Вот и сказке конец…

1 июля 2013 года Хорватия официально вступила в ЕС, став уже 28-м членом разбухающего как на дрожжах сообщества Соединенных Штатов Европы и второй по счету, после Словении, республикой бывшей Югославии, принятой в «цивилизованный мир». Хотя у простых хорватов идея присоединения к объединенной Европе не вызывала особого энтузиазма и воспринималась скорее как неизбежное зло (в референдуме по данному вопросу участвовало лишь 40% имеющих право голоса), политическая элита страны ожидала знаменательной даты с нетерпением и готовилась к ней как к большому, если не сказать великому историческому празднику. Все-таки какое-никакое, а официальное признание сильных и богатых мира сего, «апгрейд» статуса, новые возможности, окончательный разрыв с постыдным «авторитарным прошлым». И потом – «старший приказал». Не отвертишься…

Торжества в Загребе обещалась почтить своим высочайшим присутствием Её европейское Величество, г-жа Ангела Меркель. Обещалась, но не почтила. В последний момент запланированный визит «железной канцлерши» был по некоей таинственной причине отменен. В Берлине сослались на «занятость» немецкого лидера. Высокая политика…

Сей инцидент вконец омрачил настроение гостеприимным хорватам, превратив и без того двусмысленное мероприятие в откровенное унижение и позор. Руководство республики, политические обозреватели, прогрессивная интеллигенция, словом вся заинтересованная публика принялась гадать: что же было не так, чем не угодили европейскому начальству, отчего матушка-благодетельница столь жестоко обидела своих смиренных и законопослушных подданных? Версии выдвигались самые разные, но мы не будем на них останавливаться – не так уж они нам интересны. Скорее всего, своим непосещением Загреба г-жа Меркель хотела донести до сознания хорватов тот «мессидж», что все члены ЕС, разумеется, между собой равны, однако, некоторые члены все же немножечко равнее других. Это как в сложном предложении: есть главные члены, а есть второстепенные. Что произойдет, если сложное предложение будет состоять из одних лишь подлежащих и сказуемых? Чепуха произойдет, бессмыслица, вот что. А сообщество цивилизованных и демократических европейских государств есть система куда как многосложная. В ней полным-полно всяких уровней, подуровней, недоуровней и т.п. всевозможных ступенек да шестков – иерархия охренеть какая запутанная! Поэтому, господа свежепринятые, коли желаете жить-поживать и добра наживать в дружной семье европейских народов, то утритесь и будьте добры знать каждый свое место. 

Поглощение республик бывшей Югославии Евросоюзом – процесс необратимый. Он является неотъемлемой частью Нового мирового порядка, империалистической глобализации. Масштабы и темпы этого процесса целиком и полностью зависят от политической воли правящих классов ведущих западноевропейских государств, а также от того, насколько быстро им удастся (и удастся ли вообще) преодолеть тяжелейший финансово-экономический кризис. Но, в любом случае, роль присоединяемых стран сугубо подчиненная, они не в силах мало-мальски самостоятельно повлиять на свою судьбу.

Надо сказать, что осознание этого печального факта присутствует у южно-европейских народов – как у власть имущих, так и у рядовых граждан. Люди хорошо понимают, что на «мировой шахматной доске» они в данный момент пешки, что плетью обуха не перешибешь, и что жизнь надо воспринимать такой, какая она есть, переживая неприятности по мере их поступления. Свежи ещё воспоминания о катастрофе лихих 1990-х, о перипетиях братоубийственной войны и распаде единого государства. Не было бы хуже, а мы уж как-нибудь, потихоньку-полегоньку, не мытьем, так катаньем выживем и приспособимся. Стабильность прежде всего. А начнешь писать против ветра, так себе дороже выйдет. Вон арабы – зашевелились, забунтовали, и что хорошего получили? Кровью теперь умываются. Но арабы то ещё ладно, им терять особо нечего. В цивилизованный мир путь им навеки заказан, а нас вон в высшее общество приглашают. Правда, на птичьих правах и в статусе лакея, но и то хлеб с маслом…

Знакомые и понятные мысли, не правда ли?

Социально-экономическая ситуация в бывших югославских республиках сегодня далека от блестящей. Внешняя политика диктуется из Вашингтона (в Афганистане несет службу «ограниченный контингент» хорватских войск, внося свой скромный вклад в дело «распространения демократии»), внутренняя – из Брюсселя. Политический класс тотально коррумпирован, растет имущественное расслоение, целые регионы, особенно на традиционно отсталом Юге, впадают в хроническую нищету и безысходность. Молодежная безработица доходит до 50%, пенсия в относительно благополучной Хорватии составляет 300 Евро, в Сербии – 150. При том, что месячная плата за обогрев обычной двух-трехкомнатной квартиры российским газом зимой достигает 200 Евро. Многие старики, да и люди среднего возраста, спасаются тем, что сдают внаем богатеньким туристам из Германии и Италии доставшиеся в наследство от проклятого тоталитаризма дачи на Адриатике.

Неудивительно, что из нынешних суровых реалий бывшие югославы видят своё «авторитарное прошлое» как какую-то невероятную сказку. Fairy tale. Без всяких преувеличений. А поскольку прошлое это неразрывно связано с именем президента югославской республики («диктатора») Иосипа Броз Тито, то чтут и его память. Помнят его славные дела на ратном и государственном поприще, биографию, всех трех его жен, русскую, еврейку и сербку (вождь югославской нации и в личной жизни был интернационалистом), а также дату его кончины в словенской клинике вплоть до часов и минут. Тито ставят памятники, о нем пишут статьи и книги, в основном хвалебные. Ни о какой «детитоизации» никто не заикается. Даже охочая до всяких «разоблачений культов» и т.п. культурно-просветительных проектов творческая интеллигенция, и та не мутит воду. Может быть потому, что Отец югославских народов, в отличие, скажем, от нашего Отца, не устраивал своим детям образцово-показательных порок и феерических кровопусканий? Не знаю. Но факт остается фактом. Югославы, теперь уже бывшие, хранят о Тито самые теплые воспоминания.

Иосип Броз был руководителем решительным, жестким и непреклонным. Авторитарным. Ленинско-cталинского типа, коминтерновской выучки. С младых ногтей он любил командовать, отдавать распоряжения: «Ты сделай то, а ты - то». По-хорватски это звучало «ти-то», отсюда впоследствии и возникла партийная кличка: Тито.

20-ый век для сильных, крутых личностей, любящих покомандовать другими, был веком поистине неограниченных возможностей. Капитализм, войдя в свою последнюю, империалистическую фазу, вытащил на арену национальной и классовой борьбы многие миллионы людей, до этого веками прозябавших на задворках истории, ведших патриархальный, зависимый от «исторических народов», образ жизни и как бы пребывавших во внеисторической спячке. И не просто вытащил, а коренным образом изменил условия существования многих народов, поставив перед ними задачи, беспрецедентные по судьбоносности и драматизму. От успеха или неудачи в решении этих задач зависела ни много ни мало, а сама жизнь и смерть решающих. Вполне естественно, что практическая и теоретическая подготовка выброшенных на бранное поле антиимпериалистической борьбы широких народных масс далеко не всегда была на уровне возложенной на их плечи исторической миссии. Желания и воли к победе было в избытке, а вот образования, самодисциплины и организованности явно не хватало. В таких условиях возникала жгучая потребность в сильных, решительных лидерах, выдающихся руководителях, вождях, способных научить темную и забитую массу, указать ей «правильное направление», организовать её должным образом, сказать каждому в отдельности – ты делай то, а ты – то, чтобы потом всех вместе повести на бой за свою жизнь и свободу.  

В этой исторической перспективе сложилась общественно-политическая судьба Тито. Он с юности примкнул к социал-демократическому движению, прошел Первую мировую, затем стал активным участником югославского коммунистического и рабочего движения. Неоднократно подвергался репрессиям, приговаривался к длительным тюремным срокам. В 1930-е попал в руководство КПЮ, работал в Коминтерне. После уничтожения Сталиным в 1937 году руководящего состава КПЮ во главе с Миланом Горкичем, Тито был назначен генеральным секретарем.

Во время Второй мировой войны Тито возглавлял борьбу народов Югославии против нацистской оккупации, командовал Народно-освободительной армией Югославии.

После освобождения Югославии Тито стал её премьер-министром, а югославская компартия отказалась выполнить требование Сталина о вхождении в Балканскую федерацию. Произошел разрыв отношений с СССР. Отношения были восстановлены уже при Хрущеве.  

Первые послевоенные десятилетия явились для народов Югославии эпохой невиданного в их истории экономического, политического и культурного процветания и благополучия. «Сказкой». Политика т.н. «неприсоединения», одним из ведущих застрельщиков, идеологов, вдохновителей и проводников которой являлся Тито, позволила молодому южно-европейскому государству лавировать между двух соперничающих в Холодной войне лагерей. Подобно известному теленку, не золотому, но ласковому, Югославия сосала двух маток – западную капиталистическую и восточную социалистическую. С Запада шли щедрые кредиты, передовые технологии, на богатую Европу ориентировалась быстрорастущая туриндустрия, туда же, как мы теперь говорим, «экспортировались внутренние противоречия»: до полутора миллионов югославов ударно трудились гастарбайтерами в ФРГ, Италии и других ведущих капстранах. С Востока заимствовались методы госкапитализма (от коллективизации, правда, Тито отказался), централизованного планирования, политика сильного и щедрого соцобеспечения. Необъятные и вечно страдающие от пресловутого «дефицита» потребительские рынки стран советского блока бесперебойно и в неограниченных количествах поглощали продукцию югославских предприятий пищевой и легкой промышленности. Москвичи постарше ещё помнят длиннющие очереди, с самого утра выстраивавшиеся у входа в магазины «Белград» и «Ядран».

Режим Тито создавал современную инфраструктуру, строил великолепные автобаны, прорубал в горах многокилометровые тоннели. Промышленный бум сопровождался бурным ростом уровня жизни югославских трудящихся. На заводах и фабриках существовала рабочая демократия. Сегодня в это нелегко поверить, но в 50-е, 60-е и 70-е годы прошлого столетия средняя рабочая семья в Югославии, не особо напрягаясь, строила себе два дома: один в городе проживания, второй на адриатическом побережье. Сказка…

Однако, как мы знаем, у югославской сказки оказался несчастливый конец. Трагический. Уже вскользь упомянутые нами «внутренние противоречия», главными из которых были огромная и постоянно растущая внешняя задолженность, несбалансированность производства и потребления, а также увеличение разрыва между богатым промышленным Севером и бедным сельскохозяйственным Югом (внутренняя периферия), нарастали как снежный ком. Трудящиеся отсталых южных регионов сетовали на то, что развитый Север их эксплуатирует на самых тяжелых и грязных работах. Зажиточные северяне, в свою очередь, не хотели «делиться» своими доходами с «понаехавшими», «лентяями» и прочими «бедными родственниками». В беспокойных головах «национально-ориентированной» интеллигенции забродили идеи «самостийности» и «незалежности». Ушлые, спинным мозгом чующие «ветры перемен» госбюрократы Словении, Хорватии, Боснии стали делать пока ещё довольно робкие, прощупывающие почву телодвижения в сторону «свободного мира». Первые межнациональные трещины и конфликты прорезались уже в начале 1970-х. Тогда центробежные тенденции удалось погасить с помощью железной воли маршала Тито, полицейских мер и основательной чистки высшего руководства. Но недаром сказано в Евангелии: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то».

Кончина в 1980-м году Президента Тито, структурный кризис и ослабление международных позиций СССР, приход к власти Горби, Перестройка – «процесс пошел». К концу 1980-х распад Югославии был уже делом фактически решенным. Национальные страсти раскалились до предела, а слово «социализм», впрочем, как и у нас в те окаянные дни, стало синонимом самых грязных ругательств.    

Распад единого государства СФРЮ сопровождался кровавой гражданской войной. Мирно удалось отделиться Словении – самой зажиточной и моноэтнической. В Хорватии, Боснии, Сербии, между «коренной нацией» и анклавами «иноплеменников»  разразились вооруженные столкновения, произошли этнические чистки. Все это сопровождалось вмешательством «миротворцев» из «цивилизованного сообщества», которые расклевывали и рвали на части некогда цветущую страну как вороны мертвую лань.

И всё же, утверждать, будто исчезновение СФРЮ не дало югославским народам совсем ничего «положительного», было бы несправедливо. Их ностальгию по своему сказочному прошлому (как, впрочем, и нашу ностальгию по нашему сказочному прошлому) никак нельзя путать с реальным желанием в это прошлое возвратиться (даже если допустить, что такое «возвращение» вдруг оказалось бы физически осуществимым – например, поступил бы соответствующий приказ из Брюсселя, Лондона или Вашингтона).

Не только у правящих классов, но и у простых граждан достаточно сильны иллюзии, касающиеся перспектив вхождения в «цивилизованное сообщество». Хотя, даже не эти, все более становящиеся призрачными, надежды, служат главным утешением. Очень важным стимулом для южно-европейских народов является национальная «независимость». Для россиян это понятие есть, в общем-то, пустой звук. Они произносят его с иронией и на письме часто ставят в кавычки, точь-в-точь как это сделал только что ваш покорный слуга. Русские – народ имперский, с древней государственностью, привыкшие к тому, что не они, а от них зависят. Были когда-то и в нашей истории страницы, которые сегодня можно трактовать в качестве «борьбы за национальную независимость», однако происходили эти события столь безнадежно давно, что память о них состоит преимущественно из мифов, домыслов и, что греха таить, откровенного вранья. Современному российскому гражданину вопросы «независимости» малоинтересны. Нелепый «День России», учрежденный в начале 1990-х растерявшей в пароксизме «Нового мЫшления» последние остатки ума, чести и совести номенклатурой, является у нас, пожалуй, самой малопочитаемой датой. Злые языки окрестили сей «праздник» «Днем независимости от Крыма». Ходят слухи, что скоро эту позорную глупость отменят…

В отличие от русских, народы бывшей Югославии (за исключением сербов) свою недавно обретенную государственность ценят и уважают. Пусть и весьма ограниченная, а кто-то скажет «символическая», она придает определенный смысл их существованию. На протяжении практически всей свой истории балканские народы постоянно зависели от кого-то: то от римлян, то от венецианцев, то от турок, то от австрийцев. Иногда даже от венгров зависели… И вот, наконец, в кои то веки появилась возможность заиметь собственный флаг, гимн, государственный язык, обустроить свои границы, свою таможню. Ввести национальную валюту, которую, правда, желательно поскорее обменять на евро, но все равно, приятно.

Однако сама по себе независимость, тем паче по большей части в области культурно-филологической, на деле оказывается игрушкой хоть и увлекательной и цветастой, но весьма хрупкой и недолговечной. Возвышенная сфера духа подвластна и подотчетна грубо-приземленному миру материальных отношений, а культура с филологией без опоры на экономическую, политическую и военную мощь значат немного.

Молодежь предпочитает учить английский (немецкий, французский) и массово эмигрирует поближе к центрам накопления.  В университетах «национально-ориентированная» специальность гуманитария является самой невостребованной, вдрызг проигрывая профессиям космополитическим, связанным с финансами, информационными технологиями и т.п. глобалистскими штучками. Робкие и вымученные ростки национального искусства, национальной литературы нещадно забиваются наглыми и упитанными сорняками всеядного масскульта. Образуется мрачный, беспросветный тупик, где единственной отрадой служат воспоминания о прежней жизни, безбедной и беззаботной.          

Поэтому я бы не ставил почитание своего прошлого югославам в заслугу. Ностальгия по прошлому есть признак слабости и ничтожества в настоящем. Запойный пьянчуга топит в бутылке дешевого портвейна собственное бессилие, тоску и ужас перед суровой реальностью. В ностальгических всхлипах о «югославской сказке» или «великой советской державе» топят нынешние сербы, хорваты, россияне и другие бывшие «социалистические» народы  свой страх перед новой жизнью, свою пассивность и лень, свой воспитанный десятилетиями патерналистких режимов («ты делай то, а ты то») политический инфантилизм и неистребимую привычку надеяться на исторический авось, на доброго и мудрого вождя (сегодня этот «вождь» выступает уже в образе чиновника Евросоюза).

Маркс писал в «18-м Брюмера», что «социальная революция может черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого. Она не может начать осуществлять свою собственную задачу прежде, чем она не покончит со всяким суеверным почитанием старины». Это, заметим, сказано классиком о революции 19-го века. А к социальной революции века 21-го эти слова приложимы вдвойне и втройне. Пока мы не избавимся от «суеверного почитания старины», пока не «предоставим мертвецам хоронить своих мертвых», пока не перестанем плакаться друг другу в жилетку и размазывать ностальгические сопли по неумытой физиономии – до тех пор будем оставаться политическими мертвецами, неспособными бороться за свои права и самостоятельно решать свою судьбу.

Смерть Венеции

Европа, та, что расположена западнее Буга – по площади своей, дело известное, совсем невелика. По американским или азиатским (евразийским) меркам расстояния в ней крошечные. Путешествуя по Европе или разглядывая её политическую карту, невольно задумываешься о том, до какой же все-таки степени хомо сапиенс уникальное животное, что сумел на таком относительно небольшом пространстве нагородить столько государственных образований, границ, народностей, племен, языков, менталитетов… А главное, в какую страшную цену обошлось это «цветущее многообразие». Сколько войн, геноцидов, этнических чисток, революций, эпидемий чумы и холеры, экономических и финансовых потрясений потребовалось, чтобы на выходе получить продукт, трепетно именуемый всем просвещенным человечеством «европейской культурой»!

Слышу негодующие голоса: «Что-то Вас, полупочтеннейший, потянуло на дешевое резонерство и морализаторские всхлипы. Не следует так горячиться. Что было – то прошло. Другой истории и культуры у человечества для вас нэт, таварыщ публыцыст. Марксист вы, или хрен собачий? Работать нужно с той реальностью, что дана нам, так сказать, в ощущении. Тем более что извечная проблема европейской раздробленности сегодня успешно решается в рамках капиталистической глобализации. Вековая мечта лучших и прогрессивнейших умов и сердец на наших глазах становится былью! Да здравствует наш единый, гуманный и благоустроенный общеевропейский дом!»

Приняв к сведению справедливую критику, покинем республики бывшей СФРЮ и отравимся на противоположный берег Адриатического моря – в солнечную Венецию. За какую-то пару часов с небольшим быстрый катамаран домчит вас туда с ветерком. Венеция – Мекка европейской культуры, громадный музей под открытым небом. Любой цивилизованный человек просто обязан периодически совершать паломничества к венецианским святыням.    

История этого чудо-города на воде широко известна. Основали его на закате Римской империи римляне - беженцы от набегов гуннов, вестготов и прочих нехороших варваров. Пика своего расцвета и могущества Венеция достигла в 13-15 веках, поднявшись на торговле и посредничестве между культурными и политическими центрами того времени: мусульманским Востоком, Византией и едва начавшей выходить из «мрачного средневековья» Западной Европой. Венеция была одной из первых «экспериментальных» площадок, на которых зарождался капитализм. Глядя из дня сегодняшнего, мы бы даже могли охарактеризовать венецианский общественный строй как «торгово-финансовый», или «спекулятивный» капитализм. И частично были бы правы, хотя и не с точки зрения строгой историко-материалистической науки. Последняя со своим формационным подходом все разложила по полочкам, и за «финансовый капитализм» (возможный лишь в условиях монополистического империализма) в Венеции нас по головке не бы погладила. Но нам это и не важно. Не погладила – и не надо. Да, по науке знаменитые венецианские купцы ещё, конечно, не были капиталистами в полном смысле слова, они лишь накопляли торговый капитал, которому ещё только предстояло впоследствии стать капиталом промышленным, банковым, монополистическим и т.д. и т.п. Но это мы сегодня такие умные - типа все знаем и при этом ни черта не умеем… Умные, потому что известен нам той сказки конец. А в ту далекую эпоху, в отличие от нашей, господство торгово-финансового капитала не приводило к застою, кризисам перепроизводства и деградации общества. Очевидно потому что тогдашний «спекулятивный капитал» не опирался на подавляющую мощь колоссальной, способной многократно уничтожить планету, военной машины, не владел гигантскими трансконтинентальными трестами и не оковывал мировую культуру ржавыми цепями «авторских прав». Силу оружия приходилось сочетать с тонкой дипломатией, а экономической и культурной гегемонии можно было добиться, только превзойдя умом и талантами, или, в крайнем случае, обхитрив, грозных заморских конкурентов. Высвобождавшиеся из торгового оборота денежные средства венецианские купцы вкладывали в развитие ремесел, мануфактуры, сельского хозяйства. Становление высокоразвитой, «многоукладной» экономики стимулировало сплочение различных слоев венецианского общества в своеобразную «политическую нацию», в республику, объединявшую под одной крышей знатных, властолюбивых дожей – толковых государственников и администраторов, ушлых торгашей, храбрых воинов, путешественников-авантюристов и, разумеется, гениальных художников, создавших то самое искусство, которое впоследствии назвали «Высоким Возрождением».

Кризисы, конечно, возникали периодически, куда же без них родимых, однако юному, нарождавшемуся венецианскому капитализму они шли на пользу. До поры до времени он выходил из этих «болезней роста» окрепшим и закаленным, берясь за свои прежние игрища с ещё большим задором, как резвое дитя после какой-нибудь ветрянки. Даже несмотря на то, что в роли «ветрянки» иногда выступала бубонная чума, уносившая до 80-90% населения. Оставшиеся в живых граждане отмечали окончание смертоносной эпидемии воздвижением очередного божьего храма: в благодарность Вседержителю за то, что не забрал их к себе на небо и, таким образом, оставил им в распоряжение роскошь и богатства, созданные умершими. Мы нынешние, кстати говоря, со всем нашим историческим опытом «самого передового общественного строя», научными знаниями и высокими технологиями, впадаем перед всевозможными катаклизмами современности в точно такой же священный трепет, как полудревние и, по нашим меркам, глубоко невежественные венецианцы. О чем, в частности, красноречиво свидетельствует триумфальное «духовное возрождение» (правда уже не «высокое»), со скоростью чумы охватившее наши Палестины после крушения СССР. Единственное отличие, пожалуй, состоит в том, что от великолепия венецианских соборов до сих пор глаз не оторвешь, а наши позолоченные кремовые торты разве тем и останутся в памяти потомков, что на их амвонах дурно воспитанные девки без слуха и голоса исполняли неприличные частушки о правителях Святой Руси.

Словом, Венеция бурно прогрессировала во всех отношениях. Развивайся капитализм по венецианскому пути, согласно «модели» итальянских городов-государств, то как знать, возможно человеческая история пошла бы по иному, куда более благоприятному, гуманному пути. Но, как нам опять же известно, судьба распорядилась по своему. Наступила эра «Великих географических открытий»: варварского грабежа и геноцида народов целых континентов, безудержного накопления сокровищ, «золотой лихорадки», быстрого распада сословного общества, сопровождавшегося массовым обнищанием, пауперизацией и пролетаризацией западноевропейцев. Капитализм, каковым мы знаем и любим его сегодня, вышел не из пурпурной мантии венецианского дожа, а из вонючих, просоленных лохмотьев и нечесаных бород испанских колонизаторов.

В 16-17 веках произошел закат Венеции. Постепенно она утратила позиции политического, финансового и культурного центра и открыла новую, продолжающуюся и поныне, завершающую страницу своего подлунного жития-бытия, уже в качестве музея-заповедника под открытым небом, островка «высокой культуры и духовности» посреди океана «псевдокультуры», «ложных ценностей», «духовно-нравственного одичания» и т.п. свинцовых мерзостей загнивающего империализма. Места, где гражданин западной буржуазной цивилизации, утомившийся от суетной и рутинной «борьбы за отдельное существование», может отвлечься, расслабиться, «уколоться и забыться», прикоснувшись к нетленным останкам прежней роскоши и почувствовав, кем бы он мог быть и как бы он мог жить-поживать, если бы, да кабы, да у той его доисторической бабушки были колеса… Проще говоря, слегка отдохнуть душой, на какой-то миг ощутить себя причастным к вечности, к чему-то навсегда и неизбывно утраченному. 

Впрочем, не мне вам объяснять, что укрыться от тлетворного влияния бездуховной действительности сегодня уже невозможно ни в каком заповеднике. Всеядный и всепроникающий масскульт настигнет вас везде. Подобно запасному полку где-нибудь на Чудском озере, он будет ожидать в засаде и выскочит вам навстречу в самый неожиданный момент. В этом мне пришлось убедиться на собственном горьком опыте, подплывая прошедшим летом к берегам Венеции на корабле и любуясь открывающимися видами. Тут то и подстерегал ценителя высокой культуры сюрпризец…  

Напротив церкви Святого Георгия, у самого берега канала делла Джудека, сидела огромная, чуть не в половину собора, белая каменная баба средних лет, обнаженная, без рук, с короткими кривыми ногами и гордо повернутой вправо, будто по команде «Равняйсь!», короткостриженой головой. «Что это, Бэрримор? То ли девочка, а то ли виденье…», подумал я в оторопи, и с робкой надеждой на некоторое время зажмурился и затаил дыханье. Но перезагрузка не помогла. «Девочка» никуда не исчезла и продолжала с большим достоинством восседать на своем месте, что-то напряженно высматривая справа и вверху от себя: то ли конец света, то ли светлое коммунистическое будущее. Мучительно пытаясь объяснить чудесное явление, я выдвинул догадку, что сей шедевр ваяния и живописи является постмодернистской пародией на Венеру Милосскую, и, по своей пошлой склонности к резонерству и морализаторству, уже начал составлять в уме обличительную тираду против бесстыжего осквернения финансово-монополистическим капитализмом классического искусства. Вскоре, однако, выяснилось, что мой праведный гнев в очередной раз оказался неуместен, ибо глубоко возмутившая меня скульптура оказалась вовсе не пародией, а реалистичным (ну, слегка преувеличенным, конечно) памятником одной всемирно известной женщине-инвалиду, которая, не имея рук, научилась лепить свои творения ногами. Словом, попал я впросак, опозорился на всю просвещенную, политкорректную Европу. Да, возможно памятник следовало установить где-нибудь в другом месте, чтобы, как пел один бард, «не портить прекрасный вид», но… все, все, признаю ошибку, каюсь и пристыженно умолкаю…

Музейное существование Венеции протекает, по крайней мере, внешне, вполне радостно, благопристойно и красочно. Толпы туристов со всего мира плотно заполняют её площади, улицы, каналы, соборы, отели, ресторанчики и магазинчики. Настроение у всех царит приподнятое, праздничное – какое и должно, наверное, возникать от соприкосновения с Высоким Возрождением. На площади Святого Марка царит космополитическая толчея. Дети разных народов беседуют, фотографируются, покупают в киосках всякую ненужную дребедень. Индус толкает китайца и говорит ему «Сорри». Китаец в ответ улыбается, и в свою очередь пихает локтем немца. На небольшой сцене у входа в кафе трио русских музыкантов – скрипачка, пианистка и пожилой аккордеонист – исполняет вальс молдавского композитора Доги из советской экранизации чеховской «Драмы на охоте». Публика за столиками приходит в полный восторг и разражается аплодисментами. Филиппинские и арабские работники шустро таскают из подсобных помещений тяжелые подносы с полуфабрикатами и готовыми блюдами, унося обратно горы грязной посуды.

Если кто и не вписывался в этот праздник жизни, так это странные торговцы необычным товаром – мягкими резиновыми шариками ядовитого цвета, подвешенными на резиновой же веревочке. Наталкиваясь на этих людей чуть не через каждые 30-50 метров, я подумал о том, что в условиях кричащего изобилия сувенирной продукции, спрос на подозрительного вида, вероятно не безвредные для здоровья игрушки должен быть близким к нулевому. Так оно, скорее всего, и было, ибо кое-где «продавцы» бросали свое занятие и, не мудрствуя лукаво, переходили к банальному попрошайничеству. Туристы не обращали на них никакого внимания, как-то даже демонстративно их не замечая. Видимо своим обреченным видом продавцы резиновых игрушек напоминали гуляющим о том, что где-то существует совсем иная жизнь, несколько менее радостная и праздничная, а также о невидимой, но неразрывной связи и взаимообусловленности всего и всех в этом мире.

Нередко приходится слышать опасения наших соотечественников, любящих европейскую культуру (ведь нет у европейской культуры более преданных и яростных болельщиков, чем русский интеллигент), что, мол, эти всякие «понаехавшие» бог знает откуда сомнительные личности, занимающиеся на улицах ведущих европейских городов непонятно чем, несут, подобно древним варварам, смертельную угрозу «нашей цивилизации». Мне так не кажется. Я склонен считать, что главная угроза для западной культуры и цивилизации (как, впрочем, и для всего остального мира) исходит от самой западной культуры и цивилизации. А все остальное – это уже следствия, которые кто-то кое-где у нас порой пытается выдать за причину…

Но не будем чересчур строги к нашей прозападной интеллигенции. В конце концов, душа у неё болит не за себя, а за судьбу высокой культуры. Потонет Венеция в водах мирового океана, или же затопят её волны нелегальных мигрантов – всё равно жалко. Ведь чего в ней только нет!

В Венеции творили Тициан, Беллини и Карпаччо, Байрон, Шелли, Томас Манн и Хемингуэй. Здесь похоронены Стравинский, Бродский, Жванецкий… Хотя нет, пардон, последний вроде бы ещё жив. И к тому же к Венеции, кажется, не имеет никакого отношения. Тогда какого же черта его фамилия приплелась мне на язык? Ага, вот почему я о нем вспомнил. Припомнился мне Жванецкий в связи со своей популярной  миниатюрой о приключениях одного нетрезвого мужчины в музее изящных искусств. Когда в свое время советские люди, слушая это произведение в райкинском исполнении,   давились от смеха, они, как мне представляется, воспринимали лишь его, так сказать, поверхностный пласт – клоунско-юмористический. Вообще, сегодня я все сильнее склоняюсь к мысли (возможно, это лишь мой сугубо личный бзик), что советское искусство, причем независимо от жанра, в какой-то из своих ипостасей было искусством глубоко трагическим. Разумеется, каноны соцреализма требовали «исторического оптимизма», «раскрытия руководящей роли партии», «изображения действительности в духе идей марксизма-ленинизма» и т.п. положительных и духоподъёмных вещей. Однако наряду со всеми этими критериями в творениях советских писателей, художников и артистов не мог не присутствовать, пусть на подсознательном уровне, мотив безысходности и обреченности, обусловленный предчувствием скорого и нехорошего конца первого в мире государства рабочих и крестьян.

Трагедийные мотивы проявлялись в самых разнообразных, часто неожиданных формах. Например, в рассматриваемой юмореске о вернисаже основным содержанием, на наш взгляд, являются не забавные похождения незадачливого алкоголика в непривычной для него обстановке, а извечная тема столкновения культуры и варварства. Трагизм сюжета усугубляется тем, что культура выступает в виде музейной экспозиции, т.е. в своей застывшей, неразвивающейся, окаменевшей и забронзовевшей, омертвелой форме. Она молчит и не сопротивляется. В то время как варвар, наоборот, жив живехонек – сыт, пьян, весел, болтлив, исполнен того самого «исторического оптимизма», о котором высокая культура если и вспоминает, то только по указке сверху, потому что ей «положено». Наблюдая и сознавая всю беспомощность и безответность мертвой культуры, варвар открыто и с огромным наслаждением глумится над трупом: хамит доброй старушке-охраннице, разливает среди уникальных шедевров свое химическое бухло, открывает рыцарским мечом консервную банку и раскладывает бычков в томате, «мировой закусон», прямо в древней гробнице. Согласитесь, тут не хохотать следует, а рыдать горючими слезами.   

Но это ещё не всё. Современный варвар – варвар буржуазный, т.е. цивилизованный, прагматичный и себе на уме. Как мы уже заметили выше, он по-своему ценит и любит классическую культуру – за её музейную, многозначительную забронзовелость, солидную монументальность, за сконцентрированную вечность. Всем этим высокая культура выгодно отличается от обыденного буржуазного существования, суетного и бессмысленного, к тому же строго ограниченного датами рождения и смерти. Единственный способ продлить себя любимого во времени ещё хоть на столетие-другое – это прилепиться крошечной, ничтожной рыбешкой (а перед лицом вечности все мы, вне зависимости от своего «творческого потенциала», не более чем осклизлые бычки в томате) к гигантскому брюху Левиафана мирового культурного наследия. Иосиф Бродский, будучи человеком весьма неглупым, прекрасно понимал, что его навороченным, заумным, тщательно смастеренным «под классику» виршам вряд ли суждено надолго пережить своего автора. Тем более, после окончания Холодной войны. Поэтому, торжественно пообещав почитателям своего гения прийти умирать на Васильевский остров, он, в конечном итоге, поступил с ними ничуть не лучше, чем фрау Меркель с доверчивыми хорватами: официальный визит отменил, сославшись, правда, не на «занятость», а на завещание похоронить себя в Венеции.     

Какую мораль преподал всем нам, грешным, своим незаурядным поступком выдающийся стихотворец современности? А мораль сей басни такова, господа хорошие: жить-поживать да добра наживать надо там, где сила, богатство и власть, деньги, слава и женщины, биржи, банки, нобелевские комитеты, жирные гранты и кафедры изящной словесности. Где материальные блага льются полным потоком, а в реках кагора и «Столичной» радостно плещутся бычки в томате. Упокоеваться же, отливаться в бронзе и высекаться в камне следует (разумеется, если вы человек культурный) не в гигантской меняльной лавке под вывеской Нью-Йорк или, того хуже, где-нибудь по соседству с вызывающе уродливыми новоделами Газпрома, а в сокровищнице мировой культуры, среди нетленных экспонатов Высокого Возрождения, «в греческом зале» необъятного музея Вечности. Эта нехитрая истина доступна постижению всякого мало-мальски духовно развитого индивида: от простого советского алкаша до сложного антисоветского поэта-нобелиата, от безрукой ваятельницы до сэра Элтона Джона, не так давно прикупившего себе в Венеции за сколько-то там миллионов евро небольшую дачку с садиком.    

Почти ровно сто лет назад Томас Манн, путешествуя в Венеции, разглядел в атмосфере туристической праздности и ярмарки тщеславия, среди шедевров зодчества, божьих храмов, уютных отелей, реклам турагентств, пунктов обмена валюты и отдающих тухлецой каналов, всполохи грядущих катастроф и катаклизмов 20-го столетия. Разглядел, учуял и выразил через своего лирического героя – стареющего писателя с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Получился рассказ «Смерть в Венеции». Пророческая такая вещица…

Впрочем, по тем временам это был не бог весть какой подвиг. Прошлый век рождал в избытке не только больших писателей-пророков, но и бурлящие гневом народные массы, под руководством гениальных вождей всегда готовых любые сказки сделать былью. Сегодня прорицателей, не говоря уж о деятелях искусства с нетрадиционной ориентацией, вроде бы тоже хватает, но какие-то все несерьёзные. О массах с вождями и не говорю...

Хотя для того, чтобы увидеть в наши дни многочисленные, в том числе и смертельные, угрозы человеческой цивилизации, отнюдь не требуется быть супер-пророком семи пядей во лбу.

Полным ходом идет установление т.н. «нового мирового порядка»: хищнический передел богатств планеты в пользу небольшой кучки финансово-монополистической олигархии, узурпировавшей процесс принятия политических решений, имеющей в своем распоряжении невиданную в истории военно-пропагандистскую машину. Ультраимпериализм США и ЕС форсирует уничтожение последних остатков движения неприсоединения, развязывает скрытые и открытые агрессии против неугодных режимов. Истекает кровью Ближний Восток, вот-вот американские ракеты полетят на сирийские города. За Сирией придет очередь Ирана, а там и до российских границ рукой подать. Политический класс ведущих империалистических держав, похоже, полностью утратил даже последние остатки буржуазного «здравого смысла». Запущен чудовищный механизм самоуничтожения человечества, готовый в любой момент выйти из-под всякого контроля.

А что сотворил человек за последние десятилетия «интенсивного развития» с окружающей средой? Тут уже не чума грозит костлявой рукой в окно, а кое-что похуже и пострашнее. Может статься так, что и смена общественного строя уже не поможет.

Кто спасет от пучины варварства и неминуемой смерти эту глобальную Венецию, этот несчастный музей древностей, безнадежно утопающий в собственных нечистотах? Кто объяснит нам «Что делать?»? Кто скажет «ты делай то, а ты - то»? Отзовись! А в ответ тишина…