С тех пор как здесь, рукой подать, аптека. Стена стеклом витринным, просторный зал, брюсово «тень несозданных созданий» в квадратной кадушке, чуть слышимый запах заботы, топчанчик для стариков, звяк меди о блюдце, в предбанничке, на кубе калорифера, блеск скляночек-ополченцев. Дежурная. В неурочное – за угол, к двери с окошком. Вдруг – натыкаюсь на заперто с объявлением. Отступил, – разводы извёстки, разор сквозь муть. Чертыхнувшись, – недавно, вроде как, был ремонт, или – не здесь? – пошёл огибать. В клетушке за стойкой с кассой нет никого. Должная – в закутке из шкафчиков с казовым, помогает девушке в выборе. Жду. Подошла старушка, погодя – подросток. Стоим. А нет нас. Чё ей мой аспирин, бабкины капли, да вздор пацана. Упреждая кип, обращаюсь с просьбой кого-нибудь, кто бы мог отпустить нас. Безвзглядный[1] ответ, пришедший не сразу, – нет никого. И длится неспешно-уважительное обсуждение пёстрого товара с отпиранием и запиранием створок. Взорвался. Да слов на чуток запалу хватило, осёк ся[2]. А тут и с выбором порешили – нет бы ещё малька потерпеть. Девушка встала рядом и, доставая купюры, предложила освободить ей проход. Дожимала, слабину учуяв, ибо места было довольно. Уж не помню, сдвинулся ли; скорее – да, чтоб покончить. Какое-то время повода не было. А появился, – сразу, загадав невстречу, окружным путём, с тылу, потёк к васисдасу. На запоре. Иду к парадной. Прохожу мимо возникших откуда-то пилястров с промежутками окошек, какого-то каменного крыльца, выступов прежних, и всё. Стою на углу. Аптеки нет. Возвращаюсь к ступеням, рассматриваю ярко освещённую (дело засветло) задверную глубину и наконец-то соображаю. Другая ближайшая – две остановки трамвая. Недосуг ли, лень, копни что другое, – и, сквозь почему-то не автоматические двери, но турникет, вхожу в холл, весь заставленный уступчатыми стеллажами с яркими коробочками. Отмечаю шум («Лапоть, – уже выйдя, – це ж музыка»), холёную кожу с нерусскими надписями с плакатов, оценивающий взгляд пересекшего дорогу охранника, ещё двух улыбающихся здоровяков, балагурящих с аптекаршами. И опять этот подхлёст: «Скорее, скорее, не тормози». Приблизился, прицениться возможности не имея, – по глухости прилавка и удалённости за спину продавщицы полок с мелочью, – назвал лекарство, его тут же шуршнули в пакетик, придвинули и сообщили сумму. Денег было и помимо отпущенных на снадобье, так что обошлось. С тех пор теку путями. И покоен: камуфляж ей – с квадратурина разве. * * * Тут, за год будет, в больницу попал. Пустое, потерпи ещё полдня к тем двум неделям, – людей б не тревожил. Но, что ж делать – скорая, вызванная хирургом из поликлиники, у подъезда, санитар зашёл, тянет ехать. Поехали. Прибыли. Температуру сняли, да и забыли, похоже. У них человек, из вновь прибывших, в соседней комнате, дверь приоткрыта, ступни видны, умер, ну, и они, не то, чтоб очень, но, в общем, заняты. Заглядывает охранник. Лицо работяги, с хитроватой ехидцей, выражает сознание власти. Тоном вопроса – кто такой и что делаю, усугубляет. Отчитался. «Вот, – говорю, – уже и дело завели». Косо хмыкнул и просветил меня в том, где и на кого «дела заводят». С употреблением думаю: «Эх, дядя, тебе б лектором в обществе “Знание”». Ладно, дождался, позвали на первичный осмотр. Сразу не заладилось с врачом. Пожалуй, даже конфликт. Высказался, и отчасти утряслось. Потом было недоумение услышанным о несуществовании местного наркоза. Кроме зауряд-знания, о чём читал на ночь в первом томе ММЭ в статьях "Анестезия…"? Но спор длить не стал, на это хватило. Пришла сестра, уколола. Спрашиваю: «Доктор, а покурить напоследок – как?» – «Боюсь, – с сомнением смотрит, – развезёт». – «Что такое?» – «Да сказано ж тебе – наркотик ввели». – «А, хорошо, – ободряюсь, – учту». Бывшая при всём этом ассистентка, когда врач вышел, сказала, что везения своего не ведаю, попав на дежурство именно Антипова. Ну, ладно, то-сё, в начале первого подошла очередь, позвали, взобрался, ещё раз вкололи, перекинулись с анестезиологом латынью, где внятность моих суждений закончилась, не скажу, порезали, утром встал, сделал всё, что велели накануне, лежу, читаю. Хирург зашёл, как-то непонятно строго и в никуда, хотя уже навещал ночью, когда меня только-только стало отпускать, и, в меру моего маракования глаголемого мы побеседовали, так вот, строго и в никуда спросил, где такой-то. «Тут, – говорю. – Спасибо, доктор. Оклемался». Он, строгость интонации блюдя, отчитал за что-то. Бить не стал, ушёл. Слышу – сосед (научный работник) копошится. Одним глазом смотрит, двумя, «Ну, как?» – мотнул. «Спасибо, ничего». «А вчера-а-а…» – тянет. «Что такое?» – «О-о-ой». Ну, что-то, смутно-то, во мне сидит, и потому осторожно: «Что, …б-буянил?» – «О-о-о-о-ой». Шепчу: «…Выражался??» – «О-о-о-о-о-о-о-ой», – за голову схватился. «Извиняйте, – говорю, – сон разума-с». Другой старожил (ветеран МВД), кряхтя, садится на койке и жалуется, – на меня, но через: «Вот, привезли ночью, расшумелись, разбудили, так и не заснул». Снова винюсь. До выписки, – а она состоялась в обед, которым не токмо не обделили, но и, ткнув ножку курью в кучку пюрью, повариха свою ложку, чуть ворча, выдала, – общение длили, по результатам оного у остающихся отлегло, и, прощаясь, ветеран, с укором, но иным, качая головой, повторил сопалатниково «А вчера-а-а…». Ну, а с чего не пью-то? Со знания, что это крайне вредно для окружающих. * * * В конце 70-х работал лаборантом во ВНИПИОАСУ, на Кирова, напротив почтамта: пыль стирал, спиртом, что с донышка, протирал, да в полудрёме, сидя на диване дежурных, стих сочинял. Подсовывали, образуя, фолианты с нуликами да единичками, но тоска смертная. Разбавил её новый сотрудник – меня постарше, студент с неполным высшим; внук белогвардейца; зело породист: кудрями рус, окладистою сед; женат: к полудню встав, посуду понесли, а по пути загс; палестинцев крыл рохлями; увидев задорную свежераспределённую: «У, надо её другу (об ём нижее) подсунуть – он меня озолотит: в его вкусе». Раз, завершив у автоматов на Хмельницкого традиционный обеденный обход окрестных пивных, решили на работу не возвращаться. Повёл он меня к другу школьному, из имён помню лишь, да и то нетвёрдо, как этот друг звал своего отчима – то ли “Пашка-”, то ли “Колька-Адмирал”. Добрались; компания теплее нашего. Кроме как добавлять, делать было нечего: своя у них тема – фарцевание. Но появилась забава: пришёл татарин-химик с женой, за долгом с хозяина. Приняли их на кухне. Меня с чего-то вынесло на табурете вперёд, ближе всех к уголовнику. Разговор был резкий, деньги не возвращали, насмехались. Завершился он моей, единственной, в общем глумливом тоне, репликой. Еложу по полу, у кухонной плиты. Выше – возня, вскрики. Нашёл очки и потрусил по коридору. Сзади, в ванной, под шум хлещущей воды татарин на ком-то отводит душу (а на соседе, языкастом wej, с этажа выше). Передо мною – спины. Две – в гостиную, другая пара – в комнату хозяина, а мне – дальше, за тремя, в родительскую опочивальню. В проёме стою: из шкафа платяного приведший меня просит дверцу прижать. Залезший под перины-подушки глазом чернеет, любопытствует: «Как?» Из-под кровати взахлёб о плюнуть негде. Оставалась тумбочка слева у двери. Сел, окуляры в карман, клещом за края столешницы. Когда химик до нас добрался, то прямиком – к шкафу. Распахнул, выволок с платьями-шубами, но мутузил недолго, вняв клятвам. Случившемуся в кровати клубку, считай, ничего и не было. Ко мне. А мне-то что – знай, держись за крышку. «Ща, – говорит, – погодь». Возвращается со столовым ножом. Зажав в кулаке так, что торчит самый краешек ручки, бьёт им в висок. Оно конечно, под общим наркозом, но, всё одно, зараза, – больно. Чую, кровь потекла. «А, – с одобрением, – вот ты и плачешь». «Что с того? Пустое. И передовицу “Правды” – читаю, – плачу: конституция такая». Поди, начинка присказки, сущему вздорная, карателев пыл угасила. * * * Где-то во второй половине 60-х решил отец обзавестись хорошими часами. Приглядел «Полёт» с автоподзаводом в шереметьевской «свободной зоне». Мать взял в совет, меня одели. Пока родители выбирали, прошёлся вдоль стеклянного прилавка. По росточку-то и на цыпочках вглубь особо не заглянешь, – т.ч. довольствовался подносным. Дошед до хохломских шкатулок расписных, ближнюю изучаю: на чёрном фоне красная тройка с ямщиком, кремль, – от прочих отличия нет. Только вот в углу слово о пятке букв выведено мелкой тонкой вязью. Прочёл. Перечёл. И ещё раз. Не-а, по-другому никак: буковки-то, по отдельности, все знакомые, и облика того, что Лиль Геннадиевна выводить велит в косых тетрадях для чистописания. Со значением слова и на тройку не вытягивал, но то, что оно страшное в силу ругательности, и потому не может быть написано – сие незыблемо. Н-да. Смех смехом, а ведь из-за этой пролетарско-бохемской проказы защёлкнуло тогда у меня что-то в голове, сказавшись не только на правописании, но и на арифметике – цифирь мизерную складая, многажды счёт перечинаю, пока собачку не спущу. Тады шутя и с двузначными. * * * Надысь попрёк мне был: «Б.м., он и от сохи[3], но придёт на баррикады влеком инстинктом». Это так. Но позвольте долгую цитату о случившемся 28 октября 1917 г. (в ней – не об одном только, но не дробя): "Наш грузовик мчался к Романову, рассекая светлый
и пустынный воздух. На первом же перекрёстке навстречу нам, размахивая
винтовками, выскочили двое солдат. Мы замедлили ход и остановились.
(Джон Рид. 10 дней... М. 1957) (Наверное, не стоит о дальнейшей трансформации этой положенной «обязанности следовать». Иначе кончим тем, что единственное пальпируемое – тилихентов мандраж, а ихневы цидульки – марево морока.) Ещё цитата (тоже махом): - «Товарищ Ленин, не следует так горько жаловаться
на безграмотность, - заметила я. - В некотором отношении она вам облегчила
дело революции. Она предохранила мозги рабочего и крестьянина от того,
чтобы быть напичканными буржуазными понятиями и воззрениями и захиреть.
Ваша пропаганда и агитация бросает семена на девственную почву. Легче сеять
и пожинать там, где не приходится предварительно выкорчёвывать целый первобытный
лес».
(Клара Цеткин. Воспоминания о Ленине. М. 1955) Вот яд. И Провизор антидот не оставил. А что отвесят-намешают-взболтают нонешние? Не есть ли это та зараза, выжигать кою придётся до натурального упокоения каждого из хлебнувших, и колотун не скостит. Сейчас ведь речь не о ликбезе, а – о без усилий проникающем глазом и ухом и формирующем интеллект[4]. Наблюдая с подругой водящих смычками, высказал своё “фи”: дяди взрослые, а чем заняты[5]. Обругала и глаза открыла: «Они ж с этого и кайф ловят, и деньги имеют». Ну, про деньги-то и без неё знал, а вот чтоб «кайф»? Что ж, пусть её: у баб всё навыворот; да не о том, а к слову вспомнил. И к нему же, из-за скобок: допрежь публику ублажать, соседей гаммами изводят. В миру мы гласны; с друзьями – полу-; с собою – не-[6]. Полу-, тем более не- с его alter ego, – разве что антитезой. «Всё, входящее в поле гласного, необходимо и полезно (пусть всего лишь для восстановления численности). Но гласное пресекается, коль скоро становится опасным». “Увы” сомнительно: перманентному временщику («халва» кагаля, листву вывозят) угрожает лишь негласное действие. А гласное им – не только не опасно, т.к. призывом к этому действию быть не может, но, напротив, полезно – через провоцирующее на гласное (слово и дело). Для тех же, кто пришёл «всерьёз и надолго», гласное – пусть мелкая, но помеха, кою должно устранить во избежание рассеивания внимания: тпру, НОТ. Насчёт «выслушайте противную сторону»: стратегия выбрана, а тактиков и среди своих хватает. Если этого мало, замените «противную сторону» на «врага». Всё-всё, в строй вертаюсь: Из средств есть: речь – звук, знак – череда образов. Для речи – сноска[7], звук сирый – по мне, – тщета. Совокупя, помост имеем. Но там ведь всё больше эмоции спущенных штанов – те, о которых Клара. И потому – в избытке какофония и непечатность с вкраплениями трудноразбираемого «революция». При том что нетленные шедевры, и врагами признаваемые таковыми, как образцы – есть. И бохемным следовало б не оправдываться книжным «бездна бездну призывает», тем самым давая очередной повод говорить о “быдле”, а руководствоваться «Грубоват. Идёт за читателем, а надо быть немножко впереди». Знаками через «хочу» вне масскульта и “модности”, видать, никак. Об опыте посредством череды образов известие есть в № 82. «Пастернаку не видел, но своё мнение скажу»: «Молодцы». Кто сеемое жнёт? Да тот же окоём сеятелей «хочу+надо», и те, кому вменено. Но мимо пылит тот, кто «не хочу», следующего из внушённого «не надо». С ними-то что делать[8]? Не у всех же пап Карагёзы под парами[9]. За охотниками абажуры обтягивать, матрацы набивать, поля плодородить, – дело не станет, но надо объяснять им их близорукость. И это не призыв ко отпущению[10], но нельзя не думать о том, что может хоть как-то сократить число телячьих вагонов. Задача – донести информацию[11]. Но – как? Как, как… Да в точности так, как когда заветный перстенёк мелькнёт в дыру дворового удобства[12]. А ежли без затей: специализируясь на одном из пригодных блюд меню общеизвестного «надо», состряпать его знатно. Подавать под соусом дозируемого «не хочу». Недоуменным толковать о развитии деликатности вкуса. Запахло жареным – лакомьтесь, а тарелки мыты (если не одноразовые). Чад развеялся – за старое. Конкретизировать – не место; скажу лишь, что здесь речь о блюде, употребляемом всеми. С готовкой его – худо-бедно; нужда в рецептах подлив, кулинарах и рестораторах. Лмнр.
[1] Ага, не выговоришь. Бо слова нет. [2] Sic, предел – осёк-ся. [3] Вне бывшего контекста это «от сохи» неясно; понимать же его следует как «не обременён знаниями, образованием, культурой, пр.». [4] Вероятно, это слово. Говорить же об отсутствии у кого-либо интеллекта – уподобляться обличающему кого-либо в некультурности: культурен каждый. Культуры различны. [5] Хворен сызмальства – было, спать раньше времени уложили за мнение «лучше б кирпичи на стройке таскал» – о пузатом, упарившемся от натуги исторгать громкие звуки, басе. [6] Чтоб не за бред от парадокса: речь о том, какое лыко в строку. [7] Тому назад сколько – не упомню, но было вот что: ещё в эпоху вывел на лоджию провода радиотрансляционной сети, чтоб было, Гимном и «Песней о встречном», солнце приветить. Как-то, уж за полночь, почудился шорох из громкоговорителя. Приник – общается кто-то. Решил – техработники. Но, подключив на мотузках магнитофон, определил – трое пэтэушников. Ещё повозился, и сам вклинился. Слышал меня только ближайший, а разговор наш пересказывал остальным. (В силу разумения: скажем, моё восхищение их придумкой и сетованием на то, что в наше отрочество, магнитофоны, если у кого и были, то под надзором родителей, он друзьям изложил так: «Он, вообще-то, ничего, но только старый – родился, когда ещё магов не было».) Их главный, это всё и затеявший, пояснил мне, что сделать для лучшей связи. В течение месяца, безо всяких призывов начавших, эфир плотно заселили. Общение, в основном, было очаговым на фоне далёкой музыки и чужих бесед. Мой раздолбанный Панасоник, не обладая особой мощностью, удивлял чувствительностью – ловил окраины района, не слышимые для моих соседей, имевших куда лучшую аппаратуру. [8] Из № 90 (74) извлёк: «Тут одному полицаю, ссучив, намылили, да вестовой поспел: “Услужал, мол, по велению чести и совести”». Диалектика, однако. [9] Да, яблоко от яблони недалече. А птичка на что? Склюнет семечко, да и спрыснет за версту. Со всхожестью – не к двуногому в перьях. [10] Прародительница застигла: по оконному стеклу с лезвием от безопасной бритвы за осой гонялся – отсекал что попадётся. «Нельзя», – велела. А на «она вредная» услышал: «Вредная – убей. А мучить нельзя». [11]
Заночевал у друга вдруг – утром требую зубную щётку. Выдал*:
«Во, щетина натуральная». Оно, дарёному не смотрят, но друг – на то и друг,
чтоб без политеса, и с овсянкой: «Ну и дрянь. Лучше синтетики (а она только
появилась в Союзе) нет ничего». Надулся, самодур авторитарный, бухтит.
Через время звонит сообщить: все виды синтетики, какие ни есть, перепробовал,
остановился на “с зубчиками”, и мне заказывает брать иные. За наглость
такую, поболе опыту имея, урыл его, поделясь, как жисть щёткину продлить.
[12]
В стройотряде, нивой проходя, колос рву. Разотру, полову сдую – и жевать.
Оплошал: зараз не свеяв, повторить глотнул широко, пригоршни не уклонясь,
и плевелы облепили гортань. В ящике б вернули, не будь рядом ручья. А ведь,
докорячась до него, кочевряжнулся: «Эк водица нечиста».
При использовании этого материала просим ссылаться на Лефт.ру |
|