«Во время войны со мной  иногда происходила довольно неприятная история. Видимо, эта черта характера досталась мне от моих предков со стороны мамы - терских казаков... В гневе я становлюсь невменяемой... Сердце у меня билось от бешенства в горле.»

(Т. Лисициан «Нас ломала война»)

«Бог, конечно, в правде, а не в силе,

но кто прав, обязан быть силен. «

(Инна Кабыш)

...Мама писала, как обычно, о многом. О ребятах – с ними все было замечательно, только по мне они соскучились. Мама описывала разные смешные случаи из их детсадовской жизни. Но писала она не только о них. Видимо, мое письмо вызвало у нее новый прилив воспоминаний.

« С приходом перестройки в нашу жизнь пришла назойливая, чаще всего плохо сделанная, вульгарная и непрофессиональная, с неграмотным языком реклама. В советское время реклама тоже была: очень хорошо помню, как наш Шурек в детстве , входя в близлежащий магазинчик, который называли в народе по имени дореволюционного владельца - «Даевским» - громко изрекал: «Пейте «Советское» шампанское!» ( в магазине лежали красочные листовки с этой рекламой), а напротив нашего железнодорожного вокзала приезжающих с какой-то даже иронией встречал огромный плакат: «Летайте самолетами «Аэрофлота»! Одна из самых известных советских реклам вошла в знаменитого «Ивана Васильевича...» - «Граждане! Храните деньги в сберегательной кассе!». Ну, и еще часто рекламировались по местному радио по утрам услуги Госстраха - в различных забавных сценках. Ты сама любила их в детстве послушать. Было забавно, но не противно. Рекламировали то, что человек, может быть и не задумался бы приобретать или делать. Реклама в советское время была не назойливой, не поучающей, не влезала беспардонно в дома через телевизор и уж само собой, не влезала людям беспардонно в штаны, как сейчас (реклама гигиенических салфеток и т.п.) Гораздо большее место в жизни людей в советское время занимала не реклама, а информация о продуктах, товарах и услугах. Издавались специализированные журналы – «Новые товары», «Коммерческий вестник», «Спрос» и другие. Эти журналы информировали людей о товарах- производимых в стране и импортируемых,- об их качестве, характеристиках, материалах или продуктах, из которых они изготовлены, о предприятиях, на которых их производят.

В этих журналах, не скрывая, писали и о недостатках продуктов, то есть потенциального потребителя информировали и предоставляли ему свободу выбора. Наша реклама уважала умственные способности потребителя – ведь и вправду, наш советский потребитель был грамотным, образованным не только формально. Капиталистическая реклама считает потребителя идиотом. Для советского человека такая реклама воспринимается как оскорбление его умственных способностей.

Правда, первое время с наступлением капитализма с его рекламным «девятым валом» люди наши, привыкшие по советской  привычке верить радио, телевидению и газетам, бежали покупать рекламируемые товары, или, что еще хуже, понесли свои сбережения- в АО «МММ», «Хопер» и другие подобные учреждения. Но быстро поняли, что все это – и не только одно «МММ»- лишь обман с целью наживы (для некоторых это похмелье оказалось очень болезненным!). И тогда начали по нашей национальной традиции смеяться - над рекламой, друг над другом и над собой. Тогда-то и пошли у нас анекдоты про рекламу. Но наш народ быстренько понял, что хорошее в рекламе не нуждается, и что чем назойливее реклама, тем, как правило, хуже рекламируемый товар. Наши дети уже давно поняли, что «Аленка» гораздо вкуснее «Сникерсов» и «Марсов» и на последние уже даже и не смотрят, да и чипсы предпочитают отечественные. Люди у нас в основном не обращают внимания на рекламируемый товар - например, когда после 10 часов вечера по всем каналам льется рекой рекламируемое пиво (на каждом канале - разное), то на следующий день люди при встрече друг с другом смеются и говорят: «Надо встречаться чаще!», и им при этом глубоко наплевать, какое именно там пиво рекламировалось. Те, кто его пьет, уже и так любит определенное пиво - вне зависимости от рекламы. Независимо от рекламы люди знают, что продукция местного молокозавода лучше, натуральнее и свежее разрекламированного «Домика в деревне», а наши местные куры на несколько порядков выше пресловутых «ножек Буша» (видимо, еще Буша-отца, судя по их жилистости!). И сколько ни рекламируй копченую колбасу «Ням-ням», у населения при пенсиях в 10 рублей, а студенческой стипендии - в 3 рубля в пересчете на советские деньги колбаса эта все равно будет залеживаться на прилавках и станет непригодной к употреблению, вне зависимости от ее первоначальных вкусовых качеств. Такое уже было у нас с черной икрой, которую сегодня снова не найдешь в продаже днем с огнем - не потому, что ее так расхватывают или не любят, а потому, что ее никто не покупал из-за цены.

Многих наших людей реклама ужасно раздражает. Некоторые заклеивают белой полоской бумаги низ экрана, чтобы не видеть бегущую строку. Я часто во время рекламы переключала телевизор на другой канал, но они, видимо, учли, что не я одна такая умная, и начали показывать рекламу почти одновременно по всем каналам. Хуже всего бывает ночью, когда нельзя выйти на балкон или в кухню во время показа хороших фильмов, которые прерывают рекламой каждые 10 минут. Приходится выключать звук и закрывать глаза, а так и заснуть недолго... А еще почему-то у нас долгое время в рекламных паузах во время трансляции гонок «Формулы-1» - 40 минут в общей сложности из полутора часов гонки, я замеряла по часам! - показывали рекламу мужского стимулирующего средства, видимо, считая, что «Формулу-1» смотрят исключительно импотенты! А в рекламе зубной пасты часто снимаются люди явно со вставной челюстью.

Когда я вернулась домой от вас из Ирландии, у нас по местному радио ежедневно по часу днем и вечером рекламировали какую-то пищевую добавку на основе ламинарий. Я училась рекламному делу еще в советское время и потом еще раз - во время перестройки, и мне приходилось работать в то время почти со всеми рекламными агентствами в нашем городе. Поэтому я знаю расценки на такого вида услуги. Так вот, исходя из этого, понимаешь, что при таких затратах на рекламу этот препарат не может быть ничем иным, кроме как грязью из ближайшей лужи. Кроме того, они стали инсценировать телефонные звонки якобы «благодарных пациентов» - еще добавь сюда затрату на актеров. После выхода закона о рекламе время таких передач сократилось, но теперь они просто называются по-другому: «Беседа о здоровье» и тому подобное, и у нас на радио такие вот «беседы» составляют около 70% вещательного времени, тон их назидательный и ноюще-уговаривающий. Причем кому они адресованы (кроме умственно ущербных) - непонятно: старики не настолько глупы и богаты, а молодые - не настолько больны. Большинство людей теперь из-за этого даже  отказываются от радиовещания, у меня оно тоже есть только для того, чтобы узнавать прогноз погоды и когда в городе отключат горячую воду.

А с экранов телевизоров нас все призывают приобрести какой-то массажер, завлекая ну чрезвычайно соблазнительным предложением - получить к нему в придачу бесплатно... сантиметр! Издеваются, что ли? И еще почему-то средство для полоскания белья они там везде носят с собой - и по улице, и на свидание, и даже в театр...Но наш народ все-таки другой, и вещи он использует по своему усмотрению: прокладки с крылышками кладет в обувь вместо стелек (и тепло, и мягко, и влагу впитывают!); когда нет лопаты, чистят снег подносом для чайного сервиза,  в Петербурге мужики устроили соревнование- заплыв на надувных бабах (конечно же, с хохотом на всю реку!), а котлованы, вырытые во время ремонта на дороге, у нас ограждают знаешь чем? Фонарями, которые делают из пластиковых бутылок: обрезают их на нужную величину и протягивают в них провод с лампочкой. Пенсионеры используют эти же бутылки вместо рукомойников на дачах или же для рассады помидоров. А спиртное для пересылки по почте заворачивают в памперсы, чтоб не разбилось...

Различие между советской и капиталистической рекламой - в том, что советская, кроме Госстраха и Аэрофлота, рекламировала еще и по-настоящему новые товары, о которых население знало еще недостаточно, но непременно - на самом деле качественные, а капиталистическая направлена только лишь на продажу любой ценой - втюхивание населению товара в как можно большем количестве, втягивая его в кредиты. А сама понимаешь, чем хуже товар, тем быстрее он выходит из строя, и... пошли по кругу! В капиталистическом мире - целая масса очень высоко оплачиваемых людей, не включенных в процесс производства, т.е., не приносящих истинной пользы обществу, содержание которых включается в стоимость товаров и услуг: различные фондовые и товарно-сырьевые биржи (посредники), профессиональные спортсмены («спонсорская поддержка»), модели-проститутки, охранники, менеджеры -офисный планктон, как их хорошо именует Михаил Задорнов. Без всего этого обходилось социалистическое хозяйство (ну, если и не совсем, то те расходы не шли ни в какое сравнение с творящимся при капитализме, и этих средств с гаком хватало на бесплатное образование, здравоохранение, субсидированное жилье и т.п.) ...».

«В капиталистическом мире просто даже нет такого критерия – принесение пользы обществу»- автоматически подумала я.

Я читала мамино письмо - и содержание прочитанного доходило до моего сознания, но будто бы в тумане. Туман застилал мне глаза. Почему, почему Ри Ран не прислал мне письма?

Может быть, он так занят, что не нашел времени? Но хоть пару строк мог бы написать – ведь он же знает, как это для меня важно... А может быть, это я сама  в прошлый раз что-то не то ему написала?  Ведь я еще так плохо знакома с традициями и обычаями этой загадочной страны – вдруг я чем-то невольно обидела его, сама того не ведая? Или же ему отказали в разрешении на наш брак, и он поэтому не написал ничего - потому, что не захотел меня расстраивать? А может быть, что-нибудь еще случилось – не с ним и не между нами, а что-то другое? Поменялась международная обстановка? Например, ухудшение отношений Юга с Севером после прихода к власти Ли Мен Бака ни для кого не было секретом. Но вообще-то новости из КНДР доходили сюда редко, да и когда доходили, то это были чаще всего не новости, а ничем не подкрепленные сплетни-выдумки выдававших желаемое ими за действительное японцев и северокорейских отщепенцев, раздутые западными СМИ до небес - в грубо-карикатурной форме. На основе этого очень трудно было понять, что происходит на самом деле, а что- нет, но я знала одно: 99.9% таких «новостей» высосано из пальца недругами этой страны, и смотреть на них надо соответственно. К сожалению, я не могла выходить напрямую на корейские сайты в интернете - этого мне не позволяло мое положение на Кюрасао. Но опять же, судя по письму мамы, все в Пхеньяне шло хорошо. Я терялась в догадках о причине молчания Ри Рана. Мама написала о нем только то, что «Ри Ран передает тебе большой привет». Словно бы речь шла о каком-то чисто шапочном моем знакомом... Что же там могло без меня произойти? Но жаловаться маме мне не хотелось.

То, почему в Корее с некоторым недоверием относятся к иностранцам, я как нельзя хорошо поняла и прочувствовала в наши прощальные дни в Пекине. Благодаря Хильде. Именно благодаря ей я поняла: к сожалению, им с нами пока просто нельзя по-другому. Из-за самих вот таких иностранцев.

Казалось бы, пустили тебя в приличную страну, - значит, оказали доверие - казалось бы, ты приехала туда тоже с хорошими намерениями, а вот копни поглубже и... И тут-то как раз и сказывается то, что при капитализме нет такого понятия «приносить пользу обществу», а есть только в крайнем случае «вести взаимовыгодное сотрудничество». Они, корейцы, конечно, прекрасно знают это. И прекрасно знают, с кем они имеют дело в лице таких, как Хильда. Но на всякий случае не доверяют нам всем. И правильно делают – ведь я-то сама почти ей поверила, почти стала считать ее «нашим человеком». Все-таки это же она готовила меня к поездке – вместе с Доналом.

Я долго не говорила ей, что мне не по душе то, чем она занимается в Корее – потому что я понимала, что она является временным необходимым злом подобно допущенному в заповедник на короткое время под наблюдением его работников хищнику. Но на прощание мы здорово поругались с Хильдой в Пекине. Она сама полезла в бутылку – я не хотела заводить об этом речь.

- Я заметила, что ты стараешься держаться подальше от некоторых своих соотечественников, Женя, - сказала Хильда как-то за ужином, когда Донал отошел за пивом, отхлебывая красного  вина из бокала и заедая его пекинской насильно откормленной уткой, - Это, конечно,  даже похвально сейчас, когда ты не можешь никому показывать, кто ты. Но вообще-то свой фатерланд надо любить. Иначе ты нигде не будешь счастливой.

Она сказала это таким важным, таким поучающим тоном, что я наконец не выдержала и взорвалась:

- А кто это Вам сказал, что я не люблю свой фатерланд? Люблю, да еще так, что Вам и не снилось! И именно поэтому так ненавижу то, что с ним сделали некоторые мои соотечественники, понятно?

Но она не поняла – и сама полезла в бутылку: я не хотела заводить об этом речь.

- Но, Женя, во всем надо искать что-то хорошее... Да, наши дети не похожи на нас, но это нормально... И тем не менее, в любом времени  есть свое положительное...

- Даже во времени расцвета апартеида? - не удержалась я от удара ниже пояса, - Я тоже не  похожа на своих родителей и бабушек и дедушек, но тем не менее, главные ценности в жизни у нас - общие. А позитивное в любом времени конечно, есть, да. Например, сейчас молодежь раскупает напомах «Капитал» Маркса. Совершенно добровольно. Вы слышали, во сколько раз выросли его тиражи? Разве это не замечательно?

Для бизнесменов (обоих полов) упоминание о Марксе - как показ иконы дьяволу. Хильда позеленела.

- Все это очень хорошо, - сказала она с легким сарказмом, - Если бы только еще социалистическая экономика работала на практике... А то за исключением отдельных коротких в исторических масштабах вспышек энтузиазма масс...

Я перебила ее:

- А что ваша экономика может предложить массам взамен энтузиазма? Бордели? Кофе-шопы в голландском стиле? Новую модель мобильника каждые три месяца? И во имя чего? Во имя чего на самом деле вообще вся эта ваша хваленая эффективность? Ради людей? Именно поэтому, наверно, в капиталистическом обществе такое число наркоманов и всякого рода извращенцев - потому, что люди по-настоящему счастливы, и их жизнь имеет смысл? Именно поэтому дети здесь начинают пить спиртное и курить в 10-11 лет? Что, в Южной Африке сейчас очень хорошая жизнь? Не думаю. И не надо рассказывать мне истории пары каких-нибудь жуликов, сколотивших миллионные состояния - в качестве доказательства обратного. Я веду речь о том, как живется большинству людей. В Советском Союзе у меня никогда не было чувства, что мне не хватает чего-то такого, без чего невозможно жить. А сегодня мои болгарские друзья в стране, ставшей членом Евросоюза, добывают себе пропитание в мусорных бачках - ага, это, наверно, у  них такая замечательная свобода выбора!  Так что советую Вам переменить тему. Если не хотите испортить себе аппетит

- И тем не менее... если у тебя есть рецепт того, как сделать чтобы Марксова теория срабатывала... а то все только говорят о том, что «другой мир возможен», а как дело доходит до практики... Я вот на днях поеду в Нампхо – принимать гуманитарную помощь от ООН... А ты посмотри на то, какие меры сейчас предпринимают западные правительства для спасения своей экономики...

- ...За которые платить все равно придется самым бедным! Да они просто включили на полную катушку печатный станок, ваши хваленые правительства. Весь Запад уже давно живет в долг – что вы будете делать, когда придет пора его отдавать? Взорвете вместе с собой всю планету, как террорист-камикадзе? Вы же давно уже держите в заложниках весь мир. И пожалуйста, не приводите мне в пример трудности в корейской экономике – да эта маленькая страна при ее ресурсах и при том, что вы с ней уже столько времени пытаетесь сделать – просто чудо! Да, людей при социализме надо воспитывать, а коррупцию надо контролировать для того, чтобы работала социалистическая экономика - в интересах большинства (к слову, такой коррупции в верхах, как в Британии, я в жизни своей нигде не видела!).  А что первым делом сделал Горби, придя к власти? Забыли? Отменил смертную казнь за экономические преступления особо крупных масштабов! Вы же, цивилизаторы вшивые, первыми развопитесь, что это «диктатура», если коррупцию поставить под контроль....Да, и еще - если социалистическая экономика действительно так плоха, тогда чего же Вы делаете в КНДР? «Открываете пути», как до сих пор все надеются те южнокорейские менеджеры в Кэсоне?

Хотя мы были в Пекине, а не в Корее, и услышать меня корейцы никак не могли, Хильда побелела и переменилась в лице.

- Меня пригласили сами корейцы. Они нуждаются в инвестициях...

- Вы же прекрасно знаете, почему они в таком положении, что стали в них нуждаться. Из-за нашего предательства. А Вас пригласили как временное необходимое зло. Зарубите уже это на носу – и оставьте свои миссионерские замашки в России 90-х. Нечего строить из себя благотворителя. Занять нишу на возможном рынке пока другие туда не успели - вот и все, что Вас на самом деле мотивирует. Неужели Вы думаете, что это не видно за версту?

От волнения я перешла на английский, хотя до этого я говорила с ней на голландском.

- It is insulting to allege that the right to blah-blah somehow is more important for a human being than the right to raise his children in dignity, to educate them  and to have medical care for them without fear of not being able to pay the bill. Only rich snobs who don’t know anything about real life – that’s because they suck the blood from  3/4 of the world’s population!- can suggest otherwise. And please, spare me your sarcasm about «another world is possible» – that other world is right under your nose, but you snob it![1]

- Женя, Женя, тише, не так громко... Мы же не враги. Зачем, ты думаешь, я тебя тут инструктирую?

- А это Вам виднее, зачем. Может, просто потому, что муж попросил. Или другие старые ирландские друзья, а Вы не смогли им по дружбе отказать. А возможно, это просто Ваша такая долговременная инвестиция. На тот случай, если все-таки окажется, что Маркс был прав. В любом случае, Вы продолжаете верить в «средний путь», а это все равно, что пытаться сидеть между двух стульев. Рано или поздно попка заболит. Это такой же фантом, как перпетуум мобиле, Ваш «средний путь». Только отдельные помощники комбайнеров да Вы и могут все еще питать такие иллюзии. Достаточно сегодня посмотреть на вашу «новую Южную Африку», чтобы убедиться в том, к чему ведут все эти консенсусы и компромиссы. Все «третьи пути» ведут в один Рим – Рим мирового капитализма. Если кто еще не понял, пусть почитает воспоминания Майкла Мэнли. Поучительнейшая  вещь! Тот тоже все недоумевал почему же это янки все ставят палки в колеса ему, такому прогрессивному в меру. Постоянно заверял их, что он не коммунист - каждый раз, прежде чем сделать что-то хорошее для своего народа, как бы заранее просил у американцев за это извинения. Ну, и чем вся эта его «цивилизованность» кончилась для Ямайки? Тем, что к власти там пришел большой друг ЦРУ!

Несколько секунд Хильда молчала, и мне даже показалось, что она вот-вот начнет хватать губами воздух, словно рыба, подцепленная на удочку. А потом она набрала-таки полную грудь воздуха, глаза ее не по-товарищески сузились, и Хильда выпалила:

-Ты неисправимая идеалистка, Женя. Мне кажется, что это ты не хочешь видеть реальности. Приведу тебе один маленький пример из твоей собственной жизни. Вот ты сейчас думаешь, что ждешь разрешения на брак с этим своим яростным борцом против империализма, - она чуть заметно поморщилась, - Классическое доказательство того, что ты совершенно не знаешь этих людей. Неужели ты всерьез полагаешь, что он стал бы делать тебе предложение, если бы все это не было оговорено заранее на более высоком уровне? И еще: ты много видела в Пхеньяне смешанных пар?

-Джо Дреснок[2] со своей второй женой,- вырвалось у меня, а в сердце похолодело.  

- Джо Дреснок тут ни при чем, - возразила Хильда. Я видела, что она входит во вкус и даже начинает улыбаться, - Это другое дело. Он женат на женщине, которую не взял бы в жены ни один кореец. На полукровке. Вообще удивительно, как это они допустили, что такая появилась. А ты никогда не задумывалась над тем, почему их там нет? Почему для тебя было сделано исключение? Ведь ни один кореец не позволит каким-то своим личным чувствам преобладать над чувством долга перед родиной..

Я уже поняла, на что она намекает. И думала, как ей лучше ответить. А Хильда приняла мое молчание за симптом эмоционального нокаута и с видимым удовольствием продолжала:

- Значит, ты им просто за чем-то понадобилась. Зачем, мы пока не знаем, но думаю, что со временем это тебе самой станет ясно. Для корейцев так важна чистота крови, что со стороны товарища Сона это,  можно сказать, очень серьезная жертва – что он решил взять тебя в жены. А скорее всего, его попросили...

Переходим на личности, Хильда? За неумением найти аргументы по более серьезным вопросам?

Она, конечно же, ждет, что сейчас я вскочу с места, завозмущаюсь, может быть, даже заплачу, как полагается настоящему ранимому идеалисту, когда пытаются грязными лапами запачкать его мечту… Не дождешься, голубушка. Ответный удар будет сделан с вашим же, западным цинизмом.  Кто к нам с мечом придет...

- Какими бы ни были причины, факт налицо, - ответила я ей с такой же спокойной улыбкой, - Почту за большую честь, если я действительно могу быть им полезной - чем бы то ни было. Интересно, а почему это Вас так волнует? Может, обидно, что Ваши услуги не требуются за пределами экономического сотрудничества? Да нет, это на Вас не похоже.  Может, Вы думали этим задеть мои чувства? Как это наивно с Вашей стороны... Вот уж где налицо неисправимый идеализм. Да разве это не здорово - совместить приятное с полезным?

Заслышав это, Хильда вскочила с места  как ошпаренная. Gaaf[3]!

- Ну знаешь.... Вы с ним друг друга стоите! 

После этого она уже больше ничего не говорила, а заторопилась закончить ужин, ссылаясь на головную боль, и никуда уже больше не выходила из номера. А Донал так и не узнал об этом нашем с ней разговоре. Слишком уж долго он нес до нашего столика свое пиво...

...20 лет. Уже почти 20 лет как я живу в этой куче навоза, замаскированной сверху тонким слоем шоколада, именуемой «свободный мир». Вырваться бы хоть ненадолго, вздохнуть свежим воздухом вместо распирающего нос едкого сероводорода потребительской тупости. Куба и КНДР были для меня словно такие вот глотки свежего воздуха  -для ныряльщика перед новым погружением в пучину. Только бы не на всю жизнь мне оставаться в этом завернутом в красивый фантик испражнении!  Так хочется хотя бы остаток ее провести в мире, похожем на тот, где я родилась, где выросла, где сформировалась как человек и где была по-настоящему счастлива, хотя редко об этом задумывалась… Но я согласна даже на то, чтобы жить в капиталистическом аду (с целью, конечно же, его уничтожения!), только бы Ри Ран был рядом!

Я не придала тогда особого значения этим ее словам. Даже если это и было правдой. Ну что же, значит, они считают меня достойной доверия. А Ри Ран... Ну знаете, мне не 15 лет, чтобы строить иллюзии на песке: я взрослая женщина и знаю, когда меня любят. Если же чувства совпали с общественными потребностями, то тем лучше…

А вдруг Хильда оказалась права? Вдруг у него не было ко мне никаких чувств, а было только такое указание свыше, а теперь надобность во мне по тем или иным причинам отпала, и… ? Я старалась гнать прочь эти мысли, но что- то, похоже, сломалось во мне, когда я не получила письма от Ри Рана. На работе я вроде бы функционировала нормально - только вот не могла ни есть, ни спать. Через пару недель от меня осталась одна тень. Но я сказала Тырунеш и озабоченному моим видом полковнику Ветерхолту, что это у меня такая новая диета.

- Вам, Саския, не нужны никакие диеты! - возмутился полковник. - Вы как раз очень даже то, что надо. Так что бросайте Вы эти свои женские глупости.

Я пообещала ему бросить. Но есть по-прежнему не могла.

По вечерам я забиралась на крышу нашего дома на Ян Нордаунвег, заросшую диким виноградом, на поливку которого уходило столько дорогой на Кюрасао воды. Было почти как когда-то в детстве, только рядом не хватало сирени и голубей. Я сидела там неподвижно и смотрела в бархатно-черное антильское небо. В Пхеньяне сейчас день... Где ты, Ри Ран? Помнишь ли, как ты говорил мне, что всегда будешь со мной, стоит мне только закрыть глаза? Ну, так где же ты? Где же ты сейчас, когда ты мне так нужен?

Я закрываю глаза и пытаюсь восстановить в памяти его черты. Сейчас он кажется мне почти сном - прекрасным сном, который мне снился, когда меня кто-то резко разбудил. Я вижу, как мы сидим на лавочке в парке на берегу реки в окружении ив, и как он рассказывает мне о своей первой жене, покойной Чон Сук. Лицо у Ри Рана мечтательное, словно озаренное изнутри.

- Чон Сук так понимала меня. Без слов. Как это у вас говорится - моя вторая половинка....Только не надо думать, что если Чон Сук была моя половинка, то кто тогда ты... Ты другая, Женя. Ты просто ничья не половинка. Ты сама по себе цельный человек. Но это не значит, что я люблю тебя меньше - просто это немного другая любовь. И это не значит тоже, что тебе никто в жизни не нужен- тебе нужен соратник. Ты всегда искала его и не могла найти. Потому что искала среди не тех людей. Ведь правда, я угадал?

- Правда, - удивленно отвечаю я.

Ри Ран наклоняется ко мне, обнимает меня за плечи, и я слышу его голос, только почему-то с сильным североирландским акцентом:

- Женя, да что же это с тобой, наконец? Заснула на крыше! С тобой что-то давно уже творится. Не могу больше смотреть, как ты мучаешься. Что же это с тобой такое, а?

Я открыла глаза. В лицо мне ярко светили тропические звезды. А рядом со мной на крыше сидел Ойшин.

Я смущенно приподнялась и села. Меньше всего на свете мне хотелось рассказывать ему о своей личной жизни.

- Тихо ты со своей Женей! Вдруг кто услышит... Все в порядке, - буркнула я, - Со мной ничего. Просто устала на работе, вот и заснула. Спасибо, что разбудил.

- Просто устала? На крыше? Ты ведь всю неделю тут сидишь по вечерам, я видел. И не ешь ничего. И лицо у тебя такое, словно в Венесуэле опять произошел переворот. С детьми что-нибудь?

- Нет, с детьми все в порядке.

- А... ну тогда, конечно..., - Ойшин немного помолчал. Я тоже молчала. А что говорить?

- А это ты здорово придумала - на крыше спать... - сказал он вдруг неожиданно. - Зря я сам не догадался. Тепло, но не жарко. И комаров тут нет. Как раз что надо... Взял спальный мешок - и смотри себе на звезды...

- Правда, могут ночью к тебе могут присоединиться какие-нибудь отчаянные парни с мачете, - подхватила я, - Но это такие пустяки, что о них и говорить не стоит. А на зорьке тебя разбудит F-16 - как раз чтобы вовремя успеть на работу. Можно позвонить на базу и с вечера заказать полет-побудку.

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

- Хорошо здесь, - Ойшин набрал полную грудь воздуха и широко развел руками, - Знаешь, ты будешь смеяться, но здесь чем-то похоже на Донегал времен моего детства. Это было единственное место, куда родители могли возить нас на каникулы- всю ораву. Это была наша Испания или наш Лазурный берег. В самую первую ночь там я всегда не мог спать. От тишины. Что такое, недоумевал я, ни тебе взрывов, ни выстрелов, ни криков? Как они здесь вообще живут? Ну, а потом уже, через пару дней, тогда привыкал. Набегаешься днем по дюнам  с братьями, надышишься свежим воздухом - заснешь как миленький и без взрывов.  Потом, правда, очень не хотелось возвращаться домой... А здесь чем-то похоже на Донегал. Наверно, именно этим. Жалко, растений здесь нет знакомых. Ни тебе клевера, ни ромашек. Как это?...»Любит-не любит»... Тебе никогда не хотелось погадать? Впрочем, ромашек ведь все равно нет, - добавил он поспешно, когда до меня только еще начало доходить, что он сказал.

- Можно и без ромашек, - вырвалось у меня, - На пуговицах.

- Это как? Никогда еще о таком не слышал.

- А вот, смотри, - и я начала перебирать пальцами пуговицы на своем платье: - «Любит-не любит, плюнет-поцелует, к сердцу прижмет - к черту пошлет, любит-не любит, плюнет-поцелует, к сердцу прижмет»... Ну, спасибо хотя бы на том, что не пошлет к черту!

Я опять подумала про Ри Рана. Эх, когда это будет, что он прижмет меня к сердцу?...

- А у меня, - Ойшин провел ладонью по своей футболке, - как назло, нет ни одной пуговицы. Наверно, поэтому, хоть к черту никто и не посылает, но никто и не...

Он не договорил. А я сделала вид, что не расслышала.

- А ты надень завтра рубашку с пуговицами и гадай себе сколько влезет.

- Но ведь так можно и сжульничать - заранее подобрать что-нибудь с таким количеством пуговиц, как тебе хочется.

- Можно, конечно. Только какое же это тогда гадание? Это будет уже как торговля акциями авиакомпаний накануне 11 сентября - зная, что оно планируется. Мягко говоря, неэтично.

- А если действительно хочется погадать? Серьезно? - спросил Ойшин.

- А если серьезно, то уж где-где, а на Кюрасао-то специалистов по этому делу полным-полно. Спроси хотя бы нашу так называемую служанку, когда она придет к нам делать уборку. Уверена, что она подскажет, к кому тебе надо обратиться.

- Спасибо, Так я и сделаю. Кстати, ты сегодня обедала?

- Нет. Что-то мне не хочется есть. Наверно, от жары.

- Тогда сейчас как раз впору устроить поздний ужин. Нельзя так, совсем ничего не есть. Пойдем... или нет, сиди здесь, сейчас я тебе сюда принесу...

- Что? Неужели опять спагетти по-болонски?

- Обижаешь. Что ж я, уж больше и ничего приготовить не могу? Печень с беконом, тушеная с луком и гарнир из колкэннона[4]. По-ленадунски[5]. Пальчики оближешь. - Ойшин подмигнул. - Я в свое время баловал этим блюдом ребят в Лонг Кеше. В Англии нам не разрешали готовить самим, а вот уже когда нас перевели в Ирландию... Сиди, я сейчас принесу тарелку.

И он застучал пятками по крыше в направлении лестницы.

Я улыбнулась. Все-таки приятно, когда о тебе заботятся. Надо будет поесть хоть немного, чтобы его не обижать.

Минут через десять Ойшин вернулся. С подносом под мышкой и рюкзаком за плечами, из которого, когда он его раскрыл, повалил пар. В рюкзаке оказались 2 небольшие кастрюли, с печенкой и с колкэнноном, 2 тарелки, вилки с ножами и начатая бутылка красного вина с пластмассовым стаканчиком. Наверно, для меня, потому что сам он все-таки не пил спиртного. Один только раз, в Португалии.

- Ты бы еще свечки со спичками захватил для пущей атмосферы! - фыркнула я. - Спасибо за такую заботу, только пить я не буду, ладно? Мне завтра надо быть в форме: приезжает товарищ Орландо, помнишь?

- Ладно, не пей, - согласился Ойшин, - Мне с тобой на встречу идти, или ты одна?

- Думаю, что лучше будет пойти нам обоим - тебе ведь тоже надо познакомиться с ним. Кстати, Тырунеш сказала, что это с ним надо будет договариваться, когда нам будет можно в следующий раз в отпуск. Ты до сих пор еще отпуск не брал - не тянет домой?

Ойшин помрачнел.

- Не тянет, - сказал он почти сквозь зубы. - Я не устал, не хочу отдыхать. Ты лучше ешь, а то остынет.

Я очень не люблю вареную капусту. Картошка-пюре- это вкусно, но вот такая, перемешанная с этой зеленой массой... Я зажмурилась , густо полила ее луковым соусом и взяла на вилку маленький кусочек.

- Слушай, какая вкуснятина! - изобразила я на лице удивление. Ведь человек все-таки старался.

Ойшин просиял.

- Я же тебе говорил, что оближешь пальчики!

Он немного помялся:

- Слушай...может быть, научишь меня, как готовить этот ваш... как его?...такой красный суп...?

- Борщ? - пришел мой черед удивляться, - С удовольствием! Я бы уже давно тебя научила, только ведь вы же, северные ирландцы, боитесь даже попробовать то, чего не знаете с детства...

- Ну вот, а теперь я больше не боюсь. Дозрел наконец, можешь сказать. Наверно, я должен сказать тебе спасибо...Если бы я не оказался здесь, то так и не знал бы, что в жизни бывает столько всего разного.

- Ну вот, видишь, я давно говорила тебе...

Тут я вспомнила, что лучше не вспоминать то, что было давно, и что я ему тогда говорила. Хотя Ойшин явно перестал паниковать при воспоминаниях о прошлом.

- Слушай, давай с завтрашнего дня готовить с тобой не отдельно, а по очереди: день - ты, день - я? - предложил он.

- Предлагаешь вести совместное хозяйство? - пошутила я.

- А почему бы и нет? Знаешь, сколько можно будет сэкономить на газе и на воде?

- Ладно, давай экономить, Матроскин.... Это кот у нас был в мультфильме такой, тоже все любил экономить. Только если к нам кто-нибудь зайдет на ужин и увидит, что мы готовим ирландские и русские блюда, плакала наша конспирация.  Ты об этом подумал? Хотя я могу и что-нибудь эфиопское приготовить. Или... - я хотела сказать «корейское», но не стала. Таких чистых вещей лучше не касаться в тривиальном разговоре.

- А мы никого не будем пускать к нам на ужин, - сказал Ойшин каким-то странным, как мне показалось, голосом. - Будем вывешивать на дверях табличку «Please do not disturb». Как в отеле.

- Хорошо, давай попробуем, - засмеялась я. Почему-то мне стало не по себе, хотя ничего такого Ойшин не сказал. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что разговор лучше повернуть в другое русло. И я начала отчаянно нахваливать приготовленную им печенку, которая и впрямь удалась на славу - я и не заметила, как съела свою порцию.

- Добавки нельзя? Go raibh maith agat![6] - сказала я, вытирая тарелку начисто куском хлеба.

- Ты еще не забыла ирландский?

- Такое не забывается, товарищ командир! Так странно, - сказала я Ойшину, - Вот мы сидим здесь... Ты - вроде бы ирландский националист, а я - интенационалист по своей сути, с детства. Мне просто не приходилось быть националистом, потому что когда я жила в СССР, мою нацию никто не угнетал. И тем не менее у нас с тобой - общий фронт, общая борьба... Ты никогда об этом не задумывался?

- Ирландские националисты - тоже интернационалисты. Хотя и не все, конечно. Мы всегда поддерживали басков, палестинцев, АНК в ЮАР, Кубу...  - отозвался Ойшин.

- Да, знаю. Просто я как-то недавно читала определение интернационализма и национализма в одной современной интернет-энциклопедии - и меня поразила его односторонность. По мнению того, кто эти статьи писал, националисты и интернационалисты - диаметральная друг другу противоположность и по логике вещей, они обязаны друг друга ненавидеть. Но ведь национализм национализму рознь. И интернационализм и космополитизм - вещи совершенно разные. Как можно все это свалить в одну кучу? Такое ощущение, что эти люди просто не читали совершенно элементарных вещей - извини, я имею в виду, элементарных для нас, дома. Ленина, например. О национализме угнетенных наций и о шовинизме наций больших. Да, они думают, что Ленин им теперь не указка, и именно поэтому у них в головах такая невероятная каша. Каша из эмоций и справедливых по своей сути во многом обид - которые они выплескивают не на подлинных виновников своих обид, а на тех, кто слабее. Так оно, конечно, проще. Проще набить физиономию таджикскому гастарбайдеру – тем более раз в газетах пишут какие они все насильники и наркоторговцы. Или пырнуть ножом якутского шахматиста, и уж тем более спеть «Убили негра»!, чем выдворить пинками из страны какого-нибудь холеного западного менеджера, конфисковав награбленное им в нашей стране и засадить в кутузку своего «нового русского» хозяина- верного холопа последнего.

Ойшин задумался, переваривая сказанное – ведь о наших российских реалиях он знал не так много. Я тоже задумалась, вспоминая пережитое.

...Я всегда так яро выступала против национализма своего народа – того национализма, который Ленин именовал шовинизмом, - именно потому, что каждый должен начинать изживать все реакционное с того, что ему близко, с того, c чем он лучше знаком, и именно для того, чтобы народ твой стал лучше. Это не значит, что я не видела национализма других народов или что мне в нем все было по душе. Национализм малых народов я пыталась понять – правда, не всегда могла это сделать. Например, когда в Алма-Ате прошли беспорядки из-за назначения Первым секретарем ЦК компартии Казахстана Колбина, я искренне недоумевала – только из-за национальности? Да мне плевать какой национальности человек встал бы во главе СССР – казах, грузин, хоть чукча!- лишь бы он был умным и настоящим советским человеком. И так же я считаю и по сей день.

Но вернемся ближе к дому. Как я уже сказала, в то время народ мой не был угнетаемым ни с одной стороны, и  шовинизм окружающих, с которым мне доводилось сталкиваться, не имел никакого себе оправдания. Мне казалось не просто некрасивым, когда так ведет себя большой по численности народ –  это было  недостойно его исторических свершений. Вспомните, как вели себя мои не просто советские - мои русские соотечественники, когда видели на улице нас с Саидом вместе.

Национализм угнетенных наций – таких, как ирландцы - да, он местами местечков, да, он во многом ограничен, но он несет в себе сильный позитивный заряд. Вдохновленные этой силой люди способны на чудеса,  на подвиги. А в том национализме, с которым мы с Саидом столкнулись в Москве середины 80-х,  не было напрочь ничего прогрессивного, он был омерзителен. С национализмом такого толка - вульгарно-агрессивным -  в рядах тех же ирландских республиканцев я никогда не сталкивалась. В рядах их угнетателей - да. Как же могли наши советские люди опуститься до того, чтобы уподобиться  чванливым и плохо образованным британским юнионистам? Чем среднему советскому человеку мешал редкий в то время даже в столице африканский студент - за обучение которого тем более платила его собственная страна? Продуктом чего был такой расизм? Животным на уровне подсознания – «не ходите по моему тротуару» и «не замай девок из моей деревни»? Или продуктом переведенных старинных империалистических книжек с расистским подтекстом, вроде «Робинзона Крузо», которые наш советский читатель проглатывал не задумываясь как приключенческие - воспринимая их как есть, вне их исторического контекста? В любом случае, уже тогда я решила как Карлсон который живет на крыше – «если я увижу какую-нибудь несправедливость, то тут же как ястреб кинусь на нее»! Не позволю своему народу вести себя недостойно своего высокого звания – новой исторической общности людей. И зная мой воинственный, несмотря на тихую внешность, нрав, однокурсники меня не трогали – что бы они там ни думали про себя. Добро должно быть с кулаками – замечательные слова.

Шовинистические настроения росли по мере углубления перестройки. Еще только недавно, казалось, вся страна добровольно (я не преувеличиваю, нас никто не заставлял в институте этого делать) собирала деньги в помощь пострадавшим от землетрясения в Армении - а сегодня в метро народ уже негодующе говорил об «этих армянах». Я попробовала выяснить, чем им помешали армяне - а в ответ услышала, к своему удивлению, от одной женщины средних лет: «Девушка, Вас, наверно, русские сильно обидели, что Вы так о них говорите». Я искренне удивилась: «Как они могут меня обидеть, чем? Я ведь и сама русская. Они обижают не меня, а сами себя таким поведением».

Прошло почти 20 лет. Ну, а теперь-то, когда мой народ уже смело можно отнести к разряду угнетенных - по мировой империалистической шкале, может быть, и национализм наш стал наконец более прогрессивным?

Да, сегодня я отношусь к нашему национализму с гораздо большим пониманием. Мне отрадно видеть, как наши люди перестают смотреть на Запад как на эталон – с перекинутым от восторга через плечо языком,- и начинают наконец задавать вопросы. Вопросы логичные, справедливые и давно уже назревшие. Но все-таки, стал ли от этого национализм наш в массе своей более прогрессивным? Увы, пока еще это заметить трудно. Зато бросается в глаза все то же – даже сами те, кто призывают к совместной деятельности с «рациональными и справедливыми движениями национального освобождения» в бывших советских республиках и в России в первую очередь, затрудняются назвать хотя бы одно из таких движений по имени.

Лично мне до сих пор еще не удалось встретить ни одного русского активиста «национального освобождения», который на поверку не оказался бы обыкновенным, самым что ни на есть затрапезным расистом. И Россию-то он собирается освобождать, как правило, не от гнета западных менеджеров, «Форда», «Нестле», «Проктера энд Гэмбла» и «Ситибанка» (чтобы потом уже разобраться с отечественным  «Газпромом») - а от «чернож***» кавказцев и азиатов, которые едут к нам по той же самой причине, по которой поляки и литовцы едут в Ирландию – потому, что в их «независимых» странах жизнь еще хуже, чем в России. Много мы видели таджиков у себя в Средней Полосе в советское время, вспомните-ка?...  Таким русским националистам, которые частенько пишут слово «русский» с большой буквы, забывая, что это правила английского, а не родного нашего русского языка, постоянно мешают жить «черные» или «исламисты», а вот того, как тянут соки из нашей страны самые что ни на есть белые и христиане (некоторые даже с килограммовым крестом на шее!), они почему-то не замечают в тряпочку.

Да, конечно, в современной России, как и в любой капиталистической многонациональной стране, есть свои этнические мафии (у Америки научились!), и да, власти не считаются с народом, когда речь заходит о том, чтобы можно было завезти из другой страны рабочую силу по дешевке - точно так же, как не считаются в таких случаях со своими народами власти где-нибудь в Голландии или Британии. И да, хорошо бы было найти их в нашей стране - эти самые «рациональные и справедливые силы национального освобождения», только вот где они? Если бы они всерьез выступали за национальное освобождение, они боролись бы с западными корпорациями, а не с узбекскими дворниками, с якутскими шахматистами и с африканскими студентами. Молодцы против овец, вот они кто!

Да, в наших левых силах нет единства - да, надо искать пути его достижения. Но как найти их, когда те, кто к поиску таких путей на словах призывают, сами же одновременно себе противоречат на деле? Например, они высокомерно высмеивают 2 оставшиеся верными социалистическому пути страны - Кубу и КНДР. Это, мол, «не те модели развития, которым можно позавидовать», - говорят они, - «Они даже близко не сравнимы с тем образом общества  будущего, который был у СССР».

И ведь еще хватает наглости! Говорится такое, как правило, чаще всего теми, кто сам ни в одной из этих стран не бывал. Так сказать, теоретик, шлю приветик. Ни дать - ни взять, аппаратчик брежневского времени, отмахивающийся от любого отличного хоть чем-то от нашего социализма, как от «не имеющего права на существование». Несмотря на то, что всем им была знакома, конечно, классическая формулировка «национальный по форме, социалистический по содержанию». Вот что, среди прочего, и убило наш СССР - такие вот высокомерие и близорукость!

Знаете, даже по сравнению с СССР в обеих этих странах есть чему позавидовать. По-хорошему. Например, тому, как они, эти небольшие страны, с ограниченными по сравнению с нашими несметными советскими богатствами ресурсами, смогли выжить, смогли сохранить свою социалистическую систему и все ее основные социальные завоевания, смогли остаться верными своим  идеалам, - несмотря на предательство со стороны бывших социалистических союзников из Восточной Европы (многие из которых еще теперь и норовят пнуть их побольнее из-за спины своего американского хозяина, как Польша и Чехия), несмотря на американские блокады и санкции, несмотря на всю черную империалистическую пропаганду о них, которая затуманила головы даже многим коммунистам у нас и в других странах.

Да уже за одно только это обе эти страны заслуживают вечной благодарности всего человечества! Нам надо учиться у них - тому, как они смогли устоять, почему не в пример нам, не потерпели поражения в идеологической битве, несмотря на все пережитые ими трудности. В то время, как мы продали свою страну за зеркальца и бусы - не лучше тех самых дикарей из книжек, над которыми мы так любим смеяться. В то время как мы пафосно выплеснули из ванны младенца и сдали ванну в металлолом - вместо того, чтобы элементарно поменять в ней воду. И смеяться по-настоящему надо над нами, но ни кубинцы, ни корейцы не опускаются до этого. Они чувствуют нашу боль.

Не бывает в природе такой вещи как «совершенный на 100% социализм». Сидеть и ждать его глупее, чем ждать у моря погоды. Этим пусть занимаются троцкисты – вечные «встречатели зари коммунизма», как Рабинович из анекдота. И никто не утверждает, что то, что срабатывает на Кубе или в КНДР, непременно сработало бы у нас в стране. Нам придется искать свои пути к социализму. Но многое в опыте наших стойких кубинских и корейских братьев все-таки очень для нас важно.

Их социализм потому и выжил, что он не был слепой копией нашего - как в некоторых странах Восточной Европы. Потому что они нашли этот самый свой собственный путь. У них можно поучиться тому, как воспитывать подрастающее поколение, как изменить свою собственную шкалу ценностей, которая ныне до отвратного зациклена на материальном, и в которой уже почти совсем не осталось места для человека и человеческих отношений. Наш социализм потому и потерпел такой удар, что мы не сумели воспитать Нового Человека - хотя много об этом говорили. У нас много говорят сейчас о «дегенерации элиты» в период застоя, но разве дегенерировала только элита? Будем честными с самими собой: разве не большинство нас вдруг решило. что завоевания социализма - это что-то такое «богом данное», что все равно никуда не денется, если мы решим немного «подкалымить на стороне»?

Прежде чем так легковесно судить другие страны - до которых нам теперь еще расти и расти! - надо их для начала хотя бы посетить. Но даже если вам и не понравится что-нибудь из увиденного,  какое право имеем мы говорить миллионам людей, сохранившим социализм ценой самоотверженного труда, что их система якобы уступает той, которую сами мы сберечь не сумели?...

...- Мы хоть и националисты, а боремся с любыми проявлениями расизма у нас дома, - вернул меня в реальность из раздумий Ойшин.

- Вот в том-то и разница... А у нас... Я никогда не смогу называть себя националистом – хотя очень люблю свою страну, а может быть, именно потому что я ее так люблю. Патриотом – да, а националистом  - увольте. К слову, чего не понимают наши националисты - так это того, что ты по-настоящему перестаешь замечать цвет кожи или национальную принадлежность людей, когда долго и много общаешься с представителями самых разных национальностей. После этого для тебя уже важно только, что они представляют собой как люди. По своим духовным, моральным, интеллектуальным качествам. Но никак не цвет их кожи и не на каком языке они говорят. А для нашего националиста это было и остается первостепенным. Он первым делом видит перед собой «негра» или «таджика» - и все свои представления об этом человеке уже формирует потом на основе именно этого...

Что же касается интернационализма, который националисты наши смешивают с космополитизмом, то это две настолько разные вещи, что подобная идея могла зародиться только в их переполненных гречневой кашей и окрошкою с квасом мозгах.

Впервые в своей жизни я где-то прочитала слово «космополитизм» еще задолго до того, как нам рассказали в школе на уроках истории, кто такие были «безродные космополиты». Кажется, мне было лет 10-11, когда я на досуге штудировала  «Словарь иностранных слов» своего дяди. И потому я узнала его первоначально в его дословном, буквальном значении: «Космополитизм – идеология, рассматривающая жителей Земли вне зависимости от гражданства или какой-либо родовой принадлежности. Космополит – гражданин мира».  Тогда оно показалось мне романтичным. В 11 лет ведь человек еще верит, например, что международный суд - это действительно суд международный, а не вульгарный инструмент в руках стран «золотого миллиарда» для избирательного правосудия в целях вершения в разных уголках мира своих грязных делишек...

Видишь ли, я тогда еще не знала, что космополит - это Валерия Ильинична Новодворская. Не понимала, что теоретический романтизм на деле оборачивается практическим «отчизна есть то, чего ищет душа наша» таких, как Zeena Kostyuchenko, и почти карикатурным «в этой стране» пресловутой Валерии Ильиничны. А моя душа ищет одного – Советского Союза... В независимости от того, во скольких бы странах я ни побывала.

Но хорошо, ей-богу, когда жизнь сталкивает тебя лицом к лицу с такой вот реальностью! Чтобы красивые слова из «Словаря иностранных слов» не туманили тебе голову, достаточно одного взгляда на Валерию Ильиничну. «Перманентная революция» на словах тоже звучит заманчиво...

Космополитизм и интернационализм далеки друг от друга словно небо и земля. Как Валерия Ильинична и Долорес Ибаррури.

Интернационализм - это небезразличие к чужой беде, желание прийти другу на помощь и желание научиться у него тому, что будет полезно для твоей собственной борьбы. Это ваша совместная борьба с общим врагом. Это узнавание мира во всем его многообразии - и уважение к этому многообразию. Это осознание того, что ты не одинок в этом мире. Чувство плеча друга – и готовность подставить свое плечо.

А космополитизм – это глобализация, это прилизанные набриолиненные челки и заученные «сексуальные» вихляния бедрами тинейджеров – одинаковые в разных уголках планеты, это неустанный поиск озабоченными дамами «точки G» и неустанные измерения не менее озабоченными джентльменами собственных габаритов; это Гарри Поттер на разных языках и истеричные зазывания реклам; это люди, не испытывающие угрызения совести, став содержанцами Империи, которым наплевать, как живут при этом миллионы их соотечественников и похожие на них миллионы людей в других странах.

Иными словами, интернационализм - это оружие в руках коммунистов, это веревочка, связывающая воедино прутья нашего веника, которым мы скоро выметем хорошенько мусор с планеты. А космополитизм - похожее по форме, но совершенно отличное от него по содержанию оружие в руках капитала. Понимаешь разницу? У космополитизма даже есть одна общая вещь с нашими доморощенными националистами - врагами интернационализма. Это - истошно-утробное «А мне? А мне?» леоновского Уэфа из фильма «Киндза-дза». Я тебе дам посмотреть как-нибудь этот фильм. Когда мы отсюда выберемся.

- А мы вместе выберемся отсюда? – с надеждой в голосе спросил Ойшин.

- Ну, а как же... Негоже товарищам разбегаться поодиночке! Пошли-ка спать, уже поздно. Завтра, правда, суббота, но все равно, еще многое надо обговорить до встречи с товарищем Орландо. Ты поможешь мне спуститься с крыши?...

                                                           ****

...В то утро я проспала чуть ли не до полудня. Такого со мной не бывало с тех давних пор, когда еще была здорова Лиза - значит, уже больше 10 лет. Но проснулась я с тяжелой головой, словно с похмелья - и минут 5 лихорадочно соображала, где я и даже кто я. Дожила!

В дверь стучали - неназойливо, даже деликатно, но достаточно громко. Видимо, этот стук меня и разбудил.

- Женя, ты спишь? - раздался из-за двери голос Ойшина, - Уже почти двенадцать. Пора вставать.

До встречи с товарищем Орландо оставалось 7 часов.

Встретиться мы были должны, как я уже упоминала, в баре «Форт Нассау» - в том самом, где когда-то Кармела так чувственно танцевала со своим будущим супругом, а Сонни обучал меня премудростям меренге. Я пыталась воссоздать облик этого бара в своей памяти, но все, что вспоминалось мне, были его таинственный полумрак да высокие цены на коктейли. А еще - маленький котенок, который прятался от нас среди кактусов по пути туда, наверх: «Форт Нассау» практически висел над Виллемстадской бухтой, подобно крымскому «Ласточкину гнезду», и с площадки вокруг него открывался вид на весь город, на гавань, на нефтеперерабатывающий завод и даже на голландскую военно-морскую базу «Парера» - пристанище полковника Ветерхолта.

Товарищ Орландо был известен на Кюрасао совсем под другим именем. Как вполне уважаемый латиноамериканский бизнесмен, давно покинувший родную Колумбию и чуравшийся на Антилах общения со своими соотечественниками, зато охотно вращавшийся среди американцев и голландцев. «Моя американская мечта сбылась на Антилах», - любил он повторять. Он был женат на голландке уже много лет, имел голландское гражданство, два дома на Кюрасао - виллу в фешенебельном Ян Тиле и своего рода дачу на Вестпюнте; дом на Бонайре, виллу в Бельгии (там налоги ниже, чем в Нидерландах), яхту и еще бог знает что. Занимался он импортом- экспортом между Латинской Америкой, Антилами и Европой. Каким-то непостижимым образом товарищ Орландо сумел скрыть ото всех свое давнишнее обучение в московском УДН[7]. И никто, никогда в жизни не заподозрил бы этого бойкого, общительного и жизнерадостного «прожигателя жизни», его умению наслаждаться которой так завидовал полковник Ветерхолт, в том, что он был представителем FARC-EP. Даже не островного масштаба, как Кармела, а регионального: товарищ Орландо часто посещал самые разные страны региона, вплоть до Монсеррата и Сабы, и это ни у кого не вызывало вопросов. Кроме того, он был одним из главных спонсоров незатейливых занятий клуба жен голландских военных и различных мероприятий, организованных для собственного развлечения голландскими и американскими коммандос.

Мы с Ойшином уже знали, как он выглядит: видели по местному телевидению. А он должен был вычислить нас по цвету костюмов: зеленое платье у меня, зеленая рубашка у Ойшина. Кроме того, мы должны были спросить его «Правда ли, что надвигается шторм?» - очередная «великолепная» задумка Тырунеш. Причем что он на это ответит, значения не имело: ведь мы-то уже знали, кто он. Важно, чтобы это он нас опознал!

Время до встречи тянулось, по обыкновению, медленно. Как последние часы перед Новым годом - вы никогда не замечали, как тянутся они, и как быстро потом пролетают по сравнению с ними первые часы новогодней ночи? Я пробовала читать какой-то дамский романчик на голландском, подаренный мне мефрау Ветерхолт - один из тех, в которых «...он поглядел в ее бездонные голубые глаза, широко раскрытые от страсти...», - но  чтение не шло мне в голову. Несколько раз звонил телефон, но я не хотела поднимать трубку - пусть себе звонят, мало ли это кто. Если у них есть ко мне что-то важное, оставят сообщение на автоответчике. Но сообщения никто не оставил.

Ойшин, воодушевленный своим вчерашним кулинарным успехом, пытался накормить меня собственноручно приготовленным ирландским завтраком, но тщетно. При одной только мысли о подгоревших свиных сосисках и яичнице-глазунье с кислым поджаренным помидором мне делалось не по себе.

- Спасибо, - сказала я ему, - Как-нибудь в другой раз. И вообще, сегодня моя очередь готовить, ты забыл?

Приготовление обеда немного отвлекло меня от грустных мыслей. Я колдовала над борщом и мечтала о том, как в следующие выходные наделаю на год вперед кимчхи. Если, конечно, найду на Кюрасао все для того необходимое. Вслух же я сетовала Ойшину на то, что на Кюрасао не бывает такой сметаны, как у нас, а уж ржаного хлеба - и тем более. Пока я готовила, он поминутно заглядывал мне через плечо в кастрюлю, расспрашивал про ингредиенты и даже записывал что-то в небольшом блокнотике.

- Не иначе как ты собираешься открыть ресторан, когда вернешься в Ирландию? - воскликнула я. - Такой интерес к кулинарии!

...Мы выехали в город, когда на остров начали опускаться лиловые сумерки. «Форт Нассау» за те годы, что я в нем не была, сильно изменился, стал еще шикарнее, а коктейли в нем - еще дороже. Не изменилась только его атмосфера - прохладный полумрак, настраивающий изнывавшие снаружи весь день от жары парочки на неизменно романтический лад.

- Что тебе заказать? - спросил Ойшин, направляясь к стойке. - Хотя я уже знаю: как обычно, «Понче Крема»?

Товарища Орландо пока не было. В похожем на пещерный грот зальчике кондиционер работал с такой мощностью, что мне скоро уже начало казаться будто с потолка свисают не светильники, а самые что ни на есть настоящие сосульки. Я пила коктейль как можно медленнее - в ожидании того, что товарищ Орландо вот-вот появится.

Время от времени в «грот» вваливались новые посетители, их лица были почти не видны - из-за царившего там полумрака, а голоса - не слышны, из-за почти не прерывающейся музыки. Я изо всех сил вглядывалась во все новые лица, стараясь не пропустить того, кого мы ждали. Вот в дверях показался очередной элегантный кабальеро - в сопровождении миниатюрной как Дюймовочка восточной женщины, ступавшей позади него неслышными шажками; я напрягла свое зрение... и похолодела.

Это был Сонни Зомерберг со своей новой китайской женой. Той самой, что так отменно готовит и так сильно заочно не любит меня. Улыбчивый, но с вечно грустными своими индейскими глазами - почти такой же, как во время нашей самой первой встречи. Целую жизнь назад...

И хоть я и была теперь блондинкой, и хоть он и не ожидал меня здесь увидеть, у меня не было ни малейшего сомнения в том, что стоит мне только достаточно долго задержаться в этом «гроте» - и он непременно узнает меня. Все-таки 7 лет совместной жизни - не шутка.

Я старалась сообразить, что же делать, но мысли не слушались меня, стали такими же ватными, как мои ноги. Я ругала себя последними словами за то, что расслабилась и перестала даже думать о возможности подобной встречи. Но руганью делу не поможешь.

Сонни обернулся к своей спутнице, наклонился к ней и начал ей что-то объяснять. К счастью, в этот момент ди-джей врубил очередную песню - в сопровождении цветомузыки, и «грот» осветился всеми цветами радуги. Из динамиков загремело «Mas flow» в исполнении «Прожект Клик». Версия на папиаменто.

«Mas flow…

М’a yega den bo hari, mami dali», - страдал певец.

Раздумывать дальше не было времени. Я схватила Ойшина за руку. Он поднял на меня глаза – недоуменные и, я бы даже сказала, вопросительно-радостные, если бы у меня было время над этим задумываться.

- Пошли танцевать, - прошептала я, - Прикрой меня и танцуй прямым ходом к выходу. Выйдем наружу - я тебе все объясню.

Я уткнулась лицом ему в плечо, изображая будто я настолько разомлела от нахлынувших на меня чувств и, разворачивая его то направо, то налево, потихоньку продвигалась к двери. «Дафна, Вы опять ведете!» - мелькнуло у меня в голове. А что еще оставалось делать?

Сонни тоже танцевал - со своей трофейной женой. Не глядя на нее. Он вел ее по залу так, словно это была неодушевленная вещь. Лицо у него было отрешенное, будто бы он впитывал в себя слова этой песни: «Dushi… mi sa ku t’a bo mi ta ke[8]...»

Каждый раз когда он поднимал глаза, я зарывалась лицом в плечо Ойшина еще глубже. Еще никогда мне не было так страшно. Вдруг всплыли на поверхность даже такие страхи, о которых я была уверена, что они давно уже вытравлены намертво. Перед моим мысленным взором замелькали бьющиеся о стенки тарелки, а в ушах звучал далекий голос Сонни: «Мне вовсе не надо тебя бить для того, чтобы сделать твою жизнь невыносимой!».

Пар в гроте было много, и никто из них, естественно, не спешил на выход. Необходимо было их растолкать, но осторожно и вежливо - так, чтобы не бросаться в глаза. Это оказалось не так-то просто, и я с трудом сдерживала нарастающее желание засадить локтем в бок кому-нибудь из особенно уж разомлевших. К концу «Mas flow» до дверей нам оставалась еще пара метров. Я зажмурилась, ожидая что ди-джей сейчас включит в «гроте» свет....

Но произошло маленькое чудо. «Грот» погрузился в почти полный мрак, а на столах загорелись электрические свечи.

- А сейчас давайте вспомним прошлое! - провозгласил ди-джей. Как я была ему за эти свечи благодарна! - Наша ретро-песня сегодня  - «It's not easy» в исполнении трагически недавно погибшего в Южной Африке Лаки Дюбе. Эта песня посвящается всем нашим гостям, которые пережили расставание с любимым человеком, но нашли в себе силы возродиться в новой жизни. Несмотря на то, что это не просто, как предупреждал нас еще много лет назад Лаки...

И я поняла, что это рок. Изо всех песен мира - именно эту! Осторожно я выглянула из-за плеча Ойшина. Сонни был совсем недалеко от нас, по правую руку, но он не видел меня. Мне показалось на секунду, что в глазах у него блеснули слезы. Наверное, только показалось. Впрочем, даже самые жестокие люди бывают сентиментальны...

Сонни смотрел опять-таки не на свою маленькую китайскую суринамку - и, слава богу, не на меня! -, а куда-то в пространство. Губы его двигались в такт песне.

«The choice I made didn' t work out the way

I thought it would

This choice I made it hurts me so mama

This choice I made didn' t work out the

Way I thought it would

This choice of mine oh....»[9]

Он думал о нашем разводе!

Я наступила Ойшину на ногу.

- Скорее, он сейчас ничего не слышит и не видит, как токующий глухарь! - прошептала я. Мне показалось, что Ойшин тоже заслушался этой песней - нашел время!

Я перевела дух только когда мы наконец оказались вне здания. Скорее, скорее, наверх, подальше от этой страшной двери! Через минуту мы уже стояли на смотровой площадке возле диспетчерской башни, из которой работники порта управляли заходящими в него кораблями.

- Что случилось? - спросил наконец Ойшин.

Я кивнула в сторону бара.

- Мой бывший муж, - сказала я тихо, - Там.

Ойшин, к его чести, понял все сразу и больше уже ничего не спрашивал, Ничего, кроме:

- А наш товарищ?

Тут я вспомнила, для чего мы здесь, собственно, оказались.

- Господи, он же может подойти в любое время! Возвращайся ты. Увидишь его - подойди, заведи разговор. Не забудь про шторм спросить. Потом выведешь его сюда. А я подожду вас тут, на смотровой площадке. Если придете сюда, а меня нет, значит, я прячусь в кактусах, потому что Сонни где-то рядом. Свистни мне тогда, только негромко. Свистеть умеешь? Все понял? Повтори.

- Что я, маленький - повторять? - обиделся Ойшин, - Не учите утку плавать. Жди, я сейчас. И вот что... ты береги себя, ладно?

Он убежал вниз по склону. А я осталась на смотровой площадке. Далеко внизу сверкали огоньки города и виднелись корабли в порту – маленькие, словно игрушечные. Очень хотелось куда-нибудь убежать и спрятаться, но было нельзя. У меня зуб на зуб не попадал.

Не знаю, сколько времени прошло. Мне показалось, что много. Ойшин появился вновь бесшумно и неожиданно - как настоящий партизан. Все-таки я иногда забываю, с кем я имею дело...

- Все в порядке, - сказал он негромко, - Он будет тебя ждать через полчаса - на набережной внизу - там, где плавучий рынок. В лодке, которая называется «Консуэло».

- Меня одну? - удивилась я.

- Да, мы с ним уже поговорили. Ну, пойдем скорее, до набережной ведь еще надо добраться...

До самого последнего момента - пока «Форт Нассау» не исчез из виду в заднем стекле нашей машины - я все боялась, что откуда-то из темноты вдруг появится знакомое лицо Сонни.

Но он не появился - остался там, в полумраке, в обнимку с коктейлями, которые он себе теперь может позволить и с сердцем, израненным сладким голосом Лаки Дюбе....

Ойшин запарковал машину и остался меня ждать в одном из небольших переулков Пунды. Он очень хотел проводить меня до самой набережной, но я не разрешила.

- Здесь полно каких-то подозрительных типов! - пытался внушить он мне – почти как когда-то Сонни, - А ты - европейская женщина. Не надо так рисковать.

Но я очень уж разозлилась на себя за собственную трусость, и после встречи с Сонни мне ни один чоллер был не страшен.

- Я быстро, - сказала я. - Не волнуйся. Тут до набережной два шага, а время всего только половина девятого. Жди меня минут сорок, а потом приходи на рынок.

И действительно, на улице ко мне даже близко никто не подошел. Наверно, в тот момент я излучала какие-то флюиды бесстрашия.

«Консуэло» я нашла не сразу. Это была невзрачная лодка – судя по всему, торговца фруктами, и название ее было наполовину закрыто какой-то доской. Рынок, естественно, был закрыт на ночь, и на набережной не было никого, кроме редких туристов, державшихся на всякий случай парами и тройками.

Я нерешительно вступила на деревянный настил, доски заскрипели у меня под ногами.

- Hola! - сказала я по-испански, осторожно ступая по палубе - Тут есть кто-нибудь?

В тот же момент из трюма лодки высунулись чьи - то длинные, смуглые руки, которые со скоростью океанской акулы втащили меня внутрь. Я не успела даже испугаться.

- Добрый вечер, наш советский товарищ! - сказал незнакомый мужской голос на хорошем русском языке. – Как говорил ваш пан Зюзя, добрейший всем вечерок!

Да, такое мог знать только человек, живший в Советском Союзе!

- Вам нравился наш «Кабачок»? - помимо воли вырвалось у меня.

- Еще как нравился! Особенно пани Моника, - подтвердил, сверкая в полутьме трюма белозубой улыбкой, товарищ Орландо, ибо это был именно он. Только одет он на этот раз был не как «успешный бизнесмен», которого мы видели по телевизору, а как рядовой латиноамериканский торговец фруктами, которых здесь, на плавучем рынке в Пунде было хоть пруд пруди.

В трюме остро пахло залежалыми фруктами, а «Консуэло» чуть покачивалась у нас под ногами. Горела одна-единственная лампа - такая тусклая, что при виде ее в голове автоматически всплывали пушкинские строчки  «Уж близок день, лампада догорает...».

- Ты садись, садись, не стой, Совьетика, - сказал товарищ Орландо своим певучим голосом. Он был старше меня лет на 10. У нас в стране его ровесниками было поколение строителей БАМа. В свое время я им ужасно завидовала, потому что сама еще была тогда слишком маленькая и не могла дождаться - нет, не когда мне можно будет красить губы и носить серьги, а когда я наконец дорасту до большого, настоящего, нужного людям дела...

У меня устойчивая, прочная идиосинкразия на само слово «бизнесмен». Для меня это нечто вроде двуногого шакала, который весь день бегает по саванне, принюхиваясь, где можно урвать кусочек. А потом, обожравшись, по ночам воет на Луну - чтобы все слышали, какой же он «успешный». Человеческого интереса бизнесмены у меня никогда не вызывали. Например, когда я была свободной женщиной, ничто не могло меня до такой степени оттолкнуть при знакомстве с представителем противоположного пола, как его рассказ о «собственном бизнесе». Я просто теряю всякий интерес к собеседнику при слове «бизнес», понимаете? Дальше он может уже не продолжать. И я вовсе не рисуюсь. Хуже «общечеловеческого» понятия «бизнесмен» есть только одно – «бизнесмен новорусский». Это уже не просто шакал, а помесь шакала с человекообразной обезьяной при кошельке. Я вспомнила, как Zeena за ужином с голландками и американками, расчувствовавшись после выпитого, проникновенно говорила о том, что «все мы ищем в жизни принцев». Не все, Зиночка, не все. И найти своего Че Гевару намного сложнее, чем найти какого-то там принца....

Точно такое же отношение было у меня и к «бизнес-вумен» (почему-то при этом выражении мне сразу представляется Хакамада). Как-то раз, когда я еще только начинала жить в Голландии и так сильно тосковала по ставшему для меня недоступным чтению на родном языке (интернета тогда еще не было), что была готова читать даже «Русскую мысль», там мне попалось на глаза рекламное объявление о какой-то книге - мемуарах очередной нашей перебежчицы, в которых она описывала как «оставшись в Америке одна с двумя детьми на руках, сумела открыть собственную фирму». Но мне вовсе не хотелось ею восхищаться: мне было очень жалко ее детей, да в какой-то степени - и саму ее (хотя ее никто не заставлял оставаться в Америке, это было еще в советские времена). Я испытала острый приступ отвращения к обществу, в котором она оказалась: это что же за жизнь такая, при которой женщина - мать двоих детей боится, выживут ли она и ее дети (!)? Что это за такое общество, в котором за все приходится драться зубами и рогами, будто в лесу? По моему глубокому убеждению, такая жизнь была просто недостойна человека в конце ХХ века. А к началу ХХI века многие мои соотечественники уже свыклись с подобным средневековьем....

Как редко задумывались мы все в то время о том, что было нам дано при социализме - не представляя себе другой жизни! Разве мог кто из нас даже в страшном сне представить себе, например, что мы станем когда-то гастарбайтерами? Для нас это было что-то времен фашистской оккупации, когда  нашу молодежь вывозили на работу в Германию. Разве могла себе представить маленькая девочка из благодатного советского Крыма, где можно было только мечтать жить, ровесница младших сестренок моей подруги Маруси, что когда она вырастет, то потеряет обе ноги... от мороза, в благополучной Британии?

…Устремленные к великим целям, полные благих намерений и решительности закончить в срок все рождественские покупки, Западные люди с большой буквы в североирландском городке Колерeйн больше недели проходили мимо спавшей в те морозные дни на его улицах молодой незнакомой, прилично одетой девушки. Ни один из них не остановился и не поинтeресовался при виде ее испуганного, заплаканного лица, что с ней случилось, и не может ли он чем-нибудь помочь. Да и до того разве, когда твой ум направлeн на действительно великие цели - покупку рождественской индейки и последних моделей мобильных телефонов для избалованных отпрысков?

«Укус мороза» - так переводится дословно с английского на русский обморожениe. Случай с молодой украинкой Оксаной Сухановой, приехавшей работать в Северную Ирландию по контракту на мясокомбинате, а закончившей выброшенной на улицу, с обмороженными ногами, которые ей пришлось ампутировать, на поверхности вроде бы потряс даже ко многому привыкших за годы местного вооруженного конфликта «ольстерцeв».

«Как могло такое случиться у нас, в цивилизованной стране, в начале ХХI века?» - били они себя кулаками в грудь. Местные ультра-левые троцкисты сразу жe начали кричать о необходимости «призвать к ответу хозяев фабрики» и «сделать всех рабочих-мигрантов членами профсоюза»; местные правые - юнионистские политики - выражали соболезнования Оксане по поводу ее трагедии и требовали, чтобы власти разобрались, как могло так получиться, чтобы она осталась в стране после того, как была уволена (если бы ее сразу депортировали, ноги у нее были бы целы, утверждали они, с почти ликующим выражением лиц, на которых было написано: «Ее пример - другим наука»).

А в общем и целом, ничего этот случай в положении рабочих-мигрантов там нe изменил и вряд ли изменит. Местные политики в городке Лимавади, - центре райoна, где ночевала целую неделю на улицах Оксана, и никто ничего не заметил! - на общем собрании выразили «солидарность с рабочими-мигрантами», и на этом дело закончилось. Не могу удержаться от того, чтобы нe привести цитату по этому поводу из местной прессы: «В ужасе от того, что произошло с украинской женщиной, представители местной администрации единогласно решили провести праздничный прием по поводу китайского Нового года… Глава офиса по рекреации и туризму порекомендовал выделить грант в 480 фунтов для этого празднования…».

Как именно случилось, что Оксана оказалась на улице, никто толком не знает. Ничего не известно о том, что было с ней с 22 декабря по 1 января, когда она, полуживая, добралась до дома, в котором когда-то проживала с украинскими и польскими коллегами. Дом этот она была вынуждена покинуть после того, как работодатель, его предоставлявший, выставил ее на улицу. Некоторое время Оксана обитала у знакомых поляков в другом доме, но под Рождество поляки решили вeрнуться домой, а Оксана оказалась на улице… По-английски она практически нe говорила. По ее словам, что было с ней в эти дни - не помнит. Достоверно известно только, что Оксана приехала в Северную Ирландию  с годичным контрактом для работы на фабрике, находящeйся в самом «христианском» райoне Северной Ирландии. Фабрика эта производит курятину и мясо других птиц (в том числе и рождественских индеек). По словам работавших вместе с Оксаной, она работала зачастую семь дней в неделю без выходных, стрeмясь наработать как можно больше часов (зарплата низкая, вычеты высокие, а большинство приехавших сюда из Восточной Европы одолжили деньги у кого-либо дома на финансирование своей поездки за рубеж, и это деньги необходимо непременно отдать - без этого лучше домой и не возвращаться). Говорят также, что у Оксаны остался дома маленький ребенок, и что ее родители - врачи. Телефона у них дома нет, поэтому о случившемся с Оксаной им было сообщено письмом…

17 сентября Оксана была уволена. По словам работодателей, «за несоблюдение правил безопасности и гигиены» - в детали они предпочли не вдаваться. Я видела - и переводила - множество рабочих контрактов подобных фабрик с украинскими и польскими рабочими, и мне всегда бросалось в глаза, как легко по ним было избавиться от любого работника. Если полякам разрешение на работу, в связи с членством их страны в Евросоюзе, больше не нужно, то украинцы в подобной ситуации оказываются загнанными в угол: годовое разрешение на работу, выданноe им, «привязано» к определенному работодателю, который к тому же, предоставляeт и жилье. Потеряв работу, они здесь теряют на деле всякие человеческие права. Что на практике означает, что работодатель может принудить их к чему угодно, к любому количеству сверхурочных, к работе в любых условиях…

В последний раз представители фабрики видели ее в ноябре, когда она пришла за расчетом. Послe того, как Оксане были ампутированы обмороженные ноги, работодатели страшно испугались возможных судебных процессов - а потому поспешили заверить прессу, что когда они видели ее в последний раз, Оксана была в добром здравии, да и билет до дому они ей предлагали, она сама отказалась… Украинцам, работающим здесь, - в отличие от Западных людей с большой буквы, - не надо объяснять почeму. Если бы Оксана оказалась дома - всего полгода спустя с начала контракта, без денег, - у нее практически не было бы больше шанса выбраться на заработки в «цивилизованный мир» в другой раз. Ну, а уж если чтобы попасть сюда, она дома залезла в долги…

Конечно, вербующие украинцев сюда агентства, которым платят, как пастухам, за «поголовье», стараются не афишировать при вербовке эту сторону работы за рубежом. Они давят на то, что «здесь все равно лучше, чем на Украине». Посмотритe, например, как афишируют украинские агентства работу за рубежом, в «цивилизованном мире», - такую, за которую в мире этом не хотят браться не только местные безработные, но даже и уже обосновавшиеся в нем мигранты-беженцы. Задаются ли молодые украинцы, поляки, латыши, литовцы вопросом о том, какие для того есть причины?

«The Live-in Caregiver Program - специальная программа, разработанная правитeльством Канады для привлечения из-за рубежа людей, готовых работать как caregivers, в том случае, если невозможно найти таких работников из числа лиц, имеющих стaтус гражданина Канады или постоянного жителя ... В программе могут участвовать врачи, медсестры, няни, преподаватели, воспитатели, учителя. The Live-in caregiver - это тот, кто обеспечивает уход за детьми, престарелыми и инвалидами в частном секторе  То есть речь идет о людях, которые нaнимаются частными лицами (далее - работодатели) для ухода за детьми, престарeлыми или инвалидами» (Говоря по-русски, нянечки и убoрщицы…. Помните, у Mаяковского: «Он был монтером Ваней, но в духе парижан себе присвоил званье: электротехник Жан»?) Частными лицами - то есть, без тех прав, которые даже им могла бы дать работа в государственной больнице…

Или - «Вы благородный человек, который хочет принести радость людям? Тогда к нам!.. Волонтеры: oбычно эти программы доступны только для жителей высокоразвитых стран (дa? Really? Так все в «высокоразвитых» странах прямо и рвутся на эти должности!). Теперь в ниx могут участвовать и украинцы. (Радость- то какая! Вот оно, обещанное «оранжевым» президентом сближение с Европой! - ИМ) Это возможность заработать и посмотреть дальние страны.»

Заработать ? Хмммм…

«Волонтер - это человeк, работающий для своего удовольствия и бесплатно. Не совсем бесплатно. Волонтер не получает зарплату. Но карманные деньги он имеет. Волонтер работает, как прaвило, 4 часа в день. Работа подбирается по желанию волонтера. Есть много самых разных волонтерских программ. Обычно они или конкурсные или за участие нужно платить. Такие программы обычно предназначены для граждан высокоразвитых стрaн. (???) ...Мы счастливы предложить волонтерскую работу в Лондонском Христианском Центрe Развлечений Для Инвалидов. Работа подходит для украинцев, которые хотели бы усовершенствовать английский язык или побывать в Англии, но не могут оплатить дорогие туристические туры или обучение на курсах в университетах или колледжaх. Вы работаете в роли хозяев программы отдыха английских инвалидов под руководством инструкторов: выезжаете на пикники, накрываете стол, угощаете, убираете, разговариваете с гостями. Центр находится на самообслуживании и вы сможете выполнять много других приятных работ (например, менять памперсы, чистить туалеты). Любые Ваши навыки или умения пригодятся. Что крaйне важно в этой программе - Вы можете общаться целыми днями с англичанами и стать их друзьями. Им очень не хватает друзей (а на Украине или в любой другoй стране инвалидам друзeй хватает?). Вы можете посещать курсы английского языка и заниматься с преподавателем (за свой, очевидно, счет, ибо далее об этом ничего не говорится). Продолжительность программы от одной недели до одного года. Поскольку прогрaмма предназначена в первую очередь для обеспеченных англичан (???), условия проживания и питания соответствуют их потребностям (???). Знайте! Большинство биографий «сильных мира сего» начинались с волонтерства». Например, Абрамовича, Березовского, Сороса, Буша?

«Основные данные о программе:

работаете 6 дней в неделю;

один выходной;

карманные деньги $50 в неделю;

проживание и 4 разовое питание бесплатно».

50 американских долларов - это около 30 фунтов. Средний североирландец зарабатывает в неделю (5-дневную) около 200-250. Иными словами, украинцам в данном случае предлагается бесплатное - за кормежку - рабство. Если кто-то просто хочет помочь людям, которые остро нуждаются в поддержке, почeму бы не сделать этого дома, почему не заботиться о наших собственных инвалидах вместо английских? Потому, что так хочется 30 фунтов и кормежки? Голодных людей не судят, только при чем тут благотворительность?

«Без квалификации в США можно неплохо жить.»... Да, конечно, спросите хотя бы у метущих улицы мексиканцев или у безработных жителей Гарлема. Именно от этой «неплохой жизни», очевидно, и записываются в армию те молодые американцы, у которых просто нет другого способа оплатить получение квалификации, кроме как своей кровью. И чего бы им без нее не жить, тем более, что неплохо? Предложение одной украинской фирмы для медсестер, отпpавляющихся на заработки в США: «Подготовка, адаптационный курс, помощь в оформлении документов, трудоустройство до отъезда». - подготовка которого займет….полтора года. И будет стоить вам eдва ли не больше, чем вы сможете там заработать….

В Северной Ирландии тоже сейчас много иностранных медсестер: свои, местные, уезжают туда, где больше платят. В особенности много здесь медсестер из Филиппин. Филиппинок периодически поджигают в домах, иногда - арестовывают «за пособничeство терроризму» (потом потихоньку отпускают)… Работают они очень хорошо, пациенты ими очень довольны. Так хорошо, что зато недовольны ими их западные коллeги. Недавно несколько из них, полные самых благих, конечно же, намерений и рeшительности, за которые так ценил Западного человека покойный Андрей Дмитриeвич Сахаров, попросили свою филиппинскую коллегу «не надрываться так». Она не обратила на это внимания - кто-то же должен был вымыть пол, пока они пили чай. Тогда устремленные к великим целям, они взяли и привязали ее к стулу. И оставили в таком положении до утра (дело было в ночную смену). А пересменщице объяснили, что пошутили - ох уж эти нецивилизованные дикари! Цивилизованных шуток не понимают…

Оксане повезло, что она осталась жива: в Ирландской республике не так давно Дублинский суд признал виновным в гибели четыре года назад (!) 43-летней польки Терезы Квятковской ее работодателей, директоров двух компаний по переработке мусора. Ее прямо на рабочем месте ударило ковшом экскаватора: подходящая для той работы машина в день гибели Терезы была сломана. Тереза с мужем проработали на уборке Западного мусора всего три недели… Экскаваторщик остановился только тогда, когда услышал истошные крики…

Но работодателю Оксаны такой процесс не грозил. С точки зрения закона, он ничeго противозаконного не совершил (для того подобные контракты и заготавливаются). А «общественное презрение», подобное выражавшемуся сахаровыми советскому режиму, его волнует мало. Плевать он на него хотел. Это вам не ЦК КПСС. В том-то и есть все подлинное величие Западного человека: его такими мелочами, как судьба отдельной рабочей единицы, не проймешь. Ведь он занят ни много, ни мало, как принесением «свободы и демократии» всему остальному человечеству! А вы - о каких-то там ногах…

Подумаешь! Протезы сделают – на то и благотворительные организации есть. Да и очередь из желающих начать на той фабрике работу украинцев и поляков не уменьшается. Чего ж волноваться?

В современном неолиберальном мире, как поучает голландский премьер Балкененде, «человек должен быть ответственным за себя сам». В видении Балкененде, в этом мире сегодня «вообще нет безработных, а есть только люди между двумя работами». Которые сами ответственны за то, как им «между» этими работами выжить…

Да и разве не на то существуют в этом «свободном» мире человеческие несчастья, чтобы превращать и их в единственное мерило всех здешних ценностей - звонкую монeту? Так, под ампутацию Оксаниных ног сразу начали кампанию саморекламы различные благотворительные организации для бездомных, запросили дополнительный бюджeт под переводчиков работающие с мигрантами НГО (где только все они были, когда она мерзла на улицах?)…

Да, как тут не удивиться прозорливости покойного Андрея Дмитриевича, чувствовавшeго, к кому именно надо обращаться, на кого возлагать свои глубокие надежды в этом мире для спасения от «тирании» народов бывшего СССР!

Менталитет людей, среди которых больше недели замерзала на улицах Оксана, хорошо иллюстрирует одна статья,которая так врезалась мне в память за время жизни в «Ольстере». Типичного представителя здешней юнионистской общины – автора собственной колонки в рупоре юнионистов, газете «Newsletter», именуемой ими «гордостью Северной Ирландии», - об отдыхе автора в латиноамериканском Суринаме, который он представляет своим привыкшим глядеть на мир через колонизаторскиe очки викторианского периода читателям, как «бывшую голландскую колонию».

Вот выдержки из впечатлении о реальном мире этого «истинного джентльмена», «примeрно посещающего церковь» и «подлинного христианина»:

«Я сидел в небольшом кафе у моря, заказал себе пиво и только хотел поднести его к губам, как по моему плечу постучала чья-то рука. «Эй, брат, помнишь мeня?» - сказал ее хозяин. Я посмотрел на него. Он никоим образом не выглядел как мой брат, который, когда я его в последний раз видел, был белым и находился в графстве Тайрон…»

Далее на протяжении почти страницы почтенный юнионист не перестает жаловаться на то, как оказавшийся подвезшим его вчера к отелю водителем гость в ответ на eго собственное предложение, выпить с ним пива и закусить, вместо того, чтобы вежливо отказаться, как поступил бы сытый «белый» джентльмен из Тайрона, - о ужас! - «до капли допивает» «его» пиво и объедает «последнее мясо с «его» куриной ноги»! И как ему, иждивенцу, только не стыдно!

Столкнувшись еще с два просящими подаяния бедными суринамцами на улице, наш устремленный к великим целям и решительный, в меру упитанный герой, с отвращением протягивая «целых пять гульденов» (два доллара) одному из них, спящему на улицах (в отличие от Оксаны, ему повезло, что в Суринаме тепло!) и живущeму стиркой одежды в реке (фи! - морщится наш благородный «белый» господин), галопом бежит к гостинице, по дороге начиная галлюцюнировать «чернокожими», как маршаковский мистер Твистер: «…Я прибыл в отель, почти ожидая увидеть на его ступенях безгрошовую мать с пятью слепыми детьми, выстроенными в ряд со своими побиральными мисочками, так что я приготовился строго заявить: «Так, поднимитe руки те, кто больше этого заслуживает - за исключением тех из вас, конечно, кому поотрубал руки собственный отец, чтобы они выглядели более заслуживающими».

Как Оксане?

К большому разочарованию юнионистского мистера, у отеля его никто не ждал, и он «отправился спать, дав себе пять гульденов за то, что я был таким щедрым».

Думается, что это «произведение искусства» - прекрасный пример менталитета тeх, от кого академик Сахаров так усиленно ожидал «спасения мира». Колониалистского, расистского менталитета не желающих осознавать до сих пор тот факт, что на дворе давно уже не их любимые «славные» викторианские времена. Эти «устремлeнные к великим целям» зачастую даже не осознают, что они расисты - и будут искрeнне заверять вас, что они не такие. Потому что для них быть расистом- это норма. Так же, как норма для них, например, сказать матери ребенка-инвалида: «Очень жаль, что Ваш ребенок - цветной!»

И эти люди еще кричат: «Как это могло случиться у нас, да еще в канун Рождества, ведь мы все - такие хорошие христиане?»...

Я, например, совершенно не удивлена тем, что это случилось именно там. Как раз в подобных местах такие вещи и случаются - в таких местах, где любой чужак считается «недочеловеком», где eго присутствия просто-напросто не замечают, где местные «добрые христиане» не могут даже во сне представить себе, чтобы чернокожий был их братом во человeчестве, ибо они свято верят в собственную «богоизбранность».

Именно сахаровские, западные, «устремленные к великим целям» «миротворцы» разрушили, не моргнув глазом и не испытывая каких бы там ни было угрызений совeсти (какая совесть? Ну, побаловались ребята немного, ну и что?) на глазах всeго человечества исторически бесценный Вавилон[10]. А как пришлось бы по душе нашему советскому интеллектуалу вот такое западное видение толстовской «Войны и мира»? «Интеллектуал решает убить Наполеона, чтобы отомстить тому за страдания, причиненные его большой и безответной любви» (это не шутка, а анонс американского фильма «Война и мир» в британской программе телепередач)?

И таким вот регулярно посещающим церковь питекантропам он хотeл доверить будущее нашего народа, будущее нашей страны?

Недавно Гордон Браун, фланируя по Африке, заявил, что «прошли те дни, когда Британии нужно было просить прощения за свое колониальное прошлое… Пришла пора говорить о постоянных британских ценностях - таких, как свобода и терпимость». Думается, что Оксана Суханова хорошо познала на себе и то, и другое. И свободу подыхать, ночуя на улицах, - и терпимость цивилизованной публики к тому, что это происходит на ее глазах...

...20 с лишним лет назад в свет вышла книга такого популярного среди наших «перестройщиков» немецкого журналиста Гюнтера Вальраффа о том, каково живется во вполнe цивилизованной Западной Германии турецкому рабочему-нелегалу. Что изменилось с тех пор? Только то, что подобным образом стали обращаться не только с нелегалами, но и с законными контрактниками-мигрантами да расширилась география эксплуатируемых... Сегодня с нами точно так же обращаются уже и в наших собственных странах. Да еще и ожидают от нас за это благодарности. Как тот юнионист - от суринамцев.

А ведь человечество - это мы! Не пора ли нам разбудить самодовольных сахаровских «героев» и продемонстрировать им реальный мир? Чтобы не приходилось нам  большe благодарить их великодушных врачей за спасение наших жизней бесплатным отрeзанием наших ног? ...

- О чем ты задумалась? - оторвал меня от этих мыслей товарищ Орландо. Я вздохнула:

- Об СССР...

- Я тоже часто думаю о нем, - сказал он мне доверительно. - В юности, еще до того, как приехать учиться в ваш УДН, я успел пожить с родителями в Штатах. Успел, так сказать, хлебнуть «сладкой жизни». Так что мне было с чем сравнивать социализм. В первый раз я приехал к вам летом 1979 года- и повстречал там людей со всех концов планеты. Я был в составе молодежной группы социалистической партии Пуэрто Рико - у меня отец колумбиец, а мама пуэрториканка. Наши гиды были русская женщина и парень-киргиз. С киргизом мы сразу очень подружились. Он рассказывал мне о том, что «единственным соперничеством между этническими группами в СССР является соперничество за то, какая из них является более советской». Он здорово знал книги американских писателей, тот киргиз - спрашивал наше мнение о таких книгах, которые у нас во всей группе никто не читал! Больше всего он любил рассказы О'Генри...

- Это мне знакомо, - сказала я. - У нас каждый ребенок знает, например, «Всадника без головы» и его автора Томаса Майн-Рида, а вот на его родине, в Северной Ирландии, его никто не знает. И книгу эту на английском днем с огнем не найдешь. Зато они все продолжают хвастаться своим затонувшим в первое же плавание  «Титаником» - другие бы на их месте постыдились...

- А тот киргиз был сыном Чингиза Айтматова! – продолжал товарищ Орландо.

- Правда? Это не тем, который потом стал в независимой Киргизии министром иностранных дел?

- Не знаю, мы потеряли с ним контакт уже давно... А один раз мы плыли на теплоходе по Днепру - красотища кругом неописуемая! Один старый рабочий начал говорить с моими друзьями по-немецки. Он выучил немецкий язык во время войны. Помню, спрашивает моего друга, откуда он. Тот говорит: «Чикаго». «А, Теодор Драйзер и его трилогия о Чикаго! Как же, как же!»- говорит старый советский рабочий-металлург, который и в институте-то не учился. Клянусь, что в то время в Чикаго почти никто - а теперь-то уж точно никто! - не знал столько о Драйзере и о его этих книгах!..

Он продолжал свои воспоминания, а я слушала его и все отчетливее понимала, что передо мной - тот редкий тип бизнесмена, что подобен Фридриху Энгельсу: бизнесом он занимается не ради обогащения, а исключительно для пользы революционного дела. Очень быстро моя напряженность исчезла сама собой. Это был совсем не того сорта человек, что Хильда. Совершенно из другого теста.

- С тех пор прошло много лет, - сказал товарищ Орландо. - Я не буду сейчас пересказывать тебе всю свою биографию, не стану рассказывать, как я оказался в рядах колумбийских партизан (расскажу как-нибудь, когда у нас будет время, если тебе это интересно). Скажу только, что последние 15 лет я живу на разных Антильских островах. Некоторое время жил на Доминике - там тогда был очень левый премьер, Рози Дуглас, кстати, большой друг ваших ирландских товарищей. Но он пробыл премьером только 8 месяцев, а потом совершенно неожиданно умер... Так неожиданно и так подозрительно, что его родные даже требовали, чтобы вскрытие его тела производили кубинские врачи... Это был такой жизнерадостный человек - и смелый до отчаянности[11]!

- Помню его, - сказала я, - Видела на сьезде Шинн Фейн. Он им еще говорил – если что будет нужно, обращайтесь к Назарбаеву. Только осторожно – он за достаточную сумму маму родную продаст...

- …Теперь ближе к делу.. Итак, Кюрасао. Американские базы на Нидерландских Антилах, как ты понимаешь, являются наиболее близкими к территории Северной Колумбии. После смерти нашего команданте, Мануэля Маруланды Велеса, после убийства Рауля Рейеса и других известных тебе, я думаю, недавних событий, а также широкомасштабных наступательных действий правительственных войск - фактически под американским командованием - на юге нашей страны наше командование  приняло решение о постепенном перемещении основных подразделений в центральные и северные районы страны,  для перегруппировки сил и их пополнения. Важно выиграть время в нынешних условиях. И вот тут-то роль американских баз на Антилах резко возрастает, поскольку теперь они будут одними из главных источников развединформации для Урибе и для янки. Нам необходимо знать, что здесь происходит и готовится. Однако принципиальной позицией наших вооруженных сил, помимо всего прочего, является то, что мы не ведем никаких боевых действий за пределами своей страны. И вот в этой ситуации действовать мне здесь достаточно сложно. Если янки хотя бы даже заподозрят, кто я... Начнется такое, что шумиха вокруг трех ирландцев, побывавших в наших джунглях, покажется тебе просто детским мультфильмом.  Короче говоря, по-настоящему я не имею права не то что приказывать - даже просить местных товарищей о помощи. Нам повезло, что антильские товарищи оказались такими отзывчивыми и поняли нашу ситуацию. Так что я ни в коем случае не могу ни с какой стороны засвечиваться в этой акции. Именно поэтому я бываю на Кюрасао только время от времени. Но зато мое положение позволяет мне часто бывать на других островах и выходить там на нужные контакты, передавать информацию. Так что есть в нем и своя положительная сторона. К слову, антильские товарищи очень удивились, когда узнали, кто я на самом деле. Они считали меня таким высокомерным снобом.... - и товарищ Орландо заразительно захохотал.

- Но поскольку остров, они и есть остров, и все местные на виду, то нам и потребовались такие люди, как вы. Вот теперь ты имеешь более или менее полную картину происходящего здесь. По сути, мы - это коммунистический мини-интернационал в действии. А как же иначе? От общего врага и защититься можно только вместе.

- Горби с Ельциным развязали веник – а нам предстоит его собирать по веточке и снова связывать воедино. В России сейчас тоже многое изменилось, - сказала я, - Сильно растут антиамериканские настроения. Про наши связи с Венесуэлой Вы наверняка лучше меня в курсе. Странно, что антильские газеты так мало писали о наших совместных с ней военно-морских учениях. Я ожидала от них истеричного визга, особенно от голландскоязычных. А вы сами не пробовали в свете последних событий установить более близкие связи с Москвой?

- Эх, Совьетика, - вздохнул товарищ Орландо, положив руку мне на плечо, - Должен тебя разочаровать... У современной России «нет постоянных друзей, есть только постоянные интересы», как говаривал в свое время колонизатор Черчилль. И эти постоянные интересы, увы, находятся там, где размещаются банки, в которых они хранят свои деньги. Чавес - это другое дело для них, он президент, у него есть нефть... С нами они тоже будут дружить - когда мы придем к власти.  А пока... пока – «борьба с терроризмом - дело общее», как они говорят. И дружить с Урибе и с Бушем или Обамой им выгоднее.

- М-да... - только и сказала я, вспомнив закрытие базы в Лурдесе - о котором было объявлено как раз когда Лиза лечилась в Гаване - и другие подобные проявления «постоянных интересов».  К этому и добавлять было нечего.

Послышался какой-то шум, и хотя я не видела на «Консуэло» никого, кроме товарища Орландо, было ясно, что в лодке находился и кто-то еще - и этот, а точнее, эти «кто-то еще» сейчас отчаянно пытались остановить на палубе кого-то, кто рвался к нам в трюм. Товарищ Орландо вскочил с места и что-то проговорил по-испански в мини-передатчик.  И тут же облегченно рассмеялся.

- Совьетика, это же твой Ирландес. Пришел тебя от нас спасать! Заговорились мы тут с тобой, а ведь действительно уже поздно... В общем, будем считать, что познакомились. В следующий раз будет твоя очередь рассказывать мне о себе, ладно? А сейчас тебе пора, а то он еще ненароком взорвет нашу бедную старую «Консуэло»... А она нам еще пригодится, - и он крепко пожал мне руку, - Венсеремос!

...Не помню, как в тот вечер мы добрались до дома: так мы хохотали всю дорогу, вспоминая отчаянную попытку Ойшина «освободить» меня из рук «коварных латиноамериканцев»: меня не было так долго, что он всерьез решил будто колумбийские партизаны что-то не так поняли и похитили меня с целью выкупа. Тогда как раз во всех газетах трубили про бедненькую Ингрид Бетанкур (которая на поверку оказалась даже вовсе ничем не больной).

Громче всех смеялся, когда все это выяснилось, сам товарищ Орландо.

- Меньше надо читать буржуазную прессу! А телевизор вообще советую выбросить на помойку, компаньеро! - хлопал он Ойшина по плечу.

И на обратной дороге в машине мы все продолжали по этому поводу хохотать. Правда, у меня это было, по-моему, на нервной почве: слишком уж много всего пришлось пережить за один день...

Потом я долго ворочалась в постели: не могла заснуть. Я вдруг осознала, насколько сильно переменилось за последний год мое отношение к жизни. Перемены эти начались еще в Корее, а сейчас процесс этот наконец-то завершился, и я чувствовала себя (в переносном, конечно, смысле) словно вылупившаяся из кокона бабочка: сама себя не узнавала, удивляясь собственному умению летать... После Советского Союза - и до Кореи - на долгие годы жизнь моя поблекла, лишилась смысла, превратилась в одно только чисто физиологическое существование. Частенько я ловила себя тогда на мысли, как было бы хорошо закрыть глаза, заснуть и больше уже не просыпаться. Материальное благополучие было (и остается) для меня чем-то второстепенным, а вот человеческие отношения... Один мой капиталистический знакомый говорил как-то, уже в период кризиса, что люди «готовы пойти на что угодно, лишь бы сохранить тот уровень материального благосостояния, к которому они привыкли». Его слова о том, что ни один человек не откажется от чисто личного материального комфорта, даже если ради этого ему придется «идти по трупам», глубоко удивили и даже обидели меня. Это все равно как уверять, что все люди продаются, дело только в цене. Или что все женщины мечтают выйти замуж за «олигарха».

Смотря от чего и ради чего отказываться! Я часто задумывалась над тем, захотела ли бы я, избалованная западным «отсутствием очередей» (ведь больше-то Западу баловать людей нечем, особенно в культурном плане!), обратно в Советский Союз, если бы у меня была такая возможность. И ответ мой был однозначным: да, да и еще раз да! Единственное, что вспоминется мне и по сей день с резью в животе, - это грубость отечественных чиновников, даже в советское время. Но сейчас-то она вообще достигла космических масштабов! Разница была в том, что в советское время на хамов-чиновников все-таки можно было найти управу, а вот в современной России... Фильм «Забытая мелодия для флейты», который предсказывал, как подпавшие под сокращение чиновники будут зарабатывать на жизнь пением в электричках, сейчас, в постсоветское время воспринимается как невероятная, вселенских масштабов ерунда! На Западе бюрократы по крайней мере вежливы, хотя даже со своей вежливостью они могут вытянуть из вас три души...

В любом случае, у меня не было иллюзий, что в привычный и дорогой мне СССР можно будет в один прекрасный день вот так запросто вернуться - и именно это-то и делало мою жизнь такой пустой, такой лишенной смысла. Остатки советской жизни в контрреволюционной России Ксюш Собчак и Костей Хабенских походили на льдины в реке, в которую начали сливать горячие помои: приходилось все время прыгать с одной льдины на другую, чтобы не утонуть, а они становились все меньше и меньше... Лед Остапов Бендеров тронулся, и вернулись господа присяжные заседатели. Вместе с гигантами мыслей, криками «Запад нам поможет!», отцами русской демократии и неотрывным, видимо, от этой демократии «je ne mange pas six jour»...

То, что отныне и до самого конца жизни все, что мне предстоит - это только «выживать» как клопу, вместо того, чтобы приносить людям пользу и ощущать себя нужной им. Что неважно, чего бы ты в этой капиталистической жизни ни достиг, все это будет только для тебя и твоих близких, но не для общества в целом - сознание этого пригибало меня к земле будто тяжелый камень, повешенный мне на шею. С этим осознанием того, что любая живая единица в таком обществе призвана существовать только для своей личной пользы, я так никогда и не смогла смириться. Капиталистическое общество, в любой своей версии, от антильской и российской и до западноевропейской, напоминает мне курятник из анекдота: в котором, как известно, «каждый стремится сесть повыше, клюнуть своего ближнего и наср*** на нижнего». И знаете что? Я не испытываю ни одного из этих трех сокровенных желаний капиталистического потребителя!

Вот так я жила все эти годы - словно под местным наркозом. Видела все происходящее вокруг, но ничего не чувствовала. Кроме тупой, ноющей боли, которую я старалась загнать у себя в душе куда-нибудь поглубже. Наркоз начал развеиваться только когда я увидела Корею. И теперь, полтора года спустя после того, как я впервые ступила на корейскую землю, мое мироощущение стало совершенно иным. В нем не осталось места унынию, неверию в торжество справедливости или в собственные силы. И происходящее здесь, на Кюрасао находилось для меня в прямой связи с происходящим  в других уголках земного шара: недаром сейчас так любят трубить про «взаимозависимый мир»! И если бы мне кто-нибудь сказал: «Неужели ты надеешься вдохновить на борьбу за справедливость наших с тобой соотечественников тем, что помогаешь кому-то на другом конце планеты?», я бы искренне удивилась. А что я должна была делать в моем положении? Сказать «нет, спасибо, я лучше подожду, когда у нас дома назреет революционная ситуация»? Или, как некоторые наши коммунисты - «Венесуэла нас не колышет»? Или, может быть, поучаствовать в «марше несогласных», в «русском марше» или еще в какой-нибудь гнусности? Ну уж извините, и альтернативы...

Кто смотрит дальше своего носа, того вдохновляет победа прогрессивных сил в любой стране мира - для дальнейшей борьбы в стране своей собственной.

На прощание товарищ Орландо сказал нам:

- Да, Советского Союза больше нет, но зато есть мы - его духовные дети и внуки. И мы пронесем с собой по жизни не просто память о нем  - мы пронесем в себе искорку его революционного пламени. Из этих искорок мы зажжем новый факел - возвещающий настоящий рассвет для человечества. Важно продержать этот факел горящим даже в самую черную, беззвездную ночь. Не сидеть сложа руки, не вариться в соку из переживаний о прошлом до тех пор, пока не погаснет этот факел, а искать. Искать таких же людей, как и ты, и стремиться соединить свои с ними силы...

Вспоминая эти его слова, я почувствовала, как на душе у меня стало тепло. И наконец-то заснула...

Утром меня разбудили чьи-то голоса: Ойшина и чей-то женский. Позевывая, я накинула халат и выглянула в окно. В саду Ойшин разговаривал с Любеншкой - нашей так называемой служанкой. Но это был вовсе не ее рабочий у нас день, да и до 10 часов было еще далеко: только что начало светать. Неужели что-нибудь еще случилось? Может, Сонни узнал меня вчера?

Я выбежала в сад как была-  в халате и босиком.

- Бон диа, Саския, - поздоровалась со мной Любеншка. - Ты почему вчера не брала трубку, когда я звонила тебе? Кармела просила предупредить, что кто-то, кого ты знаешь, сейчас на Кюрасао. Она сказала, что ты сразу поймешь, о ком идет речь.

- Уже поняла, спасибо! - поспешно сказала я, - А почему ты здесь в такую рань? Что-нибудь случилось?

- Пока еще ничего, - неспешно сказала Любеншка так, словно речь шла о чем-то будничном - Но скоро, наверно, случится. Помнишь того гаитянина, что ходит в гости к Марии-Елене? Теперь он сказал ей, что слышал, как американцы говорили, что многие на Антилах не доживут до Нового года...

- На Антилах? А Антилы-то здесь при чем? Чавес же не собирается на них нападать.

- Не знаю, при чем здесь Антилы, но готовится что-то серьезное. Он запомнил еще такие слова: «его же русские дружки и сведут этого Уго в могилу». Мы не знаем, что это значит. Значит, надо будет узнать. Пока не поздно....

...Так что же все-таки назревало там, что готовилось за этими высокими стенами базы? Успеем ли мы вовремя узнать об этом? Успеем ли предупредить товарищей, даже если узнаем? Сможем ли предотвратить пока еще никому из нас неведомую назревающую над их страной опасность?

Прошло несколько дней. Чувство внутреннего беспокойства нарастало у меня почти как в годы перестройки: только на этот раз одновременно, а не с большим запозданием нарастало и осознание того, какая ответственность была возложена на наши плечи. До того, что мы узнали со слов гаитянина, я обычно отмахивалась от мыслей об этом, когда они у меня возникали: какая такая особенная ответственность, если мы занимаемся вполне будничными, незначительными вещами, сбором повседневной информации - по крупицам, будто муравьи в муравейнике? Что в этом героического или необыкновенного? Этим мог бы заняться любой; просто так уж сложилось, что здесь оказались мы.

Бабуля с детства учила меня быть скромной, не преувеличивать собственного значения: она учила меня, что надо просто честно заниматься тем, что на тебя возложено, работать не покладая рук, а уж тогда, если ты действительно будешь работать хорошо, люди это сами заметят и оценят. Долгое время это ее традиционное советское воспитание здорово мешало мне во время интервью в поисках работы (где я тоже была склонна преуменьшать свои возможности, потому что хвалить себя - это по нашим понятиям, последнее дело), но сейчас я была как никогда рада тому, что меня воспитали именно так. Бабушкины заветы не давали мне парить в облаках даже тогда, когда обстановка для этого создавалась более чем благоприятная. Я в таких случаях вспоминала героиню Натальи Кустинской из «Ивана Васильевича», с ее захлебывающимся «Вава, ты сейчас упадешь...» - и меньше всего на свете мне хотелось бы оказаться  на нее похожей.

Сейчас я твердо понимала, что вот оно, наконец-то пришло время показать на деле, достойны ли мы возложенного на нас доверия. То, чем занимались мы в свое время с Ойшином в Ирландии, теперь казалось мне неуклюжими детскими играми - театрализованным представлением в стиле «Мистерии-буфф». Реальность борьбы с нашим общим врагом оказалась намного будничнее - и суровее.  В ней не оставалось места для подростковых фантазий а-ля  «Неуловимые мстители».

Ждать подарков от судьбы - например, что нам  в руки попадет компьютерная флешка с изложением коварных империалистических замыслов - было нельзя, как нельзя, говоря словами Мичурина, ждать милостей от природы. Нужно было искать слабое звено в цепи врага - звено, которое позволило бы нам узнать, что он замышляет. На словах это ясно, а вот на деле... Кроме двух извечных русских вопросов – «что делать?» и «кто виноват?» - есть еще и третий, не менее насущный вопрос: с чего начать?

И потому когда дождливым летним днем полковник Ветерхолт предложил мне отправиться на десять дней в рейс с голландским патрульным кораблем, «чтобы своими глазами увидеть сотрудничество партнеров по НАТО» - голландских морпехов и американских вертолетчиков - и потом в красках поведать прессе об их «геройской миссии по борьбе с наркотрафиком», я ни секунды не сомневалась.

- Ой, правда, полковник? Мне можно будет присутствовать при том, как ваши ребята проводят задержания наркокурьеров? Почту это за большую честь!...

Ойшин почему-то оказался не в восторге от этой идеи.

- Не хочется мне тебя туда одну отпускать, - сказал он, хмурясь, - С какой стати полковник вдруг предложил тебе это? Нет ли тут какого подвоха? Может быть, он что-то подозревает?

- А по-твоему, если я откажусь, это будет не подозрительно? И вообще,разве мне не лучше будет побыть отсюда подальше пока Сонни не вернется к себе в Голландию?

И Ойшину не оставалось ничего делать, кроме как согласиться.

...Вдали от суши Карибское море не лазурное, как у берегов Кюрасао, а темно-синее. Тропическое солнце кажется здесь еще беспощаднее, и от него не спасает даже освежающий морской ветерок. На палубе я весь день благоразумно искала тени. Хотя вместо тени мне вполне мог бы служить полковник Ветерхолт - тем более, что рост и фигура позволяли его тени закрывать меня с головой. Полковник не отходил от меня во время рейса буквально ни на шаг. То он беспокоился о том, не страдаю ли я морской болезнью (такие вещи надо было спрашивать заранее!), то - по вкусу ли мне пришелся традиционный голландский blauwe hap[12]…

- Blauwe hap?-  не поняла я. - Никогда не слышала такого выражения. А я-то думала, что в совершенстве владею голландским...

Полковник самодовольно рассмеялся. Ему было приятно меня чем-то удивить.

- Так голландские морпехи величают индонезийский «рисовый стол».

«Рисовый стол» - это вообще-то колониальное изобретение. Целый набор разных индонезийских блюд, из курятины, мяса, овощей и так далее, к каждому из которых прилагается гарнир из риса – стоящего посередине стола в одной большой миске. Традиционно голландского в нем только то, что как и в Голландии, в меню он почему-то всегда был по средам. Но я не стала спорить с полковником.

Такое внимание его к моей персоне несколько удручало меня, даже казалось мне подозрительным. Может, Ойшин был прав? Забота полковника Ветерхолта вызывала в памяти почему-то ассоциацию с критерием того, как  «стать родной матерью» согласно  Карлсону: «Ты будешь меня уговаривать выпить горькое лекарство и обещаешь мне за это пять эре. Ты обернешь мне горло теплым шарфом. Я скажу, что он кусается, и только за пять эре соглашусь лежать с замотанной шеей». Мне не были нужны 5 эре, но я чувствовала себя в обществе полковника так, словно меня тоже кусает какой-то невидимый шерстяной шарф. «С какой бы стати он сначала пригласил меня в этот рейс, а потом не отходил от меня ни на шаг?» - пыталась я анализировать по вечерам у себя в каюте, наконец-то оставшись в одиночестве.

Днем мне анализировать было некогда - надо было вести свои путевые заметки о морпеховском геройстве и на ходу зачитывать их полковнику, а писать эти заметки было делом не из легких. Хотя бы потому, что шел уже 6-ый день нашего рейса, а ни одного единственного наркосуденышка «героям» еще обнаружить не удалось. Мне оставалось писать только о том, какие они славные парни, и как быстро они приняли меня, гостью, в свой коллектив. На самом же деле «принятие в коллектив» состояло из обедов за капитанским столиком да из дежурных улыбок в сторону проходивших мимо меня по палубе натовцев. На улыбки они отвечали охотно, даже на дежурные - женщин на борту было немного. Я да известная вам уже Zeena - вот уж кто по-настоящему влился в коллектив! Да-да, она тоже была здесь - в качестве механика в составе экипажа американского вертолета, который принимал участие в этом рейде. Это был видавший виды Lynx с какими-то проблемами при посадке. Потому, что после каждой его посадки Zeena подолгу колупалась в его нижней части. Она оказалась талантливым механиком: когда на третий день нашего рейса у голландцев отказал насос в аппарате, дистиллирующем морскую воду для нашего питья, без которого мы бы в море долго не продержались, потому что большого запаса воды на борту не было, Zeena, на пару с одним голландским матросом, смогла и этот насос тоже починить. Надо ли говорить, что после этого голландские морпехи Зину зауважали, хотя раньше смотрели на нее типичным голландским мужским взглядом - как на обычную stoeipoes[13].

Когда я смотрела на нее - загорелую, веселую, бойкую, - я почти забывала, кто она и чем она здесь занимается. Zeena была так по-молодому хороша и одновременно так сильно излучала сигналы женского одиночества, что будто магнитом притягивала к себе мужчин - и совершенно очевидно сама гордилась этим. Zeena вела себя так, словно она находилась не на борту патрульного натовского корабля, а на сельской дискотеке, где все трактористы были от нее без ума. Когда она грациозно пробегала по палубе в своем натовском комбинезончике, а вслед ей таращились десятки пар глаз, выражение лица у нашей хуторянки становилось таким, что у меня в голове сразу же начинала крутиться песня «Балагана Лимитед»:

«Девки-лохудры,

Накупили пудры,

Напудрили лобики

И сидят как бобики!»

«Да тьфу на вас!»

Вот это самое «да тьфу на вас!» - с одновременным поглядыванием искоса, кто же именно это там ею заинтересовался - было прямо-таки выгравировано у нее на лбу. Zeena знала себе цену, и первый попавшийся судовой кок ее не интересовал.

К этому времени я уже перестала побаиваться ее, хотя и нельзя сказать, чтобы я стремилась к тому, чтобы находиться в ее обществе. Я просто вежливо обходила гражданку Костюченко - как обходят лежащую на тропинке коровью «лепешку»: чтобы не вляпаться. Хотя когда мы волей-неволей сталкивались лицом к лицу, мне было нетрудно с ней поздороваться. Правда, один раз я перехватила не очень-то доброжелательный Зинаидин взгляд - когда она увидела, что ужинаю я за капитанским столиком. Я даже удивилась немного такой ее неприязни: неужели она не понимает, что капитан не может пригласить ее за свой столик не потому, что я ему нравлюсь, а Зинаида -нет, а просто потому, что я здесь - человек гражданский, гость, а ей это не положено по рангу? Но Зинаида, видимо, насмотрелась в своей Америке старых сериалов вроде «Love Boat» и время от времени забывала, что она не на круизном теплоходе. Наверно, втайне она жалела, что не может продефилировать перед командой  в вечернем платье от какого-нибудь Версаче. Но моей вины в этом уж точно не было.

Однако этого ее недоброго взгляда никто не заметил - морпехам было не до женских причуд. Да я и сама скоро позабыла о нем. В конце концов, я не червонец, чтобы всем нравиться.

Гораздо больше меня беспокоило то, что, как я начинала понимать, я, кажется, понравилась полковнику Ветерхолту. И пригласил он меня в этот рейс, судя по его поведению, вовсе не с пиаровскими, а с другими, гораздо более ординарными и плотскими целями. Сначала у меня возникли только смутные подозрения. Но после того, как полковник два вечера подряд стучал в дверь моей каюты после отбоя - без какого-либо делового к тому повода - подозрения эти переросли в уверенность. Мне стало страшно. Я делала вид, что ничего не заметила и ничего не понимаю, а по вечерам запиралась у себя в каюте и лежала на койке тихо как мышка, притворяясь, что крепко сплю. Койка попалась как назло со скрипом, и я боялась даже лишний  раз перевернуться на другой бок. А сама считала дни до возвращения на берег...

Периодически нас будили по ночам тем, что на голландском военном жаргоне называлось «praaien»: это когда на весь корабль по радио объявлялось, что «группа захвата» (boardingteam – эти голландцы уж хоть бы определились раз и навсегда, на родном языке они говорят друг с другом или на английском!) должна приготовиться к «абордажу»: осмотру какой-нибудь утлой лодочки, попавшей в поле зрения голландских военных и подозреваемой ими в нехороших делах.  Еще более подозреваемыми, чем утлые лодочки, были, естественно, скоростные моторные лодки, а вот люксовые яхты голландцы хоть и обыскивали, но далеко не так тщательно. Один раз на моих глазах доблестные борцы с наркоманией сделали вид, что «не заметили», как хозяин одной такой яхты сам явно находился под влиянием наркотических веществ. Значит, и на борту они у него были? Но голландцы как-то быстренько это дело замяли, посмотрев в паспорт владельца: я поняла, что его каюту на яхте никто даже обыскивать не стал. И покидая борт таких яхт, «группа захвата», как правило, перед их хозяевами извинялась - в то время как извиняться перед латиноамериканцами-хозяевами утлых лодочек они, видимо, считали лишним. Нельзя сказать, чтобы морпехи были грубы до безобразия: до своих американских коллег в Ираке или  израильтян  в Палестине им было далеко. Но классовые различия в подходе к обыскиваемым прослеживались четко.

Во время таких обысков всех нас поднимали на ноги по тревоге, и я наблюдала за ними с палубы корабля. Интересно, хоть кто-нибудь из морпехов хоть раз пытался представить себе, как должны себя чувствовать люди на борту этих маленьких суденышек, когда к ним с включенными прожекторами и на всех парах несется натовская военная махина? Риторический вопрос, на который мне никогда не узнать ответа....

Зинаида, к слову, была недовольна голландской мягкостью.

- - И чего они так церемонятся с этими чернож***? - сказала она как-то во время очередного обыска одной из утлых лодочек, обращаясь ко мне: так уж вышло, что я в тот момент стояла с ней рядом. - Дали бы им как следует по шее.... Да у нас в Америке ни один приличный человек с ними даже в одном квартале не поселится, а эти голландцы тут разводят с ними ай-люли-малину....

Ну, конечно, она сказала не дословно так, в английском нет понятия «ай-люли-малина»; но в переводе на наш с ней родной язык смысл сказанного ею был именно такой. Я вообще успела заметить, что среди наших эмигрантов в Европе и Америке частенько процветает самый что ни на есть махровый расизм – такого толка, который в самих этих странах давно уже считается неприличным выражать вслух. Какой-то пародийный даже, мистер-Твистеровский: «Там, где сдают номера чернокожим, мы на мгновенье остаться не можем.» Причем не только среди айтишников и ученых, но даже среди чернорабочих: помню, как в русскоязычной газете в Португалии мне попалась на глаза длинная статья о том, насколько наши маляры или сборщики ягод в поле лучше ангольцев или мозамбикцев, с тайной надеждой на то, что португальские работодатели оценят, как русский или украинский нелегал на порядок выше нелегала африканского. Просто тошно было читать. Какая уж тут классовая солидарность!

Когда Зина сказала мне это, я вздрогнула. На мгновение мне почудилось, что передо мной не она, а Николай - тот перестроечный советский чиновник, который втайне завидовал темнокожим жителям Голландии из-за того, какие у них машины.

- Вы в Ираке случайно, не в Абу-Граибе в охране служили?- вежливо поинтересовалась я.

Зинаида почувствовала, что я с ней не согласна, и бросила на меня еще один недобрый взгляд.

- Может, Вам лучше в контрактники было пойти, в частную секьюрити-фирму? - не удержалась я, - Там и зарплата больше, и развернуться можно как следует, если кто-то не понравился из-за цвета кожи...

Она ничего не сказала, но отступила от меня на полшага. А что еще я должна была ей ответить - неужели же с ней согласиться?...

В одну из таких ночей, после очередного оказавшегося бесплодным морпеховского обыска полковник Ветерхолт поймал меня, когда я возвращалась к себе в каюту. Я не успела захлопнуть дверь перед его носом, он ввалился внутрь и уходить был явно не намерен.  Полковник нес какой-то вздор - про то, как оборудованы бараки в Ден Хелдере[14], где недавно был капитальный ремонт, и про то, что его собака скоро ощенится (не хочу ли я щеночка); а я тем временем лихорадочно раздумывала, как бы мне его потактичнее выгнать. Наконец меня осенило.

- Извините, что перебиваю Вас, полковник, - сказала я, - Я совсем забыла: Зина - знаете, та русская девушка под американским флагом, - просила меня перевести для нее на английский пару объявлений из голландской газеты. Так что, если позволите, мы договорим с Вами в следующий раз...

Это просто вырвалось у меня - потому что на борту я знала только двоих: ее да капитана. Но не могла же я сказать, что это капитан просил меня зайти к нему в такое время суток!

Полковник отступил. Но отступление его было тактическим. Он проводил меня до вертолетного ангарчика наверху, рядом с которым находилась Зинаидина каюта, а сам сказал, что прогуляется по палубе - подождет меня. После этого у меня испарились последние сомнения насчет того, «че ему надо».

Все, чего хотелось мне - это незаметно проскользнуть обратно в свою каюту и поскорее закрыться там на замок. Но как? Что мне теперь делать? Не Зину же, в самом деле, просить о помощи... К тому же она, судя по всему, уже спала. Зато в ангарчике с вертолетом копошился еще ее американский напарник. Выбора у меня не оставалось.

- Добрый вечер, - сказала ему я. Напарник обернулся. У него была латиноамериканская внешность. Я настолько устала за день, что тщетно пыталась сообразить, хорошо ли это или, наоборот, плохо.

- Hi[15], - ответил он слегка удивленно.

- Извините, что беспокою Вас, - продолжила я, - И, пожалуйста, пусть то, что я скажу, останется между нами... Мне очень неловко, но...

...Мне повезло. Луис - так звали сержанта Альвареса - оказался нормальным, понятливым парнем. Не пришлось даже открывать ему имени своего непрошенного поклонника.

- Сеньора, - сказал сержант Альварес с сильным испанским акцентом, - Вы идите к себе в каюту по левому борту, а я пойду на перехват: подойду к нему и попрошу закурить. Этот человек курит?

- Кажется, да...

- Даже если и нет, я что-нибудь придумаю. Ох уж эти офицеры... Мне много раз приходилось вот так выручать наших девчат в Ираке. Иногда даже приходилось провожать их, извините, до туалета. Так что опыт у меня имеется. Не волнуйтесь. Идите к себе.

В тот момент я была почти готова молиться на своего спасителя - вне зависимости от его гражданства. В конце концов, в буржуазном обществе никто не обязан никому помогать, и он вполне мог сказать мне, что его хата с краю, и что ему надо срочно заканчивать ремонт пропеллера или еще что-нибудь в этом роде.

Как назло, над морем ярко светила огромная оранжевая луна. Я мысленно проклинала ее, стараясь спрятаться в тень, и не чуя под собой ног, помчалась к себе в каюту - длинным путем, в обход. Я не оглядывалась. Успокоилась я только тогда, когда за мною захлопнулась дверь. И хотя через некоторое время послышались осторожные шаги, и в дверь еще кто-то стучал, я не отзывалась. Скоро я провалилась в тяжелый, глубокий сон без снов... Слава богу, что до нашего возвращения в порт Виллемстада оставалось всего только два дня!

- Я искал Вас вчера, Саския, - сообщил мне полковник Ветерхолт за завтраком. «Знаю», - подумала я, но вслух, конечно же, этого не сказала. Я притворилась, что не понимаю, о чем это он. Сегодня вечером буду осмотрительнее, сказала я себе.

Только я открыла рот, чтобы внаглую ответить полковнику, что тоже его вчера искала, но не нашла, как загудела сирена, и морпехи повскакали с мест.

На горизонте появилась подозреваемая скоростная моторка.

На этот раз «рыбка» попалась в сети: уже по тому, как моторка начала удирать от голландского корабля, было ясно, что дело нечисто. Американцы запустили в воздух свой Lynx. «Канареечка петь не ленится, над деревнею летит мельница, а в той мельнице все молодчики прозываются вертолетчики!» - услужливо подсказала мне память, когда он с рокотом пролетел над моей головой. Песня из доброй комедии «Шла собака по роялю»- времен, когда всем нам было совершенно ясно, что «базис» - это кормить людей хлебом, а не качать за рубеж нефть и уж тем более не торговать гербалайфом. Почему мне приходят в голову такие песни в мире, где для них нет места? В мире, где рыбакам платят за то, чтобы они уничтожали свои рыболовные суда, а фермерам дают субсидии для того, чтобы они ничего не сажали - а потом везут «дешевую» рыбу из Таиланда, зеленый горошек – из Кении, яблоки  и виноград - с Мыса Доброй Надежды... Где людей вынуждают добывать и выращивать продукты питания не для себя, а на экспорт, чтобы только выжить. Осталось ли в этом мире хоть что-нибудь еще не изуродованное, не поставленное с ног на голову?..

Но воспоминания о молодчиках-вертолетчиках, с вдохновением играющих в 4 утра в колхозом поле на трубе невольно развеселили меня, и я прыснула в кулак - в самый неподходящий для того момент. В такой момент надо бы восхищаться геройством бравых морпехов - ан нет, не хотелось. Такой вселенского масштаба контраст был между нашими вертолетчиками и натовскими головорезами. Я смотрела на них - а перед глазами у меня стояли Ирак, Афганистан, Югославия. И никакой геройский захват одинокой моторной байдарки с наркотиками (особенно если вспомнить почему люди в Латинской Америке вынуждены выращивать коку) не мог затмить памяти об убитых иракских малышах и рыдающих над ними матерях, не мог заглушить злобное лаяние собак Абу-Граиба...

Никто, правда, моего прыскания в кулак не заметил - окружающие были слишком увлечены «охотой». Привыкшие к эмоциям, вызываемым компьютерными играми, они следили за морпеховскими действиями примерно так же, как за передвижениями фигурок на компьютерном экране - ошалевшими от виртуального азарта глазами. Мне показалось, что у некоторых даже непроизвольно сжимаются кончики пальцев: в поисках джой-стика.

...Через полчаса все было кончено. Голландские морпехи швыряли на палубу  мешки с кокаином. А команда моторки - пятеро латиноамериканцев неизвестно из какой страны с понурыми лицами и со связанными пластиковыми наручниками руками - была под конвоем препровождена в трюм. Со всех сторон раздавались возгласы, напоминавшие мне  почему-то второсортные ковбойские фильмы. «Кричали женщины «ура!» и в воздух чепчики бросали...». Чепчика и Зины под рукой не было, но она изо всех сил старалась позадорней крикнуть «Yahoo!» - «по-нашему, по-американски».

Борьба с наркотрафиком - это прекрасно. Интересно вот только, по каким это международным законам натовцы присвоили себе право бороздить нейтральные воды, останавливая любого, кто им не приглянулся? Кто-нибудь когда-нибудь вообще задумывался надо всей абсурдностью этого? Или, может, это какое-то божественное право, данное им свыше, как их предкам - крестоносцам и миссионерам? Те тоже умели находить такие благородные причины для оправдания любых собственных действий. Послушаешь - ну прямо-таки слеза прошибает...

К вечеру мы вернулись в Виллемстад. Мы окончательно пришвартовались, пока я сдавала полковнику Ветерхолту свои отчеты о рейсе и высказывала ему свои соображения по поводу того, с какими средствами массовой информации нам лучше всего связаться. Я предложила, чтобы на затравку повествование о морпеховском геройстве как бы «случайно» появилось для начала в интернете - в качестве блога кого-нибудь из команды. (По мнению полковника,  для этой роли лучше всего подходил прикрепленный к голландскому военному корпусу священник,тем более, что он действительно был на борту и считал себя писателем-любителем). А уж потом мы с Тырунеш наведем на этот блог профессиональных журналистов - и вот тогда-то нам и пригодится материал с большими подробностями, чем у священника, написанный мной.

- Вы хорошенько все проштудируйте, полковник, - попросила я его, - Может, я там ненароком выдала какие-то ваши военные секреты, сама того не подозревая. Может, не надо было рассказывать, по каким дням недели что у вас там в меню...

Полковник рассмеялся почти как западный Санта-Клаус:

- Хо-хо-хо! Насчет этого Вы, Саския, не беспокойтесь. У нас с секретами так строго, что ни одна муха на базу не пролетит. Недаром даже голландский премьер избрал именно нашу базу как самое безопасное место на острове  для заключения нового государственного  договора с этими бездельниками - после того, как они освистали губернатора и вышли на улицы с нашитыми «звездами Давида»[16]. Это надо же иметь такое хамство - сравнивать себя с евреями времен войны! Когда эти клопы вот уже сколько веков сосут из нас соки...

- Действительно, такого хамства я еще не видела! - ответила я, имея в виду, конечно, самого полковника - потомка работорговцев и колонизаторов. К слову, одного из усмирителей восстания Тулы тоже звали Ветерхолт. Уж не родственничек ли?... Но сердце мое при этих словах его сжалось. Не столько потому, что я получила еще одно, уже которое по счету подтверждение голландского расизма - этим уже никого не удивишь, то, что они расисты, могут отрицать еще только сами голландцы: просто он напомнил мне, как трудно будет нам узнать, что же это там замышляется.

Тем временем к нам подошел капитан. Он весь аж светился от счастья.

- Можете нас поздравить - ребята сейчас взвешивают добычу. Ну как, впечатлил Вас наш маленький экшн?

- Как в кино, - только и сказала я. - Очень вовремя.

Это я сказала совершенно искренне- потому что полковнику Ветерхолту теперь, слава богу, было не до меня.

- Ну, полковник, мне пора, - сказала я, - Алан ждет меня у входа на базу, я ему уже позвонила. До встречи в понедельник.

И я быстро поспешила к выходу. После инцидента с сержантом Альваресом полковник стал вести себя сдержаннее, но все-таки, мало ли какие там у него мысли...Именно поэтому я и упомянула «Алана». И, кажется, он меня правильно понял.

Проходя мимо кают-компании, я услышала веселые нечленораздельные выкрики, в которых что-то мне показалось неестественным и, как мне почудилось, какой-то стон. Может, кому-то нужна моя помощь? Я осторожно заглянула в дверь.

За столом сидело человек семь - 5 голландских морпехов, 1 американец (не сержант Альварес) и Зина. Все они были - нет, не пьяны, это было что-то другое, мне незнакомое. Зина увидела меня первой и радостно воскликнула:

- А, наш «прикрепленный репортер»! Привет! А мы тут отмечаем 4 июля...

Действительно, дело было накануне американского дня независимости. Ну, держись: завтра дядя Патрик снова торжественно вывесит над своим домом эту звездно-полосатую тряпку, которую я бы не стала даже кластьу порога вместо коврика для вытирания ботинок: много чести. Лучше всего - по-настоящему по заслугам!- с ней поступил  в свое время американский же гражданин Дин Рид. Только ведь нынче тряпке это уже никакой «Тайд» не поможет...

- Поздравляю! - сказала я сухо. И тут заметила белый порошок на узких полосках бумаги на столе. Кокаин! «Трофейный»!

Зина перехватила мой взгляд.

- Имеем право немножко развлечься, - сказала она, - В ходе любой военной компании военнослужащие имеют право на определенные трофеи.

Я молча посмотрела на нее. Что еще тут нужно было говорить? Вот они, доблестные натовские «борцы с наркотрафиком»! И неважно, что «не все такие».  В любом случае, случай этот вовсе не единичный. В 2004 году четверо таких же вот вояк были арестованы с кокаином на Арубе. Им даже не грозит тюрьма в таком случае - только репатриация и увольнение.[17] А жалко, что эту сцену нельзя будет включить в мой очерк. Уверена, уж это бы непременно заинтересовало местную прессу...

С места поднялся один из Зининых «корешей» - двухметровый голландец с размером ботинок не меньше 46-го. Зина влюбленно на него поглядывала. Глаза у ее нового увлечения были туманно-пустые.

- Не надо никому об этом  говорить, мефрау, - сказал он негромко, - Наше начальство в курсе. Это просто наш маленький служебный бонус. Мы же не собираемся  этой штуковиной торговать. А так, расслабиться... это даже полезно. Не хотите попробовать?

У меня, наверно, было такое лицо, что мне даже говорить ничего не понадобилось.

- Ну, как хотите... Но вне этих стен это никому не обязательно знать. Даже если кто-то из наших и подторговывает, Вы же понимаете, что кроме отставки ему ничего не будет. А у многих дети подрастают, их надо обеспечивать. Жизнь в Голландии сейчас знаете какая трудная? С тех пор как ввели евро...

Я еще раз окинула взглядом всю веселую компанию, раздумывая, что же им сказать. Было понятно, что от прочтения им морали с укорительно поднятым пальчиком они не встанут на путь истинный.

- А зачем мне кому-то об этом говорить? - сказала я наконец. - Конечно, не буду. Вы не стесняйтесь, ребята, продолжайте. Сами себя скорее отправите на тот свет.

Зина рванулась было ко мне, но здоровенный голландец удержал ее.

- Rustig, rustig, schatje[18]! - сказал он ей успокаивающе, держа ее за руки. - Не хватало еще тебе затеять драку. Тогда вызовут местную полицию, и... тебе хочется попасть в «Бон Футуро»[19]? Мне лично нет. Мефрау же сказала, что все это останется между нами. И я ей верю. А вы, ребята? - обернулся он к остальным. Но его соседи по столику были уже в таком состоянии, что с трудом понимали даже где они находились. Один из них греб руками по столу - так, словно он совершал заплыв брассом в бассейне.

- Гербен! - пробовала протестовать Зина, которая еще не настолько дошла до кондиции. Но Гербен  скрутил ей руки, схватил ее в охапку и понес ее обратно к столу.

- Prettige avond verder, mevrouw[20]!- кивнул он мне на прощание, - Закройте за собой поплотнее дверь, а то дует.

- Doei[21]! - сказала я и захлопнула дверь. Я даже не успела сообразить, какая игра слов получилась. Впрочем, она все равно была бы понятна только русскому человеку.

Несколько секунд я пыталась собраться с мыслями и с духом. Наверно, действительно, лучше об этом молчать - в особенности если судовое начальство действительно в курсе подобных оргий. Ведь конфискованный кокаин находился в его распоряжении.

За спиной у меня раздался деликатный кашель. Я обернулась так резко, что чуть было не свалилась вниз по трапу. Это оказался мой вчерашний спаситель - сержант Альварес.

- Давайте, помогу Вам, сеньора, - сказал он, не по-американски забирая у меня сумку с тяжелыми вещами. И понес ее вниз по трапу прежде чем я успела опомниться.

- Здесь уже давно так, - сказал он мне, понижая голос, когда мы оказались на причале, - Не удивляйтесь. Здесь можно многое из того, чего нельзя человеку с улицы. Можно даже пристрелить кого-нибудь ни в чем не повинного и при этом оставаться на свободе. Эта женщина, - тут он понизил голос еще больше, - пристрастилась к наркотикам еще в Ираке. Я знаю, мы служили вместе. Очень скверная, подлая женщина. Хотя и такая красивая. Особенно подлая, если начнет на кого-то точить зуб. Постарайтесь не связываться с ней - для Вашей же собственной пользы. Говорю это не потому, что кого-то выгораживаю. Если бы я был уверен, что кто-то действительно примет меры, а не заметет все это под ковер, я бы первым обо всем рассказал. Но я совсем не уверен. Совсем... И именно поэтому я молчу. Скажете, трусость? Может, и так. Только я достаточно повидал, что делают с храбрыми...

- Спасибо еще раз, - сказала я, - За Вашу помощь. И за совет тоже спасибо. Обязательно это учту. Всего вам самого доброго.

Повернулась и пошла быстрым шагом от корабля - не оглядываясь...

...У нас в семье все были штатские. За исключением дедушки Коли, который погиб задолго до моего рождения. Правда, мама по работе постоянно сталкивалась с военпредами - представителями вооруженных сил, которые постоянно работали у нее на заводе: принимали их продукцию. Заводу не приходилось самому искать рынок сбыта и уж тем более - вооружать своей продукцией вражеские армии, чтобы только не закрыться. Время, когда все встало с ног на голову, было еще далеко. Один из военпредов, с которым мама работала, когда-то работал с самим Калашниковым (тем самым!) - чем мама очень гордилась. Хотя характер у того военпреда был, по ее словам, зверский, но специалист своего дела он был от бога. И большая умница.

Мой дядя Шурек был старшим лейтенантом, но запаса («Лыйтенант... старшой!» - подтрунивала над ним я) и очень-очень редко, наверно, 2 раза за всю мою жизнь, уезжал на военные сборы. Дедушка Илья же войну так и закончил рядовым. Самое близкое мое личное соприкосновение с армейской жизнью - не считая смотра строя и песни в школе и того, что в классе своем я была санитаркой, - это когда мы с мамой навещали в армии под Москвой моего незадачливого братца Гришу. Тогда, как я уже говорила, его армейская служба казалась мне чуть ли не трагедией, хотя если вдуматься, служба такая - естественное и даже почетное дело для нормального мужчины. Это же тебе не чужие страны из-за нефти завоевывать. В нормальных странах армия существует для защиты своей страны, а не постоянно действует в интервенционно-оккупационном режиме (а британцы уже, по-моему, даже не представляют себе, что вообще-то армия призвана защищать собственную территорию, и всякие ирландские дурачки идут в британскую армию именно для того, чтобы «повидать мир». Как будто сделать это в качестве туриста им кто-то мешает - вот тебе и свобода передвижения!) Сейчас демократы с пеной у рта завопят: «А Афганистан? А Венгрия? А Чехословакия?» И можно потратить много страниц, объясняя им разницу, но они же все будут продолжать себе бубнить: «Переодень носки, Карлсончик! Переодень носки!»-, совершенно тебя не слушая... Посему вместо этого давайте предложим им просто продолжить данный список. А потом - сравнить его с «послужным списком» американским: по количеству стран, по географической их от Америки удаленности и в особенности по числу жертв среди мирного населения… И все сразу встанет на свои места. 

Мы-то мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути.  А вот те, у кого бронепоезд уже совсем выбился из сил... Ну, к чему, скажите вы мне, голландцам для защиты своего плоского полуболотистого клочка земли в Европе  обучаться боевым действиям в суринамских джунглях? Что, разве хоть одна страна, имеющая джунгли, грозит захватом Гааги?

Как-то недавно довелось мне увидеть старый советский фильм об Афганистане времен Бабрака Кармаля (снятый еще тогда, когда в Таджикистане была своя собственная киностудия) - и вы знаете, каким цветущим, каким современным кажется Кабул того времени по сравнению с Кабулом, «освобожденным» американцами? А солдаты, наши солдаты того времени - разве сравнить их с теми, кого сейчас именуют, бедняжек идиотским словечком «федералы», от которого веет чем-то напоминающим гражданскую войну все в той же Америке! Почти одновременно с тем фильмом видела я и какой-то репортаж о современной Чечне: ребята, не хочу никого обижать, может, это были контрактники (в Советской армии были сверхсрочники, но не контрактники, не «солдаты удачи»!), но те «федералы», которых там показали, были с  мутными, ничего не понимающими глазами - вроде Зины с ее бонусом в кают-компании. Вот что поразило меня больше всего, именно эта разница: умные, живые, пытливые глаза советских ребят - и эти осоловелые, без блеска глаза «недоделанных Рэмбо» в банданах, наследников полковника Будаева. Я прекрасно понимаю, кто стоит за спиной у басаевых, подначивает и вооружает их - я не об этом сейчас веду речь, а о том, насколько разительно отличается наша нынешняя армия от Советской. Как будто бы это  люди из двух совершенно разных стран, ничем не связанных друг с другом, не имеющих общей истории: те мальчики-»афганцы» и вот эти нынешние «Рэмбо а ля рюсс». А уж чтобы советский офицер торговал боеприпасами и оружием во время войны, да причем поставлял бы их противнику! Теперь понимаете, какого сорта люди громче всех верещат с ненавистью про «диктатуру Сталина»? Нехороший был человек, такому выгодному бизнесу мешал...

Наша армия была не такая, как натовские. Не оккупационно-головорезовская по своей природе. Наша армия была ближе к корейской - армия тружеников и защитников. И работали солдаты Гришиного стройбата на строительстве объектов народного хозяйства, а не офицерских дач.

В то время, когда Гриша служил в своем стройбате, дедовщины в армии почти не было. И уж ни в коем случае - не в таких зверских формах, как сегодня. Так, мелкое хулиганство после отбоя на уровне пионерлагеря (которое Гриша, будучи каратистом, на себе совершенно не испытал). Когда мы приехали к нему в первый раз, и он вышел к нам в форме, он выглядел таким родным - и не потому только, что я по нему так соскучилась,  а еще и потому, что он в этой форме был так похож на советских солдат, защищавших нашу с ним Родину, когда мы оба еще даже не родились. А нынешняя форма российских «федералов» - не наша, чужая, почти такая же, как натовская, не форма, «а так, тьфу, одно заглавие»! А ведь, как гласит наша народная пословица, «по одежке встречают»... Ну, и как их встречать, тех, кто расстреливал Белый дом в 1993-м? Тех, кто всю жизнь прослужил под красными звездами, а сейчас служит под власовским флагом? Не знаю... даже  если бы я была спортсменкой, я бы совершала круг почета, обернув плечи советским флагом, привезенным с собой: потому что власовско-николаевское знамя - не мое!

Я не сужу ее больше, чем саму себя. Армия наша стала такой же мечущейся и не находящей себя, как и все наше общество. То она совершает марш-бросок в Приштину, внушая этим надежды (как сербам, так и своим людям, дома) - то участвует в совместных учениях с палачами Югославии, которые, оказываются, являются ее стратегическими партнерами. Точно так же, как с началом бомбежек Белграда один российский политик разворачивает обратно свой самолет и не летит в Америку, а через некоторое время другой российский политик едет в Белград, чтобы уговорить Милошевича сдаться...

Да тут всей стране, а не только армии в пору сказать себе: или снимите крестик, или наденьте трусики! И времени, чтобы принять это судьбоносное решение, у нас остается все меньше и меньше...

Ойшин ждал меня за воротами базы - как заправский супруг. Даже чмокнул в щечку. Я с трудом подавила в себе порыв отдернуться в сторону.

- Ну, как ты там? - спросил он,- Жива?

- Как видишь. Ох, - сказала я, - Столько всего было - не знаю, с чего и начать. Вот только, кажется, мы ни на шаг не приблизились к разгадке того, что нам надо разгадывать. К сожалению.

- Это ничего, - отозвался Ойшин, - Расскажешь что есть. Только не мне сейчас, а Сирше и Орландо. Завтра. На Арубе.

- На Арубе?!- воскликнула я.

- Ну да, а что здесь такого? Насколько я понял, тут и лететь-то всего не больше получаса. Лайнер Сирше на этот раз не заходит сюда, в Виллемстад. И пока тебя не было, от Орландо пришло сообщение, что встретиться нам придется в Ораньестаде. Подумать только, я, ирландский республиканец - и в городе, названном в честь Вильгельма Оранского! Дожил...

- А почему так срочно? Что-нибудь случилось? - перебила я его. Мне было не до ирландской республиканской лирики.

- Насколько я понял, ситуация такая серьезная, что решено еще раз обсудить все, что нам на сегодня известно, чтобы попробовать совершить... как это он там выразился? «Информационно-разведывательный прорыв». Понимаешь, может, что-нибудь само по себе кажется тебе не имеющим отношения к нашей цели, но в совокупности с тем, что известно другим товарищам, складывается уже более отчетливая картина....Официально мы с тобой летим на Арубу на романтический уикэнд. Вот я и практиковался ... а ты уже в глаза мне готова была вцепиться! -  сказал Ойшин  оправдывающимся тоном и неловко засмеялся, - К слову, твой бывший муж улетает обратно в Голландию в воскресенье, так что это даже лучше, если нас здесь еще парочку дней не будет.

- Практикуйся на кошках[22]!- вырвалось у меня. Хотя, конечно, он снова меня не понял.

...Побывать на Арубе было мечтой всей моей жизни. Давней, детской еще мечтой - настолько детской, что сейчас было даже неудобно об этом вспоминать. Не те обстоятельства, чтобы по-подростковому радоваться тому, что я наконец-то увижу родину Бобби. Но на душе все равно потеплело - так, словно встретилась с кем-то знакомым, с кем-то, кто разделял со мной общее прошлое и потому понимает меня без слов.

От Кюрасао до Арубы действительно всего полчаса полета - не успеешь даже отстегнуть в самолете ремни. Так близко - и тем не менее, многое здесь совсем другое, на Кюрасао не похожее. Да, люди на обоих островах говорят на одном и том же языке, но на Арубе даже существуют свои собственные правила его правописания. Здесь своя, другого стиля музыка, которая не очень-то по душе жителям Кюрасао. Да и население на Арубе в основном светлокожее - смесь испанцев с индейцами. Темнокожие арубанцы - такие, как Бобби, - как правило, потомки мигрантов, приехавших сюда с англоязычных островов в поисках работы. Недаром ведь и у Бобби ирландская фамилия (в Ирландии я не преминула выяснить, что Фарреллы родом из маленького городка Лонгфорд почти в самом центре острова).

А еще Аруба плоская - почти как Голландия по сравнению с холмистым Кюрасао - и климат здесь суше. А пляжи - намного длиннее, и покрыты они золотистым песком, а не сероватым, похожим на наш российский речной, как на Кюрасао. Аруба напоминает мне туристическую глянцевую открытку, а еще – «задний дворик» Соединенных Штатов. Американских туристов здесь гораздо больше, чем на Кюрасао, а арубанская экономика намного сильнее зависит от них. И потому все соответственно подлажено под их вкусы. Арубанцы гораздо чаще вставляют в свою речь английские слова, а многие их карнавальные песни даже вообще двуязычны. И по-английски они стараются говорить с американским акцентом - так, что иногда просто ухо режет. Здесь больше отелей и магазинов, которые величают американским словосочетанием  «shopping mall», а бары и дискотеки работают чуть ли не круглосуточно.

Но люди арубанцы такие же, как и их собратья  на Кюрасао – славные, гостеприимные, жизнерадостные. «Официально» Кюрасао пользуется дурной славой - якобы из-за преступности, которой там больше, чем на тихой Арубе. Но я на Кюрасао чувствовала себя в этом плане примерно так же, как в роттердамском Ньюве Вестен, где «своих не трогают». Помню,только один раз за все  наши 5 лет жизни там какой-то наркоман ударил в метро сеньора Артуро по лицу - до крови. Просто так, без какого-то к тому повода. Голландцы в страхе бросились врассыпную, помочь пожилому человеку никому не пришло в голову. А полиция, задержавшая-таки того наркомана, тут же отпустила его. «У нас нет свободных камер, а сажать задержанных в одну камеру по двое мы не имеем права!» - жизнерадостно объяснили голландские полицейские сеньору Артуро, у которого из носа хлестала кровь, а глаз сразу же заплыл. Дома ему досталось еще и от родного сына:

- Ты сам виноват! - негодовал Сонни, - У тебя лицо такое... потенциальной жертвы. Привлекает всяких подобных типов.

Это было совсем не по-антильски - считать жертву саму виноватой в нападении на нее, но Сонни слишком уж проникся духом голландского протестантизма за эти годы. У протестантов бедные тоже всегда «сами виноваты» в том, что они бедные, а богатые ну непременно «заработали свое богатство честным трудом»...

Зато на Кюрасао по сравнению с Арубой - по общему признанию тех, кто пожил на обоих этих островах - больше традиционной, самобытной, не бейсбольно-гамбургерской культуры, а кроме того, там быстро и легко узнаешь местных людей, и не на поверхностно-туристском  уровне официантов и горничных. Так что на Арубе я испытала смешанные чувства от увиденного. Слишком здесь было как-то все напомажено. Зато Ойшин влюбился в Арубу с первого взгляда.

- Это же надо, какая красота! - - восклицал он поминутно, пока мы добирались на место встречи. - Я такое только в кино видел. Вот бы по-настоящему, как следует отдохнуть здесь, на полную катушку!

Мне стало жалко его. Он ведь так до сих пор еще и не был в нормальном отпуске - с тех самых пор, как мы приехали на Антилы. Надо будет сказать товарищу Орландо, чтобы в следующий раз послали на Мальдивы его, Ойшина. С меня хватит и одного раза. У меня немного отличные от его понятия об «отдыхе на полную катушку». Дайте мне музеи и театры. А самое главное - людей, которые понимают меня!

Товарищ Орландо ждал нас на борту собственной яхты с красивым названием «Эсперанса». Мы узнали ее издалека - по алым парусам на ее мачтах: товарищ Орландо был большим почитателем одноименной повести Александра Грина...

- Иногда я воображаю себя капитамом Грэем, - признался он мне, - И когда я так себя чувствую, я поднимаю над «Эсперансой» алые паруса... Хотя моя Ингрид слишком практична и заземлена для Ассоли. Но в этом есть и свои плюсы. Не всем же быть романтиками. Садитесь, ребята, выпейте чего-нибудь прохладного.... Сегодня здесь жарче обычного. Я сам на Арубе бываю редко: слишком уж много здесь шуму и «гламуру». У нас на Бонайре гораздо спокойнее. И Ингрид тоже так думает. На Арубе у нас тоже есть несколько товарищей, которые наблюдают за здешней американской базой. Но все главные милитаристские игрища происходят не здесь... База здесь маленькая - так, для отводу глаз. Слишком большое количество американских F-16 в воздухе слишком сильно портило бы здесь отдых их же соотечественникам. Здесь гораздо больше происходит в сфере баров и дискотек, нежели непосредственно в военной сфере. Один из наших товарищей на Арубе, к слову, бармен, и он много чего интересного слышит на своем рабочем месте... Когда-нибудь я познакомлю вас с арубанскими товарищами. Но не сейчас.

- Спасибо, товарищ Орландо, - сказала я, - Вы нас так срочно сюда вызвали... Что-нибудь случилось?

- Пока еще ничего, - товарищ Орландо понизил голос, - Но наши венесуэльские товарищи перехватили интересную информацию, которая может иметь отношение к тому, что готовится на Антилах.

Лицо его посерьезнело, словно на небо набежала тучка.

- Готовится военная провокация, ребята. Серьезная, настоящая военная провокация. Таких же масштабов, что взрыв на американском корабле «Мэйн» в гаванской гавани в 1898 году во время кубинской войны за независимость. Установлено - в том числе и с помощью информации, полученной от вашей группы - что намечено осуществить ее  еще до конца этого года. Сейчас у нас июль. Осталось почти полгода. Это только так кажется, что полгода - это много. Теперь у нас будет на счету каждый день. Необходимо как можно скорее выяснить, что именно замышляется и на когда. А еще нашим товарищам удалось узнать следующее: что в провокации будут задействованы самолеты, но самолеты не американские и не голландские. Но тогда какие – вот в чем  вопрос? И суть провокации будет в том, чтобы вызвать жертвы среди гражданского населения и военного персонала, а потом обвинить в этом Венесуэлу. Это, по сути, достаточный предлог для того, чтобы развязать войну. Начать интервенцию в Боливарийскую республику. Само собой, это не афишируется. Наоборот, Вашингтон сейчас как можно больше твердит об Афганистане, о том, что именно туда будут переброшены основные американские военные силы из Ирака. То, что произойдет в Карибском море, случится якобы «совершенно неожиданно» для Соединенных Штатов, но будучи партнером Нидерландов по НАТО, они «сочтут своей священной обязанностью отразить ничем не спровоцированную агрессию, развязанную против Нидерландского королевства» - и так далее, ля-ля-ля в духе всех их прочих подобных войн. Тут же на помощь Штатам прискачет Колумбия - и Венесуэлу «зажмут в клещи». Потом... Мне не надо объяснять вам, что будет потом.

Хотя на дворе был, как справедливо подметил товарищ Орландо, даже более жаркий чем обычно карибский день, я почувствовала, как по спине у меня поползли холодные мурашки. Это не фильм, не книга какого-нибудь Тома Кланси – все это происходит наяву. И не просто происходит, а предотвратить происходящее зависит не от кого-нибудь, не от Супермена, не от Ильи Муромца и не от голландского мальчика, заткнувшего пальцем дырку в дамбе, а от нас. От меня, от Ойшина и от наших товарищей. Если честно, то в тот момент мне стало страшно. Я почувствовала себя почти как Иван Васильевич Бунша, когда ему дают на подпись царский указ: «Я не имею права подписывать такие исторические документы!».

Я постаралась взять себя в руки. В конце концов, я же здесь не одна. «Нас много, всех не перевешаете!» - как сказала когда-то Зоя Космодемьянская. И осознание того, что я не одна, что рядом есть и Ойшин, и Тырунеш, и товарищ Орландо, и сержант Марчена, и Любеншка, и Рафаэлито, и все остальные действительно помогло. Холодные мурашки исчезли. Боятся пусть те, в чьем обществе «герои» больше похожи на психов-одиночек - выросшие в мире Рэмбо, Рокки и примкнувшего к ним Терминатора!

- Одного не понимаю, - сказала я, - Как они смогут убедить кого-то, что Чавес напал на Кюрасао? Это же такая глупость! Зачем ему это делать?

- Это мы с вами понимаем, что это глупость, - возразил товарищ Орландо, - А капиталистический обыватель запуган образом «диктатора Чавеса». В Голландии многие расисты-горлодерики кричат о том, что готовы уступить Антилы Венесуэле «voor 2 kwartjes»[23] (хотя Венесуэла никогда не высказывала желания присоединить к себе Антилы). Но как только случится что-то подобное, те же самые горлодерики начнут что есть мочи вопить, что «латиноамериканский диктатор» посягает на нидерландскую территориальную целостность, что Антилы уже много веков принадлежат Нидерландам, что у Нидерландов в этом регионе экономические и стратегические интересы, и так далее. Ради такого они могут даже временно перестать называть антильцев антильцами и начать именовать их «гражданами Нидерландов» (о чем в Голландии так любят забывать). А предлог придумают. Скажут, например, что Чавес «хочет объединить всю Латинскую Америку военной силой» (недаром же он столько русского оружия накупил, а?), что Венесуэла боится потерять контракт с кюрасаоским нефтеперерабатывающим заводом, что Чавес хочет «проучить этих американцев», наконец, что он просто «сошел с ума», как давно уже на полном серьезе утверждает венесуэльская оппозиция... Что-нибудь да придумают! Если те же обыватели всерьез поверили, что Саддам Хуссейн «может поразить Британию своими ракетами за 45 минут» - таким можно впаривать что угодно!

Я вспомнила британские таблоиды и ту публику, что читает их в обеденный перерыв. Да, такая проглотит любую собачью чушь - под гарниром из развесистых сисек «девочек с 3-ей страницы».

- А что нам делать, если нам удастся что-то узнать? Передавать по обычным каналам или сразу связываться с Вами? - спросила я.

- Да, в таком случае первым делом связывайтесь со мной. Сейчас я объясню вам, как.. Как вы сами считаете, ребята, кто это готовит? Сколько людей знают об этих планах? Главное - на когда намечена операция, и в чем именно, конкретно она заключается? Любые подозрительные передвижения на базе, любые перемены в настроении ваших там знакомых, доставка любых необычных контейнеров, прибытие на базу любых новых военных, особенно высших чинов... Надо будет замечать даже малейшие детали. От этого зависят жизни огромного количества людей, от этого во многом зависит судьба венесуэльской революции, а значит, и будущее латиноамериканского континента. И в большой степени - мировое революционное движение. Ведь на Венесуэлу смотрят сейчас с надеждой люди всех континентов... Вы не бойтесь, ребята, - сказал товарищ Орландо, и глаза его потеплели, - Да, со стороны это может выглядеть, как крутая гора, на которую не подняться. Но я помню, как говорил мне в Советском Союзе один из наших преподавателей, когда я работал в стройотряде: «Глаза боятся, а  руки делают!»...

- Это же любимая поговорка была у моей бабушки! - воскликнула я.

- Ну вот, тем более... Тогда кого я тут учу? Конечно, одних рук здесь мало. Нужно будет работать головой. Но голова-то у вас обоих как раз на плечах, в этом все мы уже имели возможность убедиться.

Мы с Ойшином не сговариваясь, смущенно потупились.

- Все течет, все изменяется, - продолжал товарищ Орландо, - И не всегда только в худшую сторону, хотя за последние 20 лет многим из нас могло так показаться. Когда с карты мира исчез Советский Союз, я очень долго не находил себе места. Я считаю себя советским колумбийцем. У меня было такое чувство, словно я потерял близкого мне человека, родственника. Это была трагедия такого планетарного масштаба, что мне до сих пор удивительно, как это у вас стольким людям понадобилось больше десятилетия для того, чтобы наконец это осознать...

- Не спрашивайте меня,- сказала я, - Для меня самой это такая же загадка, как и для Вас. Мне лично хватило всего лишь года. Стыдно вспоминать... А может, как раз в этом и есть причина - людям стыдно вспоминать, какую глупость они совершили,и потому они блокируют осознание произошедшего в своем сознании. Так вроде легче.

- Но маятник уже пошел в другую сторону, - продолжал товарищ Орландо, - В том числе и на Кюрасао. Кюрасао сегодня уже не тот, что 10, - нет, даже 5 лет назад! Вы видели, что творилось в Виллемстаде во время подписания нового договора с Голландией? Голландскому премьеру пришлось подписывать разрекламированный им  договор на голландской военной базе в Виллемстаде - как символично для «новых отношений внутри королевства»! Договоры, основанные на равенстве подписывающих его сторон, не подписывают на военных базах!  Видели, как люди протестовали против голландского неоколониализма, выбрав самый болезненный для голландцев символ - нашитую на одежду «звезду Давида»? Я читал, что среди добровольцев, пошедших на службу в «Эс-эс» в Западной Европе, голландцев было чуть ли не больше всех... А сколько детей в сегодняшней Голландии знает, что их дедушкам  и прадедушкам полагалась во время войны премия за каждого выданного ими еврея - и дойдет своим умом до того, чтобы связать это с тем, сколько евреев погибло в те годы в Голландии?  Да вы сами знаете... А ведь во время Второй мировой был и один арубанец, который погиб  в Голландии в фашистских застенках - подпольщик Бой Экури[24]. Об этом голландцы тоже не очень-то любят вспоминать. Бой Экури мог бы сказать себе: это не моя страна, это не моя война, не мое дело, зачем мне вмешиваться? Но он был не таким человеком. Он не мог пройти мимо - как не можем пройти мимо того, что здесь происходит, сегодня мы.  Антилы просыпаются - и именно этого так истерично боятся колонизаторы. Хотя они, конечно, будут продолжать бубнить «пусть эти острова уматывают себе на здоровье» и «баба с возу - кобыле легче»...

- Знаете…, - сказала я, потому что меня осенило вдруг, откуда мне все это было настолько знакомо, - Знаете, кого мне напоминает это колонизаторское отношение к Антилам? Поведение мужа-тирана по отношению к жене, которую он пытается «согнуть в бараний рог», чтобы она от него не ушла.  Самым мощным оружием такого мужа является постоянное внушение жене, что без него она ни на что не способна, что он ее содержит, что ей несказанно повезло, что у нее есть он, что она  дура, что она никому, кроме него, не нужна, что она не способна сама ничего делать или решать, что в один прекрасный день (сроки никогда не уточняются) он ее выгонит, и вот тогда-то она без него поплачет... Все это мы уже проходили. На собственной шкуре. И ничего, выжили- и ни капли не жалеем, что нас больше никто не содержит. Наоборот, легче стало дышать. И Антилам тоже дышать будет легче. Главное - чтобы люди поверили в себя.

Я заметила, что Ойшин слушает меня с большим интересом. Ах да, я же никогда не рассказывала ему деталей своего брака с Сонни... Да и с какой стати стала бы я это делать? Ничего, пусть послушает. Может, начнет наконец-то понимать, почему я стала такая, какая я есть. Непримиримая.

- Очень удачная аналогия! - похвалил товарищ Орландо, - Здорово! Мне это никогда не приходило в голову. А ведь так оно и есть, ребята!

В этот момент на палубе «Эсперансы» застучали легкие каблучки - это пришла Сирше.

- Dia duit! - поздоровалась она по-ирландски с Ойшином,- Здравствуйте! Извините, что я так поздно. Наш лайнер вошел в порт с опозданием на три часа. Туристы были очень расстроены - ведь они здесь всего на день, а столько всего хочется купить... Боятся, что не успеют. Пока всех успокоила, пока до вас добралась... Я ненадолго, у меня там, на борту еще куча дел. Вот вам письма, ребята, держите, - она сунула нам с Ойшином по конверту.

Да, Ойшин тоже наконец-то получил из дома письмо! Я видела, что он был сильно этим удивлен. Но спрятал конверт в карман, не читая. Я поспешила последовать его примеру: неловко как-то начинать читать личные письма сейчас, когда речь у нас идет о таких серьезных вещах. «Сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня».

Я передала Сирше написанное мною письмо маме. Ри Рану я тоже написала - хотя в прошлый раз от него и ничего не было. Я не стала спрашивать его, почему он не пишет мне: просто написала ему как ни в чем не бывало, стараясь не показывать, как мне было от этого его молчания одиноко и тревожно. Как говорит в таких случаях бородатый дендрофил, теперь мячик - на его половине поля.

Сирше забрала мое письмо и спрятала его... в своей рыжей копне волос, надев сверху панаму и ловко пристегнув ее заколкой, чтобы не сдуло ветром.

- А у меня ничего нет с собой, - растерянно сказал Ойшин, - Я же не знал, что мне напишут...

- Ничего, передашь ответ в следующий раз! - задорно похлопала его по плечу Сирше. - Еще что-нибудь на словах передать?

- Я не знаю, кто у вас там заведует отпусками, - сказала я, - Но я хотела бы их попросить... Пожалуйста, не надо больше никаких Мальдив. Лучше пошлите на Мальдивы вот его, ему надо как следует отдохнуть, - и я указала на Ойшина. - А меня... Пожалуйста, отправьте меня в следующий раз в Пхеньян! Это мое самое заветное желание. Надеюсь, что смогу это заслужить.

- Не сомневаюсь, - улыбнулся товарищ Орландо, - Только пока, как ты понимаешь, все отпуска откладываются на неопределенное время. В такой обстановке ни один из нас не может себе этого позволить.

- Понимаю, конечно. Но я на будущее... Пожалуйста, не забудьте им передать, а? - почти взмолилась я.

- Не волнуйся, Совьетика, передам, - успокоила меня Сирше.

А Ойшин опять смотрел на меня какими-то новыми глазами.

- Ты чего? - спросила я его.

- Ничего, - ответил он, - Пхеньян.... Это надо же, а? Смелый ты человек!

- А что? - я посмотрела на него в упор.

- И тебе не страшно? Совсем-совсем не страшно? Ведь там же голод, культ личности, а еще они похищают иностранцев...

Я разозлилась. Сам в первый раз в жизни выехал куда-то за пределы своего гетто, а туда же, уверен, что знает все об окружающем его мире!

- Ага, и по улицам там медведи бродят, - подхватила я, - Ну, прямо совсем как в Советской России. Где Сталин якобы сказал одному из ваших ирландцев: «Это что же у вас там за революция такая, если до сих пор еще не вздернули ни одного попа? Нет, товарищи, это просто несерьезно![25] «Господи, ну ты-то, ты-то ведь умный парень! С какой стати ты как попугай повторяешь то, что пишет буржуазная пресса? Ведь о тебе самом там такое писали, что я по идее должна просто трястись со страху, стоя рядом с тобой! А я даже не боюсь жить с тобой под одной крышей, чудо ты в перьях эдакое!

Ойшин покраснел.

- Не обижайся, товарищ Алан, - вмешался товарищ Орландо, - но Совьетика права. Я был там , в Пхеньяне - на Всемирном фестивале молодежи и студентов в конце 80-х. И тебе от всей души советую туда съездить, если будет такая возможность. После этого ты многое в жизни начнешь воспринимать по-другому. Корея здорово прочищает людям мозги - как фильтр воду. Я не говорю, что ты непременно будешь в восторге от всего увиденного - о вкусах не спорят, - но уверен, что ты зауважаешь этих замечательных, сильных, свободолюбивых и гордых людей. И на Кубу обязательно съезди. Ты откроешь для себя совсем иную систему жизненных ценностей. Но ты не расстраивайся, что Совьетика так резко выразилась, очень мало кто в мире по-настоящему знает, какая это замечательная страна. Твоей напарнице повезло.

Я зажмурилась, отгоняя от себя нахлынувшие при этих его словах на меня воспоминания. Чтобы не дай бог, не заплакать от ностальгии...

...К вечеру, когда Сирше давно уже вернулась к себе на корабль, а обсуждение всех деловых вопросов у нас было наконец-то завершено, мы втроем уютно расселись на палубе «Эсперансы». Изнуряющая жара начала спадать. У нас с Ойшином был забронирован в Ораньестаде отель, но не хотелось уходить отсюда, и товарищ Орландо, словно почувствовав наши настроения, сказал, что мы можем переночевать у него на яхте; места всем хватит. Только уйти с нее лучше будет рано утром, когда все еще спят, чтобы нас не видели. А в отеле наверняка подумают, что мы проплясали всю ночь где-нибудь на дискотеке - это здесь для туристов дело привычное.

- Ну вот, а я только настроился на то, чтобы утром поваляться подольше в постели! - огорчился Ойшин.

- Дойдем до отеля - и валяйся себе сколько хочешь, - сказала я, - Хоть до самого отъезда. Товарищ Орландо, Вы бы рассказали нам про СССР, а? Вот например, какое у Вас осталось от него самое замечательное воспоминание?

- Самое замечательное? - товарищ Орландо на секунду задумался,- Самое замечательное - это, наверно, строительство БАМа. В студенческие годы я упросился на одно лето в стройотряд с советскими товарищами... Не спрашивайте, каких усилий мне это стоило! Но это было действительно замечательно. Такое чувство дружбы, чувство товарищеского плеча рядом возможно еще, пожалуй, только в партизанском отряде. А шутки и смех, которые облегчали нам самую тяжелую работу, а осознание того, что ты не просто отрабатываешь положенное время «за бабки», как у вас теперь говорят, а создаешь что-то нужное людям, созидаешь (я очень люблю это прекрасное, нынче почти забытое слово!)! То, что ты прокладываешь новые пути для будущих поколений - что может быть прекраснее? Все два месяца я был на седьмом небе, не обращая внимания на комаров. И на всю жизнь запомнил вкус хрустящей, пахнущей дымком картошки, печеной на костре.... А еще я видел живого Дина Рида!

- Правда?- воскликнула я.

- А кто это? - спросил Ойшин. И мы с товарищем Орландо начали наперебой объяснять ему, кто это, и даже спели дуэтом пару песен из репертуара Дина: чилийскую «Венсеремос» и «Мы говорим «Да!»

- А самое неприятное для Вас воспоминание?- спросил Ойшин.- Очереди в магазинах?

Кто про что, а вшивый все про баню... Товарищ Орландо искренне рассмеялся.

- А самое неприятное - не от Советского Союза. От того, как я оказался в Москве в 1994 году - от рекламы, которую я услышал там по телевидению. В ней говорилось, да еще с такой гордостью в голосе, с таким пафосом: «Я не работаю. На меня работают мои деньги...» Дальше я уже не слушал. И самым диким для меня было то, что советские люди - мои дорогие советские люди! - не возмущались такой мерзости. Как будто они стыдились того, что их объявят «несовременными»,  если они скажут вслух, что это омерзительно - не работать. Что это мерзко - когда одному человеку принадлежат с какого-то непонятного кандибобера плоды труда сотен и тысяч людей. Что деньги не могут ни на кого «работать» и ничего не создают. По-моему, сейчас, во время кризиса, это очевидно как никогда. Это одно из самых тягостных воспоминаний всей моей жизни. Хуже, чем когда наш отряд был окружен в джунглях правительственными войсками. Безнадежнее.

- Вы извините меня, я на секунду отойду, - сказал вдруг Ойшин. Краем глаза я заметила, что он на ходу достает из кармана полученное им письмо.

- Вы знаете, насчет чего я больше всего переживаю?- сказала я товарищу Орландо, когда Ойшин исчез в темноте. 

- Насчет чего же?

- Постоянно думаю о том, есть ли у меня единомышленники дома - там, у нас. О том, что может, я недостаточно в своей жизни сделала, чтобы их найти. О том, насколько малодушно я поступила, уехав и оставив все, что мне было дорого, на произвол судьбы, надеясь, что все это спасет кто-то другой... Никогда не прощу себе этого!

- Не терзай себя, - сказал товарищ Орландо, - Да, ты виновата. Как и многие другие люди. Но надо думать, что делать в будущем, а не только переживать о прошлом. Хотя и прошлое нужно помнить. Твоя жизнь продолжается, и страна твоя жива. Хоть и стонет под навозом, которым она сегодня завалена. Но я уверен, что ты еще вернешься домой. А единомышленники у тебя дома, конечно же, есть - я их сам видел, сам говорил с ними. Я встречал там у вас таких людей даже в самый разгар реакции. Это было просто поразительно - встретить людей, которые безоговорочно поддерживают нашу борьбу, независимо от того, какие гадости им о нас вещает пресса. И я могу тебе со всей ответственностью заявить - пока в России и других республиках есть такие люди, ты не должна переживать даже если ты лично их пока еще и не встретила. Часто они живут в глубинке и потому не заметны на первый взгляд. Ведь прежде всего в глаза бросается всегда разная крикливая дрянь - она словно пена на пиве.

Я улыбнулась

- Спасибо.

- За что?

- За надежду. Вы знаете, национализм маленького народа, наверно, все-таки совершенно другая вещь, чем национальные чувства народа большого. Вот смотрите, как страстно желают корейцы объединения своей страны. Правда, они достаточно научены немецким примером, чтобы желать объединения не любой ценой, а на собственных условиях... Но национальное чувство у них очень сильное. А вот я, как завижу всех этих гламурных Дунек и Ромок в Европе, так мне вовсе не хочется с ними объединяться. Я не чувствую, что они принадлежат к одному народу со мной, хоть они и говорят вроде бы на одном со мной языке. И ничего не имею против, если бы между нами построили высокую неприступную стену. Только с какой это стати мы должны уступать им пол-страны? У нас и так уже есть своя демаркационная линия - она проходит по МКАД. Пусть лучше убираются к своим духовным папикам за океан - только без награбленного, а, используя крылатое выражение Жириновского, с одной зубной щеткой. Раз капитализм такая замечательная система, а сами они такие умники - им же ведь не доставит труда заново нажить себе там состояния, исключительно собственным трудом, а?

Товарищ Орландо весело рассмеялся.

-  Всякий раз, когда я сталкиваюсь вот с такими глиняными парнями и барышнями, с этими Робинами-Бобинами Барабеками[26] отечественного разлива я невольно спрашиваю саму себя: неужели это наш народ?

- Совьетика, есть такая замечательная советская книга о войне – «Чайка» Николая Бирюкова. Прототипом главной героини ее была героиня Великой Отечественной войны Лиза Чайкина. Может, читала?

- Читала, только давно.

- Там фашист говорит героине перед расстрелом: «Глупо умирать за народ, который предавал тебя минута опасность». А она помнишь что отвечает ему? «Это сучка, не народ. Народ - там!»- и показывает на лес с партизанами... Так и у вас сейчас. Все фефелы и «крутые парни» на телеэкранах - это сучки, не народ. А народ - там, вне поля зрения телекамер... Но он жив. И ждет своего часа.

В этот момент на палубу вернулся Ойшин. Долговязая фигура его ссутулилась больше обычного, а еще мне показалось, что и лицо у него было расстроенное. Может, что-то случилось дома? В любом случае, я ощутила, что задушевный наш с товарищем Орландо разговор будет прерван - даже если и не словами Ойшина, то его молчанием. Была нарушена внутренняя гармония атмосферы.

- Нам завтра рано вставать, товарищ Орландо, - поспешно сказала я, - Очень здорово с Вами разговаривать, но пора, как говориться и баиньки. Если Вы еще помните такое выражение по-русски...

Когда мы спускались к каютам, которых на «Эсперансе» было три, Ойшин вдруг сказал:

- Извини, Женя... Ты не против того, чтобы мы... Чтобы мы остановились на ночь в одной каюте? Не подумай ничего нехорошего. Я не стал бы просить тебя, но мне сейчас довольно скверно. Может, поговорим немного – неважно о чем?

Если честно, то я очень растерялась.

- Что-нибудь случилось? - спросила я, - Что-нибудь в письме?

- Нет, - покачал Ойшин головой, - В письме-то как раз ничего такого... Просто оно от моего брата Падди... А я думал, что... В общем, это неважно, что я думал, но мне не хотелось бы сейчас быть одному...

Я колебалась. Я хорошо понимала, как он себя чувствует: сама совсем недавно была в таком же состоянии, когда лазила по вечерам по крышам, но все-таки как-то...

- Ладно, - сказала я, - Только я очень устала, просто с ног валюсь, поэтому долгого разговора тебе не обещаю. Не обижайся. Если увидишь, что я засыпаю в середине разговора, я тебя лучше утром как следует выслушаю, идет?

На самом деле я и сама боялась открыть конверт с полученным мною письмом и решила не делать этого до самого возвращения на Кюрасао, как у меня ни чесались руки. Но вдруг письма от Ри Рана там снова нет? А два человека в состоянии депрессии в одной каюте - это будет уже слишком.

- Идет, - сказал Ойшин как-то тускло, - Я тоже устал.

Мы не стали даже зажигать свет в каюте - свалились на кровать словно два снопа в августовском поле. Как были и в чем были.

Ойшин молчал.

- Ну, начинай! - не выдержала я.

- Что начинать?

 - Говорить, конечно.

- А если мне хочется не говорить, а реветь в три ручья, а не получается, да и по статусу не положено – ведь я мужчина? – сказал Ойшин так тихо, что я его с трудом расслышала.

- Что, так плохо?- посочувствовала я.

- Да, так плохо...

- Ну, тогда... Я не знаю... - и я осторожно погладила его по голове, как маленького, внутренне ужасаясь собственному поступку.

- Спасибо, - сказал Ойшин и молча уткнулся носом мне в волосы. Я невольно со всей эмоциональной силой ощутила, насколько ему было грустно. Через пять минут мы уже спали как убитые.

- Знаешь, мне кажется, что настоящая Ирландия умерла вместе с фермером Фрэнком, - успела сказать еще я. Сама не знаю, почему я сказала именно это. Мысли у меня путались, и язык ворочался с трудом. Последнее, что я услышала до того, как меня сморило, был ответ Ойшина:

- Неправда. Ведь есть еще я....

...Но наутро Ойшин не стал ничего мне рассказывать. Мы просто подхватили свой скромный багаж и покинули борт «Эсперансы» когда еще только-только начинало светать, на небе еще светились последние звезды (Фидельчик, который у меня истинный «жаворонок», обычно просыпаясь на рассвете, просил меня такие звезды «потушить»!), на море был отлив, а на других яхтах все, нагулявшись за ночь, крепко спали...

Вечером того же дня мы вернулись на Кюрасао.

                                                           ****

Июль прошел, и закончился август - самый жаркий на Кюрасао месяц; наступил сентябрь, а мы все еще так и не продвинулись ни на шаг в выяснении того, что же готовится за высокими воротами американской базы. Все мое существо к тому времени уже было настолько захвачено решением поставленной перед нами задачи, что у меня не оставалось сил ни на какие другие мысли. И даже тот факт, что письма от Ри Рана в привезенном от Сирше конверте снова не оказалось, на этот раз не вывел меня из равновесия.

Да, когда я обнаружила, что так горячо ожидаемого мною листочка в конверте нет, я почувствовала острый укол в сердце. Да, на сердце у меня теперь была постоянная глубокая печаль при одном только воспоминании о тех веселых черных глазах и о глуховатом низком голосе, а еще больше - при мысли о наших общих с ним мечтах и планах на будущее. Но раскисать сейчас было ну просто никак нельзя. «Вот выполним с тобой  боевой приказ, Лизавета...» - а тогда уже будем и плакать в подушку...

«В конце концов, может быть, он мне только привиделся», - уговаривала я себя в те редкие минуты, когда отогнать подобные мысли мне не удавалось никакими стараниями.  Ведь такие люди бывают, наверное, только в сказках. Такие страны, как его, бывают только в мечтах. Так уговаривала я себя, закусив губы. У Ри Рана могла быть тысяча причин, чтобы передумать . И жизненные обстоятельства могли измениться за полтора года до неузнаваемости, и  в конце концов, грубо говоря, «с глаз долой - из сердца вон»... Дело-то житейское, как сказал бы Карлсон. Но в последнее мне все-таки никак не верилось. Ведь Ри Ран-то для меня тоже давно уже «с глаз долой», а вот «из сердца вон» все никак не получается, даже когда я сама хочу этого, чтобы не так сильно переживать,  когда наконец узнаю причину его молчания... Со слов мамы в письме, кстати, было трудно что-либо понять. Она писала, что видеть Ри Рана они стали реже - потому, что он занят на работе, но дочки его заходят к ним по-прежнему так же часто: взяли своего рода шефство над моими хлопцами, обучают их премудростям корейского языка, а Лизу в свободное время выводят погулять в  парк - под руки, с двух сторон... Я же говорила, что в Корее не пропадешь! Это тебе не «хождения по мукам» с больным ребенком по европейским больницам...

...В конце концов, может быть, он действительно просто очень занят на работе! И разве это не моя собственная мама говорила, что «нормальные мужики писем не пишут»? С  такими мыслями я обычно засыпала.

Ойшин тоже справился к тому времени уже со своей печалью, причина которой так и осталась мне неизвестной. По крайней мере, внешне справился точно, а что там творилось у него в душе, я угадывать не берусь. Всем известно, что чужая душа – потемки.

...Теперь я не пропускала ни одного мероприятия, связанного с натовской военщиной на острове. Я посещала все vormingsbijeenkomsten - так по-голландски назывались занятия по подготовке новоприбывших на Кюрасао военных к культурным различиям между здешними традициями  и привычным им мирком (кто бы меня поучил таким вещам, когда я еще только готовилась выйти замуж за Сонни!)  и к природе острова и к работе в тропическом климате. Всматривалась в эти новые лица, надеясь выявить того человека, который прибыл сюда специально для осуществления намеченной провокации. Ездила на морпеховские совместные с американцами учения. На стрельбище в Вакаву, где приходилось часами сидеть при жаре в 40 градусов, высунув язык. Ездила в аэропорт со всей группой – провожать обратно в Голландию тех, кто отслужил свой на Кюрасао срок (провожать американцев было сложнее – они улетали домой прямо с базы, на собственном военном транспорте). У голландцев подобные проводы именовались «Hato- biertje»[27].

Однажды вечером в конце сентября я отправилась на очередное «Hato-biertje» (это был вечерний рейс) и с удивлением заметила в группе провожающих Зину. Хотя мероприятие оно было чисто голландское. Впрочем, тут же выяснилось, почему она была тут: в Голландию провожали Гербена. Зина выглядела безутешной.

Мы сидели в баре в аэропорту Хато, где было прохладно от кондиционеров и потому прохладность пива не производила такого сильного впечатления, как снаружи. До отлета самолета Гербена оставалось еще часа два: голландцы любят все делать с запасом. Разговор шел обо всем и ни о чем: дежурный разговор о том, какая сейчас погода в Амстердаме, и как Гербена ждет невеста в родном Олдензаале (ага, теперь понятно, почему Зина так расстроена!) Полковник Ветерхолт, видя, что я почти не прикасаюсь к пиву, заказал для меня какой-то одному ему ведомый коктейль. Я рассеянно отпила из бокала, чтобы его не обижать - и у меня внутри все загорелось. «На вкус это лисий яд. Впрочем, тебе самой лучше знать, что ты туда подсыпала....».[28]

- Ой! Закусить дайте чем-нибудь, скорее! - задыхалась я.

Полковник сам не на шутку перепугался и подал мне первое, что попалось ему под руку - большой спелый мандарин. Мандарины на Кюрасао редкость - не в том плане, что их нельзя найти в магазинах,а  в том, что там они не растут, это фрукт субтропический. Мандарин оказался для меня спасением, горло жечь тут же перестало. Шкурка снялась с него так легко и была такая толстая и сочная, что мне вдруг ужасно захотелось выгрызть ее белую мякоть изнутри - как дома в детстве. Так я и сделала. Запахло Новым годом. Я повеселела.

- Чему Вы так радуетесь? - прошипела Зина. На этот раз она была одета не в американскую форму, а в красивое облегающее мини-платье: видно, взяла по такому случаю увольнительную. - Тому, что уезжает Гербен? Напрасно...

- Господи, да я и не думала про Вашего Гербена! - совершенно искренне сказала я, - Бог с Вами, милая. Мне что, больше думать не о чем? И вообще, оставьте Вы меня в покое. Знаете, есть такая классная антильская карнавальная песня...

И я пропела ей первый куплет этой песни из репертуара арубанской группы «Куа-си», благо она была на английском языке, и ее не надо было для Зины даже переводить:

Man I am so tired,

So tired from this,

Get off me back,

Please let me live,

I have enough,

Enough of your fire,

You keep moving down,

I keep getting higher.

Я тогда еще сама не знала, насколько пророческими окажутся эти слова.

Я думала, что на этом наш с ней разговор закончился. Но я ошибалась - он еще только начинался...

...Гербен улетел. На прощание он даже не поцеловал Зину и вообще делал вид, что знаком с нею лишь шапочно; видно, бонус у него давно уже выветрился. Пока я приводила себя в порядок в туалете - голова у меня все еще покруживалась, и это с одного-то глотка, а надо было вести машину до дома, - все провожающие разошлись.

Наверно, все-таки лучше будет взять такси. Безопаснее. Но на выходе из аэропорта меня встретила на своем джипе Зина.

- Мне очень надо с Вами поговорить, - сказала она неожиданно серьезно.

- Неужели о Гербене? - отшутилась я, - Да не бойтесь, я же сказала Вам, что никому не расскажу про Ваши бонусы. У меня есть дела поважнее.

- Я так и думала, что поважнее, - загадочно сказала Зина, - Нет, не о Гербене. Но мне надо сказать Вам что-то очень важное. Проедемся со мной до Вестпюнта, а? Поговорим. А потом я отвезу Вас обратно в Бандарибу.

Кюрасао делится условно на две части: Бандарибу - западное его побережье и Бандабау - восточную часть, где находится и Виллемстад. Про себя я отметила, что Зина сказала именно Бандабау, а не «домой». Я еще не поняла, что она замыслила, но шестым чувством почувствовала, что дело пахнет керосином. Только если бы я отказалась с нею поехать, было бы еще хуже. Я решила выяснить, в чем же все-таки дело, а заодно протянуть время. Может быть, это просто какие-нибудь очередные ее женские глупости.

- Хорошо, поехали, если это будет недолго, - нарочито беззаботно сказала я, - Мне завтра рано вставать.

Пока Зина выходила платить за стоянку, я успела послать Ойшину короткую эсэмэску: «Еду на Вестпюнт. Если меня не будет через час, приезжайте» и вынуть из мобильника батарейку, как учил меня когда-то Дермот. На всякий пожарный.

В дороге Зина молчала. Я тоже: в конце концов, это она хочет говорить о чем-то со мной, а не я с ней. Но скоро я заметила, что что-то с ней неладно. Зина вела машину как-то странно, рывками. Нам повезло, что было уже так поздно, что на дороге почти никого не было. Но дорога до Вестпюнта темная, по ночам не освещается, и минут через десять я уже просто молилась, чтобы мы никого не сбили на обочине в этой кромешной тьме. А в глазах Зины, в которых отражались огоньки панели ее джипа, появился знакомый мне уже нездоровый отблеск. Она снова приняла дозу «бонуса»!

Я ехала в непроглядную тьму в компании вооруженной наркоманки с американским паспортом, которая собиралась сообщить мне какую-то гадость. Так. Вот уж где действительно «все страньше и страньше, все чудесатее и чудесатее»[29]!

Дорога показалась мне вечностью. Я пыталась сообразить, что же она мне хочет сказать - и одновременно изо всех сил старалась не показать ей, что я об этом думаю.

Наконец мы добрались. До места, которое именуется Плайя Форти. Плайя - это пляж. Днем здесь работает ресторан, но сейчас, конечно же, уже давно все было закрыто. И не было ни души. На Плайя Форти  есть знаменитая местная скала, с которой отдыхающие прыгают в море - с 12-и метровой высоты. Для голландских морпехов такой прыжок - составная часть их местной ознакомительной программы. Видно, это Гербен ее сюда возил. Опять этот Гербен, будь он неладен!

Мы поднялись на эту самую скалу. Стояла темная тропическая ночь, но над морем взошла огромная как тарелка Луна. Поэтому лица друг друга нам было все-таки видно. Меня удивило, что Зина не захватила с собой даже фонарика. Видно, очень уж торопилась.

Она присела на камень. Я тоже. Между прочим, я очень боюсь высоты, так что я старалась даже не думать о том, что под нами где-то там за обрывом море. Я вопросительно посмотрела на Зину. Может, пора уже кончать эту комедию?

Впрочем, ее лицо выражало именно ту же самую мысль.

- Интересно, на кого Вы работаете? - сказала она мне по-русски, - На ФСБ?

Как это ни нелепо, я почувствовала облегчение, когда она это сказала. И первой моей мыслью было: «Пусть лучше уж думает, что на ФСБ!» А еще я очень порадовалась, что было темно: света луны было недостаточно для того, чтобы она как следует разглядела все оттенки выражения на моем лице. И то, что я поняла ее.

- Странная Вы женщина, - сказала я Зине по-английски, - Вытянули меня ночью в жуткую глушь, сказали, что хотите сообщить мне что-то важное, а сами затащили меня на какую-то скалу и говорите со мной на непонятном мне языке. Я думала, может, Вам помощь нужна. Впрочем, судя по всему, так оно и есть. Если не хотите идти к психиатру, священника не пробовали? Говорят, исповедание помогает...

При этих моих словах Зина взорвалась.

- Это мы еще посмотрим, кому тут надо исповедываться! - воскликнула она, на этот раз уже по-английски. Ага, значит, она сама не уверена, что я понимаю по-русски... - Вот я привезу Вас к себе на базу, там с Вами живо разберутся! Это Вам не голландцы, которым можно вешать на уши лапшу. И не таких ломали. В последний раз спрашиваю Вас: на кого Вы работаете? На российскую разведку?

- На российскую разведку? Тогда бы я первым делом точно купила себе новый джип, а то мой из ремонта не вылезает... Милочка, да я гляжу, у Вас галлюцинации начались. Мы с Вами, между прочим, не в Ираке и не в Гуантанамо.

- Но кое-кто очень скоро может там оказаться! - завопила Зина.

- Надо же, как Вас колбасит... Вредно до такой степени злоупотреблять своим бонусом, - продолжала я все тем же насмешливым тоном, который так выводил ее из себя. Сейчас она сама расскажет мне все, что мне иначе было бы из нее не вытянуть. Например, почему она меня подозревает. Это только в анекдоте советского агента распознают по тому, что он на ходу застегивает брюки, выходя из туалета...

- Колбасит?? Я давно уже заметила, что Вы не та, за кого Вы себя выдаете! Эта Ваша странная фраза на корабле - про Абу Граиб... Это же настоящее сочувствие террористам!

- В таком случае, им многие сочувствуют, - возразила я, - Например, «Амнести Интернешнл». А Вам, видно, и правда не дают покоя лавры Линди Ингланд. Зря Вы не захватили сюда с собой собачку позлее и кинокамеру. Глядишь, и успокоились бы...

- А то, что Вы сказали Гербену «дуй!», когда он просил Вас закрыть дверь, а то сквозняк? Дуй - это «to blow» по-русски.

Вот это уже действительно было бы смешно, если бы не положение, в котором я оказалась. Похоже на историю с совой и гвинейцем Мамаду. «Ca va, mon cheri!»...

- «Дуй»- это «пока», «до свидания» по-голландски, полиглотка Вы наша, - сказала я, - Неужели Вы за все Ваше время с Гербеном не выучили ни слова на языке любимого человека? Фу, как неромантично!

- Не трогайте Гербена! Вам не понять...

- Да уж, куда мне...

- А мандариновая корка, которую Вы в баре обгрызли изнутри? - выдала Зинаида мне свою козырную карту.

- Что?

- Мандариновая корка. Только русские объедают их так. Еще с голодных советских времен.

М-да, а вот это действительно был мой серьезный прокол в качестве разведчика. Молодец, Зина.  Между прочим, я никогда не испытывала голода, поглощая сухумские мандарины под новогодней елкой чуть ли не тоннами. Просто мне действительно нравился вкус той белой шкурки. Говорят, в ней много витамина «С»...

- И это все обвинения, которые Вы можете мне предъявить? Не густо, - сказала я. - Я бы на Вашем месте сначала протрезвела, а потом бы уже строила из себя Шерлока Холмса. Если это все, то думаю, что нам обеим пора по домам.

Но я хорошо понимала, что идти по домам она не захочет. Не для того она меня сюда с таким триумфом привезла. Слишком уж Зинаида была взвинчена, и дело было не только в ее бабской какой-то личной неприязни ко мне – просто у нее появилась возможность выслужиться. Ни один полицай по призванию такой возможности не упустит.

Ситуация складывалась почти такая же, как в «Кавказской пленнице»: «Или я ее веду в загс, или она меня к прокурору». Только вот было не смешно.

- Об этом не может быть и речи. Все смеетесь? Ничего, скоро перестанете, - и Зинаида сделала такой жест, словно стирала улыбку с моих губ.

- Когда нормальный, не обкуренный человек слышит глупости, смеяться - это естественная реакция, - парировала я, а сама рукой начала нащупывать у себя за спиной подходящий камень потяжелее. Но как назло, отдельно валявшихся камней здесь не было.

Конечно, у меня и в мыслях не было убивать Зинаиду. Еще марать о таких руки! Оглушить бы ее чем-нибудь как следует, а уж там...Там будет видно, что делать. Только бы поскорее выбраться отсюда. А ее я, конечно, возьму с собой. Потом решим с товарищами, что делать.

- Представляете, как будут смеяться Ваши сослуживцы, когда услышат Вашу легенду про мандариновые корки, - провоцировала Зинаиду я, - Вы станете среди них просто ходячим анекдотом. Они и так-то не воспринимают Вас всерьез. Так что Вы правы: пойдемте и поскорее. Мне тоже очень хочется это увидеть.

- Это меня-то не воспринимают всерьез?! Меня?! Ха! Вот подождите, уроды, скоро прилетит Черный Сокол – и тогда все ваши черномазые тут взлетят на воздух! С моей помощью!

Черный Сокол? Это уже теплее... Говори, Зина, говори!

Но она возмущенно замолчала. Видимо, я все-таки перегнула палку.

Я поняла, что наступил момент, которого нельзя было больше избежать. Или пан, или пропал Теперь или я ее, или она меня. В классическом романе социалистического реализма в подобной ситуации, вероятнее всего, в этом месте последовал бы глубокомысленный диалог, раскрывающий всю непримиримую пропасть меж двух миров и двух мировоззрений. Но мы были не в классическом романе, а на вершине 12-метровой скалы над Карибским морем. И я не собиралась опускаться до того, чтобы поганить великий и могучий русский язык, разговаривая на нем с человеком, который от этого языка давно и добровольно отказался. Много чести для этого оборотня в американских погонах!

«Ну вот исчезла дрожь в руках...» - мелькнуло у меня в голове. Дрожь действительно исчезла. Надо сказать ей что-нибудь еще. Такое, чтобы взбесить ее уже не на шутку. Чтобы она потеряла голову. Тогда будет легче с ней справиться.

- Ну что, пойдем, сочинительница сказок о трех апельсинах?

Зинаида не ожидала, что я так скоро соглашусь отправиться с ней на базу. Наверно, думала, что я буду плакать и ее уговаривать. Мысленно предвкушала это - как те допросы в Ираке.  И от неожиданности она на секунду потеряла хватку. Слишком долго соображала, почему это я так себя веду.

Я зажмурилась на мгновение, и перед глазами моими встали сцены из музея в Синчхоне.Тот самый, который я посетила в годовщину 11 сентября. Мне показалось, что я слышу крики разлученных детей и матерей, которых заживо сжигают в американских бункерах, и я почувствовала, как меня переполняет ненависть. Она поднялась до самого моего горла, а потом подтолкнула меня в воздух словно ракету. Кто это сказал, что ненавидеть «нехорошо»? С некоторыми людьми просто нельзя по-другому.

С коротким победным криком я сбила Зину с ног. Мы покатились по камням. Она была моложе, сильнее и натренированнее меня. Но меня окрыляла эта самая ненависть. Не к ней лично - к  тому, что она собой символизировала. К предателям и перебежчикам. К разрушителям своей страны и прислужникам другой. К проституткам, ложащимся под «цивилизованных джентльменов» в надежде, что те будут их содержать. К сутенерам и спекулянтам. Ко всем кровососущим двуногим, которых, по мнению Хильды я должна любить и жаловать - только лишь за то, что мы с ними случайно оказались говорящими на одном языке.

А еще у меня было в запасе неотразимое оружие против Зины. Более смертоносное, чем атомная бомба. Этим оружием, как вы, наверно, уже поняли, была насмешка.

- Состоянье у тебя истерическое; скушай, доченька, яйцо диетическое! - прохрипела я Зине в ухо по-русски, отрывая по одному ее пальцы со своего горла. Теперь уже терять мне было нечего. От этой песенки нашего всеобщего самого любимого детского мультфильма Зинаида взревела как раненый бык. Бешенство на секунду ослепило ее, и я воспользовавшись этим, освободила из ее рук свое горло, с новой силой вцепившись в ее. Мы снова покатились по камням. Мы не тратили времени на такие женские штучки, как таскание друг друга за волосы.

- Вообще агония тех, кто действует наперекор истории, неизбежно сопровождается истерикой[30], - продолжала я. Зинаида опять зарычала и с силой стукнула меня головою о камни. Перед глазами у меня засверкали искры.

- Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?...

Но ее сила и натренированность перевешивали, и я почувствовала, что Зина берет-таки надо мной верх. «Предупреждаю: я просто так не дамся!» - подумала я с отчаянным азартом. Просто я твердо знала, что погибну сама, но не дам ей доставить меня ни на какую базу. Сброшу ее вместе с собой с этой скалы вниз, к рыбам. И я снова с силой вцепилась в нее.

Так вот, значит, как чувствует себя человек в последний момент своей жизни. Мне не было страшно. Только ужасно жалко, что я больше никогда не увижу своих ребят и Лизу. Но если позволить себе думать об этом сейчас, то точно закончишь свои дни где-нибудь в Гуантанамо. А я терпеть не могу хард-рок. Пытки им мне уж точно не выдержать. Значит, надо выдержать сейчас. Во что бы то ни стало. Я собралась с духом.

- У меня есть последнее желание,- с улыбкой cказала я. – Чисть почаще зубы, Рэмбина! Тем более раз руки тебе все равно уже никогда не отмыть.

Вдруг раздался глухой удар, что-то хрустнуло, и Зинаида обмякла и тихо сползла на песок.

- Oh shi-i-it… - протяжно-удивленно успела сказать она. Даже тут – не по-русски... В лицо мне брызнула кровь.

Надо мной стоял смуглый парень в американской военной форме. В руках у него было увесистое весло. Зинаида неподвижно лежала на песке. У меня было так темно перед глазами, что разглядеть его лица я не могла.

- Сержант Альварес, сеньора! – по-армейски представился он. – Вы меня помните?

И, видя мое недоумевающее лицо, добавил:

-  Мой брат погиб в Ираке.

А внизу по пляжу уже бежал, завязая по щиколотку в песке, Ойшин.

«Ты как здесь оказался, Саид?» - подумала я. Я все еще непроизвольно вспоминаю цитаты из советских фильмов. Значит, я жива...

[1] Оскорбительно предполагать, что право на треп каким-то образом важнее права на то, чтобы растить детей в духе человеческого достоинства, иметь возможность дать им образование и лечить их без страха не быть в состоянии оплатить счета. Только богатые снобы, не знающие ничего о реальной жизни - потому что живут за счет крови, высасываемой ими из 3/4 населения земного шара - могут думать иначе. И пожалуйста, не надо сарказма насчет того, что "другой мир возможен": этот другой мир у вас под носом, но вы высокомерно его не замечаете.

[2] Американский солдат, перебежавший в КНДР в 1962 году и с тех пор живуший там. Его вторая жена наполовину кореянка, наполовину африканка.

[3] Хорошо! (африкаанс)

[4]   Colcainnon – ирландское нац. блюдо, картошка-пюре, перемешанная с вареной капустой и зеленым луком

[5]   Ленадун – католический район в западном Белфасте

[6]   Cпасибо! (ирл.)

[7]  Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы

[8]  милая... я знаю, что хочу именно тебя (папиаменто)

[9] Выбор, cделанный мной, обманул мои ожидания,

Cделанный мной выбор... Мама, мне так больно!

Выбор, cделанный мной, обманул мои ожидания,

Ох, этот мой выбор...

[10]             http://www.d-pils.lv/view_article.php?article=13725

[11] http://www.guardian.co.uk/news/2000/oct/05/guardianobituaries.pollypattullo

[12] см ниже в тексте

[13]  девушка для развлечений (голл.)

[14]  голландский город, главное место дислокации голландских морпехов

[15]  Привет (англ.)

[16]  На Кюрасао в конце 2008 года прошли мощные манифестации против реколонизации Антил, в ходе которых демонстранты действительно использовали этот символ дискриминации периода нацизма.

[17]  http://www.rusnet.nl/nl/news/2004/03/25/binnenland01.shtml

[18]  спокойно, спокойно, лапочка (дословно – сокровище) (голл.)

[19]   «Счастливое будущее» (папиаменто) – название тюрьмы на Кюрасао

[20]  Приятного Вам вечера, госпожа! (голл.)

[21]  Пока (произносится «дуй» ) (голл., амстердамский диалект)

[22]  фраза из фильма «Операция «Ы» и другие приключения Шурика»

[23]  за полтинник (50 центов) (голл.); kwartje- монета в 25 центов

[24]  подробнее о Бое Экури см. http://www.lago-colony.com/BOY_ECURY/BOY_ECURY_PAGE.htm

[25]  такая легенда действительно циркулирует в ирландских левых кругах

[26]  английская детская дразнилка в переводе Чуковского:

Робин Бобин Барабек

Скушал сорок человек,

И корову, и быка,

И кривого мясника,

И телегу, и дугу,

И метлу, и кочергу,

Скушал церковь, скушал дом,

И кузницу с кузнецом,

А потом и говорит:

«У меня живот болит!»

[27]  пиво в аэропорту (Хато – название аэропорта на Кюрасао, biertje- дословно «пивко» (голл.)

[28]  цитата из книги Астрид Линдгрен о Карлсоне

[29]  из «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэролла

[30]  Чве Ин Су «Ким Чен Ир – народный руководитель» т. 2, с.384