Жил человек рассеянный

На улице Бассейной.

                                                                        (С.Я. Маршак)

Мы брат, тоже травленые волки, прожектеров-то видели!(М.Е. Салтыков-Щедрин, «Либерал»)

В необъятном океане капиталистической реакции, затопившем в последние 20 лет всю планету, наша родная Россия существует и процветает огромным нефтяным пятном - темным, вязким, тягучим и ядовитым. Беспощадным ко всякой попавшей в него флоре и фауне. Бесстрастно и равнодушно, с вялым чавканьем, импотентским пыхтеньем и старческим причмокиванием, засасывающим в свои мертвые недра как последние трепыхания остатков бесславно погибшего «реального социализма», так и робкие поползновения новых поколений наемного труда осознать себя, понять причины и истоки своей катастрофы и хоть как-то защитить свои интересы.

Современный российский (и стоящий за его спиной евро-американский) капитал живет на захваченной им русской территории в свое полнейшее удовольствие. Экономическая и культурная гегемония его тотальна, политическая власть всепроникающа и непререкаема, планы и амбиции безграничны, а сопротивление ему ничтожно и практически незаметно. Наше трудовое законодательство – одно из самых «либеральных», «кэпитал-фрэндли» в мире. Число забастовок  - пренебрежительно мало, а уж о такой штуке, как «общенациональная стачка» мы и слыхом не слыхивали. У нас регрессивная шкала налогообложения, наказывающая работника и ласково гладящая по головке биржевого спекулянта. Социальные программы если и существуют, то не по неотъемлемому праву трудящегося человека, а по милости «доброго царя». Наши самые политически активные и сознательные граждане выходят на улицы либо под ксенофобско-националистическими, либо под либерал-компрадорскими знаменами. Наш «инвестиционный климат» настолько здоров и благоуханен, что на него, подобно жирным навозным мухам на известную субстанцию,  слетаются со всего объятого кризисом и суровыми фискальными мерами «цивилизованного мира» всевозможные прижимистые экстравагантные личности: кто спасти нажитое непосильным трудом, кто заняться ресторанным бизнесом, а кто и одряхлевших домашних слонов подлечить…

Отчего же наше положение столь мрачно и беспросветно? На сей счет есть разные мнения. Кто-то считает, что это все оттого, что на постсоветском пространстве установился зависимый тип капитализма. Дескать, мы же на периферии живем, в «сырьевой империи» - так чего же хотеть? Другие склонны винить во всем, так сказать, «тяжелое наследие тоталитаризма», третьи «предательство элит». Недостатков в версиях нет.

Тем не менее, даже попав в столь затруднительную с точки зрения практики и теории коммунизма ситуацию, мы, сторонники левых и социалистических идей, не отчаиваемся и не унываем. Ведь, чтобы там не говорили наши враги, а спрос на социализм, на коммунизм, в народе не угас до конца. Тут и там делаются смелые попытки нащупать новые пути к социализму. Причем, что весьма похвально, все чаще и чаще эти самые попытки предпринимаются с, так сказать, «немарксистских позиций». Т.е. к социализму тянется уже не только традиционная, ортодоксальная (и уже, признаемся, порядком поднадоевшая своими обанкротившимися подходами, авторитарными замашками и догматическими приемчиками) публика, но и новые, нестандартно мыслящие люди, со свежими мозгами, чистыми руками и незамутненными душами, начинают задумываться о «справедливом устройстве» будущего общества. Нашему полку, товарищи, все прибывает и прибывает – будто вода в трюме!

Знакомьтесь: «немарксистский социализм»

В редакцию Лефт.ру пришла статья Олега Клименко «Что такое социализм? Немарксистская версия. Институциональный подход к теории социализма».

Я приступил к чтению работы тов. Клименко в приподнятом настроении, предвкушая целую россыпь открытий чудных, которую готовит нам просвещенный дух институционального подхода к социализму. «Немарксистская версия» меня нисколечко не смущала: в самом деле, если все попытки построить социализм на основе марксизма потерпели позорный крах, то почему бы не попробовать какой-нибудь иной подход к проблеме? А вдруг у них - умных, свободных, образованных, инновационных – вдруг у них получится? Чего ведь только не бывает на свете…

Тем более что уже эпиграф к статье – ленинское «без революционной теории не может быть революционного движения» - внушал надежду, что нам хотят продать, если уж не целую теорию построения нового общества, то хотя бы наметки такой теории, её основополагающие фрагменты.

Однако чем дальше я углублялся в текст тов. Клименко, тем больше недоумевал и разочаровывался. Среди вполне понятного антидогматического пафоса автора, обилия умных, многозначительных и обтекаемых фраз, цитат из нобелевских лауреатов по экономике, корифеев неоклассической социологии и философии, рассказов о нелегких трудовых буднях компаний «Мондрагон», «Semco» и «HP» и т.п. безусловно, нужных, интересных и полезных вещей - к великому сожалению среди всего этого богатства никак не просматривалось обещанного и искомого: Её Величества Теории. Признаюсь, что в какой-то момент - возможно тогда, когда автор, восхитившись «замечательной мыслью Василия Леонтьева», тут же «позволил себе эту мысль поправить» и, в который уже раз, «снова возвратился к мысли Норта», а может быть и во время некой иной авторской загогулины - в моей окончательно запутавшейся башке начали всплывать столь нелицеприятные эпитеты, как «бестолковая» и «невежественная». Это по отношению к статье… Конечно, сейчас мне стыдно об этом вспоминать. Ведь, как недавно напомнил всем нам мой коллега по редакции Валентин Зорин, в буржуазной науке требуется сначала похвалить автора, а только потом поругать. Пренебрегая же «этим культурным завоеванием буржуазной цивилизации», мы непременно откатываемся далеко назад, в те мрачные времена «70 лет физического и морального террора», когда всех инако и нестандартно мыслящих граждан принято было тащить на дыбу, ставить к позорному столбу и навсегда вымарывать из истории заодно с друзьями, коллегами, домочадцами и прислугой. Бр-р-р… В общем, едва только краска стыда за непростительную отрыжку тоталитаризма схлынула с моих щёк, я стал напряженно искать приличные, вежливые и деликатные определения того мыслительного направления, которое представлено в статье Олега Клименко. И, представьте себе, решить сию благородную задачу мне помог… сам автор! Критикуя марксистские воззрения на государство и рынок, он неминуемо и довольно коротким маршрутом, через уже упомянутого Норта, приплыл в крепкие объятия никого иного, как Фридриха Августа Фон Хайека и его бессмертной концепции «рассеянных знаний». Правда Хайек ему тоже не угодил и быстро разонравился – но это уже другой вопрос, к которому мы обязательно вернемся попозже. А вот «Рассеянные знания» показались мне тем самым ключевым эпитетом, которым можно с одной стороны точно, а с другой политически корректно охарактеризовать теоретические изыскания тов. Клименко и его единомышленников.

Итак, перед нами своеобразный род интеллектуальных занятий, который можно условно определить как «рассеянное теоретизирование». Понятие «рассеянности» в рассматриваемом нами случае существует как бы в двух ипостасях, на двух уровнях: на уровне обыденном, житейском, как свойство характера человека, качество его психического склада, а также на уровне философско-эпистемологическом, как методология познания окружающего мира. Что касается первого уровня, то я, разумеется, бесконечно далек от того, чтобы считать Олега Клименко, не говоря уж о его идейных авторитетах и наставниках, людьми рассеянными или, прости господи, бестолковыми. Напротив – я глубоко уважаю их аналитические способности, бесспорную эрудицию, широту взглядов и интересов, полемический задор. Наконец, мне крайне симпатичны их свободолюбие, либерализм и антидогматизм. Но когда я вчитываюсь в труды этих, несомненно, развитых и достойных мужей, всеми силами пытаясь обнаружить в них… нет, даже не универсальную, всеобъемлющую теорию, а стройную критику «устаревших» идей и концепций или более-менее внятную постановку основных, насущных, наиболее животрепещущих проблем современности – то становлюсь в тупик…

Адекватны ли средства высокой Цели?

Возьмем критику. Вот тов. Клименко, рассуждая о целях и средствах, берется критиковать марксизм. Очень хорошо. Что же не в порядке у марксистов с целями и средствами? «Проблема в том» - утверждает Клименко – «что марксисты зачастую путают Цели и Средства». Допустим, что путают. Но какие марксисты, в чем и где именно путают? Конкретных примеров путаницы автор не приводит. Не иначе как забыл по рассеянности. Помнится, не так давно наш президент В.В. Путин приписал «троцкистам» известное высказывание Бернштейна «Движение – все, цель - ничто». Спутал нечаянно Бернштейна с Бронштейном, две созвучные еврейские фамилии – в конце концов, с кем не бывает. И на Отцов Нации бывает проруха, и их, драгоценных, случается, поражают приступы рассеянности… Тем не менее, яркий пример вопиющего непонимания отдельными марксистами проблемы соотношения целей со средствами ВВП таки привел, марксистов уел, и посему вполне достоин положительной оценки за зачет по «критике марксизма». Чего не скажешь о некоторых приверженцах «институционального подхода к социализму»…

Впрочем, возможно, что я не прав, и дело вовсе не в рассеянности нашего автора. Скорее всего, он просто решил не размениваться на частные примеры, а сразу взять жестоковыйного марксистского быка за крутые рога, чтобы затем одним махом, под аплодисменты восхищенной публики, с резким, эффектным хрустом эти рога обломать. Клименко пишет, что марксисты «выбирают Средства, абсолютно неадекватные продекларированной ими Цели – созданию общества в котором «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»». Получив сей мощный, обобщающий критический удар, упрямый бычок марксизма вне сомнения жалобно замычит и бессильно повалится на бок. Полная и безоговорочная капитуляция…

Но мы все-таки попробуем ещё немного потрепыхаться. Прежде всего, давайте разберемся, что конкретно означает «общество, в котором свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Как известно, эта фраза, без которой сегодня не обходится ни один уважающий себя учебник Обществознания, взята из «Манифеста коммунистической партии», и, если заглянуть в первоисточник, то можно убедиться, что речь там идет не об «обществе», а об «ассоциации». Что значит в данном случае «ассоциация»? Основоположники научного коммунизма под «ассоциацией» подразумевали бесклассовое, коммунистическое общество. В этом обществе, окончательно преодолевшем все антагонизмы, полностью изжившем всякое неравенство, наемный труд, само разделение труда, «борьбу за отдельное существование» и т.п. структурные пороки, без которых современный человек не мыслит ни себя, ни окружающий мир, так вот – в этом обществе, уже по сути переставшем быть «обществом» и ставшем неким содружеством, братством, «ассоциацией свободных индивидуумов», установлен такой порядок, когда «на место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами». Т.е. перед нами фактически картина «конца истории», как скажут торжествующие либералы, или, поправят их побитые марксисты-догматики – конец предыстории человечества и начало его подлинной Истории, в которой судьбой человека будет распоряжаться сам человек, а не некие слепые и жестокие «объективные законы общественного развития». Последние, как нетрудно догадаться, просто отомрут сами собой, подобно динозаврам.

А теперь спросим себя: возможно ли нам, нынешним, погрязшим во всех наших бедах, невзгодах, исторических конфузиях и прочих несовершенствах – возможно ли нам, таким, какие мы есть на данный момент, «продекларировать» для себя «общество, в котором свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» в качестве цели, для которой следует искать «адекватные средства»? В каком-то смысле, да, видимо, не только возможно, но и нужно. В качестве конечной, общей цели долгого и извилистого пути, до достижения коей уж нам-то точно не дожить. Держа сию высокую цель в уме, и при этом особенно на ней не зацикливаясь, нам необходимо обозначить ряд промежуточных целей – несколько более для нас, таких как мы есть, понятных, осязаемых и поэтому хотя бы отчасти достижимых. В конце концов, именно таким образом и поступали авторы «Манифеста». Первоначальной, как сейчас говорят, «оперативной» целью, той ступенью, с которой человечеству следует начинать затяжной прыжок «из царства необходимости в царство свободы», Маркс и Энгельс определяли «завоевание пролетариатом политического господства». Согласимся: подобная цель для нас куда ближе и понятнее, нежели красивые разговоры о «свободном развитии каждого как условии свободного развития всех». Ну да, как бы ясно, что все не могут быть свободны, пока среди них есть хотя бы один несвободный. И тем паче один не свободен когда кругом сплошь, «от мала до велика» рабы. И что дальше? Ведь сперва необходимо понять, почему мы все несвободны, а уяснив причины столь прискорбного положения, надо думать о том, как его преодолеть. Между тем, исторические примеры попыток (пока неудачных) пролетариата завоевать политическое господство в нашем распоряжении имеются. Последней такой попытке, наиболее далеко зашедшей и наиболее трагической, скоро исполнится 100 лет. И если уж говорить об «адекватной» теории социализма, то её выработка должна начинаться как раз с тщательного, всестороннего и глубокого разбора причин провалов и неудач прежних походов рабочего класса за своей властью.

Предлагают ли нам что-либо подобное сторонники «институционального подхода» к теории социализма? Нет, не предлагают, и предложить в принципе не могут. Ибо, если судить по статье Олега Клименко, таких понятий как класс и классовая борьба для них попросту не существует. В статье Клименко сочетание «классовая борьба» упоминается всего один раз, да ещё и с презрительным добавлением «так называемая» - очевидно, в качестве очередного свидетельства «неадекватности» марксизма. Наш не в меру адекватный институционалист считает борьбу классов «всего лишь частным случаем конфликта интересов». Ну да, как же, слышали, знаем…

Size does matter, или «Как важно быть Эрнестом»

Что же предлагают нам взамен устаревшей и неадекватной классовой борьбы? Послушаем автора рассматриваемой статьи:

«Институциональная теория не учит нас тому, «что такое хорошо и что такое плохо». Она говорит, что если мы выберем себе в качестве багажа определенный набор институтов, «правил игры», то у нас возникнет соответствующая институциональная матрица, институциональная среда, которая изменит мотивацию людей и, в свою очередь, определит будущую структуру общества.»

Как видим, все очень просто. «Мы выбираем, нас выбирают». Всё дело, оказывается, в «институтах». Какие институты «мы» (кстати, а кто они такие, эти самые «мы»?) сами себе выберем, какие «правила игры» установим, такую «матрицу» и пожнем, в такую игру и сыграем. Это как в компьютерной игрушке «ФИФА-2013»: хочешь за «Челси» играй на пару с Абрамовичем, хочешь за «Милан» с Берлускони, а хочешь – за «Анжи» с Керимовым. Плюс уровней сложности на выбор предоставлено аж пять штук. Не жизнь, а малина!

Вскользь заметим, что данная, с позволения сказать, «концепция», принимает «свободное развитие каждого» уже как данность, как нечто готовое и свершившееся. Ведь только совершенно свободные люди («мы»), живущие в полностью свободном обществе-ассоциации, могут на свое усмотрение, вкус и прихоть «выбирать себе в качестве багажа» не какие-то там прозаические диван, чемодан, саквояж, а целые «наборы» ready-made общественных институций. При этом, разумеется, не заморачиваясь скучными вопросами про «что такое хорошо и что такое плохо». Т.е., если «мы» «адекватно» поняли теоретиков «институционального подхода», они-то как раз в своей теории коммунизм уже давно построили. И вот теперь начинают плясать от той самой великой Цели, до которой нам, замшелым марксистам-догматикам, с нашими неадекватными средствами, так никогда и не суждено доплясаться.

Однако видимо в силу упомянутой нами «рассеянности», которую многие считают непременным спутником гениальности, сторонники «институционального подхода» в лице Олега Клименко не отдают себе отчет в том, что заветная Цель – «свободный человек в свободном обществе» - ими уже достигнута. Продолжая в своем воображении иметь дело с человеком несвободным, они приступают к весьма увлекательному занятию: проектированию «правильных» институтов, исторической миссией коих является освобождение общества от всех и всяческих оков. При этом время от времени отвлекаясь, чтобы походя отвесить поверженному марксизму сочного пинка. Какие же чудесные институты обязаны приблизить нас грешных к социалистическому раю? Тех, кто нетерпеливо предвкушает, что им собираются продать новый, нестандартный и инновационный «набор» неких особо прогрессивных учреждений и организаций, нам придется разочаровать: перед покупателем довольно стройным, хотя и скучноватым рядком проплывают все те же хорошо знакомые киты, на которых человечество стоит с тех самых пор, как вышло из пеленок первобытной общины. Государство, рынок, демократия, власть, образование… Так в чем же фишка, спросите вы? А фишка, товарищи, в том, что, как нас учит всепобеждающее учение институционализма, вышеперечисленные устроения могут при одних обстоятельствах способствовать нашему с вами освобождению, а при иных обстоятельствах совсем наоборот – оному не способствовать. Причем, точь в точь как в одном интересном деле, решающим обстоятельством служит размер. Да-да, не смущайтесь, нам так и сообщают: «размер имеет значение». Это чтобы ни у кого не возникало зряшных иллюзий насчет того, что, дескать, «One size fits all». Ничего подобного. Ведь, как мудро заметил «выдающийся английский экономист немецкого происхождения» Эрнест Шумахер – «Человек мал, поэтому малое прекрасно». Т.е., как вы вероятно уже догадались, чем меньше общество (комьюнити), тем «правильнее», эффективнее и свободолюбивее его институты: и рынок рыночнее и государство государственнее и демократия демократичнее. Вот как иногда важно быть Эрнестом!   

Государство – это не я…

Разобравшись с оптимальным размером человеческого общежития, автор «Немарксистской версии» устремляет орлиный взор на стоящие в сторонке и ожидающие своего усовершенствования институты. Начинает он, как положено в таких случаях, с Государства. Подобно опытному преферансисту, уверенно разыгрывающему гарантированную шестерную, тов. Клименко заходит… нет, не с бубен, а с пиковой цитаты профессора МГУ Александра Аузана, по совместительству – анархиста. Анархисты, даже преподающие в государственных университетах, известное дело, государство не потчуют. Вот и Аузан, не отставая от своих предшественников, объявляет нам, что «оно (т.е. государство – И.И.) не является ценностью». Можно бы конечно и возразить профессору в том духе, что для кого-то не является ценностью, а для кого-то очень даже является. Тут важно с чьей колокольни глядеть. Ну да ладно, допустим, что не является. Однако со следующей мыслью профессора, о том, что «Великое Государство выражает меру нашей беспомощности и общественной импотенции» - согласиться будет трудновато. Ничего не скажу насчет «нашей импотенции» - тут не мне судить, но если взглянуть на окружающий мир, то в нем, подлунном, соотношение государственной и общественной мощи является прямо пропорциональным: наиболее сильные, развитые и богатые общества обладают самыми могущественными, всепроникающими и дорогостоящими государственными машинами. Наглядный пример - гигантский слон в глобальном зоопарке, коего не обойти, не объехать – Соединенные Штаты Америки. Оплот мира, демократии, рынка, свободы, капитализма – словом всего того, что всякому цивилизованному индивиду бесконечно дорого и без чего ему небо с овчинку покажется.

Военный бюджет оплота превосходит таковые вместе взятые всех остальных царств-государств, бюрократический аппарат оплота могуч, непробиваем и прожорлив как никакой другой, аппарат полицейский растет и крепнет не по дням, а по часам, а по размаху и вместительности Гулага с маяком демократии никого и близко не лежало. Ну и какой подлый клеветник после всего этого посмеет обозвать американское общество «беспомощным» и «импотентным»? Отрежьте нечестивцу его лживый язык…

Мне возразят, что говоря о «беспомощности» и «импотенции», анархисты имеют в виду не общество вообще, а конкретного маленького человека, несвободного гражданина Акакия Акакиевича Башмачкина, отчаянно борющегося за свою шинель в неравной схватке с всесильным государственным Левиафаном. Дескать, ради такого вот Башмачкина, за его, нашу и вашу свободу от гнета госмашины и выступают анархисты, денно и нощно призывая башмачкиных, а заодно и нас с вами, «развивать способность к самоорганизации».

Готов согласиться с тем, что агитировать всех башмачкиных планеты за самоорганизацию и эмансипацию - занятие в высшей степени благородное. И все же, по нашему скромному мнению обанкротившихся догматиков, одной агитации вряд ли достаточно. Критика государства не может сводиться к эмоциональной, высокопарной обличительной риторике, к бесконечному повторению избитой мантры: «Государство – есть плохо, самоорганизация – есть хорошо».

Вот Клименко со своего заоблачного Эвереста либертарианской мудрости бросает в толпу звонкую фразу: «Государство само по себе не является Ценностью. Настоящей ценностью для нас является Человек».

Что сие означает? Ценность – не ценность, само по себе – не само по себе… Откровенно говоря, все эти ставшие ныне столь популярными разговоры о «Ценностях» (непременно с заглавной буквы, а то как же!) уже порядком надоели. Время на дворе стоит самое «плюралистическое», у всякого уважающего себя свободного индивида в загашнике имеется целая пачка дорогих его сердцу «Ценностей» - вот и носится он с ними как с писаной торбой, и тычет ими в нос каждому встречному и поперечному. Встречные, естественно, в долгу тоже не остаются и в ответ предлагают откушать собственных «Ценностей», которые непременно есть самые бесценные и «настоящие». Поди тут разберись…

А ведь если слегка подумать, то «само по себе» «ценностью» ничего на этом свете не является и являться, увы, не может. Ни государство, ни компьютер, ни автомобиль, ни ложка с вилкой «сами по себе» никакой «ценности» не представляют. Да что там вилка, иной раз и человек никому не нужен, даже с доплатой…

Ценность того или иного предмета, той или иной институции определяется имеющейся в наличии общественной потребностью. Столовый прибор обрел свою ценность из потребности привилегированных сословий культурно принимать пищу, а не совать её в рот немытыми руками, как поступали неотесанные холопы. Автомобиль – из потребности человека быстро перевозить с места на место всяческие товары, и особенно самый ценный товар – себя любимого. ЭВМ стала шибко ценной, когда потребовалось обрабатывать несметные количества научной и деловой информации, производить громоздкие расчеты. Государство же было оценено человечеством тогда, когда общество разделилось на классы, и одним классам потребовался инструмент для держания в узде других классов. 

Проделанные мною элементарные, если не сказать примитивные, рассуждения, доступные, пожалуй, и семикласснику (не рассеянному, конечно), подтверждают тот широко известный факт, что общественные институты не возникают «сами по себе», по щучьему велению, а являются продуктом исторического развития. Последнее, в свою очередь, происходит в соответствии с объективными законами, бремя которых будет тяготеть над нами, нашими детьми и внуками ещё очень и очень долго, и которые, поэтому, нам всем не мешало бы знать и изучать. Если же мы не будем на эти законы обращать внимание, и, вслед за Олегом Клименко и его коллегами по институциональному подходу считать, что «наша задача – предложить «правила игры»» - то далеко мы вряд ли уедем, даже на самом быстром автомобиле.

Клименко упрекает марксизм в том, что тот занимает по отношению к Государству «странную позицию»:

«в своём «прекрасном далёко» марксизм рассуждает об отмирании Государства, но в ближайшей перспективе он делает ставку именно на Государство и поет мантры про централизованное планирование»

Тут наш автор прав: и рассуждает марксизм, и ставку делает, и мантры поет. Но об отмирании какого именно государства столь дерзко и безответственно рассуждает марксизм? Он, болезный, рассуждает об отмирании не некого абстрактного государства, а государства пролетарской диктатуры. Диктатуры подавляющего большинства наемных работников над незначительным (хотя от этого ничуть не менее «ценным») меньшинством эксплуататоров-буржуа. С момента завоеванием рабочим классом политической власти институт государства начинает постепенно отмирать, «засыпать». Последним суверенным актом этого отмирающего государства становится национализация производительных сил всего общества. Национализированное народное хозяйство объединяется в «одну фабрику, одну контору», по ленинскому выражению, и начинает, подобно всякой фабрике и всякой конторе, функционировать по единому, централизованному плану.

Каким образом, в каких конкретно формах будет происходить «отмирание»? Мы можем представить себе эти формы только в самых приблизительных, общих чертах. Всё будет зависеть от тех конкретных исторических и экономических условий, в которых пролетариату удастся овладеть политической властью. Исторический опыт в данном случае для нас небольшой помощник, т.к. во всех без исключения предыдущих социалистических революциях пролетариат довольно быстро упускал из рук власть либо в пользу буржуазии, либо в пользу государственной и партийной бюрократии. Поэтому возникавшее в результате тех революций государство не являлось пролетарской диктатурой и, разумеется, не начинало отмирать, а наоборот, постоянно усиливалось, становясь орудием господства в руках «нового класса» управленцев, бюрократов и партийных боссов. С другой стороны, накопленный государствами «реального социализма» опыт централизованного планирования, безусловно, сослужит ещё службу будущим строителям нового общества.

Тем не менее, можно с уверенностью говорить о том, что отмирание Государства будет процессом достаточно продолжительным. Дело ведь в том, что современное государство уже далеко не тот «оседлый бандит», который был в 19-м или в первой половине 20-го века. Т.е. бандитом оно продолжает оставаться и поныне, однако помимо бандитско-полицейских функций оно возложило на себя целый ряд вполне «положительных», с точки зрения простых граждан, обязанностей. Речь, конечно же, идет о т.н. «социальном государстве» - этом безусловном завоевании трудящихся, которое в последние десятилетия подвергается яростным и успешным атакам со стороны крупного капитала. Так что современный человек фактически можно сказать «сросся» со своим государством, стал полностью зависим от него, как младенец от материнской титьки. Можно предположить, что отмирать и засыпать в социалистическом обществе начнут, прежде всего, те стороны государства, которые связаны с насилием и подавлением, с отчуждением человека от власти и собственности. А дальше, глядишь, и «правила игры» будут потихоньку меняться - материальное неравенство исчезнет, «товары польются нескончаемым потоком» и «титькой» кормить никого уже не потребуется…

Но вернемся из эмпиреев «прекрасного далека» к нашим скорбным делам – капитализму, неравенству, отчуждению, несвободе и прочим нехорошим вещам, которые мы, хотя бы теоретически, хотя бы разрозненно и рассеянно, пытаемся преодолеть. В частности, с помощью «институционального подхода». А сей подход - вот ведь незадача! - резко отрицательно относится к централизованному планированию. Олег Клименко утверждает, что оно, это самое планирование, оказывается «тоже неадекватно целям социализма». Почему? Потому что «мы должны научиться принимать децентрализованные решения». Зачем нам этому учиться? Чтобы не подчиняться «выработанному центром решению». Такой замкнутый выходит круг. Ну да бог с ним. Пусть так.

Но если планирование неадекватно, то что же остается? Правильно, только рынок. Невидимая рука. И больше ничего. Как говорили в Перестройку – «иного не дано».

Рынок на службе «социализма»

«Социализму, как строю, основанному на «добровольном сотрудничестве», более адекватен термин «координация». Координация на основе свободного обмена, рыночных механизмов!» - запевает тов. Клименко.

Что ж, давайте и мы попробуем подхватить эту «старую песню о главном». Тем более что нашем хоре инвалидов-рыночников такие солисты, такие солисты - один другого краше да голосистее. Вот затягивает длинную, заумную цитату экономист-нобелиат Дуглас Норт: «…адаптивно эффективные институты должны обеспечить стимулы к обучению и к знаниям, стимулировать инновации…» - да-а, сложноватые рулады выводит маэстро, зато как красиво, заслушаешься! И припев постоянно, на все лады повторяется: «необходимо децентрализовано принимать решения, децентрализовано принимать решения необходимо, принимать децентрализовано…» - зайца можно научить на барабане играть, т.е. пардон, «принимать решения в условиях неопределенности и перемен». Даже заяц поймет важность децентрализации и станет свободным, самоорганизованным, социалистическим зайцем. При одном условии: если научится «использовать так называемые хайековские «рассеянные знания» – открытие, с помощью которого Хайек идейно боролся против марксова социализма».

Вот мы и вернулись к Хайеку, этому мужественному борцу с «марксовым социализмом», а заодно и к его чудо-оружию, к мечу-кладенцу, которым он молниеносно отсекал бородатые головы основоположников марксовой догмы - к «рассеянным знаниям». Что же это за зверь такой, «рассеянные знания»?

Корифей неоавстрийской экономической школы, Хайек выдвинул теорию, согласно которой достоверной экономической информацией, касающейся как производства, так и потребления, владеет только отдельный индивид и только в отношении самого себя. Ни один человек, или группа людей, не имеет полного представления о хозяйственных планах другого или других. А основой этих индивидуальных знаний выступают чутье, интуиция и т.п. не поддающиеся рациональному анализу и внятному изложению вещи. Т.е. знания в экономике носят распыленный, «рассеянный» характер, и полностью выявлены могут быть только опосредованно, при помощи хаотической игры рыночных сил, таинственной «невидимой руки» рыночного провидения.

Как грубые и догматичные материалисты, мы можем откровенно сказать, что Хайек, будучи субъективным идеалистом, по сути, мистифицировал вполне понятное, столь земное и столь естественное желание человека, живущего в антагонистическом обществе, скрыть от соперника, соседа, коллеги, партнера по бизнесу и т.п. секрет своего успеха (коммерческого, производственного, научного, спортивного и т.п.), заполучить конкурентное преимущество и урвать себе побольше славы, почета, любви и, конечно, денег. На «цивилизованном» языке это называется «коммерческой тайной». Все кругом прикидываются такими себе рассеянными дурачками, или гениями (что нередко есть одно и то же), скрывая свои истинные намерения. Типа «моя твоя не понимай»… Одновременно краем глаза пристально наблюдая за конкурентом, пытаясь выведать его сокровенное «рассеянное знание». И вот, в самый ответственный и решающий момент… Но не будем о грустном. Все в принципе понятно, кроме одного: каким боком все эти «высокие отношения» могут примыкать к «социализму»?

Впрочем, у Олега Клименко с Хайеком тоже идиллии не сложилось. «Хайек, увы, оказался непоследователен в своей «борьбе» за использование «рассеянных знаний»» - жалуется наш адепт институционализма. «Если бы он был последовательным и честным ученым, то пришел бы к выводу, что режим классической частной собственности, основанный на отчуждении наемных работников от принятия решений, не является самым эффективным».

В общем, не пошел неоавстрияк до конца, сдрейфил, дезертировал, свернул на полдороги к рабству…т.е., извиняйте, к социализму, чем безмерно огорчил и подвел всех страдальцев за «свободное развитие каждого». Хреноватым оказался борцом за народное счастье…

Но мы, догматики, позволим себе заступиться за выдающегося неолиберала всех времен и народов. Мы, представьте себе, Фон Хайека уважаем и считаем его стойким, честным и последовательным идеологическим бойцом армии капитала. А его кажущаяся «непоследовательность» объясняется очень легко.

После второй мировой войны крупная монополистическая буржуазия была вынуждена пойти на значительные уступки наемному труду. Была значительно расширена сфера государственного регулирования экономики, снижена доля крупного капитала в общественном богатстве, поднята планка социальной защиты работников, уменьшилось классовое неравенство. Естественно, подобный ход событий не отвечал долгосрочным интересам имущих классов, и они, с одной стороны, заигрывая со своими трудящимися, поддерживая единство Запада в Холодной войне с СССР, выставляли послевоенную «социальную» модель капитализма как наконец-то, после стольких столетий мучительных перипетий найденную «правильную» версию хорошо «отрегулированного» рынка, отвечающего запросам громадного большинства граждан западных демократий. При этом крупная буржуазия держала в уме опцию отката послевоенных реформ, сворачивания социального государства и возврата к «дикому капитализму» начала 20-го века со всеми его прелестями и достоинствами. Именно эту опцию было поручено разрабатывать, оберегать, холить и лелеять экономистам, философам и идеологам право-либерального направления, таким как Хайек, Фридман, Мизес и т.п.. В своих работах эти академики обращались преимущественно к мелкобуржуазной прослойке, которая, хотя и в целом выиграла от введения социального государства, в силу своего общественного положения оставалась восприимчивой к идеям «свободного предпринимательства», «независимой личности», «рыночной свободы» и т.п. либеральным мифологемам. Обращаясь к такой публике, Хайек искусно прикидывался рассеянной либертарно-анархистской овечкой: критиковал диктаторские черты монополистического капитализма, бичевал буржуазное государство, которое якобы ничего не знает, а берется за всех «нас» решать, воспевал хозяйственную «самодеятельность» и рыночное «саморегулирование» - словом, резвился по полной программе. Но как только дело доходило до жизненных интересов крупных и крупнейших капиталистов, до «режима классической частной собственности» - тут наш свободолюбец немедленно превращался в бдительного, грозного и беспощадного сторожевого пса, готового в клочья изорвать всякого, кто только посмеет покуситься на владения Хозяина. Из хрипящей пасти капала антикоммунистическая пена, во все стороны неслась анафема коллективизму, этой «дороге к рабству», риторика становилась жесткой и бескомпромиссной, любые попытки центрального планирования и регулирования объявлялись «предтечей тоталитаризма и фашизма», ну а при одном слове «марксизм» клыки тут же впивались в глотку «красной сволочи».  

Поэтому, повторим ещё раз, всякие упреки Фридриха Фон Хайека в нечестности и непоследовательности следует отбросить ввиду их полной недоказанности и вздорности. В плане последовательности, лояльности и классовой честности сей достойнейший представитель буржуазной науки даст сто очков вперед любому современному «левому» теоретику.  

Разошедшись в пух и прах с Хайеком, Клименко с удвоенной энергией берется за скрещивание социализма с рынком. Он бросает горький упрек тем «по ошибке считающим себя левым», которые смеют видеть в Рынке «источник всех зол». Ведь рынок, на самом-то деле, есть «свободный обмен».

«Рынок – это когда свободные индивиды самостоятельно решают, чем им заниматься, что производить, с кем дружить, с кем и в каких пропорциях обмениваться результатами своего труда»

Не знаю, приходилось ли вам, дорогой читатель, когда-либо приобретать себе на рынке друзей, в порядке так сказать «свободного обмена». Может кому-то и приходилось – в конце концов, чем рынок менее подходит для дружбы, чем иные места и сферы человеческого обитания.

Но дело разумеется не в житейских мелочах. Дело в вещах куда более важных и существенных, как сегодня принято солидно выражаться – «системосозидающих». Только что нас с упоением и восторгом убеждали в том, что «социализм – это строй, в котором преодолено отчуждение. Это строй, в котором важен каждый!» - и мы, затаив дыхание, внимали этим замечательным словам, с чувством глубокого удовлетворения их горячо поддерживали и одобряли. И вдруг нас внезапно огорошивают дурной памяти разговорами о «социалистическом рынке» и призывают бороться с отчуждением при помощи… «свободного обмена». Но позвольте, господа хорошие, как же так? Ведь обмен – это и есть отчуждение! Человек отчуждает от себя нечто и отдает другому человеку, взамен получая от того также нечто отчужденное. Получается, что вы предлагаете победить отчуждение при помощи отчуждения. Чушь какая-то выходит, простите великодушно…

Отчуждение возникает вовсе не от того, что, как нас убеждает Клименко, «свободный рынок» подминают под себя («диктуют правила игры») то некий «гарный хлопец в кожанке с маузером», то «денежный мешок», то ещё кто-то злой и авторитарный. Отчуждение коренится в самой природе индивидуального обмена, который своим возникновением обязан наличию в обществе классового антагонизма. Охватывая собой с развитием производительных сил все новые и новые сферы человеческого существования, обмен, в конце концов, превратился в тотальность, проник во все поры общественной жизни. Вот как пишет об этом основоположник марксовой догмы:

«Наконец, пришло время, когда всё, на что люди привыкли смотреть как на неотчуждаемое, сделалось предметом обмена и торговли и стало отчуждаемым. Это — время, когда даже то, что дотоле передавалось, но никогда не обменивалось, дарилось, но никогда не продавалось, приобреталось, но никогда не покупалось, — добродетель, любовь, убеждение, знание, совесть и т. д., — когда всё, наконец, стало предметом торговли. Это — время всеобщей коррупции, всеобщей продажности, или, выражаясь терминами политической экономии, время, когда всякая вещь, духовная или физическая, сделавшись меновой стоимостью, выносится на рынок, чтобы найти оценку, наиболее соответствующую её истинной стоимости.»

В рамках капитализма «свободный обмен» существует в форме конкуренции. Последняя, как известно, являясь отрицанием феодальной монополии, порождает монополию капиталистическую, т.е. на определенном этапе развития производительных сил конкуренция, «свободный обмен», отрицают сами себя. В исторической практике это выражается во все более усиливающемся конфликте коллективной, общественной формы производства и частной, индивидуальной формой присвоения продуктов труда.

Обобществление производства постепенно решает проблему «рассеянных знаний», создавая такое положение, при котором можно произвести учет источников сырых материалов, трудовых ресурсов и сделать прогноз потребительского спроса. Тем более что при монополистическом капитализме формирование потребностей полностью подчиняется нуждам производства, максимизации прибыли.

Если взять любую современную буржуазную монополию, то легко убедиться, что она функционирует согласно выработанному центром плану и никакого «свободного обмена» между её цехами, отделениями, подразделениями и т.п. частями не существует и не может существовать в принципе. По сути, рыночные отношения полностью изживаются уже в недрах самого капиталистического способа производства.

В.И. Ленин так описывал создавшееся положение:

«Капитализм в его империалистской стадии вплотную подводит к самому всестороннему обобществлению производства, он втаскивает, так сказать, капиталистов, вопреки их воли и сознания, в какой-то новый общественный порядок, переходный от полной свободы конкуренции к полному обобществлению.

Производство становится общественным, но присвоение остаётся частным. Общественные средства производства остаются частной собственностью небольшого числа лиц. Общие рамки формально признаваемой свободной конкуренции остаются, и гнёт немногих монополистов над остальным населением становится во сто раз тяжелее, ощутительнее, невыносимее.»

Т.е. в условиях развитого капитализма «свободный обмен» остается только в «общих рамках», в качестве «правил игры», навязываемых обществу, как посредством прямого насилия, так и при помощи всевозможных хитрозадых методов пропаганды, агитации и прочей «манипуляции». И дело тут вовсе не в проблеме «транзакционных издержек», или «эффекта дохода», как пытаются нас убедить господа институционалисты. Транзакционные издержки успешно снижаются  информационными технологиями, гигантскими темпами развития средств транспорта и связи. «Эффект дохода» можно снять национализацией финансовой системы, а также ликвидацией мошеннических спекулятивных структур и механизмов.

На подобные шаги должна быть политическая воля класса наемных работников, поднявшихся до политического господства, завоевавших свою власть, отобрав её у буржуазии. Основную работу по созиданию материально-технической базы социализма уже проделал монополистический капитализм. Обобществление производительных сил планеты достигло высочайшей степени, уровень производительности труда достаточно высок. Дело за подавляющим большинством человечества, за наемным трудом: захочет ли он взять в свои руки управление экономикой, объединить её до конца в единый, действующий по плану, народно-хозяйственный комплекс с равенством труда и платы.

Рассеянные будни социального инжиниринга

В заключении хотелось бы вкратце затронуть один интересный момент, который, на первый взгляд, не имеет прямого отношения к обсуждаемой теме. Речь идет о необычайной популярности среди современных российских теоретиков и публицистов лево-социалистического толка слова «проект». В самом начале рассмотренной нами статьи Олега Клименко приводится длинная цитата профессора МГУ Андрея Ивановича Колганова (на сей раз не анархиста, а, видимо, коммуниста), в которой без упоминания «проекта» не обходится ни одно предложение. Тут вам и «исходный марксистский коммунистический проект», и «реальный советский проект, нацеленный на социальный патернализм», и, конечно, «социал-демократический проект» с имманентно присущими ему «чертами», такими как «личная свобода», «самоорганизация» и «самоуправление граждан».

Главное в этой обуявшей нашу левую общественность мании социального проектирования даже не в том, что она имеет мало общего как с научным коммунизмом основоположников марксизма, так и с попытками их последователей на практике преодолеть капиталистические отношения и построить социалистическое общество. В самом деле, корректно ли называть Коммунистический манифест «исходным проектом»? Во всяком случае, его авторы вряд ли пришли бы в восторг, окрести их кто-нибудь «прожектерами». Они были, прежде всего, революционерами, радикальными буржуазными мыслителями, сознательно принявшими сторону рабочего класса, дабы помочь ему освободить самого себя от оков наемного рабства. Этап социального прожектерства в социализме они считали уже пройденным и преодоленным реальной борьбой рабочих с их поработителями.

Если же брать «советский проект», то он изначально вовсе не был «нацелен на патернализм». Т.н. «патернализм», т.е. диктатура «социалистического государства» и его управленцев над народами СССР явился результатом поражения диктатуры пролетариата и победы бюрократической контрреволюции. Он никоим образом не «проектировался» изначально некоей группой завзятых «патерналистов», а возник под действием конкретных исторических обстоятельств.

Наконец, ни «личная свобода», ни «самоуправление», ни им подобные замечательные вещи не являются и никогда не являлись определяющими характеристиками буржуазной социал-демократии, исторически сформировавшейся главным образом вокруг «социального государства», т.е. все того же пресловутого «патернализма».

Но главное, повторим, не в аналитических неточностях любителей термина «проект». Все эти огрехи вполне естественны и легко объяснимы в той атмосфере торжествующей реакции, которая возникла на постсоветском пространстве после окончательного разгрома исторического социализма. Оставшись один на один с диким, реставрированным капитализмом, трудящиеся бывшего СССР оказались беспомощны, разобщены и деморализованы. Вопреки надеждам т.н. «неавторитарных левых», падение «железного занавеса» и установление буржуазно-демократических порядков не привело, во всяком случае, на нынешний момент, к всплеску политической активности и росту классовой сознательности наемных работников, к возникновению у них спроса на «обновленный», «правильный» социализм, при котором «свободное развитие каждого является залогом свободного развития всех» и наоборот. Очень может быть, что так случилось, потому что попавшие как кур в ощип в олигархический капитализм советские люди не ощутили принципиальной разницы между тем «социализмом», при котором они 70 лет жили и тем «капитализмом», в который их, не сильно тому противящихся, бросили. Как существовали зарплатные кассы по месту работы, так и остались, как было разделение по «отраслям», «разрядам», «квалификациям», и т.п. признакам «трудового вклада», так и осталось, как правили страной олигархи-небожители, коих простой человек никогда не выбирал и никак не контролировал, так и продолжили править. Ну, разве что, зарплату стали редко выдавать и олигархи стали теперь уже не только администраторами, но и полноправными владельцами, хозяевами госсобственности. Это да, было поначалу больно и возмутительно. Но ведь потом небожители немного опомнились, стали более-менее регулярно выплачивать зарплату, «делиться» своими сверхприбылями, заговорили о «социальной поддержке», «национальном возрождении» и «патриотизме» - в общем, зажили основательно, культурно, почти как в «цивилизованном мире». К тому же исчезли унизительные очереди за колбасой, джинсами и кухонными гарнитурами…

Таким образом, социалистическая и коммунистическая идея, лишившись своей массовой базы, попала в умелые и изобретательные руки сравнительно узкой группы энтузиастов из научно-интеллигентской среды. Стала частью популярнейшего занятия – народного социального инжиниринга и досужего прожектерства. Публичная порка исторического материализма, проделанная с большим задором его бывшими адептами и окучивателями, открыла необъятные горизонты для полета творческой фантазии, раскрепостила огромную нерастраченную энергию доморощенных поборников человеческой свободы и социальной справедливости. На смену стройному, планомерному, научному познанию закономерностей общественного развития пришли «рассеянные знания» - роскошный винегрет из разнообразнейших «проектов», «концепций», «инновационных взглядов» и, разумеется, нескончаемый пир ниспровержения «устаревших догм» и «ошибочных представлений». Правда, если всмотреться в сей праздник свободомыслия повнимательнее, то богатство и разнообразие идей оказывается на поверку кажущимся. В основном все сводится, с одной стороны, к нетерпеливому желанию немедленно возродить «советский проект», а с другой стороны, к непримиримой, огульной «критике» этого «проекта» и выдвиганию на его место иных, правильных и прогрессивных «проектов». Причем, что характерно, буйная фантазия социальных инженеров-новаторов практически никогда не выходит за пределы мысленного переустройства уже очень древних, архаичных, хорошо всем знакомых и давно свое отживших общественных «институтов» - рынка, государства, «свободного обмена» и т.п. Эффект новизны достигается за счет упаковки этих институций в новомодные, цветастые, импортные обертки, а также за счет «рассеянности» лево-социалистической общественности, всегда готовой с аппетитом проглатывать очередную порцию сомнительных спекуляций о «преимуществах малого размера перед большим», «подъеме суверенитета человеческой личности», «координации свободных индивидов» и тому подобных веселящих душу озарений.

Забывши за составлением «коммунистических проектов» обо всем на свете, наши рассеянные левые теоретики начинают принимать отцепленный и поставленный в забытый Богом исторический тупик пассажирский вагон за стремительно и шумно летящий в светлое будущее паровоз. Время от времени, оторвавшись от составления очередного прорывного «проекта», кто-нибудь наиболее активный и самостоятельно мыслящий высовывается из окна и вопрошает одиноко метущего пустую платформу дворника-таджика: «Голубчик, это что за остановка? Не Коммуна ли случаем?».

А с платформы говорят…

Что говорят? Догадайтесь сами…