Политической идеологией социально-революционного движения наших дней, принявшего окраску большевизма, является признание советов той политической формой, в которой должно и только и может осуществиться социальное освобождение пролетариата.

Советская организация государства, ведущая постепенно к уничтожению самого государства, как аппарата общественного принуждения, представляется, с этой точки зрения, исторически обусловленным продуктом долгого социального развития, общественной формой, вырастающей из доведенных до крайней остроты классовых противоречий капитализма на высшей империалистической ступени его раэвития. Наиболее подходящая форма для проявления классовой диктатуры пролетариата, советская организация является самой совершенной формой подлинной демократии, соответствующей тому моменту развития общества, когда старая буржуазная демократия совершенно себя исчерпала.

Но таково уже опасное свойство всего совершенного, что некритически мыслящее человечество, совершенно не считаясь с «серой теорией», желает его усвоить независимо от тех исторических предпосылок, которыми эта теория обосновывает высшую разумность и относительное совершенство выработанных социальным развитием учреждений. Метафизическое мышление вульгарной массы абсолютно не считается с диалектическим отрицанием абсолюта; оно не знает категории относительности. Раз истинная, подлинная, совершенная форма общежития найдена, оно стремится воплотить ее в жизнь.

И мы видим, как «совершенная» - советская форма демократии оказывается, вопреки теории, пригодной для всех и всяческих народов и обществ, на какой ступени социального развития они бы ни стояли, лишь бы перед самими ими стояла неумолимо воздвигнутая историей задача преобразования того государственного порядка, под властью которого они изнывали. Советская организация оказывается политическим лозунгом и для пролетариата самых развитых промышленных стран – Соединенных Штатов, Англии, Германии, и для подавляюще – земледельческой Венгрии, и для крестьянской Болгарии, и для едва-едва выведшей свое земледелие из стадии натурального хозяйства России.

Но его универсальность на этом не останавливается: коммунистические публицисты серьезно пишут о намечающихся советских переворотах в Азиатской Турции, среди египетских феллахов, в пампасах ильяносах Южной Америки. В Корее основание советской республики, повидимому, только вопрос времени, а в Индии, в Китае, в Персии советская идея, очевидно, укрепляется со скоростью курьерского поезда. Что касается башкир, киргиз, туркменов Туркестана и горцев Дагестана, то, как известно, советская организация уже привита к примитивным условиям их социального быта.

Советская организация, вопреки марксистской теории, пытавшейся ее обосновать, оказывается универсальной государственной формой, пригодной для разрешения любых задач и противоречий социального развития, а не тех только, которые характеризуют собою высшую стадию капитализма и крайнюю остроту внутри-национальных противоречий между пролетариатом и буржуазией. По теории народы должны пройти физически или, по крайней мере, мысленно ступень буржуазного демократизма, должны изжить иллюзии «учредилки» и «четырехвостки», свободы печати и т. п., чтобы придти к познанию высшего совершенства советской государственности.

На практике народы скачут через все ступени, одержимые метафизическим отрицанием всяких относительно-прогрессивных категорий.

«Да-да, нет-нет, а что сверх того, то от социал-предательства», решают киргизские кочевники, бразильские пастухи, египетские феллахи. Если советы - суть совершеннейшая форма государственной организации, если они являются ключем к уничтожению социального неравенства и нищеты, то кто добровольно наденет на себя ярмо менее совершенных форм, чтобы мучительной практикой изучить их противоречия? Познав сладкое, кто пожелает вкусить горького?

В феврале 1918 года Троцкий и Каменев в Бресте еще отстаивают с большим упорством принцип самоопределения народов и требуют от победоносной Германии, чтобы это самоопределение проявилось для Польши, Литвы и Латвии через всеобщее и равное голосование. Относительная историческая ценность демократии еще признается.

Через год на съезде российской коммунистической партии неустрашимый Бухарин уже требует, чтобы принцип самоопределения народов был универсально заменен принципом самоопределения трудящихся классов. В. Ленину удается еще отстоять национальное самоопределение ... для отсталых народов, как некоторые философы, не желавшие ссориться с церковью, ограничивали применение истин материализма сферой жизни животных, лишенных божественной благодати. Но если съезд коммунистов не пошел за Бухариным, то в силу не теоретических сомнений, а дипломатических соображений, высказанных Лениным: не следует-де отталкивать от коммунистического Интерниционала индусов, персов и прочие, лишенные благодати, народы, находящиеся в состоянии общенациональной борьбы с угнетающими иноземцами. По существу, конечно, коммунисты были душою на стороне Бухарина. Вкусив сладкого, кто захочет предложить ближнему своему горькое?

И когда турецкий консул в Одессе пустил утку о торжестве советской революции в Оттоманской империи, ни одна из русских газет не отказалась принять эту утку всерьез, ни одна не выразила скептицизма по поводу скачка бравых турок через все ступени национального самоопределения, четырехвостки, буржуазного парламентаризма и т. п. Мистификация удалась в совершенстве. Ибо мистификации имеют питательную почву в мистике.

Мистической же является сама идея политической формы, в себе самой заключающей средство к преодолению экономических, социальных, национальных противоречий, среди которых движется порожденная всемирной войной революция.

Лейпцигский конгресс германской независимой соц.-дем. партии, на котором люди ломали себе голову, как сочетать «власть Советов» с основами демократического строя, с традиционными представлениями социал-демократии о политических формах социалистической революции, показал еще раз, каким глубоким социальным мистицизмом проникнута эта популярнейшая сейчас идея: «вся власть Советам».

Тайна, ускользающая от верующих революции не менее упорно, чем тайна непорочного зачатия ускользала от верующего христианства. Ускользает она порою и от самого ее творца.

Получается известие о торжестве советской идеи в Венгрии. Все как будто «по ритуалу», но одна существенная деталь отсутствует: «советизм» существует не в результате междуусобной войны внутри пролетариата (ниже мы увидим, насколько существенна эта деталь), а в результате его объединения. И изумленный В. И. Ленин спрашивает Бэлу Куна в телеграмме, полный текст которой появился в заграничной прессе:

«Какие у вас гарантии, что это – действительно коммунистическая, а не просто социалистическая, то есть ( !) социал-предательская революция?»

Ответ Бэлы Куна, напечатанный в русской прессе, выдавал некоторое смущение и страдал уклончивостью. Он сообщал, что власть находится в руках пятерки, в которую входят 2 коммуниста и 2 социал-демократа, «пятый же в роде вашего Луначарского». Тайна стала еще загадочнее.

Политическая форма, специфически выражающая классовую диктатуру пролетариата и вырастающая из того преодоления им высших форм демократической государственности, которое совершается в результате крайнего обострения классовых противоречий между пролетариатом и 6уржуазией, - таков исходный пункт «советской идеи».

Универсально-приroдная для всяческих переворотов, политическая форма, покрывающая собой все многообразное содержание революционных движений 20-го века, - таков конечный пункт развития этой идеи.

В этом диалектическом противоречии выявляется та тайна «советизма», перед которою бессильно останавливается догматическое политическое мышление и справа, и слева.

Механизм народных революций предыдущей исторической эпохи заключался в том, что активными факторами пере ворота являлись меньшинства тех социальных классов, в интересах которых отдельные фазы революции совершались; что эти меньшинства то увлекали за собой распыленные массы соответствующих классов на путь ломки старых социальных отношений, используя их смутное недовольство и пароксизмами проявлявшееся возмущение; то своей концентрированной энергией преодолевали их инерцию; то, наконец, пытались иногда успешно, - подавлять пассивное сопротивление этих же масс, когда они отказывались идти дальше по пути расширения и углубления революции. Диктатура инициативного революционного меньшинства, принимающая иногда террористический характер, - таков был естественный результат того состояния, в котором старый общественный порядок оставлял широкие народные массы, призванные революцией активно творить свою историю.

Там, где инициативное революционное меньшинство не умело организовать и удержать на известное время такую диктатуру, как в революциях 1848 года в Германии, Австрии и Франции, - мы наблюдаем незаконченность революционного процесса, недоконченность революций.

Как выразился Энгельс, революции прежней эпохи были делом сознательного меньшинства, эксплоатирующего стихийные возмущения 6ессознательного большинства.

При чем, конечно, слово «сознательное» здесь надо понимать относительно, а именно в смысле постановки определенных социально-политических целей, как бы противоречивы и утопичны они ни были. Идеология, руководившая якобинцами 1793 – 94 г.г., была сплошь пропитана утопизмом и не может считаться продуктом осознания объективного процесса исторического развития; но по отношению к массе крестьян, мелких производителей и рабочих, от имени которых они разрушали старый порядок, якобинцы представляли их сознательный авангард, свою разрушительную работу подчинявший определенным положительным задачам.

Энгельс в 90-ых годах пришел к выводу, что эпоха революций, совершаемых сознательными меньшинствами, ставшими во главе бессознательных масс, миновала безвозвратно. Отныне, полагал он, революции, подготовленные десятилетиями политической, организационной и культурной работы социалистических партий, будут совершаться активно и сознательно самими заинтересованными в них массами.

Эта идея Энгельса, несомненно, была усвоена подавляющим большинством современных социалистов.

Усвоена до такой степени, что и самый лозунг «вся власть Советам» возникает первоначально, как ответ на вопрос: как обеспечить в наибольшей степени активное, сознательное и самодеятельное участие самих масс во всех процессах общественного творчества в период революции?

Прочтите писания и речи Ленина осени 1917 года и вы встретитесь с этим основным мотивом: «вся власть Советам» - это непосредственное самодеятельное участие масс. Во всем процессе управления производством и общественными делами, это – уничтожение всякого средостения между управляющими и управляемыми, всякой общественной иерархии, максимально возможное стирание граней между властью законодательной и - властью исполнительной, между аппаратом производства и аппаратом управления, между механизмом общегосударственного и механизмом местного самоуправления, это – величайшая активность масс при минимальной самостоятельности выборных представителей, это – полное упразнение всякой бюрократии.

Отрицание парламентаризма не только, как арены, на которой политически сотрудничают и «мирно» борются враждебные друг другу классы, но и как механизма общественного управления, мотивируется прежде всего именно тем противоречием, в которое вступает этот механизм с неограниченной революционной самодеятельностью масс и их непосредственным участием в управлении и производстве.

«Рабочие», писал Ленин в августе 1917 года, «завоевав политическую власть, разобьют старый бюрократический аппарат, сломают его до основания, не оставят от него камня на камне, заменят его новым, состоящим из тех же рабочих и служащих, против превращения которых в бюрократов будут приняты тот час меры, подробно разобранные Марксом и Энгельсом: 1) не только выборность, но и сменяемость в любое время, 2) плата не выше платы рабочего, 3) переход немедленный к тому, чтобы все исполняли функцию контроля и надзора, чтобы все на время становились «бюрократами», и чтобы поэтому никто не мог стать бюрократом» («Государство и революция», стр. 103).

«Раз большинство народа подавляет своих угнетателей, пишет он в другом месте, то· «особой силы» для подавления уже не нужно ... Вместо особых учреждений привилегированного меньшинства (привилегированное чиновничество, начальство постоянной армии), само большинство может непосредственно выполнять это, а чем более всенародным становится самое выполнение функций государственной власти, тем меньше становится надобности в этой власти» (стр. 40).

«Замена полиции всеобщей народной милицией», «выборность и сменяемость в любое время всех чиновников и всего командного состава», «рабочий контроль» в его первоначальном смысле, непосредственное участие народа в суде не только в форме суда присяжных, но и в форме отмены специальных защитников и обвинителей и решения аудиторией вопросов о виновности, - так расшифровывалось в теории, а частью и на практике, преодоление старого, буржуазного демократизма через систему Советов.

Первая конституция, принятая на третьем съезде Советов, по предложению В. Трутовского, давала точное выражение идее «всей власти Советам», когда устанавливала полноту власти волостного Совета в пределах волости, уездного – в пределах уезда, губернского - вгубернии, и когда объединяющие функции всякого высшего советского органа сводились исключительно к улаживанию трений между соответствующими низшими.

Предвосхищая возражение, что такой крайний федерализм подрывает единство нации, Ленин писал в той же брошюре:

«Только люди, полные мещанской суеверной веры в государство, могут принимать уничтожение буржуазной машины за уничтожение централизма. Ну, а если пролетариат и беднейшее крестьянство возьмут в руки государственую власть, организуются вполне свободно по коммунам и объединят действие всех коммун в ударах капиталу, в разрушении - сопротивления капиталистов, в передаче частной собственности на железные дороги, фабрики, землю и все прочее всей нации, всему обществу, разве это не будет централизм»? (стр. 50).

Действительность жестоко обманула все эти иллюзии. «Советское государство» не установило ни выборности, ни сменяемости в лю6ое время чиновников и командного состава, не отменило профессиональной полиции, не растворило суда в непосредственном правотворчестве масс, не изгнало общественной иерархии из производства, не уничтожило принудительной власти государства над отдельными коммунами. Напротив, в своем развитии оно проявляет обратную тенденцию - к крайнему усилению государственного централизма, к максимальному развитию иерархического и принудительного начал в общежитии, к разростанию и пышному расцвету всех специальных органов государственной репрессии, к наибольшей эмансипации выборных органов от непосредственного контроля выбирающих масс, исполнительных органов – от назначающих их представительных учреждений. «Власть Советов» реализовалась в жизни, как «советская власть», власть, выросшая из Советов, но по отношению к последним приобретающая все более самостоятельное значение.

Надо полагать, что русские идеологи системы совершенно не отказались от своего представления о безгосударственном состоянии того общественного порядка, который должен явиться целью революции. Но путь к этой цели ведет, в их представлении, уже не через постепенное «отмирание» функций и учреждений, выработанных процессом развития государства буржуазного, как им рисовалось в 1917 году, а, напротив, через разростание этих функций и через возрождение в иной форме многих из государственных учреждений буржуазного периода. Демократический парламентаризм, по прежнему, отвергается, но, вместе с ним, не отвергаются все другие аппараты государственной власти, противовесом к которым служит в известной мере парламентаризм в буржуазном о6ществе (бюрократия, полиция, постоянная армия с независимым от солдат командным составом, независимый от общества суд и т. п.).

А это значит, что государство переходного революционного времени, которое, по теории, должно было быть, в противоположность буржуазному государству, органом «насилия большинства над меньшинством», органом власти большинства, оказалось все тем же органом власти меньшинства (конечно, меньшинства иного).

Осознание этого факта приводит к откровенной или прикрытой замене «власти советов» властью определенной партии, которая постепенно превращается в основное государственное учреждение, в стерение всей системы «республики Советов».

Эволюция, проделанная идеей «советского государства » в России, проливает свет на психологические корни зарождения этой идеи в других странах, переживающих начальную фазу революционного процесса.

«Советская система» оказывается средством поставить и утвердить у власти революционное меньшинство, стремящееся отстоять те интересы большинства, которые последнее либо не признало своими, либо не признало в такой мере, чтобы защищать их с максимальной энергией и непреклонностью.

Что это так, - в том порукой наблюдаемый во многих странах факт, что идея «власти Советов», (как это было и в России) выдвигается против имеющихся на лицо, реальных Советов, созданных первыми проявлениями революции. Она, таким образом, направляется в первую голову против наличного большинства пролетариата, против политических тенденций, господствующих в нем в начале революции. Таким образом, идея «власти Советов», по своему политическому содержанию, возникает, как псевдоним диктатуры крайнего меньшинства пролетариата.

Это до такой степени верно, что, когда неудача выступления З-го июля 1917 года обнаружила упорное противодействие тогдашних советов натиску большевизма, Ленин в брошюре «О лозунгах» раскрыл псевдоним, объявив, что лозунг «вся власть Советам» отжил свое время и должен быть заменен лозунгом: «Вся власть большевистской партии».

Но эта «материализация» символа, раскрытие его содержания,оказалась лишь моментом в революционном развитии, которое продолжало протекать под знаком «мистической» идеи «наконец, открытой» совершенной политической формы,способной выявить социальную сущность пролетарской революции.

Власть организованного в партию меньшинства данного класса (или их союза) во имя действительных интересов этого класса (или классов) есть менее всего нечто новое, вытекающее из противоречий новейшей фазы капитализма, нечто, принципиально отличающее новые революции от старых. Напротив, диктатура такого меньшинства есть то общее, что роднит нынешние революции с революциями предыдущей исторической эпохи. По отношению к этой сущности механизма государственного управления та форма, в которую она, в силу данных исторических условий, вылилась, - форма советов, - является уже относительно второстепенным.

В самом деле. Проведение революции через диктатуру партийного меньшинства мы имеем и в французских событиях 1792-94 годов в виде диктатуры партии якобинцев. Объединяя наиболее активные и наиболее «левые» элементы мелкой буржуазии, пролетариата, деклассированной интеллигенции и люмпен-пролетариата, якобинская партия осуществляла свою диктатуру через сеть различных учреждений – коммун, секций, клубов, революционных комитетов. Производственные единицы типа наших Советов совершенно отсутствовали в этой сети. Напротив, в сети учреждений, проводящих диктатуру партийного меньшинства в нынешних революциях, мы, рядом с учреждениями, совершенно аналогичными учреждениям якобинской диктатуры (партийные ячейки ничем не отличаются от якобинских клубов, ревкомы 1794 и 1919 годов совершенно однородны, комитеты бедноты выдерживают аналогию с теми комитетами и клубами, на которые якобинская диктатура опиралась в деревне, создавая их преимущественно из бедняков), встречаем советы, фабрично-заводские комитеты и профессиональные центры, как нечто специфическое, налагающее особую печать на революции нашего времени. В этом, конечно, сказывается то влияние, которое на содержание и ход революции ныне оказывает пролетариат крупной промышленности.

И, однако, это ни в малой мере не мешает тому, что и эти, чисто-классовые, пролетарские по происхождению, органы, выросшие из самих условий современной промышленности, точно так же служат аппаратом проведения диктатуры определенного партийного меньшинства, как и имевшие совершенно другие корни органы якобинской диктатуры 1792-94 годов.

В конкретных российских условиях эта партийная диктатура в первую голову отражает интересы и настроения именно пролетарских слоев населения; еще более это будет верно при упрочении власти Советов в более передовых промышленных странах. Но в этом факте – самая природа Советов, их классовый характер, их приуроченность к производственным единицам - не играет существенной роли. Мы видели, что после 3 июля 1917 года Ленин мыслил себе непосредственную партийную большевистскую диктатуру, минуя советы; мы видим и сейчас, как та же диктатура в отдельных местах полностью осуществляется через ревкомы и партийные ячейки; это не мешает ей в классовом отношении сохранять тот же характер наибольшей связанности именно с пролетариатом, отражения ею в первую голову интересов и настроений именно городского рабочего класса.

С другой стороны, Советы, как организационная форма, могут быть заполнены иным классовым содержанием, поскольку, рядом с рабочими Советами, на сцену выступают солдатские и крестьянские. Соответственно этому, в странах, экономически еще более отсталых, чем Россия, власть Советов может непосредственно выражать партийную диктатуру не части пролетариата, а части крестьянства или других непролетарских слоев.

В этом – разгадка той тайны «советской системы», что форма, выводимая из специфических особенностей пролетарского движения на самой высшей степени развития капитализма, оказывается одинаково пригодной и для стран не знающих ни капиталистичеокого крупного производства, ни могучей отечественной буржуазии ни проделавшего школу классовой оорьбы пролетариата: для Египта, для Югославии, для Бразилии, даже для Кореи.

Иначе говоря: в передовых странах пролетариат апеллирует к советской форме диктатуры с того момента, когда движение его к социальной революции наталкивается на невозможность осуществить свою власть иначе, как в форме диктатуры меньшинства, при том меньшинства внутри самого пролетариата.

Теория «наконец найденной формы», в которой только и может осуществиться социальное освобождение пролетариата и которая вытекает из специфических условий империалистской фазы капиталистического развития, есть та исторически-необходимая иллюзия, через посредство которой революционный пролетариат ликвидирует веру в свою способность непосредственно вести за собой большинство народа и воскрешает формы якобинской диктатуры меньшинства, созданные буржуазной революцией 18 века и отвергнутые всем предыдущим ходом идейного развития рабочего класса в процессе его освобождения от духовного наследия мелкобуржуазного революционизма.

Но как только таким образом «советская система» сыграла свою роль псевдонима, под покрытием которого сознание пролетариата воскрешает якобинско – бланкистскую идею диктатуры партийного меньшинства, она, эта система, прио6ретает тот характер универсальности, всеобщей применимости ко всяким революционным переворотам, при которой из нее необходимо вылущивается все специфическое содержание, связанное с определенным фазисом капиталистического развития, и становится всеобщей формой революции, совершающейся в обстановке политической распыленности и внутренней неспаянности народных масс при условии, когда старый режим в корне подточен ходом исторического развития.

Итак, тайна торжества «советской системы» в сознании взбудораженных пролетарских масс Европы заключается в утрате этими революционными массами веры в возможность непосредственно вести за собой большинство народа по пути к социализму. Поскольку- же это народное большинство, в данный момент активно или пассивно противодействующее социализму или еще идущее за партиями, его отвергающими, включает в себя и значительные слои пролетариата, - постольку принцип «советской системы» заключает в себе не только отвержение демократии внутри нации, но и ее устранение внутри самого рабочего класса. Сама по себе, теоретически, система советов не упраздняет демократии, но лишь ограничивает ее пределы рабочим классом и «беднейшим крестьянством» … Ведь, сущность демократии не в одном только абсолютно-всеобщем избирательном праве и не прежде всего в нем. То «всеобщее» избирательное право, которое нам удавалось до революции завоевывать в наиболее передовых буржуазных странах, - т. е. с исключением и женщин, и военных, и подчас молодых людей до 25 лет, не делало строя страны не демократическим, поскольку в пределах призванного к осуществлению народного суверенитета большинства нации господствовала та степень демократизма, какая вообще совместима с сохранением капиталистических основ общественного строя.

Поэтому, само по себе исключение из круга избирателей всех буржуа, рантьеров, пользующихся наемным трудом и даже лиц свободных профессий, - что, как известно для периода диктатуры пролетариата допускал Г. В. Плеханов - не делает. «советскую систему » чем то абсолютно противоположным демократии.

Напротив, такое исключение вполне совместимо с таким развитием других, не менее существенных, начал демократизма, при котором эта система, несмотря на урезанное избирательное право, явится все же типом «более совершенной демократии», чем все до сих пор известные нам демократические режимы, основанные на социальном господстве буржуазии.

Устранение буржуазного меньшинства от участия в государственной власти может быть (как мы и думаем) и бесполезным с точки зрения укрепления власти большинства, и прямо вредным, поскольку ведет к оскудению социального содержания процесса выявленния народной воли в избирательной борьбе. Но одно оно отнюдь не уничтожает демократического характера советской системы.

Его уничтожает упразднение основных черт демократизма в отношениях между гражданами, находящимися внутри привиллегированного круга, призванного стать носителем государственной власти.

Абсолютное подчинение исполнительных органов власти народному представительству (хотя бы, в лице советов, последние и не охватывали всех граждан), выборность и отзываемость администрации, суда, полиции, демократизм внутри армии, подотчетность и гласность всего управления, свобода добровольной группировки для граждан (хотя бы только для (привилегированных» в указанном выше смысле), огражденность их личных и коллективных прав перед лицом облеченных властью лиц и органов, свобода обсуждения гражданами всех государственных вопросов, их давления на управляющие органы и т. д., И т. д., - все это неотъемлемые признаки демократизма, каков бы ни был тот круг граждан, в пределах которого этот демократизм действителен. Ведь мы знаем в истории демократические республики рабовладельцев (напр., Афины).

Теоретики советской системы не только не отвергали этих черт демократизма в ее внутреннем строе, но, напротив, утверждали, что эти начала расцветут в нем, на его суженной избирательной базе так, как они никогда не могли расцвести на более широкой избирательной 6азе капиталистических демократий. Припомним обещания Ленина об участии всех трудящихся в управлении, всех солдат в выборе офицеров, об отмене всякой полиции и всякого чиновничества. 1 

Отказ от всякого демократизма внутри Советской системы предполагает признание теми слоями пролетариата, которые ее вводят, либо того, что пролетариат составляет меньшинство населения, враждебно ему противостоящего, либо, что он сам глубоко расколот на борющиеся за власть части, либо то и другое вместе.

Во всех этих случаях истинная сущность тяги к «советской системе» и заключается в стремлении обеспечить, путем подавления воли всех других, в том числе и пролетарских групп населения, торжество определенного революционного меньшинства.

Описывая увлечение идеей советов, охватившее швейцарский пролетариат, Шарль Нэн, известный социалистический деятель романской Швейцарии, пишет:

«В начале 1918 года наблюдалось подлинное увлечение. Требовали немедленного образования в Швейцарии советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и образования красной гвардии. Задача была в том, чтобы оознательное меньшинство навязало большинству свою волю, хотя бы при помощи грубой силы.ибо громадная масса рабочих пре6ывает в таком экономическом рабстве, что неспособна освободиться собственными силами. Да она к тому же и воспитывается своими поработителями, почему и неспособна понять подлинные свои интересы; дело сознательного меньшинства в том и заключается. Чтобы освободить ее из под этой опеки, и лишь после того она сможет начать понимать. Так как научный социализм есть сама истина, то меньшинство, обладаюшее этой истиной, обязано навязать ее массе. Парламент есть не более, как препятствие, как орудие реакции. Буржуазная пресса, отравляющая сознание народа, должна быть уничтожена или, по крайней мере, обуздана.

Свобода и демократия смогут возродиться лишь позже, после того как социалистические диктаторы преобразуют экономический строй. Тогда граждане смогут образовать истинную демократию, ибо они будут освобождены от того экономического режима, который их угнетает и мешает. Им проявить свою истинную волю. 2  Нужно быть лицемером или слепцом, чтобы не видеть, что именно так, как изображает Шарль Нэн, выглядит освобожденная от словесных украшений, подлинная идеология большевизма, - та, которая воспринята большевист.скими массами и у нас, и в Германии, и в Венгрии, и везде, где проявляется большевистское движение.

Да и сами словесные украшения не всегда помогают затемнить эту сущность дела. Вот, например, статья П. Орловского в номере 101 «Правды» от 13 марта 1919 г. (Коммунистический Интернационал и мировая советская республика»). 3  Автор подходит, по его собственным словам, «к самому существенному пункту вопроса» - о советской системе. «Советская организация », пишет он, «сама по себе означает только участие народных масс в государственном управлении, но не обеспечивает за ними не только господства, но даже всеобладающего влияния».

Подставьте в этой тираде, вместо «советской организации », - «парламентскую демократию», и вы получите такую же азбучную истину. Как и та, которую высказал здесь П. Орловский. Ведь, и демократический парламентаризм, последовательно проведенный, обеспечивает участие масс в государственном управлении, но, сам по себе, не гарантирует их политического господства.

Какой же вывод делает П. Орловский из своего положения?

«Лишь когда, говорит он, действительная государственная власть при советской организации переходит в руки коммунистов, то есть партии рабочего класса, трудящиеся и эксплуатируемые получают не только доступ к государственной власти, но и возможность, согласно своим нуждам, перестраивать государство на новых началах» и т.д.

Советская организация, стало быть, хороша лишь в такой мере, в какой она находится в руках коммунистов. Ибо «как только буржуазии удастся прибрать к рукам советы (как· в России при Керенском и сейчас (1919 г.) в Германии), она использует их для борьбы против революционных рабочих и крестьян, как цари пользовались вышедшими из народа солдатами для угнетения народа. Поэтому, революционную, т. е. освободительную для трудящихся масс, роль советы могут играть лишь тогда, когда руководящая роль в них принадежит коммунистам. Поэтому, распространение советских организаций в других странах является революционным в пролетарском, а не в мелкобуржуазном смысле, лишь тогда, когда оно идет бок о бок с торжеством коммунизма».

Яснее нельзя выразиться. «Советская организация» - это те леса, при помощи которых «государственная власть переходит в руки коммунистов» и которые убираются, когда их историческая миссия выполнена.

Последнее не договаривается, но, как известно, доделывается в действительной жизни. При этом, предпосылкой всегда является: «коммунистическая партия, то есть -партия рабочего класса». Не одна их партия, хотя бы и наиболее передовая, наилучше представляющая обще-классовые интересы пролетариата, но единственная истинно рабочая партия.

Хорошей иллюстрацией к мысли П. Орловского служит резолюция Кашинской уездной конференции коммунистов, которую извлекаем из номера 3 «Правды» (за 1919 год):

«Признать возможным допущение (!) к власти среднего крестьянина, хотя и беспартийного, но стоящего на Советской платформе, с тем, чтобы руководящая и доминирующая роль в Советах оставалась за партией пролетариата. Передачу Советов целиком в руки беспартийного среднего крестьянства считать совершенно недопустимой и угрожающей поставить в возможность полного уничтожения всех завоеваний пролетарской революции в момент происходящей сейчас решительной и последней схватки с международной реакцией».

Правда, кашинские коммунисты расшифровывают здесь сокровенный смысл «диктатуры» только в применении к крестьянству. Однако, как всем известно, не иначе решается вопрос и о диктатуре «средняков-рабочих » (есть и такой термин). Да, и при том ведь дело идет именно о существе «рабоче-крестьянской», а не просто рабочей власти.

Не может быть никакого сомнения в том, что первоначальным импульсом к усвоению социалистами идей «советизма» является максимальное доверие к коллективному разуму рабочего класса, к его способности осуществить, на основе диктатуры над буржуазией, самое полное самоуправление, исключающее всякое подобие какой-либо опеки меньшинства. Первый порыв к советской системе есть порыв к выходу из рамок иерархически-организованного государства.

В красноречивом докладе, который был представлен Эрнестом Дэумигом (левый независимый) на 1-ом Всегерманском съезде Советов (16-21 декабря 1918 г.) мы читаем:

«Нынешняя германская революция отличается чертовски- малым доверием к собственным силам; в ней естественно еще глубоко сидит дух верноподданичества и капральства, - это наследие веков. И дух этот не может быть убит избирательной борьбой и избирательными прокламаuиями, распространяемыми раз в 2-3 года между массами; его может только убить искренняя и мошная попытка постоянно держать немецкий народ в состоянии политической активности. А это может быть осуществлено только в советской системе. Мы должны покончить со всей старой административной машиной империи, отдельных государств и муниципалитетов. Самоуправление, вместо управления сверху, должно все более и более становиться задачей … германского народа».

А спартаковец Геккерт на том же съезде говорил: «Учредительное собрание будет реакционным учреждением, если даже 6удет обладать социалистическим большинством. И именно потому, что немецкий народ, в качестве совершенно неполитического народа, который хочет быть водимым, до сих пор не доказал ни одним актом желания взять свои судьбы в собственные руки. Освобождение у нас в Германии ожидается от вождей, а не снизу вверх».

«Советская организация», говорит он в другом месте, «есть такая, которая перелагает непосредственную ответственность за общественное строительство на широкие массы пролетариата. Учредительное же Собрание есть организация, передающая эту ответственность в руки вождей».

Но вот что интересно: в том же самом докладе, в котором Дэумиг прославляет Советы, как залог самоуправления рабочего класса, он дает самую мрачную характеристику действительных германских советов в лице их съезда.

«Господа, ни один революционный парламент в истории не проявил такого трезвенного, обывательского, я скажу, филистерского духа, как этот парламент революции, собравшийся здесь».

«Где тот великий духовный идеальный подъем, который владел французским Национальным Конвентом? Где юношески-свежее мартовское воодушевление 1848 года? Ни следа этого не видно ныне».

И вот именно тогда, когда Дэумиг констатирует «обывательский, филистерский .. дух, господствующий в советах, он ищет именно «во всей власти Советам» ключа к решению проблемы социальной революции.

Вся власть филистерам, как средство перескочить через филистерство всеобщего избирательного права! Странный парадокс! Но этот парадокс имеет совершенно определенный смысл если в «подсознательной» области уже совершается тот процесс, который, когда перейдет в область сознания, найдет свое выражение в формуле Орловского: «государсгвенная власть при советской организации переходит в руки КОММУНИСТОВ». То есть: через посредство Советов революционное меньшинство подчиняет себе большинство «филистеров».

Заметим, что фактически Дэумиг прав. На первом Всегерманском съезде советов с его подавляющим большинством шейдемановцев и солдат запах трезвенности и филистерства, можно сказать, бил в нос. Даром 4 1/2 года «сотрудничества классов» и «окопного братства» не могли пройти ни для рабочего в блузе, ни для рабочего в серой шинели.

Точно также были правы наши большевики, когда в июне 1917 года пожимали плечами и возмущались безнадежно-трезвенным духом, который царил на том общерусском съезде советов, несмотря на то, что во главе его, в отличие от германского, стоял такой политик, как И. Г. Церетели, обладающий выдающейся способностью поднимать массы над будничной трезвенностью.

Мы, интернационалисты, имевшие удовольствие на этом съезде пребывать в меньшинстве, в отчаяние приходили от этой обывательской трезвенности, которую значительный по размерам «хвост» меньшевистско-эсэровского большинства съезда обнаруживал на каждом шагу перед лицом грандиознейших мировых событий и сложнейших социально-политических проблем. И мы совершенно не понимали сидевших левее нас большевиков, которые, еще более нас возмущаясь этим духом, провозглашали: «вся власть советам!»... , которые в дни этого съезда затевали демонстрацию, имевшую целью принудить подобное собрание взять всю власть в свои руки.

Как выше уже упоминалось, после 3-го июля страх перед победой «филистерства» побудил Ленина даже предложить снять с порядка дня лозунг «вся власть Советам», заменив его «всей властью большевикам», и признать старый лозунг отжившим свое время. Как немецкую параллель этого скачка в сторону, можно, пожалуй, упомянуть решение спартаковцев бойкотировать выборы на 2-ой (апрельский) все-германский съезд Советов.

Дальнейший опыт российской революции вылечил· Ленина от его временного маловерия. Советы! Выполнили предначертанную им роль. Когда волна стихийного буржуазно-революционного воодушевления охватила широкие массы рабочих и крестьян и в ней растворились филистерско – обывательские настроения (вместе с кое-чем иным); когда на гребне этой волньr коммунисты овладели аппаратом власти, роль бунтарски- самодеятельной стихии была сыграна. Мавр сделал свое дело. Сконструировавшееся при помощи «власти советов» государство стало «coветской властью», организовавшееся в это государство коммунистическое меньшинство раз навсегда оградило себя от всякого нового рецидива «филистерских» и «обывательских » настроений в массах. И тогда то, что теплилось в сфере подсознательного, могло, наконец, быть додумано до конца в теории П. Орловского и санкционируемой ею «кашинской» практике.

Диктатура как средство охраны народа от заложенного в нем реакционного «филистерства», - с этого исторически начал революционный коммунизм, когда в лице его пролетариат стал прозревать лживость и лицемерность провозглашенной капитализмом свободы.

Теоретик коммунистического заговора Бабефа (1796 г.), Буанаротти, считал необходимым, по захвате власти коммунистами, отделить Францию непроходимым барьером от других стран, дабы оградить·массы от тлетворных влияний; он требовал, чтобы ни одно печатное произведение не появилось во Франции 6ез разрешения коммунистического правительства.

«Все социалисты», писал в 40-х годах Вейтлинг, «кроме фурьеристов ... согласны в том, что форма правления, называемая народовластием, совершенно непригодна и даже вредна для молодого, еще только осуществляемого принципа социальной организации» (цит. у Каутского «Диктатура пролетариата», стр. 13).

Этьен Кабе писал, что в социалистическом обществе в каждом городе может быть только одна, конечно, правительственная, газета: народ должен быть огражден от соблазна искать истину в столкновении противоположных мнений.

В политическом процессе об известном восстании Бланки – Барбеса в 1839 году фигурировал коммунистический катехизис, найденный у обвиняемых. В нем, между прочим, - рассматривается и проблема диктатуры.

«Бесспорно, что после революции, совершенной в духе наших идей, необходимо будет создать диктаторскую власть для руководства революционным движением. Свое право и свою силу она, конечно, будет черпать в согласии вооруженных масс, которые, действуя в целях общего блага... будут, очевидно, выражать собой просвещенную волю значительного большинства нации ... »

«Чтобы быть сильной, чтобы быть способной к быстрому действию, диктаторская власть должна быть сосредоточена в руках возможно меньшего числа людей.»

« ... Подкопать старое общество, уничтожить его до основания, низвергнуть внутренних и внешних врагов республики, подготовить новые. Базы социальной организации и, наконец, повести народ от революционного правленияк нормальному республиканскому - таковы функции диктаторской власти и границы ее .продолжительности»  4 

Спрашивается: велико ли теоретическое расстояние, отделяющее сторонников «власти Советов» типа П. Орловского и кашинских коммунистов от парижских коммунистов 1839 года?

Рабочий класс есть продукт капиталистического общества. В качестве такого продукта, он в своем мышлении находится под властью этого общества. Его сознание развивается под давлением его буржуазных поработителей: школа и церковь, казарма и фабрика, печать и общественная жизнь, - словом, все факторы, формирующие сознание пролетарских масс, являются могучими проводниками влияния буржуазных идей и настроений. Это очевидно. Как в цитируемых мною строках отмечает Шарль Нэн, констатирование именно этого факта служит, по крайней мере, в Швейцарии, исходной точкой для тех построений, которые приводят революционных швейцарских социалистов к мысли о необходимости диктатуры меньшинства сознательных пролетариев, как над всем народом, так и над большинством самого пролетариата.

«Если-бы», писал известный синдикалистский·вождь Эмиль Пуже, «демократический принцип применялся в рабочих организациях, то косность несознательного и нео6ъединенного большинства парализовала бы всю работу. Но меньшинство вовсе не расположено отказываться от овоих притязаний под давлением инертной массы, которую еще не пробудил и не оживил дух протеста. Следовательно, сознательное меньшинство должно действовать, не считаясь с неповоротливой массой... Аморфная, хотя и многочисленная и сплоченная, масса и не вправе обижаться на это. Она первая извлекает пользу из деятельности меньшинства».

«Кто же вправе обвинять меньшинство за его бескорыстную инициативу? Отнюдь не бессознательные: деятели синдикатов считают их нулями, но важными нулями, умножающими значение тех цифр, к которым они при6авляются».

«Такова громадная разница в методах демократизма и синдикализма; первый, посредством аппарата всеобщего голосования, передает управление в руки носознательным и нерешительным элементам... и подавляет меньшинство, которое несет в себе будущее.

Метод синдикализма дает диаметрально-противоположные результаты: толчек к движению исходит от сознательных, мятежных, и все желающие могут принять в нем участие *).

Положение о том, что массы пролетариата по необходимости порабощены духовно капиталистическим классом, лежит, очевидно, и в основе построений П. Орловского, с которыми мы познакомились в прошлой главе.

Это положение несомненно материалистического характера. Оно основано на признании зависимости мышления людей от материальной обстановки.

Такое признание было характерным для многих утопических и революционных социалистов и коммунистов конца 18-го и начала 19-го века. Следы его мы встретим и у Роберта Оуэна, и у Ка6е, и у Вейтлинга, и у О. Бланки. Все они признавали, что духовное рабство масс порождено материальными условиями их положения в нынешнем обществе. И все они делали из этого положения тот вывод, что лишь коренное изменение материальных условий, в которых живут массы, лишь коренное переустройство общества сделает массы способными управлять своими собственными судьбами. 5 

Кто-же изменит эти условия?

Мудрые учителя человечества, вышедшие из привиллегированных классов, то-есть свободные от давления материальных условий, тяготеющих над мышлением народных масс, - так отвечали социальные утописты.

Революционное меньшинство, составившееся из людей, которым удалось, в силу более или менее случайных причин, охранить ум и волю от этого давления, которые представляют в обществе исключение, подтверждающее общее правило, - так полагали революционные коммунисты Вейтлинг, Бланки. Так, видели мы, полагали и их эпигоны, анархо-синдикалисты типа Пуже или Густава Эрве блаженной памяти.

Благожелательная диктатура у одних, насильственная у других была тем deus ex machina, тем внешним фактором, который должен перебросить мост от социальной обстановки, порождающей духовное рабство масс, к социальной обстановке, делающей возможным их человеческое развитие.

«Характер человека, писал Р. Оуэн, образуется обстановкой и воспитанием... Отсюда, стало быть, вытекает задача: так преобразовать эти образующие характер факторы, чтобы сделать человека добродетельным ». («Новое понимание общества»). Преобразовать же «эти, образующие характер, факторы» должны, по мнению Оуэна, законодатели, филантропы, педагоги.

И мирные, и революционные утописты, как это легко видеть, были материалистами только нaполовину. Положение о зависимости психологии людей от материальной среды они понимали чисто-метафизически, то-есть статически, совершенно неохватывая сознанием динамики общественного процесса. Их материализм не был диалектическим, взаимоотношение между данным состоянием общественного сознания и обусловливающим его состоянием общественного бытия мыслилось ими, как нечто застывшее, раз навсегда данное. Они, поэтому, переставали быть материалистами и становились идеалистами чистой воды, как только приступали к решению практической задачи о том, как изменить социальную среду, чтобы сделать возможным изменение состояния масс?

«Материалистическое учение», уже давно заметил Маркс в своих тезисах о Фейербахе, «о том, что люди представляют собой продукт обстоятельств и воспитания, и что, следовательно, изменившиеся люди являются продуктом изменившихся обстоятельств и воспитания, забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Оно необходимо, поэтому, приводит к разделению общества на две части, из которых одна стоит над обществом, (наприм., у Роберта Оуэна).»

Это значит, - в применении к классовой борьбе пролетариата, - что рабочий класс, побуждаемый к тому теми самыми «обстоятельствами» капиталистического общества, которые образуют его характер класса порабощенного, вступает в борьбу с порабощающим его обществом и в ходе этой борьбы, изменяющей прежние «обстоятельства», материальную обстановку, в которой он живет, тем самым изменяет свой собственный характер; из класса, пассивно отражающего тяготеющее над ним духовное порабощение, становится классом, активно свергающим с себя всякое, - в том числе и духовное, - рабство.

Процесс этот далеко не прямолинейный, не равномерно охватывает все слои пролетариата, не равномерно охватывает все стороны пролетарского сознания. Он далеко, конечно, не заканчивается к моменту, когда совокупность исторических обстоятельств позволяет пролетариату или даже делает для него неизбежным выбить из рук буржуазии орудие политической власти. В самое царство социализма пролетариат, разумеется, обречен войти отягченным значительной частью тех «пороков угнетенных», стряхнуть с себя иго которых так красноречиво звал некогда пролетариат Фердинанд Лассаль. 6 .

И как в процессе самой борьбы с капитализмом пролетариат, изменяя окружающую его материальную обстановку, тем самым изменяет свой собственный хаpaктеp, освобождается духовно, так и в процессе использования завоеванной власти, в процессе планомерной постройки всего общественного уклада, он в конце концов приходит к полному духовному освобождению от уз старого общества, поскольку достигает радикального изменения той материальной среды, которою определяется его характер.

Но только «в конце концов!» Только в результате долгого, мучительного и противоречивого процесса. И притом процесса, в котором, как и во всех предыдущих исторических процессах, социальное творчество развивается лишь под молотом железной необходимости, под властным давлением элементарных потребностей. Сознательная воля передовых представителей класса может сильно сократить и облегчить этот процесс. Обойти его она никогда не может.

Предполагается, что обладающее волей осуществить социализм, компактное революционное меньшинство, овладев машиной государственного управления, сосредоточив в своих руках все средства производства и весь механизм распределения, равно как все аппараты организации масс и все источники просвещения  7 , сможет, руководствуясь коммунистическим идеалом, создать такие условия для народных масс, которые постепенно вытравят из народной души все духовное наследие прошлого и заполнят его новым содержанием. Тогда – и только тогда – народ может быть поставлен на ноги и сумеет сам ходить по стезе социализма.

Результат этой утопии, - еслиб она могла быть доведена до конца, - был бы, конечно, прямо противоположен, хотя бы уже потому, что, говоря словами Маркса, «воспитатель сам должен быть воспитан», и что, следовательно, практика т а к о й диктатуры и взаимоотношения, устанавливаемые ею между диктаторскими меньшинством и массой, «воспитывают» из диктаторов все, что угодно, но только не людей, способных направить ход общественного развития по пути строительства нового общества. Что подобное воспитание может только развращать и духовно принижать массы, доказывать не приходится.

Строителем нового общества, а, следовательно, и наследником прежних господствующих классов в управлении государством может быть только весь класс пролетариев в его целом, - и притом понимаемый в самом широком смысле этого слова, включая и работников умственного труда, сотрудничество которых в деле и государственного управления, и руководства хозяйством так очевидно – необходимо. И притом - при непременном условии активного соучастия в его работе или, по крайней мере, дружественного нейтралитета весьма широких слоев непролетарских производителей города и деревни. Это вытекает из самой природы того социального переворота, осуществление которого является исторической миссией пролетариата и который должен охватить всю общественную жизнь, все ее стороны. Перенять грандиозное наследство капитализма, не растратив его, и пустить в ход его гигантские производительные силы так, чтобы получилась действительная возможность социального равенства на основе растущего благосостояния, пролетариат может только в том случае, если разовьет тот максимум духовной энергии, на которую только способен.

А это возможно лишь при максимальном развитии организованной самодеятельности всех элементов, составляющих рабочий класс, - то-есть в условиях, абсолютно исключающих режим диктатуры стоящего «над обществом» меньшинства со всеми его нобходимыми спутниками – терроризмом и бюрократизмом.

В процессе такого свободного строительства нового общества пролетариат перевоспитается и изживет те черты своего характера, которые непосредственно приходят в противоречие со стоящими перед ним великими задачами. Это относится как ко всему пролетариату в целом, так и к отдельным, составляющим этот класс, слоям. Естественно, что для отдельных слоев процесс этот будет более или менее длительным. Политика социалистов, стоящих на твердой почве исторической реальности, должна считаться с этим фактом, с неизбежной постепенностью, а подчас и медлительностью того процесса развития, каким может совершиться психологическое приспособление целого класса к новой обстановке. Здесь всякая попытка форсировать искусственно процесс привела бы только к прямо--противоположному результату. Целый ряд навязанных историей компромиссов, применяющихся к тому духовному уровню, на котором в момент крушения капитализма стоят отдельные слои пролетариата, является безусловно нобходимым для того, чтобы цель была достигнута.

Но те только компромиссы оправдываются конечной целью, которые своими результатами не противоречат этой последней, не затрудняют дальнейшего движения к ней. Поэтому, ни слишком далеко идущие компромиссы с разрушительной стихией, увлекающей одни слои рабочего класса, ни такие же компромиссы с консервативной инерцией других слоев не представляются целесообразными.

Компромисс с враждебным классом бывает почти всегда роковым для революции. Компромисс, обеспечивающий единство класса в его борьбе с враждебными классами и делающий возможным самодеятельное участие самых широких масс этого класса в работе революционного правительства, может только двигать революцию вперед. Правда, ценою более затяжного, более извилистого пути развития революции, - по сравнению с тою прямой линией, которую ей можно' было· бы начертать при условии диктатуры меньшинства. Но, как это бывает и в механике, в данном случае «то, что теряется на расстоянии, выигрывается на скорости», на скорости преодоления тех внутренних психологических препятствий, которые стоят на пути к выполнению революционнымклассом его задач. Тогда как намечаемая, как кратчайшее расстояние, прямая линия доктринеров насильственной диктатуры оказывается на практике линией наибольшего психологического сопротивления и наименьшей в силу этого, производительности творческой социально-революционной работы.

Текст публикуется по берлинскому изданию 1923 года - Ю. О. Мартов. Мировой большевизм с предисловием Ф. Дана - с небольшими изменениями в орфографии и без нумерации разделов.

Ред. А. Баумгартен

Примечания

1  Припомним указания Каутского о «куриальном» характере советских выборов и его неизбежных последствиях.

2  Ch. Naine. «La dictature du proletariat et les ouvriers suisses», стр. 7.

3 

4  Bourguin. Le socialisme francais. Paris 1912.

5  Цитаты взяты из статьи Пуже: «Организация и деятельность конфедерации Труда» (см. Сборник. «Социальное движение в современной Францию>, стр_ 31-32).

6  Вопрос о возможности для пролетариата еще в рамках буржуазного общества добиться полной духовной эмансипации оживленно дискутировался в меньшевистской литературе перед самой войной (в статьях Потресова, Мартынова, Череванина и др. в «Нашей 3аре»), а еще ранее в эмигрантской литературе (А. Богданов, А. Луначарский и др.). '

7  ) Упразднение всякой печати, кроме оффициальной, имеет своих сторонников и частью испробовано и на 3ападе под благозвучным именем «социализации прессы».