Первые страницы романа «Белые зубы» Зейди Смит, одной из книг, рекомендованных для чтения со студентами Оксфордским российским фондом, внушали оптимизм: неужели, наконец, хорошая книга? Живой язык, увлекательный сюжет, искрящийся юмор... После разочарования некоторыми другими книгами, распространяемыми Оксфордским российским фондом в наших университетах, старалась быть предельно объективной. Спору нет, книга  интересна, легко читается, в определенном смысле познавательна - производит впечатление «энциклопедии жизни» этнических меньшинств современной Британии. Но по нравственной шкале книга едва ли может быть оценена положительно. Предвижу возражение: но литература и не обязана воспитывать и быть моральной. Тогда вопрос: а что должна делать литература, то есть литература, претендующая на художественную ценность, а не «развлекуха»? Доставлять удовольствие через эстетическое впечатление, рождать чувство прекрасного? Но безнравственность безобразна! Красота формы без красоты содержания - пуста. А здесь как раз тот случай - красота формы  не сочетается с красотой духовно-нравственного содержания.

Итак, что же можно сказать о романе? «Белые зубы» несет в себе черты двух литературных направлений - реализма и постмодернизма. Как реалистический роман он претендует на объективное отражение повседневной жизни лондонских этносов, что создается правдоподобием героев, деталей антуража, «всеведущим повествователем» и рядом других черт. В то же время объективность здесь мнимая: на фоне правдоподобных декораций разворачивается квазиреалистический сюжет, где случайность преобладает над необходимостью (герои Смит постоянно попадают в нелепые, нетипичные  ситуации), психическое - над социальным (в основе большинства поступков героев лежат их комплексы и «пунктики»), а игра воображения - над реальностью исторических событий.

И в этом  «квазиреализме» таится определенный подвох. Если фэнтази, скажем, откровенно заявляет о нереалистичности  происходящего, а книги «честных» постмодернистов зачастую настолько полны абсурда, что никому не придет в голову мерить ими живую реальность, то псевдореализм Зейди Смит обманывает читателя, вводит его в заблуждение. По-существу, автор полностью субъективна, ее «правда» щедро приправлена домыслами и фантазиями.

Роман также несет черты постмодернизма, он кажется талантливым выплеском самовыражения, как будто бы не ограниченным никакими рамками и условностями. Но именно «как будто бы». На деле оценка событий и поступков героев жестко заложена в ткань романа, так что ошибиться невозможно. Говоря языком постструктуралистских критиков, в романе не происходит «смерти автора» и «рождения читателя», то есть читатель не получает свободу  интерпретации (если таковая вообще возможна).

Если уж и говорить о постмодернизме, то в «Белых зубах» он проявляется в изобилии гротеска, пародирования, в уничижительной деконструкции исторических событий и умышленной примитивизации их оценок. При этом из-за кажущегося реализма  невнимательный читатель «скушает» все примеры такой деконструкции, «не подавившись».

Так, он может без вопросов воспринять утверждения героя-бенгальца о том, что национальности, населяющие Индию (сикхи, пенджабцы, бенгальцы и др.) - дураки, неспособные самостоятельно выстроить свою политическую систему, что борьба за независимость от Британии - сплошная глупость, а сама Индия подобна проститутке  («leave India in bed with the British, if that's what she likes» «Оставьте Индию в постели с Бриттом, если она этого желает»). Он воспримет как вполне естественное брезгливое описание экипажа танка и тот факт, что двое героев, уже в конце войны, отлучившись на время и увидев по возвращении, что трое их товарищей зверски убиты в танке, не испытывают ужаса и угрызений совести. Не похоронив товарищей, оставив их в танке, друзья спокойно уходят в деревню, где, как ни в чем не бывало, предаются доступным им развлечениям (и при этом добывают деньги, продавая медали убитых). Читателя вряд ли покоробит полное высокомерного презрения описание взаимоотношений населения оккупированных нацистами территорий и освободителей, когда дети, выпрашивающие жвачку у британцев, описываются с плохо скрываемой брезгливостью, а главный герой, Самад, хватает за грудки ребенка, заподозрив, что он убил «one of our men in that house»... Изображая циничное поведение персонажей как вполне естественное, Смит подспудно принижает, дегероизирует борьбу против нацистов, стирает различия между добром и злом.

Можно пропустить и массу других примеров деконструкции моральных и исторических оценок событий.

Является ли подобная деконструкция освобождающей для читателя, делает ли она его ум  непредвзятым - ведь именно к этому стремится постмодернизм? Конечно, нет. Это только кажется, что Смит идеологически  всеядна, космополитична и полна скепсиса в отношении каких бы то бы то ни было «святых верований». Ведь она оставляет непреложным буржуазно-неолиберальный канон: классовое и расовое неравенство, индивидуализм, бедность духа. В отношении  ценностей метрополии – Британии - Смит также довольно осторожна. В основном же деконструкции подвергаются духовно-этические понятия (героизм, гуманизм, совесть, сострадание), левое и национально-освободительное видение истории и сопутствующие ему морально-нравственные ценности. Поэтому на вопрос, а не предвзята ли сама деконструктивист Смит, следует ответить положительно. Смит является ярко выраженной конформисткой, её идейно-политическая позиция насквозь пропитана буржуазно-империалистическими предрассудками, а ее произведения несут явные следы обработки официальной пропагандой.

Образ автора - отражение самой Зейди Смит - видится в романе моральным компрадором, обреченным платить насмешкой над всем и вся за утрату национальной идентичности, за сознательный отказ от моральной оценки прошлого и настоящего. И что ей остается, как ни прятаться  за цинизмом, моральной неразборчивостью и психологической одномерностью своих героев?

К своим героям Смит относится с прохладным пониманием, всегда предполагая прозаические,  низменные мотивы их поступков. Например, узнав о многочисленных жертвах  циклона в Индии (реальное событие 1985 г.), Самад и Алсана не испытывают жалости к своим бывшим соотечественникам. Смит высоколобо рассуждает: «О, в этом было определенное удовольствие. Никогда не недооценивайте людей, не недооценивайте удовольствия, которое они испытывают, наблюдая чужую боль... Боль + расстояние = развлечение, вуайеризм, человеческий интерес, cinema verite, утробный смешок, сочувственная улыбка, поднятая бровь, замаскированное презрение...». Осуждая человеческую природу, Смит и сама не прочь посмеяться над бедой (причем реальной, повлекшей смерть тысяч людей, а не вымышленной бойкой фантазией литератора). Оцените придуманную ею эффектную развязку: Магид, сын Алсаны и Самада, не пострадал от циклона, лишь ваза, упавшая с полки мечети, сломала ему нос, зато его слуги, бежавшие в Дхаку днями раньше, вместе с другими телами «плыли вверх животом по Джамуме, а пучеглазые рыбы с серебряными плавниками с изумлением смотрели на них».

Еще примеры.

Дети Самада и Алсаны развлекаются, наблюдая за дерущимися родителями, держа пари, кто победит…

Самад на войне то и дело нюхает порошок морфия, а для его сына вместе с другими школьниками обычным делом является курение гашиша и марихуаны - причем не только на переменах, но и на уроках…

В книге множество эпизодов и сцен, для описания которых наиболее подходящим было бы английское слово "physicality", которое лучше всего можно перевести как одержимость плотью. Эта одержимость ярко проявляется в описании четы интеллектуалов Чалфенов; соседство плотского и интеллектуального как бы подчеркивает бездуховность их интеллекта. Оба супруга, кстати, явно вожделеют к друзьям своего сына: мать - к Миллату, отец - к Айри…

Со временем герои обретают какой-то смысл своего существования и начинают жить «ради идеи». Тогда Смит делает их похожими на фанатиков или шизофреников с суженным сознанием. Она как бы говорит нам: жизнь «ради идеи» достойна осмеяния не меньше, чем откровенная глупость и порок. Думается, что в этом также проявляется образ автора.

Идеи, ведущие героев по жизни - совсем неравноценные, - ставятся на одну планку, а все их носители представляются нелепыми в своем узколобом фанатизме. Таков Райан, бывший «отвязный» подросток, попавший под влияние секты Свидетелей Иеговы и превратившийся в занудного религиозного доктринера, такова бабушка Айри Хортенс, во всем видящая Божье знамение, таков Самад, отчаянно цепляющийся за свою бенгальскую идентичность, и его распутный сын Миллат, в конце концов, сделавшийся воинствующим мусульманским фундаменталистом, таков воспитывавшийся в Бангладеш второй сын Самада, Магид, ставший «большим англичанином, чем сами англичане», таковы Маркус и Джойс Чалфены, одержимые манипуляциями с живыми существами.

Если копнуть глубже, то оказывается, что идеи, ведущие героев по жизни, выбраны не случайно. Так, одержимость созданием генетически управляемого организма  сочетается в Маркусе Чалфене с марксизмом. Тем самым Смит как бы связывает воспитание совершенного человека, одну из целей коммунизма, с расхожим штампом о несвободе личности в коммунистическом обществе.

Примечательно, что образ Чалфена переплетается с другим «высоколобым» персонажем - нацистским преступником доктором Марком-Пьерром Перретом, проводившим евгенические опыты с заключенными концлагеря. В главе-флэшбэке, посвященной войне, Смит описывает Перрета спокойно и даже с некоторой долей симпатии - как молодого человека, художника, интеллектуала. Он кажется больным и обреченным, и Арчи отпускает его, так и не выстрелив. Этот персонаж, проводивший бесчеловечные опыты над заключенными, после войны становится коллегой еврея Чалфена.

Немалая часть романа посвящена дегероизации и принижению национально-освободительной борьбы. Так, устами своих героев Смит выражает насмешливое отношение к знаменитому индийскому Восстанию сипаев 1857 года, овеянному для индийцев героическим ореолом. Герой бунта, дед Самада, представляется таким уродливым, что его портрет, повешенный в кафе, способен отвратить клиентов от пищи. Имя этого героя - Мангал Пандеи - является этимологическим источником  английского слова «pandy», что означает «дурак, трус», и, по мнению друга Самада, Арчибальда, это единственное, что следует помнить о самом Пандеи, о сипаях и о борьбе за независимость в целом.

Арчи объясняет: «В армии ... «pandy» всегда означало только одно. На твоем месте, я бы помалкивал об этой твоей родственной связи, а не зудел о ней на каждом углу каждому встречному и поперечному».

Если учесть бенгальское происхождение самой Зейди Смит, то этот пассаж и общее фривольно-ироническое описание тех событий производят эффект «холодного душа», оставляют ощущение какого-то утонченного предательства. Не случайно Зейди Смит сравнивают с антиисламистом Салманом Рушди. Можно сказать, что Смит выполняет ту же роль по отношению к Индии.

Официальная британская версия гласит: индийский мятеж 1857-1859 годов произошел из-за возмущения религиозных фанатиков тем, что жир коров использовался в изготовлении пропитки для винтовок и смазывания патронов. Мангал Пандеи выступил зачинщиком потасовки с вышестоящими англичанами - «честными людьми, готовыми умереть за свою страну» - а потом «даже не смог убить себя достойным образом». Сей исключительно упрощенный исторический нарратив вызывает  пораженческую реакцию Самада, морально отрекающегося от своего предка: «Когда у человека нет ничего, кроме его крови, каждая ее капля важна - очень важна, и ее надо ревностно защищать» [255].

Смит пишет, что выгодная для Индии «правда» о Восстании сипаев, этом культовом событии индийской национально-освободительной борьбы, представлена в Кембридже лишь одной «второсортной книжкой некого индийца Мишры», и смеется над радостью Самада, заполучившего эту «уникальную» книгу.

Изображая Самада морально побежденным и заставляя Арчи заявлять о глупости и ненужности освободительной борьбы, Смит, похоже, выражает и свое кредо по этому поводу. Но стала бы Индия независимой без борьбы? Был бы Ганди без Пандеи? Разумеется, нет. Все  качественные социальные изменения в истории человечества происходят только через накопление количественных факторов, через самоотверженные действия в борьбе со злом.

Справедливости ради надо сказать, что иногда от Зейди Смит достается и британскому империализму – хотя чаще в виде «дружеских подзатыльников». Иронично изображается «ти пляхой никуда негодний бальбес» - красавец-англичанин Дэрем, «великий просветитель», принесший на Ямайку христианскую веру в виде церкви Свидетелей Иеговы и осчастлививший прабабку Айри ребенком. Также высмеивается благопристойный белый джентльмен в медалях, казавшийся детям «человеком другого класса, другой эры», и оказавшийся сумасшедшим гомосексуалистом. Высмеивается раболепие перед белой расой в репликах героев-аборигенов («Их сын говорит по-английски как принц Уэльский. Он выглядит настоящим аристократом, маленьким англичанином».). Есть пара ироничных антирасистских пассажей: «У входа в сортир МакДональда стоит охранник-негр, не пускающий туда негров», “О, он любил ее как англичанин любит Индию, Африку или Ирландию. Пробмема заключалась именно в этой любви, ведь люди плохо обращаются с теми, кого любят». Однако количество таких штрихов в целом невелико.

Итак, роман Зейди Смит можно уверенно отнести к литературе компрадорской, по сути своей глубоко антигуманистической, призванной дезавуировать критический взгляд на историю империализма и имеющей сомнительные идейно-нравственные посылы. Впрочем, как представляется, книга Смит является не исключением, а правилом, отражающим состояние современной западной литературы. Дело в том, что с падением Советского блока столь опасные для буржуазного порядка социальные литература и искусство были благополучно искоренены. Если и остались социальные мотивы, то они сместились в область фэнтэзи или реализуются на мелкотравчатом уровне, не достигая мировоззренческой глубины.

Если мы проанализируем культуру ХХ-ХХI веков, то отметим  четкий водораздел, проходящий по годам крушения социализма. До этого водораздела – Дэвид Лоуренс, Арчибалд Кронин, Чарльз Сноу, Ивлин Во, Сид Чаплин, Сьюзан Хилл и другие писатели с яркой социальной литературой, выражающей реальный протест против буржуазного строя, обличающие империализм. Сейчас – невнятные, фрейдистские и конформистские Грэм Свифт, Джонатан Коу, Дэвид Лодж, Майкл Фрейн, Зейди Смит и т.п. Всем своим творчеством они как бы говорят: «Какие социальные проблемы, о чем вы? Посмотрите, как нехорош человек с изнанки! Не ваш ли это портрет? Человек несовершенен, и его мир несовершенен. Надо только понять, что это несовершенство – благо, и тогда исчезают добро и зло, белое и черное, а мир предстает как сложная система в разнообразии оттенков. И стоит ли  его менять?»

В заключение несколько слов об Оксфордском российском фонде и деятельности западных культурно-просветительских фондов в целом.

ОРФ бесплатно распространяет «продвинутую» британскую литературу уже более пяти лет. Ежегодно проводит семинар, расширяет охват вузов, использует различные рычаги стимулирования, например, дары отличившимся вузам в виде многотомника британской классики. Надо сказать, настойчивость ОРФ вознаграждается. Спрос со стороны российских англоязычных вузов на такую литературу есть, и он растет. В этой связи приходит на ум аналогия с экспансией западного масскульта в 1990-х - 2000-х, когда на юного постсоветского зрителя обрушились бесчисленные «Том и Джерри», «Охотники за привидениями», «Утиные истории», а на взрослого - «Санта-Барбара», «Возвращение в Эдем», «Богатые тоже плачут» и т.д. Целью всего этого было вытеснить культурные ценности, заложенные классической русской, советской и прогрессивной западной культурами, и эту цель постсоветские СМИ во многом достигли.

Конечно, книги ОРФ, предназначенные для студентов российских вузов, не так примитивны, как упомянутые выше культмассовые поделки. Претендуя на элитарность, они представляют и воспитывают менталитет буржуазной новорусской образованщины. У всех подобных произведений есть весьма примечательная идеологическая составляющая: в них полностью отсутствует глубокий, гуманистический показ социальных, философских, духовных проблем. Нравственный аспект бытия в них либо полностью выносится за скобки, либо трактуется в узко-эгоцентрическом ключе. Авторы этих книг до отказа набивают их психологией, дотошным описанием повседневного быта, взаимоотношений с окружающими, при этом поверхностно трактуя сложные проблемы истории и религии. В этих книгах нередко встречается вульгарный натурализм[i], откровенный секс, гомосексуализм, инцест и т.п. Они изобилуют бранными и унижающими человеческое достоинство выражениями.

ОРФ не единственный фонд, имеющий такую идеологическую компоненту. Вот как описывает свой опыт преподавания русская студентка, которая работала в Колумбии со школьниками 10 класса[ii]: «Английский здесь учат по американскому учебнику с текстами из романов Грешэма и подобных авторов. Несколько уроков назад обсуждали эпизод, где подробно, в деталях описывается групповое изнасилование девочки. Сейчас читаем фрагмент, где подробно описывается, как персонаж убивает кого-то и расчленяет тела жертв». По-моему, этот рассказ очень примечателен. Не является ли идеология безнравственности общей тенденцией для западных образовательных программ?

[i] Вспоминается возмущение одного студента: почему мы должны читать о чьих-то физиологических выделениях?

[ii] Есть многочисленные государственные и частные  фонды (например, worldteach.org, transitionabroad.com, bridgetefl.com), которые направляют студентов, преимущественно европейских стран, в страны Азии, Африки, Латинской Америки для преподавания английского языка. Эти программы призваны закрепить его мировой статус и попутно привить обучаемым определенные ценности (что неизбежно при изучении аутентичных текстов, о языке как инструменте культурной колонизации см. http://left.ru/2010/2/lomako195.phtml ). Платят таким неанглоязычным преподавателям-студентам меньше, чем носителям английского языка, главный критерий отбора для них, вероятно, европейская внешность.