Недавняя кончина одного из ведущих американских социологов, гарвардского профессора Даниэля Белла, и последовавшие за ней пышные, экспансивные надгробные речи, лишний раз доказали господство идеологии в науке. Вот типичный некролог «Файнэншл Таймс», скорее напоминающий жития святых: «Лишь очень немногие обладают даром предвидеть будущее, и Даниэль Белл … был одним из таких …предвидя со сверхъестественной точностью». Дальше больше: «Считанные мыслители второй половины 20-го века сумели понять общественные и культурные изменения эпохи так широко и так детально, как он». Такое превознесение заслуг покойного, несомненно, имеет под собой важные причины, но они ни коим образом не связаны с его пониманием тех политических, экономических и идеологических процессов, которые происходили в Соединенных Штатах в течение его интеллектуальной жизни и деятельности.

Анализ основных работ Белла вскрывает «сверхъестественную» тенденцию: он последовательно заблуждался в своих оценках идеологического и экономического развития американского общества, его классовой структуры, его предрасположенности к ведению перманентных войн, к углубляющемуся экономическому кризису.

В одной из ранних и наиболее значительных книг Белла, «Конец идеологии» (1960), утверждалось, что США вступают в период исчезновения идеологии в качестве движущей силы политики: отныне, заявлял Белл, прагматизм, консенсус и упадок классовых и социальных конфликтов будут определять американскую политическую жизнь.

«Конец идеологии» был опубликован в то время, когда американское общество раскалывали антивоенные и антиимпериалистические движения, когда десятки тысяч американских солдат оказались парализованы в Индокитае, когда массовый протест делал бессмысленным само понятие «политического консенсуса». В этот период в десятках и сотнях городов США возникают крупнейшие негритянские движения, во многих случаях протесты афро-американского населения перерастают в насильственные столкновения с властями и жестоко подавляются Национальной гвардией и полицией, отнюдь не заинтересованными в построении «консенсуса». Идеологии расцветали пышным цветом: «Черная власть», марксизм в самых различных изводах, разнообразные «Новые левые», «демократия участия», феминизм, экологизм.

Вместо того чтобы присматриваться к окружающей действительности, попытаться её осознать и заодно отбросить свои ложные пророчества, Белл, укрывшись сперва в Колумбийском университете, а затем в Гарварде, предпочел презрительно высмеивать приверженцев новых идеологий и социальных движений. Возрождение идеологии в качестве силы, направляющей политическое действие, не ограничивалось одними только левыми и экологическими движениями. К 1980 годам в политике стали доминировать предельно идеологизированные правые – рейгановские неолибералы и неоконсерваторы, переопределившие роль государства, возродившие милитаризм и поведшие широкое наступление на социальное государство.

Трудно найти обществоведа, который настолько ложно интерпретировал историю, делал до такой степени близорукие предсказания, что они опровергались реальностью чуть ли не через день, как это удавалось Беллу. Такой монументальный разрыв с действительностью не помешал Беллу выступить с очередной серией пророчеств: на сей раз о пришествии «постиндустриального общества». В новой книге Белл утверждал, что классовая борьба и производственная деятельность будут интенсивно заменяться новой экономикой услуг, основанной на применении информационных систем и «новых принципах инновации, новых формах социальной организации и новом общественном классе». Он продолжал заявлять, что классовая борьба уходит, и на смену ей заступает «меритократия», основанная на образовании и политике личных интересов (эгоизме).

Даже беглый взгляд на тот исторический период без труда обнаружит, что то было время усиления классовой борьбы, на этот раз сверху, скорее, чем снизу. Рейгановская администрация в союзе с крупнейшими корпорациями проводила тотальное политическое наступление на права трудящихся, включая массовые увольнения и аресты бастующих авиадиспетчеров и начало общенациональной кампании по урезанию зарплат, сокращению премиальных и пенсионных выплат в автомобильной, сталелитейной и других важнейших отраслях промышленности.

Помимо этого, относительный спад производства и подъем индустрии услуг отнюдь не привел к увеличению числа хорошо оплачиваемых рабочих мест для белых воротничков, на которые могли бы заступить дети уволенных промышленных рабочих: подавляющее большинство рабочих мест в разросшейся сфере услуг были низкооплачиваемыми (с окладом, составлявшем в среднем менее 60% от зарплаты фабричного рабочего, члена профсоюза).

То, что Белл называл постиндустриальным «обществом знаний», на самом деле оборачивалось ростом финансового капитализма, опиравшегося на широкое использование информационных систем: разработку программного обеспечения для спекулятивных финансовых инструментов. Главным ключом к успеху и быстрому продвижения по лестнице социальной мобильности становились вовсе не «личные достоинства», не merits, а связи с крупнейшими инвестиционными домами и банками. Новые производственные отношения подрывали местное производство и уничтожали само понятие стабильного трудоустройства.

Концептуальный «вклад» Белла отражал его сверхъестественную способность вводить в оборот эвфемизмы, необходимые и полезные для сокрытия паразитической сущности класса финансовых капиталистов. Хищнические повадки этого класса беззастенчиво объявлялись «меритократическими».

Невозможно поверить в то, что Белл, бывший редактор «Fortune», крупнейшего бизнес-издания, не знал ничего о массивном перетекании промышленного капитала в финансовый. Вероятнее всего, Белл отточил свои навыки публициста, сумевшего впечатать в массовое сознание ходкие и незамысловатые фразы и понятия, которые отвлекали внимание широкой публики от резко отрицательных сторон капиталистического наступления на рабочий класс, идущего с 1980-х годов.

Последняя большая работа Белла, «Культурные противоречия капитализма», воспевала капиталистический строй как грандиозную историю успеха. Но, предостерегал Белл в этой книге, капитализм несет внутри себя семена своего разрушения – когда пуританские ценности тяжелого и упорного труда подвергаются эрозии и подменяются «стремлением к удовольствиям», «консюмеризмом» и контркультурой, неизбежно ведущей к моральному разложению.

Белл в очередной раз отвлекает внимание от острейших структурных противоречий, сосредотачиваясь на маргинальных аспектах поведения, которые сами по себе есть продукт усиления глобальной Империи. Наиболее острые противоречия, которые Белл предпочитает игнорировать – это противоречие между исчезающей «республиканской» традицией в США и тенденцией к имперскому строительству, а также противоречие между упадком национальной экономики и усилением глобального милитаризма.

Постиндустриальная риторика Белла уходит от признания того факта, что потеря американских промышленных рабочих мест произошла вовсе не по причине превращения корпоративной Америки в «информационную экономику», но из-за утечки этих рабочих мест в иные регионы планеты – Азию, на Карибы, в Мексику. Другими словами, Белл объясняет упадок американской национальной экономики кризисом морали среднего класса и низкооплачиваемых слоев («потребителей»), вместо того, чтобы представить объективный анализ структурных черт и поведения глобализированного капитала, обслуживающего расширяющуюся Империю.

Ещё более удивительным образом этот «исключительный мыслитель», «гений современности» обходил своим вниманием процесс углубления классовых противоречий, полным ходом идущий на наших глазах. Сравнительные статистические исследования продемонстрировали, что Соединенные Штаты среди 50 промышленно развитых стран имеют самую большую степень общественного неравенства. Будучи, как многие нью-йоркские интеллектуалы, обладателем шестизначной зарплаты, Белл избегал того факта, что неравенство в Манхеттене сравнялось с таковым в Гватемале, Калькутте и Сан-Пауло: менее 1% жителей контролируют 40% богатств Нью-Йорка.

Таковы «культурные» противоречия Белла: зияющая пропасть между оптимистическими заявлениями прославленного академика и реальной картиной жизни, открывающейся сразу за забором его академического садика.

Интеллектуальный вклад Белла можно оценить в лучшем случае как посредственный. В трудах Белла отсутствуют какие-либо значительные мысли, не говоря уж о претензиях на пророческий дар. Известность и репутация Белла, его востребованность престижными СМИ и академическими журналами объясняются его безотказной способностью к изобретению ходких эвфемизмов, предназначенных для прикрытия истинной сути финансового капитализма и отвлечения общественного внимания от принесенных им колоссальных бедствий. Белл снабдил бизнес-публицистов и финансовых журналистов полезными концепциями. Его репутация среди многих академиков, как писателя, всегда готового вступить в полемику с левыми критиками, является мелким достоинством, учитывая общую посредственность и лживую защиту того, что защищать никак нельзя.

Оригинал находится: http://axisoflogic.com/artman/publish/Article_62348.shtml