в общественном транспорте - у них другой темперамент. А еще? Ароматизированные свечки, то, что коктейли можно было пить через соломку да «горячие парни», продвинутые настолько, что еще при социализме они коллекционировали фото «голых девочек».

 

Один такой «горячий парень», по имени Эрик помог мне завязать переписку в дальнем Зарубежье, которое тогда было просто заграницей. Правда, сказал, что опубликует мой адрес в иностранных журналах  не за просто так (он же не совок какой-нибудь, а человек культурный!), а только в обмен на эти самые фото. А откуда они могли у меня быть? Да и вообще, спрашивать о таком девушку! Это напоминало культурность немецких солдат, не стеснявшихся справлять малую нужду при наших колхозницах.

 

Сама идея такая была мне глубоко чужда: думаю, даже наши институтские преподаватели медицины, и те недооценивали, насколько невинными существами были в 19-20 лет подавляющее большинство из нас. Помню, как на занятиях по медицине - на втором уже курсе!- нам в первый раз рассказали о том, как надо предохраняться от беременности. Естественными средствами. То есть, воздержанием в определенные дни. Наш преподаватель - медик, отставной военный, грубовато сказал: 

 

- Останется у вас дней десять в месяц. Этого вам должно хватить.

 

Хватить 10 дней? На что?  Я даже и не поняла, о чем это он. А если бы поняла, то была бы оскорблена до глубины души. Он что, серьезно считает, что это что-то такое, без чего я жить не могу? Само по себе, без глубоко любимого человека?

 

Одним словом, когда Эрик поставил мне такие условия «культурного» обмена, я решила над ним поиздеваться и посылала ему исключительно фото полуобнаженных афиканских женщин из различных племен, для которых ходить в таком виде естественно, и ни у кого нездоровых желаний это там не вызывает, кроме озабоченных европейских туристов. Он некоторое время не подозревал подвоха (неужели есть доля правды в том, как долго до них что-то доходит?), а когда спохватился, было поздно - мой адрес за границей уже опубликовали. Наконец Эрик не выдержал и взмолился: «Мне не нужны фото негров».В ответ на что я указала ему, что в «цивилизованном мире слово «негр» является ругательным, и его там не применяют». Тут уж Эрик взорвался - он решил, что я насмехаюсь над ним из-за его знания русского языка (есть у малых народов такие глубоководные комплексы и чувствительности, о которых мы даже и не подозреваем); «Я не обязан знать этот ваш медвежий язык!»- написал мне он. Еще в советское, горбачевско-саюудисовское время. Я неподдельно удивилась: «Господи, да наш-то язык тут при чем? Это же я об американском английском!»

 

А вы говорите, “почему Таллинн (да непременно с двумя «н», русские медведи неотесанные!) никогда не будет достроен[2]?”... Вот потому и не будет.

 

Русские что, вами торговали, как лошадьми на рынке, как с вами это делают сегодня? Или как раз к такой независимости вы и стремились? К независимости поскорее себя продать?

Впрочем, тема купли и продажи актуальна не только для бывших «лучших друзей нашего слона».

 

«Как мы сможем победить, если нас легко купить

Как мы сможем побеждать, если нас легко продать:?»- жалуется все тот же почуявший перемены в народных настроениях со времен «Есаула» Газманов.

 

Как? Да очень просто - ПЕРЕСТАТЬ ПРОДАВАТЬСЯ.

 

… Сны, сны, навязчивые сны… Морозный день, дым столбом из труб наших частных домиков, узоры на заледеневших окнах, глядя на которые можно было фантазировать до бесконечности, что именно на них изображено стараниями Дедушки Мороза, книжка Алексина о каникулах, которые никогда не кончаются; тарелка горячей гречневой каши с маслом на столе, ждущая тебя после школы; ситро - только по праздникам, не потому, что было дорого или не могли купить, а потому, что если все будет каждый день, то не будет чувства праздника; то, как вставляли мы на зиму в окна вторую раму и как вынимали ее весной – и с этого собственно и начиналась настоящая весна... Веселые люди - обед в поле после работы в колхозе, распевание песен в автобусе по дороге домой… Длинные колхозные грядки с капустными кочанами вдоль поймы реки, по которой ходили настоящие пароходы. Время, когда мы и не подозревали, что для того, чтобы как следует вымыть голову, мало одного шампуня, а надо еще покупать отдельно  какой-то «кондиционер». Ведь наш обыкновенный яичный шампунь копеек за 30 отлично ее мыл (видимо, в цивилизованных странах долго вели специальные разработки, чтобы изъять что-то из нормального шампуня – так, чтобы волосы после мытья им оставались какими-то клейкими, и люди вынуждены были покупать отдельно еще один такой же по размеру и цене флакон только для того, чтобы волосы наконец-то от этого шампуня отмыть)!...

 

...Нет, это был не сон. Была такая страна - СССР. Была такая жизнь - достойная человека, а не животного.

 

Это было лучшее время не только в нашей жизни – и это было лучшее время в истории нашей планеты - время Надежды. А сейчас на планете, повернувшейся вспять, наступило мракобесное Новое Средневековье после утонченного коммунистического Возрождения. Время массового безумия. Время, когда многим все еще не кажется абсурдом «теория равного зла» (представьте себе, если бы в газетах времен Великой Отечественной писали: «Да, нацисты – это, конечно, зло, но и партизаны - не лучше»??? Или «в этой войне никто не победил»??) или то, что чемпионат страны по футболу именуется «кубком Кока Колы». Одна мамина сослуживица даже орала с пеной у рта, как здорово мы жили бы, если бы в войне победили немцы. Пока моя мама не выдержала и не сказала ей с улыбочкой:

 

- Ну, Маргарита, кто-то, может, и жил бы лучше, а вот кого-то и газовая камера ждала бы…

 

Фамилия этой ее сослуживицы была Гринберг...

 

Как могли у таких дедов, у таких отцов, как наши, вырасти такие дети, такие внуки? Загадка века. То ли потому, что они берегли нас от того, через что прошли сами, то ли потому, что им некогда было воспитывать нас, они были слишком заняты строительством новой, светлой жизни и надеялись, что мы сами все поймем и оценим… Они не могли и в страшном сне себе представить, что мы вырастем в «человеков неудовлетворенных желудочно», в кадавров профессора Выбегалло, которых так замечательно - видимо, с натуры своего родственника Егора Гайдара - описали наши классики-фантасты Стругацкие.

 

Помните сказку у Льва Толстого, где родители маленького мальчика решили посадить старого деда есть за печку, чтобы не слышать, как он хлюпает, а потом заметили, как их сынок мастерит из дерева лоханочку, чтобы кормить за печкой их самих, когда они состарятся?

 

Лоханочка для нас тоже уже готовится. Руками наших лишенных того, что было с рождения дано всем нам с вами в детстве, детей.

 

Настанет день, когда они подойдут к нам и скажут: «Позор вам! Как могли вы своими руками изгадить и уничтожить то, о чем. другие народы в мире могли только мечтать, то, за что люди гибли столетиями? И вы думаете, что мы теперь за это усадим вас за красный стол?»

 

Страшной будет наша старость. Когда мы переслушаем, наконец, записи старых песен коммунистического времени и поймем, что мы не понимали этих людей потому, что наши мозги заплыли жиром тупости и жадности, и мы не умели мечтать и любить, как они. И что мы недостойны быть даже подметками разваливающихся ботинок наших ограбленных и высмеянных дедов - строителей нового мира, совершивших огромной ценой невиданный в истории человечества Прорыв к Счастью.

 

...Донал постучал в дверь моего номера: пора было ехать на встречу с моим будущим напарником. К Великой Китайской стене! Ох уж эти ирландцы! Они бы еще в Мавзолее Мао встречу назначили.

 

До стены мы добирались почти час, на оборудованном кондиционером такси. Шофер-китаец на пальцах объяснил нам, что будет ждать нас там 2 часа - и разлегся поспать на заднем сиденьи.

 

Прорваться к Китайской стене с внутренней стороны сегодня, пожалуй, не легче, чем когда-то  было врагу проваться через нее с севера: такое ощущение, что ты оказалась в толпе наших отечественных цыган. Донал не пошел к подъемнику, вместо этого мы начали подъем вручную ... тьфу! Ри Ран совсем забил мне голову своими лингвистическими конструкциями!... - пешком, конечно же! И всю дорогу наверх тебя чуть ли не хватают за полы одежды торговцы кепочками Мао и шелковыми халатами. Совсем как наши цыгане на базаре: «Позолоти ручку, дорогой!»

 

Когда мы, героически отбиваясь от носителей рыночных отношений, наконец-то добрались до середины горы, а саму стену еще и в помине не было видно, Донал вдруг кого-то заприметил. И рванул меня за руку.

 

На горе, за маленьким каменным столиком для пикника,  в стороне от лестницы, ведущей на Великую Китайскую стену, чуть сгорбившись, сидел спиной к нам (в окружении фазанов в кустах) высокий человек в бейсбольной кепочке и оливковом флисовом свитере, со стаканом чая и термосом в руках, читавший журнал для рыбаков на английском. Выглядело это настолько нелепо и комично, что так и вспомнился советский анекдот:  «Звонок в дверь: «Здесь посылают в космос? « «Здесь посылают к черту! А ваш шпион Иванов живет этажом выше!» . 

 

К нему и повел меня Донал.

 

- Знакомьтесь! Дженни, это твой супруг на предстоящие несколько лет.

 

Донал, видимо, думал, что это очень забавно. Я решила тоже пошутить на данную тему, чтобы разрядить обстановку и уже было открыла рот, когда человек этот обернулся и вскинул на меня свои голубые глаза. У него были густые чуть сросшиеся на переносице соболиные брови.

 

... Это был удар покрепче предложения руки и сердца, сделанного Ри Раном.  Передо мной собственной персоной сидел Ойшин Рафферти.

                                                            ****

У них что, такой кадровый голод?

Больше никого нельзя было найти во всех 32 графствах[3]?!

Все остальные коллективно вышли на пенсию?

 

Но я довольно быстро взяла себя в руки. Что мне теперь делать – повернуться и красиво уйти? Словно в детской дразнилке «убери свои игрушки и не писай в мой горшок»? А как же Венесуэла? Нет уж, дудки, это он пусть уходит, если ему так неприятно! А мне задание ясно, я могу и одна на Кюрасао поехать.

 

Ойшин чуть не поперхнулся своим чаем при виде меня, и мне доставило злорадное удовольствие как следует похлопать его по спине, которая вся напряглась при первом же моем прикосновении. "Ну куда я ни пойду, везде этот мужчина!"- вспомнился мне злорадный шепот Лиды Басиной. Вспомнился – и мне помимо воли стало смешно!

 

Я быстро взглянула на Донала. Было совершенно очевидно, что он не в курсе нашего знакомства, а в таких случаях, естественно, и не надо выдавать лишнюю информацию. Ясно было, что кроме Дермота и неизвестного мне связного между ним и Ойшином никто не был в курсе нашего небольшого давнего приключения в ходе мирного процесса. Да и они знали ой далеко не все...

 

- Женя, - сказала я, протягивая ему руку лодочкой,- Но если Вам проще выговорить Юджиния, пусть будет Юджиния.  Или даже Дженни. Если так легче.

 

Он потихоньку начал приходить в себя, но все еще нервничал.

 

- Нет, почему же, мне не трудно... Женя,- с сильным северным акцентом произнес он.- Это неуважение к человеку – перевирать его имя. Ойшин,- и он протянул мне руку, не глядя мне в глаза.

 

- Спасибо, это очень мило с Вашей стороны!- сказала я ему с чуть заметной издевкой. «Женя,  не паясничай»! - одернул меня внутренний голос.

 

- Все готово к отъезду, - сказал Донал, не заметивший ни моей издевки, ни Ойшинова смущения - Вы вылетаете завтра, через Париж. В Париже пересядете на рейс до Лиссабона. Оттуда доедете до Кашкаиша[4] (я дам Дженни путеводитель по Португалии, почитаете по дороге). В Кашкаише проживете 3 дня. Дженни подготовит Ойшина, расскажет ему об этом острове... как его там?

 

- Кюрасао. За три дня к такому не подготовишься!- услышала я собственный голос. Ну, что у меня за язык такой?!

 

- Конечно, в идеале надо было бы дать вам пожить под одной крышей пару месяцев. Чтобы вы друг к другу привыкли, сработались. Может, даже понравились бы друг другу...

 

- Донал!- негодующе воскликнули я и Ойшин хором.

 

- Простите, ребята, я не имел в виду ничего такого... Я просто хотел сказать, что к сожалению, нас поджимает время. Из Венесуэлы приходят тревожные вести, и...

 

Да, я слышала - точнее, читала о тревожных новостях, имеющих отношение к Кюрасао. Не так давно Эва Голингер побывала на Кюрасао и писала потом, что во время недавних военных учений в Карибском море прямо у берегов Венесуэлы расположились 8 американских военных кораблей, на борту одного только из который - авианосца «Джордж Вашингтон» - было 85 боевых самолетов и 6500 солдат.  А всего в этих учениях приняло участие более 10 000 американских военных - плюс еще 40 000 размещено в Латинской Америке. Корабли эти провели у венесуэльского берега 2, 5 месяца. Что голландские власти  в большей степени, чем антильские, поддерживают американцев в этом регионе. Кто бы и сомневался! Это же европейский шакал Табаки номер два – после Британии. Он жить не может спокойно, не подтявкивая из-за спины Шер Хана.

 

Кюрасао находится меньше чем в 40 милях от венесуэльского берега, и в хорошую погоду из некоторых мест на острове Венесуэлу даже видно. Нефтеперерабатывающий завод - одно из немногих промышленных предприятий на Кюрасао,- принадлежащий государству, отдан до 2019 года в аренду венесуэльской нефтяной компании. На нем производится большая часть нефти, потребляемой Центральной Америкой и  странами Карибского бассейна. Рефинерия, которую я так хорошо запомнила со времени моего пребывания на Кюрасао, имеет огромное экономическое и стратегическое значение.

 

«Вашингтон пытается убедить власти Кюрасао расторгнуть контракт и продать рефинерию американской компании. «Все основные  компании в сфере инфраструктуры- вода, газ, электричество, телефон - на Кюрасао находятся в американских руках. А теперь подавай им и нефтеочистительный завод... С Кюрасао можно начать ракетный обстрел, запросто.”[5] ...

Голингер именует Кюрасао «третьей американской границей».

«До февраля 2005 года Кюрасао не вызывал больших хлопот для венесуэльской безопасности, потому что на американской базе FOL там было только 200 солдат. Все изменилось, когда на Кюрасао без объявления прибыл американский авианосец «Сайпан»... одно из главных судов для перевозки сил вторжения, он прибыл на Кюрасао более с чем 1400 морскими пехотинцами и с 35 вертолетами на борту. Когда венесуэльское правительство отреагивало на этот недружественный жест, американский посол У. Браунфилд заявил, что виноват «разрыв в коммуникацих», одновременно при этом заявляя: «наше желание - чтобы было больше визитов кораблей на Кюрасао и Арубу (которая находится в 15 милях от берега Венесуэлы) в ближайшие недели, месяцы и годы».

 

Эта завуалированная угроза принесла плоды в апреле 2006 года, когда в порт Виллемстада вошли авианосец «Джордж Вашингтон» в сопровождении 3 военных кораблей. Всего на их бортах насчитывалось 86 истребителей и более 6500 морских пехотинцев. Кроме того, примерно в то же время у берегов Венесуэлы находилась американская атомная подлодка – для перехвата сообщений из Венесуэлы. А в июне того же года на берегах Кюрасао прошли военные учения «Карибский лев», целью которых провозглашалось «взятие в плен выдуманного лидера повстанцев «Уго ЛеГрана[6]»... У кого-то еще есть после этого сомнения, какие планы строит американская военщина?.[7]

 

...Слава богу, что ни мама, ни Ри Ран не знали, в какое волчье логово посылает меня родная партия. А то волновались бы за меня, переживали.... При мысли о них -о маме, о ребятах, о Ри Ране - у меня стало тепло на душе.

 

... И поэтому у вас есть только 3 дня, - закончил свою речь Донал.

 

Я посмотрела на незадачливого ирландского любителя рыбалки.

 

- Что Вы знаете о Кюрасао?

 

Он развел руками:

 

- Ничего. Видел, где это- на карте.

 

- Так... - я посмотела на Донала вопросительно,

 

- Дженни, я уже объяснял: нехватка времени, нехватка ресурсов. Мы собирались другого человека отправить с тобой, но он в последний момент передумал. Он только что дом новый купил, понимаешь, его обставлять надо... ну, а пока мы нашли другого подходящего товарища...

 

«Ой, ну до чего же мне повезло!»- подумала я со злом.

 

- Ну, понимаешь?

 

- Нет, честно говоря, не понимаю, - сказала я, а про себя подумала: «Ну конечно, мальчики состарились, и у них кончился адреналин!».

 

Но Донал по-ирландски пропустил мимо ушей то, что не хотел слышать:

 

- Но ведь ты-то там даже жила когда-то, как мне говорили! Чего же еще-то нужно?

 

- Донал, но ведь прошло больше 15 лет! Там все изменилось. Сравни свой Белфаст с Белфастом 15-летней давности.

 

- Между прочим, это не мой Белфаст, я из Кроссмаглена!- уточнил он. – Во-первых, там на месте есть наши люди, которые тебя во все новости посвятят. Только у них нет подхода  к тем источникам, которые нас интересуют. Они не из тех социальных и расовых слоев, чтобы туда попасть. А для тебя это – первейшая задача. Ну, и главное – что ты при этом вдобавок хорошо знаешь местных людей и их менталитет. Это очень подходящая комбинация.

 

«Да уж, - невесело подумала я, - их менталитет я знаю... Как-то после развода уже, в Ирландии прочитала в голландской газете, что в Роттердаме мальчик -подросток катался на велосипеде по тротуару. Голландская женщина сделала ему замечание. А он пошел к себе домой, взял пистолет и прострелил ей ногу... Я еще не дочитала статью, как сказала себе: «Мальчик наверняка был антильский!» И попала в точку. Я вовсе не считаю всех антильцев хулиганами. Просто я каким-то шестым чувством поняла, что когда ему сделали замечание, мальчик этот почувствовал то же, что чувствовал в отношениях со мной Сонни: «Don't mess with me!»

 

- Так, на чем я остановился? Ты меня все время сбиваешь! В Кашкаише тебе, Дженни, придадут внешность Саскии и вам обоим выдадут другие паспорта. Ойшин знает, где и кто. Ну, значит, обо всем договорились? Пойдем вниз скорее, Дженни, а то наш китаец сейчас без нас уедет!

 

И мы с Доналом пошли вниз. А Ойшин остался на своем пеньке со своим термосом.

 

- До завтра!- сказала я ему, мило улыбаясь, и не без удовольствия увидела, до чего он перепугался.

 

Впрочем, самой мне тоже было очень не по себе. Несмотря на все мои бодрые улыбки.

 

                                                ****

Вечером я долго ворочалась в гостиничной кровати. Снова всплыло обжигающее чувство обиды, которое я так долго всеми доступными мне эмоциональными и рациональными метлами и вениками загоняла вглубь своей души. Обиды не только и не столько на Ойшина, сколько на всех них, поклонников инвестиционных «революций» с рыночными физиономиями. Которые смеют при этом еще брать на вооружение имена покойных героев! И оправдывать собственный оппортунизм тем, что якобы «вот если бы он жил в наше время...»

 

… Если бы Че Гевара не погиб в Боливии в далеком 1967 году, его портрет вовсе не красовался сегодня бы сегодня в таких количествах на футболках «бунтующей» западной молодежи. Более того, та же самая молодежь, которая нарасхват покупает эти футболки, скорее всего, клеймила бы его за то, что он «недемократичен», за то, что он «вместе со своим сообщником Фиделем - диктатор».

 

Да, если бы Че был жив, он определенно не был бы героем - ИХ героем. Он был бы «диктатором», - как Фидель и Чавес. Они предпочитают Че Фиделю именно потому, что он умер, а Фидель - живет и продолжает строить новую жизнь на Кубе. Они любят только таких революционеров, которые погибают - и лютой ненавистью ненавидят оставшихся вопреки всему в живых. Потому что о погибшем всегда легко можно сказать, что он не сделал бы того или этого - всего, что не вписывается в их красивые детские фантазии о бескровных революциях, в которых, как в концовке народных сказок, все «живут-поживают, да добра наживают». О революциях, которые происходят сами собой, как весенний дождик, проливающийся из набежавшей тучки. О революциях, которыми все довольны, включая народных угнетателей и «крутое» ворье всех мастей.

 

Такой придуманный Че - герой людей, которые ничего в жизни не доводят до конца, кроме разве что реализации своих зачастую непомерных личных амбиций. Людей, для которых форма важнее содержания. Людей, для которых борьба может быть исключительно «с автоматом в руках» (причем желательно- в руках кого-нибудь другого, а они только со стороны будут любоваться, - ну, в крайнем случае, поддержат лозунгами).

 

Пожертвовать собой - без истерик, с чувством собственного достоинства, - ради дела, которому была посвящена вся жизнь, как Че, они тоже неспособны: попробуй их только тронь, так раскричатся про «права человека» и «репрессии», что в ушах зазвенит. Очень уж они любят выставлять себя, неповторимых, «жертвами тоталитаризма.» Такие уж жизненные установки у нашей «пострадавшей от террора» интеллигенции. Что им до коммунистов и комсомольцев, которые шли на смерть, ни слова не вымолвив, как «предатель» Павлик Морозов, или призывая людей к борьбе, как Зоя. Или как брат моей бабушки, которыи после 20 лет лагерей только шутливо отмахивался: «За что боролись, на то и напоролись!» - и остался до конца своих дней настоящим большевиком.

 

Согласно тем, кто так любит щеголять сегодня на Западе в черных беретах и футболках со знакомым нам всеми ликом, всего этого вообще не было. ГУЛАГ - был, русская революция – «самое ужасное событие ХХ века»,- была, а вот, к примеру, героического сопротивления коммунистов в годы Второй Мировой в Европе - не было. Были гитлеровские лагеря, но томились в них исключительно «евреи, цыгане, гомосексуалисты, инвалиды и социалисты», а вот коммунистов - не было (согласно, в частности, ирландским левым).

 

Туманные прогрессивные «социалисты» - были, а «реакционных» коммунистов - ну, не было в лагерях, и все. ( Как и славян). Кто организовывал сопротивление в тылу врага и восстания на оккупированной территории? Не иначе, как гомосексуалисты. Или цыгане. А уж такую «кощунственную» мысль - что на самом деле очень многие евреи были одновременно и коммунистами-борцами с фашизмом, - ни один из господ в футболках и беретиках не осмелится и высказать вслух. Евреям полагается (по Спилбергу, по которому их учили истории) быть жертвами фашизма, а даже если и борцами с ним, то ни в коем случае не могли же такие интеллигентные люди быть «этими гадкими сталинистами», победившими фашизм…

 

Они так любят квохтать по поводу советских «гулагов», но ой как не любят вспоминать о том, чем же именно в это время занимался их собственный империализм, обеспечивающий им, как их кумиру Дж.Орвеллу, его любимые «индийский чай», «крепкий табак» и «красное и белое вина», под которые так хорошо мечтается о революционных преобразованиях. И апартеид в Южной Африке, с которым боролся лично Мандела, без которого у них не обходится ни один поп-концерт, тоже возник как-то сам по себе, на пустом месте. Кто за ним стоял, кто его поддерживал - бог его знает. Ну не эти же приличные люди - главы их государств и бизнесмены, которые сегодня в обязательном порядке ездят на поклон к Манделе, как мусульмане- в паломничество в Мекку!

 

Они не стесняются торговать фотографиями похорон своих бывших товарищей - подобных Че, которые пожертовали своими жизнями в борьбе. По 17 фунтов стерлингов за штуку. «На благотворительные цели», как говаривал Карлсон, который живет на крыше, собирая в шляпу с детей по конфетке… Их не смущает, что каждыи раз, когда они начинают читать публике свои воспоминания о знакомстве с безвременно ушедшим от нас борцом (из года в год начинающеся фразой «*** был простым парнем, таким же, как я или вы…»), рядом не оказывается ни родных, ни близких покойного - слишком тошно им присуствовать при торговле памятью дорогого им человека…Это их «делегаты» - борющиеся за обьединение своей собственной страны (так, по крайней мере, они заявляют о своих целях) «выразили поддержку возвращению в Косово цыганских беженцев, праву на самоопределение для курдского народа, обьединению Кипра и самоопределению для Косово и Черногории».

 

Откуда такая империалистическая каша в их светлых социалистических головах? Почему они считают, что обьединение Кипра или Ирландии - это прогресс, а что Югославию надо добить уже совсем до конца, чтобы не рыпалась? И - ни слова ни об истории Югославии, ни о сербских беженцах из Косова, как будто они то ли не люди, то ли их вообще нет в природе, ни слова о том, что «самоопределившееся» - при поддержке западного империализма -Косово превратилось в бордель, невольничий рынок и поставщика героина европейского масштаба…. Указывать им на это бесполезно. «Мы - наследники Че Гевары! А, кроме того, у него бабушка ирландка была», - с пафосом скажут вам.

 

…. В детстве кажется, что так легко стать любимым тобой героем. Например, Зорро. Надел черный плащ, взял в руки игрушечную рапиру, помахал ею - и готово! Некоторые люди упорно не хотят взрослеть. Им еще и в 20, а то и в 30 продолжает казаться, что стоит нацепить черный берет и заветную футболку - и они тут же становятся такими, как Команданте. Но Че - не Зорро, не Робин Гуд и не Стенька Разин. Че был коммунистом. Одним из тех, кого эти же люди так страстно ненавидят. И они постоянно и упорно об этом забывают.

 

«В этой жизни помереть не трудно! Сделать жизнь значительно трудней!»- писал В.В. Маяковский. Да,- и особенно трудно сделать жизнь для других, для народа. Это тяжелое, неблагодарное, кажущееся бесконечным, как постоянная прополка огорода, занятие. Молодчики в беретах и футболках считают, что герои огородов не пропалывают. Это «скучное» занятие оставлено ими на долю «диктаторов».

 

ИХ Че не расстреливает и не сажает «деловых людей», захотевших «заняться бизнесом» (за чужой счет) в тюрьмы, не проверяет работу различных организаций в своей стране. Вместо этого он бегает с винтовкой по джунглям или лежит, расстрелянный, на столе, глядя на них страдальческим взором мученика. Так им приятнее.

 

Их Че, Че с футболок - не тот, которыи руководил кубинским банком, не тот, который занимался кубинской промышленностью, даже не тот, который рубил сахарный тростник в полях; не тот, который писал матери одной из «жертв репрессивного режима Кастро», Лидии Арес Родригес: «… Но я должен сказать Вам, что по моему личному мнению, Ваш сын должен отсидеть свой срок, потому что совершение преступления против социалистической собственности - это серьезнейшее из преступлений, вне зависимости от каких бы то ни было обстоятельств. Сожалею, что должен сказать вам об этом и сочувствую страданию, которое это вызовет у Вас, но я не исполнил бы свой революционный долг, если бы я не делал этого честно».

 

Интересно, как назвали бы они такого Че, объявись он сегодня у нас в России?…

                                                ****

 

Донал, естественно, не стал провожать меня в аэропорт. Его миссия на этом была выполнена, и даже лучше будет, если его в нашей компании больше никто не увидит.

 

В аэропорту я не стала ждать Ойшина, сама прошла регистрацию и отправилась на посадку. В конце концов, все равно мы летим в одном самолете. Мы оба окажемся в Париже. Неужели мне еще надо будет до этого сидеть с ним рядышком целых 10 часов?

 

Но какой-то злой рок не давал мне от него избавиться: наши места оказались рядом! На серединном ряду «Боинга». Слева от меня сидел кубинский спортсмен-инвалид, возвращавшийся, судя по всему, через Париж домой вместе со своей сборной -  с Паралимпийских игр, рядом с ним - какая-то белокурая молодая красавица-англичанка, а справа - этот самый герой национально-освободительной борьбы, miho konosi komo[8] менеджер по починке старой мебели.

 

Я не смотрела на Ойшина, старалась даже плечом его не касаться. И не дышать.

 

Самолет выкатился на взлетную полосу. Я не слышала привычного инструктажа стюардессы. Что теперь будет, как я смогу работать с ним вместе после всего, что было? Жить с ним под одной крышей? Ну вот, пожалуйста! Я разозлилась на себя даже за то, что подумала об этом.

 

Первые полчаса полета мы молчали и не смотрели друг на друга.

Я решила не говорить с ним первой. Наконец Ойшин не выдержал и наклонившись ко мне, тихо сказал:

 

- Ну, здравствуй! Как жизнь? Дети как?

 

- Хорошо, спасибо. А что тебе, собственно, за дело до моих детей?

 

- Да ничего, - посмотрел Ойшин на меня удивленно, - Просто когда ты пропала, я спросил у нашего общего друга, что с тобой случилось. Он сказал мне, что ты ждешь ребенка. Я спросил, а от кого. А он ничего не ответил, но как-то странно на меня посмотрел...

 

Странно? Ну конечно, ведь Дермот же решил, что...

Мне стало смешно до коликов в животе, и раздражение мое незаметно растворилось.

 

- Дело было не в детях, а в том, что изменилась обстановка. И в том, что то, чем мы тогда с тобой занимались, вам все равно уже было не нужно. И я это к тому времени уже поняла.

 

Ойшин тихонько толкнул меня плечом, чтобы я не сказала лишнего. А я и не собиралась говорить лишнее.

 

- Об этом мы потом с тобой поговорим, ладно? -прошептал он сквозь зубы. Я только пожала плечами – сам завел этот разговор. Хочешь - поговорим, не хочешь - не будем говорить. Мне от тебя скрывать нечего.

 

А тем временем по левую руку от меня разыгрывалась маленькая человеческая драма.

 

Кубинцу понравилась его хорошенькая соседка-  белокурая Жози из какого-нибудь Дорсета, и он, естественно, по-кубински пытался забросать ее комплиментами. Боже упаси, он вовсе не приставал к ней - он просто оказывал ей знаки внимания. Но на непонятном ей испанском языке. А еще у него с трудом поворачивался язык из-за церебрального паралича - и именно это, по-моему, напугало ее больше всего. Жози смотрела на него почти с какой-то гадливостью и незаметно пыталась от него отодвинуться.

 

Когда я увидела, как эта хорошенькая дурочка реагирует на спортсмена-инвалида - красивого темнокожего парня, на которого заглядывались бы девушки всех времен и народов, если бы он не сидел в инвалидской коляске и не говорил бы с таким большим напряжением, я вспомнила СИРЕН, вспомнила танцующих кубинских докторов -и у меня сжалось сердце.  Маленькая, глупая английская мерзавка!

 

- Давайте поменяемся с Вами местами!- предложила ей я.  Она обрадовалась так, словно я явилась на белом коне спасти ее от ужасов преисподней:

 

- Ой, правда? Вы уверены? Спасибо, огромное Вам спасибо!

 

Пустая глупышка.

 

- Чего это она? – недоуменно сказал кубинец мне, когда я села с ним рядом. – Ничего не сказал же чике[9], кроме того, что она красивая...

 

Я махнула рукой:

 

- Лос инглесес[10]... – мол, что с них взять...

 

Понять его и вправду было нелегко. Тем более с моим мизерным знанием испанского. Но я старалась. И парень начал расцветать на глазах. Когда мы пролетали над Саянами, и мне вспомнилось наше советское одноименное ситро, он уже читал мне наизусть какие-то революционные поэмы и цитировал Че, Камило и Хосе Марти. А потом мы с ним хором пели «Катюшу» и «Гимн 26 июля». Один из его товарищей по команде, проходивший мимо нас, увидел, как мы поем, подмигнул моему кубинскому соседу и протяжно, с одобрительным выражением сказал ему:

 

- Mа-а-аchо[11]!

 

А Ойшин, оказавшись по соседству с англичанкой, совсем прокис, закрыл глаза и притворился спящим...

 

... - Женя, мы только еще начинаем работать, а ты уже чуть было себя не выдала!- сказал он мне , когда через долгие 12 часов мы пересели в Париже в  самолет на Лиссабон.

 

- Это еще почему? До Кюрасао нам еще лететь и лететь.

 

- Никогда нельзя быть чересчур осторожным. А ты проявляешь такой интерес к кубинцам.

 

- Это не интерес, это человеческое участие, понимаешь ты, Железный Дровосек? – рассердилась я, - Ты что, не видел, как эта маленькая поганка чуть не довела парня до слез? Знаешь, как важно для инвалида чувствовать, что к нему относятся как к любому обыкновенному человеку?

 

- Знаю, - неожиданно резко оборвал меня Ойшин. И уже мягче добавил - Удивляюсь я на тебя, Женя. Никогда еще не сталкивался в жизни в подобным идеализмом. Только в книжках. Революционер должен быть практичным.

 

- То-то вы добились больших успехов на революционном поприще со своей практичностью, - не удержалась я, - Особенно в Полеглассе и в Твинбруке[12]. Ну просто авангард мирового революционного движения. Еще немножко - и оттуда все население разбежится.

 

- Я тебе сейчас объясню...

 

- Не надо мне ничего объяснять. Не учите меня жить, парниша. А если я вас не устраиваю, то надо было послать с тобой пару-тройку ваших «восходящих звезд»...

 

- Ш-ш-ш... - он схватил меня за руку.

 

Я была так возмущена, что вырвала ее у него.

 

- Вот чудачка! Ну, не обижайся так, но при нашей работе надо сдерживать себя...

 

- А я и сдерживаю. Иначе ты бы уже давно вылетел через иллюминатор!

 

Ри Ран нашел бы, что на это ответить. Но Ойшин только молча побагровел и отвернулся. «Зануда!»- подумала я. – «И он еще мне когда-то так нравился!»

 

Всю оставшуюся дорогу до Лиссабона мы не разговаривали. Хорошенькое начало для совместной работы, что и говорить! 

 

Наверно, мне надо было промолчать. Иногда кажется, что женщина всегда обязана молчать - и что в этом залог успеха любых ее отношений с противоположным полом, от деловых до дружеских и уж тем более до личных. Но нет, это не так -  ведь с Ри Раном я могла говорить обо всем на свете, не опасаясь его реакции...Самое замечательное, что с ним можно было спокойно говорить даже об очень возвышенных вещах – без боязни натолкнуться в ответ на цинизм и непонимание. Ри Ран, Ри Ран, где ты сейчас? Когда я тебя теперь увижу?...

 

Когда мы прилетели в Лиссабон, уже смеркалось. Было еще совсем тепло, хотя осень уже перевалила за середину. Португальский язык, раздававшийся вокруг нас, здорово напомнил мне папиаменто. Многое было мне понятно, хотя португальский я никогда специально не учила.

 

Багажа ни у меня, ни у Ойшина с собой почти не было. Мы спокойно прошли через паспортный контроль, таможню и, выйдя наружу, вопросительно уставились друг на друга. Я не выдержала первой:

 

- А дальше что?

 

- А дальше мы берем напрокат машину и едем в Кашкаиш. У тебя водительские права с собой?

 

- А  раньше ты спросить не мог?

 

-Что, значит, нету?

 

- Есть. Но я  не водила машину уже давно. И меня учили ездить по другой стороне дороги! А ты сесть за руль случайно не желаешь?

 

Ойшин замялся:

 

- А у меня нет прав. И никогда не было.

 

-Великолепно.

 

Мы постояли еще несколько минут в раздумье, что же теперь делать.

 

- Ну ладно, - сказала я, видя, что дело не двигается с мертвой точки, - Так уж и быть. Я попробую, но если что-нибудь случится...

 

- А ты потихонечку. Я вообще не любитель быстрой езды, - посоветовал мне отважный совершитель побегов из британских тюрем.

 

На этот раз я вовремя прикусила язык.

 

Когда нас спросили, какую машину мы хотим взять напрокат, я только пожала плечами. Да какую угодно! Лишь бы она не сломалась по дороге. Это в детстве так безумно хочется сидеть в трамвае именно на красном сиденье и непременно чтобы у окна. Помню, как я дулась тогда на взрослыхёкоторые этого не понимали. У многих этот рецидив детства, видимо, сохраняется как хроническое заболевание – и когда они подрастают, оно выражается в новых формах: подавай им непременно «тачку» только определенной марки и модели, а то начнут пускать пузыри и сучить ножками.

 

- Только ты не отвлекай меня разговорами, - предупредила я Ойшина- А то я за себя не отвечаю. Лучше смотри по карте, куда нам надо, и говори мне. Будешь моим штурманом.

 

Ойшин молча кивнул.

 

Эти 20 с небольшим  километров до Кашкаиша мы ехали, наверно, чуть ли не час! Мне было очень неудобно, но, к счастью, некогда особенно глубоко об этом задумываться, потому что дорога казалась мне такой извилистой, что у меня время от времени темнело в глазах.

 

-Во всем негативном есть что-то позитивное, - уговаривала я себя вслух, - Ведь на Кюрасао тоже наверняка придется водить машину, там на общественном транспорте далеко не уедешь! Так что надо привыкать.

 

Ойшин посмотрел на меня с удивлением - он ведь никогда еще не видел меня беседующей саму с собой. А я делаю это частенько – привыкла еще за время брака с Сонни, когда меня все равно некому было выслушивать.

 

Когда мы добрались до отеля в Кашкаише, как назло, в номере оказалась  только одна кровать. Это было уже слишком!

 

- Я на полу посплю!- сразу густо покраснел Ойшин.

 

Ничего другого я и не ожидала. Каков, однако, гусь, а? Неужели он думает, что он меня еще интересует? Здесь тебе не Корея, циновками для тебя не запаслись!

 

- Спина будет болеть,- сердито буркнула я. –Можно же и одетыми спать, между прочим. И вообще, не бойся, не трону я тебя! Но если хочешь заработать радикулит, это твое дело.

 

Он нервно рассмеялся. Но не убежал, а лег поверх одеяла на самый край и свернулся калачиком. Я мысленно пожала плечами, накрылась пледом поверх свитера и брюк и заснула почти мгновенно.

 

...Спала я так крепко, что можно было не только из пушки палить, а, пожалуй, даже запускать баллистическую ракету. И разбудил меня не шум, а запах кофе - свежий, сильный, какого по природе своей не может быть в англоязычных странах, где даже чай уродуют разбавлением его молоком.

 

« Фу-фу, романским духом пахнет!» –радостно подумала я. Ойшин по-прежнему спал - лицом вниз, как был, в курточке и даже в ботинках. Я не стала его будить и отправилась на завтрак в одиночестве. Мне вообще хотелось уйти куда-нибудь на весь день, но к сожалению, было нельзя.

 

После завтрака я набралась духу и повернула обратно в номер.

 

На всякий случай постучала в дверь. Ойшин, сонный и взъерошенный, открыл мне ее минут через пять.

 

- А, это ты!- сонно пробормотал он, впуская меня в номер.

 

- А ты ждал кого-нибудь другого? - опять не удержалась я. И уже смягчившись добавила:- Доброе утро! Завтракай побыстрее, и начнем нашу с тобой лекцию на тропические темы.

 

И достала из рюкзака толстую книжку о Кюрасао. Я не собиралась, конечно, читать ему эту книжку - она была нужна мне только для иллюстраций.

 

... За разговором о Кюрасао мы просидели до обеда. Ойшин слушал внимательно, но вопросов задавал мало, и я уже начала думать, что, возможно, правы были те, кто считал его «лентяем»: не знаю, почему, но у меня складывалось такое впечатление, что ему было лень мыслить- за пределами того, что с него спрашивалось.

 

-Ладно, бог с тобой, золотая рыбка!- сжалилась над ним я, видя, как глаза его сами собой закрываются, когда мы продолжили беседу после обеда.- Хватит на сегодня, нельзя объять необъятное, иди поспи. А я поеду в Лиссабон, погуляю немного там по городу.

 

-  Зачем? – удивился он.

 

- Ну, как это зачем? Быть в Португалии – и не увидеть Лиссабона?

 

- А может, я тоже захочу по Лиссабону погулять? - упрямо тряхнул Ойшин вдруг головой.

 

- Если хочешь, поедем.

 

На этот раз мы благоразумно поехали на автобусе.

 

В Лиссабоне было безветрено и тепло. Я привыкла чуть ли не к ураганным ветрам на североирландском побережье - а здесь была совершенная тишина.

 

Город был очень красив. Меня смущало только то, что на выложенных кафелем улицах было легко поскользнуться и шлепнуться. А еще мне бросились в глаза 2 вещи: количество религиозных манифестаций с одной стороны-  и коммунистических граффити на стенах с другой. В старых районах все было тоже очень красивое, но какое-то полуразваливающееся, а люди в португальской столице были преимущественно маленького роста. Трудно было вообразить себе, что это когда-то тоже была империя, а вот эти малыши держали в страхе чуть ли  не пол-планеты.

 

- Давай покатаемся на трамвае,- предложила я, - Вот туда, наверх, в старый город. Я это столько раз в кино видела!

 

-Давай.

 

Трамвай начал подъем в гору под таким углом и с таким скрипом, что я на секунду даже зажмурилась.

 

- Давай посидим где-нибудь? - предложил Ойшин, когда мы вышли из него на самой вершине над городом.

 

- Не возражаю.

 

-Так ты как, все еще живешь в 6 графствах?- спросил Ойшин меня после того, как мы присели на стулья перед каким-то небольшим кафе, и он заказал нам, не спрашивая меня, по бокалу красного вина.

 

- Нет. Уже нет. Надеюсь, что нет, - поправилась я.

 

- Киран умер?

 

- Ты знал Кирана? - удивилась я.

 

-Давным-давно, чисто шапочно. В детстве. Мы с ним выросли в одном квартале. Хулиганили вместе в детстве, можно сказать.

 

- А... Заметно! Да, он умер. А что?

 

- Просто так. Ну, и где же ты теперь живешь?

 

Мне не хотелось посвящать его в детали.

 

- Далеко, - сказала я.

 

- А именно?

 

- В стране утренней свежести, - разозлилась я, совершенно уверенная, что ему это ни о чем не скажет. Или он подумает, что я отшучиваюсь и веду речь об ирландском Тир-на-Ноге[13].  Так оно и оказалось.

 

- Так значит, тебе есть куда возвращаться после этой нашей поездки?

 

- Думаю, что да. А тебе разве некуда? –спросила я в лоб, но он не ответил.

 

- А почему ты решила уехать из 6 графств? Если это, конечно, не секрет.

 

- Ты действительно хочешь знать?

 

- Да.

 

- А не обидишься? Знаешь, есть такой советский анекдот. Сам он, правда, к делу не относится, но последняя его фраза здорово описывает мое самочувствие в сегодняшней Ирландии: «Пока они на мне сидели, я терпел. Пока они на мне занимались любовью, я терпел. Но когда они стали у меня на ж*** свои инициалы вырезать - тут уж я не выдержал!»

 

- ???? – кажется, Ойшин опять не на шутку перепугался.

 

- У меня уже в печенках то, что люди, знающие почти по всем вопросам намного меньше, чем знаю я (такое образование им дали), пытаются учить меня, как мне надо жить. Если бы повариха научила меня, как испечь какой-нибудь торт, я бы сказала ей «спасибо». Но когда люди, которые сами живут так, что их можно только пожалеть, c глубокомысленным видом выдают тебе советы, как тебе надо растить детей или каким должно быть общественное устройство в твоей стране, это можно терпеть только лишь до поры, до времени. То, что со мной разговаривают так, cловно я малограмотная – только потому, что я говорю с акцентом, и у меня другой паспорт. То, что моих детей (я не имею в виду Лизу) пытаются записать в «инвалиды» - только потому, что они не такие как все. Я сама не такая тоже. Я тоже не любила играть с ровесниками в раннем детстве – мне было интереснее среди взрослых. А твой Киран на полном серьезе говорил: «Это тебе просто вовремя диагноз не поставили!» 

 

Раньше, когда у вас шли военные действия, я закрывала на многие из таких вещей глаза, потому что понимала, что люди не виноваты, что не знают многого - им не дали нормального образования. Но теперь, когда наступил мир, и я вижу всю эту чванливость людей, которые не просто ничего не знают, а и не хотят ничего знать, и уверены, что они  уже и так знают все, что нужно... Это уже действительно для меня как вырезание ваших инициалов у меня на каком-то из неподходящих для того мест!

 

Ребята, у вас глубоко больное общество- где зло стало настолько обыденным, что это норма - а для вас болен любой, кто хоть чуточку отличается от вас. В таком случае, больны три четверти человечества! А вы все ищете, какую микстуру прописать нам, чтобы мы стали такими же, как вы. С маниакальным упорством. Принимая любого маргинала из наших стран, который разделяет ваши взгляды, за «подлинного выразителя взглядов и интересов своего народа». И не понимая, что у нас этот маргинал не может вызывать ничего, кроме смеха и презрения.... Послушай, но ведь и я могу задать тебе тот же вопрос. Ты же тоже уехал оттуда, как я слышала. Почему?

 

-  Это долгая история... – Ойшин помялся,- Если честно, то стыдно было перед людьми. Когда приходилось просить их о помощи, как раньше - по нашим армейским делам, - а в ответ тебе в лицо насмехаются те, кто до этого помогал годами: «Как же это так, ребята?  А мы думали, что наша помощь вам больше не нужна...» И то, когда нас люди просят о помощи - в западном Белфасте житья нет от хулиганья - а нам вышло указание, что это хулиганье нельзя трогать. А полиция как не трогала его раньше, так и сейчас по-прежнему не трогает. И результат сама знаешь какой.. Я чувствовал себя обманутым ...

 

«И не ты один, милок!»- подумала я.

 

-... Примыкать к диссидентам нет никакого смысла: они ничего конструктивного не предлагают и никуда не ведут...Их девиз «только вперед, а там разберемся!»

 

«Ну прямо как наши диссиденты!»- мелькнуло у меня в голове.

 

- ..Так что единственный выход для меня оказался в том, чтобы повернуться ко всему этому спиной. Как ни больно... Знаешь, что стало для меня последней каплей?

 

 - Что?

 

- Моя племянница.

 

- Племянник?- переспросила я, с тошнотой у горла вспоминая племянника Пата. Что он еще натворил?

 

- Нет, племянница. Бриджет.

 

Неужели его племянницы еще хуже племянников?

 

-Ей 21 год. Она решила пойти на службу в военно-морской флот.

 

Я только что вернулась из КНДР и поэтому  на секунду не сообразила, что здесь такого.

 

- Британский военно-морской флот! -вдруг горячо воскликнул Ойшин,- Внучка ирландского республиканца! Это все равно как если бы немцы победили в войне, и ты записалась бы в ряды эс-эс. Над ее дедом измывались в тюрьме такие же живодеры, как ее будущие товарищи по оружию.

 

- Как же это ее угораздило до такого докатиться?

 

- Мирный процесс. Она выучилась в английском университете, первая с университетским дипломом изо всей нашей семьи. На социолога. Ее мотивация? Ей хочется «посмотреть мир». Через прицел британского автомата? Неся другим народам такую же «демократию», какую они принесли нам? И, что самое гадкое в этой истории, ее мать, моя сестра, которая навещала меня почти 10 лет в британской тюрьме, и которую там из-за этого тоже подвергали разным унижениям, не видит в ее решении «ничего особенного»! «Ее не интересует политика. По крайней мере, она пытается чего-то в жизни добиться  - не то, что остальные мои лоботрясы!»- говорит она. Чего добиться? Заплатить своей кровью за защиту интересов полудохлой Британской империи, которой пора на свалку истории? Нести смерть и горе другим народам после того, как нам высочайше позволили присесть к хозяйскому столу?:

 

Он схватил со стола бокал красного вина и вдруг залпом опрокинул его. А я-то была уверена, что Ойшин непьющий!

 

-Не могу. Не могу я терпеть такие вещи. Видеть и принимать их как что-то нормальное. Всего несколько лет назад такая глупость не пришла бы ей даже в голову. Разве для этого мы начали мирный процесс, разве для этого разоружались? Чтобы наши дети и внуки становились винтиками в системе британского империализма?  Разве для этого я...

 

Он осекся - видно, хотел сказать «провел 12 лет в тюрьме», но ему стало неудобно говорить только о себе, когда речь шла о таких масштабных вещах. Хотя 12 лет жизни, отданных коту под хвост – это, конечно не шутка....

 

Действительно, благодаря мирному процессу число ирландских рекрутов в британской армии (причем даже ирландцев с юга!) выросло в несколько раз. Но чтобы среди них были дети из республиканских семей- с таким я сталкивалась впервые. «То ли еще будет, ой-ой-ой!»- пела в свое время Алла Пугачева...

 

- Вот когда я окончательно понял, что мы забрели куда-то не туда, - закончил Ойшин и замолчал.

 

Мне стало его жалко до глубины души. Если даже я так долго и так болезненно переживала то, что разворачивалось в Ирландии на моих глазах, то каково должно быть все это для него - человека, посвятившего делу освобождения своей страны от оков империализма всю свою жизнь и проведшего из-за этого за решеткой свои самые лучшие годы?

 

Но если он понял все это и отдалился от них, то как же они тогда отправляют его со мной? Как они доверили это дело ему - и почему он тогда согласился? Может быть, для того, чтобы не видеть, что происходит дома? Дома... Постойте, а его семья? Жена, ребенок? Они что, вот так просто его отпустили?

 

А может быть, все дело в том, что мы с нашими взглядами были просто такими, от которых в случае чего всегда можно было отмахнуться, откреститься, списать в потери?  «Эти люди не члены нашей организации и даже не разделяют наших взглядов». С них станется!

 

Но я не стала у него ничего спрашивать - было видно, что человек очень переживает. А после бокала вина это стало еще виднее. Я даже пододвинула ему еще и свой.

Желание издеваться над ним у меня пропало. Ойшин был жертвой мирного процесса - такой же, как Финтан. Им еще повезло, что они легко отделались.

 

Я легонько тронула Ойшина за плечо.

 

- Извини, я не знала. Если я скажу, что сочувствую тебе, тебе, наверно, не будет от этого легче. Я тебя понимаю. Мы с тобой по одну сторону баррикады.

 

Ойшин невесело улыбнулся:

 

- Спасибо. Давай попробуем по крайней мере помочь людям, которые хотят изменить свою жизнь к лучшему- не за счет поступления на службу к головорезам и мародерам. Я не знал, что это ты со мной поедешь. Честно говоря, это был для меня приятный сюрприз. Я винил себя в том, что из той нашей операции так ничего в конечном итоге и не вышло. Ты прости, что я вел себя так по-идиотски тогда...

 

Не надо, не надо об этом, Ойшин. Пожалуйста.

 

- Это я себя по-идиотски вела, - вздохнула я, вспоминая все, что я натворила между тем далеким апрельским днем, который я  и до сих пор предпочитала не вспоминать, и поездкой в Корею.- Что я могу тебе сказать? Дай пять!

 

И мы крепко пожали друг другу руки.

 

Зазвенел звонок подходившего к площади трамвая. Ойшин вдруг рванул меня с места за собой, на ходу расплачиваясь с официантом - успеть вскочить в этот самый трамвай. В три прыжка мы запрыгнули на его площадку.

 

- Что, за нами «хвост»? - пошутила я, когда мы отдышались. Ойшин воспринял мой вопрос по-голландски - буквально:

 

- Нет, нету никакого «хвоста». Просто мне захотелось уйти оттуда поскорее. А то сейчас захочу еще бокал, потом еще, и...

 

- Понятно, Алан.

 

- Алан?

 

- Ну да, нам же надо привыкать к тому, что мы теперь - Саския и Алан. Как там дела в твоей родной Шотландии?

 

Ойшин только улыбнулся краешком губ.

 

- Куда теперь? Домой, то есть обратно в гостиницу?

 

- Ты устал?

 

- Нет, не очень.

 

- Хочешь посмотреть что-нибудь местное? Ты в Португалии раньше бывал?

 

- Нет.

 

- И я нет. Тогда тем более интересно. Когда мы еще здесь окажемся? Как насчет того, чтобы пойти на вечер традиционной музыки- фадо? Не бойся, это совмещается с ужином.

 

- Не знаю... Если честно, Женя, то есть, Саския, я вообще никогда нигде не был за пределами Ирландии и Англии. Один раз как-то был в Испании, и все. Так что я не очень-то привык ко всем этим другим культурам. Правда, я рад, что такие как ты, приезжают  нам в Ирландию,- поспешно добавил он, видимо, испугавшись, что я обижусь.

 

- А и не надо привыкать. Просто разве тебе не интересно посмотреть, какие бывают люди в других странах, как и чем они живут, что у вас общего, а чем вы отличаетесь?

 

- Интересно, конечно. Но вдруг эта музыка мне не понравится?

 

- И не надо, чтобы она тебе нравилась. Это вовсе не обязательно. Просто это будет что-то другое, незнакомое. Потом будешь удивляться: надо же, насколько другая у людей музыка бывает! Зато будешь знать, какая она. Ну как?

 

- Ну пойдем... А что у португальцев бывает на ужин?

 

- Честно говоря, понятия не имею. Но именно это-то и интересно.

 

Вечера музыки фадо, совмещенные с ресторанным ужином в Португалии - типичное мероприятие для иностранных туристов. Я действительно никогда эту музыку раньше не слышала, только читала о ней. И еще с детства помню песню Лолиты Торрес – «Коимбро, божественный город». Там поется о песнях фадо, хотя сама эта песня к фадо не имеет никакого отношения. Зато она мне очень в детстве нравилась. Я даже требовала у мамы, чтобы она нашла для меня кастаньеты- как у Лолиты.

 

Среди туристов в ресторане преобладали богатенькие латиноамериканцы - видимо, такого сорта, которые так карикатурно-эмоционально ненавидят Фиделя, Чавеса или Финтана с его партизанскими товарищами. Ну что ж, насмотрюсь сейчас здесь на них - это поможет мне лучше настроиться на то, что предстоит на Кюрасао...

 

За одним столиком с нами сидела миловидная дама из Чили- адвокат с дочкой лет 10. Обе неплохо говорили по-английски. Я сказала им, что мы бельгийцы (черед быть Саскией и Аланом еще не подошел). Португальские блюда оказались вкусными, но преимущественно рыбными- а еще буквально во всем, даже в рыбе был чеснок. За исключением сладкого, конечно.

 

Ойшин пробовал незнакомые ему блюда как типичный северный ирландец - с таким видом, словно ему подали чай в той же чашке, из которой пил Литвиненко. Надо будет ему сказать, чтобы он потренировался не до такой степени опасаться всего незнакомого. Уже один только его настороженный вид в сочетании с легким элегантным ковырянием в тарелке вилкой мог привлечь к себе ненужное внимание.

 

На небольшую ресторанную сцену вышла певица, вся в черном, закутанная в черную же шаль и вдруг без предупреждения запела низким меццо-сопрано - да таким драматическим тоном, что по достоинству оценить его в зале было некому. Вот мои корейские друзья оценили бы. У них таким тоном говорят дикторы на радио.

 

Дочка адвоката из Чили вдруг громко, на весь ресторан прыснула в кулак.

 

- Карменсита!- одернула ее мать, но девочке становилось все смешнее. Она закрыла лицо салфеткой и издавала в нее кудахчущие, приглушенные звуки - так ее развеселила драматическая португальская песня о несчастной любви.

 

И вдруг я с ужасом поняла, что точно такие же звуки доносятся и из угла по другую сторону от меня. Это был Ойшин - как он ни крепился, но когда начала смеяться Карменсита, то и он не выдержал...

 

Я сидела красная как рак, обмахиваясь подаренным мне на прощание Ри Раном веером - и делала вид, что я не с ним. И тут проклятая память услужливо подсунула мне рассказ мамы о том, как она в мое отсутствие повела в оперу нашего велосипедного бога- Володю Зелинского в первый раз в его жизни. Тоже, кстати говоря, Козерога. И реакция у него в первые минуты, когда закончилась увертюра и поднялся занавес, была именно такая же...

 

Когда я представила себе хохочущего под звуки арии запорожца Ивана Карася в Одесском оперном театре Володю, меня вдруг неожиданно тоже  разобрал смех. Я давилась им, а он с клекотанием рвался наружу, и я чуть не задохнулась, пытаясь не дать ему у меня вырваться.

 

Мама Карменситы осуждающе посмотрела еще раз на нас - и с новой силой напустилась на свою дочку:

 

- Карменсита, посмотри, что ты наделала! Люди из-за тебя...

 

Ответом ей был новый взрыв нашего смеха.

 

Только ко второй песне мы наконец взяли себя в руки, и остаток вечера прошел уже без инцидентов. Ойшину очень понравились португальские народные танцы, которыми завершился вечер.

 

По дороге в гостиницу он даже пытался - довольное неуклюже, правда, - повторить некоторые из увиденных па. Я смотрела на него во все глаза: а я-то была уверена, что он весь такой серьезный и непробиваемый!

 

На землю мы вернулись, когда зашли по дороге в небольшой сувенирный магазинчик, который все еще был открыт. Хозяин его напустился на потенциальных покупателей так, как это бывает только в мире свободной конкуренции..

 

- Не хотите ли приобрести наш знаменитый кафель? А вот наши национальные платки - посмотрите, сударыня, они чем-то похожи на платки из Вашей родной страны...

 

Когда я увидела эти платки - довольно здорово напоминавшие павловско-посадские - и до меня дошло, что он говорит, сердце у меня ушло в пятки. Не потому, что этот португалец угадал, что я русская - а потому, что если он угадал это, значит, могут угадать и другие....

 

Было глупо спрашивать его, как он это узнал, но я все-таки спросила.

 

-О... Не знаю точно, просто у нас в магазине бывает очень много русских покупателей.. А еще у меня русская жена!

 

Ну что ж, оставалось только надеяться, что на Кюрасао мне не встретятся мужья русских жен. Особенно среди американских военных. Хотя в наше время в этом очень трудно быть уверенной...

 

После этого мы всю дорогу молчали. Уже когда добрались до Кашкаиша и вошли в гостиничный номер, Ойшин спросил меня:

 

- Ты не жалеешь, что взялась за это дело?

 

- Нет, - сказала я совершенно откровенно, - Жалела бы, если бы я за него не взялась. А ты?

 

- И я нет, - сказал Ойшин, - Вот теперь уже точно нет.

 

Хотя мы здорово устали за день, обоим почему-то не спалось.

 

- Может, тебе на ночь сказку рассказать? - пошутила я, когда в очередной раз услышала в темноте, как Ойшин переворачивается с боку на бок.

 

- Мне не рассказывали сказок перед сном с тех пор, как умерла мама, - сказал Ойшин серьезно, - Я тогда, правда, уже слишком большой был для сказок. Но слишком маленький для того, чтобы дальше жить без мамы...

 

- Тогда я расскажу тебе не сказку, а быль, идет?

 

... В 1795 году остров Кюрасао охватило восстание рабов под предводительством Тулы. Так звали одного из них.

 

В Бандабау, западной части острова - той самой, где находятся самые красивые пляжи, мы обязательно там с тобой побываем - рабы составляли тогда большую часть населения. Их было около 5000 человек. Тула начал готовить восстание заранее. Он знал о том, что на острове Гаити произошла революция, освободившая рабов.. Знал он и о том, что  в Европе в это время Франция захватила Нидерланды. Это давало право рабам на Кюрасао на свободу, заявлял он. Утром 17 августа около 50 рабов во главе с Тулой подняли мятеж на плантации Книп рабовладельца Каспара Лодевейка ван Утрехта. Они собрались на площади перед его фазендой и сообщили ему, что больше не будут на него работать. Рабовладелец сказал им, что если у них есть претензии, то пусть предъявляют их голландскому губернатору в форте Амстердам (этот форт и сейчас стоит в Виллемстаде). Рабы отправились с Книпа на другую плантацию, где освободили 22 своих товарища из тюрьмы. А оттуда - на соседнюю плантацию сахарного тростника, где к ним присоединился еще один большой отряд рабов, под предводительством Бастиана Карпаты.... И так они шли и шли, с одной плантации на другую, освобождая по пути рабов, которые присоединялись к ним. Рабовладельцы в страхе бежали в город - на Кюрасао есть один-единственный город – и начали готовиться там к подавлению восстания.

 

Тула выдвинул три требования к властям: положить конец коллективным наказаниям и работе по воскресеньям и свободу покупать одежду и другие товары  не только у своих хозяев....

 

- Смотри-ка, почти как наши ребята с Бобби Сэндсом...- отозвался Ойшин.

 

- Первую атаку рабовладельцев, 19 августа, рабы успешно отразили.  Рабовладельцы перепугались еще больше - особенно когда раб Педро Вакао убил на плантации Фонтейн ее белого хозяина. Губернатор и рабовладельцы собрали хорошо вооруженный отряд из 60 всадников под командованием  капитана барона ван Вестерхолта, который дважды предлагал рабам сдаться. Но они не собирались сдаваться - потому что даже если их и оставили бы в живых, они слишком хорошо помнили, какая это была жизнь... В бою рабы были побеждены, но убиты были только около 20 из них, а остальным удалось бежать.

 

После этого они начали партизанскую войну: отравляли колодцы, похищали скот и провиант. 19 сентября предатель выдал врагу Тулу и Карпату. Они были взяты в плен. 3 октября Тулу публично казнили, замучив пытками насмерть. Казнили и других его сподвижников. Правда, после этого власти издали-таки впервые закон, в котором оговаривались права рабов.... 17 августа ежегодно отмечается на Кюрасао как день борьбы за свободу. А Туле поставили на острове памятник – на южном берегу, около нынешнего отеля «Холидэй Бич»....Там, где его казнили...

 

По иронии судьбы, 17 августа - это день рождения моей Лизы. А день, когда Тула был взят в плен - это день , когда она заболела и осталась инвалидом... Как не поверить после этого в глубокий символизм происходящего, как верил в него Ри Ран?  Но я не стала говорить об этом Ойшину. Это слишком личное...

 

- Выходит,и там тоже...

 

- Есть ли на свете хоть одна страна, где люди не боролись бы за свою свободу? Конечно, нет...

 

- Только вот почему-то тех, кто после смерти, cпустя столетия, становятся героями борьбы за нее, при жизни иначе как террористами не величают!- усмехнулся Ойшин.

 

- А кто величает-то? На их оценки вообще не стоит внимания обращать. На воре шапка горит. Ясным пламенем. Звездно-полосатая...

 

- Расскажи мне еще какую-нибудь историю, только с хорошим концом. Чтобы снились добрые сны, - попросил Ойшин.

 

- А историю с хорошим концом должны сотворить с тобой мы сами, когда мы там будем, - сказала я, - Как ты считаешь, сумеем?

 

- На пару с тобой? Обязательно.

 

И через минуту он уже по-богатырски захрапел.

 

                                    ****

На этот раз Ойшин разбудил меня утром.

 

-Доброе утро! Пора выписываться из отеля и идти менять внешность...

 

Я поежилась. Мне совсем не улыбалось превращаться в блондинку - и вовсе не из-за каких-то предрассудков в отношении уровня их умственных способностей, а потому, что мне это просто не шло. Было совершенно не к лицу. Я один раз как-то попробовала  и потом не знала, как свою голову поскорее отмыть...

 

Но выбора у меня не было.

 

Часа через три мы с Ойшином постучали в дверь маленького, покосившегося парикмахерского салона, мужем хозяйки которой оказался ирландец. Ну, везде у них свои люди! Почти как у китайцев.

 

- Я с Падди займусь паспортами, а тобой займется Элиана.

 

И Элиана - маленькая, худенькая брюнетка-  решительно взяла в руки ножницы и флакон с краской...

 

Я никогда не хожу в парикмахерские потому, что давно заметила: каждая парикмахерша стремится воссоздать на твоей голове подобие того, что красуется на ее собственной. И даже если у нее самой очень милая прическа, это еще не значит, что мне она будет к лицу. Например, у меня лицо по-славянски круглое. А у ирландок личики чаще всего острые, как лисьи мордочки... Самое ужасное  в том, что почему-то они никогда не слушают тебя, если ты пытаешься объяснить им, что тебе нужно. И сейчас я смотрела на Элиану почти с ужасом: у нее была короткая стрижка а ля Мирей Матье, которую не только что давно уже никто не носит, а которая превратила бы меня в натуральное посмешище....

 

Элиана тем временем уже шла на  меня в атаку с ножницами. Подобно Бабсу Баберлею я решила: я просто так не дамся! И я достала из кармана португальский разговорник...

 

... Сидя перед зеркалом, я долго боялась открыть глаза. Но Ри Ран был прав: перед смертью не надышишься, и наконец я их открыла....

 

Мне захотелось снять голову со своих плеч вместе с волосами! Единственное, что мне понравилось - это то, что в блондинку я превратилась в пепельную. А не в рыжеватую и не в  такую альбиносскую, как Кристина Орбакайте. Больше всего я боялась, что Ойшин будет смеяться надо мной.

 

Но он вошел в дверь и как ни в чем не бывало сказал:

 

- А тебе идет!

 

- Не смей издеваться!- чуть не заплакала я.

 

- Я не издеваюсь. Тебе правда идет. Как ты вчера сама говорила, «и не надо, чтобы тебе это нравилось. Это вовсе не обязательно. Просто это будет что-то другое, незнакомое».

 

Я чуть не швырнула в него щеткой для волос.

 

- Интересно, а ты-то сам собираешься уродовать свою внешность?

 

- А то как же!- подтвердил Ойшин. – Не видишь – я уже начал отпускать бороду...

 

В таком виде я уже не могла вернуться в отель, и было решено не отправляться ни в какой другой.В нашу последнюю ночь на португальской земле мы заночевали в каморке под крышей у Падди и Элианы. Слава богу, кроватей здесь было две.

 

- Я не храплю по ночам? - озабоченно спросил Ойшин.

 

- Храпишь, да еще как!- не выдержала я.

- Ну извини... Но между прочим, ты тоже!- парировал он.

 

            ****

...В самолете на Кюрасао я никак не могла расслабиться. Не только потому, что я летела с фальшивым паспортом и уродливой прической на голове в самое логово врага в качестве неофициального наблюдателя от объединенных наций. Меня волновало еще и то, каким предстанет передо мной мой любимый остров, который я не видела столько лет.

 

В последний раз я сталкивалась с  yu di Korsou[14]  ... в североирландской тюрьме. В той самой, где я познакомилась с Колей и Борисом.

 

Но Эмилио находился за решеткой не превентивно - он был наркокурьером. Я много слышала о таких, как он - о бедняках с Кюрасао, которые взяли в долг денег у какого-нибудь громилы и теперь таким способом вынуждены этот долг отдавать. Но столкнулась лицом к лицу впервые. На Кюрасао их называют «mula» - мул. Помню, как особенно меня расстроил рассказ о молодом антильском парне-студенте, который тоже вот так влез в долги и поехал из Голландии к себе домой с кокаиновыми шариками в желудке. Его нашли мертвым на дороге на Кюрасао - один из шариков лопнул... Даже его родители не знали о том, что он в это время находился на родном острове - они были уверены, что он ходит себе на занятия в далекой Голландии...

 

Эмилио был пожилым уже человеком, наверно, дедушкой в своей обыденной жизни.Очень темнокожим, с боксерской комплекцией и с добрыми огромными глазами. И хотя то, что он сделал, было на 100% злом, с какой стороны ни смотри, и он сам был виноват в том, что попал за решетку, мне все равно помимо моей воли было его жалко.

 

Чем больше я его слушала – например, рассказы о том, как североирландские охранники месяцами отказывались поменять ему, страдающему радикулитом,  матрас, а его белому соседу поменяли в тот же день - тем непереносимее для меня становилось выполнять эту работу. Потому что кто-то, а уж я-то хорошо знала тамошние средневековые нравы и хорошо понимала, что он не врет и не преувеличивает.

 

- Я просто хочу, чтобы они мне сказали, почему это они так сделали!- жаловался он, - Почему не  разрешили мне даже встретиться с директором тюрьмы, как будто я и не человек.

 

Я только вздохнула:

 

- Вот чего-чего, а на это даже не надейтесь. Не то, что не скажут - никогда даже не признаются, что они это сделали. Жалуйтесь адвокату, пусть он пишет омбудсману.

 

То,  что мне было жалко Эмилио, не значит, что я оправдываю его поступок - просто я сидела рядом с ним в суде, переводила ему то, что говорил судья и думала: вот жил бы этот дедушка в Советском Союзе или на Кубе, и не было бы у него никакой нужды выживать и зарабатывать себе на жизнь такими способами. К сведению всех негодующих праведников: пособия на Кюрасао мизерные, а вода и электричество - одни из самых дорогих в мире...

 

О суде я знаю не очень много, потому что в нашей семье не было ни подсудимых, ни жертв преступлений. Но до войны моя бабушка работала в советском суде –народным заседателем. Судьи в СССР (равно как и их помощники) избирались на всеобщих выборах, чтобы не попадали в зависимость, чтобы не было причин для коррупции. Но главное - в СССР велась большая работа, была целая система профилактики правонарушений.

 

Мама рассказывала мне, что уже через пару лет после окончания Великой отечественной войны в СССР не стало бродяжничества, дети-сироты все были помещены в детские дома, в Москве был ликвидирован бандитизм, году к 1955-му практически прекратились уличные кражи в малых и средних городах.... Я уже говорила про институт участковых милиционеров, который я еще застала. Участковый милиционер знал всех жителей на своем участке, знал, у кого семейные проблемы; кто вернулся из заключения; знал, если кто-то уклонялся от общественно-полезного труда (к матерям-домохозяйкам это, естественно,  не относилось); знал, кто выпивает; знал, если где-то варят самогонку и в каких домах собираются картежники (игры на деньги не разрешались) - и ко всему этому принимал меры, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. При отделениях милиции были обязательно детские комнаты, в которых на учете состояли неблагополучные подростки. Считалось большим позором, если кого-то брали туда на учет (к счастью, таких было совсем немного). В своей работе инспектора по делам несовершеннолетних опирались на комсомольский и пионерский актив школ своего района. Детей старались занять после школы, чтобы им не приходило в голову заниматься глупостями - для них были бесплатные кружки во дворцах пионеров и клубах, специальные сеансы в кинотеатрах, особенно во время каникул, бесплатные группы продленного дня в школах - для тех, у кого при работающих родителях не было бабушек с дедушками... Над школами шефствовали рабочие с заводов и фабрик, устраивавшие для ребят разные экскурсии. (Некоторых из ребят, пошедших после окончания школы работать на завод, этот завод посылал потом учиться в вуз- с заводской стипендией, которая была выше обычной государственной...)

 

На улицах в мамино время еще стояли постовые-регулировщики. Для послевоенных детей они были друзьями. «Был у нас один постовой - дядя Коля,»- рассказывала мне мама, - «Стоял на посту возле районной больницы, мы с подружкой-первоклассницей гуляли около его поста, он нам рассказывал о фронте, о своей жизни до войны и еще всякие интересные истории. Вспоминая его - высокого, статного, интеллигентного, - с такой обидой слышишь уголовное словечко «менты»!

 

За малые правонарушения людей не судили, т.к. их брал на поруки трудовой коллектив.

Для перевоспитания правонарушителей на предприятиях существовали товарищеские суды. Например, мама еще рассказывала мне, что в   60е годы на нашей городской баянной фабрике в одном из цехов было заседание товарищеского суда: обсуждали хулиганский поступок одного рабочего, совершенный им в районной библиотеке: он бросил на пол несколько книг. Суд постановил обязать рабочего принести извинения работникам библиотеки, взять его бригадой на поруки и вести с ним воспитательную работу - пока он не исправится. И ведь исправился!

 

Настоящие преступники же были исключением именно потому, что у людей не было необходимости становиться на преступный путь и потому, что у большинства была совесть, были понятия о том, “что такое хорошо и  что такое плохо», а не лишь из-за одного только страха перед наказанием. Вон в Америке и смертная казнь есть, а преступность все растет. И на религии там столько помешанных – и в переносном и даже в прямом смысле, а толку чуть. Это сейчас нам пытаются внушить, что для того, чтобы не было такого уровня преступности, необходима зачем-то религия, а ведь религия основана именно на страхе перед боженькиным наказанием, а не на осознании того, что просто перестанешь себя самого уважать если допустишь определенные поступки.

 

Когда герой Льва Лещенко – советский милиционер – поет:

 

   “Он меня вовек не победит,

  Не уйдет, хоть будет ночь темным-темна,

   Потому что он один, всегда один,

   А со мною – вся моя страна!»  - это именно так и было.

 

Это именно так и было – «если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет...». Именно лишь «кто-то» и именно всего «кое-где» и именно только «порой»...

 

По-моему, унизительно для взрослого порядочного человека вести себя хорошо только из страха, как маленькому: хороший приступ совести у нормального человека  страшнее любого адского огня. Я не буду бросать бумажки на улице мимо урны или рисовать на стенках граффити или воровать не потому, что боюсь «не попасть в рай». Потому что если я это сделаю, то перестану уважать саму себя. Потому что я не испытываю ни нужды, ни чувства желания это делать.

 

... - Дамы и господа! Через 20 минут наш самолет приземлится в аэропорту Хато, - приветливо сообщила стюардесса.

 

И еще через несколько минут под крылом самолета показались такие родные, такие знакомые красные скалы - Тера Кора. Mi dushi Korsou[15], куда я столько лет еще надеялась приехать. Хотя и не совсем в таком качестве, как сейчас....

[1] Милый Кюрасао – так называют его сами жители острова (папиаменто)

[2] Название эстонской легенды

[3] во всей Ирландии – юг плюс север – 32 графства

[4]

[5] http://www.greenleft.org.au/2006/691/35882

[6] Le Grand – великий, большой (фр.)

[7] http://www.monthlyreview.org/mrzine/cm250308.html

[8] больше известный как (папиаменто)

[9] девочке (исп.)

[10] англичане (исп.)

[11]  macho (исп.) — «самец». В применении к человеку это слово имеет достаточно позитивный смысл и обозначает мужественность

[12] районы-гетто католического западного Белфаста, в которых после разоружения ИРА резко выросла  преступность

[13] Сказочная страна вечной молодости в ирландских преданиях

[14] Уроженец Кюрасао (папиаменто)

[15] мой милый Кюрасао (папиаменто)