Одним из наиболее заметных и ярких проявлений разворачивающегося кризиса капитализма является стремительное ускорение процесса демонтажа так называемого «социального государства». Процесс этот, с различной интенсивностью идущий вот уже несколько десятилетий, в последние годы получил мощный импульс в виде экономических и политических шагов по «восстановлению финансовой стабильности», «сокращению бюджетного дефицита», «оздоровлению экономики» и т.п. «неизбежных» мер, к которым крупная буржуазия обычно прибегает в тяжелые времена, с целью не только сохранить, но и упрочить своё господство. Во многих западноевропейских странах, таких как Франция, Греция, Португалия, Англия, новый резкий крен правящих кругов в сторону неолиберализма вызвал бурные выступления трудящихся, воспротивившихся намерениям властей лишить их очередной порции социальных благ. Однако забастовки, массовые демонстрации и другие формы протеста пока не приносят результатов: правительство Саркози повысило ранний выход на пенсию до 62 лет, Греция приняла навязанную ЕС программу «финансовой стабилизации», невиданным сокращениям подвергся бюджет Ирландии и т.д. и т.п. Очевидно, что соотношение классовых сил в империалистическом мире сегодня явно не в пользу рабочих. Европейской и североамериканской буржуазии, безраздельно господствующей на планете с момента распада СССР, удается без особых трудностей, лишь изредка прибегая к насилию, преодолевать разрозненное сопротивление слабо консолидированного классового противника. На фоне решительного и уверенного в себе крупного капитала, последовательно проводящего выгодную ему линию, западная левая, как официальная, «социал-демократическая», так и «антисистемная», выглядит откровенно жалкой, беспомощной, подавленной. Она явно неспособна возглавить зреющее недовольство широких масс и направить его в русло антикапиталистической борьбы. Она не в силах выдвинуть альтернативную программу, основным содержанием которой были бы не паллиативные шаги по «выходу из кризиса», а радикальный разрыв с господствующей либеральной идеологией и призыв к революционному слому прогнившего общественного строя, для которого «кризис» уже давно стал естественным состоянием. Главный вектор политической и идеологической борьбы левых сил в богатых капстранах направлен не на разрушение и упразднение господствующего экономического и классового порядка, а на сохранение тех общественных благ, которые этот порядок пока ещё предоставляет наемным работникам. Сумму этих, все ещё гарантированных благ, принято называть «социальным государством».

Чтобы понять, имеет ли борьба за остатки социального государства шансы на успех, стоит ли вообще эта игра свеч, и не настало ли, наконец, время для левых сил кардинально изменить свою политико-идеологическую повестку дня, совершим краткий экскурс в историю.

Социальное государство зародилось, окрепло, достигло расцвета, начало деградировать и, в конце концов, пришло к своему нынешнему весьма плачевному состоянию в недрах государственно-монополистического или, если прибегнуть к конвенциональному буржуазному определению, «организованного капитализма». Начиная с середины 19-го века, положение западноевропейских рабочих стало претерпевать существенные изменения. Из бесправной, безжалостно эксплуатируемой массы лишенных собственности вчерашних крестьян и мелких ремесленников, фактических рабов, они постепенно превращались в важный элемент складывавшихся на новой классовой основе политических наций. Обретение равных с буржуазией формальных политических прав значительно укрепило позиции западного пролетариата в отношении распределения национального продукта. Буржуазное государство уже не могло не считаться с рабочими. Решающим фактором, принципиально изменившим не только политическое, но также материальное и культурное положение западноевропейского и североамериканского белого пролетариата стал переход капитализма в империалистическую фазу. Замена конкуренции монополией, господство финансового капитала, подмявшего под себя промышленность и сельское хозяйство, стремительная экспансия монополий на внешние рынки и извлечение монопольным капиталом из эксплуатации природных ресурсов и дешевой рабсилы колоний гигантских сверхприбылей – все эти вновь народившиеся империалистические обстоятельства обусловили кардинальный сдвиг в расстановке классовых сил внутри наиболее развитых капиталистических обществ. Господствующие классы империалистических стран, сохраняя безраздельную собственность на средства производства, получили возможность поделиться небольшой частью прибылей, извлекаемых из имперского грабежа, со своими трудящимися. Ленин в работе «Империализм и раскол социализма» так описывал создавшуюся ситуацию:

«эксплуатация угнетенных наций, неразрывно связанная с аннексиями, и особенно эксплуатация колоний горсткой «великих» держав все больше превращает «цивилизованный» мир в паразита на теле сотен миллионов нецивилизованных народов. Римский пролетарий жил на счет общества. Теперешнее общество живет на счет современного пролетария. Это глубокое замечание Сисмонди Маркс особенно подчеркивал. Империализм несколько изменяет дело. Привилегированная прослойка пролетариата империалистских держав живет отчасти на счет сотен миллионов нецивилизованных народов.»

Т.е. произошло то, что существенная часть пролетариев имперских метрополий - «привилегированная прослойка» - стала соучастником в ограблении колоний, получателем части сверхприбыли и, по отношению к населению этих колоний, превратилась в эксплуататорский класс. Это уже был далеко не тот пролетариат, к которому Маркс и Энгельс обращались в «Манифесте» - у которого «не было отечества» и которому «нечего терять, кроме своих цепей». Это была «рабочая аристократия». Её материальное благосостояние и социальный статус зависели уже не столько от успехов и неудач в борьбе с собственной буржуазией, сколько от продвижения и углубления империалистической экспансии «родного» государства. Коренным образом стало изменяться отношение пролетариата к институту буржуазного государства. Беря на себя функции перераспределения национального богатства, последнее из машины классового угнетения и подавления, которую рабочим в ходе революции надлежит разбить и заменить отмирающим государством диктатуры пролетариата, теперь превратилось в «совместный проект» привилегированных трудящихся с господствующими классами.

Трансформация производственных отношений, характеризовавшая эпоху становления империализма, не могла не отразиться на классовом сознании и, соответственно, на содержании политической борьбы западного рабочего класса. Стала набирать силу тенденция к сотрудничеству, соглашательству с национальной буржуазией, выражавшаяся в таких течениях, как оппортунизм и социал-шовинизм. Революционная социал-демократия превращалась, по сути, в контрреволюционную силу, в «буржуазную рабочую партию».

Именно в этот период раскола рабочего движения на революционное и оппортунистическое образуются те общественные структуры, которые в последствии составили основу современного «социального государства». Наиболее яркий пример – так называемый «прусский социализм», введенный в бисмарковской Германии и впервые учредивший систему социального страхования и пенсионного обеспечения. Левым вариантом прусского социализма была теория государственного социализма Лассаля, объявившего рабочий класс носителем гегелевской «чистой идеи государства».

Таким образом, зарождение и первые шаги социального государства оказались неразрывно связанными с классовой политикой западного империализма и переходом европейского рабочего движения на путь сотрудничества и объединения с национальным капиталом.

Следующий этап в становлении и развитии социального государства, на котором оно достигло своего наивысшего расцвета и приобрело знакомый нам по совсем ещё недавнему прошлому вид «государства благосостояния», приходится на предвоенные годы «Великой депрессии», рузвельтовского «Нового курса», корпоративного государства итальянского фашизма и германского нацизма, и, конечно, на послевоенный период «Холодной войны» - эпоху глобального противоборства так называемого «империализма Триады» (США, Западная Европа, Япония) с советским социализмом. На данном этапе политика социального государства решала две основные задачи: во-первых, «спасение капитализма от самого себя», т.е. разрешение противоречия между предельно обобществленным, монополизированным производством и рыночными механизмами распределения, и, во-вторых, борьба с распространением идеологии и практики коммунизма. Решение этих задач (главным образом второй) требовало предельной консолидации западных обществ, создание как можно более широкой классовой базы, что, разумеется, предполагало существенное перераспределение как политической власти, так и материальных благ. Правящие круги ведущих империалистических держав вынуждены были пойти на ряд беспрецедентных уступок в области социальных прав и гражданских свобод, фактически включив в прослойку «рабочей аристократии» до двух третей наемных работников. Послевоенное восстановление разрушенной Европы и Японии, а также колоссальная гонка вооружений, создали предпосылки для долговременного низкоинфляционного роста экономики, сопровождавшегося крайне низким уровнем безработицы. Отсутствие проблем с трудоустройством и широкие социальные гарантии делали капитализм привлекательным для большинства западных рабочих и создавали его выигрышный образ для народов развивающихся стран, вставших на путь независимости. Низкая безработица создавала иллюзию «права на труд», а непрерывный рост благосостояния в сочетании с расцветом буржуазного либерализма вполне подходили под заманчивое определение «социализма с человеческим лицом».

Однако крот истории продолжал потихоньку делать своё дело. Под благостным покровом процветания и фальшивого «классового мира» созревали предпосылки очередного передела власти и собственности. «Организованный капитализм» сумел на какое-то время притупить боль классового антагонизма внутри зажиточных западных обществ, но глубинные противоречия капиталистического способа производства оставались на месте и только ждали удобного момента, чтобы, подобно вулканической лаве, прорваться на поверхность. С одной стороны, почувствовавший свою силу европейский и североамериканский пролетариат, ставший к тому времени «средним классом», требовал все большей доли участия в прибылях. С другой стороны, крупная империалистическая буржуазия, в среде которой, следуя объективной логике развития монополистического капитализма, все более значительный вес приобретал финансовый сектор, не намерена была далее терпеть тяжкое бремя послевоенного консенсуса, и готовилась к решительной схватке за возвращение утраченных позиций. Обстановку накаляло и поддерживаемое советским блоком антиколониальное освободительное движение, значительно затруднявшее процесс извлечения прибыли от эксплуатации Империей постколониальных стран.

Критика кейнсианского экономического порядка, основанного на активном вмешательстве государства в экономику и поощрении потребительского спроса, а заодно и взращенного этим порядком «государства благосостояния», велась справа и слева. Как это обычно случается в истории, в классовой борьбе побеждают наиболее организованные, сплоченные и идеологически последовательные. В 60-70-е годы прошлого столетия преимущество во всех этих компонентах было на стороне крупной империалистической буржуазии. Её политические организации оказались сильнее и боевитее, её лидеры харизматичнее, её идеи притягательнее и понятнее для широких мелкобуржуазных слоев, а их апологеты – убедительнее и острее, чем таковые с левой стороны. Тщательно разработанная ведущими идеологическими учреждениями Запада в 1950-60-х годах программа неолиберального поворота была приведена в действие сразу после нефтяного кризиса 1973 года. Начался последовательный демонтаж институтов социального государства. Первым, и самым мощным ударом по западному рабочему классу явился резкий скачок безработицы. К середине 1975 года число полностью безработных в развитых капиталистических странах достигло 15 млн. человек. Кроме того, более 10 млн. были переведены на неполную рабочую неделю или временно уволены с предприятий. Повсеместно произошло падение реальных доходов трудящихся.[1] Средние показатели уровня безработицы в ведущих капстранах возросли на 3-5%. Но дело даже не столько в количественных параметрах, отражающих динамику роста безработицы, сколько в качественных изменениях, произошедших во всем спектре отношений между трудом и капиталом, сложившихся в эпоху кейнсианского «государства благосостояния». В послевоенные годы рост влияния профсоюзов, расширение госсектора, развитие прогрессивного трудового законодательства, усиление социальной защиты и т.п. псевдосоциалистические структурные элементы «организованного капитализма» обусловили выведение значительной части рабочих мест из сферы товарных отношений. Такое явление экономисты и социологи назвали «декоммодификацией труда». В ведущих империалистических странах, а также в скандинавских социал-демократиях, на рынке труда возникли целые сектора, в которых рабочие и служащие были практически полностью гарантированы от увольнения, получали повышенные зарплаты и самый широкий набор сопутствующих социальных благ, таких как оплаченный отпуск по болезни, пенсионное обеспечение за счет работодателя и т.п. Эти привилегированные сектора «рабочей аристократии» существовали за счет эксплуатации низкооплачиваемого труда в странах Третьего мира и непривилегированной части работников (по большей части этнических меньшинств, либо иммигрантов) в собственных странах. Трудящиеся, занятые в этих благополучных, защищенных от перепадов спроса и предложения, секторов рынка труда, оставались вплоть до начала неолиберальных реформ главными бенефициантами послевоенного политико-экономического устройства. С началом массовой приватизации государственных предприятий, падением влияния профсоюзов под ударами правоконсервативных режимов Рейгана, Тэтчер и Коля, с рутинизацией массовой безработицы, доля «рабочей аристократии», наслаждавшейся «социализмом» при капитализме, в общей армии наемных работников начала стремительно сокращаться. Отныне «аристократы» были вынуждены соперничать с братьями по классу на «свободном рынке» за куда меньшее число рабочих мест. Их рабочая сила снова, как в старые добрые времена «неорганизованного» капитализма, превратилась в товар. Однако этим дело не ограничилось. Воспользовавшись распадом социалистического лагеря, переходом Китая на рельсы неолиберального капитализма и открытием рынков большинства развивающихся стран для ничем не ограниченной экспансии иностранного капитала, крупная империалистическая буржуазия запустила процесс деиндустриализации своих стран. Она стала вывозить рабочие места из богатых индустриальных государств в бедные страны с обилием дешевой рабочей силы и отсутствием трудового законодательства. Теперь избалованный «социальным государством» западный рабочий должен был конкурировать за свое место с китайским, вьетнамским или индонезийским собратом. Новый империализм глобальных финансовых структур и транснациональных корпораций больше не нуждался в собственном пролетариате. Последнему теперь можно было навсегда забыть об участии в прибылях на правах чуть ли не равноправного партнера.

Динамику соотношения классовых сил в западном обществе за последние 30-40 лет хорошо иллюстрирует график падения доли зарплаты в добавленной стоимости [2], производимой промышленностью США. Кривая неуклонно опускается вниз, с отметки 27% в 1975 до отметки в 15% в 2005 году. Хотя это, конечно, всего лишь скучная статистика…

Объективный, историко-материалистический анализ «социального государства» указывает на его неразрывную связь с развитием империализма – высшей и последней стадии капитализма. Жизнь и судьба социального государства в той или иной модификации зависит от характера отношений между внутренним капитализмом империалистических держав и внешними интересами имперского правящего класса. Джеймс Петрас называет эти отношения «конфликтом между Республикой и Империей». В свое время Республика, разрываемая внутренними противоречиями, породила Империю, которая с одной стороны взяла на себя часть противоречий Республики, а с другой, обеспечила последнюю необходимыми для её выживания ресурсами. Сегодня Империя все сильнее тяготится Республикой, т.к. главную прибыль имперская буржуазия извлекает из внешней экспансии, а не от эксплуатации своего отечественного пролетариата. Этот антагонизм находит свое выражение в демонтаже социального государства, в лишении имперского наемного труда его привилегий и, как следствие, в постепенной пролетаризации «рабочей аристократии». Насколько такой возврат западного рабочего класса в свое «исходное состояние» может привести к его радикализации, к осознанию его руководством обреченности борьбы за остатки социального государства и необходимости её трансформации в борьбу за социализм и диктатуру трудящихся – будет во многом зависеть от масштабов и глубины разворачивающегося кризиса.

В Россию и другие бывшие советские республики словосочетание «социальное государство» пришло вместе с реставрацией капитализма. Прорабы и агитаторы Перестройки не могли просто так взять и объявить, что в результате замысленных ими «реформ» советские люди лишатся всех своих социальных завоеваний и превратятся в бесправных рабов новых буржуев и их «цивилизованного рынка». Народу обещали «обновленный рыночный социализм», разумеется «с человеческим лицом», как в «цивилизованном мире» - со всеми советскими благами и гарантиями, помноженными на западноевропейский уровень потребления и за минусом очередей, дефицита и «уравниловки». Даже непременная спутница рынка – безработица – преподносилась не как зло, пусть и «неизбежное», но как своего рода благо - стимул для лентяев и лекарство от всей той же пресловутой «уравниловки».

После ликвидации СССР утвердившая свою власть постсоветская буржуазия с облегчением отбросила лицемерную риторику «обновленного социализма» и заговорила с побежденным народом на языке примитивного антикоммунизма и пиночетовского неолиберализма. В устах идеологов ельцинского режима само слово «социализм» стало чуть ли не ругательством. В принятой сразу после расстрела Верховного Совета осенью 1993 года новой Конституции, РФ была названа «социальным государством». Несмотря на записанные в Конституции правильные и красивые фразы о многочисленных обязательствах социального государства перед гражданами, разница между победившим социальным и уничтоженным социалистическим государством была примерно такая же, как между обращениями «Государь» и «Милостивый государь». Ограбленному, лишенному гарантированного права на труд, разгромленному политически и морально российскому пролетариату и в самом деле оставалось уповать исключительно на «милость» новых хозяев жизни. На их желание «охранять здоровье людей», «устанавливать минимальную плату за труд», «обеспечивать поддержку материнства и отцовства», а также на «иные гарантии социальной защиты»…

Современный российский трудящийся, посреди забот о собственном выживании постоянно выслушивающий жалобы «эффективных собственников» на свою «избалованность», «неэффективность» и «низкую производительность труда», испуганно вздрагивающий от людоедских «инновационных проектов» этих самозваных «собственников», вроде угрозы введения 12-часового рабочего дня, может в часы досуга ознакомиться с тем, как «собственники» и отстаивающая их интересы власть понимают концепцию «социального государства».

Взять хоть вот этот[3], не понятно кем, для кого и зачем сочиненный кусок текста, являющий собой нечто вроде пояснения к «Основам конституционного строя» РФ. Пустой, бессодержательный, демагогический и лицемерный, он выглядит жалкой пародией на то, что когда-то составляло законную гордость западного пролетария-аристократа – на его выстраданный-перевыстраданный десятилетиями неравной борьбы и горячей дружбы со своими буржуями «вэлфер-стейт».

Что же делает оно, это наше нынешнее «социальное государство», по мнению безымянных идеологов суверенно-демократического режима? Оказывается вот что: «берет на себя обязанность заботиться о социальной справедливости». Очень замечательно. А как понимает оно «социальную справедливость»? А вот как понимает: «Это государство не стремится к уравниловке за счет отказа от свободы, как это делало социалистическое государство». Ясно? Никакой «уравниловки», тем более, упаси бог, «за счет отказа от свободы». Кончилось ваше социалистическое государство – утритесь и будьте готовы «свободно» пахать по 12 часов в день. Не беспокойтесь, сильный и эффективный дядя о вас позаботится, в беде не бросит: «Социальное государство как бы исправляет формализм понятий "свобода" и "равенство", помогая людям непредприимчивым и бедным». Можно радоваться и благодарить судьбу – о нас, «непредприимчивых и бедных», не забудут! Какая неописуемая широта души! И каков слог: «как бы исправляет формализм». Не знаю, как вы, но я бы точно постеснялся поставить свое имя под такими «как бы» перлами…

Чуть ниже следует разъяснение, о чьей именно свободе неустанно печется наше «социальное государство»:

«Это государство должно бороться не против богатства, а против нищеты, оно отрицает чрезмерный этатизм в распределении благ, поощряя социальную функцию частной собственности»

А мы то, наивные, думали, что буржуйское государство будет бороться с богатыми, а не с нищими…

Под конец своего мутного, лукавого и блудливого словоизвержения, анонимные борцы с «чрезмерным этатизмом» приходят к сколь глобальным, столь и оптимистичным заключениям:

«Такая концепция социального государства на практике существенно ослабила социальную напряженность между трудом и капиталом, снизила деструктивную активность левого радикализма. Постепенно пошла на спад (без особых запретов) забастовочная борьба, профсоюзы научились добиваться своих целей методами социального партнерства. И хотя нужда и даже нищета значительных групп населения окончательно не исчезли, в целом благосостояние низшего и среднего классов неуклонно улучшается»

А не пойти ли господам велеречивым идеологам да не рассказать ну хоть американскому «низшему и среднему классу»[4] о «неуклонном улучшении» его благосостояния? Разумеется, «в целом»? Останутся ли они после этого целыми, вот в чем вопрос…

Однако оставим уже разбор лживых и бестолковых сочинений идейной обслуги правящего класса. Пора заканчивать статью и делать выводы.

На смену «социальному государству», или, словами Дэвида Харви, «встроенному либерализму», идет диктатура. Её приход практически неизбежен, и от нас сегодня зависит лишь то, каким будет её классовое содержание. Какой она будет? Пойдут ли массы отчаявшихся и разочарованных в капитализме трудящихся под лозунгом «Пролетарии всех стран – соединяйтесь!» к власти рабочего люда, к диктатуре пролетариата, или, опившись пива и обалдело выпучив глаза, скандируя «А ну давай, давай, уёбывай отсюда!», через резню и погромы «черной мрази», ринутся прямиком к диктатуре национал-фашистской, к вдохновенно пропагандируемой «любимыми блогерами президента» «новой опричнине»? Ответ на этот вопрос во многом зависит от левых сил – их решимости, организованности и идейной зрелости.

[1] http://www.rian.ru/crisis_spravki/20080917/151357556.html

[2] http://www.monthlyreview.org/100601mcchesney-foster.php

[3] http://state.rin.ru/cgi-bin/main.pl?id=81&r=33

[4] http://left.ru/2010/9/zorin202.phtml